Детектив Элайдж Бейли и робот Дэниел Оливо (№3) - Роботы утренней зари

Он был приятно удивлен: вкус оказался острым и пряным, и Бейли сразу же взял второй крекер. Он сказал «спасибо» роботу, который не должен был стоять тут бесконечно, и взял всю тарелочку вместе со стаканом. Робот ушел.

Дело шло к вечеру, сквозь западные окна шел красноватый солнечный свет. Бейли подумал, что этот дом меньше, чем у Фастальфа, но более веселый, только печальная фигура Глэдис производила удручающее впечатление.

Впрочем, это, наверное, вообразилось Бейли: как может казаться веселым строение, считающееся домом и защитой для человека, если за каждой стеной находится Снаружи? Нет ни одной стены, думал он, за которой было бы тепло человеческой жизни. Со всех сторон сверху донизу неодушевленный мир. Холод!

И холод пробежал по самому Бейли, когда он подумал о деле (изумление от встречи с Глэдис на минуту вышибло это из его мозга).

– Проходите, садитесь, Илия. Извините, что я слегка не в себе. Я вторично в центре мировой сенсации, а мне и первого раза было более чем достаточно.

– Я понимаю, Глэдис. Пожалуйста, не извиняйтесь.

– А что касается вас, дорогой доктор, вы, пожалуйста, не считайте, что должны уйти.

– Ну… – Фастальф посмотрел на полосу времени на стене – я ненадолго останусь, а потом, моя дорогая, у меня есть работа, которую обязательно нужно сделать, хоть небо разверзнись, поскольку я должен смотреть в ближайшее будущее, когда мне могут вообще запретить работать.

Глэдис быстро заморгала, как бы удерживая слезы.

– Я знаю, доктор Фастальф. Вы попали в большие неприятности из-за… из-за того, что здесь случилось, а я, похоже, не имела времени подумать о чем-либо, кроме собственного… дискомфорта.

– Я, как могу, позабочусь сам о своих проблемах, Глэдис, и вы вовсе не должны чувствовать себя виноватой. Может быть, мистер Бейли сумеет помочь нам обоим.

– Я не знал, Глэдис, – тяжело выговорил Бейли, – что вы были впутаны в это дело.

– А кто же еще? – вздохнула она.

– Вы… вы были хозяйкой Джандера?

– Не совсем хозяйкой. Я взяла его на время у доктора Фастальфа.

– Вы были с ним, когда он… – Бейли подыскивал слово.

– Умер? Разве мы не можем сказать – умер? Нет, меня с ним не было. Предупреждая вопрос, скажу: в это время в доме не было никого. Я была одна. Я обычно одна. Почти всегда. У меня, как вы помните, солярианское воспитание. Но это, конечно, не обязательно. Вот вы оба пришли, и я совсем не против.

– Вы точно были одна, когда Джандер умер?

– Я же сказала, – ответила она чуть раздраженно. – Нет, я не обижаюсь, Илия, я знаю, что вы должны все повторять. Я была одна. Честно.

– Но роботы, конечно, были.

– Да, конечно. Когда я говорю «одна», я имею в виду, что других людей не было.

– Сколько у вас роботов, Глэдис? Не считая Джандера.

Глэдис помолчала, как бы подсчитывая.

– Двадцать. Пять в доме, пятнадцать снаружи. Роботы свободно ходят между моим домом и домом доктора Фастальфа, так что при беглом взгляде не всегда скажешь, мой это робот или его.

– Ага, – сказал Бейли. – А поскольку в доме доктора Фастальфа пятьдесят семь роботов, это означает, что всего их семьдесят семь. Есть здесь еще дома, чьи роботы смешиваются с вашими?

– Здесь нет, – сказал Фастальф, – других домов, достаточно близких, чтобы такое практиковалось. Да и вообще, такой практики нет. Я и Глэдис – особый случай, потому что она не аврорианка, и потому, что я несу… некоторую ответственность за нее.

– Даже и в этом случае – семьдесят семь роботов, – сказал Бейли.

