СОДЕРЖИТЕ МАГИСТРАЛЬ В ЧИСТОТЕ

НЕ СОРИТЬ

ДОРОГА ДОЛЖНА БЫТЬ ЧИСТОЙ И БЕЛОЙ

      Машины едва ползли.
      Ладони Гарта были липкими от пота. Рубашка прилипла к животу.
       Полдень. Еще двести пятьдесят миль. Мне ни за что не успеть.
      Гарт подал машину на два фута вперед. Он понял, что втиснулся, по звукам сталкивающихся спереди и сзади бамперов.
      Белые машины отражали солнечный свет.
      Когда Гарт глядел прямо перед собой, свет слепил глаза. Поэтому он все время смотрел на баранку.
       Глаза режет. Пожалуй, надо достать темные очки.
      Гарт открыл бардачок, наклонился и заглянул внутрь.
       Ничего. Ах, да. На той неделе. Вспомнил. Против них провели закон. Самый последний. Хотел бы я иметь темные очки.
      Машины медленно двинулись вперед. Затем, одна за другой, со скрежетом остановились.
       Даже половины не сделал.
      До чего устал!
      Никогда не надо пытаться проехать из конца в конец за один раз. Надо было послушать Риту.
      Темные очки. Да.
      Я еще помню, когда у нас были серо-голубые и черно-серые дороги. С единственной белой линией посредине. Теперь никаких линий. Все белое.
      Он зажмурил глаза и закрыл их ладонями.
       Ничего.
      Гарт быстро надавил ладонями на глаза.
       Красный.
       Часть его головы была красного цвета. Кровь стекала из-за уха и капала с подбородка.
       Меня вытолкнули прямо к нему. Со всех сторон стояли люди.
       Над массой окружавших меня голов возвышался полицейский. Я повернулся, чтобы пройти стороной. Там тоже стояли копы.
       Они окружили это место и сужали кольцо.

НИКУДА НЕ УЙДЕШЬ.

       Парень с окровавленной головой упал. Я не мог глядеть на него. Но почувствовал его у ног.
      Толпа подталкивала меня. Меня выжимали на свободное место, туда, где лежал этот парень.
      Я должен был наступить на него либо упасть. Нет.
      Меня толкнули в бок, но я остался стоять на месте.
      Голоса, скандирующие что-то неразборчивое. Потом:

СЛАВНО БЫТЬ СВИНЬЕЙ: ЗАЛАЗЬ,

НЕ СПРОСЯСЬ, В ЛЮБУЮ ГРЯЗЬ.

СЛАВНО БЫТЬ СВИНЬЕЙ: ЗАЛАЗЬ,

НЕ СПРОСЯСЬ, В ЛЮБУЮ ГРЯЗЬ.

       Снова и снова. Я ощутил нарастающую во мне силу. Скандирование раздавалось громче и громче.

СЛАВНО БЫТЬ СВИНЬЕЙ: ЗАЛАЗЬ,

НЕ СПРОСЯСЬ, В ЛЮБУЮ ГРЯЗЬ.

