Позже стало известно, что отменил Покрышкин их вылет по предложению начальника политотдела. Когда полковник Мачнев узнал о готовящемся полете, он посоветовал комдиву вначале послать как бы в разведку своего заместителя.
К счастью, майор Неунывайко вернулся из «разведывательного полета» с хорошими вестями: родители обоих летчиков живы и здоровы. Правда, сказал он, живут бедно, фашисты позабирали все, даже сесть в домах не на что.
На следующее утро, доложив о готовности к полету, техник с улыбкой добавил:
— В фюзеляже, под верхним капотом, укреплены кое-какие грузы. После посадки откроете капот, а там читайте надписи: кому что. Это подарок вашим родителям от гвардейцев.
Подарками были завалены и обе кабины. Из-за них летчики еле втиснулись в самолет.
Вот и время вылета. Уже больше половины аэродрома пробежали, а самолет все не отрывается от земли. Глинка убирает газ и, как только скорость разбега уменьшается, говорит Бельскому в переговорный аппарат:
— Туго дело, Иван, наши гвардейцы перестарались!
А тому уже и так ясно, что самолет перегружен, — маломощный мотор не в состоянии поднять машину с таким грузом. Глинка разворачивается для повторного взлета, но опять ничего не получается. Только с четвертой или пятой попытки самолет слегка оторвался от земли, на какой-то миг повис в воздухе, вначале медленно, нерешительно начал увеличивать скорость, затем уверенно перешел в набор высоты, отчего оба летчика облегченно вздохнули.
Как только подлетели к Днепру, Бельский все свое внимание приковал к земле. Самолетом управлял Глинка, поэтому ему ничего не мешало рассматривать привычные с детства места. Как-то даже не верилось, что он их не видел раньше с высоты полета…
Пролетели Никополь, вот впереди и Алексеевка. Отчетливо видно небольшое озеро. Оно недалеко от дома Бельских. «Я в стране своего детства», — пронеслось в мыслях Бельского. Нет, ни о чем не нужно сейчас вспоминать. Потом. Потом. Главное — не отвлекаться, чтобы выбрать место для посадки. Вчера самолет Неунывайко приземлился далеко, километрах в трех от дома, Ивану же хочется выбрать площадку поближе.
Как раз напротив колхозного двора, через улицу, дом его родителей. Он подробно объясняет это Борису. Тот делает несколько пристрелочных заходов, выбирая площадку, и наконец уверенно сажает самолет и начинает рулить поближе к колхозному двору.
На улице появляется много людей. Женщины, ребятишки бегут к ним, машут руками, что-то кричат. Глинка останавливает машину и выключает мотор. Летчики вылезли из кабины и направились в сторону бегущих. Сделали несколько шагов и… провалились в толщу снега. Оказывается, они попали в противотанковый ров, весь засыпанный снегом.
Вот и они, земляки Бельского. Те, что постарше, сразу узнали его. Обнимают, целуют и… плачут. Трудно описать эту сцену встречи, всю гамму чувств встречающихся. Ему одно ясно: он среди родных людей, односельчан, на лицах которых и радость, и слезы. Перебивая друг друга, они спешат поделиться с гостем всем пережитым: рассказывают, кого фашисты расстреляли, кого отправили на каторгу в Германию, кого бросили в тюрьмы… За плечами у алексеевцев месяцы оккупации, но люди уже ожили, свободно и радостно вздохнули.
Иван попадает в объятия матери и отца. Когда все направляются к дому Бельских, мать, как всегда, плачет, приговаривая: «Ну как же ты, сыночек? Да неужели это ты?» Отец смотрит на сына молча, увлажненными глазами, тоже как будто все еще не веря, что видит перед собой его живым, здоровым, улыбающимся…
Иван с Борисом занялись выгрузкой гвардейских подарков. Чего только нет в этих свертках — и консервы, и мука, и различные крупы, и сахар, и хозяйственное мыло, и многое-многое другое. До чего же предусмотрительны их друзья!
