Айзек Азимов

Роботы и империя

Часть первая

Аврора

I. Потомок

1

Глэдис проверила, не слишком ли отсырел шезлонг на лужайке, и села. Одно прикосновение к кнопке установило шезлонг в положение, чтобы можно было полулежать, другое включило диамагнитное поле, дающее ей, как всегда, полную расслабленность. И понятно почему: она в буквальном смысле слова парила в сантиметре от кресла.

Была теплая ночь, благоухающая, звездная, одна из лучших на Авроре.

С неожиданной грустью она изучала множество искр, испятнавших небо. Все они стали ярче, потому что она приказала приглушить освещение дома.

Почему, думала она, она никогда не интересовалась названиями звезд и никогда не рассматривала их за все двести тридцать лет своей жизни. Вокруг одной из них кружилась ее родная планета Солярия, и в первые три с половиной десятилетия своей жизни она называла эту звезду просто солнцем.

Когда-то Глэдис называли Глэдис с Солярии. Это было два столетия назад, когда она приехала на Аврору, и это означало не слишком дружественную манеру отметить ее чужеземное происхождение. Месяц назад была двухсотлетняя годовщина ее прибытия, но она обратила мало внимания на это событие, потому что ей не хотелось вспоминать о тех днях. А еще раньше она была Глэдис Дельмар.

Она недовольно шевельнулась. Она почти забыла это первоначальное имя – то ли потому, что это было так давно, то ли она просто старалась забыть.

Все эти годы она не сожалела о Солярии, не скучала по ней.

А сейчас?

Сейчас она совершенно неожиданно осознала, что пережила Солярию. Солярия пропала, стала историческим воспоминанием, а она, Глэдис, все еще живет. Не потому ли она скучала по планете?

Она сдвинула брови. Нет, еще не скучает. Ей не нужна Солярия, она вовсе не хочет возвращаться туда. Это просто странное сожаление о чем-то, что составляло часть ее, хотя и неприятную, а теперь ушло.

Солярия! Последний из Внешних Миров, заселенный и ставший домом для человечества. И по какому-то таинственному закону симметрии, он должен был умереть первым. Первым? Значит, за ним последует второй, третий и так далее?

Печаль Глэдис усилилась. Кое-кто думал, что это действительно так и будет. Если так, то Аврора, заселенная первым из Внешних Миров, должна по тому же закону симметрии умереть последней из пятидесяти. Вполне возможно, что это случится еще при жизни Глэдис. И что тогда?

Ее глаза снова обратились к звездам. Нет, это безнадежно: она никак не сможет определить, какая из этих светящихся точек – солнце Солярии. Она почему-то думала, что оно ярче других, но здесь были сотни одинаковой яркости.

Она подняла руку и сделала знак, который про себя называла: «жест-Дэниел». Правда, было темно, но это не имело значения. Робот Дэниел Оливо почти немедленно очутился рядом. Те, кто знал его больше двухсот лет назад, когда он был сконструирован Хэном Фастальфом, не заметили бы в нем никаких перемен. Его широкое, с высокими скулами лицо, короткие бронзовые волосы, зачесанные назад, голубые глаза, высокое, хорошо сложенное и полностью человекообразное тело, казалось такими же молодыми, как м всегда.

– Могу ли я помочь вам чем-нибудь, мадам Глэдис? – спросил он.

– Да, Дэниел. Какая из этих звезд – солнце Солярии?

Дэниел, даже не глядя на небо, сказал:

– Никакая, мадам. В это время года солнце Солярии поднимается в 03:20.

– Разве? – Глэдис смутилась. Она почему-то считала, что любая звезда, которой она заинтересовалась, должна быть видима в любое время. Но, конечно, они поднимались в разное время – она же это прекрасно знает. – Значит, я зря смотрела?

– Насколько я знаю из человеческих реакций, – сказал Дэниел, как бы желая ее утешить, – какая-то одна звезда прекраснее остальных, даже если ее и не видно.

