Поскольку Луна отдаляется из-за своих приливно-отливных действий, она была гораздо ближе к Земле в ранней истории этой планетной системы. Чем ближе Луна к Земле, тем выше приливы на Земле. Эти приливы производили два важных эффекта: они сгибали земную кору, пока Земля вращалась, и замедляли вращение Земли. От этого сгибания и от трения приливных океанских вод о впадины морского дна вращательная энергия преобразовывалась в тепло. Следовательно, кора у Земли более тонкая, чем у известных нам пригодных для обитания планет.

– Но все это не имеет отношения к изобилию жизни на Земле, – сказал Амадейро. – Я думаю, доктор Мандамус, вам пора либо перейти к делу, либо уйти.

– Прошу вас, доктор Амадейро, потерпите еще немного. Важно понять дело, как только мы подойдем к нему. Я сделал тщательную компьютерную модель химического развития земной коры и мне стало ясно – я покажу вам все нужные сведения, если пожелаете, – что уран и торий собраны в земной коре и в верхней части мантии, и концентрация их в тысячу раз выше, чем в любом другом мире.

Более того, они собраны неровно, и на Земле есть карманы, где уран и торий сконцентрировались еще больше.

– И, как я понимаю, радиоактивность опасно высока?

– Нет, доктор Амадейро. Уран и торий очень слабо радиоактивны, и даже там, где они относительно сконцентрированы, они не слишком сконцентрированы в абсолютном смысле. Все это, повторяю, из-за наличия большого спутника.

– Значит, эта радиоактивность, даже если она недостаточна сильна, чтобы стать опасной для жизни, достаточна для увеличения степени мутации. Так, доктор Мандамус?

– Так. Наверное, время от времени случалось более быстрое вымирание, но и более быстрое развитие новых пород, что и дало огромное разнообразие и изобилие жизни. И постепенно только на одной Земле развились разум и цивилизация.

Амадейро кивнул. Пожалуй, молодой человек вовсе и не чокнутый. Он может ошибаться, но он в своем уме. А может, он и прав. Амадейро не был планетологом, так что ему нужно было заглянуть в книги, чтобы сказать уверенно, что Мандамус, как многие энтузиасты, открыл общеизвестное.

Но тут был более важный пункт, который следовало проверить немедленно. И он тихо спросил:

– Вы говорили о возможном уничтожении Земли. Какая связь между этим и уникальными свойствами Земли?

– Уникальные свойства можно использовать уникальным образом и способом, – так же тихо ответил Мандамус.

– Каким же – в этом конкретном случае?

– Прежде чем говорить о методе, доктор Амадейро, я должен объяснить, что физическая возможность уничтожения Земли зависит от вас.

– От меня?

– Да, – твердо сказал Мандамус. – Иначе зачем бы я пришел к вам с этим длинным рассказом? Я должен был убедить вас, что я знаю, о чем говорю, чтобы вы захотели сотрудничать со мной, и это будет существенно для моего успеха.

– А если бы я отказался, кто-нибудь другой мог послужить вашим целям?

– Я мог бы обратиться к другим, если бы вы отказались. Так вы отказываетесь?

– Вероятно, нет, но я хотел бы знать, насколько я важен для вас.

– Я бы сказал, не так важны, как я важен для вас. Вы должны сотрудничать со мной.

– Почему должен?

– Я бы хотел этого, если вы предпочитаете это слово. Но если вы желаете торжества Авроры и космонитов сейчас и на вечные времена над Землей и поселенцами, то вы должны сотрудничать со мной, нравится вам это или нет.

– Скажите мне точно, что я должен делать.

– Для начала скажите, правда ли, что Институт в прошлом конструировал гуманоидных роботов?

– Да. Мы сделали партию. Это было полтора-два столетия назад.

– Так давно? И что с ними случилось?

– Они не пригодились, – равнодушно ответил Амадейро.

Мандамус сел с выражением ужаса на лице.

– Их уничтожили?

Амадейро поднял брови.

