Обитель подводных мореходов

      - Может быть... Скорее всего, так и будет. Только мне трудно это представить, - сознался Егор, продолжая обнимать Катю и слегка покачиваясь вместе с ней. Он испытывал истинное состояние полного покоя и отрешённости. Он держал в своих руках удивительно совершенное, грациозное и нежное существо, воображая, как на арене любуются им люди. В полутёмной комнате от неё исходили тепло и свет, как от сошедшей с небес богини. Думалось, что вот она, его вожделенная цель, о которой так неистово мечталось в море: всего несколько часов семейного счастья, за что придётся платить долгими месяцами разлуки. Только это всё будет потом, не сейчас... Пока же он ловил счастливое мгновенье и наслаждался им.
      В ночной тишине было слышно, как на соседней улице заворчал мотор заблудшей грузовой полуторки. Началась перебранка потревоженных собак. Где-то в отдалении настойчиво завыла корабельная сирена.
      Катя принялась разбирать постель, а Егор продолжал стоять у окна, блаженно зевая и потягиваясь. Только теперь он почувствовал усталость от свалившихся на него за минувший день волнений, хлопот и радостей. Но до сна ли теперь, когда рядом была Катя. Судьба оставляла им целых пять часов обыкновенного человеческого счастья, когда уже ни до чего не будет никакого дела, кроме их молодой любви...
      А мотор все ближе и слышней, пока не стих рядом с калиткой. В дверь настойчиво застучали. Внизу раздались приглушённые голоса и тотчас заскрипели под чьими-то ногами деревянные ступеньки, ведущие в мансарду.
      Сердце Непрядова сжалось и заныло, предчувствуя что-то недоброе.
      - Товарищ старший лейтенант! - позвали его.
      Непрядов открыл дверь и на пороге увидал старшину Бахтиярова.
      - В чём дело, Рустам? - спросил скорее раздосадованно, чем строго.
      - По флоту объявлена готовность номер один. Приказано срочно выйти в море.
      Обернувшись, Непрядов виновато посмотрел на растерянную, притихшую Катю.
      - Ждите внизу, - бросил старшине.
      Егор напялил на себя шинель, привычно пробежался пальцами по латунным пуговицам. При этом старался не глядеть на Катю, чтобы не выдать своей тоски, если не отчаянья.
      - Егорушка, ты сможешь меня хотя бы проводить? Ведь сможешь? Обещай! шёпотом взмолилась Катя, вероятно не отдавая отчёт собственным словам и настойчиво прижимаясь всем телом к мужу.
      Но что он мог обещать, уже не властный распоряжаться собственными желаниями и поступками. Даже любимое дело, которому он оставался предан всей душой, оборачивалось для него самой невыносимо постылой стороной испытанием на внезапную разлуку.
      Непрядов бережно и с трудом отцепил от себя настойчиво зовущие Катины руки. С сожалением глянул на оставшуюся непримятой постель и решительно шагнул за дверь, в сырую и ненастную ночь, стараясь не оборачиваться, чтобы не искушать себя очарованием своей юной жены. Он сел в кабину, потеснив Толика. Снова заработал мотор, и грузовик рванулся вперёд по неровной слякотной дороге, лихо разбрызгивая по сторонам лужи.
      Катя, вышедшая вместе с Шурочкой на крыльцо, что-то кричала им вслед, но Егор ничего не мог разобрать. Все мысли его уже начали постепенно отключаться от береговых забот. Море ждало от него своей доли неразменной любви. С привычным деспотизмом ревнивой владычицы оно настойчиво входило в его сознание, наслаждаясь неутихавшей Егоровой тоской по земной и не менее желанной женщине.
      25
      Подлодку экстренно приготовили к "бою-походу", пополнив запасы топлива и продуктов. Но вышли всего лишь на внешний рейд, встав вблизи берега на якорь.
