Иван-Царевич и С.Волк

Из воздуха Ярославна ловким жестом заправского фокусника выхватила золотое яблочко с рубиновым бочком ("То самое!") и, как мастер-крупье единственного, но подпольного казино Лукоморья, куда однажды он увязался тайком за старшими братьями, покатила его по тарелке. К слабому удивлению царевича (после утренней прогулки по двору немало усилий надо было приложить, чтобы удивить его сильно) оно продолжало кататься по краешку блюда и через минуту, и через пять, и дальше... Волк сидел, поглядывая на приготовления с неподдельным равнодушием, из чего царевич заключил, что все это ему видеть далеко не впервой. И тщательно принял такой же скучающе-безразличный вид.

– Ну, рассказывай, Иванушка, что найти ты хочешь, – обратилась к нему Ярославна.

– Жар-птицу, – осторожно ответил царевич.

– Где живет, страна, город и тому подобное – знаешь?

Иван отрицательно покачал головой.

– Ничего, и так найдем, – весело подмигнула Ярославна. – Память хорошая?

– Хорошая, – подтвердил царевич.

– Вот и хорошо. Смотри и запоминай. Второго раза может не быть – вещица это капризная.

И она, поводя руками над зеленой тарелкой, начала приговаривать:

"Солнце садится, день степенится, свет убывает, ночь наступает, а я к окну подойду, занавесь руками разведу. На севере – Урион-звезда, на западе – Скалион-звезда, на юге – Малахит-звезда, на востоке – Сателлит-звезда. Как Сателлит-звезда по небу катится, на землю глядит, так и я в зеленое блюдо гляжу, увижу там все, что скажу. Покажи мне, блюдечко, Жар-птицу. Тамам!" – почти выкрикнула ведьма последнее слово, и в тот же миг дно тарелки просветлело, стало прозрачным, как будто облака рассеялись, и на нем показался глаз. Глаз был круглый, черный, блестящий и смотрел прямо на царевича не мигая. Точно так же, круглыми немигающими глазами, таращился Иван на это явление. Ярославна, кажется, сделала какое-то движение, потому что глаз стал уменьшаться, и тарелка показала, что он принадлежал ослепительно-красивой (и просто ослепительно-ослепительной) птице. По ее золотому оперению то и дело пробегали белые, голубые, рубиновые и зеленые искры, сталкиваясь, смешиваясь и снова разбегаясь, как играет бриллиант на ярком солнце, и от нее исходил свет, как будто были зажжены тысячи свечей (царевич быстро прикинул уровень освещенности, интенсивность свечения, и по формуле вышло – восемнадцать тысяч четыреста девяносто две и семь огарочков).

Изображение все уменьшалось, и теперь можно было хорошо разглядеть и точеную стройную шейку невиданной птицы, и изумрудный хохолок на маленькой головке, и невероятный у такого миниатюрного существа огромный хвост-опахало, каждое перо которого как будто заканчивалось драгоценным камнем чистейшей воды, который переливался и сверкал каждой своей гранью от блеска самой птицы.

– Вот это да-а-а!!! – вырвалось у кого-то, и что-то с грохотом упало, и наверное, даже разбилось, но Иван не повернул головы – настолько невозможно было для него оторвать глаз от открывшегося его взору чуда, и даже бившаяся где-то в глубине мозга мыслишка:"Приключения лукоморских витязей", страница три тысячи четыреста девятнадцатая, королевич Елисей и деревья-людоеды..." не смогла в этот раз завладеть его вниманием.

Боковым зрением он снова поймал какое-то движение, и картинка стала уменьшаться еще больше. Теперь стали видны диковинные деревья, каменные стены с причудливой росписью, стрельчатые окна с витыми решетками... И только сейчас Иван осознал, что все это время в избушке довольно громко бубнил чей-то гнусавый бесстрастный голос, и одновременно другой – тихий, но выразительный – нараспев выговаривал непонятные слова.