– Кто же уничтожает дорогостоящих роботов? Они на складе. Энергетические элементы вынуты, а специальные долгодействующие батареи сохраняют минимальную жизнь в позитронных цепях.

– Их можно снова привести в полное действие?

– Уверен, что можно.

Правая рука Мандамуса стукнула по ручке кресла.

– Тогда мы победим!

XII. План и дочь

52

Амадейро давно уже не думал о человекообразных роботах. Это была болезненная мысль, и он с некоторым трудом заставил свой мозг не затрагивать эту тему. И вот теперь Мандамус неожиданно расшевелил ее.

Гуманоидный робот был крупным козырем Фастальфа в те далекие годы, когда Амадейро был в миллиметре от того, чтобы перехватить игру, козыри и все остальное.

Фастальф спроектировал и построил двух гуманоидных роботов (один из которых существовал и поныне), и никто больше не мог этого сделать, даже целый Институт Роботехники.

В своем великом провале Амадейро сумел спасти эту козырную карту. Фастальф был вынужден опубликовать проект гуманоидного робота.

Это означало, что этих роботов можно было создать, и они были созданы, но оказались нежелательными. Аврорцы не приняли их в свое общество.

Амадейро скривил рот от неприятного воспоминания. Каким-то образом стало известно, что солярианка пользовалась одним из гуманоидных роботов Фастальфа, Джандером, в сексуальных целях. В теории аврорцы не возражали против такой ситуации, но на практике ни мужчины, ни женщины Авроры не были в восторге от мысли, что их заменят роботы-мужчины и роботы-женщины.

Институт изо всех вил доказывал, что гуманоидные роботы предназначаются не для самой Авроры, а для того, чтобы служить первой волной пионеров, которая засеет и обустроит новые пригодные для жизни планеты, а в дальнейшем, когда эти планеты станут комфортабельными, их заселят аврорцы.

Это также было отвергнуто. Кто-то назвал гуманоидных роботов «раскалывающим клином», выражение распространилось, и Институт вынужден был отступить.

Амадейро упорно настаивал на сохранении «в нафталине» уже созданных роботов для возможного употребления в будущем – употребления, которое так и не материализовалось.

Почему так возражали против человекообразных роботов? Амадейро чувствовал слабый возврат раздражения, которое отравило ему жизнь много десятилетий назад. Сам Фастальф, пусть неохотно, но согласился поддерживать проект и, надо отдать ему справедливость, действительно поддерживал его, хотя и не с тем красноречием, с каким он выступал в тех делах, к которым лежало его сердце. Но и это не помогло.

И все-таки… все-таки… если у Мандамуса есть реальный проект, могущий сработать и требующий роботов…

У Амадейро не было больших оснований для мистических криков типа «так даже лучше, и так будет», однако он с трудом удерживался от таких мыслей, пока лифт опускал их на нижний подземный уровень – единственное место на Авроре, которое чуточку напоминало пресловутые Стальные Пещеры Земли.

Мандамус по знаку Амадейро вышел из кабины лифта и очутился в тускло освещенном коридоре. Там было прохладно и дул мягкий вентилирующий ветер. Мандамус слегка вздрогнул.

– Сюда мало кто ходит, – заметил Амадейро.

– Мы глубоко под Землей? – спросил Мандамус.

– Около пятнадцати метров. Здесь много уровней. На этом складированы гуманоидные роботы, – Амадейро остановился, как бы задумываясь, но затем твердо свернул влево. – Сюда.

– Никаких указывающих знаков?

– Я же сказал, сюда мало кто ходит. А те, кто ходит, знают где найти то, что им нужно.

Они подошли к массивной двери. С каждой стороны ее стояло по роботу. Обычные роботы, не человекообразные. Мандамус критически оглядел их.

– Простая модель.

– Очень простая. Не думаете же вы, что мы поставим что-то изысканное для охраны двери, – он возвысил голос и произнес бесстрастно: – Я Келдин Амадейро, Глава.

