— Ходи, сынуля, ходи! Папа хлопочет насчет другого протеза, да и в управлении твоём обещали помочь.
И он ходил, сцепив зубы, вытирая лицо полотенцем, морщась от боли. При этом старался улыбаться, и те, кто видел взмокшего парня, шкандыбающего с палочкой по тротуару, с трудом могли бы поверить, что он когда-либо научится нормально, не качаясь и не подпрыгивая, ходить, преодолеет в себе страх перед искусственной этой «ногой», не упадёт, чтобы больше не подниматься.
Отдыхая на скамейке, Олег менял мокрые от пота майки, вытирал лицо, говорил матери:
— А я сегодня вон до того газетного киоска и назад дошел без отдыха, видела?
Как же она не видела!? Он шёл, а Нина Алексеевна смотрела ему в спину, мысленно посылая слова поддержки: «Так, сынуля, осторожней, не спеши. Ещё несколько шагов, вон до того газетного киоска. Молодец! Теперь постой, отдохни. А, ты без отдыха!? Совсем хорошо!…»
Он шёл назад, к ней, матери, и она, глядя на рослого и недавно крепкого молодого мужчину, вспоминала его маленького, годовалого, когда он делал до квартире первые в жизни шаги, падал и поднимался, а они с Михаилом Яковлевичем помогали ему — протягивали руки, поддерживали и радостно смеялись вместе с ним: ведь так важно научиться ходить по земле, уверенно стоять на ней обеими маленькими ножками.
Иди, сын! Мама и сейчас не даст тебе упасть.
Глава четырнадцатая
Марина вернулась из Чечни в конце апреля. Олег узнал об этом от Сереги Рискина — тот сам позвонил, сказал, мол, Проскурина наша в трауре, погиб Гарсон, глаза её теперь не высыхают.
— Сама-то она как? Не ранена?
— Нет, всё в порядке. Но переживает страшно.
Олег сейчас же набрал домашний телефон Проскуриной.
— Мариша, это Олег, здравствуй!
— Здравствуй, узнала. А я сама собиралась тебе позвонить. Как ты?
— Нормально. Бегаю уже.
— В самом деле?! Ой, ты молодец. Мне Серёга рассказывал, что ты уже протез освоил, ходишь.
— Я же тебе говорю — бегаю. — Олег засмеялся. Потом признался: — А, вообще, протез такое дерьмо!… В Москву надо ехать, доставать приличный… Марин, что с Гарсоном случилось?
— Бой был… Олег, я зайду к тебе завтра, ладно? И всё расскажу. Отосплюсь малость.
— Жду, жду, жду.
Он почувствовал, что она улыбается на том конце провода, чмокнул трубку. На душе было хорошо. Марина вернулась живой и здоровой — разве это не повод для радости!?
Гарсона жалко — тот ещё был сыскарь! Как же Марина не уберегла его?!
В ожидании встречи Олег провёл беспокойную ночь: Чечня навалилась на него воспоминаниями и нехорошим сном. Будто бы они с Лёшей Рыжковым скакали на черных диких конях, кричали и стреляли неведомо в кого, а потом вдруг оказалось, что это вовсе и не кони, а громадные чёрные волки, и тот, на котором, сидел он, Олег, всё время скалил зубы, оборачивался на бегу и грыз его колено…
Разбуженный испуганной мамой, он потом долго не мог уснуть: отчего это приснились ему чёрные волки? Таких же не бывает. Разве только полукровки, от смешанных вязок. И тут он вспомнил, что в одном из уральских питомников таких вот чёрных псов и выращивают: обличье собачье, а натура волчья… И выносливы, и умны, и бесстрашны.
Но в Чечне-то они откуда взялись? И как они с Лёхой верхом на них оказались?
Непонятный, загадочный, нехороший сон.
Олег не спал почти до рассвета. Понемногу успокоился, стал думать о предстоящей встрече с Мариной, решил, что говорить с ней будет сегодня прямо и серьёзно. Он должен понять её.
