Айзек Азимов

Роботы и империя

Часть первая

Аврора

I. Потомок

1

Глэдис проверила, не слишком ли отсырел шезлонг на лужайке, и села. Одно прикосновение к кнопке установило шезлонг в положение, чтобы можно было полулежать, другое включило диамагнитное поле, дающее ей, как всегда, полную расслабленность. И понятно почему: она в буквальном смысле слова парила в сантиметре от кресла.

Была теплая ночь, благоухающая, звездная, одна из лучших на Авроре.

С неожиданной грустью она изучала множество искр, испятнавших небо. Все они стали ярче, потому что она приказала приглушить освещение дома.

Почему, думала она, она никогда не интересовалась названиями звезд и никогда не рассматривала их за все двести тридцать лет своей жизни. Вокруг одной из них кружилась ее родная планета Солярия, и в первые три с половиной десятилетия своей жизни она называла эту звезду просто солнцем.

Когда-то Глэдис называли Глэдис с Солярии. Это было два столетия назад, когда она приехала на Аврору, и это означало не слишком дружественную манеру отметить ее чужеземное происхождение. Месяц назад была двухсотлетняя годовщина ее прибытия, но она обратила мало внимания на это событие, потому что ей не хотелось вспоминать о тех днях. А еще раньше она была Глэдис Дельмар.

Она недовольно шевельнулась. Она почти забыла это первоначальное имя – то ли потому, что это было так давно, то ли она просто старалась забыть.

Все эти годы она не сожалела о Солярии, не скучала по ней.

А сейчас?

Сейчас она совершенно неожиданно осознала, что пережила Солярию. Солярия пропала, стала историческим воспоминанием, а она, Глэдис, все еще живет. Не потому ли она скучала по планете?

Она сдвинула брови. Нет, еще не скучает. Ей не нужна Солярия, она вовсе не хочет возвращаться туда. Это просто странное сожаление о чем-то, что составляло часть ее, хотя и неприятную, а теперь ушло.

Солярия! Последний из Внешних Миров, заселенный и ставший домом для человечества. И по какому-то таинственному закону симметрии, он должен был умереть первым. Первым? Значит, за ним последует второй, третий и так далее?

Печаль Глэдис усилилась. Кое-кто думал, что это действительно так и будет. Если так, то Аврора, заселенная первым из Внешних Миров, должна по тому же закону симметрии умереть последней из пятидесяти. Вполне возможно, что это случится еще при жизни Глэдис. И что тогда?

Ее глаза снова обратились к звездам. Нет, это безнадежно: она никак не сможет определить, какая из этих светящихся точек – солнце Солярии. Она почему-то думала, что оно ярче других, но здесь были сотни одинаковой яркости.

Она подняла руку и сделала знак, который про себя называла: «жест-Дэниел». Правда, было темно, но это не имело значения. Робот Дэниел Оливо почти немедленно очутился рядом. Те, кто знал его больше двухсот лет назад, когда он был сконструирован Хэном Фастальфом, не заметили бы в нем никаких перемен. Его широкое, с высокими скулами лицо, короткие бронзовые волосы, зачесанные назад, голубые глаза, высокое, хорошо сложенное и полностью человекообразное тело, казалось такими же молодыми, как м всегда.

– Могу ли я помочь вам чем-нибудь, мадам Глэдис? – спросил он.

– Да, Дэниел. Какая из этих звезд – солнце Солярии?

Дэниел, даже не глядя на небо, сказал:

– Никакая, мадам. В это время года солнце Солярии поднимается в 03:20.

– Разве? – Глэдис смутилась. Она почему-то считала, что любая звезда, которой она заинтересовалась, должна быть видима в любое время. Но, конечно, они поднимались в разное время – она же это прекрасно знает. – Значит, я зря смотрела?

– Насколько я знаю из человеческих реакций, – сказал Дэниел, как бы желая ее утешить, – какая-то одна звезда прекраснее остальных, даже если ее и не видно.

