"Вот, - думаю, - выпустит Торопун-Карапун ремень, и полетим мы неизвестно куда".
      Но Торопун-Карапун перехватил другою рукой ремень и стал потихоньку подтягивать дворец. А у джинна уж глаза на лоб вылезли, из ушей пар пошел. И все же дворец медленно приближался. Уже ясно различались на нем красивые серебряные двери.
      И тут джинн стал задыхаться, ураган затих, ремень ослаб. Мы покачнулись и чуть не упали.
      - Ну, Миша, одолели мы тебя. - Дедушка вытер пот со лба. - Ты силен, а мы тоже, видать, не лыком шиты.
      Джинн между тем отдышался, поклонился ТоропунуКарапуну, признавая его победу, затем вошел на порог дворца, прижал руку к сердцу, приглашая нас входить. Тихо, сами собой, распахнулись серебряные двери, и мы вошли.
      - Ах матушки, красота какая! - ахнула Ложка.
      Мы вошли в зал. Он был весь из серебра - стены, потолок и даже окна казались серебряными.
      Мы прошли по серебряному залу и остановились около золотых дверей. Джинн нажал на кнопку, двери бесшумно распахнулись.
      Мы очутились в золотом зале. Все кругом сверкало золотым блеском, но дедушка заторопил нас:
      - Пошли дальше. Нечего тут глядеть.
      А как вошли мы в третий зал, так и замерли.
      - Да, красиво! - сказал дедушка.
      Стены и потолок были украшены драгоценными камнями. И камни эти были так расположены, что изображали сказочные картины. Были там и кони с золотыми гривами, хвостами и горящими рубиновыми глазами, и человек со сверкающим серебряным мечом, и ночь с молодой луной и звездами...
      Джинн подошел к луне, чуть тронул ее, и посыпался на пол золотой и серебряный дождь.
      Ложка с Цыпленком подошли поближе посмотреть, а дедушка со вздохом негромко сказал:
      Рылась курочка
      На завалинке,
      Вырыла курочка
      Золотой перстень.
      А на что курочке
      Золотой перстень?
      И, повернувшись к нам, спросил:
      - Ну что, робятки, есть хотите?
      КАК МЫ ОБЕДАЛИ ВО ДВОРЦЕ
      - Ну что, робятки, есть хотите? - спросил дедушка.
      - Обедать! Обедать! - запищал Цыпленок.
      - А я-то какая голодная, - сказала Ложка. - С утра маковой росинки во рту не было!
      - Миша! - обратился к джинну дедушка. - Не пора ли тебе угощать гостей?
      Джинн закивал головой, нажал на кнопку, и мы очутились в большом зале под хрустальным куполом. Посредине зала в мраморных чашах били пять великолепных фонтанов, похожих на белые цветы распустившихся лилий.
      - А где же стол? - спросил Цыпленок.
      - Да, где стол? - заволновалась Ложка.
      Джинн подошел к небольшому пульту управления, повернул ручку. Вверху загорелась красная лампочка. И сейчас же противоположная стена раздвинулась. Появился маленький столик. Он весело прокатился по паркету, объехал фонтаны и подкатил к нам. Мы захлопали в ладоши. Ай да молодец джинн!
      - Ну, чего я говорил? - похвалил дедушка. - Парень на все руки.
      Джинн опять что-то повернул, загорелась красная лампочка под потолком. Раздвинулась стена, и, как ребята из детского сада, выбежали стулья, пританцовывая, и вприпрыжку окружили стол.
      - А стол-то мал, - испугался Цыпленок. - Как же все усядутся? По очереди есть, да? Чур, я первый!
      Джинн покачал головой. Потом повернул ручку, и под потолком загорелась красная лампочка. Заиграла тихая музыка.
      - Эгур-чар-мегур, - торжественно сказал джинн.
      Стол начал медленно раздвигаться, но вдруг лампочка под потолком замигала и потухла. Музыка тоже перестала играть. Стол, так и не раздвинувшись, задрожал, закачался и замер.
      Джинн склонился над пультом управления. Случилось непредвиденное: техника отказала. Он торопливо нажимал какие-то кнопки, но красная лампочка под потолком не загоралась.