– ...и с тех пор Жар-птица находилась в садах королевской фамилии Мюхенвальд постоянно, под неусыпной охраной, дабы не искушать более похитителей. В самом начале своего правления его королевское величество Шарлемань Семнадцатый приказал вместо старых тесных клеток сделать новую, из чистого золота, и изукрасить ее драгоценными камнями в местах соединения прутьев, чтобы была она достойна той, для кого предназначалась, и куда чудо-птица могла бы укрыться при наступлении ночи или непогоды. На изготовление этой клетки ушло одиннадцать месяцев, пятьдесят килограммов чистого золота, двести девяносто шесть драгоценных камней из фамильной сокровищницы Мюхенвальдов и шестьдесят пять мастеров...

Вдруг дно тарелки засветилось голубоватым светом, голоса резко оборвались, зазвучала и тут же умолкла музыка, и показалось мордастое лицо мужчины неопределенного возраста с приклеенной пеньковой бородой, одетого в костюм лукоморского крестьянина (вернее, в то, что он, наверное, считал костюмом лукоморского крестьянина – красную рубаху навыпуск, подвязанную веревкой, штаны в мелкую красно-зеленую полосочку, красные сапоги и красную же шапку с отворотами. Сразу было видно, что к Лукоморью он никогда не подъезжал и близко, по крайней мере, последние 60 лет – а иначе бы знал, что после того, как лукоморские купцы проложили Великий Муаровый Путь в Вамаяси и Шатт-аль-Шейх, костюмом лукоморского крестьянина стали вышитые туфли без пяток, но с загнутыми носами, черные муаровые кимоно до щиколоток, с золотыми драконами, и конусообразные соломенные шляпы/чалмы – по выбору деревенского старосты. На полевые работы надевались полосатые стеганые ватные халаты, гэта и тюбетейки.).

Ряженый, масляно улыбнувшись и заговорщицки подмигнув, обратился прямо к Ивану: "Наша продукция производится из экологически чистого материала! Это ручная работа!" – руки он при этом демонстративно прятал за спиной. – "Она дешева и удобна в носке! Наши традиции и передаваемые от отца к деду секреты мастерства делают ее единственной в своем роде! Надев ее, вы поймете, что такое истинное удовольствие! Угадайте, что это?" – и, не дав озадаченному Ивану ни единого шанса, сунул ему что-то, что раньше держалось за спиной, чуть ли не под нос.

– "Лапти мягкие, деревенские! В них выросло все Лукоморье!"

Не успел ошарашенный царевич опомниться, как назойливый мужичок пропал. Вместо него на дне тарелки появились две худосочные девицы в сарафанах и кокошниках, густо нарумяненные свеклой и с бровями, подведенными угольком (свекла тушилась тут же, на угольках). У одной девы была сковородка с коричневой ручкой, у другой – с красной. Масло вперемежку со свекольным соком яростно шкворчало и брызгалось в разные стороны, обильно орошая поварих с ног до головы. В следующую секунду сковородки пропали, а красны (уже в буквальном смысле этого слова) девицы с негодованием взирали на свои испорченные наряды и прически. "Опять эти пятна!!! А посмотрите, на что стали похожи мои волосы!!!" – синхронно-патетически начали они срывать с себя уборы. Недоумение Иванушки резко сменилось глубоким интересом, шея вытянулась, глаза округлились, рот приоткрылся.

– Ах, чтоб тебя! – с сердцем выдохнула Ярославна и махнула над тарелкой рукой. Дно погасло. Видения пропали.

Иван почувствовал, что краснеет.

– А-а... это... м-м... когда.. Что это было?.. После птицы?

Ярославна пожала плечами.

– Одни говорят, что эта модель несовершенна, и поэтому заданное изображение сбивается на то, что, может, в этот момент запрашивют другие. Василиса утверждает, что это просто помехи. А я считаю, что при определенных условиях тарелка просто ловит отражение других миров. Но ни у кого нет никаких доказательств, и поэтому каждый волен думать, что он хочет. Но в любом случае, эта дребедень зарядила до самого вечера, а может и на всю ночь. Ты успел понять, где находится Жар-птица? И не забыл ли? – ведьма насмешливо стрельнула на царевича глазами.

