Обитель подводных мореходов

      18
      Егор окончательно поверил в чудеса, когда курсантский почтальон однажды протянул ему письмо от Кати Плетнёвой. Он давно уже не надеялся, что когда-нибудь получит её ответ. Казалось, их мимолётная встреча не оставила в душе у девушки никакого следа. Но вот же оно, заветное Катино письмецо! И обратный адрес выведен на удивление старательно и чётко. Егор долго вертел в руках конверт, не смея его вскрыть. "Что в нём, - мучился он догадками, - окончательный приговор или всё-таки проблеск надежды?" В поисках укромного места Непрядов забрел в кабинет мореходной астрономии. Посреди зала возвышалась сферическая камера планетария. Забираться в неё не имело смысла, там за столами сидели второкурсники и наперебой о чём-то спорили. Зато в дальнем конце зала оказался вполне подходящий закуток, куда редко кто заглядывал: здесь валялась поломанная мебель, какие-то ящики, обрывки проводов.
      Привалившись к подоконнику, Непрядов достал из кармана письмо. Повертел его в руках, затем решительно скомандовал себе: "Товсь... Пли!" И надорвал конверт.
      "Здравствуйте, Егор, - писала Катя. - Ваше письмо меня действительно удивило. Никак не думала, что обыкновенная варежка может вызвать у Вас такие мучительные угрызения совести. Честно говоря, я уже и думать о ней забыла. Если же снова окажетесь в Укромовом селище, то занесите при случае варежку к нам. Бабуля из-за неё целый вечер на меня ворчала. Но потом всё равно связала новые. Извините за краткость. Совсем нет времени: освободился круг, и мы бежим на вольтижировку. Желаю Вам попутного ветра и приятных странствий по морям". В постскриптуме Катя добавила: "А на приспешки Вы тогда зря к нам не пришли - они у моей бабули на объедение..."
      Долго Непрядов как обалделый бегал по всем этажам учебного корпуса, нигде не находя себе от радости места. Несколько строк, написанных ровным девичьим почерком, он выучил наизусть. Так и подмывало немедленно написать ответ. Теперь он знал, что небезразличен этой девушке и что их встреча вскоре должна непременно состояться.
      19
      В то лето июль на Псковщине выдался на редкость благодатным. С утра во всё небо неоглядная синь, бодрящая прохлада, а после полудня - жара как в тропиках. Зато ближе к вечеру, когда духота становилась совсем уже невыносимой, из-за ближнего леса тёмной силой наваливались мрачно клубившиеся тучи. В их утробе ворчало и поблескивало. Шквалом проходили по кронам берёз да сосен верховые ветры, и начинали гулять из края в край могучими валами скоротечные ливни. После грозы, когда из-за туч проглядывало ласковое солнце, земля с облегчением вздыхала дурманом разнотравья. Радостно оживала промокшая пернатая братия. Да и люди будто душою становились добрее и чище. Радовала глаз отволновавшаяся, отяжелевшая от испитой сытости густая рожь. Пушился промытой шевелюрой лён. Звенели жаворонками овсы.
      Утопавшее в зелени садов Укромово селище казалось юной девушкой, только что со смехом искупавшейся в реке и сушившей на солнце берёзовые пряди волос. Никогда не думал Егор, что родное село распахнётся перед ним с таким неподдельным живым откровением. Теперь он по-иному - не рассудком, а сердцем - понимал и любил его. Какая-то непостижимо приятная, светлая радость завладевала всем его существом. Хотелось дурачиться, петь и кричать во всё горло, оттого что он родился на этой неповторимой, как жизнь, и прекрасной, как сон, земле. Да разве не стоило ради неё грудью идти на вражeские копья, как Непряд-Московитин на поле Куликовом, или как отец его, черноморский моряк Степан Непрядов - под смертельный свинец "юнкерсов". Егору в какое-то мгновенье почудилось, что он глядел на древнюю, сто крат сожженную и бессмертную Укромовку глазами всех своих предков, святых и грешных, покоившихся в земле и на дне морском.
