Генштаб без тайн

В полосе шириной 300 и протяженностью 700 километров были созданы инфраструктура и запасы для Закавказского военного округа, в состав которого входило три объединения: 4-я общевойсковая армия (дислоцировалась на территории Азербайджана), 7-я общевойсковая армия (Армения), 31-й армейский корпус (Грузия), а также части и соединения 19-й отдельной армии ПВО, 34-й воздушной армии, Каспийской флотилии, бригады кораблей Черноморского флота (штаб — Поти) и большого числа частей, баз, арсеналов центрального подчинения.

Мощь нашей закавказской группировки была такой, что она могла бы на протяжении года автономно вести полномасштабные боевые действия против любого противника на Южном стратегическом направлении.

Не менее внушительной в советские времена была и группировка войск Северо-Кавказского военного округа (он вплоть до конца 80-х годов входил во второй эшелон и считался тыловым). После распада Союза и образования Российской армии положение СКВО на южном фланге кардинально изменилось. Из тылового он превратился в передовой, по этой причине Генштаб принял решение многократно повысить его боевую мощь. По количеству вооружений и боеприпасов СКВО стал примерно в 8 раз превосходить все вместе взятые национальные армии республик Кавказа.

По мере того как во второй половине 80-х годов на Кавказе стали усиливаться сепаратистские тенденции и межнациональные конфликты, интерес к нашим войсковым арсеналам со стороны различных региональных националистических группировок (в том числе — и криминальных) резко повысился. Но в то время советское руководство еще было способно держать проблему под контролем своих силовых ведомств, местных органов власти и спецслужб. Попытки насильственного захвата оружия жестко пресекались.

В архивах Минобороны и Генштаба до сих пор хранятся секретные шифрограммы, подписанные министром обороны СССР маршалом Язовым и начальником ГШ генералом армии Моисеевым, в которых командующим войсками Закавказского и Северо-Кавказского военного округов, Каспийской флотилии и Черноморского флота строжайшим образом предписывается обеспечить надежность хранения оружия, техники и боеприпасов. Но по мере ослабления центральной власти вооруженные грабители все чаще стали совершать нападения на войсковые и морские арсеналы.

Августовские события 1991 года в Москве резко стимулировали сепаратистские и националистические настроения в республиках Кавказа. Местные власти все чаще выступали с требованиями о приватизации «причитающихся» им воинских частей и арсеналов Советской Армии, дислоцирующихся на территориях республик.

В Минобороны и Генштаб шли потоки шифровок командующих войсками военных округов с просьбами «на высшем политическом уровне» решить проблему и остановить беспредел. Но высшая российская исполнительная власть в ту пору (да и во все последующие годы) концентрировалась прежде всего на решении проблем собственного политического выживания, и у многих генералов и офицеров на Арбате создавалось впечатление, что ей было совсем не до того, что происходило с частями Вооруженных сил на окраинах бывшей «империи».

В то время когда Ельцин, Кравчук и Шушкевич осенью 1991 года обменивались конфиденциальными посланиями и уточняли сроки встречи в Белоруссии, с Арбата в штабы СКВО и ЗакВО новый министр обороны Евгений Шапошников продолжал слать строгие шифровки с требованиями «принимать все меры для сохранности вооружений, техники и боеприпасов». На Юг все чаще снаряжались минобороновские и генштабовские комиссии. Но они уже были не способны помешать разгулу «оружейного мародерства».

Идея роспуска Союза, к которой пришел Ельцин, требовала плана. Причем такого, чтобы можно было заблаговременно и надежно заблокировать легко прогнозируемые захваты оружия и вооруженные конфликты. Эта опасная тенденция наиболее бурно развивалась на Кавказе. Даже обыватель, не имеющий представления о количестве и содержании оружейных арсеналов в этом регионе, и тот легко мог предвидеть, что может начаться там, где все громче раздавались воинственные кличи сепаратистов и националистов «восстановить историческую справедливость в советской резервации».

Открывался широкий простор вооруженным кавказским междуусобицам. А там уже давно «точили ножи» на соседей местные князьки, отцы или братья которых не успели в советскую пору совершить кровную месть.

