В ОГНЕННОМ КОЛЬЦЕ

Стало очевидно, что войскам фронта, рассеченным вражескими клиньями, будет все труднее удерживать рубеж по Днепру. Им пришлось бы продолжать оборону в полной изоляции от остальных сил Красной Армии. Полковник Захватаев при встрече рассказывал мне, как в ночь на 11 сентября они с генералом Тупиковым пришли к командующему фронтом. У Кирпоноса в это время находились члены Военного совета Бурмистенко и Рыков. Начальник штаба доложил

обстановку. Вывод его сводился к тому, что надо, пока не поздно, выводить войска на линию реки Псел, где уже был подготовлен тыловой оборонительный рубеж. Доводы Тупикова были вескими. После всестороннего обсуждения Военный совет фронта решил направить в Ставку телеграмму такого содержания:

«Танковая группа противника прорвалась в Ромны, Грайворон. 40-я и 21-я армии не могут ликвидировать эту группу. Требуется немедленная выброска войск из Киевского укрепленного района на пути движения противника и общий отход войск фронта на рубежи, доложенные Вам. ** Прошу санкцию по радио».

В ожидании ответа Ставки генерал Кирпонос и его штаб занялись восстановлением линии

— — — — — — —

* Бывшая моторизованная дивизия. Все мотострелковые и моторизованные дивизии с 22 августа были переформированы в стрелковые.

** Имеются в виду тыловые рубежи, подготовленные на реке Псел.

фронта, которая оказалась разорванной на ряде участков. Командующие 21-й и 40-й армиями получили распоряжение стянуть в ударные группы как можно больше сил и встречными ударами на Бахмач сомкнуть фланги войск. Командующим 21, 5 и 37-й армиями приказано ликвидировать бреши в своих полосах обороны. Особое внимание командование фронта уделило упрочению положения на остерском направлении, чтобы не допустить обхода Киева с северо-востока, по левому берегу Днепра. К Остру из Киевского укрепрайона перебрасывалась 147-я стрелковая дивизия полковника С. К. Потехина.

— Что еще можно послать в этот район? На этот вопрос командующего Тупиков ответил, что в районе Киева для борьбы с диверсантами оставлен моторизованный батальон дивизии НКВД и только что сформировано два партизанских отряда. Кирпонос приказал и их двинуть в бой. Но это было каплей в море.

— Это все равно что лопатой заделывать брешь Днепровской плотине, — с горечью заметил Тупиков.

Примерно во втором часу ночи начальник войск связи фронта Добыкин доложил Кирпоносу, что на проводе Москва. Маршал Б. М. Шапошников, возглавлявший в то время Генеральный штаб, сообщил: «Ставка Верховного Главнокомандующего считает, что необходимо продолжать драться на тех позициях, которые занимают части Юго-Западного фронта, как это предусмотрено нашими уставами». Начальник Генерального штаба высказал ряд рекомендаций по разгрому прорвавшихся группировок противника, но не разрешил взять из Киевского укрепленного района ни одной дивизии.

Кирпонос связался с Буденным и попросил его разъяснить начальнику Генерального штаба, что малейшее промедление с отводом войск фронта грозит роковыми последствиями. Спустя несколько часов произошел разговор Буденного с Шапошниковым. Начальник Генштаба стоял на своем. Тогда Буденный передал в Ставку следующую телеграмму:

«Военный совет Юго-Западного фронта считает, что в создавшейся обстановке необходимо разрешить общий отход фронта на тыловой рубеж. Начальник Генерального штаба маршал товарищ Шапошников от имени Ставки Верховного Главнокомандования в ответ на это предложение дал указание вывести из 26-й армии две стрелковые дивизии и использовать их для ликвидации прорвавшегося противника из района Бахмач, Конотоп.

