В перенаселенных трущобах Паркер Плэйс — переименованного с тех пор, — где у Свидама была квартира в подвальном этаже дома, выросло очень необычное поселение безымянных узкоглазых людей, которые пользовались арабским алфавитом и которых решительно отказывалась признавать огромная масса сирийцев, живших на Атлантик-Авеню и вокруг. Их всех можно было выслать в связи с отсутствием каких-либо удостоверений личности, но воплотить все это в жизнь было не так-то просто — ведь никому не хочется иметь дело с Рэд-Хуком до тех пор, пока этого не потребует общественность.
      Эти переселенцы посещали полуразвалившуюся каменную церковь, по средам ходили в танцевальный зал, возносивший ввысь свои готические арки возле самой отвратительной части порта. Вообще-то церковь была католической, но священники со всего Бруклина отказывались от нее, и полицейские соглашались с ними, когда слышали, какие крики доносились оттуда по ночам. Малоун, бывало, представлял себе, что до него долетают ужасные надтреснутые низкие звуки органа, скрытого глубоко под землей, когда церковь пуста и заключена во тьму, в то время как остальные наблюдатели содрогались от пронзительных криков и грохота, которые сопровождали службу.
      Когда об этом спросили Свидама, он ответил, что, по его мнению, этот обряд сохранился со времен несторианства и пронизан шаманством Тибета. Большинство людей, предположил он, относились к монголоидной группе, язык которой ведет свое происхождение откуда-то из Курдистана, — и Малоун не мог не вспомнить, что Курдистан — родина Yezidis, последних из уцелевших персидских почитателей культа дьявола. Как бы то ни было, но вся эта суета вокруг исследований Свидама подтвердила тот факт, что незаконные пришельцы потоком наводнили Рэд-Хук во все увеличивающихся количествах, проникая сюда морским путем в местах, до которых не доходили руки ни у таможенных чиновников, ни у портовой полиции. Они устремились в Паркер-Плейс и быстро рассеивались на холме, радушно принимаемые прибывшими сюда ранее другими обитателями этой округи. Этими приземистыми фигурами с характерными для подобного типа лица раскосыми глазами в нелепом сочетании с кричащей американской одеждой кишели улицы Рэд-Хука. Они пополнили и без того многочисленную армию бездельников и бродячих гангстеров Барэ-Холла. Наконец иммиграционные службы посчитали необходимым установить их численность, род занятий и источник появления в здешних местах, чтобы сообщить эти данные в иммиграционный Центр. Это-то задание и было поручено выполнить Малоуну по соглашению между федеральной и городской полицией и найти, по возможности, способ устроить на них облаву, окружить и сдать полиции. И когда он взялся за дело, то почувствовал, что находится на грани невыразимого ужаса, и потрепанная, нечесаная фигура Роберта Свидама представилась ему воплощением Сатаны.
      В своей работе полиция пользуется разнообразными изобретательными методами. Посредством ненавязчивых, не бросающихся в глаза прогулок, тщательно продуманных якобы случайных разговоров, вовремя предложенного крепкого напитка во фляжке, вынутой из заднего кармана брюк, рассудительных диалогов с перепуганными арестованными Малоун узнал много интересных фактов об этом переселении, перспективы которого становились угрожающими. Вновь прибывшие действительно были курдами, но диалект, на котором они разговаривали, был неизвестен филологам. Те из них, кто сумел найти себе работу, были в основном рабочими в доке, хотя часто служили в греческих ресторанах и продавцами газет в киосках на углах улиц. Однако основная часть их не имела явных средств к существованию. По всей видимости, они были связаны с «дном» общества и нашли там для себя занятия, из которых провоз контрабанды и тайная торговля контрабандными товарами были самыми безобидными. Они прибывали пароходами, очевидно, «дикого» плавания, украдкой выгружались безлунными ночами в гребные шлюпки, которые тайком прокрадывались под известной им пристанью и по скрытому каналу проплывали к тайному подземному водоему под домом. Малоун не мог определить с достаточной точностью ни эту пристань, ни канал, ни дом, так как память его собеседников и осведомителей чрезвычайно их подводила, речь же их была такова, что в ней не под силу было разобраться даже самым талантливым переводчикам. Не мог он получить и истинных сведений о причинах их переселения. Во время разговора они были весьма сдержанны, умалчивали о том, откуда приехали. Их трудно было застать врасплох, чтобы выяснить, какие агентства занимались их переправкой в чужую страну. В действительности они испытывали нечто вроде щемящего страха, когда их обо всем этом спрашивали. Гангстеры из других группировок вели себя примерно так же, и самое большее, что можно было узнать от них, так это то, что некий бог или высокое духовенство посулили им неслыханные богатства, необычное великолепие и власть в чужеземной стороне.