      Первый день в родном доме стал настоящим праздником. До Укромовки Непрядов добрался со станции ещё засветло, сменив две попутные машины и отмахав несколько километров пешком. Домой явился усталый, до нитки промокший под дождём и счастливый. Дед, обнимая Егора, на радостях прослезился, но всё же пожурил внука, что тот, "неслух этакий", снова не предупредил его о своём приезде. Но Егору всегда нравилось приходить внезапно и исчезать незаметно. По-морски суеверно, как когда-то воспитавший его дядька Трофим, не любил Непрядов заведомых расставаний и встреч.
      Снова сидел Егор за крытым скатертью столом на широкой лавке. Дед потчевал его подрумяненной в печи картошечкой, малосольными огурчиками. Поспевая, у крыльца шумел самовар. Через распахнутые настежь оконца со двора тянуло еловым дымком и промытой грозовым ливнем вечерней свежестью.
      Фрол Гаврилович дотошно расспрашивая внука о его учёбе, о службе. Егор обстоятельно отвечал деду, а самого так и подмывало спросить о Кате. Повод, чтобы наведаться к Плетнёвым, у него имелся, - всё та же варежка, которую необходимо вернуть. Только неизвестно было, приехала на каникулы внучка деда Фёдора или же ещё нет.
      По мокрой траве зашуршали чьи-то шаги. Шустрый заволновался, для порядка взбрехнув.
      - Фрол Гаврилыч, ты дома? - послышался чей-то сильный мужской голос.
      - А, Тимоша, - определил дед пришельца, высунувшись в окно. - Что тебе?
      - Да вот, грабли хотел попросить.
      - Ну-ка, зайди, - пригласил дед.
      Отворилась дверь, и через порог перешагнул крепко сбитый моложавый мужчина со спортивной выправкой. Широкое лицо с крутым подбородком и аккуратными усиками представлялось волевым и даже чуть надменным.
      - Узнаёшь? - дед любовно тронул Егоровы волосы ладонью.
      Вошедший невольно вскинул брови.
      - Вот это да-а, - протянул он удивлённо. - Это и есть тот самый бродяга?
      Мужчина сильными руками выдернул Егора из-за стола и, поворачивая за плечи, принялся бесцеремонно разглядывать. Потом вдруг обнял, прижав к своей налитой мускулами груди.
      - Вот ты какой, Егор свет Степанович, - растроганно заговорил мужчина. - Ведь мы с твоим отцом друзьями-приятелями были.
      - Воистину! - подтвердил дед. - Первые буяны на всё село!
      Мужчина захохотал, весело и заразительно, заставив улыбнуться и Егора.
      - Всё было, - признался он. - По чужим садам лазали, девчонок по ногам крапивой хлобыстали, - и пояснил: - Это когда пацанами были.
      - А потом? - уже с нахлынувшим интересом спросил Егор.
      - Ну а потом, когда повзрослели да вступили в комсомол, все стало гораздо серьёзнее. Вкалывали от зари и до зари. Строили коммуну. Но как бы ни было трудно, всегда мечтали. Степан морями да океанами бредил, а меня иная дорожка увела... Судьба разбросала нас, но память - она всегда остаётся с человеком, пока он жив.
      Выяснилось, что старый отцов товарищ решил привести в порядок братскую могилу, в которой похоронена его мать. И Егор вызвался помочь, вспомнив, что там же покоилась и его родная бабка. Он не стал дожидаться, пока Тимоша кончит с дедом разговор по поводу установки нового обелиска. Прихватив грабли, он вышел за церковную ограду и как был, босиком и в тельняшке, пошагал по утоптанной тропинке. Спускаясь по косогору, где в тени деревьев горбились могильные холмики, Непрядов ещё издали увидал сколоченную из досок стелу, возвышавшуюся над братской могилой. У её подножия полыхали красные гвоздики.
      На это место он приходил ещё зимой: тогда кое-как пробрался, утопая по колено в глубоком снегу. Среди многих фамилий, выбитых на медной доске, значилась бабка его, Евфросинья Петровна Непрядова, принявшая вместе со всеми мученическую смерть от факельщиков зондеркоманды. Постоял Егор, склонив скорбно голову. Но пора было браться за дело. После сильной грозы со старых деревьев навалило много всякой шелухи да прели. И Егор принялся старательно сгребать мусор в кучу.
