Иван-Царевич и С.Волк

– И рог из слоновой кости с серебром!

– ...копье. А во след ему неумолимо двигался грозный Дихлофос, и от одного вида его даже в самые отважные сердца противников вселялся страх...

– Одессит! Золотая цепь с топазом! – отчаянный шепот из дальнего конца шатра.

– ...А что за неистовый воин рубится там, на правом фланге? Это юный, но очень богатый Тетравит, у которого в Иолке живет тетушка – хозяйка сорока домов мимолетной любви, двоюродный дядя разводит чистокровных коней для скачек, муж сестры...

– И узамбарская танцовщица!.. Две!..

– ...как бешеный лев налетел на врага, рубя мечом направо и налево...

Иван яростно скрипел пером по листам пергамента, которые только успевал подтаскивать почему-то примолкший и захромавший на обе ноги Хлорософ.

Так рождались герои.

Так создавалась история.

НЕУЖЕЛИ ВСЕ КНИГИ О ПОДВИГАХ СТЕЛЛИЙСКИХ ГЕРОЕВ ПИШУТСЯ ТАК?!...

К вечеру четвертого дня, когда в восьми новых дополнительных палатках Одессита уже некуда стало складывать дары, закончилось и зажигательное повествование о десятилетней осаде Трилиона.

Усталый Иванушка разминал сведенные судорогой пальцы правой руки. Демофон радостно улыбался и бормотал себе под нос, дирижируя пером, что-то ритмичное и длинное – очевидно, будущий шедевр. Хлорософ, набрав в рот воды на всякий случай, пыхтя упихивал исписанный за день пергамент в большой кожаный мешок.

Довольный Меганемнон подошел к старику и почтительно спросил:

– Нашел ли занимательной нашу эпопею многоуважаемый Демофон?

– Конечно, нашел, Одессит! – сухонькая ручка благодарно сжала мускулистую лапу старого царя. – Вот посмотришь – через месяца два-три после возвращения домой я издам в свет новую книгу, и самые лучшие писцы Стеллы почтут за честь переписать ее, а сказители – присвоить себе ее авторство! Такого эпического полотна не писал еще ни один стеллийский литератор! Родную историю надо беречь и лелеять, популяризировать и прославлять! Правда, про вмешательство богов вы мне так, почему-то, ничего и не поведали... Ну, да ничего! Вписать это – дело нескольких дней, не переживайте. А в остальном – замечательно, просто замечательно! Богатейший материал!

Главнокомандующий хотел было уточнить, что он не Одессит, но передумал, и просто приложил руку поэта к своему сердцу, или, по крайней мере, к тому месту, где оно, по идее, должно было располагаться под всеми изолирующими слоями брони, кожи и ткани.

– Я счастлив, – проникновенно промолвил он. – Ни я, ни мои воины никогда не забудут встречи с таким прославленным, гениальным творцом, любимцем муз, как вы, досточтимый Демофон. Увидеть вас, общаться с вами – все равно, что припасть к живительному источнику вечной мудрости!.. Приезжайте к нам еще... лет через десять... и клянусь, вы не узнаете этого места!

– Обязательно приеду! Только через десять лет у меня запланировано извержение вулкана в Гармонии, нашествие гарпий в Каллисте и небольшой, но очень интересный приграничный конфликт в Батакии, если оракул не ошибается, а вот через год я буду абсолютно свободен и, не исключено, что загляну и сюда.

– Когда бессмертному классику нашей литературы будет угодно готовиться к отплытию домой?

– Домой? – хитро переспросил старичок и игриво погрозил царю пальцем.

– Э, нет! Уж не думаешь ли ты, доблестный Одессит, что я уеду отсюда, так и не увидев открытия статуи Родоса? Или ты, о лукавый воин, хочешь лишить меня веселого праздника – народных гуляний, песен, танцев, цветов и вина рекой? Не для того мой внук Термостат три года работал над этим изваянием, чтобы я уехал, даже не взглянув на него! Хорошо, твой этот... царь... с постоянно постной физиономией... как его там...

