Глава девятая. ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ, ИЛИ ЦАРСТВО ВЛАСТИ, СИЛЫ И СТРАХА

Первого февраля 1800 года император Павел встал раньше обычного. В пять часов утра он в мундире и ботфортах сидел за письменным столом. Император всю ночь не спал. Вчера ему стало известно о дерзких словах английского посла Чарльза Витворта по поводу острова Мальты. На вечере у госпожи Жеребцовой посол сказал, что если англичане возьмут в свои руки орденскую крепость, то императору Павлу не видать Мальты, как своих ушей. Он удивился, зачем России нужен этот остров в далеком Средиземном море, и говорил, что император разыгрывает дурацкую комедию с Мальтийским орденом. Император считает себя главой православной церкви, он отец многочисленного семейства, тогда как основа ордена безбрачие и латинство.

Этого Павел Петрович простить не мог. После того как он с большой поспешностью провозгласил себя гроссмейстером Мальтийского ордена, всякая держава, которая осмелилась бы присвоить себе орденское достояние в ущерб прав нового великого магистра, могла рассчитывать только на непримиримую вражду со стороны императора Павла.

Злополучный остров Мальта вопреки здравому смыслу приобрел для России зловещее значение.

— Я вам покажу Мальту, господа агличане! — не сдержавшись, крикнул император. Вскочив с кресла, он выхватил шпагу и воинственным выпадом разорвал занавески на окне. — Посмотрим, как вы посмеете не отдать мою Мальту!

За окнами дворца темнота. Арестанты при свете факелов расчищали от снега Дворцовую площадь. Всю ночь над городом гуляла пурга, и всюду были глубокие сугробы.

Император вложил шпагу в ножны. Он хотел погреть озябшие руки у камина, но подумал, что солдат должен быть выносливым и терпеливым, и не стал этого делать.

Усевшись снова в кресло и пододвинув к себе подсвечник, Павел Петрович стал писать.

«Генералу от инфантерии графу Воронцовуnote 16.

Имея давно уже причину быть недовольным поведением кавалера Витворта, в теперешних обстоятельствах, когда нужны между государствами мир и согласие, дабы избегнуть от неприятных следствий, какие могут произойти от пребывания при моем дворе лживых министров, желаю, дабы кавалер Витворт был отдален… — Император, обратив взор на портрет Георга Третьего, короля Великобритании, висевший над камином, прикусил верхушку белого гусиного пера. — …отдален, о чем вы, сообща аглийскому министерству, требуйте назначения другого министра, и коль скоро выбор воспоследствует, то мне о сем дайте знать».

Как всегда, ровно в шесть в кабинет вошел петербургский военный губернатор граф Пален, потом генерал Ростопчин. Закончив дела, император ездил верхом на прогулку с графом Иваном Кутайсовым, а в одиннадцать часов его величество изволили выйти к разводу на Дворцовой площади, при котором присутствовали и государи великие князья.

После развода был молебен в дворцовой церкви. Во время литургии, при пении каноника, его императорское величество сошел со своего места, соизволил прикладываться ко святым иконам спасителя и богоматери, у которых лампады отводили обер-камергер Строганов и камергер граф Салтыков.

Восьмого февраля 1800 года был уволен от занимаемой должности и вовсе от службы генерал-прокурор Сената Беклешев. Он мало уважал требования угодных Павлу людей и часто бывал с ними в размолвке.

Выбирая нового генерал-прокурора, император прибегнул к своему любимому способу. Написав на бумажке имена намеченных кандидатов, он свернул их и положил под образом, помолился и, перемешав, вынул одну. На ней стояло: «Петр Хрисанфович Обольянинов». Верный «указанию свыше», Павел назначил Обольянинова генерал-прокурором.

Вызвав своего любимца из передней, он обнял его и сказал:

— Ты да я, я да ты будем все дела решать.