Глаза обоих роботов вспыхнули. Роботы отошли от двери, и та бесшумно ушла вверх. Амадейро, проходя с Мандамусом мимо роботов, сказал спокойно:

– Оставьте дверь открытой и дайте освещение.

– Не думаю, чтобы любой мог сюда войти, – сказал Мандамус.

– Конечно, нет. Эти роботы знают мою внешность и голос и требуют того и другого, прежде чем откроют дверь, – и добавил как бы про себя: – На Внешних Мирах не нужно никаких замков и ключей. Роботы всегда верно охраняют нас.

– Я иногда думаю, – задумчиво сказал Мандамус, – что если бы аврорец позаимствовал один из тех бластеров, какие поселенцы вечно таскают с собой, то здесь для него не было бы запертых дверей. Уничтожь роботов и иди куда хочешь, делай что хочешь.

Амадейро метнул на него злобный взгляд.

– Какому космониту придет в голову пользоваться таким оружием на Внешних Мирах? Мы живем без оружия и без насилия. Разве вы не понимаете, что именно поэтому я посвятил свою жизнь уничтожению Земли и ее отравленного племени? Да, конечно, у нас было когда-то насилие, но это было очень давно, когда Внешние Миры только начали создаваться и мы еще не избавились от земного яда, который привезли с собой, и еще не научились ценить безопасность, даваемую роботами. Разве мир и безопасность не дороже боев? Планеты без насилия! Планеты, управляемые разумом! Разве правильно, что мы уступаем новые миры короткоживущим варварам, которые, как вы говорите, повсюду таскают с собой оружие?

– Однако, – пробормотал Мандамус, – вы готовы на насилие, чтобы уничтожить Землю.

– Это насилие кратковременное и целенаправленное, это цена, которую мы заплатим за то, чтобы покончить с насилием навеки.

– Я достаточно космонит, – сказал Мандамус, – чтобы желать даже в этом случае минимального насилия.

Они вошли в большое, действительно напоминающее пещеру помещение. Стены и потолок тут же осветились рассеянным, неярким светом.

– Ну, вы этого хотели, доктор Мандамус? – спросил Амадейро.

Мандамус огляделся вокруг и остолбенел. Наконец он смог выговорить:

– Невероятно!

Там стоял добрый полк людей, чуть более живых, чем если бы это были статуи, но много менее живых, чем казалось бы, например, спящие.

– Они стоят, – прошептал Мандамус.

– Так они занимают меньше места.

– Но они стоят около полутора столетий. Они НЕ МОГУТ остаться в рабочем состоянии. Их сочленения наверняка застыли, а органы разрушены.

Амадейро пожал плечами.

– Возможно. Но даже если сочленения испорчены, никаких проблем, их можно заменить. Вопрос – будет ли для этого причина.

– Причина должна быть, – сказал Мандамус и оглядел всех по очереди. Все роботы смотрели чуть-чуть в разных направлениях и, казалось, будто они готовы нарушить строй. – У каждого своя внешность, – сказал он. – Они различны по росту, сложению и прочему.

– Да. Вас это удивляет? Мы же планировали сделать их в последующем пионерами в освоении новых планет. Именно поэтому мы хотели, чтобы они были по возможности как люди, и мы делали их индивидуумами, как жители Авроры. Вам это не кажется сентиментальностью?

– Отнюдь. Я рад, что они такие. Я прочел все, что мог, о двух первых гуманоидных формах, созданных Фастальфом – Дэниеле Оливо и Джандере Пэнеле. Я видел их голограммы, и они казались одинаковыми.

– Да, – нетерпеливо сказал Амадейро, – не только одинаковые, они практически были карикатурой на идеального космонита. Это уж романтизм Фастальфа. Я уверен, что он создал бы расу взаимозаменяемых гуманоидных роботов обоих полов с этаким неземным добрым взглядом, который делал бы их полностью нелюдьми. Фастальф, может, и блестящий роботехник, но человек невероятно упрямый.