Агамемнон?.. сказал, что внучок уже уехал на Мин, не дождавшись меня. Но открытие все равно состоится! Назначай день!

Меганемнон обреченно вздохнул, бессильно покачал головой и опустился на колени перед упрямым стариком.

– Но достославный Демофон! Я уже объяснял вам, что открытие статуи...

– Состоится завтра, ближе к вечеру, – уверенно закончил за него откуда ни возьмись появившийся Одессит и подмигнул Иванушке.

– ...И откуда ты собираешься брать такое количество мрамора, меди или, на худой конец, той же глины, а, скажи-ка мне, умник? – доносился через десять минут из штабной палатки голос Семафора. – Ты опозоришь нас не только перед Демофоном – через него ты ославишь нас на весь мир! Да и если бы у тебя все это было – кто сможет воздвигнуть гигантскую статую этого... этого... кого там? хомячка? меньше, чем за день, а? Или ты собираешься попросить о помощи бога оптического обмана, от которого ваши островные царьки, по их уверению, ведут свой род?

– Спокойно, Семафор, спокойно! Не надо так нервничать. Не беспокойся за нашу репутацию. А твою, ты знаешь, уже ничто не в силах испортить.

Из-за тонкой стены палатки раздалось взбешенное молчание человека, который не очень понял, осмеяли ли его перед всем военным советом, или сказали комплимент. Хотя, принимая во внимание, что прозвучало это из уст его давнего неприятеля Одессита...

– В самом деле, Одессит, – присоединился к нему голос Меганемнона. – Как ты собираешься сдержать обещание, столь неосмотрительно, на мой взгляд, данное нашему именитому гостю?

– Очень просто, царь. Мы рекрутируем всех плотников лагеря, и за полдня они нам сколотят из досок, прибывших сегодня утром с грузом, что угодно и кого угодно – морскую свинку, кролика, кошку – тем более, что наш уважаемый поэт не разберет различия и с трех шагов, даже если это будет, извините, шестиногий и трехголовый жираф.

– О, Одессит, как ты циничен!..

– О, Семафор, как ты глуп.

– Мы еще посмотрим, кто из нас глупее, – пробормотал тихо, но злобно невидимый голос за тонкой полотняной стенкой палатки.

– Земляки мои, не ссорьтесь же!..

– Квадрупед, миротворец ты наш, кто ссорится!.. Это всего лишь дружеская перебранка!..

– Ванадский шакал тебе друг, – прошипел тот же истекающий ядом голос.

– И после славной ночи доброго празднования мы отправим нашего Демофона и его доблестных писцов и телохранителей домой с добавочной порцией впечатлений, и через три – максимум, четыре месяца мы прогремим на всю Стеллу. Хлорософ! – гаркнул голос Одессита.

– Я здесь! – чуть не растоптав пристроившегося в укромном темном уголке за палаткой Иванушку, примчался адъютант командующего. – Сегодня обойди весь лагерь, отбери всех людей, владеющих топором и пилой, и пусть завтра, с самого раннего утра, они начнут сколачивать из всех имеющихся у нас досок статую... Чего там? Муравьеда?

– Белой мыши.

– Крота?..

– Лемминга?..

– Хомячка!

– Да, конечно, хомячка. А за ночь пусть перенесут весь стройматериал подальше от лагеря, километра за два, чтобы не слышно было стука. Поручи это сотне Семафора.

– Почему это именно моей сотне?

– Потому, что их очередь таскать доски из лагеря!

– Какая очередь?! Раньше мы никогда не таскали доски из лагеря!!!

– Тем более. Надо же когда-то и с кого-то начинать.

– Ты испытываешь мое терпение, о изворотливый Одессит.

– Спокойной ночи, о неспокойный Семафор...

Иван не стал слушать дальше и, стараясь не шуметь, направил свои стопы к следующему костру, вокруг которого сидели еще с десяток солдат.