      Мы вежливо ждали. Джинн вспотел. Огромными своими ручищами он все давил и давил кнопки.
      Торопун-Карапун подошел к джинну.
      - Не получается? - спросил он. - Можно мне попробовать? Только здесь нужна отвертка.
      И сейчас же прямо из воздуха в руки Торопуна-Карапуна прыгнула отвертка. Он стал отвинчивать, а мы все с уважением смотрели на него, и даже джинн вытаращил глаза, словно бы ждал чуда. И вдруг раздался громкий треск, посыпались искры.
      - Короткое замыкание, - сказал Торопун-Карапун и от стыда чуть не заплакал.
      - Эх вы, мастера, - сказал дедушка, - одно горе мне с вами! А ну-ка беритесь с боков!
      Мы подошли к столику с разных сторон и уцепились за нижние доски.
      - Раз-два! Взяли! - скомандовал дедушка. - Еще взяли! Еще!..
      Стол затрещал, и мы полетели на пол.
      - Ну, Миша, спасибо, угостил... - сидя на полу, ворчал дедушка. Знал бы, не пошел к тебе. Перед гостями только конфуз.
      Джинн и сам был смущен: он показывал рукой на потолок, где не хотела загораться красная лампочка, на сломанный пульт управления.
      - Ладно, - сказал дедушка, потирая бок, - хватит нам твоей техники, давай по старинке.
      Джинн хлопнул в ладоши, и тотчас остатки стола исчезли. И сверху спустился большой стол тонкой старинной работы. Джинн хлопнул три раза в ладоши, и на столе появилось фарфоровое блюдо с яствами.
      - Хлеб да соль, - сказал дедушка и поклонился джинну.
      - Бер-мачегуру, - произнес торжественно джинн и поклонился дедушке и нам.
      - Милости просим, - перевел дедушка. - Миша к столу зовет.
      Конечно, мы не заставили себя ждать и быстро сели за стол, потому что очень проголодались. На столе так приятно пахло весенней ромашкой, шиповником, точно мы сразу очутились в благоухающем саду.
      Скоро мы наелись. Только один Цыпленок сидел не закрывая рта, - туда так и летели вихрем миндаль, изюм, орешки и пастила.
      Как только мы покончили с обедом, сразу сделалось легко и весело и захотелось прыгать и танцевать. Ложка выскочила из-за стада, схватила джинна за руку и запела:
      Одна горка высоко, а другая низко,
      Один милый далеко, а другой-то близко... И-их! Их!
      Даже дедушка притопывал и хлопал в ладоши. А Ложка, бросив джинна, пустилась вприсядку:
      Ах вы сени, мои сени, сени новые мои,
      Сени новые, кленовые, решетчатые...
      - Ране-то, - говорил дедушка, - я тоже ох мастак был плясать! Никто меня не перепляшет.
      А Ложка, помахивая платочком, притопывая, подступала к джинну:
      Проруби, сударь, ворота,
      Проруби, сударь, другие...
      Джинн смущенно вертел руками около головы и топал ножищами: топ... топ... топ
      Ложка смеялась и махала платком.
      Мы совсем развеселились. Джинн шутя принялся бороться с Торопуном-Карапуном.
      - Эй, потише, робята! - закричал на них дедушка. - Так вы весь дворец поломаете!
      Вдруг в самый разгар веселья Солдатик крикнул:
      - Лодка наша поплыла!
      Мы бросились к окну.
      Лодка и правда быстро удалялась к другому берегу.
      - У-мулты-мучачо! - пробурчал джинн.
      - Миша говорит - в лодке сидит кто-то, - пояснил дедушка.
      - Увели! - закричала Ложка.
      - Сроду такого здесь не бывало! - сказал дедушка. - А ну, робятушки!
      И мы все помчались к реке.
      У СТАРУХИ
      Джинн в два прыжка оказался на берегу. Он перегнулся, точно мост, а лодка стала крутиться, увертываться, как живая.
      В это время что-то черное ударило джинна по носу, по глазам, он потерял равновесие и брякнулся в молоко.
      У-ух! - вышла речка из берегов. Нас чуть не смыло волной. И тут Солдатика, который стоял ближе всех к реке, накрыло темное крыло.