       Они ударили по нам водой из шлангов.
      Струя попала мне прямо в лицо. Я повернулся, шагнул и упал на парня с окровавленной головой.
      Меня ударили ногой в бок. Я услыхал женский визг. Закрыл голову руками. Снова удары ногами. Люди падали, спотыкаясь о меня.
      И вдруг все остановилось. Не стало водяных струй. Люди разбегались.
      Этот спор с Ритой на прошлой неделе. Это уж слишком. Чего она хочет от меня? Чтобы я в одиночку изменил мир?
      Эти демонстрации ни к чему хорошему не привели. ОНИ более организованы, лучше вооружены. Ничего недоделаешь.
      Сидеть и ворчать. Она думает, что так можно чего-то добиться.
      «Белизна — это просто их откуп за свою вину. Если ты сможешь убедить кого-то в идиотизме Белых Законов, то это уже хорошо».
      Вот ее любимые строки. А что могут сделать два или три человека?
      Ничего.
      И тогда она застелила на ночь кровать розовыми простынями.
      Назло им, так она сказала.
      Но что она сделала первым делом утром? Сменила их на белые.
      Как у всех.
      Против одного они не могут издать закон. Против голубизны неба. И заката с его оттенками красного.
      Я сумел-таки подняться на ноги и побежал. Пробежав полквартала, я оглянулся через плечо.
      Копы хохотали.
      Будьте вы прокляты, ублюдки.
      Я побежал дальше.
      Бег. Вот бы вылезти и побежать между этими парализованными глыбами металлолома с автоматами внутри. Бежать, махать им рукой и орать: «Мои простыни не белые!»
      Как бы они все завидовали мне. Все они любят то, чем занимаются в постели. Только никогда не признаются.
      Быть чистым и содержать все в чистоте. Для них это ЗАКОН.
      Боже, мне бы сейчас темные очки.
      Некоторые машины сворачивали с дороги. Время ленча. Транспорта стало немного меньше, и Гарт уверенно делал теперь тридцать миль в час.
       Наконец-то. Все равно не доберусь до дому до темноты. Придется останавливаться в мотеле.
      Уже почти вечер. Совсем не замечаешь времени. Все эти белые здания буквально гипнотизируют.
      Надо найти мотель.
      Гарт правил еще минут пятнадцать, отыскивая глазами вывеску мотеля. Темнело.
      Грандиозная идея. Рита хочет, чтобы я что-то сделал? Я поеду ночью. Через час я останусь на дороге один. И кроме того, интересно будет поглядеть, как все это будет выглядеть в темноте.
      Кругом уже нет той белизны, что раньше. Я почти могу представить фиолетовые и зеленые тени на стенах зданий.
      Да. Я думаю, ночью я доберусь до дома.
      Полчаса спустя Гарт услыхал сирену.
       Так и знал. Никуда от них не денешься.
      От съехал на обочину. Полицейская машина остановилась рядом.
      Один из копов вылез из нее и подошел к Гарту.
      — Эй, мистер, вы хотите убиться, ведя машину ночью? Вы же знаете, что это опасно. В темноте в голову приходят нежелательные мысли.
      — Э, да вы смотрите в небо. Разве вы не знаете, что против этого сегодня был принят закон? Небо не бывает белым. Вы обвиняетесь вдвойне. Выходите. Вы арестованы.
 