– Говорят, – недовольно сказала Глэдис, резким щелчком поставив шезлонг в прямое положение. – Не так уж сильно я хотела видеть солнце Солярии, чтобы сидеть здесь до трех часов.

– И даже в этом случае вам понадобилась бы подзорная труба. Невооруженным глазом ее не видно, мадам Глэдис.

– Час от часу не легче! Мне следовало бы сначала спросить тебя, Дэниел.

Тот, кто знал Глэдис два столетия назад, когда она впервые появилась на Авроре, нашел бы в ней перемены. В противоположность Дэниелу, она была просто человеком. В ней по-прежнему было сто пятьдесят пять сантиметров роста – на десять сантиметров меньше идеального роста аврорской женщины. Она тщательно сохранила свою стройную фигуру: и ее тело не показывало признаков слабости или скованности. Однако в ее волосах мелькала седина, вокруг глаз лежали тонкие морщинки, кожа утратила свою гладкость. Она могла бы прожить еще сто – сто двадцать лет, но не было сомнения, что она уже не молода. Но это не беспокоило ее.

– Я знаю те, что видны невооруженным глазом, мадам.

– И все о них знаешь – когда они восходят, в какое время года видны и прочее?

– Да, мадам Глэдис. Доктор Фастальф однажды попросил меня собрать астрономические сведения, чтобы они были у него под рукой и не требовалось бы обращаться к компьютеру. Он сказал, что ему приятнее получать их от меня, а не от компьютера, но не объяснил, зачем они ему нужны.

Глэдис подняла руку и сделала соответствующий жест. Дом тут же осветился.

В мягком свете, дошедшем теперь до нее, она бессознательно отметила несколько темных фигур роботов, но не обратила на них внимания. В любом порядочном доме роботы всегда находились вблизи человека – как для оказания услуг, так и для безопасности.

Глэдис в последний раз мельком взглянула в небо и пожала плечами. Донкихотство! Даже, если бы она и могла увидеть солнце этого погибшего теперь мира – что это дало бы ей? С таким же успехом можно было выбрать наугад любую звезду и считать, что это солнце Солярии. Ее внимание снова вернулось к Дэниелу. Он терпеливо ждал, стоя в тени. Она снова подумала, как мало он изменился с тех пор, как она впервые увидела его, придя в дом доктора Фастальфа. Конечно, он подвергался исправлениям. Она это знала, но старалась не думать об этом. Это общая участь, которой подвержены и люди. Космониты хвастались своим железным здоровьем и долгой жизнью – от трех до четырех столетий – но они не были полностью иммунны к возрастным изменениям. В одно бедро Глэдис была вставлена титаново-силиконовая трубка; большой палец левой руки был целиком искусственным, хотя этого нельзя было заметить без тщательной ультратомографии; даже некоторые нервы были заново подтянуты.

Такое могло быть у любого космонита ее возраста в любом из пятидесяти Внешних Миров, нет, на сорока девяти, поскольку Солярия более не учитывалась.

Однако упоминать о подобных вещах считалось до крайности неприличным. Это было в медицинских записях, поскольку могло потребоваться дальнейшее лечение, но эти записи никогда и никому не передавались.

Хирурги, доходы которых были даже выше, чем у самого Председателя, оплачивались так хорошо частично и потому, что они были практически изгнаны из светского общества.

Потому что они ЗНАЛИ.

Все это было частью космонитского стремления к долгой жизни, их нежелания признать, что старость существует, но Глэдис не задерживалась на анализе причин: ей просто было неприятно думать о себе в этой связи. Имей она трехмерную карту своего тела, где все протезы, все исправления отмечались бы красным на зеленом поле пространства природного, эти красные точки она видела бы даже издали. Так ей казалось.

Однако мозг ее был цел и нетронут, и, пока это так, ОНА цела и нетронута, что бы не произошло с остальным ее телом.

Ее мысли снова вернулись к Дэниелу. Хотя она знала его два столетия, он стал принадлежать ей в последний год. Когда Фастальф умирал, он, по обычаю, завещал все городу, но две вещи оставил Глэдис (не считая того, что официально ввел ее во владение домом, в котором она жила, с его роботами, прочим имуществом и земельным участком).