… Она пришла часа в четыре пополудни — нарядная, отдохнувшая, с искусным макияжем на лице, с гладкой, непривычной для его глаза прической. Она вся как-то изменилась — и взгляд у Марины был другой, более взрослый, что ли, и движения стали заметно резкими, и даже голос несколько изменился, появился в нём красивый низкий тембр. А в целом она по-прежнему выглядела красавицей — благоухала, светилась здоровьем и молодостью.
Олег шагнул ей навстречу — приодетый в праздничное, чисто выбритый, пахнущий дорогим парфюмом. Они обнялись, он стал жарко, торопливо целовать её, Марина, смеясь, только приговаривала: «Ну что ты, что ты!», всё пыталась увернуться от его губ, подставляя щёки, а Олег, возбужденно лаская её, только крепче прижимал к себе, распалённо чувствуя мягкое податливое тело Марины.
— Как я рад тебя видеть, Мариша! — говорил он, сияя, подводя к дивану и садясь рядом. — Милая ты моя! Солнышко! И какая ты красивая сегодня!
— А раньше, что ли, не была? — спрашивала она кокетливо, поправляя на груди блузку с пышным бантом, призывно заглядывая ему в глаза.
— И раньше, и всегда — первая красавица в городе. Всегда для меня будешь самая красивая и желанная.
— Ой-ой-ой! — она провела ладонью по его гладко выбритому лицу. — Мужчина истосковался по женской ласке. Ждал?
— Ждал, думал, готовился! — Олег едва сдерживал дрожь во всём теле. — Люблю тебя, Мариша!… Скажи ты. Скажи!
Она мягко убрала его руку со своих бёдер.
— Ладно, Олежек, успокойся. Чего ты завёлся? Давай поговорим о тебе. Правая рука — как?
— Чувствуешь — тёплая? Пальцы, вот, шевелятся.
— Чувствую. Работаешь кистью?
— Да, всё время что-нибудь этой рукой делаю. Мучаю ее… Слушай, Марин, давай о другом, а? Болезни эти, а!… Надоело. Не хочу инвалидом быть, не желаю!… Выпьем по граммульке за встречу, ну? Я тебя буду расспрашивать… Мама там, на кухне, приготовила, она знала, что ты придешь.
— Хорошо, я сама принесу, ты сиди.
Марина легко поднялась, принесла из кухни тарелки, еду, а Олег тоже мало-помалу помогал ей в хлопотах, восхищёнными глазами следил за её ловкими движениями, за тем как Марина ходила, переставляла посуду, управлялась с приборами.
— Давай Гарсона помянем, — сказала она грустно, приподняв рюмку. — Замечательный был мальчик!
Олег с этим и не думал спорить, Гарсон действительно был первоклассной служебной собакой, за него надо выпить и вспомнить его добрым словом… И всё же её предложение знакомо царапнуло душу Олега — лучше бы им с Мариной выпить за самих себя.
— Как это случилось, расскажи, — попросил он.
В глазах Марины стояли слезы.
— Да как!… Нас с Гарсоном… С Гарсончиком моим дорогим, в комендатуру вызвали там, в Грозном. Спецоперация проводилась на двух улицах, Щорса и Чернореченской. Народу нашего там много было: омоновцы из Рыбинска, фээсбэ, вэвэшники… Мне говорят: давай, Проскурина, с собакой своей обследуй… и подвал показали, там, по наводке, тротил мог быть. Ну, дом нежилой, ничего такого подозрительного не наблюдалось. Я поводок с Гарсончика сняла, даю ему команду, он кинулся вперёд, а я — за ним. И тут сбоку, из подсобного какого-то помещения, — автоматная очередь. Гарсончика сразу наповал, он только взвизгнуть успел. Мы назад, бой начался. Боевик один был, но с большим запасом патронов, и укрытие у него хорошее, сразу не возьмешь. Минут сорок мы с ним воевали. Гранатой взяли, не копнулся. Некий Абасов, на улице Кабардинская проживал… Я все его данные хорошо запомнила, он моего Гарсона убил… Шакал!
Марина помолчала.
— Гарсон не только мне жизнь спас. Пошли бы мы в подвал этот сразу… А у чечена нервы не выдержали, когда собаку увидел.