       Перевод с англ. С. Монахова, А. Молокина

      — Ну, это ведь будет не очень длинное интервью, правда? — спросила профессора его жена. Вернувшись после беготни по магазинам, она нашла мужа вперившим неподвижный взгляд в окно гостиной. — Я думала, мы будем ужинать не раньше девяти, — сказала она, поставив пакеты на кушетку. — Но я сейчас пойду готовить.
      — Не торопись с ужином, — ответил профессор, не поворачивая головы. — Я не думаю, что мы покончим с этим до восьми.
      Профессор заложил руки за спину и стал медленно раскачиваться с пятки на носок, продолжая смотреть на улицу. Это была его любимая поза, и жена никогда не могла понять, то ли это означало глубокое раздумье, то ли просто сны наяву. Теперь она с тревогой понимала, что он полностью погрузился в свои мысли. Она сняла шляпку.
      — Я думаю, ты и вправду мог назвать это «интервью», — с неловкостью проговорила она. — Я хочу сказать, ты ведь действительно говорил с этим, верно?
      — Да, мы говорили, — кивнул он. — Во всяком случае, некоторые.
      — Представить себе беседу с чем-нибудь таким! Она действительно из другого мира, Клайв? — Она нервно засмеялась, глядя ему в затылок испуганными глазами. — Ты, конечно, не нарушал правила безопасности? Ты можешь что-нибудь рассказать об этом…
      Профессор пожал плечами и повернулся.
      — Все это будет в последних новостях в шесть часов. Через десять минут. Где бы ни был на земле радиоприемник или телевизор, все услышат о том, что мы обнаружили. Возможно, узнают не все, но почти все.
      — О-о-о? — удивленно протянула она слабым голосом. Некоторое время она молча смотрела на него, и глаза ее стали еще испуганнее: — Зачем было это делать?
      — Н-да, — произнес профессор, — пожалуй, это необходимо сделать. Это лучше всего. Само собой, возможна паника…
      Он вновь повернулся к окну и пристально посмотрел на улицу, как будто там было что-то, заслуживающее его внимания. Он казался погруженным в свои мысли. Но потом ей пришло в голову более подходящее: «смиренный».
      — Квойт, — спросила она уже совсем испуганно. — Что случилось?
      Профессор уставился на нее отсутствующим взором, потом подошел к радиоприемнику, фоновой шум начал ослабевать, когда он неторопливо настраивал приемник. Но диапазон шумов не особенно менялся.
      — Думаю, они чистят сеть, — отметил он.
      Фраза повторилась в сознании его жены, сначала без всякого смысла.
      Но потом смысл дошел до нее, стал расти, разбухать, пока она не почувствовала, что ее голова разрывается. Они очищают эфир. По всему миру в этот вечер очищают эфир. До той минуты, пока в шесть не начнутся последние известия.
      — Что касается случившегося, — услышала она голос мужа, то это трудно понять и объяснить. Даже теперь. Это потрясает… — он перебил себя. — Ты помнишь Милта Колдвелла, дорогая?
      — Милта Колдвелла? — Она порылась в памяти. — Не помню, призналась она, качая головой.
      — Достаточно известный антрополог, — с легким, упреком сообщил ей профессор. — Милт погиб года два назад где-то в центре австралийских пустынь. Только вот нам сказали, что он не погиб. Они забрали его…
      —  Они? — переспросила его жена. — Ты хочешь сказать, их больше одного?
      — Да, их должно быть больше, ведь верно? — рассудительно сказал он. — Во всяком случае, это объясняет, как они выучили английский. Это гораздо логичнее, — добавил он, — когда так говорится. Без семи шесть…
      — Что? — переспросила она.
      — Без семи шесть, — повторил профессор. — Сядь, родная. Я думаю, что смогу за семь минут в общих чертах рассказать, что случилось.
      Пришелец из другого мира сидел в клетке, его большие серые руки слабо сжимали решетку. Эта поза и жест, который профессор отметил минуты через две после того, как вошел в комнату вместе с другими людьми, чем-то напоминал массивную обезьяну. На основании первого описания репортеры окрестили существо «Жабой с Марса» — отвислые формы и свисающая, покрытая наростами шкура подсказывала такую идентификацию, однако круглая ороговевшая голова вполне могла бы принадлежать ящерице.
      С зоологической точки зрения это был совершенно новый вид, и профессор мысленно отметил несоответствие его физических деталей. Правда, нечто подобное могло бы эволюционировать на Земле, будь Земля предназначена для дальнейшего развития крупных амфибий в каменноугольный период.
      Существо владело человеческой речью, хотя это и казалось им немыслимым.
      Оно заговорило, как только они вошли.
      — Что вы хотите знать? — спросило оно.