– Говорят, – недовольно сказала Глэдис, резким щелчком поставив шезлонг в прямое положение. – Не так уж сильно я хотела видеть солнце Солярии, чтобы сидеть здесь до трех часов.

– И даже в этом случае вам понадобилась бы подзорная труба. Невооруженным глазом ее не видно, мадам Глэдис.

– Час от часу не легче! Мне следовало бы сначала спросить тебя, Дэниел.

Тот, кто знал Глэдис два столетия назад, когда она впервые появилась на Авроре, нашел бы в ней перемены. В противоположность Дэниелу, она была просто человеком. В ней по-прежнему было сто пятьдесят пять сантиметров роста – на десять сантиметров меньше идеального роста аврорской женщины. Она тщательно сохранила свою стройную фигуру: и ее тело не показывало признаков слабости или скованности. Однако в ее волосах мелькала седина, вокруг глаз лежали тонкие морщинки, кожа утратила свою гладкость. Она могла бы прожить еще сто – сто двадцать лет, но не было сомнения, что она уже не молода. Но это не беспокоило ее.

– Я знаю те, что видны невооруженным глазом, мадам.

– И все о них знаешь – когда они восходят, в какое время года видны и прочее?

– Да, мадам Глэдис. Доктор Фастальф однажды попросил меня собрать астрономические сведения, чтобы они были у него под рукой и не требовалось бы обращаться к компьютеру. Он сказал, что ему приятнее получать их от меня, а не от компьютера, но не объяснил, зачем они ему нужны.

Глэдис подняла руку и сделала соответствующий жест. Дом тут же осветился.

В мягком свете, дошедшем теперь до нее, она бессознательно отметила несколько темных фигур роботов, но не обратила на них внимания. В любом порядочном доме роботы всегда находились вблизи человека – как для оказания услуг, так и для безопасности.

Глэдис в последний раз мельком взглянула в небо и пожала плечами. Донкихотство! Даже, если бы она и могла увидеть солнце этого погибшего теперь мира – что это дало бы ей? С таким же успехом можно было выбрать наугад любую звезду и считать, что это солнце Солярии. Ее внимание снова вернулось к Дэниелу. Он терпеливо ждал, стоя в тени. Она снова подумала, как мало он изменился с тех пор, как она впервые увидела его, придя в дом доктора Фастальфа. Конечно, он подвергался исправлениям. Она это знала, но старалась не думать об этом. Это общая участь, которой подвержены и люди. Космониты хвастались своим железным здоровьем и долгой жизнью – от трех до четырех столетий – но они не были полностью иммунны к возрастным изменениям. В одно бедро Глэдис была вставлена титаново-силиконовая трубка; большой палец левой руки был целиком искусственным, хотя этого нельзя было заметить без тщательной ультратомографии; даже некоторые нервы были заново подтянуты.

Такое могло быть у любого космонита ее возраста в любом из пятидесяти Внешних Миров, нет, на сорока девяти, поскольку Солярия более не учитывалась.

Однако упоминать о подобных вещах считалось до крайности неприличным. Это было в медицинских записях, поскольку могло потребоваться дальнейшее лечение, но эти записи никогда и никому не передавались.

Хирурги, доходы которых были даже выше, чем у самого Председателя, оплачивались так хорошо частично и потому, что они были практически изгнаны из светского общества.

Потому что они ЗНАЛИ.

Все это было частью космонитского стремления к долгой жизни, их нежелания признать, что старость существует, но Глэдис не задерживалась на анализе причин: ей просто было неприятно думать о себе в этой связи. Имей она трехмерную карту своего тела, где все протезы, все исправления отмечались бы красным на зеленом поле пространства природного, эти красные точки она видела бы даже издали. Так ей казалось.

Однако мозг ее был цел и нетронут, и, пока это так, ОНА цела и нетронута, что бы не произошло с остальным ее телом.