      - Ох ты батюшки, за штык зацепился! - завизжала Ложка. - Хватай его, братцы!
      Мы еще не успели опомниться, а уж Торопун-Карапун подбежал к Солдатику, навалился и... поднял над головой Филина. Торопун-Карапун крепко держал Филина за лапу, а тот вырывался, клевал его руки, клекотал сердито:
      "Ух-ух-ух! Ух-ох!"
      - Из какой такой сказки Филин прилетел? - удивился дедушка.
      - Это не из сказки, это из мешка, - ответил я. - Филин все детство меня пугал.
      - Ах, пугал! Тогда вот что... Ну-ка, Самотоха, послужи нам и по-иному.
      Дедушка достал из лодки скатерть-самобранку, закрутил в нее Филина и засмеялся.
      - Бабушка одна здесь живет. Так очень для нее эта птичка подходящая будет. - Дедушка повернулся к джинну. - Ну, прощай, Миша. Поехали мы.
      А тот, весь мокрый, в молоке, улыбнулся нам во весь щербатый рот:
      - Чур-гу-чу.
      - Значит, приезжайте, мол, еще, зовет Миша, - сказал дедушка.
      Мы сели в лодку и поплыли. Торопун-Карапун развернул карту, долго мне показалось очень долго - рассматривал ее.
      - Ну что? - спросил я.
      - Что-то сбились мы. - И повернулся к дедушке: - Дедушка, тайник тут должен был" по карте. Как бы его найти?..
      - Тут кругом тайники даклады, - отозвался дедушка, - да взять их никак нельзя.
      - Нет, нам не такой нужен. Вот погляди, дедушка, на карту.
      - Эх, робятки, по карте-то я не могу, не обучен. Ты так скажи, словами.
      - Вот дяденька этот, - сказал Торопун-Карапун, - он тайник ищет, который в детстве оставил.
      - А, в детстве... - Дедушка задумался. - Нет, не знаю. А вот что, робята, мы все равно с птичкой-то к бабушке едем. Ее и спросим.
      Дедушка тихо греб, молоко журчало, дул ветерок, принося запахи мяты, полыни и чебреца.
      - Вон, - показал дедушка, - за бугром стоит деревня. В деревне коров держат. А коровы молочко дают. Оттуда и начинается наша молочная речка.
      Из-за бугра деревня выплыла к нам навстречу. Избы в деревне были старинные, высокие. Тишина вокруг, только и слышалось, как неторопливо жевали коровы.
      Шу-шу-шу... - это спит деревня.
      Шу-шу-шу... - это лежит над полем и речкой сенной дух.
      Дедушка подогнал лодку к противоположному от деревни берегу.
      - Вылезайте. Теперь лодочку подтянем на бережок. Вот так... Еще разок... Хорошо. Давай-ка, молодец, шипу, - сказал он Торопуну-Карапуну.
      Филин хлопал глазами и поводил стариковским, крючковатым носом.
      Мы долго шли через лес, пока не увидели посреди поляны старую избушку, наполовину вросшую в землю. У окошка сидела старуха. Как только мы приблизились к избушке, дедушка закричал:
      - Ну, как живешь, старая?
      - Какая моя жизнь... - махнула рукой старуха. - Ревматизьма замучила, ноги-руки ломит. Докторов-то нет. Вот я сама разными травками лечусь.
      - Да, - вздохнул дедушка, - плохое дело старикамто... И тут болит, и тут мозжит. Давай, что ли, с тобой трубочку покурим. Табачок-то есть?
      - Чего ты говоришь? Глухая стала.
      - Говорю, табачок есть ли? А то покурили бы с тобой трубочки.
      - А-а, табачок найдется.
      Старуха вышла из дома, села на завалинку рядом с дедушкой. И они закурили трубочки.
      - Ну, чего пришел, выкладывай, - проворчала старуха.
      - Подарочек тебе принес. Птичку.
      - Что за птичка?
      - Да Филин!
      "Ух-ух-уу!.." - завертел головой Филин.
      - Хорошо поет! - обрадовалась старуха. - Хорошо!
      - Вот и будете друг дружку пугать.
      - Дедушка, про тайник-то спроси, - зашептал Торопун-Карапун.