Все входят во двор дома, оживленно разговаривают. Вот и порог. Иван оглядывается. Весь двор запружен людьми. Нет, всем не войти в дом.
Дом его родителей начинает походить на сельский клуб, куда сплошным потоком движутся люди. Всем хочется посмотреть на земляка.
На столе появляется нехитрое сельское угощение: вареный картофель, соленые огурцы, капуста, нашлась даже выпивка… После скромного завтрака и обильных разговоров начались песни. Горечь тяжелых утрат, боль, страдания, радость возвращения к жизни — все звучало в этих песнях.
Через несколько часов Иван Бельский проводил Бориса Глинку, улетевшего в Кривой Рог, а сам вернулся к родителям. Хотелось больше узнать о пережитом ими, о судьбах его ровесников. Ивана никто о войне не расспрашивал. Только отец молча останавливал свой взгляд на груди сына, где висела Звезда Героя. Сын ждет: что-то спросит или скажет отец.
— Не думал, сынок, не думал… Знал, что духом силен, но не думал, не гадал…
— Вы о чем, тато?
— Да вот, что станешь Героем, что так здорово будешь бить врага, не думал… — сказал отец и заплакал. Потом опустил голову и медленно вышел в другую комнату.
…Впервые слезы отца Иван увидел в тридцать девятом году. Съехались они тогда все домой — братья и сестры. Радости, казалось, не было предела. И вдруг… несчастье: меньший Василий попал под машину. Горько рыдала вся семья. Но и в дни похорон и траура не видел никто слез отца. Он стойко, мужественно переносил горе. Всегда, в самые трудные минуты старался держаться твердо, с достоинством. А вот спустя неделю после той трагедии в семье, когда Иван собирался уезжать в институт, ему довелось впервые увидеть слезы отца. Старший брат Григорий и сестра Надежда уже уехали, теперь пришел его черед — он оставлял родителей одних. Мать собирала сына в дорогу, укладывала чемодан. Каждую вещь она внимательно рассматривала, будто хотела запомнить ее. Она тихонько плакала и приговаривала:
— Костюм-то твой, сыночек, уже поношенный. Да и белья теплого нет — того и гляди, простудишься. Надо все это справить еще до того, как в армию пойдешь.
К слезам матери Иван уже привык. Пусть поплачет: на душе будет легче. Здесь же молчаливо присутствовал и отец. Когда мать заговорила о предстоящей службе в армии, отец как-то неловко отвернулся и, наклонив голову, вышел из комнаты. «Что это с отцом? Неужели и он не выдержал?..» — подумал Иван и пошел вслед за ним. Отец сидел в другой комнате у стола, закрыв лицо руками. Плечи его судорожно подергивались от рыданий… Он плакал, не в силах больше молчаливо переносить тяжелое горе. Оно усиливалось расставанием с сыном, которого с детства считали в семье слишком робким, слабым. Из-за этого родители всегда его как-то особенно жалели, не позволяя даже выполнять самую обыкновенную работу по хозяйству. Ивану вспомнилось, как несколько лет назад, приехав на каникулы домой, он вместе с сестрой Надеждой и братом Василием копал картофель, собирал тыквы и переносил их во двор, к погребу. Пришел отец. Увидев, чем они заняты, забрал у Ивана мешок, который он собирался уносить, и тоном приказа сказал:
— Тебе, Ваня, нельзя носить мешки. Сейчас же уходи!
А через несколько дней произошел аналогичный случай. Колхозный бригадир попросил помочь: начали косить просо, а на лобогрейках некому работать.
Брат Василий сразу же согласился и начал одеваться. Он каждое лето работал на колхозном поле. Последовал его примеру и Иван. Мать пробовала уговорить его остаться дома. Но он твердо сказал: пойду вместе с братом.
Ему впервые пришлось работать на лобогрейке. Трудно было, но он радовался: у него получалось не хуже, чем у Василия.
