Глава двадцать шестая. ПЛАКАТЬ НЕ СМЕЮ, ТУЖИТЬ НЕ ДАЮТ

1 июня корабль «Нева» снова отдал якорь на рейде Ново-Архангельска. Крепость встретила его девятью выстрелами. Корабль ответил. В час пополудни приехал на шлюпке правитель Баранов и был оставлен на корабле обедать. Командир Лисянский и Александр Андреевич встретились, как старые знакомые, которым было о чем вспомнить.

На борту «Невы» Александру Андреевичу попались на глаза три мальчика-креола: Андрей Климовский, Иван Чернов и Герасим Кондаков. Они были посланы по его приказу в Петербург для обучения штурманскому искусству.

«Нева» оказалась на рейде не в одиночестве. Здесь стояли на якорях компанейские суда «Петр и Павел», «Екатерина», «Ермак», «Ростислав».

13 июля бриг «Петр и Павел» вышел из Ново-Архангельска с полным грузом и взял курс на Уналашку.

15 июля правитель отправил на промысел бобра партию из трехсот байдарок. Шестьсот кадьякцев и двадцать русских промышленных. Для прикрытия партии от нападения индейцев отправлены две галеры, «Ермак» и «Ростислав», вооруженные пушками. Александр Андреевич назначил главным над партией своего ближайшего помощника Ивана Александровича Кускова.

При теперешнем положении с индейцами эта предосторожность была совсем не лишней. В тех местах, где обитали бобры, располагались десятки колошских селений. Кадьякские охотники промышляли бобра деревянными стрелами, были беззащитны против колошей, вооруженных отличным английским оружием. На острове Ситка и в прилегающих проливах насчитывалось около восьми тысяч колошей.

5 августа из Охотска с заходом на Уналашку пришло еще одно судно, «Елизавета». На нем доставлено с острова, кроме охотских грузов, пятьсот тысяч морских котиков. Из бумаг, находившихся на судне, правитель Баранов узнал, что прибывший из Японии корабль «Надежда» отправлен в Кантон, а господин Николай Петрович Резанов остался на Камчатке и вскоре собирается в Ново-Архангельск. Лисянский получил приказание Резанова с грузом бобровых шкур немедленно следовать в Кантон.

Юрий Федорович, находясь на Ситке, с большой охотой вел наблюдения над природой и описывал берега. Быт и нравы индейцев тоже привлекли его внимание. На корабле был еще один человек, оставивший после себя интересные записки. Это был скромный приказчик Российско-Американской компании Николай Иванович Коробицын.

Вечером в тот же день в Ново-Архангельске появилось два корабля под флагом Американских Соединенных Штатов: «Юнона» и «Мария».

20 августа вышел в море корабль «Нева». На его борту находилось три тысячи бобров, сто пятьдесят тысяч котиков и другие меха. Весь пушной груз стоил полмиллиона рублей. Баранову показалось, что Лисянский не хочет встречаться с Николаем Петровичем Резановым и поэтому торопится покинуть порт. Но теперь правитель узнал кое-что о событиях на «Надежде». Штурманы, заходящие в Петропавловск, подхватывали новости и привозили их в Русскую Америку. Одни ругали Резанова, другие — Крузенштерна.

Крепость отсалютовала «Неве» девятью пушечными выстрелами. Вслед за «Невой» вышла республиканская «Мария».

Александр Андреевич с нетерпением ждал приезда Резанова.

26 августа прибыл бриг «Мария Магдалина». День выдался ненастный. Дождь с самого утра лил не переставая. Александр Андреевич надел мундир и отправился на пристань. Когда бриг закончил маневры и отдал якорь, правитель на шлюпке подошел к борту и наконец увидел Резанова.

Императорский посол был в камергерском мундире с красным, очень высоким воротником и с красной муаровой лентой через плечо. Справа красовалась звезда. Посреди груди на синей ленте — белый мальтийский крест. На ногах сверкали лакированные сапоги.

За спиной камергера стояли: натуралист и врач Лангсдорф, лейтенанты Хвостов и Давыдов. Поодаль виднелась сутулая фигура камердинера Ивана.

Посольство Резанова не имело успеха. Ему было отказано даже в позволении вручить японскому императору официальное письмо и привезенные подарки.

Перевес религиозной враждебной партии в японском государственном совете, не желавшей вступать в сношения с иностранцами, был причиной неудачи Резанова. Надежда Николая Петровича на торговлю с Японией и снабжение Российско-Американской компании японскими товарами не оправдалась.