      Тщательно охраняемые ночные бдения у Свидама регулярно посещали как вновь прибывшие, так и бывалые гангстеры, и вскоре полиции удалось узнать, что бывший затворник арендовал еще несколько квартир, чтобы приютить тех гостей, которые знали его пароль. Свидам взял внаем полностью три дома, где постоянно находили себе убежище его сомнительные компаньоны. Он очень редко бывал в своем доме во Флэтбуше, навещая его только затем, чтобы поставить на место одни книги и взять другие. Вид у него был ужасающий. Глядя на его лицо, можно было сказать, что это лицо безумца, доведенного до исступления. Малоун пытался дважды побеседовать с ним, но всякий раз Свидам бесцеремонно отвергал все попытки. Он отвечал, что ему ничего не известно ни о каких бы то ни было таинственных заговорах, ни о переселении, что он не имея ни малейшего представления о том, как оказались здесь курды и чего они добиваются. У него во всем этом был один интерес: изучить фольклор иммигрантов, проживающих в этом районе. Он просит оставить его в покое. Незачем полиции беспокоиться об этом. Малоун высказал свое восхищение известной брошюрой Свидама о «Каббале» и других мифах. Старик смягчился, но эта реакция оказалась мимолетной. Ведь он воспринимал эту встречу как вмешательство в его дела и без колебания дал резкий отпор непрошеному гостю. Малоун нехотя ретировался. Пришлось искать другие источники информации.
      Какой заговор раскрыл бы Малоун, продолжи он работу над этим делом, мы никогда не узнаем. Так уж случилось, что нелепый конфликт между городскими и федеральными властями приостановил расследование на несколько месяцев, во время чего детективу пришлось выполнять другие поручения. Но это не означало, что он потерял интерес к этому делу и не поражался тому, что стало происходить с Робертом Свидамом. Как раз в то время, когда волна похищений детей докатилась до Нью-Йорка, с безумным ученым стали происходить метаморфозы столь потрясающие, сколь и нелепые. Однажды его увидели неподалеку от Барэ-Холла с чисто выбритым лицом, аккуратно постриженным и в со вкусом подобранном безукоризненном одеянии. С тех пор с каждым днем в нем происходили явные перемены к лучшему. Он по-прежнему выглядел безупречно, в глазах появился необычный блеск, а в голосе — решительность. Мало-помалу он начал избавляться от тучности, которая так долго портила его фигуру. Он теперь выглядел моложе своих лет. В его походке появилась упругость, а в манере вести себя — жизнерадостность и бодрость. Любопытная перемена произошла с его волосами: они потемнели, но ни в коем случае нельзя было подумать, что они крашеные. Проходили месяцы, он совершенно изменил стиль одежды, который становился все менее и менее консервативным, и в конце концов, поразил всех своих вновь приобретенных друзей тем, что отремонтировал и заново отделал свой особняк во Флэтбуше. Он устроил в нем несколько приемов, собрав в гости всех знакомых, кого только мог вспомнить. Но особое радушие он проявил к своим родственникам, которых полностью простил и которые совсем недавно искали возможность запрятать его в сумасшедший дом. Одни гости пришли из любопытства, другие — испытывая чувство долга, но все они были приятно очарованы любезностью и учтивыми манерами недавнего отшельника. Он заявил, что завершил основную часть намеченной им работы и, унаследовав состояние от почти забытого друга из Европы, намеревается провести оставшиеся годы жизни, приобретая вторую молодость благодаря покою, уходу и диете. Все реже и реже видели его в Рэд-Хуке, и все чаще вращался он в обществе, к которому принадлежал. Полицейские заметили любопытную вещь: гангстеры стали собираться у старой каменной церкви и танцевального зала вместо квартиры в подвальном этаже дома в Паркер Плейс, хотя и эта квартира, и позднее приобретенные дома кишели подозрительными людьми.