– Нет, – Иван был занят разглядыванием с попутным выковыриванием чрезвычайно интересного сучка в столешнице, но мог бы почувствовать этот взгляд и на другом конце леса.

Ярославна позаботилась бы об этом.

– Что – "нет"?

– Не усп... То есть, не забыл. Успел. Ну, конечно же я знаю, где это! Абсолютно. Точно. Это в М-м... Нет, в П-п... Нет, в Стр... Нет же!.. Тьфу ты, опять запамятовал... Да как же там его... Тамерланд... Патерланд... Диснейланд... А, вспомнил!!! Вондерланд! Это рядом с нашей западной границей. Если ехать все дальше по той дороге, по которой я ехал сначала, то туда можно добраться через десять дней. Это государство к столице Лукоморья находится ближе всех. То есть, это Лукоморск находится к нему ближе всего. То есть, нет. В смысле, они... это... Мы его в прошлом году с наставником Олигархием проходили. То есть, и его тоже. А еще... – Иванушка вдруг смутился своего неестественного многословия. Вернее будет сказать, смутился еще больше. – Ну, это, наверно, неинтересно вам будет... Это, наверно, все знают... Про язык там... Про правителя... Обычаи... А то, что мы видели – это знаменитые висячие сады Мюхенвальда – первый этаж был построен Шарлеманем Первым, это у них традиция такая – всех кронпринцев называть Шарлеманями, и каждый последующий Шарлемань пристраивает теперь по этажу к уже существующему саду, это тоже традиция, и поэтому там уже накопилось... – Иван наморщил лоб и со страдальческим видом начал шевелить губами, углубляясь в вычисления.

– Семнадцать этажей, – ласково подсказала Ярославна.

"Точно, ведьма", – затряс головой царевич.

– Вот, и еще там собраны семнадцать тысяч четыреста девяносто два вида известных растений со всего мира и шестьсот три неизвестных. Там даже есть... есть... этот, как его... ну, этот... А, опять забыл. Я его все время забываю. Просто когда королевич Елисей на странице две тысячи двести первой попадает в такой сад, занесенный туда ураганом вместе со своим дворцом, и...

– Выходим завтра утром, – подытожил Сергий.

– Вылетаем, – поправила его Ярославна.

– Как, и вы тоже?.. – испугался царевич.

– Я вас только провожу. До первой деревни, где вы сможете купить лошадей.

При слове "лошадь" царевич болезненно вздрогнул и украдкой дотронулся до пониже спины. Несмотря на лесное волшебство, воспоминания о прелестях продолжительной верховой езды были живы в нем как никогда. Но выбора не было, со вздохом вынужден был признать Иванушка. Или они едут верхом, или им до этого Вондерланда...

И тут до озабоченного предстоящей дорогой сознания царевича пробился смысл только что услышанного.

– ВЫЛЕТАЕМ?!...

* * *

Когда царевич проснулся, продрал глаза и очень осмотрительно вышел из избушки (ее ножки были покорно поджаты), проворные Руки уже ловко укладывали их багаж в огромное корыто, а ближайшая пара Голов начальственно на них покрикивала. При появлении Иванушки одна из Рук приветственно ему помахала, а первая слева голова оповестила:

– Ярославна с брательником на куфне вас завтракать ждуть, оне велели вам умыться и тудыть подходить, – и занялась дальше отдачей распоряжений, перекидываясь с первой головой справа грубоватыми шутками.

– П-понял, – не сводя на всякий случай с голов взгляда, подтвердил царевич и боком двинулся к умывальнику, но тут же обо что-то споткнулся и вытянулся на траве во весь рост. Падая, он успел заметить, как под избушку быстро втянулось нечто желтое, морщинистое, бревноподобное.

Подножка!