Одной из двух вещей был Дэниел.

Глэдис спросила его:

– Ты помнишь все, что было в течение двух столетий?

– Думаю, что да, мадам Глэдис. Если бы я что-то забыл, я бы этого не знал, потому что это требовалось забыть.

– Я не об этом. Ты, скажем, прекрасно помнишь, что знал то-то или то-то, и вот в данный момент забыл.

– Я не понимаю, мадам. Если я что-то знаю, это всегда будет к моим услугам, когда понадобится.

– Отличное восстановление.

– Обычное, мадам. Так я сконструирован.

– И это надолго?

– Не понял, мадам.

– Я имею в виду – долго ли продержится твой мозг. Собрав воспоминания за два столетия, сколько он еще может собрать?

– Не знаю, мадам. Пока я не испытываю затруднений.

– Может быть, но до тех пор, пока вдруг не обнаружишь, что больше не можешь запоминать.

Дэниел задумался.

– Такое возможно, мадам.

– Ты знаешь, Дэниел, что не все воспоминания одинаково важны?

– Я не могу судить об этом.

– Другие могут. Твой мозг можно очистить, Дэниел, а затем снова наполнить важными воспоминаниями, скажем, процентов десять от всего, что было. Тогда тебя хватит на столетия больше. А с последующими чистками ты мог бы идти вперед бесконечно. Правда, это дорогостоящая процедура, но я не постояла бы за деньгами. Ты бы оценил это.

– А со мной посоветуются насчет этого, мадам? Спросят моего согласия?

– Конечно. Я не стану приказывать тебе в таком деле: это означало бы предать доверие доктора Фастальфа.

– Спасибо, мадам. В этом случае я должен сказать, что никогда не соглашусь на такую процедуру, если только сам не обнаружу, что моя память перестала функционировать.

Они дошли до двери. Глэдис остановилась, честно недоумевая:

– А почему, Дэниел?

Дэниел тихо сказал:

– Есть воспоминания, которые я могу потерять из-за небрежности или из-за плохого суждения тех, кто проводит операцию. Я не хочу рисковать.

– Какие воспоминания ты имеешь в виду?

Дэниел ответил еще тише:

– Мадам, я имел в виду воспоминания о моем бывшем партнере землянине Илии Бейли.

И Глэдис стояла, пораженная, пока, наконец, Дэниел проявил инициативу и дал сигнал, чтобы дверь открылась.

2

Робот Жискар Ривентлов ожидал в гостиной. Глэдис поздоровалась с ним с легким ощущением неловкости, какое всегда испытывала при виде его.

Он был примитивным по сравнению с Дэниелом. Он был явным роботом – металлическим, без какого-либо человеческого выражения в лице, глаза его в темноте вспыхивали красным. Дэниел был одет, а Жискар имел только иллюзию одежды, хотя и очень хорошую, поскольку составляла ее сама Глэдис.

– Привет, Жискар, – сказала она.

– Добрый вечер, мадам Глэдис, – ответил он с легким поклоном.

Глэдис вспомнила слова Илии Бейли, сказанные давным-давно, и сейчас они как бы прошелестели в ее мозгу:

«Дэниел будет заботиться о тебе. Он будет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом – ради меня. И я хочу, чтобы ты слушалась Жискара. Пусть он будет твоим советником».

Глэдис нахмурилась:

«Почему он? Я его недолюбливаю».

«Я не прошу тебя любить его. Я прошу тебя ВЕРИТЬ ему».

И он не захотел сказать, почему.

Глэдис старалась верить роботу Жискару, но была рада, что ей не нужно пытаться любить его. Что-то в нем заставляло ее вздрагивать.

Дэниел и Жискар были эффективными частями ее дома много десятилетий, в течение которых официальным хозяином их считался доктор Фастальф.

И только на смертном одре Хэн Фастальф по-настоящему передал Дэниела и Жискара во владение Глэдис.