Ее мысли снова вернулись к Дэниелу. Хотя она знала его два столетия, он стал принадлежать ей в последний год. Когда Фастальф умирал, он, по обычаю, завещал все городу, но две вещи оставил Глэдис (не считая того, что официально ввел ее во владение домом, в котором она жила, с его роботами, прочим имуществом и земельным участком).

Одной из двух вещей был Дэниел.

Глэдис спросила его:

– Ты помнишь все, что было в течение двух столетий?

– Думаю, что да, мадам Глэдис. Если бы я что-то забыл, я бы этого не знал, потому что это требовалось забыть.

– Я не об этом. Ты, скажем, прекрасно помнишь, что знал то-то или то-то, и вот в данный момент забыл.

– Я не понимаю, мадам. Если я что-то знаю, это всегда будет к моим услугам, когда понадобится.

– Отличное восстановление.

– Обычное, мадам. Так я сконструирован.

– И это надолго?

– Не понял, мадам.

– Я имею в виду – долго ли продержится твой мозг. Собрав воспоминания за два столетия, сколько он еще может собрать?

– Не знаю, мадам. Пока я не испытываю затруднений.

– Может быть, но до тех пор, пока вдруг не обнаружишь, что больше не можешь запоминать.

Дэниел задумался.

– Такое возможно, мадам.

– Ты знаешь, Дэниел, что не все воспоминания одинаково важны?

– Я не могу судить об этом.

– Другие могут. Твой мозг можно очистить, Дэниел, а затем снова наполнить важными воспоминаниями, скажем, процентов десять от всего, что было. Тогда тебя хватит на столетия больше. А с последующими чистками ты мог бы идти вперед бесконечно. Правда, это дорогостоящая процедура, но я не постояла бы за деньгами. Ты бы оценил это.

– А со мной посоветуются насчет этого, мадам? Спросят моего согласия?

– Конечно. Я не стану приказывать тебе в таком деле: это означало бы предать доверие доктора Фастальфа.

– Спасибо, мадам. В этом случае я должен сказать, что никогда не соглашусь на такую процедуру, если только сам не обнаружу, что моя память перестала функционировать.

Они дошли до двери. Глэдис остановилась, честно недоумевая:

– А почему, Дэниел?

Дэниел тихо сказал:

– Есть воспоминания, которые я могу потерять из-за небрежности или из-за плохого суждения тех, кто проводит операцию. Я не хочу рисковать.

– Какие воспоминания ты имеешь в виду?

Дэниел ответил еще тише:

– Мадам, я имел в виду воспоминания о моем бывшем партнере землянине Илии Бейли.

И Глэдис стояла, пораженная, пока, наконец, Дэниел проявил инициативу и дал сигнал, чтобы дверь открылась.

2

Робот Жискар Ривентлов ожидал в гостиной. Глэдис поздоровалась с ним с легким ощущением неловкости, какое всегда испытывала при виде его.

Он был примитивным по сравнению с Дэниелом. Он был явным роботом – металлическим, без какого-либо человеческого выражения в лице, глаза его в темноте вспыхивали красным. Дэниел был одет, а Жискар имел только иллюзию одежды, хотя и очень хорошую, поскольку составляла ее сама Глэдис.

– Привет, Жискар, – сказала она.

– Добрый вечер, мадам Глэдис, – ответил он с легким поклоном.

Глэдис вспомнила слова Илии Бейли, сказанные давным-давно, и сейчас они как бы прошелестели в ее мозгу:

«Дэниел будет заботиться о тебе. Он будет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом – ради меня. И я хочу, чтобы ты слушалась Жискара. Пусть он будет твоим советником».

Глэдис нахмурилась:

«Почему он? Я его недолюбливаю».

«Я не прошу тебя любить его. Я прошу тебя ВЕРИТЬ ему».

И он не захотел сказать, почему.

Глэдис старалась верить роботу Жискару, но была рада, что ей не нужно пытаться любить его. Что-то в нем заставляло ее вздрагивать.