Одновременно товарищ Шапошников указал, что Ставка Верховного Командования считает отвод частей Юго-Западного фронта на восток пока преждевременным. Со своей стороны полагаю, что к данному времени полностью обозначились замыслы противника по охвату и окружению Юго-Западного фронта со стороны Новгород-Северского на юг и от Кременчуга на север. Для противодействия этому замыслу необходимо создать сильную группу войск. Юго-Западный фронт сделать этого не в состоянии.

Если Ставка Верховного Командования в свою очередь не имеет возможности сосредоточить в данный момент такую сильную группу, то отход для Юго-Западного фронта является вполне назревшим. Мероприятие, которое должен провести Военный совет фронта в виде выдвижения двух дивизий из 26-й армии, может только являться средством обеспечения. К тому же 26

Судя по рассказам Тупикова, Захватаева и по сохранившимся записям переговоров, С. М. Буденный пристально следил за развитием событий на нашем фронте. То и дело он вызывал на провод Кирпоноса или Тупикова, интересовался, что делается в районах Конотопа и Ромн, как командование фронта рассчитывает задержать Гудериана до подхода дивизий Костенко, что делается для вывода войск 5-й армии из окружения. В этот день между Буденным и Кирпоносом состоялся и такой разговор.

— Как вы намереваетесь организовать снабжение войск, если противник перережет коммуникации фронта? — поинтересовался главком.

— Подвоз будет осуществляться только по южной магистрали, — ответил Кирпонос.

— Вы меня не поняли. Я знаю, что северная магистраль перерезана. А что будете делать,

— — — — — — —

* С. М. Буденный не брал в расчет еще три формировавшиеся дивизии.

когда перережут и южную?

— Остается один путь — самолеты.

— Авиация не сможет обеспечить такую массу войск, — возразил Семен Михайлович. — Нужно, следовательно, уже сейчас вести самую строгую экономию в расходовании боеприпасов и продовольствия.

Когда аппарат умолк, Кирпонос сказал Бурмистенко:

— Легко сказать — вести строгую экономию. С продовольствием еще куда ни шло. Можем до предела сократить паек, бойцы поймут нас. Но как заставить экономить боеприпасы, когда на всем фронте фашисты лезут как бешеные волки, почуявшие добычу!

Весь остаток дня прошел в хлопотах по затыканию бесчисленных брешей в 800

Вечером 11 сентября Кирпоноса вызвала Москва. Командующий фронтом в сопровождении Бурмистенко, Рыкова, Тупикова и Захватаева поспешил в аппаратную. На этот раз на проводе был сам Верховный Главнокомандующий.

Поздоровавшись, Сталин заявил: «Ваше предложение об отводе на рубеж известной вам реки кажется опасным». Он сослался при этом на неудачи, когда войска фронта отходили за Днепр. «Какая гарантия, что то же самое не повторится теперь? Это первое. А потом второе: в данной обстановке на восточном берегу Днепра предлагаемый вами отвод войск будет означать окружение наших войск, так как противник будет наступать на вас не только со стороны Конотопа, то есть с севера, но и с юга, то есть со стороны Кременчуга, а также с запада, так как при отводе наших войск с Днепра противник моментально займет восточный берег Днепра и начнет атаки. Если конотопская группа противника соединится с кременчугской группой, вы будете окружены…»

Кирпонос не сводил глаз с медленно тянувшейся ленты.

«Как видите, ваши предложения о немедленном отводе войск без того, что вы заранее подготовите рубеж по реке Псел, во-первых, и, во-вторых, поведете отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Брянским фронтом, — повторяю, без этих условий ваши предложения об отводе войск являются опасными и могут привести к катастрофе. Какой же выход? Выход может быть следующий.

Первое. Немедленно перегруппировать силы хотя бы за счет Киевского укрепрайона и других войск и повести отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Еременко, сосредоточив в этом районе девять десятых авиации. Еременко уже даны соответствующие указания. Авиационную же группу Петрова мы сегодня специальным приказом передислоцируем на Харьков и подчиним Юго-Западному направлению.