Амадейро покачал головой. Быть побитым таким невероятно упрямым человеком, подумал он и тут же отогнал эту мысль. Его побил не Фастальф, а тот проклятый землянин. Погрузившись в мысли, он не услышал вопроса Мандамуса.

– Простите, – сказал он с легким раздражением.

– Я спросил, вы сами проектировали их, доктор Амадейро?

– Нет, по странному совпадению, их проектировала дочь Фастальфа, Василия. Она столь же блестящий роботехник, как и он, но гораздо умнее, и это, наверное, одна из причин, почему они не ужились.

– Я слышал историю насчет них… – начал Мандамус, но Амадейро прервал его.

– Я тоже слышал историю, но она не имеет значения. Достаточно того, что Василия прекрасно делает свою работу, и можно не опасаться, что она когда-нибудь станет симпатизировать человеку, который хоть и является ее отцом, но навсегда останется для нее чужим и ненавистным. Она даже зовется, как вам известно, Василией Алиеной.

– Да, я знаю. У вас есть записи рисунка этих гуманоидных роботов?

– Конечно.

– Для КАЖДОГО?

– Конечно.

– И я могу их получить в свое распоряжение?

– Если для этого будет основание.

– Будет, – твердо сказал Мандамус. – Итак, поскольку они предназначены для пионерской деятельности, могу ли я считать, что у них есть экипировка для исследования планеты и работы в примитивных условиях?

– Это само собой разумеется.

– Отлично, но могут потребоваться некоторые модификации. Как вы полагаете, Василия Фас… Алиена сможет помочь мне в этом в случае необходимости? Она явно лучше знакома с рисунком мозга.

– Бесспорно. Но я не знаю, захочет ли она помогать вам. Знаю только, что в данный момент это физически невозможно, потому что ее нет на Авроре.

– Где же она, доктор Амадейро? – спросил Мандамус удивленно и разочарованно.

– Вы увидели эти гуманоидные формы, и я не хочу оставаться в их довольно-таки мрачном окружении. Вы заставили меня ждать достаточно долго, поэтому не сомневайтесь, что теперь ваша очередь потерпеть. Если у вас есть еще вопросы, вы зададите их в моем кабинете.

53

Войдя в кабинет, Амадейро продолжил отсрочку разговора, сказав почти властно:

– Подождите здесь, – и вышел.

Мандамус напряженно ждал, когда вернется Амадейро и вернется ли. Может его, Мандамуса, арестовали или просто выкинули? Может Амадейро, надоело ждать сути дела?

Мандамус отказывался этому верить. Он проник в желание Амадейро рассчитаться за старые раны. Казалось очевидным, что Амадейро не устанет слушать его до тех пор, пока останется хоть малейший шанс, что Мандамус сделает месть возможной.

Рассеянно оглядывая кабинет, Мандамус задумался, не хранится ли здесь какая-либо информация, могущая помочь ему. Полезно было бы не зависеть во всем от Амадейро, но сама эта мысль была бесполезной. Мандамус не знал входного кода записи, а кроме того, несколько роботов Амадейро, стоявших в нишах, немедленно остановили бы его при первом шаге к чему-то недозволенному. И даже его собственные роботы…

Амадейро был прав: роботы были настолько полезными, эффективными и неподкупными стражами, что сама концепция какого-либо преступления, незаконного действия, даже простой хитрости никому не приходила в голову. Такая тенденция попросту атрофировалась – во всяком случае, среди космонитов.

Интересно, как поселенцы обходятся без роботов? Мандамус пытался представить себе, как сталкиваются человеческие личности, не имея роботов-амортизаторов, смягчающих взаимодействие, как эти люди, не имея роботов для защиты, вынуждены создавать правильную модель морали, не понимая ее сознательно. При таких обстоятельствах поселенцы просто не могут быть ничем, кроме как варварами, и Галактику нельзя оставить им. Амадейро был прав в этом отношении и всегда был прав, а Фастальф был в корне неправ.