Я уже говорил о том, как сильно противился маршал Шапошников созданию вооруженных сил Азербайджана и Армении на базе 7-й и 4-й армий. И не было у нас на Арбате генерала или полковника, который бы не поддерживал в этом Евгения Ивановича. В условиях азербайджано-армянского конфликта из-за Нагорного Карабаха и не провидец мог понять: как только образуются национальные армии, война обретет еще более жестокий характер.

Но и Баку, и Ереван активно формировали свои армии, особенно после того, как их «старшие братья» подали в Беловежской пуще пример «проглатывания суверенитетов».

19 февраля 1992 года маршал Шапошников направил обращение к главам государств СНГ. В нем говорилось: «…Реализация этих намерений (создание армянской и азербайджанской национальных армий. — В.Б.) приведет к втягиванию в боевые действия регулярных частей и соединений Закавказского военного округа и неизбежно превратит конфликт в крупномасштабную братоубийственную войну»…

Но было поздно.

Процессы милитаризации республик зашли уже слишком глубоко, чтобы их можно было быстро и эффективно затормозить.

Разумный призыв Шапошникова к главам государств СНГ о формировании в Закавказье контингента межгосударственных или миротворческих вооруженных сил в регионе остался неуслышанным. Маршал признавался:

— Каких-нибудь ощутимых последствий этого моего обращения я не увидел…

Вооруженные захваты складов с оружием продолжались.

Но после того как в ряде гарнизонов часовые открыли по людям, проникшим на военные объекты, огонь на поражение, обстановка вокруг наших частей стала невыносимой. Произошла серия убийств наших военнослужащих и членов их семей.

Начиная с сентября 1991 года Минобороны и Генштаб разрабатывали концепцию сохранения единых Вооруженных сил. А в это же время на Краснопресненской набережной уже тайно прорабатывали план создания некоего «тройственного союза» с участием России, Украины и Белоруссии. Лишь позже станет известно, что военные аспекты этого плана в его первоначальном виде касались лишь Стратегических ядерных сил (да и то в самых общих чертах). И ни слова — о судьбе обычных Вооруженных сил, об условиях их раздела, который после подписания документов в Беловежье стал неизбежен…

Совещание лидеров трех республик в Белоруссии в декабре 1991 года готовилось втайне даже от руководства ГШ, которое продолжало активно разрабатывать концепцию сохранения единых Вооруженных сил и негативно относилось к любым идеям, которые губили это единство. Словно предчувствуя недоброе, начальник Генштаба генерал армии Владимир Лобов даже пытался отказаться от визита в Англию, который, на его взгляд, был «несвоевременным в складывающейся политической ситуации».

Я был поражен, когда узнал, что Ельцин во время своего первого выезда в Минск в конце 91-го не посчитал необходимым пригласить туда и маршала Шапошникова, без которого вряд ли можно было квалифицированно обсуждать военные аспекты роспуска СССР.

И лишь после возвращения из Белоруссии президент позвонил маршалу и сообщил ему о военных вопросах дискуссии, зачитав Шапошникову соответствующий раздел из подписанного им документа.

А в это время по каналам наших спецслужб Кремль, Лубянка и Генштаб стали получать информацию, что в столицах союзных республик уже подыскиваются свои министры обороны, свои начальники генеральных и главных штабов, командующие армиями и дивизиями.

Многие в Генштабе хватались за голову от одной мысли, чем все это может обернуться, если вдруг придется раздирать единую гигантскую армию. К тому времени на Арбате уже как к сводкам о погоде привыкли к частым шифровкам из войск Закавказского и Северо-Кавказского военных округов о продолжающихся нападениях на оружейные склады и на наших военнослужащих, о захватах боевой техники и боеприпасов.

А руководство Минобороны и Генштаба по инерции требовало от командиров всех рангов «принимать все меры» для сохранности вооружений и имущества, писало руководителям республик СНГ многочисленные письма и обращения о «недопустимости беспредела».

Но эти требования были уже невыполнимы.

Мои сослуживцы по Генштабу, курировавшие Южное стратегическое направление, лучше других знали, чем «начинен» Кавказ. Они хорошо представляли, что может начаться там, если будут продолжаться бандитские захваты вооружений и их растаскивание по региону. «Роспуск Союза — война на Кавказе» — такой вывод в различных вариациях содержался в то время во многих аналитических материалах Генштаба.

