«ПОБЕДИТЕЛЬ ПОЛУЧИТ ВСЁ!»

Девять часов вечера, но ещё светло. Солнце висит над морем и медленно сползает вниз, к горизонту. Кончается июнь, самые длинные дни в году. Время Смолин выбрал специально: вечером бассейн закрыт, сюда никого не пускают. Нас, конечно, пустили. Если бы для проведения опытов нужно было попасть в рай, Смолин исчез бы на минуту, а когда вернулся, соответствующий апостол (кажется, Пётр) уже распахивал бы райские ворота.

– Никого! – предупреждает Смолин.

– Слушаюсь. – Охранник бассейна, дядя Петя, подносит руку к козырьку. Фуражка у него, понятно, морская.

Смолин вводит нас в раздевалку.

– Устраивайтесь удобнее, – гостеприимно приглашает он. – Хозяйство вот сюда, на стол. Одежду прямо на скамейку. Трусы? Действительно, могли быть короче… А в общем, ерунда, посторонних нет.

Посторонних, конечно, нет. Смолин, Д.Д. и мы.

Прямо в трусах (тепло) идём выбирать место. Бассейн нам знаком (здесь мы убедились, что не имеем права дышать кислородом), но Смолин осматривает его снова.

– Эта лестница годится, – решает он. – Никаких фокусов. Спуститесь на три ступеньки, сядете – и всё. Будете держаться за перила.

– Так неинтересно, – возражает Гена. – Получится, как в ванне.

– Ничего.

– И я даже не смогу помахать ногой.

– Высунешь макушку и поморгаешь глазами.

– Но…

– Кончили, – командует Смолин.

Гена недовольно ворчит. Однако спорить бесцельно.

В этот самый момент запертая калитка распахивается, появляются две фигуры.

– Что ещё за новости? – Возмущённый Смолин бросается наперерез.

Мы ждём – сейчас фигуры исчезнут. Ничего подобного. Они подходят к Смолину, начинается беседа – по виду вполне дружеская. Теперь они идут к нам, уже втроём.

Здороваемся. Молодые ребята, примерно нашего возраста. Лейтенанты. Очевидно, из Каспийской флотилии. Зачем они здесь в такое время?

– Хотим потренироваться, – замечает один. Он выше ростом и держится увереннее.

– Чемпион страны по плаванию брассом, – с уважением добавляет Смолин.

– Чемпион военно-морских сил по плаванию вольным стилем, – говорит тот, представляя нам второго лейтенанта, пониже.

Называем свои фамилии. Просто, без титулов. Мой первый разряд по шахматам тут ни к чему. Гена же давно перестал быть чемпионом школ города. Да и что это за звание, когда разговариваешь с чемпионами Советского Союза по плаванию! Чемпион военно-морских сил – тоже почти чемпион страны.

Лейтенанты на мгновение уходят в раздевалку и появляются уже в форме. На них трусы, но какие! Чёрного цвета, отлично подогнанные, с широкой зелёной каймой у пояса и такими же каёмками внизу. А фигуры… Одним словом, лучше не сравнивать.

– Ребята собираются тренироваться? – спрашивает Смолина высокий.

Спрашивает серьёзно, без малейшей улыбки. Скорее, даже уважительно. Но Смолин мрачнеет. По его собственному адресу можно шутить. Он рассмеётся и ответит. Однако не вздумай затронуть «его изобретателя». Этого он не простит. Сейчас дело не в тоне. Просто Смолин понимает, что чемпион страны не может относиться всерьёз к двум неспортивного вида личностям в трусах почти до колен.

– Ребята ещё будут чемпионами, – сдержанно говорит Смолин.

Высокий мельком оглядывает нас. Высокий рост и длинные руки Гены останавливают его взгляд. Но грудь у Гены узкая, он сутулится. Я шире в плечах, руки у меня крепче. Однако я невысок и в очках…

– Возможно, – вежливо кивает чемпион. – Отчего же. Вполне.

От этого «вполне» лицо Смолина приобретает цвет варёного бурака. Забыв о собственных обидах, мы с беспокойством смотрим на него.