— Конечно, — согласился Олег, ярко, до деталей, представив и этот злосчастный дом в Грозном на улице Щорса, и заросшего черной бородой боевика, прячущегося в надежном укрытии, и даже последние мгновения жизни Гарсона — красавца-овчарки, вышколенного сыщика и боевого друга. Они снова приподняли рюмки.
— За друзей, Марина! За тебя, моя дорогая!
— За, друзей! — Она кивнула, прикрыла глаза. — За тебя, Олег. Выздоравливай.
— Спасибо.
Он пошёл провожать Марину до лифта, она сама настояла на этом: «Дальше не надо, Олег. Ты ещё слаб, упадёшь, не дай Бог!»
Пока ждали кабинку, он сказал:
— Марина, я собираюсь покупать обручальные кольца. Для нас с тобой.
Она глянула на него, опустила голову. Молчала. Кабинка приехала. Створки двери лифта раскрылись, ждали.
Ждал ответа и Олег. Секунды казались вечностью. Он снова ощутил дрожь в теле — нервничал.
Марина шагнула в лифт. Уронила глухо, в пол:
— Не надо, Олег. Ты хороший парень, но… Я даже не знаю, как тебе объяснить.
Лифт закрылся, она уехала.
Олег вернулся в квартиру, налил полный стакан водки, выпил залпом.
Долго сидел, оглушённый отказом и алкоголем, смотрел в одну точку перед собой.
Почему он не оказался на месте Гарсона?
Марина хоть бы поплакала по нему.
* * *
А жизнь — и правда полосатая!
9 мая, в День Победы, приехали к Александровым Тропинин с Савушкиным и кадровиком-полковником УВД.
Генерал был торжественным, при полном параде, с наградами на кителе. Лицо его — сам праздник.
— Дорогой Олег, уважаемые Нина Алексеевна и Михаил Яковлевич! — заметно волнуясь, говорил Тропинин, стоя у накрытого стола (позвонили же, предупредили Александровых!). — Сегодня праздничный день не только в вашей семье, но и у нас, руководителей милиции Придонской области, уж поверьте на слово! Потому что Олег — наш боевой товарищ, офицер, которым коллеги будут гордиться всегда. И эта награда, этот орден — награда высочайшая! Это президентская честь, руководителя государства!… Позвольте мне зачитать Указ Бориса Николаевича.
Генерал открыл отливающую красным папку, стал читать:
«… За самоотверженный поступок и отвагу, проявленную при исполнении служебного долга в условиях, сопряженных с риском для жизни, при выполнении возложенных задач по обеспечению государственной безопасности и территориальной целостности Российской Федерации… наградить младшего лейтенанта милиции Александрова Олега Михайловича орденом Мужества.
Президент Российской Федерации
ЕЛЬЦИН
Москва. Кремль.
18 апреля 1996 года.»
Тропинин обнял Олега, самолично прицепил на его рубашку поданный кадровиком-полковником орден. Обнял Олега и Савушкин, а кадровик осмелился лишь пожать ему руку. Может, он не разделял пафоса процедуры, или знал то, чего не знали другие.
Поздравило начальство и родителей Олега. Нина Алексеевна всплакнула при этом, подумала: «Лучше бы Олег был таким, каким он уезжал в командировку». А Михаил Яковлевич сказал суховато: «Спасибо, мы тронуты вниманием Президента». Радости на его лице тоже не было.
Орден малость обмыли, не без этого. Традиция. Опустили крест в горькую водку. Горькую, как материнские слёзы.
Глава пятнадцатая
В начале августа Олег, чувствуя, что силы практически вернулись, а новый удобный протез давал ему возможность ходить без палочки, попросился на приём к Савушкину. Понимал, что начальник управления уголовного розыска вряд ли решит такой важный вопрос, но Юрия Николаевича он знал теперь как отзывчивого человека, который… ну, хотя бы посоветует что делать.
— Товарищ полковник, это Александров. Можно к вам зайти? — спросил он Савушкина с домашнего своего телефона.
Тот живо и радушно откликнулся:
— Конечно, Олег! Что за вопрос?! На пятнадцать ноль-ноль устроит? У меня вроде бы ничего срочного…
— Да, устроит.