Второе. Немедленно организовать оборонительный рубеж на реке Псел или где-либо по этой линии, выставив большую артиллерийскую группу фронтом на север и на запад и отведя пять-шесть дивизий на этот рубеж.

Третье. По исполнении этих двух пунктов, и только после исполнения этих двух пунктов, то есть после создания кулака против конотопской группы и после создания оборонительного рубежа на реке Псел, словом, после всего этого начать эвакуацию Киева. Подготовить тщательно взрыв мостов. Никаких плавсредств на Днепре не оставлять, а разрушить их и после эвакуации Киева закрепиться на восточном берегу Днепра, не давая противнику прорваться на восточный берег.

Перестать, наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути для сопротивления».

В аппаратной наступила тишина. Своей железной логикой Верховный Главнокомандующий мог обезоружить кого угодно. Даже Тупиков растерялся. Впоследствии он говорил мне, что, когда следил за лентой, у него возникла мысль: надо воспользоваться предложением, для начала отвести на рубеж по реке Псел пять-шесть дивизий и значительные силы артиллерии. Это и явилось бы началом отвода войск фронта на новый рубеж. Ведь, по существу, Сталин не возражал против отхода, а предлагал лишь надежно обеспечить его организацией обороны по реке Псел…

Но всех ошеломили последние слова Верховного:

«Перестать, наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути для сопротивления».

По свидетельству Захватаева, побледневший Кирпонос дважды вслух зачитал эту фразу. Спросил членов Военного совета:

— Ну, что скажете, товарищи? Рыков молча теребил свою пышную шевелюру. Бурмистенко тихо произнес:

— Раз нельзя отходить, мы и не будем настаивать на уходе с Днепра.

Время шло, а на другом конце провода Сталин ждал ответа.

Кирпонос стремительно повернулся к бодистке:

— Передавайте!

Говорил он медленно, словно процеживал каждое слово:

— У нас и мысли об отводе войск не было до получения предложения дать соображения об отводе войск на восток с указанием рубежей, а была лишь просьба в связи с расширившимся фронтом до восьмисот с лишним километров усилить наш фронт резервами…

Захватаев потом рассказывал, что Тупиков, слушая Кирпоноса, схватился за голову. Кирпонос, кинув на него удивленный взгляд, продолжал диктовать глухим голосом:

— По указанию Ставки Верховного Главнокомандования, полученному в ночь на одиннадцатое сентября, снимаются из армии Костенко две стрелковые дивизии с артиллерией, перебрасываются по железной дороге на конотопское направление с задачей — совместно с армиями Подласа и Кузнецова уничтожить прорвавшуюся в направлении Ромны мотомеханизированную группу противника. Из КиУРа, по нашему мнению, пока больше брать войск нельзя, так как оттуда уже взяты две с половиной дивизии для черниговского направления. Можно будет из КиУРа взять лишь часть артиллерийских средств. Указания Ставки Верховного Главнокомандования, только что полученные по аппарату, будут немедленно проведены в жизнь. Все.

Сам того не замечая, Кирпонос неожиданно отказался от всего, о чем просил совсем недавно. Это сразу поняли все, кто стоял рядом. И конечно, уж никак не ускользнуло от внимания Сталина. Снова застучал аппарат. Слова на ленте — тяжелые, как слитки:

«Первое. Предложение об отводе войск Юго-Западного фронта исходит от вас и от Буденного, главкома Юго-Западного направления. Вот выдержки из донесения Буденного от 11 числа…» И далее последовали фразы из знакомой уже читателю телеграммы Буденного, в которой тот, ссылаясь на просьбу Военного совета фронта, со всей присущей ему прямолинейностью и решительностью настаивал на немедленном отводе войск Юго-Западного фронта.

