Подтянувшись, тот подбежал к командиру полка и, чеканя каждое слово, доложил:
— Товарищ подполковник! Техник-лейтенант Хабаров без вашего разрешения прилетел на самолете с командиром экипажа. На других самолетах прилетели еще пять механиков. Готовы получить взыскания!
— Я, техник-лейтенант, за проявленную сообразительность и инициативу взысканий не накладываю. Соберите всех прилетевших механиков!
Они построились.
— Молодцы, механики! — сказал Дзусов. — Теперь я вижу, что вы настоящие авиаторы. Приступайте к выполнению своих обязанностей. Вас, техник-лейтенант, назначаю старшим, ответственным за подготовку самолетов!
К обеду благополучно прилетели все остальные самолеты полка. В каждом из них был кто-то из технического состава. Так на новом аэродроме появились вместе с летчиками те, кто готовил самолеты к вылетам, кто неизменно последним провожал летчика на боевые задания и первым встречал его, те, кто делил с летчиками радость побед и горечь поражений.
Полк готовился к новым боям. Обеспечивали эту готовность инженеры, техники, механики, мотористы, оружейники, прилетевшие с летчиками в одноместных самолетах.
Впоследствии стало известно, что технический персонал, давно уже обсуждал возможность такой транспортировки. Ведь высылавшиеся вперед команды зачастую не успевали прибыть вовремя на аэродромы последующего базирования, что затрудняло своевременную подготовку самолетов к боевым вылетам. Автором этой инициативы в полку был очень хорошо знающий свое дело, умелый организатор, техник звена Константин Ратушный. Время было тяжелое, и иного выхода не было.
Командиры эскадрилий при последующих перелетах уже официально закрепляли технический состав по самолетам. Много поменяли летчики аэродромов, но золотой фонд полка — технический состав — они сохранили и благодаря этому никогда не ощущали трудностей в своевременной подготовке самолетов к боевым вылетам. За это время не пострадал ни один техник, не произошло ни одного летного происшествия во время перевозки «пассажиров» на одноместных истребителях.
Но волнения и курьезы в связи с этим были.
В одном из перелетов вблизи Ставрополя встретилась летчикам в воздухе большая группа «юнкерсов», которую сопровождали «мессершмитты». Эта встреча не сулила ничего хорошего, нашим летчикам пришлось порядочно поволноваться. Атаковать они не могли, но, к счастью, и гитлеровцы не захотели ввязываться с нами в бой… Так и разошлись.
Второй случай произошел с Бельским и механиком Ксенофонтом Прониным. На аэродроме у станицы Павловской полк бомбили целую ночь. Самолеты остались целы, лишь в фюзеляже одной машины полопались расчалки. Бельскому и механику Пронину приказали перегнать этот самолет на аэродром Бешпагир, что в 30 километрах от Ставрополя.
Перед вылетом летчик как будто хорошо изучил маршрут по карте и внимательно придерживался его в полете. Но найти аэродром у Бешпагира никак не мог. Тогда он не знал, что тот был замаскирован: на поле были видны лишь копны сена. Даже признаков аэродрома Бельский нигде не мог обнаружить. Ему ничего не оставалось, как вернуться и сесть близ Ставрополя. Там тогда размещалось штурманское авиаучилище. Как только выключил мотор на стоянке, к нему подъехали на легковой автомашине два военнослужащих, оба в звании капитанов, и потребовали документы. Бельский показал им свой комсомольский билет.
— А другие документы есть?
— Других документов нет, — ответил он.
Офицеры стояли в нерешительности, не зная, как поступить с сержантом. А он спокойно подошел к боковому люку, открыл его отверткой и выпустил оттуда механика.
— Как, на истребителе вас летело двое?
— А мы все на фронте при перелетах берем в самолеты своих механиков, ответил Бельский.