– Да. Ну и что?

– Это значит, что семьдесят семь движущихся предметов, каждый и которых, в общем, похож на человека; вы привыкли к ним и не обращаете на них особого внимания. Не могло ли случиться, Глэдис, что в дом проник посторонний человек? Еще один движущийся предмет, похожий на человека, и вы не обратили на него внимания.

Фастальф хихикнул, а Глэдис серьезно покачала головой.

– Илия, сразу видно, что вы с Земли. Вы думаете, что кто-то, даже доктор Фастальф, может подойти к моему дому, и роботы не известят меня об этом? Я могу не обратить внимания на человека, приняв его за робота, но роботы не могут. Я встретила вас на пороге, потому что мои роботы информировали меня о вашем приближении. Нет, я была одна. Как и на Солярии, когда убили моего мужа.

– Здесь другое дело, Глэдис, – мягко перебил Фастальф. – Ваш муж был убит тупым предметом. Для этого было необходимо физическое присутствие убийцы, и если никого не было, кроме вас, это было серьезно. В данном же случае, Джандер был выключен тонкой словесной программой. Физическое присутствие тут не нужно, а ваше не имело значения, потому что вы не знаете, как заблокировать мозг человекоподобного робота.

Они оба посмотрели на Бейли: Фастальф – насмешливо, Глэдис – печально. Бейли раздражало, что Фастальф как бы юмористически смотрит на крушение как своего, так и его, Бейли, будущего. Кто на Земле стал бы по-идиотски смеяться в такой ситуации?

– Незнание еще ничего не означает, – медленно сказал Бейли. – Человек мог разговаривать с Джандером и неумышленно вызвать умственное замораживание.

Руки Глэдис взметнулись в крайнем волнении.

– Я этого не делала, даже случайно. Меня не было с ним, когда это случилось. Небыло. Я разговаривала с ним утром. Он был совершенно нормальным. Через несколько часов я позвала его, но он не пришел. Я пошла за ним, он стоял в обычной позе и казался вполне нормальным, но не ответил мне. И вообще не отвечал с тех пор.

– Может быть, вы сказали что-то, что привело его к умственному замораживанию, но не сразу, а, скажем, через час?

– Это абсолютно невозможно, – вмешался резко Фастальф. – Замораживание либо есть, либо его нет. Прошу вас, не изводите Глэдис. Она не способна вызвать замораживание сознательно, а сделать нечаянно – абсолютно немыслимо.

– Но так же немыслим и случайный позитронный сдвиг, о котором вы говорили?

– Не так же.

– Обе альтернативы исключительно неправдоподобны. Какая же разница в немыслимости?

– Очень большая. Я бы сказал, больше, чем между простым электроном и всей Вселенной в пользу сдвига.

Некоторое время все молчали. Потом Бейли сказал:

– Доктор Фастальф, вы говорили, что пробудете здесь недолго.

– Я уже пробыл слишком долго.

– Тогда, может, вы уйдете?

Фастальф приподнялся.

– Зачем?

– Я хотел бы поговорить с Глэдис наедине.

– Мучить ее?

– Я должен допросить ее без вашего вмешательства. Наше положение слишком серьезно, чтобы думать о вежливости.

– Я не боюсь мистера Бейли, доктор, – сказала Глэдис и задумчиво добавила: – если его невежливость перейдет границы, мои роботы защитят меня.

Фастальф улыбнулся.

– Ну, что ж, прекрасно. – Он встал и протянул ей руку, которую она быстро пожала. – Я хотел бы, чтобы Жискар остался здесь для общей защиты, а Дэниел пусть будет в соседней комнате, если он не против. Не дадите ли вы мне одного из ваших роботов, чтобы проводить меня до дома?

– Конечно, – сказала Глэдис, поднимая руку. – Вы, я думаю, знаете Пандиона?

– Да! Надежный эскорт. – Он вышел, а робот пошел следом.

Бейли посмотрел на Глэдис. Он не знал, убедит ли ее говорить, но в одном был уверен: пока доктор Фастальф был здесь, она не сказала бы всей правды.

