Но вот заслонка с грохотом упала, из устья вырвался пар, и отец Иоасаф стал медленно выползать из печи. Огромное тело его с прилипшими березовыми листьями было багровым, волосы поднялись. Пекарь распахнул дверь во двор, и епископ с ревом устремился как был, наг и бос, на морозный воздух. Усевшись в сугроб, он стал натираться снегом.

После бани пропотевшие и умиротворенные святые отцы сидели в столовой за круглым столом из душистого кедрового дерева и пили крепкий чай с медом и целебной брусничной настойкой.

— Вчера, отец Иоасаф, из Петербурга от преосвященного митрополита получено конфиденциальное письмо, — сказал владыка после четвертой чашки. — Касательно американской миссии… — Он положил в рот ложку меда и сощурил глазки. — Милостивейший император Павел не изволил прислушаться к речам его высокопреосвященства митрополита. Правитель Баранов не будет смещен. Чуешь, отец Иоасаф?

— Великая новость, ваше преосвященство. — Кадьякский епископ произносил слова громко и басовито, точно стрелял из пушки.

— Выходит, так. Придется тебе, отец Иоасаф, покориться и не писать писем с жалобами. Делу не поможешь, а себя подведешь.

Владыка был худ, тщедушен и лыс. Сзади и немного на висках седые локоны падали по плечам. Жидкая бороденка едва прикрывала подбородок.

— Значит, опять жить впроголодь?

— Ты ныне епископ, лицо высокое. Баранов не посмеет тебя обидеть. Да еще и акционер. Пятнадцать акций тебе компаньоны отвалили.

— Он живет с индианкой, язычницей, — не выдержал отец Иоасаф. — Двое детей, погряз в блуде.

— Ему все простили. Пусть Баранов пишет прошение о разводе. Поддержи, говорю наперед. Развод ему дадут, а тебе он будет благодарен. — Иркутский владыка говорил тихим, тонким голоском, но все знали, что ослушаться его нельзя: расправлялся он с ослушниками жестоко.

Отец Иоасаф задумался. Он по-прежнему не мог взять в толк, почему уцелел Баранов. Все его письма с жалобами иркутский владыка переправлял в Петербург преосвященному митрополиту. Отец Иоасаф писал, что Баранов утесняет православную миссию, морит монахов голодом, что он обворовывает компанию, подозрительно якшается с иноземцами и, наконец, допускает французские вольности в колониях. Всего этого вполне достаточно, думал он, чтобы за казенный счет привезти Баранова в Петербург и с пристрастием допрашивать в тайной экспедиции. И все же его не тронули.

— Знамо ли вашему высокопреосвященству, кто отстоял Баранова? — снова загудел отец Иоасаф.

— Как не знать… Статский советник Николай Петрович Резанов, он же обер-прокурор, зятек покойного Григория Шелихова. Тот Резанов, что вашу православную миссию из Петербурга в Иркутск привез. Твой давний знакомый.

Услышанные от архиепископа новости омрачили радость отца Иоасафа. Полученный епископский сан уже не казался ему столь высоким и всесильным…

Разговор святые отцы затянули до позднего вечера.

Мореходы рождество провели невесело. Опять заболел костлявый и высокий Павел Скавронин и через три дня помер. Доктор сказал — горячка, умер от простуды.

Еще через десять дней, встретив Новый год в доме у гостеприимной хозяйки Шелиховой, мореходы выехали в Якутск. Наталья Алексеевна дала им на дорогу несколько мешков замороженных пельменей и десятка с два кругляков из крепких, как камень, мясных щей.

Путешественников никто не торопил, и они могли прожить в Иркутске еще полгода. Но Иван Круков и Федор Карцов, да и Елена Ивановна хотели поскорее добраться до места своего нового местожительства. Им говорили, что раньше конца июня ни одно судно не выйдет из Охотска на Кадьяк, но все напрасно.