Аппарат смолк, словно говоривший на том конце провода хотел дать своему собеседнику хоть немного собраться с мыслями. А затем лента потекла снова:

«Как видите, Шапошников против отвода частей, а главком за отвод, так как и Юго-Западный фронт стоял за немедленный отвод частей…» В заключение уже безапелляционный приказ: «…Киева не оставлять и мостов не взрывать без особого разрешения Ставки. До свидания».

Кирпонос, вытирая вспотевший лоб, ответил:

— Указания ваши ясны. Все. До свидания.

Махнув с досадой рукой, он выбежал из аппаратной.

— Что теперь делать? — спросил Тупиков у Бурмистенко.

— Нужно думать, Василий Иванович. Приказ есть приказ.

— Если бы думы плодили силы! А когда сил нет, то, сколько ни думай, ничего не поможет.

На следующий день мы узнали, что Ставка освободила Буденного от поста главнокомандующего войсками Юго-Западного направления и назначила вместо него Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко.

Поскольку 38-я армия 12 сентября получила приказ прекратить наступление, пребывание здесь представителей командования фронта потеряло смысл. Генералы Парсегов, Вольский, полковник Лозовой-Шевченко, я и сопровождавшие нас офицеры собрались на командном пункте армии. Посовещавшись, решили обратиться к главкому направления с просьбой откомандировать нас в распоряжение штаба фронта. Связались с начальником штаба направления генерал-майором А. П. Покровским. Поздно вечером был получен ответ: главком приказал оставаться на месте и продолжать оказывать помощь в управлении войсками 38-й армии. К счастью, связь со штабом фронта еще действовала. Мне с большим трудом удалось вызвать генерала Тупикова к аппарату Морзе. Связь была плохой. Однако я все же успел объяснить генералу положение дел. Он обещал «нажать на все клавиши». Не знаю уж, каким образом это сделал мой начальник, но утром 13 сентября из штаба главкома было передано, что нам разрешается выехать в штаб фронта.

Вскоре Вольский с сопровождавшими его офицерами и я со своим помощником майором Савчуком и старшим лейтенантом Иваном Бохоровым, моим адъютантом, сели в машины и взяли курс на Решетиловку, где размещался один из передовых пунктов связи штаба главкома. Мы надеялись узнать, как можно проскочить к своим. Парсегов и Лозовой-Шевченко должны были присоединиться к нам несколько позже.

По дорогам следовали разрозненные подразделения, оторвавшиеся от своих частей обозы, тыловые учреждения. Обстановки, как это часто случается при отходе, толком никто не знал.

Недалеко от Решетиловки мы наткнулись на обоз 297-й стрелковой дивизии. От одного из командиров узнали, что в Решетиловку начали прибывать машины штаба 38-й армии. Это меня чрезвычайно удивило: ведь штаб, по нашим сведениям, был отрезан войсками Клейста вместе с правофланговыми дивизиями армии. Как он оказался здесь, на левом берегу реки Псел?

В Решетиловке мы с трудом разыскали пункт связи штаба главкома. Здесь нас огорчили: все дороги, по которым можно было бы добраться до штаба фронта, уже перехвачены противником. Нам передали приказание главкома направления — до особого распоряжения задержаться в Решетиловке и заняться наведением порядка в выходящих из окружения войсках и организацией обороны этими силами. Немедленно приступаем к выполнению приказа. Генерал Вольский выехал в район, где должны были сосредоточиваться две танковые бригады, перебрасываемые с левого фланга армии, а я начал разыскивать штаб 38-й армии. Мне указали на хату на окраине Решетиловки. Здесь я и нашел начальника штаба 38-й армии генерал-майора Виталия Николаевича Символокова. Мы с ним в тридцатых годах учились в Академии имени М. В. Фрунзе. Но пришлось временно забыть о старой дружбе. Я довольно сурово стал допытываться, почему штаб оказался в отрыве от своих войск. Символоков заявил, что штаб вышел из окружения не один. Вместе с ним прорвались 297-я стрелковая дивизия во главе с полковником Г. А. Афанасьевым и часть сил 37-й кавалерийской дивизии полковника Г. М. Ройтенберга. Остальные части кавдивизии и 97-я стрелковая дивизия полковника Ф. В. Мальцева, как потом выяснилось, отошли на правый берег реки Сула и заняли там оборону. Командующий фронтом 13 сентября подчинил их командующему 26-й армией.