24

Наконец, Глэдис подняла глаза и тихо спросила:

– Как вы, Илия? Как себя чувствуете?

– Хорошо, Глэдис.

– Доктор Фастальф говорил мне, что поведет вас по открытому пространству и постарается, чтобы вы постояли некоторое время в самом плохом месте.

– Вот как? А зачем? Ради шутки?

– Нет, Илия. Я говорила ему, как вы реагируете на открытое пространство. Помните, как вы ослабели и чуть не упали в пруд?

Илия быстро тряхнул головой. Он не мог отрицать, что помнит этот случай, но ссылку на него не одобрял и сказал ворчливо:

– Такого больше не случится. Я усовершенствовался.

– Но доктор Фастальф сказал, что хочет проверить вас. Все прошло хорошо?

– Более или менее. Я не падал.

Он вспомнил эпизод на борту корабля, когда садились на Аврору. Там было другое дело, упоминать сейчас об этом не стоило. Он сказал, меняя тему разговора:

– Как мне называть вас здесь?

– Вы же звали меня Глэдис.

– Может быть, это неудобно? Я мог бы сказать – миссис Дельмар…

Она резко прервала его:

– Я не пользуюсь этим именем с тех пор, как приехала сюда. Пожалуйста не зовите меня так.

– А как вас зовут аврорцы?

– Глэдис с Солярии, но это указывает, что я здесь чужая, и это мне тоже не нравится. Я просто Глэдис. Это не аврорское имя, я сомневаюсь, чтобы на планете была еще одна Глэдис, так что одного имени достаточно. И я по-прежнему буду звать вас Илия, если вы не возражаете.

– Не возражаю.

– Подать чай?

Бейли кивнул.

– Я не знал, что космониты пьют чай.

– Это не земной чай. Это растительный экстракт, приятный и ни в коей мере не вредный. Мы называем его чаем.

Она подняла руку, и Бейли заметил, что рукав плотно охватывал запястье и соединялся с тонкими телесного цвета перчатками. Она все еще выставляла минимум тела в его присутствии, уменьшая возможность инфекции.

Ее рука оставалась поднятой не дольше секунды, через несколько секунд робот принес поднос. Робот был даже более примитивным, чем Жискар, но ловко расставил чашки налил чай, подал маленькие сэндвичи и мелкое печенье.

– Как вы это делаете, Глэдис? – с любопытством спросил Бейли. – Вы только поднимаете руку, а робот уже знает, чего вы хотите.

– Это не сложно. Когда я поднимаю руку, искажается небольшое электромагнитное поле, постоянно находящееся в комнате. Разное положение руки и пальцев вызывает разные искажения, и мои роботы воспринимают эти искажения, как приказы. Я пользуюсь самыми простыми приказами – иди сюда! принеси чаю! – и тому подобными.

– Я не заметил, чтобы доктор Фастальф пользовался такой системой у себя дома.

– Это солярианская система, и я ей пользуюсь. Кроме того, я всегда пью чай в это время, и Бурграф знает это.

– Это Бурграф?

Бейли с интересом взглянул на робота. Привычка быстро родит безразличие. В один прекрасный день он вообще перестанет замечать роботов. Но он не хотел этого. Он хотел, чтобы их не было здесь.

– Глэдис, я хотел бы остаться с вами вдвоем. Даже без роботов. Жискар, выйдите к Дэниелу. Вы можете остаться на страже и там.

– Слушаюсь, сэр, – сказал Жискар, приведенный в сознание звуком своего имени.

Глэдис это, кажется, показалось забавным.

– Какие вы, земляне, странные. Я знаю, что на Земле есть роботы, но вы, похоже, не умеете управлять ими. Вы выкрикиваете приказы, словно роботы глухие. – Она повернулась к Бурграфу и тихо сказала: – Бурграф, никто из вас не войдет в комнату, пока я не позову. Не мешайте нам ни под каким предлогом.

– Слушаю, мэм, – сказал Бурграф, оглядел стол, проверяя, не упустил ли чего-нибудь, и вышел из комнаты.