      В ближних зарослях орешника послышался шорох. Егор обернулся и от неожиданности едва не выронил грабли. Из кустов вышла Катя. Она остановилась, тоже удивлённо и чуть растерянно глядя на Непрядова. В руках у неё были доверху наполненные перегноем вёдра. В коротеньком платьице, длинноногая, гибкая, теперь она ещё больше походила на лесную фею.
      - Вот так встреча! - радостно вырвалось у Егора, как только невольное смятение прошло. - Здравствуйте, Катенька.
      - Здравствуйте, Егор, - ответила она приятным, мягким голосом.
      Непрядов поторопился взять у нее увесистые вёдра. Катя с улыбкой поблагодарила его, тряхнув ореолом пушистых русых волос, обрамлявших её тонко выточенное, нежное лицо.
      Впервые Егор так доступно и близко видел Катю. Прежде она представлялась в бесконечном движении, какой-то мелькающей, голубой, неуловимой. И вот предстала, какой была на самом деле - ещё лучше, чем Егор мог бы вообразить. В каждом её движении угадывались очарование и грация будущей артистки цирка. Она точно светилась радостной одухотворённостью, исходившей из её больших, по-девчоночьи ясных глаз. Прежде Егор думал, что Катя ему ровесница, но теперь невозможно было не заметить, что она всё же на несколько лет моложе. И это Непрядова несколько смутило. Будь она чуть постарше, он знал бы, как себя вести. Теперь же всё в нём холодело от одной только мысли, что его могут посчитать стариком.
      Катя присела перед клумбой на корточках. Осторожно раздвигая гвоздики, принялась разбрасывать перегной совочком.
      - Егор, вы любите цветы? - поинтересовалась не поднимая глаз.
      - Цветы? - Непрядов пожал плечами. - Не знаю даже. А впрочем, наверно...
      - Как - наверно? Разве вы их никому и никогда не дарили?
      - Особенно чтобы - не приходилось, - придумал он. - Но так, по случаю, - а про себя подумал: "Несёшь, старый ты кнехт, какую-то чепуху..."
      Катя искоса, мельком глянула на него и переменила тему.
      - А знаете, как они все погибли? - и осторожно, с ощущением прикосновения к великой тайне, повела бровями в сторону могильной клумбы.
      - Да так, в общих чертах, - вымолвил Непрядов.
      - Вот и я - тоже приблизительно, - вдруг призналась она, - да и все, кто в эту страшную минуту не был вместе с ними в горящем сарае, достоверно ничего не могут сказать...
      - Почему же так? - удивился Егор её максимализму.
      - А вы могли бы представить горящий сарай, полный женщин и детей... и себя среди них?
      - Вообразить можно всё что угодно, только вот понять такое изуверство с точки зрения нормального человека - никогда.
      - Хотелось бы самой стать Жанной д'Арк и сгореть на костре, спасая других. И вот часто думаю, смогла бы я всё это вытерпеть?.. А ведь другой жизни ни для кого нет.
      "Да она не так уж простодушна, если испытывает себя", - решил он и спросил напрямую, тоном бывалого моремана. - А сколько вам лет, Катя?
      - Шестнадцать, - выпалила она вызывающе. - Разве это имеет какое-то значение, чтобы мне не верить?
      - Собственно, никакого, - успокоил её Непрядов, чувствуя в себе всё больше уверенности. - Мне в шестнадцать тоже не терпелось кидаться с палашом "на абордаж" или с гранатами под танк.
      - А сколько же вам лет, что вы так скоро состарились? - не без иронии стрельнула она быстрым взглядом.
      - Против вас я уже действительно старик, - попытался он слукавить. Мне уже почти двадцать.
      Девушка засмеялась, откидывая со лба непокорную прядку волос.
      - Отпустите усы, - посоветовала она, - или даже бороду.
      - Зачем? - не понял Непрядов.
      - Скорее поверят вам.
      "Опять не туда меня занесло, - страдальчески подумал Егор, снова принимаясь чесать траву граблями. - Туманю как первокурсник перед абитуриентом..."
      - Папа у вас? - прервала Катя установившееся было неловкое молчание.