– Собственно, кое в чём ребята уже сейчас никому не уступят, – спокойно говорит Д.Д. Он всегда успевает вовремя.

– В шахматах? – интересуется высокий. Это прямое нападение. Высокий улыбается, скрывать больше нечего.

– И в шахматах, – парирует Д.Д. Он единственный из нас не играет в шахматы, вопрос его не задевает.

– А поближе к воде? – вмешивается до сих пор молчавший чемпион военно-морских сил.

– Можно и поближе… – лениво тянет Д.Д. – Скажем, ныряние на дальность или на время.

– У нас в стране такие состязания запрещены, – возражает молчаливый.

Но высокий перебивает его. Они слишком далеко зашли. Теперь им просто нельзя отступать. Да это и не состязание – какие мы для них соперники…

– Пожалуйста, – говорит он быстро. – Условия?

– Условия простые, – решает Смолин. – Кто дольше пробудет под водой.

Тут он уверен. На лестнице, в спокойной обстановке минут пять мы наверняка высидим.

– А ныряние на дальность? – спрашивает высокий.

Видимо, он что-то чувствует и не хочет рисковать. В плавании мы, конечно, за ним не угонимся.

Вырабатываем программу. Соревнования проводятся по двум видам: длительность нахождения под водой и дальность ныряния. В каждом виде программы от команды участвует один человек.

Мы отходим в сторону и совещаемся. Собственно, обсуждать нам нечего. Путь, пройденный телом, зависит, как известно, не только от времени, но и от скорости. При моем умении нырять я проиграю, даже если пробуду под водой час. Вопрос стоит иначе: берётся ли Гена? Не только берётся – категорически настаивает на этом.

Объявляются пары. Вместе с Геной на дальность стартует высокий лейтенант, чемпион Союза. Чемпион военно-морских сил будет состязаться со мной.

Смолин выговаривает нам выгодные условия. В обеих парах мы стартуем вторыми. Соперники пробуют возражать, но Смолин деликатно указывает на их титулы. К тому же, замечает Д.Д., это они нас вызвали. А по правилам дуэли оскорблённый имеет преимущество…

Остаётся назначить призы победителям. От своих наград мы великодушно отказались в пользу Смолина и Д.Д. Данил Данилович готов удовлетвориться моральной компенсацией. Но Смолин жаждет мести. Лейтенанты посмели задеть «его» изобретателей. В самый разгар спора (как быть, если один выиграет, а другой проиграет; если выиграют двое; если… и тому подобное) Смолин вдруг кричит:

– Володя и Гена, в раздевалку! Отдыхать!

Нам интересно, однако он прав – пора. Мы уходим, благо раздевалка в двух шагах. Всё-таки Гена не может удержаться, высовывает голову и кричит:

– Победитель получит всё!

Это слова из любимого им рассказа Джека Лондона «Мексиканец». Пройдёт немного времени, и он пожалеет, что вспомнил. Смолин, оказывается, знает Джека Лондона.

Конечно, мы не отдыхаем. На всякий случай маскируем одеждой своё хозяйство. Приводим его в состояние готовности. Теперь нам достаточно двух минут, чтобы быть в полной форме.

– Пошёл! – командует Смолин.

Негромкий всплеск. Я выскакиваю из раздевалки, у меня ещё есть время. В прозрачной воде отчётливо видно, как легко и стремительно скользит тело чемпиона. Короткий рывок, и вытянутые вперёд руки режут воду. Ни одного лишнего движения, чемпион экономит воздух.

Кажется, прошло лишь несколько секунд. Он касается стенки (длина бассейна – 25 метров), мощно отталкивается и несётся к нам. Ещё один поворот, толчок, и он снова удаляется. Теперь в его движениях нет прежней лёгкости. Дело не в усталости – он мог бы проплыть вдвое больше. Но прошло уже около двух минут, и дыхательный автомат включён. Нестерпимо хочется дышать – по себе знаю это чувство.

Наконец он выскакивает из воды и жадно вдыхает воздух. По-моему, он проплыл метров шестьдесят. То же число называет Д.Д. Но невысокий лейтенант спорит. Шестьдесят пять, утверждает он. Неожиданно Смолин соглашается. И сразу команда:

– Приготовиться!