      До самого утра Непрядов не спускался с ходового мостика. Кутаясь в просторный полушубок, он сидел на ограждении рубки, со щемящей тоской глядя на берег. Где-то ведь рядом была его Катя. Возможно и она глядела из окна мансарды на залив, пытаясь в медленно светлевшей дали разглядеть силуэт лодки. В какие-то мгновенья он ощущал её почти рядом с собой, и это его немного успокаивало. В нём теплилась ещё надежда, что их кораблю скоро вновь позволят ошвартоваться у стенки. Тогда можно было бы отпроситься хоть на полчаса, чтобы проводить Катю. Но и эта возможность иссякла. В бинокль Непрядов отчётливо видел, как от станционного здания точно по расписанию отошел светившийся огоньками окон поезд. В одном из вагонов, вероятно, находилась Катя, покидавшая приморский городок.
      Вскоре состав исчез где-то за поворотом железнодорожного полотна, только Егор не двигался со своего места. Беспросветно серая хандра незаметно подкралась к нему и словно схватила за горло, не давая даже пошевельнуться. "Да что это за жизнь такая, - с отчаяньем вырвалось где-то из глубины души. - Неужели теперь вот так и всегда страдать: не лучше было бы совсем уйти на гражданку, да устроиться хотя бы ковёрным или грузчиком циркового реквизита - лишь бы с Катей не разлучаться".
      Непрядов стиснул зубы и что есть мочи саданул кулаком по загудевшей обшивке. Вахтенные с удивлением глянули на него. Непрядов кивнул им: всё в порядке, просто слегка закоченел... И начал сползать со своего места внутрь ограждения, нацеливаясь на отверстие рубочного люка. Близилось время завтрака и проворачивания механизмов.
      Трое суток лодка оставалась на якорной стоянке, готовая по приказу тотчас выйти в море. Где-то у самых берегов появились чужие корабли, осложнив тем самым оперативную обстановку.
      Мимо лодки, подняв крутую волну, курсом в открытое море прошёл крейсер. В кильватер ему пристроились три эсминца. Где-то под самыми тучами просвистели турбинами патрульные истребители, а ещё выше - невидимые глазу, но схваченные радарами - шли тяжёлые ракетоносцы.
      По тому, какие большие силы приводились в действие, можно было лишь догадываться о надвигавшихся тревожных событиях. Никому не хотелось верить, что устоявшаяся на рейде тишина в какие-то мгновенья вдруг взорвётся и вся Балтика, все океаны и материки придут в движение, независимо от того, сколько возвышенных и правильных слов было сказано с высоких трибун о мире и благоденствии народов. Настанет черёд общечеловеческого безумия, в котором не будет места простой человеческой любви, которой живёт он, Егор Непрядов. Она заживо сгорит...
      Но ничего не произошло. Вероятно, выполнив свою задачу, натовские корабли подались за Датские проливы. И по флоту дали отбой готовности.
      После Катиного отъезда жизнь Егора опять пошла привычным, хорошо устоявшимся путём. Он успокоился, окончательно смирился со своей судьбой, как только от жены вновь пошли тёплые, полные любви и страсти письма, в которых жила надежда на их новую, более удачную встречу, когда не нужно будет расставаться столь нелепым образом, как последний раз.
      Писал Егору дед, звавший как-нибудь приехать хотя бы на недельку. Жаловался, что здоровьем слабеть начал и службу свою в храме еле до конца дотягивает - пора-де о покое подумать... Егор, как мог, успокаивал старика, обещая непременно быть, как только представится такая возможность. И в который раз убеждал, не лучше ли выйти на пенсию и по мере сил заниматься одними пчёлами, без которых Фрол Гаврилович жить не мог. Однако чувствовалось, шибко загрустил старый о своём внуке. И Егор начал всерьёз подумывать, как бы ему и впрямь отпроситься с корабля на недельку.
      С Северов приходили весточки от старых друзей. Письма Вадима Колбенева были полны оптимизма и всевозможных планов, которыми он делился с Непрядовым. Сообщал, что готовится к экзаменам в академию, а кроме того, начал собирать материал для книги по проблемам воспитания личного состава.
      Письма Кузьмы Обрезкова были короткими и приземлённо деловыми. Судя по всему, он не строил никаких далеко идущих планов, а просто тянул служебную лямку, как умел, и тем был доволен - во всяком случае, Егору так казалось...