Резанов с высоты своего гвардейского роста смотрел на коротышку Баранова сверху вниз.

— Рад, душевно рад, ваше превосходительство.

У Баранова правая рука на перевязи. После ранения она плохо заживала и болела. Он подал левую.

Неожиданно Николай Петрович обнял Баранова. Они расцеловались.

— Наслышан я о вас, Александр Андреевич. От лица правления сердечно вас благодарю за усердную службу. Со всех сторон нашего американского государства только и слышишь: Баранов да Баранов.

Лицо Александра Андреевича засияло.

— Благодарю вас за приятные слова.

Посидели в каюте капитана, пообедали, разговаривали о том, как прошло плавание, выпили по морскому обычаю чару вина.

Прежде чем сойти на берег, Баранов прошел по судну, осматривая палубный груз. Везде встречались больные люди, едва державшиеся на ногах. Они выползали на свежий воздух и грелись на солнце. У фок-мачты Александр Андреевич увидел промышленного с рваными ноздрями, прислонившегося спиной к бухте смоленого троса. На коленях у него покоилась косматая голова товарища, и он, сноровисто орудуя костяным гребнем, вычесывал паразитов.

Баранов отворил дверь в кубрик и отпрянул: струя пахучего воздуха ударила в нос. После солнечного света он не сразу увидел, что в кубрике. Красноватый огонек коптилки освещал плохо. Но глаза привыкли, и он рассмотрел на койках по бортам корабля ослабевших людей. Здесь лежали самые слабые. В помещении в беспорядке валялось матросское имущество, у коек стояли самодельные сундуки. Посередине на железных прутьях висел стол. Под столом покоились три больших фонаря. В самом носу кубрика, едва различимые в темноте, свалены в кучу запасные снасти и блоки.

— Вылезайте на палубу, ребята, — сказал Баранов. — Я велел травки целебной для вас наготовить. Рыбки сырой вдосталь пожуете, глядишь, через недельку всех на ноги поставлю.

На нарах никто не шевельнулся. Александр Андреевич немного постоял молча.

— Ты Баранов, что ли? — раздался слабый голос с койки у левого борта.

— Баранов.

— Про тебя слых идет, будто хорошо людей без лекаря лечишь.

— Дак уж как умею. Однако вы ползите на солнышко, а то здесь, чую, гнить начали.

— Слых про тебя идет, — продолжал тот же голос, — будто ты людей на работе портишь — и рыбка не помогает.

— Человек от работы не портится. Для хорошего промышленного от меня привет и ласка. И море баловству не научит.

Баранов ушел, оставив дверь в кубрик открытой.

Плавание из Охотска в Русскую Америку вряд ли можно сравнить со всеми другими плаваниями, совершаемыми в целом свете. Частые туманы, дожди, не перестававшие по целым неделям, жестокие штормы, одинаково опасные и в Охотском море, и на Тихом океане.

Команды судов постоянно находились в тяжелом положении из-за недостатка свежего провианта, а иногда и просто голодали. Съестные припасы можно было получить только в Охотске и Петропавловске, и то не всегда. На судах, находящихся в плавании, царила цинга. Уже на пути в Америку матросы бродили как тени по палубе, сил не было, зубы шатались. Иной раз штурмана на вахту выводили под руки и усаживали на шканцах на привязанный стул.

Спасались зеленью, которую мореходы собирали, если приходилось отстаиваться у берегов на якоре. Собирали дикий чеснок, клали в суп и как приправу в кашу, а листья морошки заваривали вместо чая.

Медицинского обслуживания вовсе не было, если не считать лекарей в Охотске и Петропавловске. Справлялись своими средствами, а в Америке обращались за помощью к алеутским, кадьякским и индейским колдунам.

И все же русские корабли регулярно выходили из Охотска и Петропавловска в Русскую Америку. На них везли необходимое снаряжение и провиант для нужд колонии. Ни туманы, ни жестокие штормы не останавливали отважных мореходов. Постепенно берега Аляски и прибрежных островов исследовались, наносились на карту руками безвестных тружеников, совершавших великий подвиг во славу России.

Николай Петрович поселился на самом верху каменного кекура. Там стоял бревенчатый дом о пяти саженях длины и трех в поперечнике, с двумя комнатами и сенцами. В одной поселился Резанов, в другой жили корабельные подмастерья. В комнатах было тепло и уютно, топилась кирпичная печь.