Мандамус кивнул, как бы еще раз убедив себя в правильности того, что он планировал. Он вздохнул, желая, чтобы это не было необходимо, но снова построил цепь рассуждений, доказывающих, что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО необходимо. Тут вошел Амадейро.

Амадейро был все еще видным мужчиной, хотя прожил уже двести восемьдесят лет. В нем было очень много от идеального космонита, если не считать неудачного бесформенного носа.

– Простите, что заставил вас ждать, но у меня были неотложные дела. Быть Главой Института – большая ответственность.

– Не могли бы вы сказать, где доктор Василия Алиена? – спросил Мандамус. – А затем я, не откладывая, опишу вам свой проект.

– Василия в турне. Она посещает поочередно все Внешние Миры, чтобы установить, в каком состоянии там исследования по роботехнике. Видимо, она думает, что, поскольку Институт Роботехники был основан для координации исследований только Авроры, интерпланетная координация может продвинуть дело. Вообще-то идея хорошая.

Мандамус хихикнул.

– Ей ничего не расскажут. Сомневаюсь, что какой-нибудь Внешний Мир захочет дать в руки Авроре большую власть, чем она уже имеет.

– Напрасно вы так уверены. Ситуация с поселенцами тревожит всех нас.

– Вы знаете, где она сейчас?

– У нас есть ее маршрут.

– Верните ее, доктор Амадейро.

Амадейро нахмурился.

– Не думаю, что это можно сделать. Я уверен, что она хочет быть подальше от Авроры, пока ее отец не умрет.

– Почему?

Амадейро пожал плечами.

– Не знаю. И не интересуюсь. Но зато знаю, что ваше время истекает. Вы понимаете? Выкладывайте суть или уходите.

Он угрюмо показал на дверь, и Мандамус понял, что терпение Амадейро лопнуло.

– Прекрасно. Так вот, есть еще и третий пункт, по которому Земля уникальна…

Он говорил легко и свободно, словно заранее спланировал и отполировал свою речь, чтобы представить ее Амадейро. И тот жадно впитывал ее.

Так вот оно что? Сначала Амадейро испытал громадное облегчение. Он правильно поставил на то, что этот парень не чокнутый. Да, он полностью в своем уме.

Затем пришло чувство торжества. Это наверняка сработает. Правда, точка зрения молодого человека в том виде, в каком она была изложена, несколько отступала от тропы, по которой, по мнению Амадейро, она должна была следовать, но это дело поправимое. Изменения всегда возможны.

И когда Мандамус закончил, Амадейро сказал как можно спокойнее:

– Василия нам не нужна. Соответствующая экспертиза в Институте позволит сразу же начать. Доктор Мандамус, – в голосе Амадейро зазвучала нота официального уважения, – пусть это дело сработает, как запланировано, и вы станете главой Института, когда я буду Председателем Совета.

Мандамус коротко и сухо улыбнулся, а Амадейро снова сел в кресло и так же коротко позволил себе помечтать о будущем, о том, чего он не мог сделать все долгие и печальные два столетия.

Сколько времени это займет? Десятилетия? Одно десятилетие? Часть десятилетия?

Недолго. Недолго. Это надо всеми средствами ускорить, чтобы он успел увидеть, как перевернутся старые решения, увидеть себя правителем Авроры, а следовательно, и всех Внешних Миров, и даже Повелителем Галактики (без погибших Земли и Поселенческих Миров) до своей смерти.

54

Когда спустя семь лет после встречи Амадейро и Мандамуса и начала их проекта доктор Хэн Фастальф умер, гиперволна сообщила о его смерти по всем уголкам обитаемых миров. И повсюду это привлекло огромное внимание.

Во Внешних Мирах это было важно, потому что Фастальф был наиболее влиятельным человеком на Авроре, а, следовательно, и в Галактике в течение двух столетий. В Поселенческих Мирах и на Земле это было важно, потому что Фастальф был другом – насколько космонит может быть другом – и теперь вставал вопрос, изменится ли космонитская политика, и если да, то как.