Генерал рассказал, что самым трудным при выходе из окружения оказалось форсирование реки Псел.

— Переправочных средств никаких, а немцы прочно захватили все мосты. У нас колонна машин и подвод. Что тут делать? Решили ночной атакой захватить переправу. И захватили. Враг бесновался, но мы удерживали мост, пока не прошел последний боец. А потом взорвали его.

Сейчас штаб армии организует оборону на реке Псел, но сил пока очень мало. Символоков смог выставить лишь небольшие заслоны до села Великая Богачка, а дальше фронт прерывался. Таким образом, направление на Полтаву с северо-запада оставалось открытым. Штаб главкома направления и командующий 38-й армией принимают все меры, чтобы залатать бреши в линии фронта.

Мы обсудили, как лучше расставить войска. После этого я с разрешения маршала С. К. Тимошенко выехал в штаб направления, расположенный вблизи Полтавы. Там меня ознакомили с последней оперативной сводкой. Она была мрачной. Только основные силы 37-й армии в районе Киева и 26-я армия, занимавшая оборону по Днепру южнее и юго-восточнее города, продолжали еще прочно удерживать рубежи. В полосах обороны 21-й, 5-й и правофланговых дивизий 37-й армии наши войска под натиском превосходящих сил противника медленно отходили. Сплошного фронта уже не было, разрывы между армиями и корпусами увеличивались, и в них устремлялись вражеские соединения.

Армии северного крыла фронта напрягают все силы, чтобы сдержать противника на реке Остер. Жаркие бои идут за Нежин. Западнее этого города между Козарами и Козельцом фронт прорван, и в брешь вклинились соединения 6-й немецкой армии, которые в районе Кобыжча перерезали железнодорожную линию, связывающую Нежин с Киевом. Правофланговые соединения нашей 37-й армии отбивают атаки пехотных дивизий противника, наступающих вдоль шоссе Козелец — Киев. Враг старается обойти открытые фланги 5-й и 37-й армий. Отдельные соединения 5-й и 21-й армий уже несколько раз попадали в окружение. Командующий 21-й армией генерал-лейтенант В. И. Кузнецов доносит, что три его дивизии — 187, 219 и 117-я — с трудом сумели пробиться из кольца. В ожесточенных боях наши соединения тают. По существу, войска фронта отрезаны. Армии, давно не получавшие пополнений, теряют последние силы. 40-я армия, к примеру, насчитывает сейчас всего около пяти тысяч активных штыков, сотню орудий и десяток танков. Не лучше положение в 5-й армии. В дивизиях ее 31-го стрелкового корпуса, которым продолжал командовать генерал Н. В. Калинин, осталось в строю меньше двух с половиной тысяч активных штыков. И все же этим ослабленным соединениям каким-то чудом удается удерживать почти семидесятикилометровый участок фронта.

Мне показали донесение Кирпоноса в Генштаб и главкому направления. Оно заканчивалось словами:

«Фронт перешел к боям в условиях, окружения и полного пересечения коммуникаций. Переношу командный пункт в Киев, как единственный пункт, откуда имеется возможность управления войсками. Прошу подготовить необходимые мероприятия по снабжению армий фронта огнеприпасами при помощи авиатранспорта».

У меня защемило сердце. Возможностей добраться до штаба фронта становилось все меньше.

Утром 16 сентября меня вызвали к главкому направления. В кабинете находились С. К. Тимошенко и член Военного совета направления Н. С. Хрущев.

— Ну что, по-прежнему рвешься к своим? — спросил маршал.

— Так точно. В такое тяжелое время я обязан быть в штабе фронта. Поскольку все пути перерезаны, прошу разрешить вылететь самолетом.