Она сказала тогда старику:

– Хватит и одного Дэниела, Хэн. Ваша дочь Василия, наверное, хотела бы иметь Жискара. Я уверена в этом.

Фастальф тихо лежал в постели, закрыв глаза, и выглядел таким умиротворенным, каким Глэдис никогда его не видела. Он не сразу ответил, и она испугалась, что он незаметно для нее ушел из жизни. Она конвульсивно сжала его руку. Он открыл глаза и прошептал:

– Я ничуть не забочусь о биологических дочерях, Глэдис. За два столетия у меня была только одна настоящая дочь – это ты. Я хочу, чтобы Жискар был у ТЕБЯ. Он ценный.

– Чем он ценный?

– Не могу сказать. Но его присутствие всегда утешает меня. Храни его всегда, Глэдис. Обещай мне.

– Обещаю, – сказала она.

Затем его глаза открылись в последний раз, голос вдруг обрел силу, и он сказал почти нормально:

– Я люблю тебя, Глэдис, как дочь.

– И я люблю тебя, Хэн, как отца.

Это были последние слова, которые он сказал и услышал. Глэдис обнаружила, что держит руку мертвого, и некоторое время не могла заставить себя выпустить ее.

Так Жискар стал ее собственностью. Однако, он причинял ей какое-то неудобство, и она не понимала, почему.

– Знаешь, Жискар, – сказала она, – я пыталась найти среди звезд солнце Солярии, но Дэниел сказал, что его можно увидеть только в 03:20, да и то в подзорную трубу. Ты знаешь об этом?

– Нет, мадам.

– Как по-твоему, стоит мне ждать столько времени?

– Я советовал бы вам, мадам Глэдис, лучше лечь спать.

Глэдис была недовольна этим советом.

– Да? А если я предпочту ждать?

– Я только посоветовал, мадам, потому что у вас завтра будет трудный день, и вы, без сомнения, пожалеете, что не выспались.

– А почему у меня будет трудный день, Жискар? Я не знаю ни о каких грядущих трудностях.

– У вас назначена встреча, мадам, с неким Ленуаром Мандамусом.

– Назначена? Когда это случилось?

– Час назад. Он звонил, и я взял на себя смелость…

– ТЫ? Кто он такой?

– Он член Института Роботехники, мадам.

– Значит, подчиненный Келдина Амадейро?

– Да, мадам.

– Пойми, Жискар, что я ни в коей мере не интересуюсь видеть этого Мандамуса или любого, кто связан с этой ядовитой жабой Амадейро. Если ты взял на себя смелость договориться об этой встрече от моего имени, то будь любезен позвонить ему и отменить ее.

– Если вы приказываете, мадам, и приказываете строго, я попытаюсь повиноваться, но, может быть, не смогу. Видите ли, по-моему суждению, вы нанесете себе вред, если откажетесь от этого свидания, а я не должен делать ничего такого, что может повредить вам.

– Твои суждения могут быть ошибочными, Жискар. Кто он такой, что отказ от встречи с ним повредит мне? Может, он и член Института, но для меня он ничего не значит.

Глэдис прекрасно сознавала, что зря изливает на Жискара свое дурное настроение. Ее расстроили известия о том, что Солярия покинута, и ей было досадно, что она искала в небе солнце Солярии, которого там не было. Правда, указал ей на недостаток ее знаний робот Дэниел, но на НЕГО она не сердилась – Дэниел так походил на человека, что она автоматически относилась к нему, как к человеку. Внешность – это все. Жискар ВЫГЛЯДЕЛ роботом и, значит, вроде бы не мог чувствовать обиды.

И в самом деле, Жискар вовсе не реагировал на раздражение Глэдис (впрочем, и Дэниел тоже не реагировал бы).

Жискар сказал:

– Я говорил, что доктор Мандамус – член Института Роботехники, но он, возможно, является чем-то большим. В последние несколько лет он был правой рукой доктора Амадейро. Это делает его лицом значительным, и игнорировать его непросто. Доктор Мандамус не из тех, кого можно оскорбить, мадам.