Для правителя дом еще достраивался, а сам он жил в небольшой избушке.

Николай Петрович долго не мог уснуть на новом месте. За ширмой спал сном праведника камердинер Иван. Он не забыл повесить в углу икону святого Николая, покровителя моряков и всех путешествующих, и зажег красную лампаду. Иван был простым верующим человеком, не забывал постов, праздников и церковных служб. А на Кадьяке ему монахи не понравились. Резанов вспомнил духовную миссию. Одичавшие, заросшие бородами, монахи встали перед его глазами. Они жаловались на правителя Баранова, оправдывая вмешательство в дела компании, называли себя казенной стороной.

«Я сказал святым отцам, — вспоминал Резанов, — что буде они шаг без воли правителя сделают и вмешаются во что-либо гражданское, то дано от меня повеление выслать такого преступника в Россию, где за нарушение общего спокойствия будет он расстрижен и примерно наказан. Они плакали, валялись в ногах и обещали вести себя так, что правитель всегда с похвалой об них отзываться будет…»

Уже за полночь снова зашумел по крыше утихший было дождь, и Николай Петрович заснул.

30 августа Александр Андреевич праздновал тезоименитство императора Александра Павловича и свои именины.

В только что построенной казарме, где еще пряно пахло древесными стружками, собрались его соратники и товарищи. Присутствовали Николай Петрович Резанов с доктором Лангсдорфом и лейтенанты Давыдов и Хвостов.

Стол украшали бутылки с шампанским, давно не виданным правителем Барановым, и восточные сладости, предназначенные в подарок японскому императору. В большой вазе лежали турецкие папиросы из запасов посла.

Со стаканом в руках поднялся главный правитель.

— В честь нашего августейшего акционера его величества императора Александра Павловича ура, господа!

Здравица правителя была дружно поддержана.

Николай Петрович Резанов поздравил собравшихся с прекрасной библиотекой, доставленной из Петербурга на корабле «Нева». Больше тысячи книг пожертвовали русские писатели и видные общественные деятели для просвещения жителей Америки. Петербургская Академия художеств прислала портреты, рисунки и картины. Это было радостным событием для населения Аляски. Александр Андреевич получил в подарок от министра морских дел адмирала Чичагова модели и чертежи новейших судов.

— Матушка-императрица Екатерина назвала здешние места, — сказал Резанов, — «где-то у шорта на кулишки». Так думают в Петербурге и по сие время. А я побывал в самых отдаленных областях американской земли, и слышал там русскую речь, и встретил гостеприимных людей, пекущихся о пользах отечества.

— Браво, — раздались голоса — браво, господа! — Послышались аплодисменты.

— Николай Петрович, — обратился к послу Баранов, — вам довелось увидеть великую императрицу?

— Я знавал трех русских государей: императрицу Екатерину, императора Павла и императора Александра. Все они милостивейше соизволили слушать мои доклады и разговаривать со мной.

Компанейские чиновники во все глаза глядели на человека, видавшего трех императоров.

В самый разгар празднества в гавань пришла байдарка, посланная Иваном Александровичем Кусковым. Правителю была передана записка. Скачущими, неровными буквами Иван Александрович сообщал, что промышляет в Чилхатском заливе. Промысел хороший, но колоши ведут себя неспокойно, и он ожидает нападения.

Александр Андреевич заволновался, показал записку Резанову.

— Что надлежит сделать, Александр Андреевич? Прекратить промысел?

— Колоши подумают, что мы боимся.

— Но тогда что же? Вы говорили, что шестьсот охотников на трехстах байдарках бесценны для компании.

— Да, это так… Надо послать бриг «Елизавету» на подмогу. На корабле шесть восьмифунтовых пушек. Командир — лейтенант коронной службы Сукин.

— Согласен, согласен. Дайте приказ командиру, Александр Андреевич.

— Послушает ли он меня?

— Как он может не слушать! Позвать сюда немедленно.

За лейтенантом побежал один из старовояжных.

В дверь постучали. Вошел среднего роста, худощавый человек с бледным опухшим лицом. Он был в расстегнутой шинели и без шапки.

— Лейтенант флота Сукин, — протянул он руку камергеру.

— Не видно, что вы лейтенант, — не заметив руки, ответил Резанов. — Я действительно камергер двора его императорского величества, начальник всей Америки.