В тот же день при дворе была торжественно отпразднована свадьба камер-фрейлины Анны Петровны Лопухиной с князем генерал-адъютантом Павлом Гавриловичем Гагариным.

Лопухина была названа статс-дамой и получила в подарок Екатерингоф в вечное и потомственное владение.

Видясь ежедневно с Анной Петровной Лопухиной, император почитал ее своим другом и привык к ее обществу. После свадьбы император продолжал по-прежнему посещать княгиню Гагарину.

Императрица Мария Федоровна едва сдерживала себя от ярости. Она всей душой ненавидела соперницу. Основания были серьезные. При дворе появились слухи, что в Михайловском замке для княгини Гагариной отделывают покои рядом с покоями императора.

Однако вмешиваться в дела императора Мария Федоровна боялась. В 1798 году императрица попыталась воспрепятствовать приезду Анны Петровны в Петербург и написала ей угрожающее письмо. Попытка закончилась неудачей: письмо Марии Федоровны доставили императору, и он, войдя в ярость, жестоко обошелся со своей августейшей супругой.

Николая Петровича Резанова заботы окружили со всех сторон. Он понимал, что только самые сильные средства могут спасти компанию от распада. Привилегии, утвержденные императором в прошлом году, можно назвать только первыми шагами. Николай Петрович согласился стать уполномоченным компании в Петербурге потому, что знал: никто другой не может сдвинуть дело с мертвой точки.

По указу императора Павла на статского советника Резанова возлагалось «…во всем пространстве данной ему доверенности и высочайше дарованных нами привилегий ходатайствовать по делам компании во всем, что к пользе и сохранению общего доверия относиться может».

Николай Петрович был наделен высокими правами, и в его лице Российско-Американская компания приобрела умного и стойкого защитника ее интересов.

Еще в конце прошлого года Резанов просил приехать в Петербург для важных переговоров свояка, главного директора компании Михаила Матвеевича Булдакова. И вот, наконец, вчера Резанов получил из Москвы депешу: Михаил Матвеевич приезжает в столицу днем 8 марта.

«Может быть, он уже приехал», — думал Резанов, торопясь домой на Малую Морскую улицу.

Подымаясь вверх по Почтовой, он увидел ехавшего навстречу императора и с ним ненавистного графа Кутайсова. Желая избегнуть опасности, Резанов укрылся за деревянным забором, окружавшим Исаакиевскую церковь. Он ни в чем не чувствовал себя виноватым. Но разве нужно быть виноватым, чтобы разгневать императора!

У подъезда своего дома на Малой Морской Николай Петрович увидел возок, запряженный парой серых лошадок. Булдаков в огромном бараньем тулупе с мохнатым воротником, обутый в серые валенки, стоял на крыльце.

— Николай Петрович!

— Михаил Матвеевич!

Свояки обнялись и расцеловались.

— Точно подгадал! — смеялся Булдаков. — Будто чувствовал! И пяти минут не прошло, как приехал, только-только из саней.

Накормив гостя домашним обедом, Резанов пригласил его в кабинет. Горничная подала кофе, бутылку коньяка.

Свояки закурили сигары. Михаил Матвеевич курил первый раз и смешил Резанова. От крепкой сигары у Булдакова выступили слезы.

— Рассказывай, что слышно в Иркутске.

— Баранов укрепился на Ситке. Вернее, приступил к постройке крепости. Назвал ее именем архистратига Михаила. В прошлом году у острова было добыто две тысячи бобровых шкур и приобретено в Якутате триста…

— Превосходное начало, — отозвался Резанов. — Если променять бобров на чай и продать чай в Петербурге, можно заработать около миллиона.

— Ты прав… Александр Андреевич считает, что агличане стремятся к занятию тамошних мест. Французский переворот и война мешают осуществить эти планы. Иностранные корабельщики с завистью смотрят на успехи наших промыслов.

— Теперь сие не страшно. Компания находится под высочайшим покровительством русского императора… А что, — помолчав, сказал Резанов, — по-прежнему в директорате нет мира?