До ближайшей пристани на реке Лене дорога была превосходна. Однако по реке до города Олекмы пришлось ехать по торосистому льду, и возки часто ломались. От Олекмы до Якутска везли якутские лошади, непривычные к упряжке в санях, и поэтому ехали медленно. В Якутск мореходы прибыли в начале февраля. Старая деревянная крепость, построенная в прошлом веке, еще стояла, однако стены в некоторых местах обветшали и обвалились. В городе три каменные церкви и казенный каменный дом. Остальные дома деревянные, построенные на старый русский образец. Между деревянными домами торчали якутские юрты.

Лейтенант Федор Карцов и Круковы поселились в гостеприимном доме начальника почты.

Обычно из Якутска в Охотск зимой, по причине глубокого снега, возят только почту. Но мореходы твердо решили ехать, не дожидаясь весны. Но и не торопились. Отдыхали, набирались сил, готовились к зимнему путешествию. Шили меховую одежду, запасали провизию на два месяца.

В середине февраля, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, Круковы и Федор Карцов отправились в путь на верховых. Их сопровождали проводники-якуты с вьючными лошадьми.

От Якутска до реки Алдана около четырехсот верст. Дорога шла через якутские улусы, ровными местами, кое-где попадались перелески из березняка и лиственницы. Этот участок дороги проехали без неприятных происшествий и задержек.

Ночевали путники в юртах у якутских старост. Мореходов везде принимали ласково и гостеприимно.

— Пожалуйста, пожалуйста, — встречали старосты на пороге своей юрты и спешили помочь сойти с лошадей, вели в дом, где тотчас разжигали большой огонь.

На стол якуты ставили все, что было в доме. Угощали вареным, жареным и сырым мясом, строганиной из замороженной рыбы или молодым жеребенком. Поили напитком, приготовленным из кислого коровьего молока. Хлеба у якутов не было, его доставали мореходы из своих дорожных мешков.

18 марта мореходы остановились в последнем якутском селении, у отставного казака. Отсюда на четыреста верст шли необитаемые места, и до реки Оймякона перемены лошадям не было. Хозяин предупредил об опасностях пути. Но мореходы твердо решили продолжать путешествие. Елена Ивановна заметно уставала от верховой езды, однако и она не хотела думать об отступлении.

Действительно, зимняя дорога была трудна. Каждый день от утра до вечера мореходы сидели в седлах, а ночи проводили, зарывшись в снегу. Стужа жестокая, морозы все время держались за сорок градусов. Есть приходилось все мороженным, а согревались чаем. Вот тут мореходы поняли, что такое карымский чай. Заварив в медном котле плитку толченого кирпичного чая, Иван Круков бросал туда кусок замороженного молока, щепоть соли и несколько ложек муки, поджаренной на сливочном масле, заготовленной впрок еще в Якутске. Огненный напиток пили из деревянной посуды. Несколько чашек карымского чая быстро приводили в чувство окоченевшего человека.

Когда проезжали невысокий горный хребет Атбас, якутские проводники совершили старинный обряд, принесли жертву какому-то богу. Они выдернули из хвостов лошадей по пучку волос и повесили на сучки деревьев, на которых красовалось немало таких же приношений.

Лошади совсем отощали, питаясь блеклой травой, которую доставали копытами из-под снега. Путь продолжался две недели.

Но когда мореходы отогревались в юрте писаря оймяконских старшин, они узнали, что впереди их ждет кое-что похуже. Снега впереди были такие глубокие, что лошади идти не могли. Но приказ иркутского губернатора имел непререкаемую силу. Писарь послал нарочных за оленями, которых не останавливали глубокие снега. Оленьи тунгусы со своими животными кочевали недалеко в гористых местах.

Пока ждали тунгусов, мореходы отдохнули и отдышались. Каждый день наслаждались горячими обедами и ужинами, приготовленными русской хозяйкой. Пошли в ход и пельмени, подаренные Шелиховой. В доме гостеприимного писаря путники прожили две недели. В начале апреля нарочные возвратились и привезли с собой две тунгусских семьи и тридцать оленей.