Его объяснение показалось офицерам подозрительным. Прилетевших они забрали в штаб для выяснения личностей. Оказывается, их приняли если не за явных шпионов, то по крайней мере за дезертиров…
Так они очутились запертыми в подвале. Поскольку фронт приближался к Ставрополю, училищу пришлось поспешно эвакуироваться. О закрытых на замок, видно, забыли. На третий день своего пребывания в положении узников, изнывая от голода, они начали бунтовать: стучали чем попало в двери и стены. Наконец их услышали и без всяких расспросов отпустили.
Хотя Бельский и Пронин порядочно изголодались, все же они сразу побежали к аэродрому. Какой ужас! Их «яка» нигде не было! Что делать?
В это время с ними поравнялся бензозаправщик. Авиаторы попросили водителя остановиться:
— Скажите, вы не видели, куда девался самолет? Вот здесь он стоял.
— Я не видел, куда он девался, но видел, как возле него два дня хозяйничал какой-то лейтенант. С виду рослый, плечистый.
От этого не стало легче. Мало ли рослых, плечистых лейтенантов, которые могли забрать самолет. Они уже хотели уходить совершенно убитые случившимся, не зная, что делать дальше, как вдруг шофер добавил:
— Да, вспомнил: на борту этого самолета было наг писано: «Я здесь. ДБ».
От неожиданной радости Бельский и Пронин, схватив друг друга за руки, чуть ли не в пляс пустились. Шофер ничего не понимал. Да как же могли они ему объяснить, что ДБ — это Дмитрий Борисович Глинка. Значит, их искали, но не нашли, а самолет угнал он.
Вот когда они почувствовали настоящий голод. Решили идти в город. Деньги у них были. Но в городе царила неразбериха. Решили узнать, в чем дело. На их расспросы услышали одно-единственное слово:
— Немцы!
Примкнув к потоку беженцев, двинулись авиаторы из города на восток. На окраине их задержали автоматчики. Тут формировались отряды, которые должны были занять оборону. Бельский и Пронин просили отпустить их на том основании, что они летчики, которых ждут в полку. Но объяснений этих никто не слушал. И тут откуда ни возьмись — спецмашина. Из нее выходит инженер авиадивизии полковник Емельянов и властным голосом приказывает:
— Этих отпустите! Я их беру с собой.
Так удачно закончилось и это приключение, причиной которого был полет механика в закрытом отсеке самолета.
…Механиком на «кобре» — подарке мариупольских школьников, у Бельского был Иван Алексеевич Петров, старшина по званию. Бельский поражался его трудолюбию. С какой заботливостью, с какой любовью он готовил самолет к вылету, всю душу вкладывал в свою работу…
Однажды, сам того не подозревая, летчик очень огорчил его. Было это в Польше, когда шли бои на Сандомирском плацдарме. Сел Бельский в машину, готовясь к вылету: привязался ремнями, подключил наушники радио, начал осматривать прозрачную часть фонаря. И тут заметил небольшую точку на стекле.
— Иван Алексеевич! Дай, пожалуйста, мне чистую тряпочку!
— Зачем вам, товарищ командир?
— Да что-то вот на стекле, попробую вытереть…
Механик сразу же бросился вытирать сам. Оказалось, что была небольшая царапинка, но он решил, что командир заметил невытертую пыль. Когда Бельский возвратился с задания, к нему подошел комсорг полка Игольников:
— Иван, зачем обидел своего механика?
— А чем я мог его обидеть? — удивился он.