Михаил Матвеевич махнул рукой.

— Нет мира! Недавно Мыльников и его сторонники вовсе отстранили меня от дел, забрали контору в свои руки и не показывали мне производства дел. Пришлось объявить военному губернатору.

— Ты бы внушил им, Михаил Матвеевич, что ныне директора суть почтенные люди в государстве. И если они хотят, чтобы стулья под ними были крепкими, пусть прекращают тяжбы и ябеды и пекутся о пользах государственных.

— Внушал. Не приемлют.

— В чем же дело?

Булдаков ответил не сразу.

— Многие не согласны с новым уставом. Широко, дескать, мы ворота открыли. На что, говорят, нам благородные дворяне. Капиталу они не прибавят, а нос в дела совать будут. По-прежнему твердят: «Кто сколько имеет акций, тот столько и голосов в собрании и советах должен иметь». А если так, Николай Петрович, трудно нам будет. Прочие недовольны тем, что дотацию не утвердил государь: расходы, дескать, большие… Так многие говорят, а думают инако… Думают: ежели без компании, каждый по себе, доходы будут больше, и о пользах государственных не пекутся вовсе…

— Слушай, Михаил Матвеевич. Я придумал, каким образом можно изменить обстановку в компании, и, если ты меня поддержишь, буду хлопотать через генерал-прокурора Обольянинова.

— Что ты придумал?

— Перевести правление Российско-Американской компании в столицу, — торжественно сказал Резанов. — А в Иркутске оставить лишь главную контору. Если правление будет здесь, мы все возьмем в свои руки.

— Согласен. Поддерживаю и денег дам. В Петербурге иркутским купцам не разгуляться. Мигом приструнят. Хлопочи. Слово мое твердое.

Булдаков налил в маленькие рюмочки душистого коньяка.

— За успех нашего дела и пользы отечеству.

Свояки выпили коньяк, прихлебнули кофе.

— Но это не все. Я хочу осуществить замысел Григория Ивановича: направить в наши американские владения большие корабли из Петербурга. Надо открыть морскую дорогу. По морю доставка тяжелых грузов обойдется значительно дешевле.

— Во сколько пуд груза морем обойдется? — живо откликнулся Булдаков.

— Пока не подсчитывал.

— А зачем говоришь, дешевле. А может, и дороже встанет. Надо каждую копейку подсчитать и доказать, что сие предприятие прибыльно, инако акционеры не согласятся. Подготовь все расчеты, и я за тебя горой… Послушай, Николай Петрович, — прервал свои рассуждения Булдаков, — к твоему дому кто-то подъехал.

Резанов посмотрел в окно. У крыльца стояла карета, запряженная четвериком.

— Его превосходительство генерал-губернатор фон дер Пален, — услышал Николай Петрович голос своего камердинера и поспешил в переднюю. Гость был почтенный.

В нескольких кварталах от собственного дома Резанова, в особняк госпожи Жеребцовой, съезжались гости.

— Господин Витворт, кавалер ордена Бани, чрезвычайный и полномочный министр Великобритании, — доложил слуга.

Английский посол, пользуясь правом старого друга, приехал раньше всех. Часы только что отбили восемь.

Ольга Александровна встретила его с заплаканными глазами.

— Что с вами, моя дорогая? — спросил посол, целуя руки.

— Я беспокоюсь о моих ближних. Сегодня получила письмо от Платона.

— Что с ним?

— Платон страдает в изгнании. Ведь он так еще молод!

— Будем надеяться на лучшее. Муж дома?

— Нет, он сегодня ужинает в Аглицком клубе.

— Я так рад видеть вас, моя богиня.