Когда трактор начал разворачиваться для следующего заезда, к ним подбежал взволнованный отец. Молча забрал у Ивана вилы, уселся на лобогрейку и проработал до конца дня вместе с Василием.
…Иван помнит, как сжалось его сердце, когда он впервые в жизни увидел слезы отца. Нечем стало дышать.
— Тато, тато, что случилось, что с вами?
— Ничего, сынок. Стар и слаб стал. Вот, кажется, уже все и прошло…
Как тяжело видеть скупые отцовские слезы!
А вот сейчас, увидев плачущего отца, Иван умышленно не пошел за ним. Пусть поплачет один. Сын понимал, что нынешние слезы отца — не только отзвук пережитого, всего, что заставило его волноваться и страдать в тяжелые дни фашистской оккупации. Сегодня отец радовался тому, что дожил до счастливых дней освобождения, радовался вместе с сыном. Это были слезы большого человеческого счастья.
Мать и старшая сестра Ирина начали рассказывать о жизни семьи во время оккупации. И не столько о тяготах и лишениях, сколько о тревогах и волнениях за отца. Сколько он перенес издевательств и лишений от фашистов и их прислужников. Но за него всегда заступались земляки-односельчане, особенно соседи…
— А мы, Ваня, знали, что ты Герой, еще в первый день освобождения, сказала вдруг сестра Ирина. — Как вошли первые наши освободители, мы давай приглашать их в дом да угощать, чем было. Видели, что фашисты удирают, так всю ночь с мамой готовили… Вот мама угощает да все поговаривает: «Кушайте, родненькие, кушайте. И моих сыночков кто-нибудь угощает, если они живы… Один, старший, может, и жив, по земле он, как и вы, ходит, а вот меньший, наверное, давно уже где-то голову сложил… На летчика учился перед войной. Фашисты все тут хвастались, что советских летчиков всех как есть перебили…» А потом достала твою фотографию и показывает им, нашим-то гостям. Старшой, видать, их командир, — взял карточку в руки, смотрит-смотрит да вдруг и говорит: «Вот знакомая личность. А ну-ка, погодите, мамаша». Подошел к своей командирской сумке, висевшей у порога, открыл ее и вынул какой-то журнал. Смотрит в него, а потом спрашивает: «Мамаша, а ваш сын — И. И. Бельский?» «Точно так, — говорит мама, — Ваней зовут его, Иваном Ильичом, а фамилия наша Бельские». А сама села от волнения и слова выговорить не может. «Так вот, мамаша, ваш сын — Герой Советского Союза. Узнаете?» И показывает журнал «Фронтовые иллюстрации» со многими фотографиями. Тебя мы узнали сразу. Но журнал был еще за февраль, а сейчас — апрель. То-то мы поволновались за это время, пока не прилетел твой начальник, — закончила свой рассказ Ирина.
Через два дня вернулся самолетом из Кривого Рога Борис Глинка. У него дома тоже было все сравнительно благополучно. Главное, родители живы. Отцу, старому шахтеру, тоже было нелегко в оккупацию, но какое счастье теперь пришло в его дом — два сына не только целы и невредимы, а и носят Золотые Звезды Героев. У Дмитрия их две.
Бельский к тому времени успел побывать в Никополе. Разыскал летчика Богашева, о котором говорил Покрышкин. Возвращались в часть на самолете втроем, радостные, взволнованные встречей с родными и земляками.
Когда прощались у самолета, летчикам бросилась в глаза одежда их земляков. Это были какие-то странные лохмотья. Присмотрелись внимательнее и тут поняли, в чем дело. Удирая, фашисты часто бросали маскировочные халаты, брезенты, мешки. Наши люди все это подбирали и шили из этой «материи» себе одежду.
На какое-то мгновение Иван Бельский испытал чувство, словно впервые идет на фронт, как тогда, весной сорок второго, из Сталинграда. Но теперь уже не мучили сомнения. Он знал, был уверен, что будет бить фашистов в воздухе и на земле еще крепче, еще злее. От увиденного дома ненависти к фашистам прибавилось втрое.