      - А вот ты и есть торопун! - заворчал дед. - Всему свое время. Ну ладно уж... Скажи нам, старая, как найти то, что в детстве было спрятано?
      - Ох! В детстве-то? - отозвалась старуха. - Так это за горами.
      - А дорогу покажешь?
      Старуха сказала:
      - Вот идите прямо по тропинке через лес. А там и увидите три горы. А на горах три сестры сидят. На одной - Марья-га, на другой - Варя-ка, а на третьей - Дарья-га. Сидят и плачут.
      - А чего ж они плачут? - удивился Торопун-Карапун.
      - А то плачут, как им вместе сойтись. Сдвинете горы, так и видать будет.
      И старуха опустила голову, задремала.
      - Бабушк, а чего видать?
      - Чего-чего, почем я знаю чего!
      - Бабушк, а как же мы их сдвинем?
      - Кого?
      - Да горы!
      - А я вам поясок дам.
      Старуха закряхтела, поднялась на крылечко и вынесла широкий ремень.
      - Держи, молодец, - и отдала ремень Торопуну-Карапуну.
      Мы попрощались со старухой, а как отошли, Ложка спросила:
      - Дедушка, чья такая старуха-то?
      - Аль не узнали? Баба-Яга это.
      - Ой! - испугалась Ложка.
      - Ничто, - махнул рукой дедушка. - Совсем она теперь старая, вреда от нее нету, в новые сказки ее не пускают.
      Мы шли. Торопун-Карапун впереди, размахивая ремнем - эге-гей! Он как будто опьянел от запаха травы, первого, еще не привядшего сена. И мы тоже развеселились.
      - Солдатушки! - затянул дедушка Ус.
      Солдатушки,
      Бравы ребятушки,
      А где ваши детки?
      Но дальше он забыл и прокричал весело:
      - А ну, робятки, есть у вас какая походная?
      - Есть! - ответил Торопун-Карапун и запел:
      Страхи нам будут с вершок, ха-ха!
      Мы их запрячем в мешок, ха-ха!
      Живы мы будем,
      Друзей не забудем,
      Врагов же сотрем в порошок, ха-ха!
      И мы бодро зашагали, подпевая Торопуну-Карапуну.
      ТРИ ГОРЫ И КОСТЕР
      Долго ли, коротко шли, и пришли мы наконец к трем горам. С тех гор стекали ручьи, а сидели на них три женщины, три сестры: Марья-га, Варя-ка и самая младшая Дарья-га - и плакали в три ручья. А между горами озеро.
      - Эге-гей! - крикнул Торопун-Карапун. - Хватит плакать!
      - Как же нам не плакать? - отвечает старшая, Марьяга. - Сидим мы близко друг от дружки, а никак сойтись не можем.
      - Сейчас сойдетесь! Видали? - И Торопун-Карапун показал им ремешок.
      Торопун-Карапун раскрутил ремень, размахнулся да и обвил его сразу вокруг трех гор. Взялся за два конца и начал на себя тянуть.
      - Помогайте! - крикнул он нам.
      И мы уцепились за ремень, потянули. Загрохотало все кругом, задрожала земля. Начали горы друг с другом сходиться. От страшного грохота, от того, что земля пошатнулась, мы упали, закрыли глаза и уши пальцами заткнули. А потом, как открыли глаза, - темно. Ничего не видно.
      Дедушка сунулся вперед да как закричит:
      - Стой, робята! Тут вроде яма. До света переждем.
      - Страшно-то как! - застонала Ложка.
      - Не бойсь. Сейчас мы костерок раздуем.
      Дедушка нашарил в темноте сухой куст, достал солдатскую огневицу с трутом и кремнем.
      И вот появился огонек, занялись, затрещали сучья.
      Мы подсели к костру. Я грел натруженные руки. Торопун-Карапун нашел несколько длинных еловых шишек и с размаху бросил их в костер:
      - Огонь! - командовал он. И потревоженное пламя вздымалось, шишки трещали.
      Вот так и мы когда-то бросали в печку патроны...
      И вдруг над нами пронесся вздох:
      - Ох!
      И снова, уже мелодичный, с песней, с захлебом:
      Он вы, сестрицы ли, вы, подружки,
      Да и-и-их-и!