Отряхиваясь и бормоча что-то не совсем лестное о курицыных детях, царевич, не оборачиваясь более, поспешил на кухню, и не мог видеть реакцию Ярославниных слуг. Да, может, оно и к лучшему.

Когда с завтраком было покончено, грузо-пассажирская эскадрилья Ярославны в полной готовности к отлету была построена на дворе перед избушкой. На правом фланге горделиво красовалась добротная вместительная ступа с прислоненным лохматым помелом. Далее следовали два внушительного вида бочонка, распространявшие вокруг себя неповторимый запах свежеструганного дерева и, наконец, два корыта большой грузоподъемности с накрепко принайтованным имуществом Ивана замыкали построение.

Иван остановился и вопросительно взглянул на Ярославну.

– Твоя бочка вторая от ступы, – неправильно истолковав его заминку, подсказала та.

– Н-нет, я просто хотел... Ну, да, конечно... Нет, то есть, я хотел спросить – это что, все полетит? В смысле, я знаю, что бабки-ежки... То есть, ведьмы, я хотел сказать, извините, летают на помеле. Или в ступах. Про это я читал. И в "Приключениях лукоморских витязей" на странице пятьсот седьмой, когда Елисей... – перехватив выразительный взгляд Серого, Иван осекся и быстро закончил: -... но корыто?!

– А что тебя смущает? – поинтересовалась Ярославна. – Заклинание полета всегда одно, хоть для ступы, хоть для бочки, хоть для стакана. Если вылетает группа, ведомая одним человеком, оно слегка изменяется, вот и все. А что касается нашего обоза, – и она кивнула на выставку домашней утвари на дворе, – У тебя во дворце ведь тоже, наверняка, есть и скакун-иноходец, и ломовой коняга, и кляча водовоза. И все они хороши для своих целей. И, кстати, – вспомнив о чем-то, она выудила из кармана кулек из промасленного пергамента и подала его Ивану, – Вот, держи, не теряй.

– Это еще зачем? – искренне не понял тот.

– Взлетим – может, поймешь, – ухмыльнулся Серый, – А не поймешь – твое счастье.

– Ты не смущай вьюношу, – вмешалась ведьма. – Это если нехорошо тебе будет. На лету до меня ведь не докричишься, остановки только на обед и ужин со сном, так что, не стесняйся. Ты в первый раз летишь, и ничего постыдного здесь нет. В воздухе ведь всякое бывает – вон, по земле ездишь – и то порой приключений не оберешься, а тут...

Иван явно стал на оттенок бледнее.

– Не боись, царевич, – сверкнув белозубой улыбкой, Серый дружелюбно хлопнул Ивана по плечу.

Иванушка взвился, как ужаленный. Так Серый считает, что он испугался!!! Да как он может!!! Я!!! Царевич!!! Лукоморский витязь!!! Чудо-богатырь!!! Испугался!!!

Ну, подумаешь, чуть-чуть.

Ну даже если и не чуть-чуть, если честно-то. Ну и что?!

Неужели это так заметно?...

И совсем не обязательно было об этом говорить вслух.

А Серый уже деловито проверил ремни, которыми вещи были привязаны и ловко запрыгнул в один из бочонков. Царевич демонстративно распрямил плечи, выпятил грудь, выставил подбородок вперед и сделал то же самое.

С пятого захода ему удалось добиться того, что бочка при этом не падала.

С шестнадцатого – чтоб бочка не падала при попытке перевернуться с головы на ноги.

Красный как рак от смущения и злости, потный и растрепанный, мысленно проклиная самыми страшными известными ему словами ("гнусные, мерзкие, отвратительные...") все бочки, Ярославну, Серого, Жар-птицу, прадеда, которому пришла в голову идиотская мысль посадить в дворцовом саду эту дурацкую яблоню с золотыми яблоками, а также себя самого, Иван высунулся из бочки чтобы глотнуть немного свежего воздуха и украдкой скосил глаза на Ярославну и Волка. Удивительно, но они так, казалось, были увлечены разговором друг с другом, что даже не обращали не малейшего внимания на его экзерсисы.