Точно в назначенное время Олег постучал в дверь знакомого кабинета. Бывал здесь раз или два, давно, ещё до поездки в Чечню, привозил по поручению Шайкина документы.
Савушкин — в голубой, с коротким рукавом рубашке и чуть приспущенным галстуком, с внимательным, цепким взглядом серых глаз — встал из-за стола, шагнул навстречу лейтенанту, смотрел, как тот шел по кабинету, подал ему руку. Улыбнулся:
— Вижу, вижу, — молодцом!… Ну, садись, рассказывай. Как самочувствие?
Савушкин вернулся за стол, ответил кому-то по телефону, вторую трезвонившую трубку брать не стал, махнул рукой — подождите, мол, занят.
— Всё хорошо, Юрий Николаевич. Нога к протезу привыкает, инвалидом себя не чувствую.
— Так-так, хорошо. — Полковник проявил чисто человеческое любопытство: — Как протез-то держится? На ремне?
— Нет, это другая конструкция, немецкая. На вакуумной присоске.
— А-а… Мой дед, Олег, на деревяшке прыгал. Вернулся с фронта, в сорок третьем, также вот, без ноги. Правда, фриц ему культю пониже колена оставил, ступню деду миной оторвало. Ну вот, сначала на костылях вышагивал, вроде как на трех ногах, а неудобно, конечно, руки-то всё время заняты! Ну, деду надоело так скакать. Он мастеровой у нас был, столярным делом до войны занимался. Короче, надоело ему с костылями маяться, он себе деревянную ногу сделал, протез. Такой, знаешь, на бутылку похож, только вниз горлышком перевёрнута. Ремнём его к поясу пристегнул и — вперёд!… Я маленький ещё был, а помню: дед доволен был, что руки у него теперь свободны. Правда, натирал культю, я ему помогал перебинтовывать…
Снова зазвонили, Савушкин выслушал кого-то с серьезным лицом, сказал: «Хорошо, я не возражаю. Пусть занимается».
Вернулся к разговору:
— У тебя какие проблемы, Олег? Ты, ведь, на больничном ещё?
— Да, на больничном. Но самочувствие вполне уже, Юрий Николаевич. Работать хочу, на питомник вернуться.
Савушкин озадаченно смотрел на лейтенанта.
— Олег, одно дело мой дед: село, частный дом, верстак с рубанком. Постругал доску, отдохнул-перекурил, курам зерна сыпанул, по двору прошелся… Но — розыск! Твоё желание продолжать службу я по-человечески приветствую, но сам понимаешь: бегать с собакой по вызовам?… Не представляю.
— Я выдержу, товарищ полковник!
— Гм.
Савушкин задумался. Барабанил пальцами по крышке стола, смотрел за окно. Олег смотрел на его руку — как хорошо, послушно работали пальцы! А его правая рука ещё не того, не совсем…
Олег спрятал её под приставной столик, у которого сидел перед Савушкиным. Впрочем, полковник всё знает, читал же, наверное, заключение врачей — перебиты нервы, рука пока что полностью не восстановилась, но Юрий Николаевич — не чванливый чинуша, равнодушный к горестям других людей. Стал бы он про деда своего, прыгающего на деревянном протезе рассказывать, если бы не сочувствовал ему, Олегу?!
Савушкин спросил:
— А как там, на питомнике? Знают о твоём желании вернуться на службу?
— Знают.
— Ну и?…
— Шайкин против.
— Вот, видишь. Значит, будут проблемы.
— Я жаловаться не приду, товарищ полковник.
— Да я знаю, ты не из жалобщиков. Но, может, о чём другом будем с кадровиками говорить, Олег? В милиции много разных служб и кабинетов. Ты институт окончил?
— Нет пока, четвертый курс.
— Давай я тебя в управление к себе возьму. Компьютер знаешь?
— Знаю. У меня дома есть.
— Ну вот. Статистикой будешь заниматься, ходить никуда не надо.
— Я кинолог, Юрий Николаевич. Меня Линда ждет. И вообще…
— Собака, что ли? — Савушкин совсем по-детски рассмеялся.