Я мгновенно скрываюсь в раздевалке и помогаю Гене проделать всё необходимое. Мы торопимся, поглядываем на часы. Но всё благополучно. Смолин оживлённо рассказывает лейтенантам весёлую историю из времён своей молодости.

– Хватит, – негромко говорю я.

Гена выскакивает и сразу прыгает в воду. Смолин, однако, вовсе не так увлечён рассказом. Он успевает крикнуть:

– Пошёл!

Теперь выходить не стоит, беготня туда-сюда может показаться подозрительной. Но сидеть на месте тоже не могу. Я прекрасно знаю, как плывёт Гена. Лишних движений у него сколько угодно. Отталкивается от стенки он гораздо слабее. И скорость не та. У нас единственный шанс на победу – апноэ.

Секундная стрелка улиткой ползёт по циферблату. И всё-таки время движется. Минута, две… К этому времени лейтенант уже не выдержал. Третья минута. Чтобы победить, Гене нужно не меньше четырёх. Я слышу глухой говор – чемпионы волнуются. Смолин их успокаивает, но голос у него непривычно высокий и дрожит.

Крики. Гена вынырнул. 4 минуты 50 секунд. Я выглядываю, он поднимается по лестнице. Грудь у него так и ходит.

– Семьдесят пять метров, – объявляет Смолин.

Гена тяжело идёт к раздевалке. Моя очередь. Но теперь я почему-то волнуюсь меньше.

– Устал? – спрашиваю я.

Глупый вопрос. Гена с трудом дышит, длинные его руки висят, как плети.

– Они уже начали, – говорит он. – Давай и мы…

У него хватает сил помочь мне совершить всё, что нужно. Мы кончаем как раз вовремя.

– Три минуты шесть секунд! – сообщает Смолин. Результат отличный!

Медленно, вяло выхожу из раздевалки. Торопиться нельзя – это может показаться странным. Правда, я теряю драгоценные секунды. Но кое-что и выигрываю: меньше движений – ниже расход воздуха.

Спускаюсь по лестнице. Звучат слова команды. Присаживаюсь на ступеньку, над головой смыкается вода. Теперь всё имеет значение. Устраиваюсь поудобнее, почти ложусь. Когда человек лежит, он тратит меньше кислорода.

Убеждаю себя думать о чём-нибудь весёлом. На серьёзные темы нельзя. Начнёшь волноваться, а волнение – это лишний расход кислорода. Проходит совсем немного времени – минута или полторы, – и я чувствую непреодолимое желание вздохнуть. Стараюсь уговорить себя, что это чепуха. Инерция, дыхательный автомат сигналит по привычке.

Выждать. Выдержать. Вспоминаю футбольный матч. Вратарь вместо мяча поймал ногу защитника. А нападающий противника так растерялся, что пробил по трибунам. Ага, желание прошло. Теперь надо забыть начисто, что существует такая привычка – дышать.

Кажется, это удаётся. Я старательно вспоминаю самые незначительные подробности: как я был одет в тот день, кого из знакомых встретил, о чём мы говорили. И погоду – над городом с утра висели тучи, но дождь так и не состоялся… Пока я спохватываюсь и чувствую, что автомат снова включился, проходит, по-моему, несколько минут. Сейчас бороться бессмысленно, это уже всерьёз. Я, однако, выгадываю несколько секунд, стравливая через сжатые губы воздух. Изо всех сил стараясь не торопиться, медленно встаю и делаю лёгкий вдох.

– Девять с половиной минут, – с трудом выговаривает Смолин. В голосе у него ужас.

Чемпионы смотрят на меня так, словно я домовой. Домовых не бывает, это им точно известно. Однако они сами видели, как он вылез из закрытой печи, стоит, небрежно позёвывая и приветственно машет хвостом: «Наше вам с кисточкой!»

Мы молча уходим, сопровождаемые Смолиным и Д.Д. И только на улице Гена оборачивается и негромко повторяет:

– Победитель получит всё.

ИСКАТЕЛИ ЖЕМЧУГА

– Ещё раз об апноэ, только подробно, – требует Смолин.