      Ороговевшие, зубастые челюсти задвигались, и сразу стал виден широкий желтый язык. Голос у существа был хриплым и каким-то ненастоящим.
      Хотя люди знали, что существо умеет говорить, они несколько секунд пребывали в состоянии шока. Потом, после некоторого колебания, стали задавать вопросы.
      Наблюдая за ними, профессор держался в глубине комнаты. Какое-то время вопросы и ответы, которые он выслушивал, казалось, не несли никакого смысла. Внезапно он понял, что его сознание было затуманено тяжелым и холодным физическим ужасом из-за присутствия этого гнусного существа. Он сказал себе, что страх в такой ситуации не был совсем уже иррациональным чувством, и осознание этого, казалось, несколько проясняет ситуацию.
      Но все же картина оставалась какой-то нереальной, как плохо освещенная сцена, на которой лишь чудовище в блестящей стальной клетке виделось ясно и четко, в то время как люди, без устали бегавшие на заднем плане, были поглощены тьмой.
      — Не позволю! — сказал он себе, недовольный, что испытывает страх. — Я здесь для того, чтобы наблюдать и делать выводы. Меня избрали как человека, который может действовать разумно.
      Профессор отвернулся от клетки и от того, что в ней находилось, и посмотрел на людей, которым его только что представили. Молодой настороженный майор разведки, участвовавший в расследовании, генерал с сонными глазами, хорошенькая женщина-капитан, занимающаяся стенографированием, — майор представил ее как свою невесту. Ученые по большей части напоминали энергичных деловых руководителей, а два представителя правительства казались маститыми профессорами.
      Профессор заулыбался. Люди были реальны. Реальный нечеловеческий мир. Он вновь обратил внимание на чудовище.
      — Почему же я должен возражать? — в странном голосе слышался оттенок насмешки. — Вы поймали меня, как дикое животное! Вы даже не сказали, какие средства использовали против меня. Возможно, вы злоупотребили ими, а?
      Существо, поворачивая голову, смотрело на них блестящими черными глазами, и его рот, казалось, ухмылялся. Улыбка казалась бессмысленной. Собственно, это была не ухмылка, просто так складывались безгубые челюсти чудовища, когда рот был закрыт. Однако это создавало выражение удовлетворенной злобы, которую профессор чувствовал и в голосе, и в словах. Но голос абсолютно не подходил к этому грубому животному.
      Профессора вновь охватил страх, его даже затрясло. Он вдруг понял, что, если это существо посмотрит на него, он закричит.
      Мужчина у клетки что-то говорил тихим и ровным голосом. Женщина-капитан углубилась в стенографию, ее рука скользила по страницам, а белокурая головка склонилась на одну сторону. Она была бледной, но сосредоточенной на своей работе. Профессор почувствовал горькую зависть к их мужеству и самообладанию. «Да они же нечувствительны, — говорил он себе, они не знают природы и ее законов. Они не понимают, как я это понимаю. До чего же все это неправильно!».
      Существо повернулось, и черные глаза посмотрели прямо на него.
      В это мгновение сознание профессора переполнилось безотчетным ужасом. Он не двигался, но понимал, что не падает в обморок только из-за страха показаться смешным перед этими людьми и особенно перед молодой женщиной. Потом он услышал голос офицера разведки, чудовище неторопливо отвело взгляд от профессора, и наваждение кончилось.
      — Вы утверждаете, — говорило существо майору, — что можете заставить меня рассуждать о тех проблемах, которые я не считаю нужным освещать. Но вы ошибаетесь. Наши тела не реагируют на ваши наркотики.
      — Они будут реагировать на боль, — зло выкрикнул майор высоким голосом.
      Потрясенный этими словами, профессор наконец понял, что не только в нем пробудились примитивные, иррациональные страхи. После угрозы майора люди тревожно зашевелились, но не протестовали.
      Существо молча смотрело на майора.
      — Это тело почувствует боль только тогда, — сказало оно наконец, — когда я сочту это нужным. Некоторые из вас знают об эффективности гипнотической блокады. Мой метод основан не на гипнозе, но он гораздо эффективнее. Поэтому я и говорю, что для меня не существует боли, пока я не захочу ее изведать.
      — А можешь ты почувствовать, как будут разрушаться ткани твоего тела? — допытывался майор.
      Оставаясь на своем месте, девушка быстро взглянула на майора, но профессор не видел выражения ее лица. Остальные не двигались. Существо, все еще изучавшее майора, лишь пожало плечами.
      — А знаешь ли ты, что такое смерть? — возбужденно крикнул майор.