Сукин безразлично махнул рукой. На его опухшем лице ничего не шевельнулось.

— Виноват, ваше превосходительство.

— Немедленно отправляйтесь в Чилхатский залив, колоши угрожают нашей партии. Возьмите довольный запас пороха. Повторяю, выходите немедленно.

— Слушаю, ваше превосходительство!

— Ну вот, — облегченно вздохнул Николай Петрович. — Проводите его в дорогу. Снабдите чем нужно.

Праздник в казарме продолжался. Сидевший рядом с Резановым натуралист Лангсдорф расхваливал малосольную чавычу, восхищался другими местными деликатесами. Особенно ему пришлась по вкусу жареная дикая коза. После третьей рюмки Александр Андреевич сказал ему:

— Господин доктор, оставайтесь у нас. Мы давно врача в колонию ищем. И лекарств много привезли по рецепту какого-то доктора Тимновского. А вот врача нам подобрать никак не могут. Оттого и умирают у нас люди без времени.

Но Лангсдорф замахал короткими ручками:

— Нет, нет, господин правитель. Если кормить больных одной вяленой рыбой, они будут умирать и никакой доктор не поможет. А потом, я не хочу, чтобы индейцы сняли мой скальп.

— За риск компания будет платить хорошее жалованье.

— Я доволен своим скромным заработком. — Лангсдорф опустил глаза. — А скажите, ваше высокоблагородие, скоро ли в американском краю можно будет жить, не боясь диких?

— У нас, на Аляске, все люди, нет диких, — нахмурился Александр Андреевич. — Дичее себя не видел… А про колошей скажу тако: еще десять лет — и они станут мирными. За пятнадцать лет я возвел двенадцать крепостей. Они достаточно сильны. Но я думаю, господа, наша сила не только в крепостях. Нам надо наполнить наши магазины всевозможными товарами. Пока на полках пусто, колоши будут искать других торговцев. Я надеюсь на силу образования. Колоши очень восприимчивы к учению. Если их воспитывать, они станут друзьями.

— Как вы правы, Александр Андреевич! Я согласен с каждым вашим словом. — Резанов встал и поклонился Баранову. — Первая задача наша — обильно снабдить колонии товарами. И я даю слово, что не пожалею сил… Господа, выпьем за нашего дорогого именинника!

— Может быть, мы сыграем в винт, господа? — прожевав изрядный кусок ярко-красной чавычи, предложил Лангсдорф. — Карты у меня есть.

— Карты запрещены в этих краях, — строго сказал Баранов, и лицо его сразу помрачнело. — Карты как зараза: легко распространяется, а искоренить трудно.

— Не будем нарушать здешние порядки, доктор, — Резанов положил руку на плечо Лангсдорфа, — спрячьте ваши карты.

Громкий пушечный выстрел раздался со стен крепости. Послышались крики, собачий лай и ружейная пальба. Александр Андреевич мигнул старовояжным, и они мгновенно исчезли.

Вскоре на крыльце раздался топот ног, дверь растворилась, и двое стражников втащили в комнату индейского воина со связанными руками. На груди у него был надет деревянный панцирь.

— Вот его ружье, аглицкое, — показал стражник. — Они вдвоем рубили стену, другой колошин убежал.

— Для чего ты рубил стену? — Баранов строго смотрел на индейца.

— Я хотел пройти к тебе, нанук, и передать привет от великого вождя Скаутлельта.

— Но почему ты хотел это сделать ночью? — Правитель притворился непонятливым. — И почему для этого надо рубить стену? Тебя бы впустили в крепость через калитку.

Индеец молчал.

Николай Петрович увидел индейского воина в первый раз и внимательно его разглядывал. Индеец был завернут в синее шерстяное одеяло. Длинные черные волосы связаны в пучок. Он гордо закинул голову. На лице его сквозила чуть заметная усмешка.

— Ты видел в проливе кадьякских охотников, они промышляют бобра?

— Да, видел, двоим наши войны отрубили головы. Твой помощник Кусков стрелял из пушек.

Александр Андреевич подумал, что нападение на охотников еще не было, и на душе у него стало легче.

— Отведите колоша в погреб под башней и закройте на замок.

Индейца увели. Когда дверь закрылась и все уселись на свои места, Баранов рассказал гостям, о чем шел разговор.

— Вы знаете колошский язык! — восхищался Резанов. — Это отлично. Я еще раз убеждаюсь, что вы — достойный правитель!