Я вспоминаю искателей жемчуга. Именно они стоят у истоков апноэ.

Никто не знает, когда возникла эта идея – использовать дары моря. Наверное, очень давно, ещё в первобытные времена. На нашей Земле воды больше, чем суши, и богатств в воде не меньше.

Во всяком случае уже в Древней Греции была такая профессия – водолаз. Водолазы добывали рыбу, устрицы, раковины с красящим веществом, губки, кораллы, И, разумеется, жемчуг. Самый прекрасный из даров моря, как думали в те времена.

Занимались водолазы и военным делом, потому что трудно найти профессию, которую не использовали бы в войне. В 333 году до нашей эры при осаде города Тир водолазы разрушили подводные сооружения гавани. Об их участии в осаде Сиракуз упоминает римский историк Тацит.

О водолазах писали Гомер и Аристотель. В сочинениях Плутарха приводится интересный эпизод. Римский триумвир Марк Антоний, желая поразить Клеопатру своим искусством, приказал ныряльщику взять с собой запас рыбы, и по одной насаживать на его крючок. Рыба «клевала» вовсю.

Однако обмануть Клеопатру было трудно. Она была из тех, кто сам кого хочешь обманет. Клеопатра вышла, распорядилась… И Антоний вытащил… солёную рыбу. Ныряльщик Клеопатры, опередив соперника, преподнёс римлянину сюрприз.

Техника водолазного дела была проста. Ныряльщик зажимал ногами камень и, сделав глубокий вдох, прыгал вниз головой. Обычно он достигал глубины 25 – 30 метров и оставался под водой не более полутора минут. Но известны случаи, когда водолазу удавалось достичь значительной глубины и пробыть под водой 3 – 4 минуты. Особым искусством отличались ныряльщики в южных морях. Здесь ловля жемчуга стала профессией и вместе с секретами ремесла переходила из поколения в поколение.

Ещё и сейчас есть немало мест на Земле, где ловля жемчуга составляет главный источник существования. Любопытно, что в Японии на эту работу берут только женщин. «Ама» («морские девы») тренируются с детских лет. Есть ныряльщицы, работающие на глубине до 10 метров – их время ограничено 2 минутами. Но есть и такие, что находятся под водой до 4 минут и спускаются на 30 – 40 метров. Чугунный груз, очки, верёвка (второй её конец прикреплён к барабану небольшой лебёдки, установленной на барже) – всё их снаряжение. Эту верёвку недаром называют «верёвкой жизни» – от неё и от сноровки лебёдчика, сидящего в лодке, зависит жизнь водолаза…

Уже в прошлом веке европейцы обратили внимание на длительность пребывания туземцев под водой. Попробовали сами. Но редко кому удавалось удержаться под водой даже две минуты. А среди туземцев были люди, которые выдерживали больше четырёх.

Конечно, проще всего было объяснить это привычкой или тем, что у туземцев «лужёные» лёгкие. Многие так и делали. Однако и среди наблюдателей попадались люди серьёзные, интересующиеся. Они заметили, что опытный ныряльщик, прежде чем погрузиться, проделывает странные движения, похожие на зарядку. Поднимает руки, разводит их в стороны, опускает, делая при этом глубокие вдохи и выдохи.

В конце концов учёные раскрыли секрет ныряльщиков. Глубокое дыхание назвали «гипервентиляцией», а состояние, при котором нет желания дышать, задержку дыхания, – апноэ.

Стала понятной и причина этого явления. Обычно в альвеолярном воздухе содержится около 5, 5 процента углекислого газа. Когда этот процент повышается до 6, срабатывает датчик, передающий тревожный сигнал в «центр». Дыхательный центр даёт команду – возникает непреодолимое желание дышать.

Гипервентиляция, то есть усиленная вентиляция лёгких, «вымывает» из альвеол часть углекислого газа. Проходит несколько минут, прежде чем его содержание в альвеолах вновь достигнет 6 процентов. И всё это время дыхательный автомат, естественно, не работает.

Вымывание углекислого газа – одна сторона дела. Если бы всё этим ограничивалось, гипервентиляция была бы вредна для организма. Перерыв в дыхании приводил бы к кислородному голоду.