Ольга Александровна отменно красива. Недавно ей исполнилось тридцать четыре года. Высокая, статная, золотистые волосы, словно корона, украшают ее голову. На ней атласное платье, шея без всяких украшений. Чарльз Витворт давний и верный ее поклонник и сегодня сделал ей приятный подарок. Поцеловав еще раз пахнувшую французской помадой руку, он, словно невзначай, надел на свободный палец золотое кольцо с огромным бриллиантом. Еще полчаса посланник разговаривал с мадам Жеребцовой, уединившись в малой гостиной.

— Его императорского величества лейб-медик и тайный советник сэр Самуэль Роджерсон, — дошел до них голос слуги.

В гостиной появился высокий и очень худой шотландец с маленьким багровым лицом. Игра в карты была его страстью. Он сразу стал осматриваться по сторонам, разыскивая карточный стол.

Вслед за ним пришел вице-канцлер граф Никита Петрович Панин, надменный джентльмен с узким лицом, похожий на англичанина и внешностью и характером.

Появился командир Преображенского полка генерал Степан Александрович Талызин, а с ним два молодых гвардейских полковника.

Последним приехал военный губернатор Пален. Он привез с собой статского советника Резанова.

— Николай Петрович, — представил граф Пален хозяйке обер-прокурора Сената. — Очень древнего дворянского рода… Недавно царским указом назначен «главноначальствующим» Российско-Американской компании. Он хорошо играет в карты.

Граф Пален знал, что в доме Жеребцовой должен произойти серьезный разговор, об этом он узнал сегодня утром из письма хозяйки. Знал он, что разговор пойдет о судьбе императора Павла. Поэтому он прихватил с собой Николая Петровича Резанова. В карете, на пути к особняку Жеребцовых, губернатор стал настойчиво внушать ему о своем желании, как он говорил, обрезать пышный монархический хвост императора Павла. Но Николай Петрович оказался недогадливым, и Пален понял, что он не хочет быть замешанным в заговор. «Пусть тогда играет в карты», — решил он.

— О-о, — сказал Роджерсон, — мы сегодня будем играть в вист.

— Я слышала о ваших отважных мореходах и мечтаю побывать в Русской Америке, — сказала Жеребцова, подавая маленькую руку для поцелуя. — Вы нас пригласите в свои владения.

— Конечно, мадам, мы будем всегда рады…

— Вы были на Аляске? Ваше превосходительство, расскажите, что вы там видели, — попросил подошедший посол Витворт.

— К сожалению, еще не был. И вряд ли мне придется вскоре отважиться на столь далекое путешествие.

— Очень жаль, я надеялся узнать что-нибудь интересное из первых рук.

— Дорогой Николай Петрович, я забыла представить посла Великобритании при русском дворе сэра Чарльза Витворта.

— Я вижу, посол его величества чем-то недоволен. Чем именно, позвольте спросить, — вмешался Роджерсон.

— Русским не по плечу Северо-Западная Америка, — продолжал Витворт, не обращая ни малейшего внимания на Роджерсона. — Сначала надо научиться строить корабли. То, что стоит в якорях в пределах Кронштадского рейда, едва держится на тихой воде. С таким флотом, как у вас, Англия никогда не смогла бы удержать Ост-Индские колонииnote 17. А Западная Америка находится еще дальше.

— Но вспомните, господин посол, восточные купеческие походы на кораблях, построенных в Охотске или на Аляске. Открыто и обследовано много островов и большая полоса берега. Даже капитан Джемс Кук удивился величию совершенных русскими моряками подвигов в столь суровых морях. Русские земли в Америке. Это много значит, господин посол.

— Русские плохо обращаются с народами, живущими в Америке, — пробурчал Чарльз Витворт. — Мне рассказывали наши капитаны, побывавшие в тех землях, что русские купцы принуждают туземцев насильно продавать звериные шкуры и заставляют даже работать. Русское правительство должно запретить своим купцам торговать в Америке.

— И разрешить торговлю аглицким купцам… — Резанов засмеялся. — Нет, ваше превосходительство, мы справимся сами.

Гости вместе с хозяйкой Ольгой Александровной окружили спорящих. Их слушали с интересом.