К утру он надеялся обойти, наконец, всех, и окончательно выяснить, не появлялся ли здесь, как нагадала ему Монстера, его так давно унесенный ветром отрок Ликандр.

Семафор злобно глянул на фамильные серебряные песочные часы, погнутые в кармане тяжелой сороковкой.

Час ночи.

Все проклятые доски были уже перетащены, и теперь стеллийские виртуозы пилы и топора взялись за дело при свете факелов и костров.

На ходу вытаскивая обломанными ногтями из ладоней занозки величиной с шорную иголку, Семафор чувствовал, как бессильная ярость, в который раз уже за несколько часов, вскипает у него в груди.

– Достопочтенному Семафору не спится? – откуда-то из темноты лагеря прямо на него выскочил армейский старикашка-лекарь. – Бессонница? Вот, купи мое зелье – одна чайная ложка на стакан...

– Да отстань ты!.. – отмахнулся от него раздраженный воин.

– Очень хорошо действует! – не унимался Фармакопей. – Выпей пару глотков на сытый или голодный желудок – и через пять минут громом не разбудишь! А если две ложки на стакан – проспишь до обеда!..

– Слушай, дед, уйди от греха подальше, – угрожающе прорычал Семафор. – Без тебя тошно!..

– Ну, как знаешь... – разочарованно пожал плечами старичок и повернулся уйти, видя, что торговля не задалась.

И тут в нацеленный на страшную месть мозг Семафора пришла одна заманчивая идея.

– Эй, Фармакопей! – мощная рука, как выстрелив, ухватила старика за плечо. – Постой! Я передумал. А ну-ка, расскажи-ка, что за отраву ты продаешь тут честным людям...

Одессит довольный стоял на пригорке, скрестив руки на груди. Еще только время приближалось к обеду, а статуя была уже почти закончена. Последние штрихи приколачивались не спеша, но неотвратимо. Правда, среди тех, кто был не в курсе, что у самозваных скульпторов должен был получиться хомячок Родос, вышло небольшое разногласие, чуть не перешедшее в большую потасовку по поводу того, кто у них все-таки получился. Мнения варьировались от собаки до черепахи, но вперед вышел, предшествуемый непререкаемым авторитетом адъютантства у Одессита рядовой Хлорософ и разрешил все споры сказав, что это – коза. Одессит не стал их разубеждать. Какое это имело значение. Все равно завтра днем, после отъезда Демофона, это деревяное чудовище будет превращено в бараки, а все они оставят свой след в истории Стеллы как непобедимые герои, и со временем даже непосредственные участники этой нелепой осады забудут, как все было на самом деле, потому, что в книге будет написано совсем по-другому, и гораздо лучше, чем в жизни.

Со стороны лагеря донеслась божественная музыка – частые удары меча о медный щит – сигнал к обеду.

Рабочие, мгновенно побросав свои инструменты, с довольным гомоном стайкой заспешили на зов повара, и Одессит, кликнув адъютанта, хотел было присоединиться к ним.

– Эй, царь Ипекаки! – снизу на холм, с медным кувшином в руке, весело поднимался Семафор – любимчик войска.

– Ну, что тебе еще? – слегка поморщился Одессит.

– Просто день сегодня замечательный! – широко улыбнулся батакийский герой и радостно взмахнул рукой.

Жидкость в запотевшем кувшине незамедлительно хлюпнула, сообщив, что сосуд почти полон, а на улице сегодня жара, и сразу же стеллиандрам захотелось пить.

– Сегодня, в честь праздника, я купил в лавке доброго вина, отдав целых два золотых, чтобы отметить торжество с друзьями и помириться с врагами.

– Ты уже стучался в ворота Трилиона? – кисло поинтересовался Одессит.

– Нет, я имею в виду тебя, – смущенно покраснел Семафор. – Забудем наши распри. Мы оба бываем неправы, не так ли? Выпей со мной этого белого полусладкого, и забудем обиды, хотя бы сегодня!