      - С дедом разговаривает, насчёт обелиска, - отвечал Егор, догадавшись, кто был их гость.
      Некоторое время они работали молча. Егор проклинал себя, что никак не может найти подходящую тему для разговора. Болтать "кабы о чём", как на танцах, ему не хотелось. Но что-либо значительное никак не шло на ум.
      - Ваш отец, как мне кажется, хороший спортсмен, - нашёлся-таки Егор. Он распрямился, опираясь руками на черенок граблей.
      Продолжая возиться с цветами, Катя ответила:
      - Ещё бы! Профессия обязывает.
      - Он тренер? - оживился Непрядов. - А по какому виду?
      - В известном смысле, - Катя скосила глазами в сторону Непрядова. - Он воздушный гимнаст и руководитель номера. Но вы правы, цирковое искусство без спорта немыслимо.
      Вдохновляясь, Егор хотел было заговорить о боксе: уж где-где, а здесь-то можно блеснуть своей эрудицией. Только перейти на на эту тему не удалось. С косогора лёгким пружинистым шагом спустился Тимофей Фёдорович.
      - Вот молодцы, - похвалил он. - Да вы всё и без меня сделали как надо.
      Катин отец прихватил с собой сколоченные из досок носилки. Весь сграбленный мусор они в несколько ходок оттащили в овражек, а потом уселись на лавочке передохнуть.
      - Интересно, как переплетаются всё же узоры судеб человеческих, говорил Тимофей Фёдорович, глядя на высокую, искусно сработанную деревенским столяром стелу. - Ведь твоя бабка и моя мать тоже ведь всю жизнь самыми близкими подругами были. Вместе и в огонь пошли...
      - Неужели их партизаны не могли спасти? - с болью и досадой высказал Егор.
      - Могли бы, да не успели, - пояснил Катин отец. - Хорошо ещё, Фрола Гавриловича удалось им отбить. А ведь немцы вешали его.
      - Как вешали! - изумился Егор. - Он об этом ничего не говорил.
      - Кому ж такое хочется вспоминать? Заговорённый он какой-то что ли... Первый раз верёвка лопнула, а второй раз сук над ним обломился. Впрочем, это не удивительно: вон какой Фрол Гаврилович могучий, - как Васька Буслаев. А эсэсовский начальник оказался человеком суеверным, в третий раз судьбу испытывать не стал и приказал "партизанского попа" тут же расстрелять. Повели деда к оврагу, а из кустов партизаны автоматами ударили. Так вот и отбили деда.
      20
      Счастливое время настало для Егора. Все дни проводил он с Катей. О чём только не переговорили они, бродя по всей округе. Егор жил в каком-то чудном сне. Его не покидало ожидание чего-то необыкновенного, что неминуемо должно было с ним произойти. Он всё ещё боялся заговорить о переполнявших его чувствах. Думалось, так ли всё поймёт, не рассмеётся ли в ответ?
      Каждый вечер, провожая Катю до калитки, давал себе зарок, что вот именно сейчас, сию минуту он откроет перед ней всю свою моряцкую душу, а там - будь что будет. Но он стоял, держа Катину руку в своих ладонях, и всё медлил, говорил что-то совсем не то.
      Потом на крыльцо выходила Лукерья Прохоровна, неродная Катина бабка, на которой вот уже долгие годы дед Фёдор был женат вторым браком, и начинала зазывать внучку домой. Они наспех прощались, договариваясь встретиться вновь.
      В доме у Плетнёвых Егор стал своим человеком. Он подружился с Тимофеем Фёдоровичем, и даже Лукерья Прохоровна, обычно ворчливая и всем на свете недовольная, при Непрядове неизменно добрела. В знак особого расположения она даже давала почитать Петрушины письма, которого минувшей весной призвали в десантные войска.
      Однажды Егор наведался к Плетнёвым спозаранок. Накануне он условился с Катей пойти за грибами: после благодатных тёплых ливней их повысыпало столько, что впору косой косить. Одетый в наглаженную синюю робу, с плетёным лукошком в руке, он постучал в дверь, ожидая Катю. Но вместо неё на пороге появилась бабка Лукерья. При виде Егора её смурое морщинистое лицо тотчас сделалось ласковым, строгие глаза потеплели.