— Ага. Мы с ней в Чечне вместе были. Боевой друг, можно сказать.
— Ну хорошо, про друга не забывай, можешь её время от времени проведывать. Дома можно пса завести.
— Я хочу служить по своей специальности, Юрий Николаевич! Прошу меня понять. Я же к вам не просто так пришёл!
Савушкин крутнул головой. ещё раз внимательно глянул на Олега, взялся за телефон.
— Виктор Михайлович, приветствую тебя… Знаешь, кто у меня сейчас сидит? Лейтенант Александров. Да, тот самый, кому ты орден с Тропининым вручал… Вот тебе и «А-а…» Он на работу выходить собирается, по старому месту службы… Я ему то же самое говорю: как будешь с собакой на протезе бегать? А он заверяет — сумею… От инвалидности отказывается, да. Поблажек не просит… Хорошо, я понял.
Полковник положил трубку.
— В общем так, товарищ лейтенант. Барьеров тебе много придется преодолеть. Милиция — та же армия, бюрократов пруд пруди. Прежде всего, конечно, медики. Никто из них в восторг от твоей просьбы не придёт, знаю. Уголовный розыск и офицер без ноги. Нонсенс!
— Маресьев без обеих ног на боевом самолёте летал и немцев бил, Юрий Николаевич! — дрожащим голосом, отвечал Олег. — И дедушка ваш, фронтовик, без дела не сидел, сами рассказывали. А если бы с Вами такое случилось — Вы бы в инвалидную коляску пересели? Или по вагонам электрички с шапкой ходили: пода-а-айте пострадавшему в чеченской войне-е… Так, что ли?
— Ну, ты загнул! — Савушкин снова засмеялся. — Утрируешь, Олег. Я же не против, сразу тебе сказал… Давай вот как решим: ты пишешь рапорт с просьбой оставить тебя на службе…
— Вот он. — Олег выхватил из куртки вчетверо сложенный лист бумаги, подал.
— Хорошо. Моё принципиальное согласие ты получил, с Черняевым я сейчас говорил, ты слышал. Тропинин, думаю, поддержит твою просьбу… Словом, проходи комиссию, убеждай врачей. Они будут тебе палки в колеса ставить. И министерство. Там, на самом верху. Надо кого-то в Москве подключать.
* * *
Олег знал, кого именно: Колчина, начальника кинологической службы МВД. От него многое зависело.
… Познакомились они летом девяносто четвертого года в Петербурге. Олег с Линдой в составе сводного отряда кинологов МВД обеспечивали безопасность Игр Доброй Воли. Там, на трибунах спортивного комплекса, в куче мусора, Линда и обнаружила фальшфейер в пачке из-под сока.
Заложили его, как потом выяснилось, московские чекисты: решили проверить работу служебных собак.
Отличилась Линда.
Олега, тогда ещё сержанта милиции, наградили знаком «За отличную службу в МВД», а начальник кинологической службы министерства, полковник Колчин, «положил на него глаз», понравился ему этот серьезный, парень, воспитавший такую классную собаку.
Потом они встретились в Москве, когда отряд кинологов летел под началом подполковника Даурова в Чечню.
Потом был Гудермес, шоссе, «Урал»…
С бьющимся сердцем Олег набирал сейчас московский номер. Как ещё отнесётся Колчин к его просьбе?
Тот о ранении Олега знал.
Полковник выслушал просьбу о помощи, сурово спросил:
— Олег, ты твёрдо решил остаться на службе?
— Я бы не звонил, Сергей Викторович.
— Ладно… Я попробую тебе помочь. Придется идти к министру, ниже никто такой вопрос решать не будет. Собирай документы — ходатайство вашего УВД, заключение врачебной комиссии, характеристики. И присылай всё это мне.
Начались для лейтенанта Александрова новые, нервные хлопоты.
Сколько он кабинетов прошагал на своем протезе, сколько видел удивлённых глаз — зачем тебе это нужно, парень? Жил бы себе спокойно, пенсию получал…
Нужные бумаги постепенно, одна к одной, ложились в заветную папку.