Сколько будут существовать Россия и бывшие ее «сестры», столько и будут, наверное, длиться споры о том времени, когда в начале 90-х годов ХХ века Союз оказался перед историческим выбором — реформироваться или распускаться. Ельцин выбрал второй вариант и повел Россию к порогу нового тысячелетия по пути, на котором до сих пор слышны одновременно возгласы восхищения и проклятья.

В конце 1991 года руководство Минобороны многократно обращалось к Горбачеву и Ельцину с тревожными предупреждениями об очень вероятных тяжелых последствиях зреющего раздела Вооруженных Сил СССР. Многие республики уже по своему усмотрению национализировали части и вооружения, боевую технику и боеприпасы.

Но этот процесс из Центра уже никто не мог остановить: к декабрю 1991 года Горбачев уже ничего не решал, а Ельцин не мог решать все.

Уже тогда многие аналитики Генштаба достаточно точно предвидели, какое мрачное будущее ждет Кавказ, если Москва не позаботится о всестороннем контроле над вооружениями.

И в сообщениях нашей разведки с Кавказа то и дело подчеркивалось: в регионе динамично развиваются сепаратистские настроения, усиливаются территориальные претензии республик друг к другу, идет тайная «накачка» стволами, тяжелым оружием и боеприпасами различного рода националистических и криминальных формирований.

Генштаб обращал внимание Кремля на то, что ослабление центральной власти неминуемо приведет к возрождению воинствующего национализма и сепаратизма на окраинах Союза. Кавказ все чаще хватался за оружие. Снова, как и в давние времена, республики начали выяснять «истинную принадлежность» тех или иных территорий, селений, «старшинство» наций, родов и тейпов.

Во времена Советского Союза, вплоть до середины 80-х годов, центральная власть на Кавказе была еще достаточно сильна, чтобы удерживать народы от взаимных территориальных притязаний и межнациональных войн.

Со времен глубокой старины Кавказ был головной болью властей, гигантской мясорубкой, в которую много раз заталкивались русские полки и дивизии, вплоть до тех времен, когда царская, а затем советская власть не навели там свой порядок.

Сегодня можно много говорить о методах наведения этого порядка, о том, силком или добровольно входили в свое время некоторые республики Кавказа в состав СССР, можно без конца дебатировать о сталинской политике геноцида, осуждать преступные методы решения национального вопроса на Кавказе во времена Союза.

Но в конце концов, переступив через многие перегибы (к сожалению, не обошлось без больших человеческих жертв), Москва все же сумела взять под контроль гремучую смесь кавказского национализма и сепаратизма и долгие годы не давала возможности этой страшной заразе выползать на поверхность. Именно в советское время, вплоть до горбачевской перестройки, Кавказ, пожалуй, самый долгий период за последние столетия, не испытывал горя от братоубийственных войн (нынешняя демократическая Россия сама разожгла ее там в декабре 94-го).

Советская власть на Кавказе доказала свою способность удерживать его от проявления зверских инстинктов поножовщины и кровной мести. Малейшее ослабление контроля над этими инстинктами, а тем более над гигантскими арсеналами оружия Советской Армии, открывало самые мрачные перспективы.

Кончина советской власти на Кавказе предвещала войны.

Генералы и офицеры Минобороны и Генштаба жили с мрачным предчувствием грозящих стране и армии катаклизмов. Почти каждый рабочий день оперативных дежурных ГШ начинался с того, что они получали длинный перечень новых сообщений из войск Закавказского и Северо-Кавказского военных округов о нападениях на наши части, захватах оружия и гибели людей…

Головоломка

Когда стало ясно, что дележки вооружений и боеприпасов на Кавказе уже не избежать, в Генштабе начали прорабатывать варианты решения этой проблемы еще до того, как она достигла своего пика. На сей счет существовало несколько точек зрения.

Первая — экстренно приступить к массовому вывозу наземным и воздушным транспортом оружия и боеприпасов из частей, дислоцирующихся в регионе. И прежде всего, из наиболее взрывоопасных в политическом отношении районов.