Даже слишком увлечены. И в глубине сконфуженной, готовой к яростному отпору при тени малейшей насмешки души царевича шевельнулась робкая признательность. И вместо наглой, глупой, вызывающей фразы, зародившейся в его голове во время позорного кувыркания как возможный ответ на вероятную издевку, у него вырвалось нерешительное:

– Ну, я готов...

Длился второй час полета. Позади осталась полянка с избушкой Ярославны, энергичные руки помахали им вслед и занялись прополкой грядок с морковкой, нахлынула и потихоньку уползла куда-то в район солнечного сплетения тошнота, бесконечные верхушки деревьев, одинаковые сверху (впрочем, и снизу тоже; для Ивана все деревья делились на три породы – елка, береза и ни то, ни другое) успели надоесть в первые десять минут, и теперь царевич сидел, нахохлившись, на дне бочки и страдал от невозможности вытянуть ноги.

"В принципе, если сравнивать с путешествием верхом или даже пешком, полет – не такой уж и плохой способ передвижения, особенно на большие расстояния," – рассуждал Иван, напрочь забыв, что еще пару часов назад он был также твердо убежден совершенно в обратном, – "Но только теперь мне становится понятным, почему он не получил широкого распространения среди людей. Конечно, нам, лукоморским витязям, не привыкать, мы и не такое видали, мы привыкли смеяться трудностям и опасностям прямо в лицо, но простые люди – это другое дело, хотя для путешествий по Лукоморью или в другие страны, например, для купцов, или послов, или... ну, или там для еще кого, лучше и не придумаешь... Это ж в три раза быстрее получается! Вот если я бы был царем, ну или хотя бы наследником престола, я бы тогда, пожалуй, приказал придумать что-нибудь такое же, но только посовершеннее. Ну, во первых, попросторнее. Значительно. И чтобы летать там могли несколько человек, чтобы было с кем поговорить в дороге. И чтобы на полу подушки лежали. А еще лучше, диваны стояли. Или кресла. И чтобы навес какой-нибудь был, на случай дождя." – Но потом ему пришло в голову, что дождь может быть и косой, и он мысленно добавил: "А окошки застекленные." Потом свое мнение высказал желудок, решивший что, пожалуй, съеденного завтрака до обеда не хватит, и Иван продолжал: "А также при пассажирах должен бы был состоять челядинец специальный, который бы их пирожками обносил. В смысле, кормил. И поил тоже." Но остывшие после долгого пути пирожки и холодный чай царевичу не показались достаточно привлекательной перспективой, и он тут же к мысленному проекту решительно добавил переносную русскую печь и повариху к ней.

Несколько больше сомнений вызвало возможное наличие нужного чуланчика, который все-таки был принят в конце концов с той поправкой, что при перелете над населенными пунктами он будет закрываться челядинцем-разносчиком.

"А все же, если целый день лететь, а то и несколько, то скучновато может быть," – нашел царевич новый изъян в своем детище. – "Пожалуй, надо там будет держать скоморохов команду, песельников и сказителя с гуслями. И запас продуктов и для них тоже. Тогда клети нужны будут, хоть как крути... И людская. Хм, тогда места еще побольше надо. Да это у меня уже целая изба получается! Хотя, ну и что, что изба.

Очень даже и хорошо это. И назову я ее тогда... Назову я ее... Как бы это ее половчее назвать... Чевой-то не придумывается. Ну, да ладно. Потом придумаю."

Но тут сомнение закралось в голову Ивана, и он встревожено и озабоченно заскреб в затылке. "А если волшебство откажет в воздухе? Тогда что? Ага! Придумал! Надо управляющему повыше летать приказать, а всем пассажирам метлы выдавать, как у бабок-ежек, перед началом полета, чтобы в случае чего они на них сели – и пошел через дверь по одному!"