– А почему, Жискар? Мне плевать на Мандамуса, и, тем более, на Амадейро. Я думаю, ты помнишь, как Амадейро когда-то делал все возможное, чтобы обвинить доктора Фастальфа в убийстве, и только чудом его махинация провалилась.

– Я прекрасно помню.

– Это хорошо. Я опасалась, что за эти столетия ты забыл. За все это время я не имела ничего общего ни с Амадейро, ни с кем-либо связанным с ним, и намерена продолжать эту политику. И меня не беспокоит, повредит ли это мне и будут ли вообще какие-нибудь последствия. Я не желаю видеть этого доктора, кто бы он ни был, и в будущем не назначай свиданий от моего имени, не спросив меня.

– Слушаюсь, мадам. Но не могу ли я указать…

– Нет, не можешь, – сказала Глэдис и отвернулась.

Некоторое время длилось молчание. Она сделала несколько шагов, и тогда раздался спокойный голос Жискара:

– Мадам, я прошу вас верить мне.

Глэдис остановилась. Почему он употребил это выражение? Она снова услышала давний-давний голос: «Я не прошу тебя любить его. Я прошу тебя верить ему».

Она сжала губы и неохотно, против воли, вернулась назад.

– Ну, – сказала она неласково, – что ты хочешь сказать, Жискар?

– Пока доктор Фастальф был жив, мадам, его политика господствовала на Авроре и на других Внешних Мирах. В результате народу Земли было разрешено свободно эмигрировать на другие планеты, пригодные для жизни, а теперь эти планеты, которые мы называем Поселенческими, процветают. Но доктор Фастальф умер, а его приверженцы утратили свой престиж.

Доктор Амадейро сохранил антиземную точку зрения, и вполне возможно, что теперь восторжествует она и начнется мощная политика против Земли и Поселенческих Миров.

– Пусть так, Жискар, но при чем тут я?

– Вы можете повидаться с доктором Мандамусом и узнаете, почему он так стремится увидеть вас, мадам. Уверяю вас, он был страшно настойчив и требовал свидания как можно раньше. Он просил вас принять его в восемь утра.

– Жискар, я НИКОГДА ни с кем не встречаюсь раньше полудня.

– Я объяснил ему это, мадам, но он хотел увидеть вас до завтрака и прямо пришел в отчаяние. Я чувствовал, что важно узнать, почему он так расстроен.

– А если я его не приму, чем, по-твоему, это повредит лично мне? Не Земле, не Поселенческим Мирам, а МНЕ?

– Мадам, это может повредить способности Земли и поселенцев к дальнейшему заселению Галактики. Эта мечта зародилась в уме полицейского инспектора Илии Бейли более двухсот лет назад. Вред, нанесенный Земле, будет осквернением его памяти. Разве я ошибаюсь, думая, что любой вред, нанесенный его памяти, вы примите, как личный?

Глэдис вздрогнула. Уже дважды в течение часа в разговоре упоминался Илия Бейли. Короткоживущий землянин, он давным-давно умер – сто шестьдесят лет назад, но упоминание его имени все еще потрясло ее.

– Как это вдруг стало таким серьезным? – спросила она.

– Не вдруг, мадам. Два столетия назад народ Земли и народ Внешних Миров следовали параллельными курсами и не вступали в конфликт благодаря мудрой политике доктора Фастальфа. Но всегда существовала сильная оппозиция, и доктор Фастальф всегда противостоял ей. Теперь же, когда он умер, оппозиция стала очень мощной. Уход населения с Солярии еще больше увеличил эту мощь, и вскоре оппозиция станет главенствующей политической силой.

– Почему?

– Есть явные признаки, что сила космонитов клонится к упадку, и многие аврорцы считают, что сильные действия надо произвести сейчас – или никогда.

– И тебе кажется, что мое свидание с этим человеком может предупредить это?

– Да, мои ощущения именно таковы, мадам.

Глэдис помолчала и снова вспомнила с возмущением, что она обещала Илии верить Жискару.

– Ладно. Не думаю, что встреча принесет какую-нибудь пользу, но, так и быть, увижусь с ним.