Бейли в свою очередь посмеялся, но про себя. Голос Глэдис был тихим, но тон такой резкий, как у сержанта, обращающегося к новобранцу. Но чему, собственно, он удивляется? Давно известно, что слабости другого легче увидеть, чем свои.

– Ну, вот, Илия, мы одни. Даже роботы ушли.

– Вы не боитесь остаться наедине со мной? – спросил Бейли.

Она медленно покачала головой.

– Чего мне бояться? Жест, испуганный возглас – и роботы тут же появятся. Ни один космонит не боится другого. Это не Земля. А почему вы спросили?

– Потому что боятся не только физического действия. Я ни в коем случае не допустил бы какого-либо насилия или дурного обращения по отношению к вам. Но вы не боитесь моих вопросов и того, что может открыться? Помните, что здесь не Солярия. Там я симпатизировал вам и намеревался доказать вашу невиновность.

– А теперь вы мне не симпатизируете? – тихо спросила она.

– На этот раз убит не муж, и вас не обвиняют в убийстве. Уничтожен всего лишь робот, и, насколько я знаю, вас ни в чем не подозревают. Так что моя проблема – доктор Фастальф. И для меня чрезвычайно важно – о причинах сейчас говорить нет нужды – доказать его невиновность. Если дело обернется так, что пострадаете вы – я не смогу этому помочь. Я не сойду со своего пути ради вас. Я говорю вам это открыто.

Она подняла голову и надменно посмотрела на него.

– С какой стати я пострадаю от чего бы то ни было?

– Может быть, без вмешательства доктора Фастальфа мы как раз и обнаружим это, – холодно сказал Бейли. Он ткнул в сэндвич маленькой вилочкой (взять его рукой означало, что все остальные окажутся для Глэдис непригодными), переложил на свою тарелку, затем сунул в рот и запил чаем. Она тоже ела сэндвич за сэндвичем и пила чай, и оба остывали от раздражения.

– Глэдис, – сказал он, – мне нужно точно знать о ваших взаимоотношениях с доктором Фастальфом. Вы живете почти рядом, у вас даже роботы практически общие. Он явно заботится о вас. Он не старается доказать собственную невиновность, разве что утверждает, что невиновен, а вас сразу же кинулся защищать, как только я усилил допрос.

Она слабо улыбнулась.

– Что вы подозреваете, Илия?

– Не уклоняйтесь. Я не хочу подозревать. Я хочу знать.

– Доктор Фастальф говорил вам о Фании? Вы не спрашивали его, жена она ему или только сотрудница? Спрашивали вы, есть ли у него дети?

Бейли почувствовал себя неловко. Он должен был спросить. В смежных квартирах перенаселенной Земли дорожили уединением именно потому, что ему все угрожало. На Земле практически невозможно не знать обо всем, что касалось семейных дел соседей, поэтому никто ни о чем не спрашивал и делал вид, что не знает. Здесь, на Авроре, конечно, не придерживались земных обычаев, однако Бейли автоматически держался их. Дурак!

– Нет, еще не спрашивал. Скажите.

– Фания его жена. Он женился много раз, конечно, последовательно, хотя на Авроре случается, что у кого-то одновременно несколько жен или мужей. – Она сказала это со смесью отвращения и оправдания. – На Солярии это неслыханное дело. Тем не менее, этот брак доктора Фастальфа, видимо, скоро расстроится, и оба будут искать новых привязанностей, хотя часто бывает, что один или оба супруга не дожидаются расторжения брака. Я не понимаю такого небрежного отношения, Илия, но знаю, что на Авроре именно так. Доктор Фастальф, насколько я знаю, скорее пуританских взглядом: он всегда придерживается того или иного брака и не ищет никого на стороне. На Авроре это считается старомодным и глупым.

– Я что-то читал об этом, – кивнул Бейли. – Как я понял, брак заключается с намерением иметь детей.