Дэниел и Жискар были эффективными частями ее дома много десятилетий, в течение которых официальным хозяином их считался доктор Фастальф.

И только на смертном одре Хэн Фастальф по-настоящему передал Дэниела и Жискара во владение Глэдис.

Она сказала тогда старику:

– Хватит и одного Дэниела, Хэн. Ваша дочь Василия, наверное, хотела бы иметь Жискара. Я уверена в этом.

Фастальф тихо лежал в постели, закрыв глаза, и выглядел таким умиротворенным, каким Глэдис никогда его не видела. Он не сразу ответил, и она испугалась, что он незаметно для нее ушел из жизни. Она конвульсивно сжала его руку. Он открыл глаза и прошептал:

– Я ничуть не забочусь о биологических дочерях, Глэдис. За два столетия у меня была только одна настоящая дочь – это ты. Я хочу, чтобы Жискар был у ТЕБЯ. Он ценный.

– Чем он ценный?

– Не могу сказать. Но его присутствие всегда утешает меня. Храни его всегда, Глэдис. Обещай мне.

– Обещаю, – сказала она.

Затем его глаза открылись в последний раз, голос вдруг обрел силу, и он сказал почти нормально:

– Я люблю тебя, Глэдис, как дочь.

– И я люблю тебя, Хэн, как отца.

Это были последние слова, которые он сказал и услышал. Глэдис обнаружила, что держит руку мертвого, и некоторое время не могла заставить себя выпустить ее.

Так Жискар стал ее собственностью. Однако, он причинял ей какое-то неудобство, и она не понимала, почему.

– Знаешь, Жискар, – сказала она, – я пыталась найти среди звезд солнце Солярии, но Дэниел сказал, что его можно увидеть только в 03:20, да и то в подзорную трубу. Ты знаешь об этом?

– Нет, мадам.

– Как по-твоему, стоит мне ждать столько времени?

– Я советовал бы вам, мадам Глэдис, лучше лечь спать.

Глэдис была недовольна этим советом.

– Да? А если я предпочту ждать?

– Я только посоветовал, мадам, потому что у вас завтра будет трудный день, и вы, без сомнения, пожалеете, что не выспались.

– А почему у меня будет трудный день, Жискар? Я не знаю ни о каких грядущих трудностях.

– У вас назначена встреча, мадам, с неким Ленуаром Мандамусом.

– Назначена? Когда это случилось?

– Час назад. Он звонил, и я взял на себя смелость…

– ТЫ? Кто он такой?

– Он член Института Роботехники, мадам.

– Значит, подчиненный Келдина Амадейро?

– Да, мадам.

– Пойми, Жискар, что я ни в коей мере не интересуюсь видеть этого Мандамуса или любого, кто связан с этой ядовитой жабой Амадейро. Если ты взял на себя смелость договориться об этой встрече от моего имени, то будь любезен позвонить ему и отменить ее.

– Если вы приказываете, мадам, и приказываете строго, я попытаюсь повиноваться, но, может быть, не смогу. Видите ли, по-моему суждению, вы нанесете себе вред, если откажетесь от этого свидания, а я не должен делать ничего такого, что может повредить вам.

– Твои суждения могут быть ошибочными, Жискар. Кто он такой, что отказ от встречи с ним повредит мне? Может, он и член Института, но для меня он ничего не значит.

Глэдис прекрасно сознавала, что зря изливает на Жискара свое дурное настроение. Ее расстроили известия о том, что Солярия покинута, и ей было досадно, что она искала в небе солнце Солярии, которого там не было. Правда, указал ей на недостаток ее знаний робот Дэниел, но на НЕГО она не сердилась – Дэниел так походил на человека, что она автоматически относилась к нему, как к человеку. Внешность – это все. Жискар ВЫГЛЯДЕЛ роботом и, значит, вроде бы не мог чувствовать обиды.

И в самом деле, Жискар вовсе не реагировал на раздражение Глэдис (впрочем, и Дэниел тоже не реагировал бы).