– "Бойтесь батакийцев и дары приносящих", – с усмешкой процитировал Эпоксида стеллиандр.

– Да уж не боишься ли ты меня? – изумленно расширил глаза Семафор.

– Я? Тебя? Где стаканы, батакиец?

– У хорошего солдата меч, ложка и стакан всегда с собой! – ослепительно улыбаясь, Семафор ловко извлек из кармана три медных стакана.

– За наше здоровье, стеллиандры!

– За наше здоровье, – согласился Одессит и пригубил вино.

– Не перекисшее, и сахар в норме, – с важным видом знатока похвалил Хлорософ.

– Стоит двух золотых, – согласился Одессит, и одним глотком допил остаток.

Семафор хотел выпить с ними, но приступ натужного кашля одолел его, и он поставив свой стакан на траву и ухватившись за горло, согнулся пополам.

– Как, однако, жарко сегодня, – опустился расслабленно рядом со своим начальником Хлорософ. – Аж разморило чевой-то...

– Так бы и прилег... – с удовольствием растянулся на травке и Одессит.

– И поспал...

– И поспал бы... Да...

"Погодите немного," – украдкой ухмыльнулся Семафор, не переставая изображать туберкулезного больного при смерти.

Через три минуты, как и обещал Фармакопей при такой дозировке, оба стеллиандра, блаженно смежив очи, отошли ко сну.

Теперь оставалось только, пока никто не видит, осуществить вторую часть коварного плана отмщения.

В девятом часу деревянное существо, похожее на медведя неизвестной породы, предусмотрительно поставленное на колеса, пятьдесят солдат приволокли в лагерь и украсили гирляндами цветов.

Можно было его открывать, но нигде не могли найти Одессита.

Демофону, заботливо поддерживаемому под руки Трисеем и Ираком, не терпелось начинать, и Меганемнон решил не ждать, пока его пропавший товарищ по оружию соблаговолит отыскаться, и произнести приветственную речь самому, логично рассудив, что заслышав звуки музыки и пения Одессит, если он жив, прибежит сам. А если нет – то, тем более, ждать его не имеет смысла.

И праздник начался.

Вниманию живого классика и его секретаря, усаженных на почетные места в первом ряду, был предложен внушительный военный парад, приветственные речи, выступление оркестра народных инструментов, чтение отрывков из подходящих по смыслу ранних произведений Демофона, хоровое и сольное пение не очень уже трезвых к тому времени солдат и, наконец, торжественный банкет, переходящий во всеобщую пьянку.

Старичок был в восторге.

– Прелестно, замечательно, просто восхитительно! – не уставал восклицать он, энергично потирая сухие ладошки. – Записывай, Ярион, все хорошенько записывай! Во что одеты танцовщицы, из чего изготовлены барабаны и флейты, сколько перьев на шлемах у командиров... Ничего не пропускай! Всякое лыко уйдет в строку! А кто бы мог подумать, что Родос – это лошадь!..

– Я бы сказал, что он больше похож на корову, – осторожно высказал свое мнение Иван.

– Не святотатствуй, – сурово оборвал его Демофон. – Если мой внук говорит, что это лошадь, если он делал лошадь, то, значит, лошадь у него и получилась.

– Но вы же сами в день прибытия сказали Одесситу, что это, скорее всего, должен быть хомячок!

– Одиссею? Сказал. Но это было всего лишь мое предположение! Кстати, почему не видно Одиссея? Правда, за последнее время мы, кажется, ни с кем так часто не виделись, как с ним, и он мне, по чести, говоря, порядком поднадоел, но он нам очень помог в сборе информации, и выпить с ним пару-тройку тостов я чувствую себя просто обязанным. Так где же он сейчас?

– Не знаю, – нехотя пожал плечами царевич, которому и самому Одессит нравился не слишком. – Вон к нам идет царь Меганемнон. Давайте, лучше, с ним выпьем.

– Агамемнон? Замечательно! Налей-ка мне в кубок, Ярион, и себя не забывай! И телохранителям тоже! Чтобы все запомнили, какое чудо соорудил Термостат!