Эта новость дошла и до Василии Алиены и осложнилась горечью, которая окрашивала ее отношения с биологическим отцом почти с самого начала.

Она заставляла себя ничего не чувствовать, когда он умирал, однако не хотела быть с ним на одной планете, когда наступит смерть. Она не хотела вопросов, которые посыплются на нее всюду, но больше всего – на Авроре.

Отношения между родителями и детьми на Авроре были слабы и в лучшем случае безразличны. При долгой жизни это само собой разумелось, и никто бы не интересовался Василией в этом смысле, если бы не то обстоятельство, что Фастальф так долго был выдающимся партийным лидером, а Василия – почти столь же выдающейся партизанкой противоположного лагеря.

Это было отвратительно. Она сделала своим законным именем имя Василия Алиена и пользовалась им во всех документах, во всех интервью, вообще везде, но знала точно, что большинство людей называют ее Василией Фастальф, словно НИЧЕГО не могло вычеркнуть эти ничего не значащие отношения. Поэтому она стала называть себя только по имени. Оно-то, по крайней мере, не было распространенным именем. И это тоже как бы подчеркивало ее сходство с солярианкой, которая, правда, по совершенно иным причинам, отказалась от фамилии первого мужа, как Василия отказалась от фамилии отца. Солярианка тоже стала называться одним именем – Глэдис.

Василия и Глэдис и внешне походили друг на друга.

Василия встала перед зеркалом в кабине космического корабля. Она много десятилетий не видела Глэдис, но была уверена, что сходство сохранилось. Они обе были маленькие, стройные, обе блондинки и лицом похожи.

Но Василия всегда теряла, а Глэдис всегда выигрывала. Когда Василия ушла от отца и вычеркнула его из своей жизни, он нашел вместо нее Глэдис, и она была ему уступчивой и пассивной дочерью, как он хотел, и какой Василия никогда не могла стать.

И все-таки это задевало Василию. Она была роботехником, таким же компетентным и умелым, как и Фастальф, а Глэдис всего лишь художница, развлекающаяся свето-скульптурой, и иллюзорной одеждой роботов. Как мог Фастальф удовлетвориться тем, что потерял дочь, взяв на ее место такое ничтожество?

А когда этот полицейский с Земли, Илия Бейли, приехал на Аврору, он вытянул из Василии куда больше сведений, чем она могла доверить кому-либо другому. Однако с Глэдис он был сама мягкость и помог ей и ее защитнику Фастальфу выйти победителем против всех, хотя тогда Василия не могла понять, как это произошло.

И Глэдис была у постели Фастальфа во время его болезни, она держала его за руку в последнюю минуту и приняла его последние слова. Василия не понимала, почему это ее злит. Сама она хоть и знала, что жизнь старика кончается, ни при каких обстоятельствах не навестила бы его, чтобы стать свидетельницей его перехода в вечность, но злилась на присутствие там Глэдис. Я так чувствую, говорила она себе, и никому не обязана объяснять.

И она потеряла Жискара. Жискар был ее роботом, ее собственностью, когда она была девочкой, данным ей вроде бы любящим отцом. На Жискаре она училась роботехнике и от него впервые почувствовала неподдельную привязанность. Она была ребенком и не размышляла о Трех Законах, не занималась философией позитронного автоматизма. Жискар КАЗАЛСЯ любящим, он ДЕЙСТВОВАЛ как любящий, и этого ребенку было достаточно. Такого чувства она никогда не встречала в человеке и тем более в отце.

В те дни она еще не решалась играть в дурацкую игру в любовь с кем бы то ни было. Ее горечь по поводу утраты Жискара научила ее, что любой начальный выигрыш не стоит финального разочарования.

Когда она ушла из дома, разойдясь с отцом, он не отпустил Жискара с ней, хотя она сама все время улучшала Жискара тщательным перепрограммированием. А умирая, отец отдал Жискара солярианке. Он отдал ей также и Дэниела, но Василия нисколько не интересовалась этой бледной имитацией человека. Она хотела иметь Жискара, который был ее собственностью.