— Да не знаю. Только когда ты летал, сидел он под деревом и горевал… Говорит, будто фонарь недостаточно чисто был протерт. Клава-мотористка невнимательно отнеслась к этому. А ты взял, да и подколол его: «Дай, Иван Алексеевич, я сам вытру, если вы с этим не справились…» Знал бы ты, как тяжело воспринял он твой упрек… Говорит, лучше бы командир меня обругал последними словами, тогда легче было бы…
Бельский нашел своего механика. Сказал, что и не собирался упрекать, что и в мыслях у него такого не было. Не уверен, поверил ли механик ему тогда. Смотрел Бельский на Ивана Алексеевича, своего механика, и думал: «Милый, добрый ты мой труженик, знаю я, с каким волнением ты провожаешь каждый раз меня в бой, и вижу, как ты радуешься, когда я возвращаюсь целым и невредимым. Знаю, как порой тебе бывает тяжело. Знаю и то, как беззаветно любишь ты свой нелегкий труд. Да ты, если хочешь всю правду знать, самый дорогой и близкий, самый родной мне человек».
Но тогда на фронте подобными мыслями авиаторы не делились вслух, стеснялись…
С чувством большой благодарности Иван Ильич Бельский и сейчас называет имена механиков Ивана Шатохина, братьев-близнецов Прониных, Назара Елисеева, Федора Пташкина, инженера по вооружению Николая Рубана, инженера эскадрильи Василия Михайлова, специалистов по электро- и радиооборудованию Гургена Бдояна и Льва Литвина. До сих пор не забыл он и скромных, трудолюбивых девушек-мотористок. Героизм наших летчиков неотделим от самоотверженного труда тех, кто готовил их боевые «ястребки» к святым и правым боям.
Тактика — наука побеждать
…Весна сорок третьего. Аэродром близ станции Поповичевская. Группы истребителей одна за другой возвращаются с задания. Бельский только вышел из санчасти и сразу же подался на аэродром. С радостью, любопытством, завистью смотрел он на летчиков, собравшихся возле КП. Они, волнуясь, перебивая друг друга, очень громко разбирали детали боя. После полетов у летчиков притуплялся слух, поэтому они, что нередко случалось, беседовали на очень высоких тонах; со стороны казалось, что идет горячий спор и что участники его не в силах сдерживать свои чувства. Глядя на их улыбающиеся лица, нельзя было ошибиться: бой был удачным.
Вдруг с КП выбежал начальник штаба майор Рыжов:
— Тревога! В воздухе большая группа бомбардировщиков противника…
В небо устремились красные ракеты. Но самолеты 100-го и соседнего 16-го полков не были готовы к вылету. Техники, сняв капоты, осматривали материальную часть, заправляли машины горючим и смазочными материалами, оружейники набивали боекомплектом ленты пулеметов и барабаны пушек.
Бельский бросается к своему самолету. На нем никто не летал, и он поэтому в полной боевой готовности. Через минуту Иван уже был в воздухе. Набрав высоту над аэродромом и убедившись, что больше никто не взлетел, он настраивает приемник на волну боевой работы и вскоре слышит:
— Всем «Соколам», находящимся в воздухе! К населенному пункту К. (Краснодару) приближается большая группа «хейнкелей». Всем «Соколам» — на отражение налета!
Одинокая «кобра» Бельского несется за хлопьями редко разбросанных белесых облачков, В стороне от него на разных высотах то одиноко летящие, то небольшие группы «яков» и «лавочкиных». Они также спешат в указанный квадрат.
А вот немного ниже — большая группа «хейнкелей». Возле них несколько наших истребителей. Они яростно бросаются в атаки с разных направлений, но плотный строй тридцати шести бомбардировщиков им никак не удается нарушить.
Бельский видит, как из «хейнкелей» начинают сыпаться бомбы. Внизу, в районе железнодорожной станции, засверкали взрывы, клубы черного дыма поползли в небо, вспыхнуло несколько пожаров.