– В теории – да, но в наше время мало кто это принимает всерьез. У доктора Фастальфа уже есть двое детей, больше ему не полагается, но он все-таки женился и просит разрешения на третьего. Ему, конечно, откажут, и он это знает. А другие даже не утруждают себя просьбами.

– Зачем же тогда утруждать себя женитьбой?

– От этого есть какие-то социальные выгоды; они довольно сложны, и я их не понимаю.

– Ладно, неважно. Расскажите о детях доктора Фастальфа.

– У него две дочери от разных матерей – конечно, не от Фании. Матери сами вынашивали дочерей, как это принято на Авроре. Дочери уже взрослые, у них свои дома.

– Он близок с дочерьми?

– Не знаю. Он никогда о них не говорит. Одна из них – роботехник, и я думаю, что он должен был как-то соприкасаться с ее работой. А вторая дочь где-то служит или имеет свой офис, точно не знаю.

– Вы не знаете, были ли семейные неурядицы?

– Не знаю, но вряд ли. Насколько мне известно, он в хороших отношениях со своими бывшими женами. Ни один из разводов не нес в себе злобы. Ни один из разводов не нес в себе злобы. Доктор Фастальф не тот человек. Я не могу представить себе чтобы он принял любое событие в жизни с чем-то большим, чем покорный вздох. Он будет шутить даже на смертном одре.

Это, во всяком случае, правильная оценка, – подумал Бейли и сказал:

– А каковы его отношения к вам? Только, пожалуйста, скажите правду. Мы не в том положении, когда скрывают правду, чтобы избежать осложнений.

Она спокойно встретила его взгляд.

– Тут нечего избегать. Доктор Фастальф мой друг, и очень хороший.

– Вы ждете его развода, чтобы стать его следующей женой?

– Нет.

– Вы любовники?

– Нет.

– И не были?

– Нет. Вас это удивляет?

– Мне просто нужна информация.

– Тогда задавайте вопросы связно и не закидывайте меня ими, словно надеясь заставить меня в чем-то проболтаться. – Она сказала это без всякого раздражения. Ее это как бы развлекало.

Бейли слегка покраснел и хотел сказать, что у него вовсе не было такого намерения, но оно, конечно, было, и отрицать это было бесполезно.

– Ладно, – сказал он грубовато, – пойдем дальше.

Глэдис снова опустила глаза; лицо ее стало чуть жестче, словно она погрузилась в прошлое, которое хотела бы забыть.

– Вы имеете представление о моей жизни на Солярии. Она не была счастливой, но другой я не знала. И только когда я попробовала прикоснуться к счастью, я поняла, до какой степени была несчастна моя жизнь. Первый намек на это пришел от вас, Илия.

– От меня? – изумился Бейли.

– Да, Илия. Наша последняя встреча на Солярии – я надеюсь, что вы помните – научила меня кое-чему. Я коснулась вас! Я сняла перчатку – такую же, как сейчас на мне – дотронулась до вашей щеки. Контакт был очень коротким. Не знаю, значил ли он что-то для вас – нет, не говорите, это не важно – но для меня он значил очень много! – Она подняла глаза и встретила его взгляд. – Он значил для меня все. Он изменил всю мою жизнь. Вспомните, что я до тех пор не касалась мужчины или вообще человеческого существа, исключая мужа. А мужа я касалась очень редко. Конечно, я видела мужчин по трехмерке и хорошо знала физические аспекты мужественности. В этом отношении мне нечему было учиться. Но я не думала, что мужчины отличаются друг от друга на ощупь. Я знала, какая кожа у моего мужа, какие у него руки, но – и только. У меня не было оснований думать, что у другого мужчины это могло быть другим. От контакта с мужем удовольствия не было – да и откуда ему быть? Какое удовольствие от контакта пальцев со столом – разве что провести по нему и оценить его гладкость?