Сегодня Василия возвращалась домой. Ее турне было полностью закончено, фактически, в смысле полезности оно кончилось еще несколько месяцев назад, но она осталась на Гесперисе для необходимого отдыха – как она объяснила Институту в своем официальном извещении.

Теперь Фастальф умер, и она может вернуться. Она не могла целиком уничтожить прошлое, но часть его – могла. Жискар должен снова принадлежать ей. Это она решила твердо.

55

У Амадейро были самые противоречивые реакции на возвращение Василии. Она вернулась только тогда, когда старый Фастальф (теперь, когда он умер, Амадейро мог легко называть его имя) был уже месяц как кремирован. Это льстило мнению Амадейро о собственной проницательности. В конце концов, он же сказал Мандамусу, что она останется вдали от Авроры, пока ее отец не умрет.

Кроме того, Василия была ясна и прозрачна. Это было очень удобно. У нее не было раздражающих качеств Мандамуса, нового фаворита, который, казалось, всегда имел какую-то невысказанную мысль, но прятал ее, несмотря на всю свою кажущуюся откровенность.

Но, с другой стороны, ею было чертовски трудно управлять, заставить ее спокойно идти по пути, который он указывал. Позволить ей проверить насквозь другие Внешние Миры в течение нескольких лет, которые она провела вдали от Авроры, означало также позволить ей передавать все это в черном свете и загадочными словами.

Итак, он приветствовал ее с энтузиазмом, наполовину притворным.

– Василия, я счастлив, что вы вернулись. Институт летел на одном крыле, пока вас не было.

Василия засмеялась.

– Бросьте, Келдин, – она одна без колебания или смущения называла его по имени, хотя была на два с половиной десятилетия моложе его. – Это одно оставшееся крыло – ваше, а давно ли вы перестали быть уверенным, что одного вашего крыла вполне достаточно?

– С тех пор, как вы решили растянуть свое отсутствие на несколько лет. Как по-вашему, Аврора сильно изменилась за это время?

– Ни капельки, что, вероятно, должно огорчать вас. Отсутствие перемен – это распад.

– Парадокс. Без перемены к лучшему нет распада.

– Отсутствие перемен есть перемена к худшему. Кстати, по сравнению с окружающими нас Поселенческими Мирами. Они изменяются быстро, протягивают свой контроль на большее количество миров и более тщательно следят за каждым миром в отдельности. Они увеличивают силу, энергию и самоуверенность, в то время как мы тут дремлем и надеемся, что наша неизменность уравняет сравнение.

– Прекрасно, Василия! Я думаю, вы старательно запоминали это во время своего полета сюда. Однако в политическом положении Авроры перемены были.

– Вы имеете в виду смерть моего биологического отца?

Амадейро развел руками и слегка поклонился.

– Именно. Он был полностью ответственным за наш паралич, но теперь он умер, и я думаю, что перемены у нас будут, хотя, возможно, не обязательно видимые.

– У вас секреты от меня?

– С чего бы это?

– Определенно. Эта ваша притворная улыбка всегда выдавала вас.

– Придется научиться быть с вами серьезным. Послушайте, ваш отчет у меня. Расскажите о том, что не включено в него.

– В него включено почти все. Каждый Внешний Мир лихорадочно утверждает, что его тревожит растущая надменность Поселенцев. Каждый мир твердо решил сопротивляться поселенцам до конца, с энтузиазмом следуя за Авророй, мужественно и с презрением к смерти.

– Следовательно за нами – да. А если мы не поведем?

– Тогда они будут ждать и пытаться замаскировать свою уверенность в том, что мы не ведем. В других отношениях… ну, каждый мир продвигается вперед в технологии и очень неохотно сообщает, что именно он делает. Каждый ученый работает независимо и не связан ни с кем даже на собственной планете. Ни на одном Внешнем Мире нет единой исследовательской группы вроде нашего Института Роботехники. Каждый мир состоит из отдельных исследователей, и все они ревниво оберегают свои сведения друг от друга.