— Знаю и якутатское наречие, и ситкинское, — отозвался Александр Андреевич. — За пятнадцать лет чему не научишься… Хорошо, что мы, ваше превосходительство, «Елизавету» к охотникам послали, как раз вовремя.

— Отлично, Александр Андреевич. Распорядитесь, чтобы мне в восемь утра доложили об уходе лейтенанта Сукина.

В постели Николай Петрович долго ворочался, сон все не шел и не шел к нему. Он вспомнил свое посольство в Японию. Нет, ошибок он не совершил. Если бы не духовенство японское, все пошло бы иначе. Клерикалы утверждали, что сближение с Россией нарушает коренные обычаи японского народа и угрожает неминуемой опасностью исповедоваемой религии. Трудно было что-либо возразить против такой бессмыслицы. Потом перед глазами встал капитан Крузенштерн. Опять вспомнился памятный разговор на шканцах «Надежды» и последняя с ним стычка на пути из Японии в Петропавловск. Резанов приказал Крузенштерну подойти к острову Урупу. Там с 1795 года находилось русское поселение, и судьба сорока человек была неизвестна. Десять лет срок немалый. Но Крузенштерн наотрез отказался. Он считал невозможным выполнить приказание, будто бы по недостаточной глубине вблизи острова для его корабля и по многим причинам, лежащим, как он выразился, на его личной ответственности. Конечно, он считал себя просвещенным мореплавателем и мог плавать только там, где имелись хорошие карты.

«Я стыжусь, — мысленно спорил Резанов с Крузенштерном, — заключить тем подвиг мой, чтобы отплыть только кругом света, каковой путь сотни коммерческих судов ежегодно совершает».

Наконец Николай Петрович заснул. Снились краснокожие индейцы в боевом наряде, окружавшие его. Резанов бросился к крепости, но у самых стен ее споткнулся и упал… Он проснулся с бьющимся сердцем и подумал, что русским всегда здесь приходится быть осторожными.

Утро было ясное, в окна светило солнце, обрадовавшее Николая Петровича.

В дверь постучали. По резкому, энергичному стуку Резанов признал Александра Андреевича. И точно, это был он.

— Здравствуйте, ваше превосходительство Николай Петрович, — присаживаясь в кресло, сказал Баранов. — Вижу, вы озабочены чем-то.

— Здравствуйте, Александр Андреевич… Пишу письмо в правление, все закончить не могу…

— Писали вы о моей просьбе, ваше превосходительство?

— Писал, Александр Андреевич. Однако не согласен я с вашим уходом. Второго Баранова не найдешь.

— Так полагаете вы. Однако господин лейтенант Сукин полагает иначе. Назначил я утром двух промышленных в море за сивучьим мясом. А Сукин их пьянствовать к себе зазвал. Говорит, ежели вы приказ Баранова исполните, то я вас линьками выдеру.

— Он не ушел в море?

— Не ушел.

— Возмутительно, Александр Андреевич, — только и мог сказать Резанов.

Правитель помолчал, откашлялся.

— Промышленные каждый день жизнью рискуют. И живут, как видите, не сытно. Они знают, что я с ними гнилую юколу жую, так по моему приказу всюду пойдут. А господин лейтенант не стал сахар-песок с чаем употреблять, дай его благородию сахар-леденец. Для детей мы крупчатой муки три пуда держали, так он приказал полтора пуда ему выдать… Здесь не Россия, Николай Петрович, здесь свои законы. Пришибут ежели его благородие, кто в ответе будет?

— Потерпите еще немного, Александр Андреевич. На пользу и славу отчизны труд ваш. И пока все ж не нахожу иных средств, как исподволь возвратить сих молодцев в Россию. Перепившись с кругу и споив промышленных, не уверен, чтобы когда-нибудь сами хуже колошей компанию вовсе не разорили. Приказываю Сукина с судна снять, вместо него назначить другого штурмана.

— Вижу, что поняли, ваше высокопревосходительство… Ладно, потерплю еще, авось и наведем порядок… Завтра пойду с промышленными сивучей бить. — Правитель собрался уходить.

— Посидите, Александр Андреевич… Скажите, как было раньше, когда не было компании? Кто заботился о промышленных, как они кормились, если приходилось зимовать?