      Непрядов аккуратно отвечал дружкам, несмотря на всю свою занятость. Вадиму от души советовал "так держать", и, любя, поругивал Кузьму за унылый тон и самоуспокоенность в жизни. Тогда он ещё не знал, что спустя четыре года им всё же суждено будет свидеться.
      26
      Пришло время, когда Непрядова вызвали в штаб и без долгих объяснений вручили предписание немедленно отправиться для дальнейшего прохождения службы на Северный флот. И Егор с радостью начал собираться в путь, в душе давно уже готовый к переменам в судьбе. К тому времени он не только получил звание капитан-лейтенанта, - досрочно, опередив всех своих однокашников, но и сдал все полагавшиеся зачёты на самостоятельное управление кораблём.
      Теняев поначалу никак не хотел Егора отпускать. Бегал в штаб, убеждая начальство, что неразумно разбрасываться кадрами, когда Непрядову и в этой бригаде нашлось бы должное место с повышением. Ведь не секрет, что кандидатура Непрядова была одной из первых на командирскую должность. Но Казаревич остался непреклонным: предписание получено и его надлежит выполнять. К тому же Непрядову и самому хотелось большего простора. Севера всё сильнее манили и притягивали к себе, обещая романтику дальних океанских походов. Заманчиво было бы в двадцать семь лет стать командиром "малютки" на Балтике, только и на другом флоте, надо полагать, командирский мостик не заказан. Придётся малость повременить. Пока же и старпомовская должность на среднетоннажной лодке - желанный дар судьбы.
      27
      Севера встретили Егора Непрядова серыми сумерками надвигавшейся полярной ночи. Получив в штабе флота назначение на лодку, он в тот же день с попутным рейдовым буксиром отбыл к новому месту службы.
      До Майвы-губы, где располагалась бригада лодок, путь не близок. Непрядов до костей продрог, пока тупорылое судёнышко валко тащилось извилистым фарватером узкой губы. Единственный носовой кубрик оказался битком набитым людьми - какая-то крепко подгулявшая рыбацкая компания возвращалась с берега на свой сейнер, стоявший на якоре где-то у выхода из фиорда. Поэтому Егор счёл за лучшее устроиться на корме, втиснувшись в какой-то закуток между громоздившимися ящиками и бочками. Несмотря на толстый водолазный свитер, надетый под всепогодную спасительницу-шинель, ветер-колотун всё больше донимал его, заставляя высекать зубами мелкую дробь. Злой норд-ост без передышки сквозил с океана. Тяжело просевшее небо наглухо задёрнулось отсыревшим брезентом серых туч. Медленно, будто коченея, пластались над самой водой унылые чайки.
      Буксир на свежей волне порядком встряхивало, отчего он походил на крестьянскую телегу, волочившуюся с базарным грузом по ухабистому просёлку. По бортам, неспешно уходя за корму, неприступно дыбились чёрные базальтовые скалы. Кое-где по ним кровоточили ниспадавшие к самой воде шрамы розового гранита. Чуть поотдаль проступали сопки, прикрывшие лысины снежными тюбетейками. Кругом ни деревца, ни кустика, за что можно было бы зацепиться тоскующему взгляду. Севера оставались такими же нелюдимыми и мрачными, как и миллионы лет назад. Будто все концы и все начала самой природы сошлись в этом Богом забытом крае, чтобы дать человеку почувствовать истоки его давнего первородства, когда он только ещё начинал с трудом осмысливать себя.
      Вот буксир сбавил обороты и начал уваливать влево. За скалистым мыском открылся широкий проход в Майва-губу. Собственно, это была довольно просторная бухта, со всех сторон окружённая скалами, поверх которых громоздились сопки. В дальней оконечности её выделялся огромный силуэт плавбазы, стоявшей к берегу лагом. Подлодки были ошвартованы у пирса. Одинаково похожие, как близнецы-сёстры, они зябко жались бортами одна к другой.