Контакт с мужем был частью редко происходящего ритуала, на который муж шел, потому что этого от нас ждали, и, как хороший солярианин, он выполнял его в тот день и час, за такой промежуток времени и в такой манере, как предписывалось хорошим воспитанием. В другом смысле тут не было ничего хорошего, потому что, хотя этот периодический контакт имел точную цель сексуальных отношений, мой муж не просил разрешения иметь ребенка и, я думаю, не интересовался произвести его. А я слишком благоговела перед ним, чтобы самой просить разрешение, хотя имела на это право. Оглядываясь назад, я понимаю, что сексуальный опыт был поверхностным и механическим. У меня никогда не было оргазма. Ни разу. Я только читала о такой вещи, но описания просто сбивали меня с толку, поскольку их можно было найти только в привозных книгах – солярианские книги никогда не упоминали о сексе – и я не могла верить им. Я думала, что это просто экзотические метафоры. И я не могла это проверить, по крайней мере, сама. Кажется, это называется мастурбацией – я слышала это слово на Авроре. На Солярии никогда не говорят о сексе, и слова, относящиеся к нему, не употребляются в порядочном обществе, да и любом другом на Солярии. Из случайно прочитанного я представляла, как это делается, и несколько раз, скрепя сердце, пробовала сделать, как написано, но не смогла. Табу на прикосновение к человеческой плоти делало даже собственную плоть запретной и неприятной. Конечно, я могу дотронуться до своего лица или положить ногу на ногу, но это случайные прикосновения, на них не обращаешь внимания. А сделать прикосновение инструментом сознательного удовольствия – совсем другое дело. Каждой частицей своего существа я знала, что этого нельзя делать, и поэтому, удовольствия не могло быть. И мне не приходилось получать удовольствие от прикосновения при других обстоятельствах. Да и как это могло случиться?

И в тот раз я коснулась вас. Зачем я это сделала – не знаю. Я чувствовала бесконечную признательность вам за то, что вы спасли меня. Кроме того, вы были не полностью запретны. Вы не солярианин. Вы были – простите меня – не вполне мужчиной. Вы – земное создание, человек по виду, но вы – недолговечный, бациллоноситель, нечто вроде полу-человека. И вот потому, что вы спасли меня и были ненастоящим мужчиной, я могла коснуться вас. Кроме того, вы смотрели на меня не враждебно и надменно, как мой муж, не с тщательно вышколенным безразличием тех, с кем я виделась по трехмерному изображению. И вы были прямо тут, рядом, и глаза у вас были теплые и заботливые. И вы вздрогнули, когда моя рука потянулась к вашей щеке. Я видела это.

Почему так случилось, я не знаю. Прикосновение было таким беглым, что физическое ощущение нельзя было отличить от того, как если бы я дотронулась до своего мужа, другого мужчины или даже женщины. Но здесь было нечто большее, чем физическое ощущение. Вы были здесь, вы были рады и показали мне все признаки того, что я приняла как… чувство. И когда наша кожа – моей руки и вашей щеки – соприкоснулась, я словно коснулась ласкового огня, который тут же прошел по моей руке и всю меня охватил пламенем. Не знаю, долго ли это продолжалось – вряд ли больше одной-двух секунд, но для меня время остановилось. Во мне произошло что-то, чего никогда не случалось раньше, и вот теперь, когда я познала это, я понимаю, что тогда была очень близка к оргазму. Я старалась не показать этого…

Бейли, не решаясь взглянуть на нее, кивнул.

– Так вот, я не показала этого и только сказала: «Спасибо вам, Илия». Я поблагодарила вас за то, что вы сделали для меня в связи со смертью моего мужа, но много больше – за то, что вы осветили мою жизнь и показали мне, даже не зная этого, что есть в жизни; вы открыли дверь; показали тропу. Физическое действие было само по себе ничто: просто прикосновение, но это стало началом всего. – Она сделала паузу, затем подняла палец. – Нет, не говорите ничего. Я еще не закончила.

Я раньше представляла себе смутно и неопределенно: мужчина и я делаем то, что делали мы с мужем, но как-то по-другому – я даже не знала, как именно – и ощущения были другие, но я не могла представить себе их. Я могла бы прожить всю жизнь, пытаясь вообразить невообразимое, и умерла бы через триста-четыреста лет, так и не узнав, как и другие женщины Солярии, да и многие мужчины. Никогда не узнать. Иметь детей, но не узнать.