      - Здравствуй Егорушка, касатик ты наш, гостюшка желанный, запричитала она, вгоняя Непрядова в краску. - Как почивалось-нежилось, здоров ли батюшка Фрол Гаврилович?
      Егор с любезной улыбкой отвечал, что всё нормально, на сон не жалуется и дед чувствует себя вполне нормально.
      - Никак по грибы собрался? - вопросила бабка, уставившись на его корзинку.
      - Точно так, Лукерья Прохоровна, - бодро отвечал Егор.
      - Ох, чует моё сердушко, как бы опять не быть беде, - и она истово покрестилась.
      - Какой такой беде? - удивился Непрядов.
      - Да как же, грибам нонче обору нет: за каждым кустом видимо-невидимо. Перед самой войной, помнится, точь-в-точь такое же лето было. Не случилось бы новой какой лихоманки.
      - Ну что вы, Лукерья Прохоровна, - Егор чуть не рассмеялся на бабкины страхи. - Для чего же наша армия, доблестный флот! Зачем же тогда вашему Петруше доверили автомат?
      Против последнего аргумента бабка устоять не могла. Достоверность её приметы показалась и ей самой не слишком убедительной, и она с лёгким сердцем предложила Егору "испить" парного молочка. Чтобы уважить бабку, он разом опростал глиняную кружку и как бы невзначай поинтересовался:
      - Катя ещё не проснулась?
      - Ин какой там сон! Ни свет ни заря, гнёт и ломает её бедненькую.
      - Заболела? - встревожился Егор.
      - Господь с тобой, касатик, - замахала бабка на него руками Здорова-здоровёхонька. Да вот Тимофей куражится над ней. Как ни пробовала усовестить его - всё без пользы. Ступай, может тебя послухает.
      Обогнув дом, Егор оказался в яблоневом саду, таком же большом и ухоженном, как и у деда его, Фрола Гавриловича. Здесь так же меж деревьев стояли ульи, весело щебетали птицы и пахло недавно скошенным сеном. Откуда-то из глубины сада слышался властный голос Тимофея Фёдоровича. Патефон играл какой-то энергичный, весёлый мотив.
      Чтобы не помешать, Егор притаился за густой, развесистой яблоней, ветви которой опускались к земли. Осторожно раздвинув их, он выглянул из своего укрытия.
      Катя под музыку танцевала на проволоке, втугую натянутой между двумя невысокими столбами. Тимофей Фёдорович сидел на табурете за столиком и наворачивал ручку патефона.
      - Живей, живей, - подбадривал он дочь. - Пошли ручки, пошли ножки... Та-ак!
      Катя высоко вскидывала ногу, взмахом веера сохраняя равновесие. В причудливом танце она казалась почти невесомой. Чёрное трико охватывало её идеальную фигуру, точно специально вылепленную гениальным скульптором для украшения королевского дворца.
      - Входим в арабеск! Батман до носа! Замри! - резал воздух металлическим голосом Тимофей Фёдорович. Но все старания дочери, похоже, его не устраивали. Оборвав музыку, он капризным жестом руки повелел ей подойти.
      - Катенька, лапушка, да что с тобой! Как ты делаешь шпагат? Стыд один, да и только - ни ритма, ни грации! Так и твоя бабушка умеет.
      Егор чуть не прыснул, зажав ладонью рот.
      - Право, бесстыдник, - донёсся возмущённый голос Лукерьи Прохоровны. Я вот Фёдору пожалуюсь, он те чупырь-то натреплет. Совсем измучил былиночку ненаглядную. Измотал её, нехристь.
      - Ну вот, - Катин отец огорчённо развёл руками. - Я же ещё и виноват. Теперь бабуля из-за тебя, былиночка ты несгибаемая, будет мозги мне полоскать весь день, да ещё вечер прихватит. Я её знаю. Удавиться, что ли? А?.. Мамань, дай верёвку, порешусь.
      - Ты уж удавишься! - авторитетно усомнилась бабка Лукерья, громыхая у плетня ведром, - верёвки такой на тебя нету.