      Посёлок издали представился Непрядову не таким уж маленьким, как он поначалу думал. Приземистые финские домики дружно карабкались по склону горбатой сопки, преодолев полпути от основания к вершине - они как бы остановились передохнуть. В окошках слабо мерцали огоньки чьих-то семейных очагов, на расстоянии таких заманчивых и недоступных, словно миражи в немом безмолвии таинственных Северов.
      Егор взбодрился. Опустив воротник шинели, поправил за размашистый, крутой козырёк щёгольскую фуражку. Пошлёпал в ладони, оживляя пальцы, зашедшие от холода в тонких кожаных перчатках. Взяв увесистый чемодан, приблизился к тому месту, откуда матросы готовились подать на берег сходню.
      Громада плавбазы вырастала на глазах, яснее обозначились бортовые номера, выведенные белой краской на тёмных рубках субмарин. Свою лодку Непрядов разглядел ошвартованной в обойме крайним бортом. Судя по всему, она недавно вернулась с моря. Матросы в канадках и телогрейках занимались привычным делом: чистили железными щётками поржавевшие борта, шмурыгали по палубе разбухшими швабрами, драили до блеска медные поручни на ограждении рубки. По баку начальственно расхаживал высокий офицер в меховой куртке. Из-под лихо заломленной пилотки выглядывала густая волнистая шевелюра. По голосу, по манере держаться, Непрядов узнал в нём своего бывшего однокашника Эдуарда Чижевского. Подумалось, что это все ж не подарочек, если придётся теперь вместе служить. Впрочем, столько ведь лет прошло: оба теперь не те, что раньше были...
      Много в тот день свалилось на Непрядова неожиданных и приятных встреч. Начались они ещё на плавбазе, где размещался штаб бригады. Дежурным офицером оказался не кто иной, как Кузьма Обрезков. Друзья крепко обнялись, накоротке поговорили, условившись непременно вечером свидеться. Вадим Колбенев также находился где-то здесь, после возвращения с моря бегал с докладами по начальству и встреча с ним была впереди. Но прежде надлежало предстать не перед кем иным, как перед самим Христофором Петровичем Дубко именно он был командиром бригады лодок.
      Сняв шинель и забросив чемодан в каюту дружка, Непрядов наскоро привёл себя в порядок. Длинным лабиринтом коридоров, трапов и переходов рассыльный проводил его до двери с надписью "командир части".
      Одёрнув китель, выпрямившись, Непрядов решительно постучал.
      - Да-да, - раздался знакомый мощный голос.
      Надавив на ручку, Егор отворил дверь и шагнул через коммингс в разверзнувшуюся пасть комбриговской каюты. И оказался в просторном салоне, отделанном ореховым деревом и матерчатой драпировкой со всей изысканностью, на которую только были способны корабелы. В помещении никого не оказалось. Пришлось немного подождать, пока, наконец, из соседнего отделения вышел сутулый и кряжистый капитан первого ранга, - самый первый и самый любимый командир лодки, которого Егор по своей бесшабашности когда-то подвёл. И сознание своей давнишней вины перед ним тотчас всколыхнулось с новой силой. Ощущение растерянности и мучительного стыда долго не проходило - хоть сквозь палубу провались.
      Дубко же и бровью не повёл. Какое-то время комбриг молча и строго смотрел на Егора, будто не торопясь признать в вытянувшемся перед ним бравом капитан-лейтенанте своего прежнего штурмана. С тех пор, как расстались они, Христофор Петрович мало изменился. Всё то же грубоватое, будто вытесанное из бревна топором лицо и ледянистые, глубоко посаженные под мохнатыми бровями глаза. Толстые губы неулыбчивы и вид суров - все тот же "рыжий тролль".
      - Здравствуй, Непрядов, - всё-таки изрек, протягивая руку, и жёсткие губы его чуть обмякли в улыбке. - Рад тебя видеть, - и широким жестом пригласил к столу. - Садись, докладывай, как там у нас на Балтике?..
      Немного успокоившись, Егор принялся подробно рассказывать о том, как идут дела в бригаде "малюток", где им довелось некогда вместе служить. Вскоре вестовой принёс им на подносе чаю и беседа продолжалась почти по-домашнему, за журнальным столиком. Христофор Петрович засыпал Егора вопросами. Он так живо интересовался своей прежней лодкой и её экипажем, будто вновь собирался вернуться на прежнее место.