Амадейро удовлетворенно сказал:

– Не думаю, что они продвинулись так далеко, как мы.

– Очень похоже, что не продвинулись, – колко сказала Василия. – Пока все Внешние Миры представляют собой кучу индивидуумов, прогресс очень замедляется. Поселенческие Миры регулярно устраивают конференции, имеют свои институты и, хотя они сильно отстали от нас, они НАГОНЯЮТ. Но я все-таки сумела открыть несколько технических новшеств, разработанных Внешними Мирами, и все их перечислила в своем отчете. Все они сейчас работают над ядерным усилителем, но я не верю, чтобы такой прибор пошел дальше уровня лабораторных исследований на одном мире. Некоторые вещи должны испытываться на космических кораблях, а этого пока нет.

– Надеюсь, что в этом вы правы, Василия. Ядерный усилитель – оружие, которым мог бы пользоваться наш флот, потому что это сразу покончило бы с Поселенческими Мирами. Но я думаю, что в целом было бы лучше, если бы Аврора опередила в вооружении наших космонитских братьев. Вы сказали, что в ваш отчет включено почти все. Что же НЕ включено?

– Солярия!

– Ага, самый младший и самый необычный из Внешних Миров.

– Непосредственно от них я почти ничего не получила. Они смотрели на меня абсолютно враждебно, как видимо, смотрели бы на любого несолярианина, будь то космонит или поселенец. А когда я говорю «смотрели», я имею в виду – в их понимании. Я пробыла там почти год, много дольше, чем в любом другом мире, и за это время ни разу не видела ни одного солярианина во плоти, а только смотрела на его гиперволновую голограмму. Я не имела дела ни с чем ощутимым, кроме изображения. Планета комфортабельная, невероятно роскошная и для любителей природы совершенно не испорчена, но мне стало не хватать возможности ВИДЕТЬ.

– Ну, такова уж солярианская система. Мы это знаем, Василия. Живи и дай жить другим.

– Гм… Ваша терпимость, может быть, тут не к месту. Ваши роботы в незапоминающем режиме?

– Да. Уверяю вас, нас никто не подслушивает.

– Надеюсь, Келдин. У меня впечатление, что соляриане близки к созданию уменьшенного против нашего и других ядерного усилителя. Возможно, они близки к созданию портативного усилителя, достаточно малого, чтобы поместить его на космический корабль.

– Как это они ухитрились? – нахмурился Амадейро.

– Не могу сказать. Вы же не думаете, что они показывали мне чертежи. Впечатление мое настолько расплывчато, что я не решалась включить его в отчет, но из того немногого, что я услышала тут и заметила там, я думаю, что они существенно продвинулись. Над этим нам следует основательно подумать.

– Подумаем. Есть еще что-нибудь, что вы хотели бы сказать мне?

– Да, и этого тоже нет в отчете. Солярия уже много десятилетий работает над человекообразными роботами, и я думаю, что они достигли цели. Ни один Внешний Мир, кроме нас, конечно, даже не пытался заниматься этим. На каждой планете я спрашивала, делают ли они что-нибудь в отношении гуманоидных роботов, и реакция везде была одинакова. Они находят эту концепцию неприятной и пугающей. Подозреваю, что все они знают о нашем провале и приняли его близко к сердцу.

– Но только не Солярия. Почему?

– По той причине, что они всегда жили в наиболее высокороботизированном обществе в Галактике. Они окружены роботами – по десять тысяч на одного индивидуума. Планета насыщена роботами. Пройдитесь через всю планету в поисках людей – и вы никого не найдете. Так зачем немногим солярианам, живущим в таком мире, расстраиваться из-за того, что несколько лишних роботов будут человекообразны. К тому же тот псевдочеловеческий ублюдок, которого спроектировал и сделал Фастальф и который еще существует…