      По лугам весною
      Разлилась вода весенняя,
      Да и-и-их-и!
      Ох, разлилась вода весенняя,
      Унесла три кораблика,
      Да и-и-их-и!..
      Это пели три сестры: Марья-га, Варя-га и младшая Дарья-га.
      Дедушка ухмыльнулся в усы, подмигнул:
      - Ладно поют.
      - Хорошо, - вздохнула Ложка. - Люблю я долгие песни.
      И мне показалось, что в голоса трех сестер, как семишелковая лента в косу, вплелся голос моей тети Наташи. Я поглядел вниз: там, внизу, затеплились огоньки. И от песни или от огня этого вспомнил я давнее.
      И дедушка словно услышал меня:
      - А что это ты ищешь там, в детстве?
      И стал я рассказывать...
      Там-тара-там!.. - гремела музыка войны. Уходил отец. Он затягивал ремень, а мама бросилась к нему и заплакала. И небо глухо гудело, по улице шли и шли люди, и всякая одежда на мужчинах казалась мне военной. И мой отец ушел на войну, на фронт.
      - А вернулся ли? - спросил дедушка Никитушка.
      - Нет, - ответил я.
      - Ох, война! - И дедушка в сердцах стукнул трубкой о колено. - Ух, война! Проклятущая!..
      И я рассказал, как мы бежали на фронт и про Витю, моего самого лучшего друга.
      Я закрыл глаза, и мне показалось, что к костру нашему тихонько подошел Витя. Дедушка чуть подвинулся, и Витя сел. Он был худой, длинный, пальтишко ему было коротко, из рукавов торчали узкие мальчишечьи руки. А глаза уголками вниз были черные и далекие. Так мне показалось - черные и далекие.
      - Ты помнишь меня? - спросил Витя. - Мы с тобой - на все времена?
      - На все времена, - прошептал я.
      - Чего говоришь-то, не пойму? - спросил дедушка.
      - Так, дедушка, вспомнил...
      Торопун-Карапун задремал у костра. Солдатик, Цыпленок и Ложка привалились к нему.
      А мы с дедушкой все сидели да подкидывали ветки в огонь, и они потрескивали негромко. А мы молчали каждый про свое.
      Взойди, взойди, солнышко,
      Не низко, высоко.
      Ай лешеныси-лели,
      Не низко, высоко... - вдруг услышали мы.
      На горах сидели, обнявшись, три сестры и пели. Их уже осветили первые солнечные лучи.
      И мы вдруг увидели, что они плачут.
      Торопун-Карапун протер глаза, крикнул:
      - Эге-гей! Чего же вы теперь плачете?
      - От радости, - ответили сестры, - от радости.
      А слезы их текли, текли в три ручья: ручей Марья-га, ручей Варя-га и ручей Дарья-га, - текли и вливались в большое светлое озеро.
      - Слезы-то их светлые, - сказал дедушка. И вздохнул: - А нам, видно, прощаться пора.
      Он показал рукой на низину, открывшуюся за горами. И я с удивлением увидел...
      ЧТО Я УВИДЕЛ В НИЗИНЕ
      Я увидел - или мне показалось, - падает, падает снег. Хлопья снега. Кружатся, летят. И я подумал: неужели там, за этим снегом, лежит то, о чем знаю я один, один на земле...
      - Ну как? - спросил я Торопуна-Карапуна. - Пойдем туда? Видишь, какая метель.
      - Да, метет не по-сказочному, - вздохнул дедушка. - Видно, рубеж тут лег. Ну, если не испугаетесь, шагайте, робята!
      - Конечно, идем! - сказал Торопун-Карапун.
      - Погоди ты, торопуга этакий, вот уж истинно Торопун-Карапун! - остановил его дедушка. - Пойти-то пойдешь, а возвращаться как будешь?
      Он протянул мне колечко с желтой змейкой, то самое, которое отобрал у меня.
      - Бери волшебное кольцо. Наполовину повернешь - обратно в сказку попадешь, на полную повернешь - совсем из сказки уйдешь. Эх, робята, полюбил я вас, давайте, что ли, обнимемся!
      Дедушка обтер усы, и мы расцеловались.