      Разговаривая с комбригом, Непрядов всё время ждал, что ему всё-таки припомнится тот его бесшабашный поступок, когда он попал на губу. Однако Христофор Петрович об этом и словом не обмолвился. Он вкратце рассказал о состоянии дел на лодке, где теперь предстояло Егору служить, посоветовал, с чего следует начать и как лучше утвердиться на новом месте. Егор согласно кивал, а сам всё больше мучался недоговорённостью в их отношениях. Не такая уж была у Христофора Петровича худая память, чтобы он мог напрочь забыть тот злосчастный случай, однако почему-то предпочитал старое не ворошить.
      Куда больше, чем простое любопытство, Христофора Петровича интересовало случившееся на их "малютке" ЧП, едва не стоившее Егору и двум его матросам жизни. Егор ничего не скрывал и не преувеличивал, - рассказал всё, как было на самом деле: как они до изнеможения боролись за живучесть, как им не хватало воздуха и как всем нестерпимо жадно хотелось жить...
      Дубко слушал Егора молча, лишь тугие желваки ходили на его крепких скулах. Комбриг страдал оттого, что кто-то едва не угробил из-за бестолковщины и глупости его с таким трудом сплочённый, выпестованный и любимый экипаж.
      - Помнишь, из-за чего и как погиб линкор "Новороссийск"? - спросил Дубко.
      - Ещё бы! - подтвердил Егор. - И не просто запомнил, я этим переболел...
      - Понятно. Что у вас на лодке, что там на линкоре - по сути, аварийная ситуация примерно была одинаковой. Недаром же за одного тонувшего да выплывшего добрый десяток не умеющих плавать дают... Вот обо всём этом расскажешь нашим офицерам: пускай знают, что служба в подплаве - это им не ягода-малина. Всякое бывает...Но никогда не должно происходить ничего такого, чему оправдания нет и не будет. - Он качнул головой, отчего-то раздражаясь. - Как это просто у нас на флотах стало собственную дурость покрывать роковой неизбежностью, фатальным стечением обстоятельств! И не оттого ли случаются ЧП?.. Я так мыслю, что корабельная служба - не для дураков. У нас в подплаве, как нигде, нужна трезвая голова и ясный ум. Океан ошибок не прощает.
      В дверь постучали. Вошёл среднего роста, слегка полнеющий капитан второго ранга с серебристой командирской лодочкой на тужурке.
      - А вот и ваш новый старпом, Леонид Мартынович, - указал комбриг вошедшему на Непрядова. - Я вам прошлый раз о нём говорил.
      - Так точно, Христофор Петрович, - кивнул тот стриженной под бобрик лобастой головой.
      Непрядов поднялся перед командиром, назвавшись, как положено по форме. Они крепко пожали друг другу руки.
      С первых же минут знакомства Леонид Мартынович Крапивин пришёлся Непрядову по душе. В разговоре держался с должной мерой командирского достоинства, но без малейшего желания как-то выпятить перед старпомом свою значимость и обозначить характер. Непрядов понял, что они сработаются.
      Можно было предположить, что приезд Непрядова ни для кого здесь не был неожиданностью. Во всяком случае, Крапивин уже имел со слов комбрига кое-какое представление о своём новом старшем помощнике. Но уж, могло статься, ещё более подробно и заинтересованно о нём рассказал замполит Вадим Колбенев. Судьба вновь сводила однокашников вместе - на этот раз в прочном корпусе одной лодки. Да и Чижевский, в общем-то, был Непрядову не чужой: как-никак под одной крышей прошла их курсантская юность.