Используя преимущество в высоте, он переваливает через крыло свой истребитель и камнем несется вниз. Старается спокойней, не обращая внимания на встречные трассы огня, рассчитать упреждение до взятого на прицел «хейнкеля», который летит последним в правом пеленге. С большой дистанции открывает огонь и убеждается, что выбранное упреждение правильное — огненные трассы от пулеметов и пушки точно ложатся в правую плоскость бомбардировщика. В самое последнее мгновение отворачивает самолет немного в сторону и почти в отвесном пикировании проскакивает ниже группы вражеских машин. Выходит из пикирования и теперь уже снизу атакует этот же самый «хейнкель». Яркое пламя охватывает его правый мотор. Летчик «хейнкеля», видимо, желая сбить огонь, начинает сильное скольжение на крыло, отрываясь в сторону от группы. Пользуясь этим, Бельский внезапными атаками заставляет фашистского летчика опуститься еще ниже.
Воздушные стрелки на «хейнкеле» убиты. Бельскому хорошо видно — их тела безжизненно повисли на турелях пулеметов. Поэтому он пристраивается к бомбардировщику и жестами показывает фашистскому летчику, что бы тот разворачивал самолет и следовал за ним.
Фашист как будто понял, что от него требуют. Его самолет начал разворачиваться в направлении аэродрома. Но высота была уже небольшой, летчик заложил очень глубокий крен и, по-видимому, не справился с пилотированием самолета на одном моторе — его машина вдруг перевернулась на спину и вошла в крутую спираль. От самолета отделились две фигуры, над ними начали раскрываться парашюты. Но они не успели наполниться воздухом — не хватило высоты. Лишь белые стежки протянулись за упавшими на землю фашистами. Рядом горел врезавшийся в землю «хейнкель»…
На следующий день во фронтовой газете был помещен снимок Бельского. Непонятно, как попала в руки корреспондента фотография, на которой он был запечатлен улыбающимся, с… дорисованными художником погонами сержанта, которых никто из летчиков еще не носил. Под снимком была подтекстовка: «Сержант И. И. Бельский, сбивший фашистский самолет „Хейнкель-111“ при отражении массового налета на крупный населенный пункт К.»
Казалось, можно было считать вылет удачным — ведь сбит самолет противника. Но удовлетворения Бельский не испытывал. И не только потому, что вечером Дзусов, выступая перед летчиками, с огорчением говорил, что врагу удалось нанести массированный удар из-за недостаточного противодействия нашей истребительной авиации.
Бельский отчетливо сознавал, что действия его и других находившихся в воздухе летчиков, которые тоже сбили несколько вражеских машин, были неполноценными: они не смогли отразить удар врага, хотя и нанесли ему определенный урон. Чувствовалось отсутствие совершенных тактических приемов ведения боя с большой группой бомбардировщиков, даже не прикрытых истребителями.
…Ореховка и Розовка (это уже на подступах к Мелитополю) — небольшие, расположенные рядом населенные пункты. Между ними — ровная как стол поляна. На ней и разместился аэродром 16-го и 100-го авиаполков.
Наши наземные войска, прорвав оборону врага на Миусе под Таганрогом, вышли к реке Молочной в районе Мелитополя. Обеспокоенное успешным наступлением Советской Армии, фашистское командование начало поспешно перебрасывать сюда авиацию с других участков фронта.
…Летчики вылетают по тревоге. В воздухе по радио получили задание: следовать в направлении Большого Токмака, где появились крупные группы немецких бомбардировщиков.
Бельский подводит свою группу значительно южнее района действия, чтобы атаковать противника со стороны солнца. Устанавливает связь с дивизионной станцией наведения. Майор Бычков сообщает, что бомбардировщики типа Ю-88 появляются волнами, через определенные интервалы времени.
Вот и очередная волна из трех групп «юнкерсов». В каждой группе по 16–18 самолетов, летящих в сомкнутом строю.
Группа «кобр» изготавливается к атаке первой группы «юнкерсов». Наперерез двум другим идет несколько групп «яков». Плотному строю «юнкерсов» Бельский противопоставляет плотный строй своих истребителей. Все 12 «кобр», словно связанные воедино, бросаются к бомбардировщикам сверху, с задней полусферы. Все истребители дружно открывают огонь. На одной вражеской машине загорается мотор. Майор Бычков подбадривает по радио со станции наведения:
— Молодцы, ребята! Так их, лупите! Один горит, горит уже…
А в воздухе — противоборство. Дистанция между самолетами сокращается, хотя истребители и убавили обороты своих моторов. Пора выходить из атаки, отваливать в сторону!