– За нашего великого скульптора Термостата! – провозгласил тост Меганемнон прямо на ходу, и его подхватили сотни солдатских голосов.

– За наших гостеприимных хозяев! – пили следующий тост все вместе.

– За гений Демофона!

– За Меганемнона!

– За Одессита!

– Да где же Одессит?..

– За взятие Трилиона!..

– За Родоса!..

– За искусство!..

Тосты провозглашались военачальниками и солдатами один за другим и подхватывались с каждым разом все радостнее всем лагерем.

– За славу стеллийского оружия!..

– За будущую книгу!..

– За тех, кого с нами нет!..

– За прекрасных дам!..

После пятнадцатого или двадцатого тоста кому-то пришла в голову замечательная мысль (как правило, самые замечательные мысли приходят именно после пятнадцатого-двадцатого тоста) устроить триумфальное шествие.

На спину Родоса всеобщими усилиями были водружены Меганемнон, Демофон, Иванушка, Ирак, Трисей и еще трое самых популярных (а, может, первыми подвернувшихся под руку восторженным воинам) военачальников армии, и, под приветственные крики и грохот мечей о щиты, лошадь стали возить по всему лагерю, а когда лагерь кончился, то еще куда-то – вперед, направо и на север.

Под ногами великолепной восьмерки, скучившейся вместе и самозабвенно махавшей руками ликующему народу, при каждой кочке раздраженно потрескивала и прогибалась доска.

– Сейчас провалится, – упрямо покачал и без того кружащейся головой царевич и покрепче ухватился непослушными почему-то пальцами за Демофона.

– Не провалится, – отмахнулся Меганемнон. – Доска крепка, и кони наши быстры!..

И тоже приобнял поэта в надежде удержаться перпендикулярно. – А я... говорю... провалится... – поддержал Иванушку Сопромат, и в доказательство своих опасений попрыгал на скрипучей доске.

– А я говорю – не... про... ва... лит... ся!.. – стал подпрыгивать на сомнительной доске в доказательство уже своей правоты Меганемнон.

– А, по-моему, провалится, – пробасил Трисей и топнул изо всех сил ногой, держась за Ирака.

– Не провалится, клянусь Дифенбахием! – грузно подскочил на месте Тетравит.

Это и решило спор.

Доска смачно хрустнула, и весь триумвират в мгновение ока кучей-малой оказался внутри деревянного брюха Родоса.

Титаническими усилиями отделив в полной темноте одно тело от другого, оглушенные, но не протрезвевшие, триумфаторы пытались осознать свое новое положение.

– Ну, вот теперь точно не провалится, – стукнул кулаком по брюху лошади Меганемнон.

– А я говорю, провалится, – не унимался Сопромат.

– А у меня спички есть, – вдруг вступил с разговор сам Демофон.

Спички были недавно изобретенной роскошью, по цене доступной только царям. Или тем, кому цари их жаловали.

– А что это такое? – не понял Тетравит.

– Смотри, – самодовольно заявил старичок и чиркнул чем-то о подошву сандалии.

Вспыхнул яркий желтый огонек на конце тонкой деревянной палочки.

– Ого! – вырвалось невольное восклицание у Трисея. – Хорошо устроились!

– А мы там их ищем...

– С ног сбились...

В двух шагах от них, безмятежно улыбаясь и слегка похрапывая, спали в обнимку Одессит и Хлорософ.

Рядом с ними стоял заткнутый кукурузным початком большой медный кувшин.

Спичка погасла, поэт не пожалел – зажег еще одну, и Меганемнон, сидевший ближе всех, взял кувшин в руки и побулькал.

– Почти полный, – с удовлетворением сообщил он обществу.

– Не осилили, – хихикнул Сопромат.

– Ну, так мы поможем! – вышел с предложением Гетеродин.

– Агамемнон, не задерживай!..

Обойдя по кругу всю компанию, сосуд, наконец, опустел.