Мореходы и сами ехали верхом на оленях и запасы навьючили на замечательных животных. Оленье седло невысоко, без стремян и подпруг, лежит на передних лопатках. С большим трудом путники удерживались на нем, пока привыкли. Ехали по известной только тунгусам дороге через леса, горы и тундру. Ночевали в круглых юртах, было тепло, но зато и дымно, так как костер разводили в жилище. Заметно ослабел рыжий лейтенант Федор Карцов. Он едва держался в седле. На привале молча валился на шкуры и долго лежал с открытыми глазами.

Через десять дней выехали через разлог между гор на реку Охоту, а дальше дорога шла по льду. Наконец мореходы достигли реки Арки. Здесь жили пешие тунгусы. От этих мест мореходы пересели на собачьи нарты и в первых числах мая прибыли в Охотск. Карцов сильно недомогал и остался лежать в доме почтового смотрителя.

— Сколько дней вы были в пути? — спросил начальник Охотского порта у Ивана Степановича.

— Если считать из Петербурга, семь месяцев и четырнадцать дней, а из Иркутска — пять месяцев.

Начальник покачал головой.

— И ваша жена перенесла путешествие?! На вид она такая маленькая и хрупкая.

— Я люблю мужа и ради него перенесу все, — гордо отвечала госпожа Крукова.

Через неделю умер мореход Федор Карцов. Его похоронили на местном кладбище. Отпевал поп охотской церкви со всем причтом.

Время шло быстро. В Охотске Круковы познакомились с Николаем Коробицыным — приказчиком иркутского купца Михаила Булдакова. Он наблюдал за сооружением и погрузкой новопостроенного корабля «Св. Николай». Больше ста компанейских служителей находились под его командой. На «Св. Николай» грузили провиант, одежду, ткани и другие товары, необходимые в колониях.

У галечной косы вмерз в лед фрегат «Феникс». В прошлом году на нем прибыл в Охотск архимандрит Иоасаф, вызванный в Иркутск по высочайшему повелению. Фрегатом командовал обрусевший англичанин Джеймс Шильдс, из подпоручиков оренбургского полка, изрядно знающий мореходное дело. Может быть, он обучался в навигационной школе в Иркутске, но об этом никто не знал. Фрегат «Феникс», первенец судостроения в Русской Америке, был построен в 1794 году трудами и заботами правителя Баранова. Конечно, в полном смысле фрегатом он называться не мог, но все же имел три мачты с прямым вооружением и восемь чугунных пушек. Он поднимал около 11 тысяч пудов разного груза и сотню пассажиров.

Плотник Фома Терентьев, строивший фрегат, понимал толк в убранстве корабля. Впереди, под бушпритом, он поставил вырезанного им из твердого дерева монаха, склонившего голову над раскрытым Евангелием. А на корме красовался российский герб.

Что же касается скорости, главной особенности фрегатов, то здесь у «Феникса» многого не хватало. Над водой он сидел сравнительно высоко и не мог нести всех фрегатских парусов. Даже Шильдс, по чертежам которого строился фрегат, не мог выжать из парусника больше девяти узлов в попутный ветер.

Иван Степанович Круков навестил капитана «Феникса». Это был рыжий мужчина, весь в разноцветной татуировке. По-русски он говорил неправильно и был очень обрадован английской речью Степана Крукова. Он долго тряс ему руку.

— Очень рад, очень рад. Не выпить ли нам по маленькому стаканчику? У меня есть ром. Называйте меня Яков Егорович, меня все так зовут в колонии. Сам правитель Баранов меня так назывет, — с гордостью сказал англичанин.

За стаканчиком рома Круков спросил капитана:

— Что за человек этот Баранов?