      Затем произошли два инцидента — не одновременно, а через большой промежуток времени. Оба вызвали необыкновенный интерес, как считал Малоун. Во-первых, в «Eagle» появилось скромное и не бросающееся в глаза объявление о помолвке Роберта Свидама и мисс Корнелии Джеритсен из Бей-сайда, молодой женщины с превосходным положением, дальней родственницы почтенного жениха. Во-вторых, городская полиция организовала облаву в церкви, в которой устраивались танцы, после сообщения о том, что в одном из окон подвального этажа церкви видели лицо похищенного ребенка. Малоун принимал участие в этой облаве, находясь внутри, тщательно осмотрел место. Ничего не было обнаружено — фактически в здании никого не было в это время, но восприимчивый кельт почувствовал смутное беспокойство, глядя на окружающую обстановку. Он увидел вульгарно расписанные панели, которые ему не понравились. Панели изображали лики святых, но с необычно мирскими, сардоническими выражениями. В изображениях были допущены такие вольности, одобрить которые даже мирянину вряд ли позволило бы внешнее приличие. К тому же ему не могла доставить удовольствие надпись по-гречески на стене над кафедрой священника. Это было древнее заклинание, на которое он как-то наткнулся в Дублине, еще в то время, когда учился в колледже, и прочитал его дословный перевод:

      О, друг и спутник в ночи, ты, кто наслаждается лаем собак и пролитой кровью, кто бродит среди теней между могилами, кто жаждет крови и заставляет ужасаться смертного, Gorgo, Mormo, тысячеликая луна, смотри благосклонно на наши жертвоприношения!

      Заклинание заставило его содрогнуться, и опять вернулась к нему та смутная мысль о сходстве шумов, доносящихся из церкви, и ужасных, надтреснутых низких звуков органа, как ему представлялось. Он вновь содрогнулся, обратив внимание на ржавчину на краю металлической чаши, стоявшей на алтаре. Остановившись, беспокойно огляделся по сторонам, когда ноздрей его коснулся необычный, отвратительный запах. Это зловоние встревожило его, не давая покоя, и он принялся осматривать подвал с особым усердием. Это место было ненавистно ему. Однако не были ли эти богохульно расписанные панели и подписи не чем иным, как невежественной выходкой, совершенной несведущими людьми?
      К тому времени, когда должна была состояться свадьба Свидама, похищение детей превратилось в настоящую эпидемию. Известия подобного рода не сходили со страниц газет. В основном жертвами становились дети низших слоев населения. Все возрастающее число исчезновений вызвало чувство неукротимой ярости. Газеты выражали свое недовольство и требовали от полиции более решительных действий. И опять полицейский участок на Батлер-Стрит направил своих людей на Рэд-Хук в поисках улик и для поимки преступников.
      Малоун был очень рад, что опять напал на след, и чувствовал гордость за то, что участвует в обыске одного из домов Свидама на Паркер Плейс. Там действительно не было обнаружено ни одного украденного ребенка, несмотря на рассказы о криках и красной ленте, якобы подобранной под окном подвального этажа. Но рисунки и непристойные надписи на облупившихся стенах большинства комнат и примитивная химическая лаборатория на чердаке убедили детектива в том, что он напал на след чего-то потрясающего. Рисунки были ужасными — отвратительные монстры всяческих видов и размеров и пародии на контуры человеческого тела и его частей, которые не поддавались описанию. Надписи были сделаны красным цветом с использованием изречений на самых разных языках: арабском, греческом, латинском, древнееврейском. Малоун не все мог прочитать, но то, что он все-таки сумел разобрать, было достаточно зловещим и каббалистическим. Один часто повторяющийся эпиграф был написан на смеси греческого и древнееврейского языков, наводя на мысль об ужасах сатанинских воскрешений духов времен александрийского упадничества:

      «HEL. HELOYM. SOTNEJR. EMMANUEL. SABAOTH. AGLA. TETRAGRAMMATON. AGYROS. OTHEOS. ISCHYROS. ATHANATOS. I EH OVA. VA. ADONAI. SADAY. HOMOVSION. MESSIAS. ESCHEREHEYE».

      Круги и пентаграммы неясно вырисовывались на каждой стороне и несомненно говорили о странных поверьях и стремлениях тех, кто так убого, по-нищенски жил здесь. Однако в подвале он наткнулся на удивительную вещь — груду слитков настоящего золота, небрежно прикрытую холстом. На блестящей поверхности слитков были начертаны те же таинственные иероглифы, которые украшали стены. Во время облавы обитатели комнат, жители Востока с раскосыми глазами, оказали весьма пассивное сопротивление. Они толпами выходили из каждой двери. Не обнаружив никаких улик, относящихся к делу о похищении детей, полицейские оставили все как было, но капитан полиции написал Свидаму послание, советуя ему поближе присмотреться к своим жильцам в связи со все увеличивающимся возмущением горожан.