Услужливое воображение Ивана нарисовало ему самого себя с помелом промеж ног на пороге стремительно несущегося книзу его неопознанного летающего объекта, а рядом – необъятного как Родина, бледного, с выпученными глазами боярина Бориса, старейшего Думы, с метлой и супругой своей Федосеею в вытянутых трясущихся руках. Нет. Что-то во всем этом было неправильно, и царевич с раздражением вымарал эту картину из мыслей. "Не будем об этом. Подумаем лучше, как же я все-таки ее назову. "Летающий дом"? "Изба летающая"? "Летный дворец"? Во! Есть! Назову-ка я ее "Изба самолетная"! Такое даже королевичу Елисею не снилось, хотя, если быть справедливым, то на странице тысяча четыреста пятнадцатой... А вообще-то, нет. Все равно не то. Вот. А делать такие, окромя как царским казенным заводам, запретить, а за полет золотом платить. Тем, кто согласится," – и, поразмыслив над этим предложением, честный Иван со вздохом добавил: "Да только какой же дурак по своей воле туда полезет. Ну, разве только мы, витязи Лукоморья..."

* * *

На закате караван приземлился на лесной полянке, заложив предварительно такой вираж, что расслабившийся и ничего не подозревающий царевич едва не вылетел из ненавистной бочкотары головой вниз. Впрочем, сама посадка прошла на удивление мягко, и о том, что они уже сели Иван догадался только тогда, когда через край заглянула слегка взлохмаченная голова Серого и изрекла: "Приехали. Конечная." Радостного события не смогла испортить даже привычно перевернувшаяся бочка, и Иван с наслаждением растянулся на восхитительно мягкой и душистой траве во весь рост, обняв руками земной шар. "А снится нам трава, трава у до-ома..." – в экстазе зазвучали в голове с детства знакомые строки, внезапно приобревшие совершенно новое, глубокое значение, а блаженная (идиотская) улыбка, расплывшись, заняла все доступное место на измученном угрозами приближения морской болезни лице Ивана.

Идиллическая картина возвращения блудного сына к матери-земле была прозаически нарушена воткнувшимся у самого царского носа топором.

Вслед за топором к царевичу вразвалку приблизились его новые сапоги.

Иван обиженно поднял вопрошающий взгляд.

– Я иду на охоту, Ярославна готовит ужин, а тебе остается хворост, – изложил суть дела Волк. – Возражения, поправки есть?

Было ли это из-за наступающих сумерек, или на самом деле, но Ивану показалось, что цвет лица Волка тоже несколько далек от идеального. Возможно, это объясняло и необычную краткость отрока.

Иван подумал, отрицательно качнул головой и стал медленно и осторожно принимать положение "на четвереньках", и только после этого – "стоя вертикально, плюс-минус десять градусов в любой данный промежуток времени". Минут через пять, после того, как он уже смог твердо занять позицию под углом в девяносто градусов к поверхности земли, он рискнул наклониться, подобрал топор и неестественно твердым шагом направился в лес.

В лесу было тихо и прохладно, пахло грибами и сыростью, а зарождающиеся из ниоткуда молочные клубы тумана придавали всему оттенок нереальности. Понятия пространства и времени теряли здесь свои традиционные значения, растекаясь и перемешиваясь с туманом. "Как во сне," – подумалось царевичу, – "когда хочешь рассмотреть поподробнее что-нибудь, но стоит приглядеться, как все расплывается перед глазами, ускользает, и видишь, что на самом деле там ничего нет, и не было..."

Что такое хворост, царский сын представлял весьма смутно, но у него создавалось такое впечатление, что это каким-то образом имеет отношение к деревьям, а раз ему был выдан топор, то значит этот хворост или очень большой, и его придется измельчать прежде чем собрать, или это все-таки какая-то часть дерева, и его придется сперва от него отделить. И в том, и в другом случае этот хворост должен был быть чем-то специфическим, а иначе его просто нарубили (насобирали?) бы прямо у полянки. Оставалось только вычислить, что же это именно такое, где его берут, и приступить к выполнению задачи – отошедший от дневных полетных испытаний желудок вежливо, но настойчиво стал напоминать, что вообще-то сейчас уже время ужина.