Жискар сказал:

– Я говорил, что доктор Мандамус – член Института Роботехники, но он, возможно, является чем-то большим. В последние несколько лет он был правой рукой доктора Амадейро. Это делает его лицом значительным, и игнорировать его непросто. Доктор Мандамус не из тех, кого можно оскорбить, мадам.

– А почему, Жискар? Мне плевать на Мандамуса, и, тем более, на Амадейро. Я думаю, ты помнишь, как Амадейро когда-то делал все возможное, чтобы обвинить доктора Фастальфа в убийстве, и только чудом его махинация провалилась.

– Я прекрасно помню.

– Это хорошо. Я опасалась, что за эти столетия ты забыл. За все это время я не имела ничего общего ни с Амадейро, ни с кем-либо связанным с ним, и намерена продолжать эту политику. И меня не беспокоит, повредит ли это мне и будут ли вообще какие-нибудь последствия. Я не желаю видеть этого доктора, кто бы он ни был, и в будущем не назначай свиданий от моего имени, не спросив меня.

– Слушаюсь, мадам. Но не могу ли я указать…

– Нет, не можешь, – сказала Глэдис и отвернулась.

Некоторое время длилось молчание. Она сделала несколько шагов, и тогда раздался спокойный голос Жискара:

– Мадам, я прошу вас верить мне.

Глэдис остановилась. Почему он употребил это выражение? Она снова услышала давний-давний голос: «Я не прошу тебя любить его. Я прошу тебя верить ему».

Она сжала губы и неохотно, против воли, вернулась назад.

– Ну, – сказала она неласково, – что ты хочешь сказать, Жискар?

– Пока доктор Фастальф был жив, мадам, его политика господствовала на Авроре и на других Внешних Мирах. В результате народу Земли было разрешено свободно эмигрировать на другие планеты, пригодные для жизни, а теперь эти планеты, которые мы называем Поселенческими, процветают. Но доктор Фастальф умер, а его приверженцы утратили свой престиж.

Доктор Амадейро сохранил антиземную точку зрения, и вполне возможно, что теперь восторжествует она и начнется мощная политика против Земли и Поселенческих Миров.

– Пусть так, Жискар, но при чем тут я?

– Вы можете повидаться с доктором Мандамусом и узнаете, почему он так стремится увидеть вас, мадам. Уверяю вас, он был страшно настойчив и требовал свидания как можно раньше. Он просил вас принять его в восемь утра.

– Жискар, я НИКОГДА ни с кем не встречаюсь раньше полудня.

– Я объяснил ему это, мадам, но он хотел увидеть вас до завтрака и прямо пришел в отчаяние. Я чувствовал, что важно узнать, почему он так расстроен.

– А если я его не приму, чем, по-твоему, это повредит лично мне? Не Земле, не Поселенческим Мирам, а МНЕ?

– Мадам, это может повредить способности Земли и поселенцев к дальнейшему заселению Галактики. Эта мечта зародилась в уме полицейского инспектора Илии Бейли более двухсот лет назад. Вред, нанесенный Земле, будет осквернением его памяти. Разве я ошибаюсь, думая, что любой вред, нанесенный его памяти, вы примите, как личный?

Глэдис вздрогнула. Уже дважды в течение часа в разговоре упоминался Илия Бейли. Короткоживущий землянин, он давным-давно умер – сто шестьдесят лет назад, но упоминание его имени все еще потрясло ее.

– Как это вдруг стало таким серьезным? – спросила она.

– Не вдруг, мадам. Два столетия назад народ Земли и народ Внешних Миров следовали параллельными курсами и не вступали в конфликт благодаря мудрой политике доктора Фастальфа. Но всегда существовала сильная оппозиция, и доктор Фастальф всегда противостоял ей. Теперь же, когда он умер, оппозиция стала очень мощной. Уход населения с Солярии еще больше увеличил эту мощь, и вскоре оппозиция станет главенствующей политической силой.