Но я дотронулась до вашей щеки и поняла. Не удивительно ли? Вы научили меня тому, о чем я лишь воображала. Нет, не механике, не унылому, неохотному сближению тел, но чему-то такому, что должно быть при этом и чего я никогда не достигала. Взгляд на лицо, блеск в глазах, ощущение мягкости, доброты… чего-то, что я не могу описать… Понижение ужасного барьера между индивидуумами. Любовь, наверное, подходящее слово, включающее в себя все это и еще большее. Я чувствовала любовь к вам, потому что думала, что и вы могли бы любить меня. Не говорю, что любили, но могли бы. В старинных книгах говорилось о любви, я принимала это слово, но не знала его значения, пока не коснулась вас.

И я поехала на Аврору, вспоминая вас, думая о вас, мысленно разговаривая с вами, и думала, что на Авроре встречу миллион Илий. – Она опять помолчала, погрузившись в мысли. – Но я не встретила. Аврора также плоха, как и Солярия, но в обратном смысле. На Солярии секс – неправильность, грех. Секс отвратителен, и мы все отвернулись от него. Мы не могли любить, потому что ненавидели секс. На Авроре секс скучен. Его принимают спокойно и легко, как дыхание. Если человек ощущает позыв, он тянется к тому, кто кажется подходящим, и если подходящая особа в данный момент не занята чем-то важным, следует секс в той манере, как это принято. Вроде дыхания. Но какой экстаз в дыхании? Если у человека удушье, то, возможно, первый хороший вдох будет для него наслаждением; а если он никогда не задыхался?

Секс разрешенный и доступный как вода на Авроре, так же как и секс запретный и постыдный на Солярии не имели ничего общего с любовью. В обоих случаях дети получаются редко и только по официальному разрешению. Когда такое разрешение получено, происходит интерлюдия секса, безрадостная и противная, предназначенная только для деторождения. Если в положенное время зачатия не последовало, прибегают к искусственному оплодотворению. А на Солярии принят эктогенез, так что оплодотворение и развитие зародыша происходит в генотарии, а секс остается как форма социального общения, не имеющая ничего общего с любовью.

Я не могла принять привычки аврорцев – не была воспитана в них. Я со страхом тянулась к сексу, и никто не отказывался, но и не придавал этому значения. Глаза мужчин были пусты, когда я предлагала себя, и оставались пустыми, когда мужчины соглашались. Они хотели, но и только. И прикосновение к ним не давало ничего. Так же, как я прикасалась к мужу. Я примирилась с этим, позволила вести себя, но и все остальное ничего не дало. Я не чувствовала даже потребности делать это. То ощущение, что вы дали мне, не возвращалось, и я, в конце концов, покорилась.

Доктор Фастальф был моим другом. Он один на Авроре знал все, что произошло на Солярии. Вы знаете, что полные сведения не были опубликованы и уж, конечно, не вошли в эту ужасную гиперволновую программу. Я о ней слышала, но смотреть отказалась. Доктор Фастальф защищал меня от непонимания со стороны аврорцев и от их презрения к солярианцам. Он защищал меня также и от отчаяния, которое охватило меня через некоторое время. Но любовниками мы не были. Я могла бы предложить себя, но в то время уже решила, что ощущение, которое вы мне дали, никогда не вернется, и отказалась от мысли предлагать себя. И он тоже не предлагал себя, не знаю, почему. Может быть, он понимал, что мое отчаяние происходит от неудачи найти что-то в сексе, и не хотел увеличивать его. Вероятно, он просто был добр ко мне и заботился обо мне в этом отношении, так что мы не стали любовниками. Он был моим другом, когда я нуждалась в дружбе.

Вот и все, Илия. Вы получили полный ответ на свои вопросы. Вы хотели знать о моих отношениях с доктором Фастальфом и сказали, что вам нужна информация. Вы ее получили. Вы удовлетворены?