Глядя на меня с явным одобрением, главком заговорил об обстановке на киевском направлении. Оперативное положение войск фронта с каждым часом ухудшается. Противник вчера находился в двух-трех десятках километров от штаба фронта. Вот-вот может полностью нарушиться управление войсками.

Медленно потирая пальцами виски, словно утихомиривая боль, маршал сказал:

— Сейчас мы делаем все, чтобы помочь фронту: стягиваем на Ромны и Лубны все силы, которые смогли собрать, в том числе усиленный танками кавкорпус Белова и три отдельные танковые бригады. Через несколько дней к нам подойдут дивизии Руссиянова и Лизюкова*. Этими силами мы попытаемся пробиться навстречу окруженным войскам фронта. Мы отдаем себе отчет, что разгромить две прорвавшиеся фашистские танковые армии мы не сможем, но создадим бреши, через которые смогут выйти окруженные войска. Вот цель наших ударов. Мы уверены, что в создавшейся обстановке Верховный Главнокомандующий разрешит Юго-Западному фронту отойти к реке Псел, поэтому и решили отдать сейчас приказ на организацию выхода из окружения. С минуту главком молча ходил по комнате.

— Сегодня же мы снова попытаемся переговорить с Москвой. Я надеюсь, что нам удастся убедить Ставку. А пока мы будем вести переговоры, Кирпонос и его штаб должны воспользоваться тем, что у противника еще нет сплошного фронта окружения.

Мне показалось, что после этих слов маршал словно сбросил с себя груз последних сомнений. Его выразительное лицо смягчилось, глубокие морщины на лбу разгладились. Чеканя слова, он продолжал:

— Доложите, товарищ Баграмян, генералу Кирпоносу, что в создавшейся обстановке Военный совет Юго-Западного направления единственно целесообразным решением для войск Юго-Западного фронта считает организованный отход. Передайте командующему фронтом мое устное приказание: оставив Киевский укрепленный район и прикрывшись небольшими силами по Днепру, незамедлительно начать отвод главных сил на тыловой оборонительный рубеж. Основная задача — при содействии наших резервов разгромить противника, вышедшего на тылы войск фронта, и в последующем перейти к обороне по реке Псел. Пусть Кирпонос проявит максимум активности, решительнее наносит удары в направлениях на Ромны и Лубны, а не ждет, пока мы его вытащим из кольца.

Я облегченно вздохнул. Появилась надежда, что не все еще потеряно.

Дав указания о порядке отвода и организации управления войсками в условиях выхода из окружения, главком сказал на прощание:

— Спешите, товарищ Баграмян. И пусть Кирпонос не медлит! Ваш перелет из Полтавы в район Пирятина обеспечит генерал Фалалеев.

Не теряя времени, я направился к командующему ВВС направления. Ф. Я. Фалалеев сказал, что уже выделил для меня скоростной бомбардировщик с опытным экипажем.

Казалось, все шло хорошо. Но меня смущало одно обстоятельство: такие важные полномочия, которыми наделил меня Военный совет Юго-Западного направления, не подкреплялись документами. Правда, приходилось учитывать, что самолет могут сбить, и совсем не желательно, чтобы такой документ попал в руки врага…

— — — — — — —

* 1-я гвардейская стрелковая и 1-я гвардейская мотострелковая дивизии.

Из-за непогоды мы смогли вылететь лишь на следующий день. Меня усадили в прозрачной башне стрелка-радиста, откуда открывается широкий обзор. Нас сопровождают два истребителя. Пройдя через линию фронта, они повернули назад. И тотчас над горизонтом появились черные точки. Летчик не стал сворачивать и на предельной скорости вел самолет на запад. Нам повезло. Мы проскочили сквозь заслон вражеских истребителей. Вот и аэродром Гребенка — пункт назначения. Встретили нас негостеприимно. С земли ударили зенитки. Огонь они прекратили лишь после серии сигнальных ракет, означавших: «Я — свой». Экипаж благополучно посадил самолет. Выбрались на землю. Видим, к нам изо всей мочи бежит человек.