Теперь у него были на руках:
— заключение кадровиков: «Об оставлении на службе лейтенанта милиции Александрова О.М.»;
— заключение военно-врачебной комиссии;
— ходатайство главного управления уголовного розыска;
— ходатайство генерала Тропинина;
— ходатайство губернатора Придонской области;
— заключение ГУОШ МВД «О результатах проверки факта гибели и ранения сотрудников органов внутренних дел в районе г. Аргун Чеченской республики»;
— личный рапорт.
На сбор всех этих жизненно важных для Олега бумаг ушло почти два месяца.
Бюрократическая машина потом ещё столько же времени приглядывалась к этим бумагам. Может быть, этим бы всё и закончилось — случай был из ряда вон, требовалось высочайшее разрешение, кому-то надо было взять на себя ответственность.
Полковник Колчин лично пошёл к министру.
Судьбу Олега Александрова решил В.И. Колесников, в то время исполнявший обязанности министра. Размашисто написал на официальной бумаге: «Просьбу удовлетворить».
В декабре 1996 года, ровно через год после ранения, Олег вышел на работу.
Глава шестнадцатая
Питомник служебного собаководства Придонского УВД — на краю города. В своё время место для беспокойного этого, лающего по любому поводу хозяйства из сорока почти псов выбрали вдали от центра и жилых домов. Но со временем дома и некие производственные предприятия сами разместились поблизости, город разрастался, свободного места становилось всё меньше, теперь питомник, а официально «Центр служебного собаководства», — в окружении мебельного цеха, небольшого заводика, где разливали «левую» водку, автомастерской и нескольких магазинчиков с самыми разными товарами и напитками.
Сам питомник по периметру окружён глухим кирпичным забором. Площадь, которую занимает «Центр», приличная, тут есть и дрессировочная площадка с бумом, полосой препятствий, лестницей и щитами-барьерами, и просторный двор для выгула собак, место для стоянки автотранспорта.
И служебных построек несколько — для кинологов с майором Шайкиным во главе, для ветеринара, старлея Кровопускова, кухня с двумя поварихами, ещё гараж для «УАЗа»-»буханки» и обычного «козла».
Про вольеры и говорить нечего — им на питомнике главное место: один ряд вдоль забора, другой — в глубине двора, есть ещё и третий, рядом со служебным зданием, здесь держат подрастающее поколение будущих «мухтаров».
Псы живут вольготно. Во-первых, у каждого отдельная жилплощадь, они, как люди, не теснятся; во-вторых, у них всегда в наличии свежий воздух — и зимой, и летом. Поэтому псы закалённые и весёлые. Кинологам, своим хозяевам, всегда рады, прыгают на решётки ограждения и дружелюбно подлаивают. Ветеринара, старлея Кровопускова, не любят — он псов хоть и лечит, но лечит больно, не жалеет их собачьих шкур. А майора Шайкина, начальника Центра, просто побаиваются. Он всегда насупленный, строгий, гоняет и инспекторов, и их, собак, за малейшую провинность. Все они — Туман, Барон, Рокки, Джой, Тим, Альфонс, Линда… даже взгляда майора Шайкина не выдерживают, отворачивают голову и поджимают хвост, чем дают понять: ты наш вожак. Главный, значит, хозяин.
В обычной обстановке псы ведут себя спокойно: кто спит, кто блох выкусывает, кто о соседке по вольеру думает. Тот же Альфонс — ух, как он о Линде мечтает! Особенно, когда у неё течка, и Линда сама тогда места себе не находит.