– Почему?

– Есть явные признаки, что сила космонитов клонится к упадку, и многие аврорцы считают, что сильные действия надо произвести сейчас – или никогда.

– И тебе кажется, что мое свидание с этим человеком может предупредить это?

– Да, мои ощущения именно таковы, мадам.

Глэдис помолчала и снова вспомнила с возмущением, что она обещала Илии верить Жискару.

– Ладно. Не думаю, что встреча принесет какую-нибудь пользу, но, так и быть, увижусь с ним.

3

Глэдис спала, и в доме было темно – по человеческим стандартам. Однако дом жил, в нем происходили движения и действия, потому что роботы видели в инфракрасном свете.

Дом приводился в порядок, привозились продукты, выносился мусор, вещи чистились, полировались или убирались, приборы проверялись и, как всегда, была охрана.

Ни одна дверь не имела запора, этого не требовалось. На Авроре не бывало преступлений ни против людей, ни против собственности, да и не могло быть, поскольку дома и люди всегда охранялись роботами, все это знали и приветствовали.

Роботы-сторожа всегда были на месте. Они никогда не использовались, именно потому, что всегда были здесь.

Жискар и Дэниел, чьи способности были много выше, чем у других домашних роботов, не имели специальных обязанностей, разве что отвечали за правильную работу всех остальных роботов.

В три часа они сделали обход по лужайке и к лесному участку, чтобы проверить, выполняет ли свои функции внешняя охрана и не возникло ли каких-нибудь проблем.

Они встретились на южной границе поместья и некоторое время разговаривали сокращенным, эзоповским языком. За десятилетия общения они привыкли понимать друг друга, и им не было нужды прибегать к сложностям человеческой речи.

Дэниел сказал едва слышно:

– Облака. Почти не видно.

Если бы Дэниел говорил для человеческих ушей, он сказал бы:

– Как видишь, друг Жискар, небо покрыто облаками. Если бы мадам Глэдис дожидалась случая увидеть солнце Солярии, она все равно не увидела бы его.

И Жискар ответил:

– Предсказано. Лучше встреча, – что было эквивалентно: – Бюро погоды так и предсказывало, друг Дэниел, и это могло служить извинением, чтобы мадам Глэдис легла спать пораньше. Мне казалось более важным убедить ее согласиться на встречу, о которой я уже говорил тебе.

– Мне кажется, друг Жискар, что главной трудностью для твоего убеждения было ее огорчение по поводу опустошения Солярии. Я был там дважды с партнером Илией, когда мадам Глэдис была еще солярианкой и жила там.

– Я всегда знал, что мадам не была счастлива на своей родной планете, что она рада была оставить ее и не имела намерения возвращаться. Но я согласен с тобой: ее расстроило, что история Солярии закончена.

– Я не понимаю реакцию мадам Глэдис, – сказал Дэниел, – но очень часто человеческие реакции логически не соответствуют событиям.

– Поэтому иной раз так трудно решить, что будет вредным для человека, а что нет, – Жискар сказал бы это со вздохом, если бы был человеком. – Это одна из причин, почему мне кажется, что Три Закона Роботехники неполны и недостаточны.

– Ты и раньше говорил это, друг Жискар, и я пытался поверить этому, но не получилось.

– Я лишь разумом понимаю, что они неполны и недостаточны, но когда пытаюсь ПОВЕРИТЬ этому, оказывается, что я связан Законами. Если бы я не был ими связан, я бы, наверное, поверил в их недостаточность.

– Это парадокс, которого я не понимаю.

– И я тоже. Но я вынужден объяснить этот парадокс. Иногда я даже чувствую, что жажду обнаружить неполноту и неточность Трех Законов, например, сегодня вечером в разговоре с мадам Глэдис. Она спросила, как отказ от встречи может повредить ей лично, и я не мог ей ответить, поскольку это вне пределов Трех Законов.