3

Глэдис спала, и в доме было темно – по человеческим стандартам. Однако дом жил, в нем происходили движения и действия, потому что роботы видели в инфракрасном свете.

Дом приводился в порядок, привозились продукты, выносился мусор, вещи чистились, полировались или убирались, приборы проверялись и, как всегда, была охрана.

Ни одна дверь не имела запора, этого не требовалось. На Авроре не бывало преступлений ни против людей, ни против собственности, да и не могло быть, поскольку дома и люди всегда охранялись роботами, все это знали и приветствовали.

Роботы-сторожа всегда были на месте. Они никогда не использовались, именно потому, что всегда были здесь.

Жискар и Дэниел, чьи способности были много выше, чем у других домашних роботов, не имели специальных обязанностей, разве что отвечали за правильную работу всех остальных роботов.

В три часа они сделали обход по лужайке и к лесному участку, чтобы проверить, выполняет ли свои функции внешняя охрана и не возникло ли каких-нибудь проблем.

Они встретились на южной границе поместья и некоторое время разговаривали сокращенным, эзоповским языком. За десятилетия общения они привыкли понимать друг друга, и им не было нужды прибегать к сложностям человеческой речи.

Дэниел сказал едва слышно:

– Облака. Почти не видно.

Если бы Дэниел говорил для человеческих ушей, он сказал бы:

– Как видишь, друг Жискар, небо покрыто облаками. Если бы мадам Глэдис дожидалась случая увидеть солнце Солярии, она все равно не увидела бы его.

И Жискар ответил:

– Предсказано. Лучше встреча, – что было эквивалентно: – Бюро погоды так и предсказывало, друг Дэниел, и это могло служить извинением, чтобы мадам Глэдис легла спать пораньше. Мне казалось более важным убедить ее согласиться на встречу, о которой я уже говорил тебе.

– Мне кажется, друг Жискар, что главной трудностью для твоего убеждения было ее огорчение по поводу опустошения Солярии. Я был там дважды с партнером Илией, когда мадам Глэдис была еще солярианкой и жила там.

– Я всегда знал, что мадам не была счастлива на своей родной планете, что она рада была оставить ее и не имела намерения возвращаться. Но я согласен с тобой: ее расстроило, что история Солярии закончена.

– Я не понимаю реакцию мадам Глэдис, – сказал Дэниел, – но очень часто человеческие реакции логически не соответствуют событиям.

– Поэтому иной раз так трудно решить, что будет вредным для человека, а что нет, – Жискар сказал бы это со вздохом, если бы был человеком. – Это одна из причин, почему мне кажется, что Три Закона Роботехники неполны и недостаточны.

– Ты и раньше говорил это, друг Жискар, и я пытался поверить этому, но не получилось.

– Я лишь разумом понимаю, что они неполны и недостаточны, но когда пытаюсь ПОВЕРИТЬ этому, оказывается, что я связан Законами. Если бы я не был ими связан, я бы, наверное, поверил в их недостаточность.

– Это парадокс, которого я не понимаю.

– И я тоже. Но я вынужден объяснить этот парадокс. Иногда я даже чувствую, что жажду обнаружить неполноту и неточность Трех Законов, например, сегодня вечером в разговоре с мадам Глэдис. Она спросила, как отказ от встречи может повредить ей лично, и я не мог ей ответить, поскольку это вне пределов Трех Законов.

– Ты дал прекрасный ответ, друг Жискар. Вред, нанесенный памяти партнера Илии, должен глубоко воздействовать на мадам Глэдис.

– Это был лучший ответ в пределах Трех Законов, но не лучший из возможных.

– А какой был бы лучшим?

– Не знаю, потому что не могу выразить это словами или даже концепциями, пока я связан Законами.

– Но за пределами Законов ничего нет, – возразил Дэниел.

– Будь я человеком, – сказал Жискар, – я видел бы дальше Законов. Я думаю, друг Дэниел, что ты больше меня способен видеть дальше. Да, я давно считаю, что хоть ты и робот, ты думаешь удивительно похоже на человека.