Вторая — во избежание сопротивления местных властей вывозу оружия и боеприпасов, оставить кавказским республикам минимум техники и оружия (в первую очередь — устаревших образцов), а остальное — под усиленной охраной перебрасывать в Россию.

Третья — вывезти с Кавказа максимально возможное количество новых боеприпасов и оружия, а устаревшие стащить в крупные «узловые» базы и содержать там до принятия политических договоренностей между властями России и республиками региона.

Была в Генштабе и четвертая, негласная, точка зрения на решение проблемы: пользуясь тем, что нападения на наши склады учащаются, оцепить для безопасности районы и имитировать несколько подрывов тех арсеналов, в которых боеприпасы имели наибольший срок хранения, и выдать все это за диверсию.

Но удалось осуществить лишь часть этих замыслов. Руководство Минобороны и Генштаба, командование СКВО и ЗакВО уже было не в состоянии в полном объеме реализовать задуманное: многие наши гарнизоны и склады на Кавказе все чаще попадали в окружение местных националистических формирований. Командиры наших частей и дивизий в авральном порядке принялись вывозить на территорию России все, что можно было вывезти без больших эксцессов. Часто было не до оружия — прежде всего надо было думать о спасении людей.

Судя по некоторым выступлениям Евгения Шапошникова, он тогда еще и сам не верил, что маховик раздела Вооруженных сил закрутится с такой быстротой. Положение вокруг наших частей на Кавказе развивалось так, что на него уже нельзя было повлиять ни президентскими указами, ни министерскими приказами, ни генштабовскими директивами.

Мне кажется, будь в ту пору на месте Шапошникова кто угодно, результаты его усилий были бы такими же: слишком глубоко зашел процесс.

Только 19 марта 1992 года войска Закавказского военного округа перешли под юрисдикцию Российской Федерации на основании указа президента России №260. Но эта мера мало что изменила в положении дел вокруг наших частей — инерция «растащиловки» вооружений и боеприпасов была уже столь сильной, что ни республиканские власти Закавказья, ни российские командиры уже были не в силах остановить эту вакханалию.

Азербайджанское приданое

Когда началась, так сказать, официальная дележка советского оружия между республиками, в наибольшем выигрыше оказался Азербайджан. На его территории дислоцировалось больше войск бывшей Советской армии, чем в Грузии и Армении. Он по количеству тяжелых вооружений, боевых самолетов, вертолетов, складов боеприпасов, запасных частей к ним, а также запасам горюче-смазочных материалов значительно превосходил своих соседей.

Например, тяжелых вооружений (танков, БМП, БТР, артиллерии, танковых мостоукладчиков) в Азербайджане находилось примерно на 15% больше, чем в Армении, и на 27% больше, чем в Грузии.

Приблизительно такое же соотношение было и по количеству стрелкового оружия (автоматы, пулеметы, гранатометы, карабины, снайперские винтовки и др.).

В бывших советских частях и на базах, размещенных в Азербайджане, насчитывалось более 160 тысяч единиц стрелкового оружия. Россия успела вывезти лишь процентов 30-40. Оставшегося хватало Азербайджану для того, чтобы вооружить примерно 7 дивизий по штатам военного времени. Одна только дислоцирующаяся в республике 4-я армия имела 1310 единиц тяжелого вооружения. Львиная их доля была национализирована или захвачена.

В соответствии с Договором об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) в 1992 году были установлены квоты для всех закавказских республик: Азербайджан, Армения и Грузия получили право иметь по 220 танков, 222 бронемашины, 285 артсистем, до 100 боевых самолетов и 50 вертолетов.

Бдительно наблюдавшие за выполнением квот иностранные военные наблюдатели и комиссии уже в то время с тревогой констатировали, что «проконтролировать этот вопрос в полном объеме не представляется возможным». Да это при всем желании и нельзя было сделать. И не только потому, что наблюдателей зачастую не допускали в зоны военных конфликтов, где концентрировались техника и оружие. Была тут и другая, более существенная причина.