      Затем наступил июнь и принес еще одну сенсацию — свадьбу. В самый полдень во Флэтбуше царили радость и веселье. Разукрашенные по случаю автомобили запрудили улицы возле старой голландской церкви. Огромный навес простирался от ее дверей до шоссе. Ни одно местное событие никогда еще не превосходило свадьбу Свидама — Джеритсен по общей роскоши и размаху. Лица сопровождавших жениха и невесту на пристань на Кьюнард были если не из самого фешенебельного общества, то во всяком случае из числа тех, кто достаточно высоко стоял на социальной лестнице. В пять часов новобрачные в последний раз помахали рукой, и огромный лайнер боком отошел от длинной пристани, медленно развернулся штосом по направлению к морю и величественно поплыл навстречу открывающимся водным просторам, сулящим чудеса Старого Света. К ночи небо расчистилось, и загулявшиеся допоздна пассажиры могли любоваться звездами, мерцающими в темном небе над незагрязненным океаном.
      Никто не может сказать, что первым привлекло внимание пассажиров: судно «дикого» плавания или громкий крик. Возможно, это случилось одновременно, но что толку вычислять это сейчас? Крик донесся из отдельной каюты Свидама, и матрос, взломавший дверь, возможно, мог бы рассказать нечто потрясающее, если бы сам тотчас же не сошел с ума. Его пронзительный вопль звучал громче, чем вопль первой жертвы. После увиденного он бегал по судну с глуповатой улыбкой на лице до тех пор, пока его не поймали и не надели наручники. Судовой врач, который вошел в каюту после матроса и включил свет, не сошел с ума, но никому не рассказал о том, что предстало его взору. И только позже поведал об этом Малоуну в своей переписке, когда последний находился в Чепачете. Это было убийство — удушение, но нет необходимости говорить, о том, что следы когтей на горле мисс Свидам не могли принадлежать ни руке ее мужа, ни какой-либо другой человеческой руке, или о том, что на белой стене вспыхивала на мгновение и гасла написанная омерзительным красным цветом надпись, которая будучи позднее восстановлена по памяти, кажется, была ни чем иным, как словом «Lilith» на вызывающем ужас халдейском языке. Но не стоит упоминать об этих знаках, так как они быстро исчезли. Что касается Свидама, то тут следует призадуматься. Доктор совершенно определенно заверил Малоуна, что видел ЭТО. Открытый бортовой иллюминатор — как раз перед тем, как доктор включил освещение — на секунду вспыхнул фосфоресцирующим светом, и в какой-то момент показалось, что в ночи по ту сторону иллюминатора эхом отдалось тихое, отвратительное, дьявольское хихикание. Но каких-либо реальных контуров глазу не было видно, В качестве доказательства доктор упоминает о том, что вполне здоров психически.
      Затем все внимание переключилось на судно «дикого» плавания. От него отчаливали лодки, и вскоре целая орда смуглых и дерзких головорезов в офицерской форме наводнила временно остановившийся лайнер. Они требовали Свидама — живым или мертвым — так как знали, что он отправился в путешествие на этом судне и по известным причинам должен был умереть. Капитанская палуба превратилась в ад кромешный. В какое-то мгновение между сообщением доктора и событиями в каюте и требованием прибывших людей даже самый мудрый и самый храбрый моряк не мог предположить, как следует поступить. Неожиданно старший из толпы, араб с отвратительным негроидным ртом, протянул грязную, мятую бумагу капитану. Она была подписана Робертом Свидамом. Содержание ее было весьма странным.

      «В случае неожиданного или необъяснимого несчастного случая или смерти, происшедшей со мной, пожалуйста, передайте меня или мое тело без каких бы то ни было возражений в руки предъявителя этой бумаги и иже с ним. Для меня и, возможно, для вас все зависит от безусловного согласия. Объяснение узнаете в свое время. Не подводите меня сейчас.