Но как только они начали выполнять свой маневр, стрелки «юнкерсов» открыли плотный огонь по нашим самолетам, восемь из двенадцати «кобр» получили пробоины. Правда, серьезных повреждений не было, но стало ясно: успеха истребители не достигли. Даже тот «юнкерс», на котором загорелся мотор, продолжал лететь. Летчик выключил горящий мотор…
Неприятно было командиру группы докладывать о результатах боя. Действовали как будто организованно, напористо, а вот успеха не добились.
Начальник штаба полка Рыжов, мягко улыбаясь, сказал Бельскому:
— Эх вы, слабаки! А до вас вела такой же бой группа Покрышкина. Летчики Александра Ивановича восьмеркой сбили девять «юнкерсов», а вы двенадцатью — ни одного…
Хотя упрек начальника штаба был сделан не в резкой форме, летчики и сами себя чувствовали неловко, понимали, что причиной неудачи было недостаточное мастерство, серьезный тактический просчет.
И невольно вспомнился Бельскому бой с группой вражеских бомбардировщиков при отражении налета на Краснодар, когда истребителей тоже постигла неудачапомешать «юнкерсам» бомбить железнодорожный узел они не смогли…
Бельский решил обязательно поговорить с Покрышкиным. Ему приходилось читать статьи, в которых многие тактические приемы ставились по-новому, особенно при ведении боя против больших, плотных групп бомбардировщиков, приходилось слушать его выступления по этому вопросу на летно-тактических конференциях, но, очевидно, не удалось тогда глубоко разобраться в существе предложенных им новшеств.
Как только закончился ужин, Бельский подошел к Покрышкину и без всякого вступления начал разговор о том, что его волновало.
— Александр Иванович, как могло получиться, что ты своей восьмеркой сбил сегодня девять «юнкерсов», а вот я повел двенадцать, все дружно и напористо действовали, а результаты атаки не те. Мы не смогли завалить ни одного «юнкерса», а главное — не смогли помешать им бомбить наши наземные войска. Чувствую, все дело в тактике. В чем секрет твоего успеха и моих неудач?
Уже умолк баян, что традиционно после ужина по вечерам собирал летчиков, уже все разошлись, а они еще вели разговор. Вначале Бельский возражал своему собеседнику, его действия казались ему то слишком рискованными, то трудно выполнимыми. А Покрышкин терпеливо разъяснял:
— Ты, Бельский, пойми, твои рассуждения правильны, когда речь идет об атаке одиночных самолетов. Ты строишь свой маневр, учитывая слабые, уязвимые стороны бомбардировщика. Но ведь тактика действия бомбардировочной авиации сейчас заключается в массированном ее применении. Какие же могут быть неуязвимые места в группе десятка самолетов? Если какой-то сектор не обстреливается с одного самолета, то стрелки с других машин его обстреливают свободно.
Нельзя не учитывать и другого обстоятельства, — продолжал Александр Иванович. — Когда бомбардировщики идут в плотном строю, это лишает их возможности маневрировать. Чтобы не столкнуться, немецкие летчики все внимание уделяют тому, чтобы правильно удерживать свое место в строю. А раз так, то самый сильный пушечный огонь бомбардировщиков с передней полусферы теперь для истребителей не опасен, если идешь в атаку не строго в лоб, а с небольшим ракурсом, то есть под углом.