      Профессора осенило, он понял, почему никто не вмешивается. Каждый по-своему, они чувствовали то же, что и он: здесь происходило нечто настолько странное и необычное, что никакие знания, никакой опыт не могли подсказать людям, как им надлежит действовать в подобной ситуации. Майор все же пытался как-то справиться с проблемой, но делал это крайне неуклюже. Впрочем, в отсутствие других предложений, присутствующие были не в состоянии остановить его.
      Чудовище заговорило медленно и ровно:
      — Я никогда не приму смерть от ваших рук. Это предупреждение. Больше я не стану отвечать на ваши угрозы и ваши вопросы. Вместо этого я вам скажу, что сейчас произойдет. Я передам моим товарищам, что вы — как я понял — глупы и ограниченны и не способны причинить вред самому ничтожному из нас. Интересы вашей цивилизации довольно примитивны. Но это новинка, на которую многим захочется взглянуть. Мы приедем сюда, и, если нам понравится, мы тут останемся. И попробуйте только надоедать нам — пожалеете!
      — Так это будет?! — трясясь, крикнул майор. — Теперь?!
      В руке майора появился пистолет, и профессор вздрогнул от грохота выстрела. Вокруг майора завязался клубок борющихся тел, и другой мужской голос хрипло крикнул:
      — Ты! Осел! Чертов истерический дурак!
      Женщина-капитан схватила блокнот, потом прижала ладони к щекам. Профессор услышал ее крик:
      — Джек! Джек! Остановись!.. Не надо!..
      Профессор смотрел на существо, которое повалилось на спину. Его череп был снесен выстрелом, пол клетки был запачкан темно-коричневой жидкостью.
      Действия майора бросили профессора в жар и возбудили чувство странного удовлетворения и гордости, как будто он сам убил чудовище.
      Профессор был счастлив. Поскольку он стоял в глубине комнаты, он увидел происходящее раньше других.
      Один из пентагонцев и два ученых мужа возбужденно бегали вокруг клетки, пялясь на существо. Остальные столпились около стула, на котором удерживали майора. За смущенным лепетом и сердитыми голосами профессор угадал скрытое радостное облегчение, которое он и сам испытывал.
      И тут женщина-капитан встала и стала раздеваться. Она делала это быстро и невозмутимо. В этот момент, в ужасе уставившись на нее, профессор думал о том сумасшествии, которое царило в комнате. Он горячо надеялся, что сможет сдержать это безумие, окутывающее его на веки вечные, как защитное покрывало. Это было слишком ужасно! Со странной, отрешенной любознательностью он удивлялся тому, что здесь случилось за несколько секунд, когда и остальные поняли то, что он уже знал.
      Растерянное бормотание группы, удерживающей майора, смолкло. Трое перепуганных мужчин у клетки повернулись к наступившей тишине. Девушка выпрямилась и стояла, с улыбкой глядя на них.
      Майор стал отчаянно выкрикивать ее имя. Вновь началась борьба вокруг стула, на котором его удерживали. Рвущийся крик заглох, как будто кто-то зажал майору рот.
      — Вас предупреждали, — услыхал профессор чистый голос девушки, — что смерти нет. Для нас нет.
      Кто-то в отчаянии выкрикнул вопрос. Профессор похолодел от страха, кровь стучала у него в ушах, и он не понял вопроса. Но понял ответ.
      — Конечно, это мог быть любой из вас, — кивнула она. — Но мне понравилось этотело.
      Раздался еще один выстрел.
      Профессор выключил радио. Некоторое время он вглядывался в даль за окном.
      — Ну вот, теперь они знают! — произнес он. — Теперь мир знает об этом. А верят они или нет… В любом случае… его голос прервался.
      Гостиная погружалась во тьму, и он хотел было включить свет, но передумал. Вечерний сумрак создавал иллюзию безопасности.
      Профессор взглянул на невыразительное в темноте лицо жены, казавшееся бледным овалом.
      — Конечно, если их не очень много, — пояснил он, — это не так уж и страшно. Правда, мы не знаем, сколько их в действительности. Может быть, миллионы. Но если люди постараются не создавать для них неудобств… Пришельцы не хотят проблем.
      На мгновение он умолк. О смерти молодого майора в передаче не упоминалось. Учитывая происходящее, это событие было не таким уж значительным и было официально зарегистрировано как самоубийство. Но на самом деле майору удалось вырвать пистолет у одного из держащих его мужчин, и тогда другой застрелил его, не дожидаясь того, как майор применит оружие.
      Как ни крути, но разумные люди должны стараться предотвращать столкновения с пришельцами.
      Неожиданно профессор почувствовал, что его лицо перекосилось от гримасы ужаса.
      — Но мы не можем быть уверены, — услышал он собственный голос, говорящий в тихую ночь, — что им не понравятся только наши тела.
 