Иван продолжал двигаться вперед, раздвигая перед собой жиденькую поросль и туман, доходившие ему до пояса, и беспомощно окидывая взглядом окружающий его лес. Ничего такого, при виде чего сразу стало бы понятно, что это именно хворост, и ни что иное, на глаза по-прежнему не попадалось. И несмотря на титанические усилия припомнить что-либо подобное из приключений лукоморских витязей, на ум ничего адекватного не приходило. Каждый раз, когда королевичу Елисею случалось ночевать одному в лесу, ему или попадалась избушка (с разбойниками, с Бабой-Ягой, с красной девицей, с тремя поросятами и так далее), или на весьма удобной (без признаков сырости и тумана) полянке уже горел готовый костер, разожженный предусмотрительными путниками (разбойниками, Бабой-Ягой, красной девицей, тремя поросятами). В принципе, разбойник, Баба-Яга (она же красна девица) и три поросенка (в багаже) были в наличии, но все равно так, как у Елисея, почему-то никак не получалось.

Несколько раз Иван пробовал начинать что-то рубить или на ощупь собирать под ногами, но каждый раз перед ним вставал неразрешимый вопрос – а хворост ли это?, и он в растерянности прекращал всякую деятельность.

Так прошло еще полчаса. И царевич наконец решился. Отчаянно размахивая топором, он обрубил все ветки на высоте человеческого роста на первой попавшейся не-елке и не-березе за какие-то сорок минут, сгреб их в охапку, развернулся и направился к лагерю.

Быстро темнело. Туман густел с каждым шагом, становясь все материальнее и по плотности уже напоминая взбитые сливки или воздушный крем. "Откуда же он берется?" – размышлял Иван, безуспешно стараясь отвлечься от мыслей о том, что Ярославна приготовит на ужин. Насколько хорошей была успеваемость юного наследника престола по литературе, истории и географии, настолько жалкими были его познания в естественных науках. Они не казались ему такими же увлекательными, как его любимые дисциплины, а практического применения умению отличать липу от осины или знакомству с анатомией майского жука лукоморский витязь Иван не находил, и поэтому вызубренные по принципу "сдать и забыть" знания не задерживались в монаршей голове надолго.

Вообще-то, Ванюша был никогда не против подпитать свою эрудицию чем-нибудь интересным или полезным, но не такой ценой.

Теперь он понял, откуда берется туман.

Туман берется из реки, которая на данный момент неторопливо просачивалась в его сапоги.

Когда он уходил из лагеря, никакой воды, кроме как в глиняном кувшине в багаже, поблизости не было.

Значит, он заблудился.

Опять.

Сейчас молочно-белые и такие же прозрачные клубы тумана поднялись еще выше и накрыли царевича с головой. Недолго думая, он начал звать на помощь, но с таким же успехом он мог кричать в подушку – звук затухал еще при выходе изо рта, и Ивану начинало казаться, что он попросту оглох.

"Главное – не паниковать," – приказал он сам себе, нащупывая на всякий случай за поясом рукоятку топора. Хоть он оказался там, где и должен быть. Медленно ступая задом наперед, царевич выбрался из воды на берег и остановился. Немного подумав, он бросил охапку веток на землю, сложил ладони рупором и снова заорал: "А-уууууууууу!". И в этот раз ему почудилось, что откуда-то издалека (или не очень?) до него долетел ответный крик.

Иван не поверил своим ушам, набрал полную грудь воздуха пополам с туманом и взревел: "Сергий!!! Ярославна!!!"