      Плавбаза во многом походила на комфортабельный пассажирский лайнер. Только интерьер офицерских кают и матросских кубриков был строже и проще. Здесь имелись просторные салоны, где трижды в неделю стрекотали узкоплёночные кинопроекторы, в обширных трюмах можно было заниматься едва ли не любым видом спорта, разве что кроме коньков и лыж. Была своя бильярдная с усатым "маркёром" боцманского звания. А душевые с парилками, по утверждению знатоков, не знали себе равных в пределах полярного круга и даже несколько южнее, вплоть до Сандуновских бань. Подводники - народ привычный к аскетической жизни в отсеках. И не потому ли стальная громада плавбазы представляется им райским дворцом, что хотя бы на время олицетворяет собой крышу родного дома, где можно отдохнуть от бесконечных вахт, отоспаться и отогреться, прежде чем снова далеко и надолго уйти на глубину.
      Непрядова вселили в каюту, не слишком тесную, чтобы вообразить себя мучеником вагонного купе, и не очень просторную, чтобы позволить себе иллюзию присутствия в отдельной квартире. Каюта - всё же морское жильё.
      Под иллюминатором письменный стол, справа рундучок для белья и одежды, слева задернутая плотным зелёным пологом койка с высокими бортиками - чтобы не вывалиться из неё во время качки. Хочешь - усаживайся в кресло, а надоест - перебирайся на узкий кожаный диван. Ну чем не роскошь после тесноты отсечной жизни!
      Вполне удовлетворённый своим новым жильём, Непрядов принялся разбирать слежавшиеся в чемодане вещи. Парадную тужурку водрузил на вешалку, сорочки сунул в рундучок, а бритвенный реквизит разложил над умывальником на полке. Прежде чем подсунуть Катину фотокарточку под лежавший на столе плексиглас, немного полюбовался ею. Подумалось, что теперь и врозь - как бы всегда вместе...
      По пути на Север ему удалось на несколько дней завернуть в Ленинград. По счастью, Катя находилась там, отрабатывая в экспериментальных мастерских вместе со своей группой очередной трюковой номер. Почти всё свободное время Егор терпеливо околачивался около манежа, наблюдая, как стремительная, изящная Катя вместе с её неизменным ловитором Сержем до изнеможения работали высоко под куполом на трапеции. Тимофей Фёдорович по-прежнему был ко всем деспотично строг, и уж тем более по отношению к собственной дочери, добиваясь от неё то филигранной отточенности движений, то безукоризненного чувства ритма, то музыкальной пластики, а то вообще чего-то такого, в чём Егор признавал себя полным профаном, даже не понимая, о чём между отцом и дочерью идёт речь. Егору, на его непосвященный взгляд, и так бы вполне сошло - лишь бы Катя поскорее освободилась. Когда же Тимофей Фёдорович как режиссёр и руководитель номера, наконец, выдыхался, Непрядов благодарил судьбу, что это случилось поздно вечером, а не глубокой ночью - и такое бывало. Разрядившись напоследок напоминанием, что "цирк необходим человеку как зелёная ветка за окном", Плетнёв отпускал до утра вконец измученных, растрёпанных и потных гимнастов.
      Набросив на лоснящиеся плечи пёстрый махровый халатик, Катя убегала в душевую, потом торопливо переодевалась в своей уборной и выходила к Егору посвежевшей, улыбающейся, будто и не было за плечами изнурительной манежной работы.
      Что это были за необыкновенно прекрасные мгновенья! Из мастерских они возвращались домой непременно пешком. Не спеша брели по улицам, счастливые и как впервые влюблённые друг в друга. Что им дождь, что им слякоть, если они были вдвоём. А дома - жили они у Светланы Игоревны - их ждал поздний ужин. Тёща всячески старалась показать, что обожает зятя и, по её словам, отнюдь не считала замужество своей Кати необдуманным поступком, на что Тимофей Фёдорович по-прежнему не упускал случая намекнуть. В душе он всё же не смирился с выбором дочери, хотя и непонятно, на что теперь мог рассчитывать. Ни Егор, ни Катя - оба уже не представляли себе жизни друг без друга...
      Вечером, когда Непрядов решил с книгой поваляться на койке, дверь вдруг без стука распахнулась. В каюту ввалился широко улыбающийся Кузя. Следом за ним шагнул Вадим Колбенев, как всегда серьёзный и чем-то озабоченный. Вскочив с койки, Егор с сияющим лицом подался навстречу друзьям. И все трое разом обнялись, сомкнувшись лбами. На какое-то мгновенье замерли, крепко стискивая друг друга, до бесконечности счастливые и немного смущённые от нечаянно прорвавшейся взаимной нежности. Потом, как бы встряхнувшись, захохотали и загалдели, рассаживаясь, кому где удобнее.