       Перевод с англ. Ю. Беловой

      Леди, члены клуба, я удостоен чести быть сегодня здесь, чтобы сообщить вам о ходе конкурса в этом году в вашем обществе к назвать имя победителя — Грегори, мужа Глэдис. Благодарю вас за внимание и проявленный интерес.
      Начну со статистики. Вот с какими медицинскими показателями появился у нас Грегори.
      Рост — 6 футов 5 дюймов.
      Вес — 242 фунта.
      Объем грудной клетки — 49 дюймов.
      Объем талии — 36 дюймов.
      Объем шеи — 18 1/ 2дюйма.
      Вы в восторге, леди. Поэтому сразу же к обратной стороне медали. Грегори было 28, когда он появился у нас, а весил он, как и во время учебы в колледже, когда он был игроком команды американских футболистов. Он был женат целых три года. Члены клуба! Не спешите с выводами! Выслушайте меня, прежде чем обвинения посыпятся в его адрес. Имейте в виду, на самом деле Грегори — это 242 фунта сырья. Но эта цифра не менялась 8 лет.
      К сожалению, леди — члены нашего общества — были также необъективны. «Это вина Глэдис», — вопили они, задыхаясь от гнева.
      Мы думали о Бет Шерер, которая довела своего Милотона со 164 до 313 фунтов менее чем за 3 года. Сэлли О’Лири трижды принималась за то, чтобы довести вес своего мужа до 254 фунтов; Джоан Гранц, которая вынянчила своего Марвина до 437 фунтов и завоевала второй приз, несмотря на сердечный недуг мужа.
      Наши чувства понятны. Супруг Глэдис — футбольный тренер. Однажды на стадионе я стал свидетелем отвратительнейшей ситуации: Грегори занимался зарядкой.
      Я видел, как он в течение пяти минут неоднократно атаковал снаряд, а затем бесстрашно несся впереди своей команды по дорожке стадиона. Даже самые злые враги Глэдис не стали бы утверждать, что это ее вина. Этот блестящий от пота спортсмен будто излучал калории, которые могли бы отложиться как новая плоть.
      Малютка была прелестна и далеко не соответствовала описаниям этих мегер-сплетниц. Я сообщил ей о сцене на стадионе. Для малышки это было новостью. Она могла рассказать кое-что и похлеще. Он стриг вручную газоны; круглый год играл в гандбол; пробегал две мили от дома до школы в полной экипировке. Девочка была неутешна.
      Мы обсудили то, как он питается, у меня не было слов! Мясо с кровью! Она кормила его им, рыба, яйца, свежие овощи…
      — Сумасшествие! — заорал я. — Картофель! Шоколадный торт! Пиво! Сливочное масло!
      Но, увы, Грегори ненавидел все это. Он не притронется к этому.
      — Он тебя не любит, — промолвил я.