Но сейчас, декабрьским стылым этим утром, в вольерах тишина: псы только что позавтракали, чашки ещё вылизывают. Каша нынче вкусная, не то, что было вчера. Не иначе, вчерашняя повариха сумку с мясом домой унесла. А без мяса пёс теряет интерес к милицейской службе, у него на голодное брюхо одно на уме: чего бы сожрать!? И возмущается, конечно. По норме собаке много чего положено: мясо, кости, рыба, хлеб, крупы, картошка, сало, масло — то есть, белки, жиры и углеводы. И ещё витамины. Поел — дай запить. Чтобы в желудке нужная работа началась, и энергия появилась. Учёные, которые хорошо понимают собачью милицейскую жизнь, всё посчитали и обо всём написали в умных книжках — сколько и чего давать каждой собаке, несущей государственную службу, в зависимости от её величины, возраста, а также нагрузки. Если пёс в простое — чего на него зря калории тратить! Другое дело, к какой-либо ответственной работе должен быть готов. Или, к примеру, кобель нужен для вязки с противоположным полом. Тут уж ему рацион надо значительно улучшить, потому как энергии требуется в предстоящей работе много, учёные подсчитали, что аж процентов на тридцать, вывели это из практики, из пристальных наблюдений.
То же самое можно и про суку сказать: будущим мамам рацион подбирают особый: на второй месяц беременности (щенности, по-научному) её освобождают от работы и дрессировки, с ней нужно гулять три раза в день, оберегать от толчков и ушибов, кормить молоком, творогом и разными витаминами…
Альфонс, мало знающий о научном кормлении и живущий по соседству с Линдой, готов был пойти на вязку и без усиленного рациона — у этого могучего широкозадого ротвейлера силушки на троих. Но Рискин, взявший на время лечения хозяина Линды шефство над ней, не позволял своему любимцу Альфонсу ничего лишнего, отчего тот нервничал и бастовал, не хотел выполнять команды и всё тут! Линду ему подавай, кобелина!
Но Линда и сама время от времени мучилась, вполне благосклонно поглядывая на Альфонса. Но сердце её принадлежало Гарсону-красавцу…
Гарсона теперь не было, у въезда на питомник висит его портрет на блестящей металлической пластине, и хозяин Альфонса, Рискин, выгуливая как-то их обоих с Линдой, подвел к этой самой пластине, и сказал:
— Это Гарсон, наш герой. Он погиб, умер. Попрощайтесь с ним.
И Альфонс, и Линда поняли из этой недлинной речи инструктора только одно слово — Гарсон — кличку овчарки они, конечно, помнили, и про Чечню в разговорах своих хозяев не раз слышали, а что уж там случилось с Гарсоном в этой Чечне — собачьему уму не понять.
Но псы посидели минуту-другую у блестящей пластины, как им было велено, позевали и помахали хвостами.
Прощай, Гарсон!
* * *
Год — большой срок и для человеческой памяти, а уж о собачьей и говорить нечего.
В вольерах питомника поднялся страшный лай, когда псы увидали «постороннего», забытого уже человека — хозяина Линды. Уж как они бесновались, скалили зубы, прыгали на решётки, увидев хромающего по дороге чужака!
А Олег, оставив на площадке у ворот Центра «Таврию» (отец отдал ему ключи от машины), спешил в дальний конец вольерного ряда, где, уже увидев его, радостно повизгивая, металась по загородке дорогая его сердцу четвероногая девочка.
Он выпустил её, и Линда с разбегу прыгнула ему на грудь, восторженно лаяла, лизала лицо, и в глазах её светилось счастье: дождалась! дождалась! Хозяин вернулся! Вы слышите, Туман, Барон, Рокки, Джой, Альфонс?… Он вернулся! Он будет теперь здесь, с нами, со мной! Мы будем с ним работать, искать и находить то, что он прикажет, теперь мы уже не будем никогда разлучаться. И почему вы не радуетесь вместе с нами? Почему в вас столько злобы? Или это просто зависть?
За трогательной этой встречей с иронией в глазах наблюдал подошедший сзади Рискин. Сказал, усмехаясь:
— Олег, ты без пересадки прямо к собаке. Даже начальству не показался. Почему к Шайкину-то не зашел? Сейчас совещание. И он сказал, что ты сегодня должен на службу выйти.
— Иду, иду! Здор?во, Серёга!