      Роберт Свидам»

      Капитан и доктор смотрели друг на друга, и последний сказал что-то шепотом. В конце концов они кивнули с беспомощным видом и повели непрошеных гостей в каюту Свидама. Доктор взглядом дал понять капитану, чтобы тот отвернулся, когда отпирал дверь каюты, чтобы впустить туда необычных моряков. Он не мог спокойно вздохнуть до тех пор, пока они шеренгой не вышли из каюты со своей ношей после долгой, по непонятной причине, подготовки. Ноша была завернута в постельное белье, и доктор был рад, что контуры тела не слишком отчетливо выступали. Так или иначе, тело передали за борт и отправили на судно, так и не сняв с него покров. Лайнер продолжил свой путь, а доктор и судовой гробовщик остались в каюте Свидама, чтобы сделать все необходимое и оказать последние услуги. И вновь доктор вынужден был скрывать и даже лгать о том, что здесь произошло. Когда гробовщик спросил его, зачем он стер следы крови миссис Свидам, тог пропустил вопрос мимо ушей. Не стал он указывать и на пустые флаконы на полочке, а также на запах в раковине, что свидетельствовало о торопливом избавлении от содержимого флаконов. Карманы тех людей — если они были люди — были набиты до предела, когда они покидали корабль. Через два часа весь мир по радио узнал-то, что должен был знать об этом невероятном случае.
      В тот же июньский вечер, ничего не ведая о том, что произошло на пароходе, Малоун был поглощен делами в Рэд-Хуке. Казалось, необыкновенное возбуждение царило в этом районе. Жители были охвачены каким-то непонятным волнением. И будто предчувствуя нечто необычное, они толпились вокруг церкви, в которой устраивались танцы, и домов в Паркер Плейс. Только что исчезли трое детей — голубоглазые норвежцы — с улиц, расположенных неподалеку от Гауэнус. Ходили слухи о формировании некой группы крепких викингов из той части района. Малоун уже несколько недель побуждал своих коллег попробовать провести тщательный обыск. Наконец, движимые обстоятельствами, более очевидными для их здравого смысла, чем предположения дублинского мечтателя, они согласились нанести последний удар. Беспокойство и предчувствие чего-то зловещего тем вечером стало решающим фактором, и около полуночи рейдерская группа, состоящая из полицейских трех участков, нагрянула на Паркер Плейс и прилегающие улицы. Они колотили в двери, врывались в дома, выгоняли из освещенных свечами комнат и арестовывали невероятные толпища странных пришельцев в узорчатых рясах, митрах и других невиданных одеяниях. Многое было потеряно в этой суматохе, так как предметы торопливо прятались в случайные ниши, из которых исходил запах, внезапно притупленный воскурением острого фимиама. Повсюду была разбрызгана кровь, и Малоун был потрясен, когда увидел жаровню или алтарь, откуда все еще поднимался дым.
      Ему хотелось быть в нескольких местах одновременно, и он решил направиться на квартиру Свидама в подвальном этаже дома только после того, как связной сообщил, что полуразрушенная церковь — танцевальный зал полностью очищена. Квартира, размышлял он, должна содержать ключ к разгадке этого необычного культа, вождем которого несомненно был таинственный чернокнижник. С надеждой и ожиданием обыскивал он комнаты с затхлым воздухом, отметив про себя, что запах в них напоминает кладбищенский. Он с любопытством смотрел на книги, инструменты, золотые слитки и флаконы со стеклянными пробками, небрежно разбросанные повсюду. Откуда-то возник тощий черно-белый кот. Он скользнул между ногами Малоуна, сбив его с толку и перевернув на ходу склянку, наполовину заполненную красной жидкостью. Потрясение было столь сильным, что по сей день Малоун не был уверен в реальности происшедшего, но до сих пор представляет себе, как животное метнулось прочь с какими-то чудовищными превращениями и странными движениями. Затем он заметил запертую на замок дверь, ведущую еще ниже в подвал. Он поискал, чем ее отпереть. Рядом стояла массивная табуретка, ее жесткого сидения было более чем достаточно для старенькой двери. Появилась трещина, потом она увеличилась, вскоре поддалась вся дверь — но с другой стороны, откуда доносился рев ледяного ветра со всеми зловонными запахами бездонной ямы. Этот ветер обладал не земной и не небесной засасывающей силой, которая словно кольцом обвила его и потащила сквозь дыру в безмерные просторы, наполненные шорохом, завыванием и взрывами издевательского смеха.