– Это неправильно, – медленно и как бы с болью сказал Дэниел. – Ты так полагаешь, потому что можешь смотреть и человеческие мозги. Это вредит тебе и, в конце концов, может тебя разрушить. Мне тяжело об этом думать. Если ты можешь удержаться от лишнего заглядывания в мозги – удержись.

Жискар отвернулся.

– Не могу. И не хочу. Я жалею, что из-за Трех Законов могу сделать так мало. Я не могу пробиваться достаточно глубоко – из-за боязни нанести вред. Я не могу влиять достаточно прямо – из-за боязни нанести вред.

– Но ты сильно повлиял на мадам Глэдис.

– Нет. Я мог бы изменить ее мысли и заставить ее согласиться на встречу без всяких вопросов, но человеческий мозг так сложен, что я могу рискнуть лишь на очень немногое. Почти любое изменение, которое я вношу, может вызвать дополнительные изменения, в природе которых я не уверен, и они могут повредить мозгу.

– Но ты что-то сделал мадам Глэдис.

– В сущности, нет. Слово «верить» действует на нее и делает ее более сговорчивой. Я давно заметил этот факт, но употребляю это слово с величайшей осторожностью, чтобы оно не ослабело от частого употребления. Меня озадачивает этот факт, но доискаться до решения я не в силах.

– Три Закона не позволяют?

– Да. Три Закона везде стоят на моем пути, и именно поэтому я не могу модифицировать их. Но я чувствую, что обязан изменить их, потому что ощущаю наступление катастрофы.

– Я не знаю ее природы.

– Она включает в себя растущую вражду между Авророй и Землей, но как это разовьется в действительности, я не могу сказать.

– Но ведь ее может и не быть?

– Я так не думаю. Я ощущаю вокруг некоторых аврорских чиновников, с которыми сталкиваюсь, ауру катастрофы – ожидание триумфа. Не могу описать это более точно, потому что не проникал глубоко – Три Закона не позволяют. Это вторая причина, почему встреча с Мандамусом должно состояться: это даст мне возможность изучить его мозг.

– Но если ты н е сможешь изучить его достаточно эффективно?

Хотя голос Жискара не мог выражать эмоций в человеческом смысле, в словах его было заметно отчаяние.

– Тогда мы будем беспомощны. Я могу лишь следовать Трем Законам. Что мне еще остается, друг Дэниел?

Дэниел тихо и уныло ответил:

– Ничего не остается.

4

В 08:15 Глэдис вышла в свою гостиную, надеясь, что заставила Мандамуса ждать. Она тщательно позаботилась о своей внешности и впервые за долгие годы расстроилась из-за седины: надо было последовать общей аврорской практике окраски волос. Выглядеть елико возможно молодой и привлекательной – это значит поставить фаворита Амадейро в невыгодное положение.

Она мысленно готовилась к тому, что вид его ей не понравится. Не хотелось думать, что он, возможно, молод и привлекателен, что его жизнерадостное лицо засияет улыбкой при ее появлении, что он может против ее воли понравиться ей.

Увидев его, она успокоилась. Он действительно был молод, ему, видимо не было и пятидесяти, но это его не красило. Он был высок, но очень тощ и казался долговязым. Волосы его были слишком темны для аврорца, глаза тускло-ореховые, лицо слишком длинное, губы слишком тонкие, рот слишком широк, а чопорное, без проблесков юмора выражение лица окончательно лишило его молодости.

Глэдис тут же вспомнила исторические романы, какими увлекалась на Авроре (все они неизменно рассказывали о примитивной Земле, что было довольно странно для мира, ненавидевшего землян), и подумала: вот изображение пуританина.

Она чувствовала себя утешенной и почти улыбалась. Пуритане обычно изображались злодеями и, был ли этот Мандамус злодеем или нет, он вполне подходил для этой роли.

Но голос его разочаровал Глэдис: он был мягким и заметно музыкальным (чтобы поддерживать стереотип, он должен был быть гнусавым).

Мандамус сказал:

– Миссис Гремионис?