В ташкентском Соглашении (от 15 мая 1992 года), которое было заключено странами СНГ с учетом положений ДОВСЕ, говорилось: «Договаривающиеся Стороны передают друг другу по взаимному согласию и с соблюдением норм сокращения и других требований Договора и связанных с ним документов обычные вооружения и технику…»

Но в этом Соглашении не были определены условия и порядок передачи оружия и боеприпасов. К тому же ДОВСЕ был ратифицирован Верховным Советом РФ только 8 июля 1992 года. А только в феврале 1993 года распоряжением правительства РФ № 92 было определено, что на МО России возлагаются функции государственного органа, несущего основную ответственность за выполнение ДОВСЕ.

Из этого следует главный вывод: с декабря 1991 года (с момента официального роспуска СССР) до февраля 1993 года контроль за расползанием оружия бывшей Советской Армии по Кавказу был формальным. Более того, оружие нередко передавалось национальным армиям без соответствующих санкций российского правительства. Бывали и такие случаи, когда руководство Минобороны РФ и Генштаба по собственному усмотрению, в обход президента и кабинета министров, совершало такие шаги.

Судя по некоторым документам, в то время иностранные спецслужбы гораздо лучше, чем некоторые наши военачальники, были осведомлены о количестве и состоянии азербайджанских, грузинских или армянских вооружений. Иногда бывали забавные случаи: некоторые должностные лица МО и Генштаба, в чью компетенцию входили вопросы контроля за вооружениями на Кавказе, пользовались данными, добытыми нашими зарубежными «компетентными источниками» у иностранных коллег.

В частности, таким путем были получены сведения, что в Азербайджане в конце 1992 года было: танков — 325, боевых машин пехоты — 344, 78 боевых машин десанта, 38 разведывательных, 329 бронетранспортеров и бронетягачей. Артиллерия: 343 гаубицы и самоходных артиллерийских орудия, 63 реактивных установки «Град», 52 миномета. ВВС: 35 истребителей МиГ, 7 фронтовых бомбардировщиков, штурмовик Су-25 и 52 учебно-боевых самолетов Л-29, 18 ударных вертолетов МИ-24 и 15 военно-транспортных. ПВО — до 100 зенитно-ракетных комплексов.

По ряду вооружений Азербайджан намного перекрывал ограничения, установленные Договором ОВСЕ. Но неоднократные попытки международных контрольных органов привести их в соответствие с этим Договором успехом не увенчались.

В архивах Минобороны РФ и Генерального штаба хранится много документов, которые очень колоритно и убедительно передают атмосферу той вакханалии и морального разложения, которая царила в уже взятых под российскую юрисдикцию частях, дислоцировавшихся в то время в Азербайджане. Вот один из них:

«МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Из доклада штаба 4-й армии

20 июля 1992 года

…С 10 июня (1992 года. — В.Б.) в связи с резким обострением обстановки в Нагорном Карабахе по требованию МО Азербайджана ему были переданы части дислоцирующейся в Баку 295-й мотострелковой дивизии (два мотострелковых полка и отдельный батальон материального обеспечения), захвачен 23-й военный судоремонтный завод.

Ракетные части удалось вывезти с территории Азербайджана эшелонами. С 18 часов 20 июня 1992 года была блокирована вооруженными формированиями и населением 23-я мотострелковая дивизия (г.Гянджа) с требованием незамедлительной передачи техники и вооружений азербайджанской армии. Командование дивизии, чтобы исключить ненужные жертвы, уступило требованиям и в воскресенье 21 июня 1992 года, к исходу дня, передача техники каждого полка практически была закончена.

Соседняя воздушно-десантная часть в данный процесс не вмешивалась и продолжала заниматься повседневной деятельностью. На сегодняшний день все объекты дивизии захвачены (переданы) и находятся под контролем национальной армии (включая и контрольно-пропускной пункт дивизии), функционирует лишь штаб дивизии, занимающийся оформлением различных документов по расформированию и ликвидации дивизии.

Укомплектованность соединений и частей 4-й армии личным составом на начало июля 1992 года составляла: офицерами — 63 процента, прапорщиками — 69 процентов, солдатами — 5-15 процентов. Войска 4-й армии не получают пополнение с весны 1991 года. В каждой части и гарнизоне личный состав находится на грани возможного, чтобы не только обеспечить охрану и обороны объектов, но и защищать себя и свои семьи.