      Конечно, это был сон. И все доктора твердили ему об этом, а он ничего не мог доказать. В самом деле, лучше бы у него были эти доказательства. Тогда бы вид старых кирпичных трущоб и темнолицых людей не въелся ему так глубоко в душу. Но в тот момент все это было самым что ни на есть реальным. Ничего не могло вычеркнуть из его памяти те темные как ночь склепы, те огромные сводчатые галереи, по которым молча вышагивали исполинские, нечеткие фигуры с полусъеденными существами на руках, уцелевшие части которых пронзительно кричали, прося милосердия, или хохотали от безумия. Запахи фимиама и гниения, слившись в единое целое, образовали отвратительную смесь, а темный воздух буквально кишел расплывчатой, полувидимой массой бесформенных, элементарных созданий с глазами. Где-то плескалась, ударяя об ониксовые пирсы, темная липкая вода. Однажды раздался трепетный, звенящий звук маленьких колокольчиков, несшийся навстречу безумному хихиканию обнаженного, фосфоресцирующего чудовища, которое возникло в поле зрения, вскарабкалось на берег и крадучись взобралось на резной золотой пьедестал, стоящий на заднем плане.
      Беспредельный мрак таил в себе огромные возможности, в которых — как можно себе представить — и лежит корень зла, способный поглотить города, целые нации и народности. Это не что иное, как наказание за всеобъемлющий грех. Мучимый, терзаемый дьявольскими обрядами, мрак начал свое шествие с оскалом смерти, чтобы разложить всех людей, превратить в нечеловеческие создания, слишком отвратительные, чтобы предать их земле. Здесь сатана творил свой вавилонский суд, и в крови чистого и безгрешного ребенка омывались прокаженные конечности фосфоресцирующей Lilith. Демон и дьяволы в образе женщин истошно воняли, восхваляя Гекату, а безглавые уродцы что-то мычали, обращаясь к Великой Матери. Козлы подпрыгивали под тонкие взвизги проклятой флейты, a Aegypans нескончаемо гонялся за уродливыми фавнами, прыгая во камням, будто непомерно раздувшаяся жаба. И Молох, и Иштар присутствовали здесь, в квинтэссенции всего этого проклятья стерлись границы осознания, и воображение человека было открыто для видении царства ужасов, и зло приобрело над ним безграничную власть. Весь мир и Природа были беспомощны перед этим зловещим мраком. Никакие знания и молитвы не могли противостоять той вальпургиевой ночи, которая наступила, когда ученый муж открыл тайну, давшую ему класть над темными силами бытия.
      Неожиданно луч света вырвал из тьмы эти призраки, и до Малоуна донесся плеск весел на вода среди шума, издаваемого богопротивными существами, которых не должно быть в живых. Это была лодка с фонарем на носу, стрелой мчавшаяся к железному кольцу на покрытом слизью каменном пирсе. Из все вышли на берег несколько человек со смуглой кожей. Они несли длинную ношу, закутанную в простыню. Они поднесли ее к обнаженному фосфоресцирующему чудовищу, восседающему на резном золотом пьедестале. Чудовище захихикало и коснулось ноши лапой. Затем они распаковали ее и прислонили к пьедесталу труп дородного пожилого мужчины с коротко остриженной бородой и нечесаными седыми волосами. Чудовище вновь захихикало, а прибывшие на лодке вытащили из кармана бутылочки с красной жидкостью, омыли его лапы, а потом дали ему отпить.
      В то же мгновение из сводчатой галереи, уводящей в бесконечную даль, разнеслось демоническое грохотание и сопение омерзительного органа, задыхающегося от дьявольских насмешек и трескучих сардонических низких звуков в басах. В тот же момент каждое живое существо пришло в движение, славно наэлектризованное. Они тут же образовали ритуальную процессию. Вся эта кошмарная орда каким-то скользящим движением направилась в поисках звука — козел, сатир, Aegypan, демоны, дьяволы в образе женщин, лемур, скачущие лягушки, бесформенные элементы организма с глазами, ревун с собачьей мордой — во главе с гнусным фосфоресцирующим чудовищем, которое самодовольно сползло с резного трона и теперь с вызывающим видом вышагивало впереди, неся труп дородного старика с остекленевшими глазами. Странные темнокожие люди танцевали, замыкая процессию, и вся эта колонна скакала и подпрыгивала с дионисийской яростью и разгулом. Малоун, пошатываясь, прошел за ними несколько шагов в бреду или легком опьянении, сомневаясь относительно своего места в этом или каком-либо ином мире. Затем он повернулся, в нерешительности опустился на холодный сырой камень, тяжело дыша и вздрагивая, когда дьявольский орган рокотал, накликая беду. Завывающий, стучащий, звенящий шум безумной процессии становился все слабее и слабее.