      - А об этих, - он кивнул на Ложку, Солдатика и Цыпленка, - об этих не тревожьтесь, я их вам целехонькими доставлю. У меня и ковер-самолет есть, да и так - из усов волос вырву, из сказки выведу. Прощайте. Проща-аай-те...
      Мы шли и оглядывались. Дедушка становился все меньше, меньше...
      Метель подхватила нас, закружила, залепила глаза. Торопун-Карапун согнулся, сжался, шел молча. Я сам еще не решался узнать, а нога мои узнавали и вели все дальше, дальше по тропе. Но что это? Снег стал падать все тише, хлопья сделались мягче, и вот уж кое-где зачернела земля на проталинах.
      Динь-бом, динь-бом...
      Вдалеке я увидел, я узнал городок наш, Ташино.
      Теперь уж я хорошо различал дорогу. Вот березы - вокруг них совсем снега нет, первые травинки из-под палого листа выбились. А вот и дуб, а на нем листья шумят. И что за чудо - солнце совсем горячее проглянуло, и трава стала расти прямо на глазах, и желтые цветки полевого львиного зева, и белые и розовые головки клевера, и ромашки, ромашки... И трава все выше, уж и пройти трудно - по пояс нам!
      Я увидел куст бузины под двумя сросшимися соснами. Но как найти среди этих веток и травы: все здесь сплелось, перепуталось.
      - Сюда, сюда! - услышал я тоненький голосок.
      Я наклонился и позвал Торопуна-Карапуна. И он тоже наклонился, и нас скрыла трава. И тогда я увидел маленького Зеленого Кузнечика.
      - Здравствуй, Зеленый Кузнечик! - сказал я. - Вот мы и опять встретились!
      - Сюда, сюда! - позвал Кузнечик и прыгнул под куст.
      - Протяни туда руку, - попросил я Торопуна-Карапуна.
      - Тут железное что-то, - отозвался он.
      - Дальше, дальше.
      - Есть! - крикнул Торопун-Карапун.
      - Все на месте, все сохранилось, - тихонечко приговаривал Кузнечик. Все, что вы, люди, теряете и оставляете на земле, когда вырастаете, не пропадает, а просто зарастает травой и цветами.
      - Травой и цветами, - повторил я, будто хотел запомнить на всю жизнь.
      - Ну, Торопун-Карапун, поднимайся.
      Он встал во весь рост, и я выпрямился.
      - Прощай, Зеленый Кузнечик, - сказал я.
      Во мне - может быть, в последний раз! - прозвучала его немного грустная песенка, которую я так любил в детстве и о которой ни разу, ни разу еще не говорил вам.
      Вот она:
      Мокрой щекой, мокрым лицом
      Вечер прижался к окошку.
      Если страшно тебе, друг мой,
      Спрячься в мою ладошку.
      Если вдруг - печали толпой
      И не с кем сказать словечка,
      Вспомни, вспомни - ведь я с тобой, Кликни меня. Кузнечика.
      - Прощай, Зеленый Кузнечик!
      И я повернул кольцо.
      Часть пятая
      ВОЗВРАЩЕНИЕ И ТАШИНСКИЙ ТАЙНИК
      СНОВА ВТОРАЯ ПЕРЕЗВОННАЯ
      Я повернул кольцо, и тут же мы очутились в комнате у Торопуна-Карапуна. Мы сидели на поленьях радом с печкой. А у меня в ушах звучал голосок Кузнечика и шепот сказки, медленная ее тишина и тайна сказки.
      И вот перед нами последняя тайна моего детства.
      - Давай посмотрим, - сказал я Торопуну-Карапуну, - что там осталось.
      Мы развернули клеенку. Она вся пожелтела, скрючилась от дождя и мороза. Я с трудом отодрал черные, потрескавшиеся края. Вдруг что-то звякнуло, покатилось по полу. Торопун-Карапун поднял - на ладони у него лежала стреляная гильза.
      - Это Вали Шевчука? - негромко спросил ТоропунКарапун.
      - Да.
      Пряжка со звездой. Его.
      Письма. Целая пачка писем, завернутых в газету того времени.
      Альбом для рисования.
      Мы открыли. И сразу увидели коней. Они вольно мчались среди травы, и гривы их развевались.