Социальное самочувствие личного состава и членов семей осложняется тем, что все жизненно важные социально-бытовые объекты 4-й армии (продовольственные и вещевые склады, все коммунально-эксплуатационные части, четыре военных госпиталя, склады горюче-смазочных материалов, гарнизонные Дома офицеров) находятся в руках национальной армии и местных властей. Имеющиеся в 4-й армии запасы продовольствия, горючего и материальных средств при минимальных расходах позволяют обеспечить оставшиеся части армии, не переданные Азербайджану, в течение 40-60 суток. Отдельные виды продуктов отсутствуют полностью. Практически невозможным стало обеспечение офицеров продовольственным пайком. Офицеры и их семьи не могут получить квалифицированную медицинскую помощь, денежное довольствие задерживается.

Руководство Азербайджана обещало выплатить компенсацию военнослужащим за оставленное жилье, однако еще никто из офицеров до настоящего времени ее не получил из-за отсутствия наличных денежных средств в финорганах Азербайджана.

На 10 июля 1992 года были эвакуированы 3468 семей, необходимо обеспечить отправку еще 970 семей. При отправке домашних вещей офицеров местными властями осуществляется произвол и откровенный грабеж. Подавляющее большинство оставшихся офицеров живет без семей и элементарных условий на протяжении 5-6 месяцев и более в ожидании перевода. Среди офицеров, выводимых в Россию, 92 процента не имеют жилья и многим просто некуда отправить вещи.

Дезертирство солдат и офицеров стало обычным явлением. Только за последние 5 месяцев покинули части 153 офицера и 300 военнослужащих срочной службы. Наблюдается резкое расслоение среди офицеров по национальному признаку, особенно в связи с проявлением реальной заботы об украинских офицерах.

По словам помощника командующего армией по работе с личным составом полковника Хвостикова Юрия Петровича: «Люди находятся в отчаянном положении. Если их будут задерживать, то офицеров заставят шантажом, подкупом, обещаниями и другими средствами воевать в Карабахе. И они становятся изгоями в России и чужими здесь».

Состояние брошенности, безысходности, разрушение в сознании всех идеалов о «добре и зле», чести и достоинстве, проволочки с назначениями и отправкой толкают некоторых офицеров искать «счастье» в боевых действиях на стороне азербайджанской армии. Имеются среди них уже и погибшие: майор Элькин А.А., ст. лейтенант Левкович, лейтенант Ермаков. У двух из них остались семьи с малолетними детьми, которым не могут материально помочь, так как они исключены из рядов Российской армии.

Передача техники и вооружения происходит как унизительная процедура и напоминает скорее сдачу оружия «победителю» или «Рижский рынок». Чем воспользовались разного рода проходимцы (некоторые начальники тыла и служб), чтобы списать все свои издержки, включая продажу и воровство. На этом фоне безнаказанности происходит разрушение у офицеров понятий о чести, порядочности, преданности Присяге и войсковому товариществу. Бациллы стяжательства, торговой психологии, устойчивые слухи о взятках при переводах и назначениях в верхнем эшелоне руководства, неопределенность положения, длящаяся месяцами, способны разрушить любой воинский коллектив и превратить его в толпу.

Морально-психологическое состояние в частях 4-й армии близко к критической отметке. Значительную часть офицерского состава, рабочих и служащих охватило отчаяние и озлобленность от безрезультатных комиссий, приездов высоких руководителей и пустых обещаний. Очень многие разочаровались в военном и государственном руководстве России, которое, по их мнению, не способно принимать своевременные разумные решения и доводить их до конкретного результата…»

* * *

Летом 1992 года обстановка в наших закавказских частях была такой, что многим у нас в Генштабе казалось — еще немного и командиры частей либо прикажут подчиненным стрелять в людей, разворовывающих оружие и технику, либо сами будут стреляться. Что-то гигантское, жестокое, бесчеловечное обрушилось на наши войска, которые молили Москву о помощи. На глазах у солдат, офицеров и их семей азербайджанцы голодными злыми волками набрасывались на наши военные городки, базы и арсеналы, шло наглое и циничное мародерство.

Папка с секретными шифровками наших «азербайджанских» командиров в Генштаб разбухала, как на дрожжах. Каждая строчка — крик возмущения и просьба вмешаться. Поначалу — лишь намеки на «родоначальников» такой ситуации. Затем — уже открытым текстом пошла хорошо известная всем фамилия.