      Смутно сознавал он представшие перед его глазами ужасы и отвратительное рокотание органа, доносящееся издалека. Время от времени сквозь темную аркаду до него долетал вопль или жалобный вой ритуальной процессии. В конце концов перед его взором возникло то жуткое заклинание на греческом языке, которое он прочитал над кафедрой священника в церкви, где устраивались танцы.
       «О, друг и спутник ночи, ты, кто наслаждаешься лаем собак(тут раздался отвратительный вой) и пролитой кровью(здесь послышались не поддающиеся описанию звуки, которые могли состязаться с отвратительным пронзительным скрежетом) , кто бродит среди теней между могилами(он услышал свистящий вздох) , кто жаждет крови и заставляет ужасаться простого смертного(краткие, резкие вскрики из множества глоток) , Gorgo,(вторится эхом) , Mormo(повторяется в экстазе) тысячеликая луна(вздохи и звуки флейты) , смотри благосклонно на наши жертвоприношения!»
      Тут откуда-то снизу поднялся громкий крик, затем шипящие звуки почти заглушили потрескивающие низкие звуки органа. Затем послышалось затрудненное дыхание как будто из множества глоток и разноголосый шум. Лаяние и мычание слились в словам «Lilith, Великая Lilith, смотри на новобрачного!» И вновь крики и несмолкающий шум буйства и отчетливый звук шагов бегущей фигуры. Он приближался, и Малоун приподнялся на локте, чтобы разглядеть бегущего.
      В склепе, недавно еще плохо освещенном, стало чуть светлее, и в этом дьявольском отблеске появилась быстро приближающаяся фигура того, кто не должен был бегать, чувствовать и вообще дышать, — окоченелый труп дородного старика с остекленевшими глазами. Теперь он уже не нуждался в поддержке, так как был оживлен дьявольскими заклинаниями только что завершившегося шабаша. После того, как он стремительно пронесся мимо, появилось обнаженное, хихикающее фосфоресцирующее чудовище, которому полагалось находиться на резном пьедестале, а вслед за ним, часто и тяжело дыша, вся остальная наводящая страх компания отвратительных созданий. Труп уходил от преследователей и, казалось, приближался к какому-то неизвестному ему объекту. Он напрягал каждый мускул своей прогнившей плоти, чтобы добраться до резного золотого пьедестала, чья магическая сила, очевидно, была очень велика. Еще один миг, и он достиг своей цели в то время, как бегущая по его следу толпа изо всех сил стремилась, как безумная, помешать этому. Но было уже слишком поздно, так как в этом последнем рывке они порвали свои сухожилия, — вся эта огромная, зловонная масса, барахтаясь, рухнула на пол, растекаясь как студнеподобная жижа. А труп с широко раскрытыми глазами это был не кто иной, как Роберт Свидам, — достиг своей цели и праздновал свой триумф.
      Толчок был потрясающим, золотой пьедестал выдержал его. И в то время, как сам толкающий рухнул, превратившись в гниющее мокрое пятно на полу, пьедестал, который он толкал, зашатался, накренился и в конце концов свалился со своего ониксового основания в мутные воды, протекавшие внизу, сверкнув на прощение резными боками, перед тем как тяжело опуститься в невообразимую пучину преисподней. Но в тот же момент вся эта жуткая сцена начала постепенно растворяться и превратилась в ничто прямо перед глазами потрясенного Малоуна. И он упал в обморок посреди громоподобного грохота, который, казалось, уничтожил все зло на Земле.
      Сон Малоуна, привидевшийся ему до того, как он узнал о смерти Свидама и событиях на лайнере, был самым любопытным образом дополнен некоторыми странными подробностями, имеющими отношение к делу, хотя это вовсе не основание для того, чтобы верить ему. Три старых дома на Паркер Плейс, которых не только коснулось разрушение, но которые, без сомнения, давным-давно уже прогнили, рухнули без каких-либо видимых причин, похоронив под своими обломками как полицейских, так и живших там азиатов. С обеих сторон потери были большими. Спаслись только те, кто находился в подвальных помещениях. Малоуну повезло, что он был в этот роковой момент глубоко под домом Роберта Свидама.