      Егор уже корчился от такой "перебранки", закусив зубами кулак.
      Но бедная Катя, ей было совсем не до смеха. Она стояла перед отцом, низко опустив голову и плечи её начинали дёргаться.
      - Вот и слёзы! - отец притянул Катю к себе. - Эх ты, куколка-балетница. Разве не говорил я тебе, что цирк - это для зрителя праздник, а для артиста - вечный каторжный труд. Никто тебя силой не гнал на манеж.
      - Но все наши ребята отдыхают, - всхлипнув, выдавила из себя Катя. - И преподаватель Марк Данилович сказал: на месяц выбросьте из головы манеж веселитесь, пойте, ходите на ушах...
      - Катюша, на ушах всякий недоросль умеет ходить. А ты вот как следует попробуй ножками - на канате. Ты можешь добиться большего, я это знаю. Арена - это круг твоей судьбы. В том и счастье, доченька, чтобы репетировать всегда до изнеможения: плакать, даже сознание терять, но всегда добиваться своего. Тебе всё понятно?
      Она кивнула.
      Предупредительно кашлянув, Непрядов выбрался из своего укрытия. Катя вымученно улыбнулась ему.
      - А, вот и Егор, - сказал Тимофей Фёдорович, протягивая Непрядову крепкую, жилистую руку. От её пожатия невозможно было не поморщиться.
      Отец сжалился над дочерью, отпустив её за грибами.
      - Далеко не забредать, - предупредил он. - К обеду возвращайтесь.
      Пока Катя переодевалась, бабка Лукерья уговорила Егора выпить ещё одну кружку молока и присоветовала, где лучше всего искать боровички, а где лисички.
      Подхватив лукошки, они вышли со двора. Миновали околицу, по упругим жердинкам перебрались через ручей и потонули в густой луговине. Солнце ещё не взяло росу, и тяжёлая осока холодила босые ступни. Из-под самых ног выпорхнул чибис. Поплакался, что ему страсть как хочется пить, и полетел к лесу, зазывая за собой.
      - Чудо, как хорошо у нас в Укромовке, - говорила Катя, поддевая рукой крепенькие головки конского щавеля. - Летом отсюда и уезжать не хочется.
      - Ты здесь родилась? - полюбопытствовал Егор.
      - Нет, в Ленинграде. Там живёт моя мама.
      - Она тоже артистка?
      - Хирург... - и, немного помявшись, добавила: - Только она теперь сама по себе.
      - Это как же?
      - У неё теперь другой муж.
      - Понимаю, - произнёс с сожалением и, не желая вмешиваться в чужие дела, польстил Кате: - А хорошо работать в цирке! Вечный праздник, музыка, свет... Какое-то ожидание весёлого чуда.
      - Это адская работа, - поправила Катя.
      - Здорово устаёшь?
      - До чёртиков! Но не жалуюсь. Это моя жизнь. И я всё-таки счастлива, и махнув рукой, мол, не всё же говорить только обо мне, она спросила: - А ты? Как ты решил стать моряком?
      - Очень просто, влюбился в море. С этого всё и началось, поскромничал Егор.
      - Не жалеешь? - допытывалась она.
      - Я?! - Непрядов замедлил шаг, удивившись. - Но почему? Что должен жалеть?
      - Моряки - те же самые цирковые артисты: разновидность кочевых племён. Не каждый переносит вечную дорогу.
      - Думаю, на свете кочевых профессий хватает. Суть в том, чтобы найти себя в каком-то деле и не изменять ему. Вот наш адмирал говаривает: "Если судьба истинного моряка выбрасывает на берег, он задыхается без воды как рыба. Коль служить на флоте, так уж до последнего оборота винта, до "деревянного бушлата"".
      - Он мудрый человек, этот ваш адмирал.
      - Ещё бы! Полвека под вымпелом. Предки его ещё при Петре Первом служили. Вот это жизнь! Вот это судьба!