Окажись в ту пору Верховный главнокомандующий в азербайджанской Гяндже, где стояла наша 23-я мотострелковая дивизия генерал-майора Юрия Пахомова, за его жизнь нельзя было поручиться.

Комдив Пахомов прислал в штаб ЗакВО секретную шифровку, в которой, возможно, впервые за многие годы службы метал громы и молнии в российские государственные «верха»:

«…Я неоднократно докладывал о тяжелом положении вокруг дивизии. Я не могу принять решение на открытие огня по народу, хотя у меня лично, подчиненных командиров и личного состава хватило бы мужества отстоять дивизию.

Когда, наконец, будут принимать решения в верхах для того, чтобы не доводить до подобного своих подчиненных, их семьи?!

Кто-то же должен нести за это ответственность!..»

Такие телеграммы в ту пору и к нам на Арбат шли почти ежедневно. Командиры поначалу дружно молили свое высшее государственное и военное руководство о помощи. Потом так же дружно крыли матюгами. Но Кремль, Минобороны и Генштаб были бессильны.

Пожалуй, нигде так, как на Кавказе, дивизии и полки нашей армии не испытывали таких жестоких мстительных последствий крушения Союза и преступной бестолковости новой власти в России, оставившей наши части на произвол судьбы и растерзание местными националистами.

Пока еще не рассекречены многие документы Генштаба, подтверждающие это. Когда же придет время и потомки наши узнают всю правду, они ужаснутся от фактов, которые показывают, сколь авантюрна и эгоистична была высшая российская власть, денно и нощно пекущаяся о своем собственном положении и забывшая о своих солдатах.

* * *

Еще более внушительным у Азербайджана было превосходство над соседними республиками по запасам боеприпасов. Их у него было больше, чем у Армении и Грузии вместе взятых. На его территории находились 1 стратегический, 2 окружных и 3 дивизионных склада боеприпасов.

На стратегическом складе в Килязи было свыше 7200 вагонов, на окружных складах в Агдаме и Насосном — примерно по 1100 вагонов на каждом из дивизионных складов (Гюздек, Гянджа, Ленкорань, Нахичевань) — по 150-200 вагонов боеприпасов. В общей сложности — свыше 11000 вагонов.

Чтобы представить, что стоит за этими цифрами, достаточно сказать, что азербайджанской армии хватило бы и 1 тысячи вагонов, чтобы в течение года вести ежедневные боевые действия высокой интенсивности. И если взять теперь все количество боеприпасов и прикинуть, на сколько лет их хватит азербайджанцам, то получится, что их армия не будет испытывать голода в боеприпасах еще, по крайней мере, лет десять.

Некоторые российские офицеры, служившие в те годы в Азербайджане, полагают, что «не за красивые глаза» оружие из наших арсеналов нередко доставалось азербайджанцам. Например, со складов воздушно-десантной дивизии, дислоцировавшейся в Гяндже.

С некоторых окружных складов оружие и боеприпасы азербайджанцы средь бела дня вывозили грузовиками. В частности, в ходе следствия было установлено, что 23 февраля 1992 года без всякого сопротивления со стороны российского подразделения был сдан азербайджанским боевикам склад боеприпасов в городе Агдам. И таких случаев были десятки.

К тому времени не только азербайджанский, но и почти все парламенты бывших союзных республик приняли постановления, в соответствии с которыми вся боевая техника, находящаяся на их территории, переходила в собственность этих стран (ташкентское Соглашение от 15 мая 1992 года, предусматривающее дележку только по взаимному согласию сторон, все дружно «забыли»).

И даже компромиссное предложение Москвы поделить все оружие по принципу 50 на 50, не нашло отклика в Баку, как, впрочем, и в других столицах Кавказа.

Кавказ пользовался моментом и лихорадочно вооружался.

Но не все российские командиры безучастно взирали на то, как разворовывались или захватывались вооруженными группами местных «патриотов» войсковые арсеналы. Бывало так, что целые бригады и полки поднимали боевые знамена и колоннами, с полным вооружением прорывались в Россию.

А дома вместо благодарности наших командиров ждали выговоры и даже угрозы начальства отдать под суд.