— Значит, ваше превосходительство, вы оправдываете жестокости ваших купцов с туземным населением? — спросил посол.

— Нет, я их не оправдываю. И я не слышал о жестокостях. — Резанов на мгновение умолк. — Однако, господин посол, чем вы объясните великий мятеж матросов королевского флота в Норе? Мне известно, что восстание вызвано жестокими порядками… Так ли это? Насильственная вербовка матросов порождает много недовольных…

— Наша доблестная морская пехота быстро справилась с бунтовщиками, — буркнул посол. — Прекращение насильственной вербовки обескровило бы королевский флот. А нам для защиты своих берегов необходимо много кораблей.

Николай Петрович усмехнулся. Стрела попала в цель.

— Господин посол, — продолжал Резанов. — Вы ведь знаете, что в России рабство, помещик чинит суд и расправу над своими крестьянами. Он продает их, как лошадь или корову. Людям, воспитанным на таком отношении к человеку, можно бы простить кое-что… Но как ваша просвещенная нация, гордящаяся свободой своих граждан, может вести позорную торговлю неграми? Ведь на черной торговле создано величие Англии. Возник морской флот. Негров покупают за безделушки, отрывают их от родных и близких, вывозят в чужие земли и выгодно продают в рабство. Самое главное, их вовсе не считают людьми. А война с индейцами в Северной Америке? Ведь там…

— Довольно, мой дорогой генерал, — добродушно сказал Чарльз Витворт. — Я вижу, вас не переспоришь. В одном прошу мне верить: если Россия ввяжется в войну с Англией, то вряд ли она удержит за собой земли, приобретенные в Америке. Давайте поговорим о другом… Вот лейб-медик Роджерсон нам расскажет анекдот из дворцовой жизни. Более сведущего в придворных сплетнях человека я не знаю.

— Я думаю, война с Англией вредна не только купцам Российско-Американской компании, — не выдержал Никита Панин. — Война нанесет ущерб нашей внешней торговле. Это так. Но главное, война нарушит материальное благополучие дворянства. Русский дворянин обеспечен верными доходами со своих поместий, отпуская за море хлеб, корабельный лес, пеньку и все остальное…

— Господа! Прошу отужинать чем бог послал, — прервала Панина Ольга Александровна.

После ужина лейб-медик ухватил за локоть обер-прокурора Резанова.

— Мы играем в карты, ваше превосходительство, и вот наши компаньоны, — он указал на молодых гвардейских полковников.

— А мы, господа, поболтаем в маленькой гостиной, — пригласила Ольга Александровна.

Английский посол, вице-канцлер Панин, генерал Талызин и военный губернатор Пален направились вслед за хозяйкой. Непроницаемое лицо вице-канцлера на прямом, как палка, туловище возвышалось над остальными головами.

— Вы слышали, господа? — начала хозяйка, посадив гостей в кресла возле низенького столика. — Наш император запретил ввоз из-за границы книг, откуда бы они ни происходили, и даже музыку, нотные партитуры.

— Уму непостижимо, — отозвался граф Панин. — Но император всегда косо смотрел на книги. Я воспитывался с ним вместе. Мы ведь друзья детства, — с горечью добавил он. — Я помню, он мальчишкой говаривал: «Куда книг-то много, ежели все взять, сколько ни есть их, а все пишут да пишут…» Жестокости усилились. Недавно наказали кнутом полковника Грузинова, вольно отозвавшегося об императоре. Экзекуция началась при восходе солнца, а закончилась в два часа пополудни. Три палача буквально выбились из сил.

— Боже, какой ужас, он смеет так наказывать дворян? Что же с бедным полковником?

— Разумеется, несчастный умер!

— Императрица Екатерина разрешила нам подписываться «всеподданнейший» вместо «раб», как было при прежних царях. А ее сын хочет снова сделать нас рабами.

— Я отказываюсь понимать нашего императора.