Покрышкин замолчал, продолжая в упор смотреть на Бельского, как бы давая время для осознания сказанного, а потом продолжал:
— Я неоднократно уже на практике проверил свои расчеты. Атака с передней полусферы с небольшим ракурсом, как правило, дает возможность поразить ведущего группы. Другие же самолеты, боясь столкновения, начинают расползаться в стороны — и плотный строй распадается, вот тогда и создаются условия для уничтожения одиночных самолетов. Но, повторяю, это возможно только после первой атаки с передней полусферы, для которой я выделяю из своей группы одну или две пары истребителей.
Затянувшаяся между ними беседа в ту короткую летнюю ночь раскрыла Бельскому глаза на многое.
Разве не в этом убеждала простая арифметика: восемь истребителей сильнее двенадцати, если они действуют, сообразуясь с требованиями изменившейся боевой обстановки? Суворовский афоризм «Воюют не числом, а умением» вновь подтверждал значение тактики как науки побеждать.
В дальнейшем покрышкинской тактикой атаки больших групп бомбардировщиков противника в совершенстве овладели все летчики дивизии. Это дало им возможность успешно отражать массированные налеты бомбардировщиков в боях под Мелитополем, а позже — под Яссами и особенно во Львовско-Сандомирской операции. При этом наши летчики всегда наносили довольно ощутимый урон фашистским бомбардировщикам, а главное — не давали им возможности прицельно бомбить наши наземные боевые порядки. Зачастую бомбы сыпались на головы фашистских наземных войск.
…Летом 1974 года собрались ветераны 9-й гвардейской дивизии на встречу во Львове, где проходили торжества, посвященные тридцатилетию освобождения города от фашистских захватчиков. Сюда съехались участники боев, представители всех родов войск. Запомнилось выступление одного полковника танкиста. Он, обращаясь к летчикам-покрышкинцам, говорил:
— Во Львовско-Сандомирской операции мы успешно действовали, прорываясь в глубокие тылы врага, благодаря надежному прикрытию с воздуха. Я с полным основанием заявляю, что в результате смелых и умелых действий истребителей на наши войска не сыпались с неба фашистские бомбы, хотя бомбардировщики противника и проявляли высокую активность, часто появлялись на горизонте.
Да, действительно, в тот период войны у советских летчиков, особенно истребителей, смелость в схватках с фашистами всегда сочеталась с высоким умением, выучкой.
Не унывать!
Осенью сорок третьего года бои за Мелитополь приняли затяжной и ожесточенный характер. Немцы создали на подступах к Мелитополю по реке Молочной сильно укрепленную линию обороны «Вотан», которая прикрывала находившиеся в Крыму войска. В эти дни решалась судьба Мелитополя. Советское командование проводило в жизнь стратегический замысел: разгромить врага на мелитопольском направлении, резко развернуть войска на юг и запереть ворота в Крым, блокировать порты авиацией.
На протяжении всего лета и осени истребители без передышки летали на задания. От сильного переутомления летчики буквально валились с ног. К тому же часть летчиков страдала от малярии, которую привезли из Закавказья.
Все это вместе взятое было причиной, что около третьей части личного состава полка попало в санчасть. Среди этих летчиков был и Бельский: вновь начавшиеся тошноты и рвоты совсем обессилили его. На оставшихся в строю летчиков легла двойная нагрузка.
Вечером, накануне решительного штурма обороны Мелитополя, в санчасть к больным летчикам зашел Дзусов. Увидев своего командира, летчики попытались было подняться с больничных коек, но он легким знаком руки дал понять, чтобы все оставались на своих местах. Дзусов не стал расспрашивать их о состоянии здоровья, самочувствии, как это обычно делают в таких случаях, посещая больных. Вид летчиков говорил сам за себя.