В реке что-то испуганно булькнуло, а справа тут же донесся ровный сильный женский голос. Слов было не разобрать, и из-за тумана было даже похоже, что женщина как будто пела, но Ванюша сразу понял, что это Ярославна его ищет, и не разбирая дороги (не то чтобы эта дорога вообще была, или имелась возможность ее разобрать) он бросился в направлении голоса. Из головы его вылетели все мысли, как будто их там и сроду не было, а осталась одно только непреодолимое желание как можно скорее добраться до источника этого божественного голоса в тумане, туда, где его ждало спасение, блаженство, радость... счастье... забвение... забвение... забвение...

Голова его кружилась, и он уже не понимал, где он находится, где вода, земля, небо, лес, туман – да и какая разница! – он летел на крыльях восторга, в голове у него был такой же туман, и он ощущал себя одним целым с ним, с ночью, с рекой, – он был счастлив, и счастье переполняло его, и ему хотелось срочно поделится им с кем-нибудь, пока оно не разорвало его на кусочки, но и тогда он бы был счастлив как никогда в своей короткой жизни, потому что он слышал этот неземной голос и приближался к нему с каждым взмахом крыльев.

О-го-го-го-го-го-го! Я лечу-у-у-у!!! Смотрите все – я лечу!!! ЛЕЧУ!!! Смотрите! Скорее смотрите – Ярославна, Серый, я л...

Чьи-то сильные руки обхватили его вокруг талии, волшебный голос умолк, очарование мгновенно растаяло, и Иванушка с ужасом обнаружил, что стоит по пояс в холодной воде, а от человека, прижимающего его к себе, исходит мощный запах водорослей и рыбы.

Царевич внезапно почувствовал, что желудок его превратился в огромный комок льда, а сердце, пропустив удар, оторвалось от насиженного места и пребольно ухнуло в правую пятку.

Русалка.

Иван вспомнил все. Русалки – зеленые женщины с рыбьими хвостами, которые пением заманивают по ночам одиноких глупых доверчивых путников в воду и там их топят. Или душат? Или обгладывают заживо? Или все и одновременно?...

Стоп. Я знаю, что делать. На странице девяносто восьмой, где королевич Елисей вот также ночью встретился с кровавой водяницей на проклятом болоте один на один, он смог спастись, орудуя...

Как будто прочитав мысли царевича, или саму книгу, русалка одним плавным скользящим движением вынула топор из-за кушака своей добычи и рассеяно кинула куда-то себе за спину. Звука падения Иван так и не услышал. Или туман поглотил его, или топор улетел так далеко...

Первая версия нравилась ему гораздо больше.

– Милана, плыви сюда, я с поклевкой, – когда русалка не пела, голос ее был властным, низким и с хрипотцой.

Значит, их было двое. Как минимум.

– Кто попался? – донесся откуда-то справа похожий голос, но понежнее.

– Лопух, – русалка пожала плечами. – Добыча моя, значит, тебе разделывать. Как договаривались.

– А я и не спорю, – обладательница второго голоса выступила из тумана по пояс в воде. Смутные очертания женской фигуры проступили лишь когда она приблизилась к ним почти вплотную, и снова в ноздри ударил резкий запах водорослей и рыбы.

Вторая русалка провела холодной рукой Ивану по лицу.

– Какой хорошенький...

Иван тихо порадовался, что сейчас ночь, причем туманная, и не видно, как он дико покраснел.

– Только не проси меня его оставить, – голос первой русалки звучал ворчливо, но непреклонно.

– Ну почему, Русана, пусть немножко поживет у нас, я буду за ним смотреть и...

– Нет-нет, и не упрашивай, – отрезала та, кого называли Русаной. – В прошлый раз ты так же говорила, обещала за ним ухаживать, убираться, а в итоге все пришлось делать мне, и в конце концов он все равно объелся червями и сдох. Только добро переводишь. Поплыли.

Все это время в душе царевича за доминирующую позицию боролись ужас и изумление. И теперь, пока они все еще были заняты, мутузя друг друга, на первый план, откуда ни возьмись, выскользнул здравый смысл и в немногих словах обрисовал Ивану его ближайшее будущее. В соответствии с продолжительностью будущего, многих слов ему просто не понадобилось.