Однако усиленное дыхание не только уменьшает содержание углекислого газа в лёгких, но и увеличивает запас кислорода. Обычно в альвеолярном воздухе меньше кислорода, чем в атмосфере (13 – 15 процентов вместо 21). Гипервентиляция устраняет это неравенство – альвеолярный воздух обогащается кислородом. Дополнительное его количество (всё-таки 6 процентов!) позволяет человеку спокойно пробыть под водой лишних две минуты.

– Но вы находились под водой больше девяти минут! – не может удержаться Смолин.

– Правильно. Мы усовершенствовали этот способ. Мы применяем не просто гипер, а гипер-окси, или, сокращённо, оксивентиляцию.

– А нельзя ли яснее?

Я объясняю, хотя, по-моему, всё ясно. Для усиленной вентиляции лёгких мы используем не воздух, как делают ныряльщики, а чистый кислород. При этом углекислый газ вымывается гораздо полнее, и содержание его в альвеолярном воздухе падает до 3, может быть, и до 2 процентов. Содержание же кислорода резко возрастает. Не на какие-то жалкие 6, а на десятки процентов! Альвеолы заполняются чуть ли не чистым кислородом, и этого запаса хватает для снабжения организма в течение многих минут.

– М-да, интересно, – тянет Смолин. И тут же: – А какое это может иметь практическое значение?

Практика для него – всё. Я уверен, что, если бы мы открыли звезду, находящуюся от Земли на расстоянии в миллион световых лет, Смолин спросил бы: «А как эту самую звезду приспособить к делу?»

Выясняется, что над практическим применением оксивентиляции мы не думали. Ну, облегчает труд ныряльщиков… Позволяет устанавливать мировые рекорды в нырянии…

– Соревнования на дальность ныряния и на длительность нахождения под водой у нас в стране запрещены, – напоминает Д.Д.

Да, это так. За границей такие соревнования проводились, и были несчастные случаи.

– Кстати, насчёт «Мексиканца», – говорит Смолин. – Там бокс. А в боксе очень важно дыхание. Я видел, в перерывах между раундами машут полотенцами, гонят воздух. Но сколько нагонишь? А тут чистый кислород. С этим баллоном (он берёт в руки маленький баллончик, которым мы пользовались) вы будете непобедимы!

Я со злостью смотрю на Гену. Кто его тянул за язык вспоминать «Мексиканца». Конечно, Смолин прав: кислород – очень важно. И если бы бокс состоял из одних перерывов, мы, несомненно, стали бы чемпионами. К сожалению, есть ещё раунды…

Поговорив о боксе, Смолин перешёл к вещам более серьёзным. Нельзя ли, например, использовать оксивентиляцию для спасения экипажа затонувшей подводной лодки? В таких случаях обычно пользуются кислородными аппаратами. Но бывают случаи, когда люди остаются в отсеках, где нет аппаратов. Если лодка лежит на большой глубине, выплыть на поверхность просто так, без прибора, нельзя – не хватит дыхания. Оксивентиляция (кислорода на подводной лодке достаточно) решит эту проблему.

Со знанием дела Смолин перечислил ещё несколько случаев, когда апноэ может быть полезным.

Через некоторое время в одной из книг мы нашли описание оксивентиляции. Это был удар. Оказалось, что она известна науке, а наши результаты далеки от лучших достижений. В одном из опытов длительность апноэ достигала… 15 минут. Четверть часа без дыхания!

С открытием мы опоздали. Однако некоторые способы практического использования апноэ, подсказанные Смолиным, оказались оригинальными.

Например, в английском флоте для спасения экипажа подводных лодок вместо дыхательных аппаратов применяют оксивентиляцию. Правда, боясь отравлений, англичане пользуются не чистым кислородом, а смесью из 60 процентов кислорода и 40 процентов азота.

От дыхательных приборов отказались. Практика показала, что в нужный момент их обязательно не хватает. После аварии уцелевшие члены экипажа обычно переходят в отсек, где есть спасательный люк. Разместить все приборы в этом отсеке невозможно.