— О-о-о… Баранов — это чудо. Он умнее самого умного министра. Клянусь, это так. Александр Андреевич не знает страха и пользуется большим доверием всех, кто у него работает. Баранов любит свою родину, а это большое дело. Его уважают даже краснокожие. О, да! Верьте мне, Баранов великий человек. Он хочет в школе учить своих индейцев. Это немного смешно. Он смотрит на них не так, как англичане. О-о… Я знаю, как относятся к индейцам на другом берегу Америки… Только благодаря его находчивости мы построили этот замечательный корабль «Феникс», на котором можно без опасений плыть вокруг света…

Круков не думал, что ему придется иметь дело с индейцами, и слушал вполуха.

С наступлением теплых дней пришел небольшой парусник, принадлежащий вдове Шелиховой, — «Доброе предприятие св. Александры», находившийся у острова Атхи, где мореходы промышляли морских котиков. Командовал парусником подштурман Козлов.

Сто три тысячи котиковых шкурок оказалось в трюме парусника. Иван Степанович впервые увидел моржовые клыки, добытые на острове Атхе, и шкурки песцов, голубые и белые. В трюме парусника оказалось более тысячи шкурок морского бобра и столько же бобровых хвостов. На «Фениксе» и на «Добром предприятии св. Александры» объединенная компания получила мехов больше чем на миллион рублей. После сортировки и упаковки вторые сорта сухим путем отправят в город Кяхту на китайской границе. А все самое лучшее пойдет в Санкт-Петербург.

Круков вникал во все подробности компанейских дел. Он был человеком умным и сразу понял, что быть просто мореходом, без знаний всех тонкостей промысла, невозможно. Он удивился, с каким пренебрежением подштурман Козлов смотрит на приказчиков, внимательно разглядывавших шкурки.

— Мое дело — карты, компас и астрономия, — говорил он. — Шкурками пусть мужики занимаются, а я пачкать рук не стану… Платят купцы хорошо, что правда, то правда. Я три года пробыл на промыслах и на заработанные деньги могу десять лет без нужды прожить в России.

Наступил день отхода. На борту парусника «Доброе предприятие св. Александры» находилось около трех-тысяч пудов разнообразных товаров. Он вез инструменты, необходимые для постройки кораблей, гвозди, железные полосы, медные листы, немного продовольствия. На палубе лежали два адмиралтейских якоря, сваренные в кузницах Охотска.

Ивана Степановича Крукова и его супругу подштурман Козлов устроил в маленькой душной каютке на корме корабля.

Перед самым отходом в Охотск прибыла иркутская почта, и Круковы узнали, что алеутские тойоны Николай Луканин и Никифор Свиньин умерли еще в марте месяце. Они не выдержали обильных угощений иркутских купцов. Непрерывное трехмесячное пьянство могло свалить кого угодно.

В самый канун июня, после напутственного молебна, подштурман Козлов, дождавшись полной воды, вышел из порта. Плавание до Курильских островов было благоприятным, льдов не встречали, но на вторые сутки, по выходе из Курильского пролива, ночью внезапно умер Козлов, изрядно выпивший в порту, а других мореходов среди промышленных не было.

Рано утром Ивана Степановича разбудило многоголосое пение. Он вышел на палубу и удивился. Промышленные, не зная, на какой курс ставить паруса после перемены ветра, решили отдаться на волю всемудрого бога. Стали служить акафист божьей матери и угодникам Николаю-чудотворцу и Зосиме и Савватею, соловецким чудотворцам. По окончании службы иконы вынесли на палубу, прикладывались к ним и просили со слезами помощи. Решили идти по ветру.

Но тут вышел Иван Степанович и объявил, что он мореход. Промышленные обрадовались и решили, что кораблем командовать должен Круков.

Парусник «Доброе предприятие св. Александры» благополучно прибыл на Кадьяк, в Павловскую гавань. Правитель Баранов горячо поблагодарил Крукова и без промедления назначил его капитаном на галиот «Варфоломей и Варнава», отход которого задерживался из-за отсутствия на службе компании человека, знающего навигационные науки.