От победы к победе
1943 год заканчивался для нас так же победоносно, как и начинался. Но если в начале года, после сталинградской грозы, всего вишь расцветали надежды, наступление начиналось, и тогда еще не всем был ясен его размах, то под конец года появились желанные плоды этого наступления: советские войска не только выстояли летом, а и начали повсеместное наступление за освобождение советской земли.
На самом южном участке советские войска успешно продвигались к западным границам Украины.
Что и говорить: радостна была новогодняя ночь у летчиков. То обстоятельство, что они ее встречали в полевых условиях, без карнавальных балов, а вместо рюмок и бокалов пользовались алюминиевыми кружками, консервными банками, вместо электрических лампочек горели самодельные бензиновые светильники из снарядных гильз, — все это не умаляло торжества встречи Нового года. Никто из авиаторов не сомневался, что с Новым годом придут новые победы для нашей армии, для всего советского народа.
100-й полк размещался вблизи Аскания-Новы, в населенном пункте Крестовский. Отсюда изредка вылетали отдельные пары самолетов на боевые задания, чаще всего на разведку в прибрежные районы Черного моря.
Летчики соседнего 16-го полка чаще других вылетали на боевые задания. Они специализировались на «свободной охоте» над Черным морем, перехватывая и сбивая фашистские самолеты, курсировавшие между Крымом и Румынией. Особенно успешно это делали Александр Покрышкин, Александр Клубов и Григорий Речкалов. Они подвешивали под плоскости своих самолетов дополнительные бензиновые баки. Это позволяло находиться им в воздухе продолжительное время, уходить далеко в море. Там и перехватывали они обычно транспортные самолеты фашистов, сбивая их.
Но уже 5 января 1944 года дивизия в полном составе перебазируется в село Черниговку, восточнее Большого Токмака. Теперь это был глубокий тыл. Авиаторам предоставлялось продолжительное время на отдых.
Конечно, отдых был относительным. Главное, необходимо было пополнить полки самолетами и новыми, молодыми летчиками, восстановить боевой потенциал, чтобы быть полностью готовыми к предстоящим сражениям.
Из 100-го полка сразу же выехали за новыми самолетами в Кировабад две группы летчиков. Первую группу возглавлял Михаил Петров, вторую — Иван Бельский. Пополнив материальную часть, приступили к вводу в строй прибывших из училищ молодых летчиков.
Еще в боях на подступах к Мелитополю осенью прошлого года в 100-й полк был назначен новый командир — Герой Советского Союза Сергей Иванович Лукьянов, до этого занимавший должность командира эскадрильи в 16-м полку. Сразу же после вступления его в командование все почувствовали умелое руководство. Был он всегда выдержанным и требовательным. Умел выслушать мнение других, уже опытных летчиков, особенно командиров эскадрилий, не навязывал им своего мнения, давал простор для инициативы и творческих решений.
Вскоре Лукьянов определил Ивана Бельского своим помощником по воздушнострелковой службе. Эта работа имела прямое отношение к организации групп для выполнения боевых заданий, построения боевых порядков, тактике ведения воздушных боев.
Командир полка привлек к инструкторской работе Бориса Глинку, Михаила Петрова, Дмитрия Шурубова и Алексея Труфанова. Все они имели большой командирский опыт. Своему же новому помощнику сказал, когда собирались перелетать с аэродрома Черниговка на специально выделенную площадку для тренировочных полетов:
— Вас, товарищ Бельский, я не допускаю к тренировочным полетам с молодыми летчиками. Главное, хорошо отдохните, наберитесь сил. Впереди нас ждут упорные бои.
Он тут же посоветовал ему подобрать себе ведомого из вновь прибывших:
— Есть среди пополнения хорошие ребята. У-некоторых приличный налет часов в воздухе, а есть и такие, что участвовали в боях, успели уже, как говорят, понюхать пороха.