Комдив Дзусов понимал, что единственным эликсиром, способным поднять дух, влить новые силы в больных и раненых, могут быть хорошие вести о боевых делах друзей. С этого он и начал. Рассказал о самых ярких боях, которые провели в последнее время летчики всех трех полков дивизии, приводил убедительные примеры храбрости отдельных летчиков, по памяти называя количество сбитых ими самолетов. Не забыл отозваться теплыми словами о танкистах, артиллеристах и пехотинцах, решающих главные задания на земле. Говорил Дзусов очень хорошо, ярко, образно, эмоционально. Его выступления перед строем на партийных или комсомольских собраниях или летно-тактических конференциях всегда поднимали дух летчиков, вселяли в людей бодрое настроение, силу и уверенность… Когда он говорил, то словно весь преображался. Вот и сейчас комдив тепло и задушевно обратился к летчикам:
— Ну а что же вы, гордые соколы, крылья-то опустили?.. Неужели совсем потеряли вкус к полетам? Нет, не верю в это! Знаю, стоит вдохнуть вам чистого воздуха в высоком небе, и вновь расправятся ваши орлиные крылья. Завтра, соколы вы мои, решительный бой за Мелитополь. Наземные войска штурмом должны овладеть городом, запереть фашистов в Крыму, как в ловушке. Ох и тяжело же будет нашим войскам! Вот почему я прошу вас, соколы: если чувствует кто из вас, что в состоянии повести самолет, — включайтесь в боевую работу. Вы должны помочь создать прочную крышу в небе над нашими наземными войсками, чтобы ни одна бомба не упала на них. Мои слова, сыночки, не считайте приказом, это просьба…
Дзусов во всякой ситуации почти никогда не употреблял форм воинской субординации. Никто не слышал от него слов: «я приказываю» или «вы обязаны».
Тонкий психолог, он всегда предпочитал воздействовать на чувства людей.
На рассвете, когда к санчасти подъехала машина, большинство летчиков, за исключением тех, кто не мог двигаться, уже были одеты и готовы к поездке на аэродром. В их числе был и Бельский.
На аэродроме, у командного пункта, летчиков из санчасти встречал очень тепло комдив Дзусов: каждому пожал руку, расспрашивал о самочувствии, справлялся об объективном состоянии здоровья у присутствующего здесь врача полка. Командир явно был доволен появлением их на аэродроме. Однако на задание разрешил идти очень немногим из них. Всех раненых, еще перебинтованных, и тех, у кого накануне были приступы малярии, он категорически — не считаясь с их мольбами — к полетам не допустил.
С большой радостью Бельский узнал, что в их число он не попал. Поэтому сразу же приступил к ознакомлению с обстановкой на линии фронта: уточнению линии боевого соприкосновения войск, изучению воздушной обстановки в последние дни, тактики действия немецкой авиации на этом участке фронта.
День был очень напряженным. Группа за группой вылетали наши летчики на задания. Одни сопровождали бомбардировщиков, другие шли на расчистку воздуха в район действий, третьи — на разведку. Все вылеты, как правило, сопровождались участием в воздушных боях с немецкой авиацией.
Уже четыре раза в составе разных групп приходилось вылетать на задания и Бельскому в этот день. Солнце совсем уж низко повисло над горизонтом, когда он вылетел в пятый раз — повел четверку истребителей на прикрытие своих войск в район Надеждино, южнее Мелитополя. Наземные войска, прорвав оборонительную полосу противника, к этому времени уже овладели Мелитополем и продолжали развивать наступление, особенно южнее города.
Только доложил он по радио наземной станции наведения о том, что приступил к выполнению роевого задания, и запросил информацию о воздушной обстановке над линией фронта за последние минуты, как появились четыре «мессершмитта», шедших со стороны Приднепровья к озеру Молочное. Разделяло наших «кобр» и немецких «мессершмиттов» большое, почти круглое облако. Резким разворотом вправо, прижимаясь к самой его кромке, четверка Бельского обходит облако, приближаясь к вражеским самолетам с задней полусферы.