Сейчас в каждой лодке установлены кислородные баллоны. От них протянуты кислородные трубопроводы со штуцерами, к которым можно подключить шланг от маски. До открытия люка люди дышат из этой системы (она называется БИБС). Когда люк открывают, человек делает несколько глубоких вдохов-выдохов и ныряет. Запаса кислорода в лёгких хватает на подъём с глубины 60 – 65 метров…

А как же азотная болезнь? Она не возникает. В подводной лодке человек дышит воздухом под нормальным давлением. Поэтому избыточного азота в его крови нет. Правда, чтобы открыть люк, нужно давление в отсеке уравнять с наружным. Но это длится всего несколько минут, и азот не успевает насытить кровь. К тому же человек в это время дышит воздухом, где азота только 40 процентов.

Как видите, идеи не пропадают. Однако в 1948 году мы думали, что не только изобрели новый способ выхода из затонувшей подводной лодки, но и открыли оксивентиляцию. А к своим открытиям мы относились серьёзно. Поэтому я нисколько не удивился, когда Гена сказал:

– Надо проверить, как там с кислородом. Чтобы не повторилась история с перекисью.

Я кивнул. Если с получением кислорода плохо, Смолин заставит изобретать новый способ. Лучше это делать не за три дня.

АКАДЕМИК ИЗ ЛАГАДО

Если человек гениален, тут ничего не поделаешь. Сам он может воображать, что говорит чепуху, его современники могут в это верить. Но пройдут годы, и в нечаянно брошенных словах потомки с изумлением обнаружат зёрна великого открытии.

Описывая путешествия Гулливера, гениальный английский сатирик Джонатан Свифт (в детстве его считают приключенческим писателем, но я надеюсь, вы уже вышли из этого возраста) приводит своего героя на остров Лапуту и даёт ему возможность подробно ознакомиться с академией в городе Лагадо. Критики – с тех времён и до наших дней – единодушно отмечают, что описание академии представляет собой великолепную сатиру на учёных, оторванных от жизни, витающих в облаках.

Конечно, так оно и есть. Ещё и сейчас попытки добывать солнечную энергию из огурцов кажутся смешными. Но я не могу ручаться за будущее. С гениями лучше быть осторожным. Я убедился в этом, прочитав описание современного промышленного способа получения кислорода.

Мир, в котором мы живём, настолько богат кислородом, что добывать его, в принципе, можно из всего: из дерева, из песка или глины, из ржавой вилки, помидора и книги. Однако отсюда не следует, что в этом есть смысл. Смысла как раз нет. Кислород, выделенный из дерева, стоил бы немногим дешевле серебра. Подобную роскошь мы не можем позволить себе.

Конечно, нет смысла получать кислород и любым из «школьных» способов: из окиси ртути, перманганата калия, бертолетовой соли. Все эти вещества слишком дороги. Вообще из химических способов интерес представляют только два: электролиз воды и разложение окиси-перекиси бария.

Разложить воду электрическим током достаточно просто. Чтобы улучшить электропроводность, в воду добавляют щёлочь – обычно едкий натр. Затем через раствор пропускают постоянный ток.

Недостаток у этого способа только один – большой расход энергии. На получение кубического метра кислорода затрачивается 12 – 15 киловатт-часов. Поэтому кислород получают из воды лишь тогда, когда нужен не только кислород, но и водород и есть дешёвая электрическая энергия.

Окисно-перекисный способ остроумен – это, пожалуй, его главное достоинство. Окись бария (BaO), нагретая до 540 градусов, поглощает кислород из воздуха и превращается в перекись (BaO2). При дальнейшем нагревании до 870 градусов перекись бария разлагается, превращаясь в окись и выделяя чистый кислород. Кислород можно собрать, а окись вновь охладить и проделать всё снова. Получается своеобразный «химический насос», выкачивающий кислород из воздуха.

Просто и красиво. К сожалению, для нагревания перекиси нужно много теплоты, а для охлаждения – много времени. В результате и этот путь имеет лишь теоретическое значение.