— Что вы наделали! — закричал он еще издали. Подбежав, капитан с голубыми петлицами с трудом перевел дыхание.

— Что вы наделали?! Аэродром-то ведь заминирован! Нам оставалось лишь радоваться, что он был плохо заминирован.

Капитаном оказался летчик Артемьев, который в Гребенках являлся представителем командования ВВС фронта. Я попросил у него машину, чтобы добраться до штаба фронта. Нас обступили командиры и красноармейцы. Их молодые, обветренные лица выражали крайнее удивление: откуда и зачем прилетел генерал на их аэродром? (Это была одна из многочисленных фронтовых встреч, и я, конечно, никого не запомнил из своих собеседников на аэродроме. Но после опубликования моей книги «Город-воин на Днепре» среди откликнувшихся на нее читателей оказался кавалер многих боевых орденов старший лейтенант запаса Анатолий Федорович Майков. В своем письме он напомнил об этой встрече). Меня засыпали вопросами:

— Товарищ генерал, правда, что мы окружены?

— Что будем делать: отходить или драться?

Чувствовалось, что люди угнетены неясностью обстановки, но не страхом. Выглядели они спокойными, задорно подтрунивали друг над другом, острили удачно и неудачно, одним словом, вели себя так, как обычно ведут себя молодые люди, когда их собралось много.

Я попытался коротко ответить на их вопросы. Объяснил им, что наше высшее командование хорошо осведомлено о положении фронта и принимает все меры, чтобы помочь нам.

Вскоре подкатила машина. Я тепло попрощался со своими собеседниками.

Пусть читатель извинит меня. Вынужден несколько отклониться от последовательности изложения моих воспоминаний.

После выхода из печати первого издания этой книги я получил письмо от командира экипажа бомбардировщика, который доставил меня в расположение окруженных войск фронта. Из него я узнал некоторые подробности, связанные с перелетом.

Признаться, не раз в годы войны и после ее окончания меня беспокоила судьба этого замечательного экипажа. Мне очень хотелось узнать, сумел ли экипаж самолета выбраться из окружения, кто в него входил.

И вот сообщение: командиром экипажа был майор Павел Филиппович Симонов — командир эскадрильи 230-го скоростного бомбардировочного полка. Он участник войны в Испании, где совершил свыше 50 боевых вылетов против фашистов. На протяжении всей Отечественной Симонов героически сражался против немецко-фашистских захватчиков, на завершающем этапе войны командовал 955-м штурмовым авиационным полком. За боевые подвиги Павел Филиппович награжден восемью боевыми орденами и многими медалями. У него сохранилась летная книжка с лаконичной записью: «16 сентября 1941 года. Полет Полтава — Пирятин. Особое задание».

Штурманом в экипаже самолета тогда был капитан Бронников, стрелком-радистом — старший сержант Гостев. Они не дожили до радостного Дня Победы: осенью 1941 года оба героически погибли при выполнении боевого задания.

…Не без труда разыскал я штаб фронта, разместившийся на хуторе Верхояровка, севернее Пирятина. Генерал Тупиков стиснул меня в объятиях.

— А! Наш блудный сын наконец-то вернулся! Глядя на его осунувшееся лицо, глубоко запавшие, но по-прежнему живые глаза, я подумал, как хорошо, что с этим умным и сердечным человеком мы так крепко сдружились.

Тупиков поведал о своей беде. Когда Ставка запретила отвод войск, он решил послать подробное донесение о состоянии фронта с выводом, что удерживать Киев дальше нельзя. Кирпонос отказался подписывать эту телеграмму. Она пошла в Москву за подписью начальника штаба фронта. На следующий день из Генштаба пришел ответ. Тупиков обвинялся в паникерстве, в необъективной оценке событий. Он все еще сильно переживал по этому поводу. Когда я ознакомил его с новым приказом главкома, Тупиков воспрянул духом:

— Значит, я прав! — И заторопился: — Едем к командующему! Нужно спешить. Если мы будем медлить, кольцо окружения станет таким прочным, что его уже будет не разорвать.