— А самое главное, господа, — крутые повороты во внешней политике. Они приведут Россию к гибели. Вместо того чтобы благоприятствовать Русскому государству, внешняя политика направлена только на удовлетворение тщеславных замыслов императора. — Никита Петрович говорил, как всегда, медленно и был непоколебим в своем мнении.

— Но разве никто не может объяснить императору, в какое тяжелое положение он ставит государство и всех нас? — волновалась Ольга Александровна.

— Увы! — отозвался вице-канцлер. — Всякая попытка оканчивается ссылкой в Сибирь тех, кто посмеет сказать противное слово.

— Император Павел сумасшедший, — вдруг сказал английский посол. — Ему место в лечебнице…

Вице-канцлер Панин и военный губернатор Пален потупили взоры.

— Ах, дорогой сэр Витворт, вы так определенны в своих суждениях, — вступилась Ольга Александровна. — Может, это и не так страшно.

— Я уверен в том, что говорю. Он и раньше был ненормален. Но с тех пор как вступил на престол, психическое расстройство императора значительно усилилось. В этом, именно в этом кроется роковая причина многого, что случилось, и та же причина вызовет новые сумасбродные выходки, которые придется оплакивать… Сумасшедший с бритвой.

— В чем же спасение России? Что мы можем сделать? — поднял голову граф Пален. — Скажите нам, ваше высокопревосходительство.

— Я знаю, что надо сделать. Но мое положение посла его величества короля Великобритании заставляет молчать. Повторяю, что все пороки русского императора происходят только от расстроенного ума.

— Нужен регент… Заболевшего монарха отстранить от власти, над ним поставить Александра, — обычным своим тоном сказал вице-канцлер. — Уверен, господа, что могу говорить прямо, надеюсь на вас.

— Да, конечно, милый Никита Петрович, — тотчас отозвалась хозяйка. — Но ради бога, не говорите так громко.

— Конечно, совсем не просто лишить власти неограниченного монарха, но, сдается, это необходимо… Вы, Петр Алексеевич, — обернулся вице-канцлер к графу Палену, — должны подумать. В ваших руках многое. Вас поддержат.

Генерал-губернатор воспринял такое неожиданное и весьма рискованное предложение спокойно. Испросив согласия хозяйки, он набил табаком свою трубку, разжег ее от стоявшей на камине свечи.

— Я возьмусь за такое дело только при одном условии, — сказал генерал, выпустив облако дыма.

— Догадываюсь, Петр Алексеевич. Но хочу слышать от вас. На каких условиях вы считаете возможным лишить императора Павла власти?

Собеседники сдвинули кресла и сблизили головы.

— Это возможно в том случае, если наследник и великий князь Александр Петрович даст свое согласие.

— Я так и думал… Но будьте уверены, его высочество согласие даст.

— Сомневаюсь, — фыркнул генерал Талызин. — Он трус.

— Когда стоит вопрос о жизни и смерти?!

— Я не совсем понимаю, говорите.

— Император Павел хочет жениться третий раз.

— На княгине Гагариной, конечно, — вмешалась в разговор хозяйка. — Как это похоже на него!

— И поэтому он собирается круто повернуть семейное колесо. Ее величество постричь и спрятать в Архангельске, наследника — в Шлиссельбург, великого князя Константина — в Петропавловскую крепость, великих княжон — по монастырям отдаленнейшим…

— Александр Павлович об этом знает? — оживился граф Пален.

— Догадывается.

— Но как вам стало известно? — опять вмешалась хозяйка.

— Такой вопрос может задать только хорошенькая женщина… Но скажите, разве могут быть во дворце тайны?

— Что я услышал сегодня, очень походит на то, что хотел совершить папаша императора, император Петр Третий, — сказал английский посол. — Если бы удалась его затея, Россия не увидела бы ни Екатерины, ни Павла.

— Теперь, Петр Алексеевич, после того как я открыл карты, сомнений у вас нет?