Впрочем, в смысле остроумия другие способы могут смело поспорить с окисно-перекисным. Например, диффузионный. Камера, разделённая на части пористой перегородкой. В одной части – воздух, в другой создаётся вакуум. Газы начинают проходить (диффундировать) сквозь перегородку. При этом скорее будут проскальзывать более лёгкие молекулы (с меньшим молекулярным весом). Молекула кислорода тяжелее. Значит, азот в основном уйдёт; кислород же в основном останется. Для промышленности способ, увы, слишком изящен…

Мне больше всего понравился ещё один путь, по-моему, чрезвычайно оригинальный. Я вообще люблю, когда человек использует опыт природы. За миллиарды лет природа многому «научилась», и, право же, не грех кое-что у неё позаимствовать.

Организм, как вы помните, получает кислород с помощью гемоглобина. Гемоглобин берёт кислород из воздуха, а потом отдаёт его клеткам.

Салькомин – вещество, приготовленное искусственно, – похож на гемоглобин. При температуре 35 градусов и давлении в 7, 5 – 8, 5 атмосферы он поглощает кислород. А затем отдаёт, когда температура и давление снижаются. Из 50 килограммов салькомина можно за час получить около 10 килограммов кислорода. Не мало, хотя и не очень много. Зато кислород исключительно чистый (природа умеет работать!). В медицинских целях этот способ уже применяется.

Промышленный кислород получают иначе. Не так оригинально и красиво, но гораздо дешевле и в огромных количествах. И тут самое время вспомнить Джонатана Свифта и его неутомимого Гулливера – путешественника, судового врача, капитана… Вот что увидел он в академии Лагадо: «Под началом великого учёного находилось 50 рабочих. Одни сгущали воздух, делая его осязаемым, извлекая из него азот и давая испаряться текучим и водянистым частицам…»

«Ведь это полная картина производства жидкого воздуха, кислорода и азота – и всё это в 1726 году!» – восклицает французский учёный Ж. Клод, один из соиздателей промышленного способа получения кислорода.

В самом деле. Для получения кислорода воздух сначала «сгущают, делая его осязаемым» (сжижение). Затем, «давая испаряться текучим и водянистым примесям» (перегонка), извлекают из него кислород и азот.

В чём же смысл «ехидства» Свифта? По тем временам (начало XVIII века) считалось, что воздух «неделим» и абсолютно не поддаётся сгущению. Таким образом, высмеивая академиков из Лагадо, Свифт приписал им совершенно нелепые и бессмысленные действия. Но описал так, что фактически предвосхитил способ, изобретённый инженером Линде в 1895 году – почти через 170 лет после появления «Гулливера»!

Чтобы «сгустить» воздух, его охлаждают до минус 192 градусов. Делают это в особых машинах – детандерах. Принцип работы детандера прост. Воздуху, сжатому в компрессоре до 200 – 250 атмосфер, дают быстро расширяться. Расширение вызывает потерю энергии, газ охлаждается. Для более глубокого охлаждения газ заставляют совершать дополнительную работу – двигать поршень машины. Сжатие и охлаждение повторяют несколько раз, пока температура воздуха не снизится до минус 192 градусов и он не превратится в жидкость, напоминающую воду.

Кислород из этой «воды» получают перегонкой, используя различие в температурах кипения кислорода (минус 183 градуса) и азота (минус 196 градусов). Азот «кипит» при более низкой температуре и потому испаряется раньше. Но при этом уходит и немало кислорода. Если пустить процесс на самотёк, в испарившемся азоте будет много кислорода, а оставшийся кислород сильно «засорится» азотом.

Чтобы избежать этого, уходящий газ снова и снова пропускают над жидким воздухом, температура которого – минус 192 градуса – для азота не страшна, он не сгущается. А кислород вновь превращается в жидкость. Постепенно в испарившемся газе остаётся один азот, в жидкости – один кислород.

Главный недостаток этого способа – работа при высоких давлениях. Долго его не удавалось преодолеть. Только в 1938 году советский учёный академик П.Л. Капица создал установку нового типа. Поршневые механизмы компрессора и детандера он заменил турбинными. Турбодетандер Капицы имеет небольшие размеры и работает при давлении всего в 5 – 6 атмосфер.