      - Это ж просто здорово, что Егорыча прислали к нам в бригаду, - с восторгом изрёк Кузьма, опускаясь в кресло, и переспросил, как бы не веря случившемуся. - Не, правда, Вадимыч? Да ещё на твою лодку!
      Расположившийся на диване Вадим сдержанно кивнул и при этом добавил:
      - Вот только лучше было бы...
      Но договорить не успел. Снаружи постучали. В дверном проёме возник румяный, улыбающийся вестовой. Он шагнул через комингс, держа на растопыренных пальцах мельхиоровый поднос. Чуть прогнувшись, с видом циркового иллюзиониста, метнул на письменный стол белоснежную салфетку и ловко расставил на ней стаканы с крепко заваренным чаем. Выпрямившись, выжидающе глянул на замполита.
      - Отлично заварили, Шустов. - Колбенев в знак благодарности зажмурился. - Свободны.
      - Плохо не умеем, товарищ капитан-лейтенант, - весело отозвался матрос, поворачиваясь и выходя из каюты.
      - Ребя-ят, - протянул Кузьма, хлобыстнув себя ладонью по лбу. - Совсем забыл! У меня ж на такой случай в заначке полкило "шила" есть, - и он покосился на Вадима. - Так я сбегаю?
      - Табань, Кузя, - осадил его Колбенев. - Суши вёсла и не дёргайся.
      - По самой малости, мы ж не дистрофики, - пробовал сопротивляться Обрезков. - В духе, так сказать, славных традиций флота Российского, как это повелось ещё со времён Петра. "Великий шкипер" тоже ведь не дурак был выпить.
      - Оставь Петра Алексеевича в покое, - урезонил друга Вадим, назидательно помахивая перед его носом чайной ложечкой. - В его времена всё проще было: богатый служил в кавалерии, умный - в артиллерии, дурак - в пехоте, а пьяница - на флоте. Забыл?..
      - Ну вот, опять намёки, подозрения, - Кузьма разочарованно вздохнул. И зачем?..
      - А вот затем, - напирал Вадим. - Из-за этого проклятого "шила" ты и засиделся в "бычках" дольше обычного. Разве я не прав?
      - Ну, было раз, чего уж там... - Обрезков болезненно поморщился, не желая ворошить прошлое. - А вообще-то, мне и в штурманах неплохо живётся, и Кузьма вызывающе громко захрупал галетой.
      - Хоть бы ты проветрил ему черепную посудину для мозгов, - Вадим взглядом попросил у Непрядова поддержки.
      Однако Егор не торопился высказываться на этот счёт. Отпивая по глоточку чай, он всего лишь кивнул головой, не то соглашаясь, не то просто принимая всё услышанное к сведению.
      - Надо же! - продолжал Колбенев напирать на Кузьму. - Дважды в прошлом году оставляли тебя за помощника. Ну, кажется, как тут не развернуться, как не показать себя с наилучшей стороны, - и горестно развёл руками. - А ты?..
      - А что я? - невозмутимо отозвался Обрезков. - Работу свою, между прочим, знаю не хуже других. Даром хлеб на лодке не ем. И ты это знаешь.
      - Да не в том суть. - Вадим поглядел на него как на бестолкового школьника, с учительским сожалением и горечью. - Всегда у тебя чуть-чуть чего-то не хватает. Какая-то бескрылая приземлённость во всём, что ты делаешь.
      - А нам крылья ни к чему, - Кузя заговорщицки подмигнул Егору, как бы приглашая в соратники. - Мы ведь все служим не в авиации, а в подплаве. Нам и плавники на заднице сойдут...
      Егор невольно хохотнул. Вадим фыркнул.
      - Между прочим, - продолжал Колбенев, - поучился бы у того же Чижевского. При любых обстоятельствах он всегда своего добивается.