— Сомнений нет, но есть трудности.

— Начинайте, и трудности исчезнут.

— Начинать одному? Это невозможно.

Пален был не один, но открывать свои карты он не хотел.

— Надо найти верных людей.

— Были бы мои братья в Петербурге, с их помощью все гвардейское офицерство было бы с нами, — воскликнула Ольга Александровна.

— Ольга Александровна, вы правы, и я дам хороший совет. Пусть ваш брат Платон Александрович напишет письмо Кутайсову и попросит руки его дочери. И надо ему дать понять, что этот брак состоится после того, как князь будет вызван ко дворцу и получит назначение, равное его заслугам. То же он должен сказать и о своих братьях. Уверен, что тщеславный царедворец клюнет на такую приманку и сделает все возможное.

— Я одобряю план Никиты Петровича. Этот турецкий выродок Кутайсов умеет влезать в душу императора и добиваться своего.

— Скажите, господа, откуда взялась Лопухина? — неожиданно спросил английский посол. — Ведь бывший генерал-прокурор Лопухин получил княжеское достоинство из рук императора.

— Я вас понимаю, господин посол, — сразу отозвался Никита Петрович Панин. — Но с этой стороны выбор императора безупречен. Лопухины принадлежат к старому русскому дворянству. Из рода Лопухиных была первая супруга Петра Великого, Евдокия.

— О-о… А скажите, дорогой граф, как вы смотрите на сближение России с Францией?

— Я не согласен с императором. На сближение с Францией я смотрю с ужасом и отвращением…

За карточным столом ожесточенно сражались лейб-медик Роджерсон, Николай Петрович Резанов и два молодых гвардейских полковника.

Глава десятая. ЗАГОВОР ВАЛААМСКИХ СТАРЦЕВ

Правитель Баранов вернулся на Кадьяк поздно вечером. От дозорных он узнал, что фрегат «Феникс» еще не вернулся из Охотска. Что-то кольнуло в груди. Но Баранов отогнал дурные предчувствия. В домике его светился огонек. Жена Анна Григорьевна встретила слезами:

— Боюсь я черных попов, Александр Андреевич. Без тебя не раз ко мне захаживали. Говорили, в грехе живу. Сыну нехорошо пророчили. Говорили, чтобы я ушла от тебя. Бог ваш, там, наверху, сердитый, не любит твою Анну. — Индианка прижалась к мужу.

Едва сдерживая гнев, Александр Андреевич слушал ее слова. Он, как умел, успокоил жену, посмотрел на спящих детишек и решил все дела отложить на завтра.

— Я была совсем одинока, — рассказывала Анна Григорьевна, — каждый день выходила на берег и смотрела, не покажется ли на море твоя галера. Ты один у меня во всем свете.

Всю ночь северо-западный ветер завывал за стенами дома. Шумел океан. Под утро, еще было темно, правитель проснулся и не мог больше уснуть.

Нехорошо как-то вышло со святыми отцами, думалось ему. Сначала он радостно встретил приехавшую православную миссию, ждал, что монахи займутся воспитанием кадьякцев и креолов, будут хорошими помощниками в освоении новых земель. А вышло иначе. Монахи забросили школу и ревностно принялись приводить туземцев в христианскую веру, совсем не думали о духовном воспитании. Они часто вмешивались в дела правителя, приходили к его жене, пугали.

Анна хочет стать христианкой, но монахи объявили ее недостойной крещения… Разве это справедливо — вмешиваться в супружескую жизнь?..

Александр Андреевич потихоньку встал с постели и, стараясь не шуметь, разжег в кухне печку. Когда в трубе загудело, поставил на огонь чайник. Вскоре чайник запел тоненьким голоском.

Ровно в шесть часов кто-то постучался, и правитель открыл дверь. В кухню вошел, едва не задев за притолоку шапкой, Иван Александрович Кусков. Они долго обнимали друг друга и похлопывали по плечу. Кусков все больше и больше располагал к себе Баранова.