Олег и Рискину был рад, даже приобнял старлея, похлопал его по спине. А у того на лице — сложное чувство: вроде бы и рад видеть Олега, столько перенесшего за этот минувший год, и в то же время с неодобрением смотрел, как он хромал на протезе, скрытом штаниной, как пытался показать — всё, мол, нормально у меня!… Чудак. Как он собирается работать? Обниматься на радостях со своей Линдой — это одно, а бегать с ней на той же дрессировочной площадке, а главное, выезжать по вызовам дежурного… М-да-а… Ну, посмотрим, посмотрим. Это Александров сгоряча, чего-то всем им, кинологам, доказать хочет. А, может, самому себе… Ладно, поживем, увидим. Жизнь она всё расставит по своим местам.
Рискин вслух ничего не стал говорить, разговор у них на эту тему уже был. Хмыкнул только, когда Олег поскользнулся на посыпанной песком дорожке у вольеров, поддержал его под локоть, но подумал: «Вот, я иду спокойно, а он… И рука же перебитая, господи! Ну какой из него кинолог?!»
Они шли к одноэтажному низенькому дому, где размещались их службы и рабочие кабинеты. В одном из них, с телевизором и компьютером, сидели сейчас дежурные кинологи, ждали начала совещания, объявленного Шайкиным. Сам майор тоже был здесь, нетерпеливо поглядывал на часы. Ему доложили, что Александров уже приехал, но пошёл к собакам, к Линде, это майора зацепило, он и послал Рискина узнать — куда, мол, наш герой направился, напомни ему, что ждём.
Коротая время, офицеры и прапорщики смотрели, телевизор, укреплённый на стене кабинета Шайкина, посмеивались: пьяный Ельцин дирижировал берлинским военным оркестром, потешая как самих музыкантов, так и собравшуюся публику, дипломатов — иные из них отворачивались.
Стыдно, конечно, за президента России. Стыдно и позорно. Шуту — своё место на шестке!
Увидев вошедшего Олега, все встали, шумно приветствовали его:
— О-о, наконец-то!
— Сколько лет, сколько зим!
— А он молодцом! Гляди-ка!
Шайкин подал руку первым.
— С возвращением, Олег Михайлович!
— Спасибо, товарищ майор.
— Рад видеть, Александров! — Это старлей Кровопусков, ветеринар. От него по-прежнему, как и год назад, попахивает спиртным. Значит, у них с Рискиным всё те же приятельские отношения. Значит, и впредь будут здесь, на питомнике, «тайные» выпивки, о которых все практически знали. Знал, разумеется, и Шайкин.
Искренне рад возвращению Олега был капитан Литвинов, кинолог, как говорили на питомнике, от Бога, заместитель Шайкина.
Литвинов обнял Олега:
— Молодчина! Что вернулся, что не скис.
— Кинологи не сдаются! — отшутился Олег.
Стояла чуть в сторонке и Марина Проскурина, ждала своей очереди. Щеголяла она в новеньких лейтенантских погонах, сама ещё не привыкла к ним, время от времени поглядывала на звездочки, слегка поворачивая голову.
— Здравствуй, — сказала она просто и по-мужски пожала руку Олегу. И улыбнулась при этом дежурно, нейтрально. Да, пришел коллега на работу после тяжелого ранения и лечения, все этому рады, и она в том числе. Ничто в поведении Марины не выдало их особых с Олегом отношений, хотя все здесь знали: Александров влюблён в Проскурину, но та не отвечает взаимностью.
— Здравствуй, — сказал и Олег, подлаживаясь невольно под её тон. — Поздравляю! — Он глазами показал на погоны. — Давно?
— Нет, в ноябре приказ был. К Дню милиции.
— Так, товарищи офицеры, прошу! — начальственно произнес Шайкин, усаживаясь за стол и жестом приглашая остальных занять места на стульях, вдоль стены. — Давайте малость поработаем, накопилось много текущих вопросов… Рискин, да выключи ты этот балаган!
На экране телевизора Ельцин, в белой рубашке с закатанными рукавами, отплясывал теперь с какими-то девчатами рок-н-ролл… Завоёвывал любовь избирателей.
… Уже этим утром, едва Шайкин закончил совещание, Олег получил срочное задание: безвестный террорист по телефону «02» угрожал взорвать детский сад на Рабочем Проспекте. Он требовал вывезти детей в аэропорт, предоставить ему самолет и деньги, отправить в Турцию.