      Вскоре светлый березняк принял их под высокие, полные лесной тайны кроны. У Егора на душе стало необычайно торжественно, легко и весело. В густом дурмане разнотравья хмелела голова. В ушах полоскался зелёный шепоток листвы. Хотелось кружиться в нескончаемом хороводе берёз. "Голубая фея" смело вела его по неведомым тропинкам своего королевства. Верилось, что всё здесь послушно ей. Она творила волшебство, соединяя быль и небыль: вспорхнёт ли пугливая сойка в кустах, прошуршит ли в траве, уступая дорогу, проворная гадюка и даже... треснет ли сучком, нагоняя жуть, притаившийся в чащобе леший...
      Катя нашла первый гриб. Она с восторгом, точно это был маленький гномик, показала его Непрядову. И повалили в её кузовок боровички да подосиновики, чернушки да солюшки. Егор, как ни старался, не мог угнаться за Катей. В его корзине едва донышко прикрылось.
      - Егор! - хохоча, Катя показала рукой. - Ты опять прошёл мимо.
      Он послушно попятился и едва не наступил на целую семейку крепеньких, глазастых боровиков, лукаво выглядывавших из-под прошлогодних листьев.
      - Да у тебя отменное зрение, - похвалил Непрядов. - Я бы, не дрогнув, доверил тебе сигнальную вахту на флагманском корабле.
      - Мне тоже раньше не везло, - успокоила его Катя. - Бабуля научила, и выдала, подстраиваясь под дребезжащий бабкин голос: - Не ленись травушке в пояс поклонись, вставай с петухами - будешь с грибами.
      - Ворчливая она у вас, как наш старшина роты.
      - Пустяки. Бабуля очень добрая и любит всех нас. Она как родная... Что бы мы без неё делали!
      - Но Тимофей Фёдорович, по-моему, любит с бабулей "за жизнь" поговорить...
      - Он шутит. Он вообще человек весёлый. А бабуля сердится - так себе, для вида.
      К полудню солнце разогрело воздух. Даже в тени ощущалась мерно сгущавшаяся духота. Нестерпимо захотелось пить.
      Ложбинкой они выбрались к лесному ручью. Вода в нём прохладная, прозрачнее и чище горного хрусталя. По дну стайками ходят малявки, а поверху, как на лыжах, скользят плавунцы. Над стремнинкой вьются мошки, очумело проносятся пучеглазые стрекозы.
      Раздвинув осоку и тальник, Егор первым пробился к воде. Катя неотступно следовала за ним, морщась от укусов крапивы.
      Пили ненасытно и всласть. От приятной, холодившей зубы воды невозможно было оторваться, хотелось ещё и ещё.
      Решили возвращаться домой. Непрядов подхватил обе корзинки, и они пошли вдоль ручья, надеясь выбраться на дорогу.
      - А ты знаешь, мы, кажется, заблудились, - предположил Егор.
      - Вот здорово! - таинственно улыбаясь, согласилась Катя. - Это так интересно. Кругом дремучий лес, а мы идём, идём...
      - Только вот куда... - буркнул Егор, озабоченно глядя по сторонам.
      - Это не важно. Мы просто идём, - Катя засмеялась негромко и радостно. Раскинув руки, она принялась легко кружиться на одном месте.
      "Какое она всё же чудо, - восхищённо улыбаясь, думал Егор. - Как много дал бы я, чтобы никогда с ней не расставаться. Вот так бы идти всю жизнь... и чтобы лес никогда не кончался".
      А кругом помрачнело. Замолкли птицы, онемела на деревьях листва. Тяжёлые тучи, напирая друг на друга, жадно заглатывали небесную синеву. Где-то рядом затрещало, будто приближавшаяся гроза нетерпеливо рвала на своей груди тельняшку. Вот шквалом пронёсся верховой ветер, и тотчас загудела, ожила листва, пробиваемая первыми крупными каплями дождя.
      Егор с Катей едва успели добежать до старой, заматеревшей ели, прикрывшей их своим густым лапником. Дождь начался мгновенно, как если бы в тучах разом открыли все сливные клапана.
      Катя стояла рядом с Егором, прислонившись спиной к шершавому стволу. Она как-то непривычно притихла, то ли испугавшись грозы, то ли смущаясь своего взволнованного спутника. Оба ждали, что же случится дальше...