Прежний ведомый Ивана Бельского Петр Гучек, уже имеющий достаточный опыт и прошедший закалку в горниле боев, был назначен на должность командира звена. Поэтому Бельский сам, как только прибыло пополнение, начал внимательно присматриваться к новичкам. Особенно понравился ему один из них, Григорий Патрушев. Чем-то напоминал он ему Валентина Караваева.
Поэтому Бельский ответил командиру полка:
— Товарищ командир, я уже присмотрелся к ним. Хочу взять себе ведомым младшего лейтенанта Григория Патрушева.
— Да ты что?.. Он же совсем еще «зеленый»… Его многому надо учить, пока войдет в строй. Мне кажется, есть более подходящие кандидатуры для тебя в напарники.
— Нет, товарищ командир. Я уж лучше поучу этого, — твердо высказал свое мнение Бельский.
— Ну смотри, твое дело, — неохотно согласился Лукьянов.
Через несколько дней Иван полетел на тренировочную площадку, чтобы непосредственно начать занятия по программе ввода в строй своего нового ведомого. Там во время подготовки к полетам Борис Глинка сказал Бельскому (он проводил первоначальную подготовку новичков на спаренном двухместном учебно-тренировочном самолете), что выбранный им напарник обладает еще довольно слабыми навыками пилотирования самолета. Вскоре Бельский вылетел в паре с Патрушевым на учебно-тренировочное задание и там убедился в правоте слов Бориса, опытного в недалеком прошлом инструктора и командира авиаучилища.
По существу, никакой учебы в первом полете не получилось. Команды своего ведущего Бельского Патрушев выполнял с большим трудом и только благодаря частым подсказкам по радио. Маневры его самолета были неуклюжи, ничем не напоминали они полет истребителя.
Очень неудовлетворенный полетом, ведущий пошел на посадку первым… За ним, сделав круг над площадкой, приземлился и его ведомый. С пульта управления корректировали по радио заход на посадку молодого летчика. Поэтому приземлился он правильно. Но во время руления самолет Патрушева скатился с полосы, попал в небольшую выбоину. Скорость руления была большой, и из-за этого правое колесо шасси, попавшее в выбоину, отломилось. Самолет лег на плоскость и завертелся вокруг нее…
В это время подъехал на легковой машине комдив Ибрагим Дзусов. Старшие летчики уже знали, как попадает виновнику в подобных случаях. Все притихли, наблюдая, как Батя, а для новичков он пока был только грозным полковником, распекает Патрушева.
Многие из присутствующих не раз испытывали на себе гнев комдива за допущенные в свое время промахи и ошибки.
— Как же ты мог? Здесь, в мирной обстановке, ломаешь самолет! А что же будет, когда встретишься с фашистами? А если обстановка сложится так, что надо будет садиться под обстрелом «мессершмиттов»?
И упреки, и вопросы — все шло от комдива. Говорил он один, а виновник молчал. Петрушев стоял, вытянувшись по стойке «смирно».
Как только Дзусов несколько поостыл и отошел в сторону, собираясь закурить, Бельский приблизился к Патрушеву и прошептал:
— Проси у Бати прощения! Обещай, что искупишь свою вину в бою! — и быстро отошел в сторону.
Когда Дзусов, закурив папиросу, повернулся к Патрушеву, тот смело шагнул к командиру и уверенно, хотя и несколько дрожащим голосом, отчеканил:
— Товарищ полковник! Свою вину я кровью искуплю в будущих боях. Обещаю бить беспощадно фашистов в воздухе. Простите меня!
— Ну что ж, посмотрим. А вину только тогда прощу, когда собьешь первого фашиста, — уже более спокойно сказал комдив.
Все бывалые летчики знали, что Дзусову нравилось, если в подобных случаях провинившийся летчик не оправдывался, а признавал вину и, главное, — обещал искупить ее в бою с фашистами. Дзусов знал и верил, что если летчик обещает обязательно сдержит слово.