      - Ему легче, у него папа адмирал, - и со вздохом признался Егору: Всё-таки, ей-ей жаль, что тебя не к нам на лодку.
      - Да при чём здесь папа! - Вадим раздражённо глянул на Кузьму. - Сам знаешь, что я имею в виду... Суть в характере, а его-то у тебя явный недогруз.
      - Хорошо же ты меня знаешь! - Кузьма обиженно заёрзал в кресле.
      - Вадим прав, - открылся Егор, твёрдо поставив на стол стакан в мельхиоровом подстаканнике. - Пора тебе, Кузьмич, из подручных выходить в сталевары...
      Дружба обязывала. Взглядом Непрядов дал понять, что совсем не намерен оставлять Кузьму в покое.
      Серьёзный разговор пришёлся Кузьме не по вкусу, и потому он переменил тему.
      - А знаешь? - с интрижкой в глазах глянул на Егора и, вытянув руку с "указующим перстом", убеждённо произнес. - Ничего ещё не знаешь.
      - Что тут у вас есть такое, что мне позарез надо знать? - добродушно сказал Егор.
      - Только держись покрепче, а то с койки свалишься, - предупредил Обрезков.
      - Держусь, - заверил Егор.
      - Эдик, наш несравненный вундеркинд, недавно женился.
      - Да-а? - с напускным удивлением протянул Егор. - Ну и что?
      - А на ком, смекаешь? - допытывался Кузьма.
      - Неужели на Брижит Бардо?
      Обрезков зажмурился и резво покрутил головой.
      - На Лерочке! - выдал, наконец.
      Теперь Егор действительно удивился. Такое и в самом деле трудно было предположить. Ведь он знал, какого мнения Лерочка была о Чижевском. Подумалось, что и вправду мир тесен, если не избежать той встречи, которая для него совсем ни к чему.
      - Что здесь поделывает? - полюбопытствовал, как бы на всякий случай.
      - Заведует у нас в посёлке медпунктом, - пояснил Кузьма.
      - Медпунктом?.. - сам не зная зачем, переспросил Непрядов.
      - Она же медицинский кончила, если помнишь.
      - А, ну да... конечно же помню, - рассеянно согласился Егор, желая на этот счёт выказать своё полное равнодушие. А про себя подумал, что теперь нет никаких причин волноваться и ворошить прошлое. Лерочка, надо полагать, уже не та прежняя "раба любви", которую он знал.
      Дружки засиделись допоздна. О чём только не переговорили, перебирая в памяти всё самое дорогое, что пережито ими вместе. Втроём им снова стало надежнее, спокойнее и веселее.
      В иллюминатор глядела глухая полярная ночь. Разгулялся ветер, и поднялась волна. Только в каюте по-домашнему тепло и уютно. С подволока мягко изливался свет матового плафона. В грелках весело потрескивал сухой пар, будто горевшие поленья в деревенской печке.
      Друзьям не хотелось расходиться. И всё же первым каюту покинул Обрезков. Его зачем-то вызвали к дежурному "по низам".
      - Так что же ты не договорил? - напомнил Егор, как только за Кузьмой затворилась дверь.
      - Ты о чём?
      - Да что там для меня было бы лучше?..
      Колбенев ответил не сразу. Допил давно остывший чай и лишь после этого сказал:
      - Видишь ли, Егорыч, при всей раскладке данных получается, что нелегко придётся тебе с Чижевским.
      - Догадываюсь, - согласился Егор. - Только мы теперь оба не мальчики, драться не станем. Да и делить, кажется, нечего.
      - Скорее, некого, - поправил Колбенев, усмехаясь, - но в остальном... Чижевский до твоего прихода спал и видел себя старпомом. И всё вроде бы к этому шло.
      - Хочешь сказать, что снова перешёл ему дорогу?
      - Не в том дело. Если не тебя, то прислали бы кого-то другого. Кадровикам виднее.
      - Допустим. Только вот не пойму, какой таракан тебя гложет?
      - Боюсь, опять на чём-то схлестнётесь вы и - пошло... А в результате лишь дело пострадает.