Командование фронта расположилось в роще в нескольких километрах от штаба. Мы отправились туда на машине. В пути генерал Тупиков рассказал мне, почему они не смогли перенести командный пункт фронта в Киев. Вражеские соединения, прорвавшиеся в стыке 5-й и 37-й армий в районе Кобыжча, перехватили дороги. Посланные вперед подразделения полка связи погибли. Пришлось командный пункт перенести сюда, в Пирятин.

Добирались мы очень долго. Дорога была сплошь забита машинами, обозами, передвигавшимися колоннами тыловых частей и учреждений.

У генерала Кирпоноса мы застали Бурмистенко и Рыкова. Я доложил о распоряжении главкома. Кирпонос долго сидел задумавшись.

— Михаил Петрович, — не выдержал Тупиков, — это приказание настолько соответствует обстановке, что нет никакого основания для колебаний. Разрешите заготовить распоряжение войскам?

— Вы привезли письменное распоряжение на отход? — не отвечая ему, спросил меня командующий.

— Нет, маршал приказал передать устно. Кирпонос, насупив густые брови, зашагал по комнате. Потом сказал;

— Я ничего не могу предпринять, пока не получу документ. Вопрос слишком серьезный. — И хлопнул ладонью по столу: — Все! На этом закончим.

Наступило молчание. Тупиков хотел что-то сказать, но Кирпонос опередил его:

— Василий Иванович! Подготовьте радиограмму в Ставку. Сообщите о распоряжении главкома и запросите, как поступить нам.

Вечером 17 сентября в Москву была отправлена радиограмма следующего содержания:

«Главком Тимошенко через заместителя начальника штаба фронта передал устное указание: основная задача — вывод армий фронта на реку Псел с разгромом подвижных групп противника в направлениях на Ромны, Лубны. Оставить минимум сил для прикрытия Днепра и Киева.

Письменные директивы главкома совершенно не дают указаний об отходе на реку Псел и разрешают взять из Киевского УР только часть сил. Налицо противоречие. Что выполнять? Считаю, что вывод войск фронта на реку Псел правилен. При этом условии необходимо оставить полностью Киевский укрепленный район, Киев и реку Днепр. Срочно просим Ваших указаний».*

Не без труда передав эту радиограмму, мы с генералом Тупиковым в раздумье склонились над картой, на которой были нанесены последние данные обстановки. Мне, оператору, накопившему уже некоторый опыт, эта карта говорила многое. Войска наши бились внутри овала, вытянутого с севера на юг. Сплошной линии фронта не было. Всюду зияли, как раны на живом теле, огромные бреши, свидетельствовавшие о том, что на тех участках уже некому встать на пути врага. А где еще тянулась красная линия наших войск, что там? Последние боевые донесения гласят: там идут бои не на жизнь, а на смерть.

— Никак не возьму в толк, почему так упорствует Ставка, — проговорил Тупиков. — Хотя… — Он провел карандашом но карте. — Даже нам ведь трудно судить, что творится на том или ином участке. По карте выходит, что стоит там армия с корпусами, дивизиями, можно подумать — сколько сил! А на самом деле от некоторых дивизий почти ничего не осталось, по существу, только номера… Но мы все еще считаем их дивизиями и ставим им соответствующие задачи. А перед начальником Генерального штаба лежит карта огромного — в две тысячи километров фронта. Обозначены на ней не десятки, как у нас, а сотни дивизий. В Москве еще труднее определить истинные силы на том или ином участке. А может быть, Москва все знает, но какие-то очень важные причины побуждают ее требовать от нашего фронта невозможного…