С приглушенным звоном выпал он из разжавшихся пальцев Иванушки на деревянное брюхо Родоса, но этого уже никто не слышал.

Всех коснулся своим прозрачным крылом нежный Опиум – бог сна.

Когда Иван проснулся, через длинную и довольно узкую щель высоко над головой просвечивало звездное небо. Звезд было немного, но были они выпуклыми и блестящими, как начищенные пуговицы лукоморских гвардейцев.

Где-то слева угадывалась кособокая луна.

"Где я?" – задумался Иванушка.

И тут же все вспомнил.

"Ну, ничего себе, чуть не до утра проспать!" – охнул он. – "Нас же потеряли уже, подумали, верно, что нас трилионцы захватили, или в море под пьяную лавочку упали и утонули! Войско без командиров осталось!"

– Вставайте! Вставайте срочно! – принялся он расталкивать кого-то, лежащего ближе к нему.

Это оказался Меганемнон.

Он быстро успокоил царевича, сказав, что раньше десяти часов утра все равно никто не проснется, а, значит, и их не хватится, и хотел перевернуться на другой бок, но Иван ему не позволил.

Он растолкал Гетеродина и Тетравита, и те принялись вздыхать и сиплыми голосами жаловаться, что если они прямо сейчас не получат хоть капли алкоголя, то умрут ужасной смертью. И тогда Меганемнон, заявив, что с ними невозможно заснуть, а раз ему поспать не дают, то и он тоже никому не даст, стал будить всех остальных, кроме поэта.

Горше всего пробуждение оказалось для Одессита и Хлорософа. И горечь эта заключалась в том, что поблизости не было Семафора.

Впрочем, когда они объяснили его роль в их текущем положении, расстройство их уже стала разделять вся компания.

Пока стеллиандры, мучимые бессильной злостью и похмельем призывали гнев всех известных и неизвестных богов на голову подлеца Семафора, Иванушка обошел по периметру все лошадиное чрево, ощупывая стены и пол. Ни дверцы, ни люка, ни просто лаза нигде не оказалось.

Только вверху, на высоте трех человеческих ростов, ровно горели крупные звезды.

– Давайте будем кричать и звать на помощь! – предложил Гетеродин.

– Чтобы сбежался весь лагерь? И, угадай с трех раз, над кем тут будут потешаться ближайшие десять лет? – кисло возразил Одессит.

Гетеродин посмотрел вверх.

– М-да, – так же, как и Иванушка, сразу отверг он этот путь побега. – Ну, тогда оторвем доску в брюхе или ноге и выберемся сами.

– Бесшумно, – уточнил Одессит. – Я все-таки собираюсь наведаться в гости к этому остряку-самоучке Семафору сегодня ночью, и не хочу гоняться за ним по всему лагерю. Посмотрим, кто будет смеяться последним!..

Через час подрастерявшие свой задор триумфаторы, осторожно кантуя обвязанного портупеями сонного Демофона, спустились по левой задней лапе Родоса на твердую землю.

Только не чересчур ли твердая стала земля за время их отсутствия?..

Нагнувшись, Ирак пошарил под ногами рукой.

– Друзья мои, – тихо и внятно произнес он. – Я, конечно, не хочу вас пугать, но наклонитесь и потрогайте то, что у вас под ногами, сами.

Меганемнон хотел отпустить комментарий насчет тяжелых последствий длительного запоя, но что-то в тоне телохранителя Демофона насторожило его, и он молча сделал, как его просили.

Судя по сдавленным восклицаниям, остальные сделали то же самое.

– Это булыжная мостовая, – проговорил Одессит. – Или за вечер солдаты выложили булыжником дорожки между палатками, или...

– Мы в Трилионе, – оборвал поток его красноречия Сопромат. – Не знаю, как, но мы оказались в Трилионе.

– Сбылась мечта идиота, – захихикал Хлорософ.

– Хлорософ, в ухо получишь!

– А при чем тут я – это цитата из Эпоксида...