— Прости, Александр Андреевич, что не встретил. У ближних кадьякцев был, только вернулся.

Высокий, худой Кусков уселся и налил чаю в большую китайскую чашку.

— Ну, Александр Андреевич, дела у нас — хуже не придумаешь, — сказал он, опорожнив две чашки терпкого, душистого чая и вынув трубку.

— Какие дела?

— Попы черные да чиновный сброд нас, купцов, хотят от дел отстранить и самим торговать бобрами.

— Шутишь, Иван!

— Какие тут шутки! Подпоручик Талин колобродит, три дня назад приказчика Кулешова плетьми высек. Приказчик водки не давал.

— Кулешов сказал, что по моему приказу?

— Говорил, а его благородие подпоручик выразился тако: я, дескать, самого Баранова высеку, если надо. Нечего нам с купчишками хороводы водить! Водку самоуправством взял и выпил.

Баранов вскочил со стула и, прихрамывая на правую ногу, стал шагать по комнате.

— Шлют нам из Охотска, что им негоже, — заговорил он, продолжая ходить. — За наши деньги мы самых лучших штурманов можем нанять, а нам шлют пьяниц и невежд. Сколько людей на бобровом промысле из последних сил работают! А если подсчитать, сколько за бобров людей погибло! А такой вот подпоручик одним махом все загубит.

— Судно погибло — полбеды. Подпоручик против тебя, Александр Андреевич, монахов настраивает. Монахи, никого не теснясь, послали во все места предписания, чтобы кадьякские племена съезжались в Павловскую для верноподданнической присяги. На острове шесть тысяч живет. Ежели здесь соберутся, от голода мятеж начнут. У них толмач Семен Прянишников, что на исповеди кадьякцам переводит, зловредный человек. Через него к островитянам все пошло. А главное — корысть, все бобром хотят торговать.

— Вот черные дьяволы! Свои святительские дела забросили, а в компанейские нос суют!

— Они говорят, мы-де люди казенные, нам указа здесь нет.

— Неужто они нам все порушат?

Баранов опустился на стул и долго сидел молча. На глазах его выступили скупые слезы.

— Дальше послушай, Александр Андреевич.

— Чем еще порадуешь?

— Приходили на байдаре Киселевские промышленные.

— Зачем?

— Были у монаха Германа. Говорили ему, будто в прошлом году алеутских тойонов император Павел Петрович во дворце своем принял. Они на тебя, Александр Андреевич, жаловались: ты-де американцев притесняешь. Будто не разрешаешь крестить и венчать, ну и все такое прочее. Монахи должны кадьякцам про то рассказать.

— Иеромонах Макарий у императора был?

— Того не знаю.

— Вона откуда ветер! Свой купец, Киселев, утопить хочет.

— Ежели алеуты самому императору жаловались, так худо будет?

— Всяко бывает. Однако я на господ акционеров надеюсь. Не дадут они худому быть.

Правитель знал, что Киселев не захотел входить в объединенную компанию, продолжал промышлять на свой страх и риск и всем, чем мог, вредил компании. Он знал, что иеромонах Макарий вместе с алеутами выехал на лебедевском корабле в Охотск, однако он не думал, что дело зайдет так далеко.

— Надо попам отпор дать, да чтоб неповадно было.

— Приказывай, Александр Андреевич, сделаем. Людей у тебя верных много.

Баранов прикинул и так и сяк.

— Перво-наперво надо упредить по всем селениям кадьякским, чтобы люди сюда не приезжали. Пошли передовщиков и старовояжных башковитых. Для тойонов подарки пусть возьмут, табаку побольше… Ватагу возле себя собери, вооружи, днем и ночью держи наготове. А я тем временем пронюхаю, чем здесь пахнет.

Трубка у Ивана Кускова давно потухла. Он выбил ее и спрятал в карман.

— Я пошел, Александр Андреевич.