Она снисходительно улыбнулась и махнула рукой.

– Доктор Мандамус, пожалуйста, называйте меня Глэдис. Меня все так зовут.

– Я знаю, что вы пользуетесь личным именем в профессиональном…

– Я пользуюсь им во всех случаях. А брак мой был расторгнут по обоюдному согласию несколько десятилетий назад.

– Он, кажется, существовал долгое время.

– Очень долгое, и был очень удачным, но даже большие удачи приходят к концу.

– О, да, – сентенциозно сказал Мандамус, – продолжение после конца может сделать удачу провалом.

Глэдис кивнула.

– Мудро сказано для такого молодого человека. Не пройдем ли мы в столовую? Завтрак готов, а я и так заставила вас ждать слишком долго.

Только когда Мандамус повернулся и пошел с ней, Глэдис заметила двух роботов, сопровождающих его. Ни один аврорец и подумать не мог выйти куда бы то ни было без роботов. Но пока роботы стояли неподвижно, их никто не замечал.

Мельком взглянув на них, Глэдис заметила, что они последней модели, явно очень дорогой. Их псевдоодежда была первоклассной, хотя дизайн был не Глэдис. Она против воли восхитилась. Надо будет узнать, кто конструировал эту одежду: похоже, появился новый солидный конкурент. Она восхищалась тем, что стиль псевдоодежды был у обоих роботов один, но в то же время резко индивидуален для каждого. Их никак нельзя было спутать.

Мандамус уловил ее быстрый взгляд и точно перевел ее впечатления:

– Дизайн внешности моих роботов создал один молодой человек в Институте, который не создал еще для себя имени. А ведь он хорош, как по-вашему?

– Бесспорно, – ответила Глэдис и подумала разочарованно: «А он ведь умен!».

Глэдис не рассчитывала на деловую беседу за завтраком. Говорить о чем-то, кроме пустяков, за едой считалось полной невоспитанностью. Она предполагала, что Мандамус не силен в легкой беседе. Говорили, конечно, о погоде, о недавних дождях, которые, к счастью, кончились, о предполагающемся сухом сезоне. Было почти обязательно восхищение домом хозяйки и Глэдис принимала его с полагающейся скромностью. Она ничем не облегчала напряженность гостя и предоставила ему самому подыскивать сюжет для беседы.

Наконец, глаза его упали на Дэниела, неподвижно стоявшего в нише, и Мандамус сумел преодолеть свое аврорское безразличие и заметить его.

– А это, наверное, знаменитый Р. Дэниел Оливо? Его ни с кем не спутаешь. Замечательный образец.

– Да, замечательный.

– Он теперь ваш, кажется? По завещанию Фастальфа?

– Да, по завещанию ДОКТОРА Фастальфа, – сказала Глэдис с легким подчеркиванием.

– Меня поражает, что работа Института над человекообразными роботами провалилась, хотя сначала шла. Вы никогда не задумывались над этим?

– Я слышала об этом, – осторожно ответила Глэдис. «Неужели он пришел сюда из-за этого?». – Но я не уверена, что мне стоило тратить время на подобные размышления.

– Социологи все еще пытаются понять это. Конечно, мы в Институте впадаем в отчаяние: похоже, что это естественный процесс. Но кое-кто из нас думает, что Фа… что доктор Фастальф каким-то образом причастен к этому.

Второй раз он не сделал ошибки, подумала Глэдис и зло сузила глаза, решив, что он пришел расследовать материальные убытки от бедного старого Хэна. Она резко сказала:

– Только дурак может так подумать. Если и вы так думаете, я не смягчу для вас этого выражения.

– Я не из тех, кто так думает, в основном потому, что не вижу, каким образом доктор Фастальф мог бы привести это дело к фиаско.

– А почему что-то кто-то должен был сделать? Важно, что народ не хочет таких роботов. Робот, выглядящий, как мужчина, конкурирует с мужчиной, а похожий на женщину – с женщиной, причем конкурирует очень уж близко, а это не нравится. Аврорцы явно не хотят конкуренции.