Что же касается Патрушева, то, надо сказать, довольно много пришлось Бельскому с ним поработать, пока он вошел в строй. Но зато легко и удачно воевали они потом в паре. Сколько трудных воздушных боев, проведенных совместно, они выиграли! Сколько раз приходилось бывать им в сложных ситуациях. Но всегда ученик и напарник Бельского был на высоте. Он успел до конца войны сбить до десятка фашистов.
Хорошая выучка, дисциплинированность, высокий наступательный дух — все это давало ему возможность в трудных поединках с фашистами сбивать их. Сам же он возвращался с боевых заданий всегда целым и невредимым.
Памятным был один из эпизодов в боях на Сандомирском плацдарме… Повел Бельский группу из десяти «кобр» на прикрытие наземных войск. Начальник штаба Рыжов, ставя боевое задание, предупредил:
— Будьте особенно бдительными к появлению фашистских воздушных разведчиков. Ни в коем случае не допускайте фотографирования ими оборонительных сооружений наших войск на плацдарме.
Вначале в воздухе над плацдармом было спокойно, видимость отличная. Поэтому Бельский рассредоточил боевой порядок пар по фронту, эшелонируя их одновременно и по высоте. Вся группа находилась за плацдармом, над территорией противника, чтобы встретить его самолеты на подходе.
Ведомый Патрушев сообщает:
— Бельский, ниже справа идет с набором высоты в сторону плацдарма «рама».
На фоне лесного массива ее камуфлированный силуэт еле заметен. Командир группы внимательно осматривает воздушное пространство вокруг: не подходят ли вслед за разведчиком бомбардировщики… Но кроме самолетов его группы в воздухе никого нет. Поэтому он передает своему заместителю Григорию Дольникову:
— Принимай, Дольников, командование всей группой. Будь внимателен к появлению бомбардировщиков. Я с Патрушевым иду в атаку на «раму».
Атака с ходу не удалась. Как только Бельский изготовился к открытию огня, «рама» круто увернулась и камнем понеслась в отвесном пикировании к земле.
Пара «кобр» не отстает, но никак не удается ей занять выгодную позицию для ведения огня: фашистский воздушный разведчик проделывает стремительный каскад резких маневров, пытаясь оторваться от преследования. И атакующая пара «кобр» и преследуемая «рама» очутились у самой земли. Теперь маневрировать по высоте «рама» не может, а маневры по горизонтали не спасают ее от огня наших самолетов. Они надежно держат «раму» в клещах, поочередно расправляясь с ней. Вот уже прекратились маневры «рамы» и по горизонтали, несется она над самыми верхушками деревьев, смирившись со своей участью обреченной… Воздушный стрелок больше не стреляет. Его тело безжизненно повисло на турели пулемета. Весь огонь пушек и пулеметов самолета Бельского направлен в фашиста, ему хорошо видно, как на плоскостях крыльев, у кабины, сверкают огоньки разрывов, горит правый мотор.
Вдруг раздается в эфире голос Патрушева:
— Бельский, впереди много самолетов. Какие-то незнакомые…
Резким маневром ведущий нашей пары выходит из атаки и видит впереди слева, немного выше, транспортные самолеты Ю-52. Их семь.
— Патрушев, это транспортники, атакуй! — командует Бельский.
Сам же крутым разворотом заходит в атаку на заднего. Не успел еще пристроиться к нему, как увидел, что один Ю-52 вспыхивает факелом и падает к земле, а спустя миг такая же участь постигает и другой Ю-52- их поразил одной атакой ведомый. Немного довернув, Патрушев направляется в атаку на задний Ю-52, к которому приближается и Бельский…
— Патрушев, это мой, атакуй другие! — прокричал ведущий по радио, чтобы в пылу азарта не столкнуться…
Самолет Патрушева проскакивает над самолетом командира и устремляется к следующему Ю-52.