      Я листал страницы альбома, и прежнее возвращалось ко мне.
      - Видишь - колодец. Здесь мы брали воду.
      - В Ташине? - спросил Торопун-Карапун.
      - Да. А это городок. С пригорка. Там - вон, вон - наша школа. А это овраг. Он весной весь желтый был и пушистый - ива цвела. Здесь мы находили гильзы, потому что за оврагом были стрельбища. Солдаты выучивались и уходили на фронт. А гильзы подбирали мы, мальчишки.
      Иногда мы находили патроны, бросали их в печку... Ну да, я тебе уже про это рассказывал. А это забор, здесь лошадь привязывали. А за забором начинался рынок... А вот, смотри, рисунки пошли цветные. Это отец прислал Вале краски.
      - Танк, - сказал Торопун-Карапун. - Почему он весь перечеркнут?
      - Отец Вали Шевчука не вернулся с войны. Не вернулся и мой отец.
      Мы закрыли альбом. Сидели, ничего не говорили.
      Потом Торопун-Карапун спросил:
      - А Витя? Что стало с вашим другом Витей?
      ПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА
      "Дорогой Витька!
      Это что же ты молчишь, заставляешь отца беспокоиться? Я вышел из госпиталя. Воюю теперь на другом море. Дела здесь у нас горячие. Недавно высаживали десант и получилось так: катер к берегу никак не мог подойти - ведь причала не было. Солдат высаживать в воду нельзя - автоматные диски намокнут.
      И тогда вызвались наши матросы. Двадцать самых рослых матросов спрыгнули в воду и встали по двое в ряд - устроили живой мост. А по спинам матросов стали высаживаться солдаты.
      Ночь была как день от трассирующих пуль, от осветительных ракет - мы их называем люстрами: белые, они долго висели в воздухе. С грохотом рвались снаряды, поднимая фонтаны воды у самой береговой кромки. Противник вел непрерывный огонь. И с кораблей, которые прикрывали десант, через головы матросов летели сотни снарядов. Качались вода, земля и небо, а живой человеческий мост стоял.
      Вот какие у нас дела, сынок!"
      - А Витя? - спросил Торопун-Карапун. - Есть письмо от Вита?
      - Да, вот Витино письмо!
      "Ребята! Я теперь в морской пехоте. Я тоже сын флота, как Шурик... У меня есть свой бушлат, мне выдали бескозырку с лентой! Нас, моряков, фашисты боятся и называют "черной смертью". А еще нас называют "черная туча". А перед боем наши моряки чистят пуговицы. И я тоже надраиваю бляху зубным порошком, а потом суконочкой. Может, меня еще возьмут и на корабль!"
      - Значит, он все-таки попал на флот! - закричал Торопун-Карапун.
      - Конечно, попал, - ответил я. - Мы писали ему письма, завидовали. А больше всех я. Я лежал в больнице. Долго пролежал, и последнее письмо мне принесли в больницу. Вот оно. Его прислала к нам в детскую колонию военная переводчица.
      "Дорогие ребята детской колонии!
      Ваш товарищ Витя Аржанов совершил подвиг он своим телом пытался закрыть пробоину в подводной лодке - в этом отсеке подводной лодки остальные моряки были убиты.
      Я сама отвозила его в госпиталь. Он все просил: не потеряйте мою тельняшку и пояс не потеряйте с бляхой. Витя очень гордился, что стал моряком. Я не могла оставаться с ним до конца. Но врач сказал, что он безнадежен.
      Мы все любили Витю. Моряки всегда отдавали ему свой шоколад, все сладкое.
      Никогда мы его не забудем. И песню его помним - про городок. Он очень хорошо пел".
      - Да, - сказал я, - он очень любил песни. Лучше всего у него с Валей Шевчуком получалось. Но Валю увезли из колонии. Я же петь не умел, я только подпевал Вите:
      Помню городок провинциальный,
      Тихий, захолустный и печальный.
      Церковь и базар,
      Городской бульвар...
      И вдруг Торопун-Карапун закричал:
      - Смотрите, еще письмо! От Вити!
      - Не может этого быть.
      - Нет, может! - закричал Торопун-Карапун. - Может!