– ХЛОРОСОФ! – страшным шепотом сказал Одессит.

– Молчу, молчу...

– Кто-нибудь знает, где мы? – спросил Меганемнон.

– В принципе, я тут был до войны... – задумчиво проговорил Трисей. – Но это было давно... И я был еще маленьким...

– Короче, – нетерпеливо оборвал его Тетравит.

В другое время и при других обстоятельствах он бы тут же лег любоваться звездами со сломанной челюстью, но сейчас Трисей только скрипнул зубами и продолжал:

– Я, конечно, не уверен, но, по-моему... Видите, вон там, высоко, факелов целый ряд? Это солярий дворца. А там, справа, что-то вроде сарая? Это суд. А слева несет конским навозом? Это сад при храме Фертилы.

– Ну?..

– Так что, по-моему, мы на центральной площади.

– Разбудите меня, пожалуйста, – потеряно попросил Сопромат. – Мне такой дурацкий сон снится... Ерунда какая-то... Так не бывает...

– А что тут у нас происходит? – откуда-то снизу раздался веселый дребезжащий голос.

Иван тут же бросился на старика и зажал ему рот рукой.

– Тише! Мы в Трилионе!

– В Трилионе?! – так и взвился Демофон. – Как в Трилионе?! Почему меня не разбудили перед штурмом?!..

– Штурма не было, – успокаивающе зашептал ему на ухо царевич.

– Значит, они сдались? – все еще недоумевал поэт.

– Нет... Мы сами не знаем, как мы могли тут оказаться...

– Ага! Воля богов! То, чего не хватало моей будущей поэме! – радостно подскочил Демофон. – Рассказывайте! Ярион, записывай!..

– Темно... – отказался Иванушка.

– Ну, тогда давайте посмотрим город, раз уж мы тут оказались, – весело предложил старичок. – Так сказать, проведем экскурсию.

– Давайте! – тут же согласился Одессит.

– Одессит, ты куда? – ухватил его за плечо Тетравит.

– Почему я? Мы все. Трисей, раз он тут когда-то был, поведет нас к воротам. Пока ночь, мы имеем шанс выбраться. Я не знаю, что мы будем делать здесь днем.

– Я не пойду, – глухо сказал Меганемнон.

– Почему? – не понял Одессит.

– Я должен видеть Елену.

– Но это самоубийство! – воскликнул Гетеродин.

– Нет. Это убийство.

– Вы хотите убить женщину? – ужаснулся царевич.

– Я хотел убить эту женщину на протяжении десяти лет. Она опозорила меня. Она исковеркала мне жизнь.

– Но это неправильно!.. – было все, что смог вымолвить Иван.

– Это не имеет значения. Союз женихов поклялся, что...

– Мы не можем на это согласиться, Меганемнон, – решительно заявил Одессит. – Мне не жалко своей жизни, в этом не может быть никаких сомнений, ты это, естественно, знаешь, но когда нас с тобой обнаружат, подумай только, что они сделают с нашим гениальным поэтом! Сокровище, достояние нашей нации в смертельной опасности! И мы не можем им рисковать! Так что, ты – как хочешь, а я просто чувствую себя обязанным сопроводить нашего достопочтенного гостя в целости и сохранности в лагерь.

– Одессит прав, – поддержал его Сопромат. – Но этот путь к воротам слишком опасен, и мы не можем отпустить их одних. Я тоже должен охранять великого Демофона, чего бы мне это не стоило!

– И я! – в один голос шепнули Гетеродин и Тетравит.

– А я иду туда, куда пойдет мой командир, – быстро заявил Хлорософ.

Меганемнон помолчал.

Может, если бы было посветлее, его соратники отвели бы взгляды и пожали плечами. Но было темно, как зимой в Сабвее, и они не стали утруждать себя такими мелочами.

– Я пойду с тобой, царь, – неожиданно встал рядом с Меганемноном Иван.

– И я! – присоединился к Ивану Ирак.

– И я, – хмуро заявил Трисей.