Короткая очередь — и таким же факелом загорается «юнкерс» от атаки Бельского, а Патрушев уже сбивает третьего. Остальные три «юнкерса» разбрелись в разных направлениях, стремясь уйти от наших истребителей, прижимаясь к земле. Но они сразу же настигают их и сбивают еще по одному. В это время в наушниках радио Бельскому послышался звук, напоминающий попадание в самолет крупнокалиберной пули.
«Очевидно, нас обстреливают с земли», — пронеслось в голове. Мгновенно пробегает он взглядом по приборной доске: показания приборов нормальные.
После полета, когда собралась вся группа у КП, летчики, не скрывая своего восторга, поздравляли Бельского и Патрушева с боевой удачей.
Проявление пленки фотопулеметов подтвердили результат боя. На них хорошо запечатлелись горящие «юнкерсы».
Огорчала Бельского до некоторой степени схватка с «рамой». Сколько атак предприняли, сколько снарядов и пуль направили в нее, а вогнать в землю не смогли! Начальник штаба Рыжов корректно упрекнул Ивана Ильича, как когда-то еще на Миусе:
— А вот разведчика упускать не надо было!..
Григорий Дольников пошутил над неудачей друзей, заявив Рыжову:
— Товарищ майор! Вы же знаете, что у «рамы» два фюзеляжа. А посредине дырка. Вот в нее и уходят все снаряды и пули.
Ясность внесло сообщение передовой станции наведения. Майор Бычков сказал, что атакованная парой «кобр» «рама» приземлилась на плацдарме в расположении наших войск. В корпусе ее масса пробоин.
Апрель был на исходе. В Приазовье весна в расцвете: на полях все зазеленело, а на приусадебных участках колхозников расцвели сады. С высоты полета еле-еле виднеются в этом обильном цвету домики. И глядя на эту красоту, наполненную миром и покоем, с высоты полета, летчики на какое-то мгновение забывали о войне…
Полк уже давно был готов к боям: молодые летчики слетались со своими ведущими, многократно перепроверена материальная часть самолетов. А фронт тем временем все дальше уходил на запад. Многие недоумевали: «Другие воюют, а мы почему отсиживаемся в тылу?»
Майские дни 1944 года отпраздновали в тылу. 5 мая наконец группа за группой вылетели на фронт все три полка дивизии. Заночевали на промежуточном аэродроме в городе Николаеве. Под вечер летчиков 100-го гвардейского полка ожидал сюрприз — вернулся в полк Григорий Дольников. Трудно было узнать его: заросший бородой, в ватнике и старых кирзовых сапогах, он больше походил на партизана, вышедшего из тыла врага.
— А я и есть партизан! Вот у меня и подтверждающие документы, — сказал он окружившим его однополчанам и начал показывать выданное партизанским отрядом удостоверение.
Длинным и нерадостным был его рассказ о пережитом…
Командир полка Лукьянов и командир дивизии Покрышкин, не раздумывая, забрали Дольникова на фронт. В боях под Яссами он особенно успешно дрался с фашистами, увеличивая счет сбитых вражеских самолетов. Он смело, отважно и умело действовал в бою, все ярче проявлялся его талант летчика-истребителя, который был еще заметен в боях под Приазовьем.
На земле и в небе
11 мая, после нескольких дней пребывания в Бессарабии, прилетели в Румынию. Здесь 9-я гвардейская Мариупольская дивизия влилась в состав 6-го авиакорпуса, которым командовал генерал Утин. До этого соединение входило лишь в оперативное подчинение различных воздушных армий, находясь в составе Резерва Верховного Главнокомандования. Вот поэтому-то приходилось летчикам 9-й дивизии часто действовать на разных направлениях фронта: вначале в подчинении 4-й воздушной армии (на Кубани), затем — 8-й воздушной (в Приазовье), теперь — 5-й воздушной, но уже в составе корпусе.