— Никто не заботился, кормили себя сами… Приготовляли на зиму мясо морских животных и жир китовый. Зато и зарабатывали хорошо. Случалось, что получал промышленный на свой пай по две-три тысячи рублей. Но часто было иначе: погибали суда и все, кто на них находился. Или половина людей умирала на зимовке.

— А если плавание проходило удачно, становились богатыми людьми?

— Да, строили корабли и снаряжали в плавание. Записывались в купечество.

Оба замолчали. Александр Андреевич хорошо был знаком с историей бобровых промыслов. Знаменитые прибыли, полученные первыми мореплавателями на Командорских островах, привлекли много желающих. Отваги и предприимчивости у русских людей всегда было в избытке. Купцы, приезжавшие на Камчатку для торга, прельщались успехами товарищей, бросали прежнее занятие и отправлялись в плавание за бобрами.

Перед мысленным взглядом правителя Баранова прошли многие и многие простые русские люди, ходившие в плавание на утлых судах, построенных на скорую руку.

Они не боялись выходить в океан, вслепую подбираться к неизвестному берегу, зимовать на открытых островах, питаясь дарами моря. «Мы должны гордиться народом, способным на такие подвиги, — думал Александр Андревич. — Их славные дела вот уже полвека служат нам примером».

Еще прошло три дня, а из проливов от Кускова никаких сведений не было. Баранов изнывал сердцем и не находил себе места. Наконец утром 22 сентября пришли первые байдарки промысловой партии, а в полдень «Ростислав» и «Ермак» салютовали крепости девятью выстрелами. Этот день был праздником для всего населения крепости.

Партия привезла тысячу семьсот бобровых шкур, а главное, вернулась почти без всякого урона. Индейцы пытались было напасть на охотников, но были отогнаны пушечной стрельбой.

Глава двадцать седьмая. ХОТЬ БИТУ БЫТЬ, А ЗА РЕКУ ПЛЫТЬ

Такой тяжелой зимы люди еще не видывали. В крепости свирепствовала цинга. Шестьдесят промышленных и служащих лежали без движения. С начала года умерло семнадцать человек. На кладбище появились первые кресты.

Кормов осталось самая малость. Что получше — отдавали больным и детишкам. Только два года прошло с тех пор, как русские осели на Ситке и не успели еще развести огородов. Несколько грядок с репой, редькой и картошкой, посаженные прошлым летом, были каплей в море. Да и росло здесь все плохо, еще хуже, чем на Кадьяке.

Январь не принес облегчения, все ждали подхода сельди.

В гавани, на недавно спущенном на воду корабле, продолжались работы. Промышленные ставили стеньги, на палубе возились плотники и мастера-такелажники. Работы еще много, но Баранов надеялся в июле закончить парусное вооружение баркентины.

Александр Андреевич забрел в капитанскую каюту своего детища. Здесь было суше и теплее, чем дома. Он затопил маленький чугунный камелек, сел на табуретку, вынул записную тетрадь и стал просматривать свои расчеты.

— Принимай, — донеслось до его ушей, — бом-кливер, кливер.

— Бом-кливер, кливер… — повторил густой голос у каюты.

— Замечай отметины… Принимай фок, нижний фок-марсель.

По палубе с уханьем поволокли что-то тяжелое.

— Фок-марсель верхний, — продолжал выкрикивать густой голос, — фок-марсель нижний.

Парусов было много: двойной комплект для трехмачтовой баркентины, у которой на передней мачте прямые паруса, а на грот— и бизань-мачтах — косые.

Из склада несли свернутые в бухты снасти, необходимые для крепления мачт и для управления парусами…

Резанов нашел правителя на баркентине. Александр Андреевич сидел задумавшись, все еще держа в руках записную книжку.

— Хочу с вами поговорить, Александр Андреевич.

— Я готов, Николай Петрович.

— Доложите, как обстоят дела.

— Какие именно? — Баранов немного удивился официальному тону Резанова. Да и дела на острове он знал не хуже правителя.

— Есть ли еще провизия, что вы намерены предпринять?

Александр Андреевич снял парик и отер лысину красным платком.

— Что мне сказать, Николай Петрович? На двести русских в магазине осталось по фунту хлеба на неделю. Пшена даю по три фунта в неделю только больным скорбутом. Больных много, хотя все регулярно потребляют пиво из еловых шишек. С северных островов привезли юколы и малое количество сивучьего мяса. Рыба перестала ловиться. Стреляем ворон и орлов, собираем ракушки. Едим не лакомо…