Фашисты заметили «кобры», когда те уже начали атаку. «Мессершмитты» свечами взмывают вверх, но «кобры» не только не отстают, а наоборот, сближаются, выходят на дистанцию действительного огня, так как летели на скорости, близкой к максимальной. В первой же атаке Бельский сбивает заднего «мессера». Вспыхнув факелом, камнем понесся он вниз, к озеру. Остальные фашисты пытаются, перевернув самолеты через крыло, уходить к земле веером, расходящимся в разных направлениях.
Наши летчики точно повторяют маневр «мессеров», преследуют их, прочно удерживая каждого в своих прицелах. Так и не выйдя из пикирования, врезаются в землю еще два горящих самолета, пораженные Бельским и его ведомым Петром Гучеком.
Другая пара, которую ведет Сенюта, поджигает последний, четвертый «мессершмитт». Но тому все же удается перетянуть линию фронта и сесть за рекой Молочной на поле в расположении своих войск.
Как только напряженные минуты боя миновали, Бельский почувствовал сильное недомогание. Появилось ощущение, что последние силы покидают его. Поэтому он тихим, но взволнованным голосом передает летчикам:
— Немедленно выполняем «тридцать три». Очень плохо себя чувствую…
Услышавший эти слова представитель дивизии на станции наведения майор Бычков сразу же начал передавать открытым текстом:
— Уходите, Бельский. Поработали хорошо. Молодцы!
А спустя несколько минут, когда летчики уже легли на обратный курс, продолжил:
— Бельский! Я — Бычков. На земле происходит невообразимое. Пехотинцы повыскакивали из окопов, ликуют. Сообщи фамилии летчиков группы. Пехотинцы хотят знать.
Бельский ответил:
— Петр Гучек, Григорий Сенюта и Вячеслав Антоньев…
Вечер уже покрывал землю темным пологом, когда летчики с ходу приземлились. О результатах боя командир четверки не докладывал. Не участвовал он и в разборе вылета.
Бельский, как только почувствовал, что его самолет заканчивает пробег, выключил мотор и… больше ничего уже не помнил. Он потерял сознание.
Словно пробудившись от длительного сна, пришел в сознание утром следующего дня. Возле его кровати в санчасти было много летчиков полка. Они наперебой стали сообщать Бельскому приятные новости:
— Иван, наши войска в Мелитополе!
— Оборона фашистов прорвана!..
Вошел комиссар полка майор Кляпин. Тепло пожимая руку, сказал:
— Я тебе принес приятную новость. Товарищи летчики, — обратился он ко всем присутствующим, — послушайте только что полученную телеграмму от командующего генерала Хрюкина: «Передаю искреннюю благодарность летчикам группы, которую возглавлял Бельский, за отличное выполнение боевого задания. Представляю всех участников этого боя к награждению орденами боевого Красного Знамени. Хрюкин».
На этот раз болезнь приковала Бельского к кровати основательно и надолго. Лечился в Таганроге. Из-за болезни не довелось участвовать в боях на никопольском направлении — в местах, где родился он, где провел свое детство.
Здесь, в госпитале, доходит до него страшная новость: не вернулся с задания Григорий Дольников. У Бельского с Дольниковым завязалась очень теплая задушевная дружба. А началась она в тот печальный для Бельского день, когда погиб его первый ведомый Валентин Караваев. Казалось со стороны, что невидимая сила толкала их друг к другу. Все свободное время проводили они вместе в беседах и раздумьях: анализировали боевые вылеты, разбирали тактические приемы воздушных боев, характеризовали поступки своих боевых друзей, обсуждали комсомольские дела полка (оба были членами бюро). Иногда их раздумья неслись в будущее — они мечтали о мире, о жизни послевоенной, о труде созидательном.
Эту дружбу двух летчиков скрепляли совместные боевые вылеты, в которых Бельский узнавал особенный, «дольниковский» почерк истребителя. Играло определенную роль и то обстоятельство, что Дольников, как и ведомый Бельского Гучек, были белорусами. Как земляки, они тянулись друг к другу, и оба — к нему, их командиру.