…Границ между государствами с воздуха не видно. Но когда самолеты перелетели государственную границу, то летчикам бросилось в глаза, как резко изменилась поверхность земли: тут она состояла из отдельных разных по величине и форме лоскутов, словно заплаток. Позади осталось широкое раздолье наших колхозных полей, величаво простирающихся от горизонта к горизонту.
Аэродромы для всех полков дивизии были подготовлены вдоль берега реки Прут, на румынской земле. Управление дивизии и два полка размещались у большого населенного пункта Стефанешти, а 100-й гвардейский немного севернее, у населенного пункта Лихнешти.
Приземлившись и рассредоточив по капонирам самолеты, летчики 100-го гвардейского полка собрались на обрывистом берегу Прута, к которому вплотную прилегал их аэродром. По другую сторону реки была родная советская земля…
Вскоре летчики раньше, чем обычно, вернулись с аэродрома. Рядом со столовой стоял небольшой флигелек, в котором расположились Бельский с Петровым. Как только они помылись, переоделись, к ним подошла девочка лет одиннадцати и заговорила на чистом русском языке. Выяснилось, что до войны она жила в Бессарабии, ее родителей убили фашисты, и здесь она жила у дальних родственников. Девочка сказала, что с летчиками хотят побеседовать жители, переводить же будет она.
Бельский и Петров охотно согласились. Во дворе, возле их флигеля, собралось человек тридцать — мужчины и женщины, пожилые, молодые и даже дети… Окружив юную переводчицу, многие из них что-то растолковывали ей. Девочка внимательно слушала их, а затем обратилась к нашим офицерам.
Оказывается, все поражены тем, что происходит. Людям непонятно, почему советские офицеры так добры к местному населению: приглашают на танцы, угощают мужчин табаком. Никто не видел, чтобы советский офицер ударил кого-нибудь из жителей, как это делали фашистские офицеры.
Бельский и Петров, как могли, старались объяснить им, что они ведут себя так, как это принято у советских людей. Собравшиеся румыны заговорили наперебой.
— Они говорят, — сказала юная переводчица, — что офицеры и солдаты все очень хорошие, добрые люди. Но вы уйдете вслед за отступающими фашистами, а к ним придут ваши коммунисты.
— Милая девочка, — ответил Бельский, — передай людям, что коммунисты уже пришли. Они здесь!
Эти слова произвели впечатление, все дружно зашумели, заволновались.
— Где, где же они, эти коммунисты? — перевела девочка возгласы жителей.
Тогда Бельский, указывая на себя, сказал:
— Я коммунист! — и дружески улыбнулся, показав свой партийный билет.
Румыния запомнилась летчикам не только теплыми встречами с жителями, но и жаркими, ожесточенными воздушными боями. Порой сражения в небе напоминали прошлогодние кубанские. Отличительная особенность баталий в небе Румынии заключалась в том, что наша авиация на протяжении всего периода занимала господствующее положение в воздухе и диктовала свою волю противнику.
Центром воздушных схваток стал район города Яссы, который называли воротами Трансильвании. Фашистское командование вновь и вновь бросало крупные массы авиации. Это были главным образом «мессершмитты», «фокке-вульфы». Иногда они появлялись группами по 20 самолетов. Не в состоянии противодействовать нашей авиации повсеместно, гитлеровцы стремились за счет сильной концентрации своих сил на узком участке фронта добиться хотя бы временного, частичного успеха. В результате успешного осуществления Ясско-Кишиневской операции Советская Армия нанесла противнику сокрушительное поражение.
Но вернемся к событиям в небе Румынии. Как и на Кубани, бои завязывались на всех высотах — от малой до близкой к потолку самолетов. С нашей стороны действовали все виды авиации. Бомбардировщики наносили бомбовые удары по коммуникациям и важным опорным пунктам в тылу, за линией фронта. Штурмовики успешно обрабатывали передний край вражеской обороны. Истребители вели воздушные бои, обеспечивая действия других видов авиации.