      - Но я знаю все, что было спрятано в нашем тайнике.
      - А это знаете? - Торопун-Карапун показал желтый листок и прочитал: "Ура, ребята! Я выжил! Я опять в морской пехоте! Днем и ночью мы двигаемся вперед. Вчера стреляли "катюши". Части наши перешагнули через хребет, а фашистов по ту сторону гор уже не было. Ну и драпали же они!
      Мы идем по шоссе. А шоссе такое длинное и очень ровное, и всюду горят костры.
      В городе мы заходили в дома, а там на столах еще теплый кофе в кувшинах.
      Армия и флот соединились в городе. Моряки и солдаты целовали друг друга. По улицам идут танки. В дельте стоят баржи, в них почему-то - вот смехота! - гуси и куры. В полях бродят лошади без людей. И много жеребят. Мы идем дальше. И уже победа совсем близко, совсем близко. Ребята, скоро победа!"
      Я держал письмо, всматривался в знакомый и такой далекий почерк. Далекий, как глаза у моего друга детства Вига. Кто получил, кто сохранил это письмо и положил в наш тайник? Может, кто из ребят детской колонии нашел наш тайник? Догадался, понял и положил письмо Вите. Спасибо этому неизвестному парню!
      Многое, многое годы я жил без Витьки, я думал, что его нет. А он жив! Жив мой друг! Много сказочного бывает в жизни.
      - Спасибо тебе, Торопун-Карапун, - сказал я.
      - За что? - удивился он.
      - За наше путешествие. За то, что ты оказался хорошим капитаном и смело прошел весь путь. За то, что голова твоя не кружилась, когда тебя хвалили. За то, что ты был и большим и маленьким, что любил смеяться и не огорчался, когда было трудно. И потому я оставляю тебе мою самую главную тайну.
      - Я сохраню все, - сказал Торопун-Карапун. - И пусть наша тайна хранится сто - нет, тысячу лет.
      - На вечные времена! - сказал я.
      - На вечные времена, - отозвался он.
      Я протянул Торопуну-Карапуну волшебное кольцо.
      - Видишь, на нем желтая змейка. Такую же змейку, только обвившуюся вокруг чаши, носил на своей военной гимнастерке мой отец.
      - Ваш отец был военный доктор?
      - Да. Оставляю тебе кольцо с желтой змейкой. И когда ты, Торопун-Карапун, вырастешь, станешь дяденькой и, может быть, тебе тоже захочется побывать в своем детстве, тогда - ты же знаешь, - стоит только наполовину повернуть волшебное кольцо...
      - Спасибо! - тихо сказал Торопун-Карапун.
      Мне было грустно и все-таки светло, будто горел маленький зеленый огонек. И я вспомнил слова Кузнечика: "Все, что вы, люди, теряете и оставляете на земле, когда вырастаете, не пропадает, а просто зарастает травой и цветами. Травой и цветами".
      ЗДРАВСТВУЙ, ЧУЧА!
      Я посмотрел на часы. Мне давно уже было пора возвращаться в город.
      - Карту я возьму с собой, - сказал я Торопуну-Карапуну.
      Мы попрощались.
      Я вышел на улицу - на знакомую мне Вторую Перезвонную. Была весна. Время, когда, если верить сказкам, выходят из земли клады. Я шел вдоль деревянного забора. Тени деревьев пересекали мне дорогу.
      - Здравствуйте! - услышал я.
      Передо мной стояла рыженькая девочка-зверек.
      - Здравствуй, Чуча!
      - Почему вы так смешно сказали - "Чуча"? - И она засмеялась: - Чуча! Чуча!
      - Чуча, я вернулся из сказки, из большого сказочного путешествия. А ты все живешь на деревьях?
      - Конечно! - засмеялась девочка. - Я знаю, вы были во-о-он там! В доме номер пять, где живет Торопун-Карапун.
      Я опять посмотрел на этот обычный с виду дом - одноэтажный, с желтыми бревенчатыми стенами, светлозеленой крышей. Крылечко в семь ступенек, гладкие перила... А когда обернулся, девочки-зверька уже не было.
      И я не удивился.
      Вдали прогудела электричка. Впереди была станция и дорога в город.