      Непрядов почувствовал, как его тело начинает охватывать наэлектризованная этим ожиданием дрожь. Но это не был страх за себя и за Катю. Да и чего ему вообще бояться, натренированному, сильному, умеющему постоять за себя и за других. Просто уж не было сил противиться судьбе, полагаясь на рассудок.
      Заветные слова уже готовы были сорваться у него с языка, как вдруг со страшным грохотом над их головами раскололось небо и ослепительно полоснула молния. Катя испуганно подалась к нему, и он в каком-то сладком беспамятстве обнял её: губы их сошлись, оба замерли, проваливаясь в счастливую бездну...
      Гроза по-прежнему ярилась, только им теперь до неё не было никакого дела.
      - Катя, - прошептал Егор, точно по секрету, как если бы их кто-то мог подслушать.
      - Что? - так же тихо ответила она, доверчиво прижимаясь головой к его груди.
      - Знаешь, - Егор попытался подыскать какие-то особенные слова, но, так и не найдя их, сказал просто. - Давай так, чтобы всегда вместе - на всю жизнь.
      - Давай, - согласилась она без тени сомнения и понимая его.
      И здесь Непрядова точно прорвало. Он принялся торопливо говорить, словно боясь, что его перебьют и он не успеет поведать самого главного, о чём думал со дня их первой встречи. Катя слушала его с молчаливой, восторженной улыбкой, какая бывает разве что у детей, получивших необыкновенный подарок. Чувствовалось, что Егоровы слова были желанны и приятны ей.
      Никогда прежде Егор не испытывал в себе самом столько безудержной силы, желания достичь немыслимых пределов и даже пpeодолеть их. Ничто уже в этом стремлении не могло ему помешать. Будто целый мир сейчас уместился под размашистой елью. И в этом мире их теперь было двое - он и Катя.
      Гроза прошла, тучи сдвинулись, протерев насухо небесную голубизну. Она сделалась яснее и чище. Вновь солнце проткнуло скошенными лучами кроны деревьев. Ожил умытый лес. Но Егор с Катей долго ещё не покидали своего необыкновенного убежища. Не в силах оторваться друг от друга, они пребывали в блаженном и сладостном полусне. Они говорили о самом главном, что касалось только их.
      Трава около ели зашуршала. Совсем рядом послышалось частое дыхание.
      - Волк! - вскрикнула Катя, ещё теснее прижимаясь к Егору.
      Меж пригнутых к земле веток промелькнула тень. Непрядов мгновенно заступил девушку, укрывая её спиной, и сдернул с себя флотский ремень с увесистой латунной бляхой. Он готов был драться и умереть за Катю.
      Но волк повёл себя как-то странно, завилял хвостом и гавкнул.
      - Шустрый! - изумился Непрядов, убирая ремень.
      Верный пёс кинулся лапами на грудь своему хозяину, едва не повалив его.
      Егор и Катя дружно захохотали, лаская весело суетившуюся у их ног собаку. Шерсть на ней была взъерошенная, мокрая, на хвосте цепкие маковки репейника.
      - Ах ты бродяжка, - душевно приговаривала Катя, тормоша пса за холку, - волчище ты серенький.
      - Теперь я понимаю, почему его Шустрым назвали, - заметил Егор. - Как он в такой глухоманке отыскал нас - ума не приложу.
      - А твой дедушка говорил, что Шустрик уже не раз находил заблудившихся людей, - вспомнила Катя. - Как это я, дурёха, раньше не догадалась! - и она, сморщив носик, передразнила себя.
      - Волк, волк...
      Егор с Катей пошли за собакой, и вскоре она вывела их на широкую просеку, по которой размашисто шагали деревянные столбы с проводами.
      - Ну вот, теперь я и сама дорогу знаю, - обрадовалась Катя.
      - Если всё время идти вдоль этой линии, то как раз попадём в Укромовку.
      Но Шустрый упорно манил их куда-то в глубину леса. Он так волновался, скулил и тявкал, что невольно пришлось уступить его собачьей прихоти.
      Через какие-нибудь полчаса деревья начали редеть и они прямиком вышли к пасеке.
      - До чего же умный волчище! - не переставала Катя восторгаться псом. Знает ведь, куда надо вести.
      - С таким вот на границе было б легко служить, - предположил Непрядов.