– Но ты не можешь!.. – испуганно воскликнул Тетравит.

– Почему это? – недобро усмехнулся Трисей.

– Без тебя мы не выберемся из города!..

– Трисей, они правы, – с благодарностью взял его за руку Иванушка. – Демофона действительно надо вывести отсюда. И, к тому же, если группа и в самом деле натолкнется на врага, и придется сражаться, ты же не думаешь, что от них будет какая-то польза?

Польщенный Трисей неопределенно хмыкнул.

– Тогда пойдем с ними вместе, Ион! – горячо зашептал ему в ухо Ирак. – Зачем тебе этот сумасшедший женоубийца? Пусть идет навстречу своей погибели! Скорее закончится осада!.. И вообще – ты же не за этим сюда приехал!

– Нет, Ирак. Убивать женщин – неправильно. И я надеюсь его в этом убедить.

Ирак подумал, что единственный способ убедить Меганемнона не убивать и жену, и себя – это тюкнуть его сейчас по голове, взвалить на плечо Трисею и вынести из города как мешок с зерном, но решил, что, скорее всего, его скрытный бог сам лучше всех все знал, и вмешиваться в божественное провидение все равно, что прыгать с вышки в осушенный бассейн, и промолчал.

Не прощаясь, две группы быстро разошлись в противоположных направлениях.

Царь, Иванушка и Ирак решили спрятаться в солярии на крыше дворца, куда, по обычаю, днем часто приходили женщины царского рода и под полотняными навесами пили прохладительные напитки и глазели сверху на городскую жизнь.

Пробраться незамеченными им удалось быстрее и легче, чем они ожидали – охрана или отсутствовала, или бессовестно спала.

Они тоже прилегли за громадными глиняными кадками с разлапистыми пальмами, оплетенными толстыми лианами, и стали ждать утра.

– ...Послушайте, ваше величество, – не терял надежды вразумить царя Иван. – Ну ведь уже десять лет прошло. Не вы ведь один такой. Сплошь и рядом все... почти... наверное... жены убегают от своих постылых... ой, простите... мужей. Я читал. И что теперь – всех убивать?

– Да. Она этого заслуживает. Она исковеркала мне жизнь, – угрюмо повторял Меганемнон. – А ты, Ярион, мальчишка и слюнтяй, которого жена бросит не через год – через месяц!

– Да вы сами себе свою жизнь исковеркали! – не выдержав, вспылил царевич. – Вместо того, чтобы забыть ее, жениться и жить десять лет счастливо дома, вы все это время ненавидели ее под стенами этого несговорчивого города! С тремя тысячами ни в чем не повинных людей! Солдаты смеются над вами!..

– Она исковеркала мне жизнь, – прорычал он. – Поначалу, сгоряча, я призвал союз женихов, собрал армию и приплыл сюда. Тогда это казалось единственно верным решением, и я не отступал. Теперь, когда я просидел у этого треклятого города десять лет, у меня осталось только два выхода – убить ее или погибнуть самому.

– Но ведь можно уйти...

– Можно. Если я захочу, чтобы, кроме солдат, надо мной смеялась и вся остальная Стелла, а имя мое осталось в веках синонимом жалкого рогоносца. Но я убью ее. И если вы не согласны, то можете убираться отсюда на все четыре стороны.

– Очень любезное и своевременное предложение... – пробормотал Ирак под звон оружия остановившегося внизу отряда.

Восток посветлел.

Скоро утро.

Спать не хотелось.

– Париж, скорее, скорее – смотри, сейчас взойдет солнце!

– Солнца я не видел, Елена... Стоило вытаскивать меня ради какого-то солнца в пять утра из постели!..

– Париж! Ну как ты не поймешь! Сегодня я проснулась среди ночи с таким предчувствием... Чего-то необыкновенного... Что-то хорошее должно произойти. А чтобы день прошел славно, человек должен встретить появление на небосводе огненной колесницы Люкса – так учила меня моя бабушка!..