– Мне очень жаль, Глэдис, что ваша жизнь была так трудна. Я получил информацию, в которой нуждался. Вы дали мне больше информации, чем вы думаете.

– В каком смысле?

Бейли не дал прямого ответа.

– Глэдис, я рад, что воспоминание обо мне так много значило для вас. Когда я был на Солярии, мне и в голову не приходило, что я произвел на вас такое впечатление. Но даже если бы пришло, я не пытался бы… вы понимаете.

– Я понимаю, – мягко сказала она, – но и попытка была бы бесполезной: я бы не могла.

– Я знаю. И теперь не сделал бы такого, как вы сказали, предложения. Одно прикосновение, момент сексуального понимания – больше ничего не нужно. Вполне вероятно, что этот момент неповторим, и его нельзя пачкать глупыми попытками к возобновлению. По этой причине я не… предлагаю себя. Моя неудача могла бы оказаться еще одной пустышкой для вас. Кроме того…

– Да?

– Как я уже говорил, вы сказали мне больше, чем вы думаете. Вы сообщили, что история не кончилась на вашем отчаянии.

– Откуда вы знаете?

– Рассказывая мне об ощущении, которое дало вам прикосновение к моей щеке, вы сказали, что только теперь поняли, как были тогда близки к оргазму. Затем вы сказали, что секс с аврорцами не был успешен, и, следовательно, в этих случаях вы не испытали оргазма. Однако, вы должны были испытать его, Глэдис, чтобы судить о ваших ощущениях. Иначе говоря, у вас был любовник, и вы узнали любовь. Если это не доктор Фастальф, то значит, был кто-то другой.

– Ну и что? Разве это касается вас?

– Не знаю, касается или нет. Скажите, кто он, и если будет ясно, что это не мое дело – покончим с этим.

Глэдис молчала.

– Если вы не хотите сказать, то я сам скажу вам. Я уже говорил, что не намерен щадить ваши чувства.

Глэдис продолжала молчать.

– Кто-то должен был быть, Глэдис, и ваша скорбь по поводу потери Джандера чрезмерна. Вы выслали из комнаты Дэниела, потому что его лицо напомнило вам Джандера. Если я ошибся, решив, что Джандер Пэнел… – он сделал паузу и затем резко закончил: – что робот Джандер Пэнел был вашим любовником – скажите.

– Джандер Пэнел, робот, – прошептала Глэдис – не был моим любовником.

25

Губы Бейли беззвучно зашевелились в безошибочном трехсложном восклицании.

– Да, – сказала Глэдис, – «О, дьявол!». Вы ошеломлены? Почему? Вы не одобряете?

– Не мое дело – одобрять или не одобрять, – без выражения ответил Бейли.

– Это значит – не одобряете.

– Это значит, что я ищу только информацию. Какая разница между мужем и любовником на Авроре?

– Если двое живут в одном доме какое-то время, они говорят друг об друге «жена» или «муж».

– Какой период времени?

– В разных регионах по-разному. В городе Эос это три месяца.

– И в это время они воздерживаются от сексуальных отношений с другими?

– Почему? – Глэдис резко подняла брови.

– Я только спрашиваю.

– Исключительность на Авроре немыслима. К мужу или любовнику – безразлично. Секс для удовольствия.

– И вы тоже искали других, когда были с Джандером?

– Нет. Это был мой выбор.

– Другие предлагали себя?

– Случалось.

– И вы отказывали.

– Я всегда могу отказаться. Это часть неисключительности.

– Но вы отказывали?

– Да.

– А те, кому вы отказывали, знали причину?

– Что вы имеете в виду?

– Они знали, что у вас муж – робот?

– У меня был муж. Я не называю его мужемистероботом. Здесь нет такого выражения.

– Но они знали?

Она помолчала.

– Не знаю.

– Вы им говорили?

– Зачем бы я стала говорить?

– Не отвечайте вопросом на вопрос. Говорили вы им?

– Нет.

– Как вы могли избежать этого? Разве не естественно объяснить ваш отказ?