– Ты дал прекрасный ответ, друг Жискар. Вред, нанесенный памяти партнера Илии, должен глубоко воздействовать на мадам Глэдис.

– Это был лучший ответ в пределах Трех Законов, но не лучший из возможных.

– А какой был бы лучшим?

– Не знаю, потому что не могу выразить это словами или даже концепциями, пока я связан Законами.

– Но за пределами Законов ничего нет, – возразил Дэниел.

– Будь я человеком, – сказал Жискар, – я видел бы дальше Законов. Я думаю, друг Дэниел, что ты больше меня способен видеть дальше. Да, я давно считаю, что хоть ты и робот, ты думаешь удивительно похоже на человека.

– Это неправильно, – медленно и как бы с болью сказал Дэниел. – Ты так полагаешь, потому что можешь смотреть и человеческие мозги. Это вредит тебе и, в конце концов, может тебя разрушить. Мне тяжело об этом думать. Если ты можешь удержаться от лишнего заглядывания в мозги – удержись.

Жискар отвернулся.

– Не могу. И не хочу. Я жалею, что из-за Трех Законов могу сделать так мало. Я не могу пробиваться достаточно глубоко – из-за боязни нанести вред. Я не могу влиять достаточно прямо – из-за боязни нанести вред.

– Но ты сильно повлиял на мадам Глэдис.

– Нет. Я мог бы изменить ее мысли и заставить ее согласиться на встречу без всяких вопросов, но человеческий мозг так сложен, что я могу рискнуть лишь на очень немногое. Почти любое изменение, которое я вношу, может вызвать дополнительные изменения, в природе которых я не уверен, и они могут повредить мозгу.

– Но ты что-то сделал мадам Глэдис.

– В сущности, нет. Слово «верить» действует на нее и делает ее более сговорчивой. Я давно заметил этот факт, но употребляю это слово с величайшей осторожностью, чтобы оно не ослабело от частого употребления. Меня озадачивает этот факт, но доискаться до решения я не в силах.

– Три Закона не позволяют?

– Да. Три Закона везде стоят на моем пути, и именно поэтому я не могу модифицировать их. Но я чувствую, что обязан изменить их, потому что ощущаю наступление катастрофы.

– Я не знаю ее природы.

– Она включает в себя растущую вражду между Авророй и Землей, но как это разовьется в действительности, я не могу сказать.

– Но ведь ее может и не быть?

– Я так не думаю. Я ощущаю вокруг некоторых аврорских чиновников, с которыми сталкиваюсь, ауру катастрофы – ожидание триумфа. Не могу описать это более точно, потому что не проникал глубоко – Три Закона не позволяют. Это вторая причина, почему встреча с Мандамусом должно состояться: это даст мне возможность изучить его мозг.

– Но если ты н е сможешь изучить его достаточно эффективно?

Хотя голос Жискара не мог выражать эмоций в человеческом смысле, в словах его было заметно отчаяние.

– Тогда мы будем беспомощны. Я могу лишь следовать Трем Законам. Что мне еще остается, друг Дэниел?

Дэниел тихо и уныло ответил:

– Ничего не остается.

4

В 08:15 Глэдис вышла в свою гостиную, надеясь, что заставила Мандамуса ждать. Она тщательно позаботилась о своей внешности и впервые за долгие годы расстроилась из-за седины: надо было последовать общей аврорской практике окраски волос. Выглядеть елико возможно молодой и привлекательной – это значит поставить фаворита Амадейро в невыгодное положение.

Она мысленно готовилась к тому, что вид его ей не понравится. Не хотелось думать, что он, возможно, молод и привлекателен, что его жизнерадостное лицо засияет улыбкой при ее появлении, что он может против ее воли понравиться ей.

Увидев его, она успокоилась. Он действительно был молод, ему, видимо не было и пятидесяти, но это его не красило. Он был высок, но очень тощ и казался долговязым. Волосы его были слишком темны для аврорца, глаза тускло-ореховые, лицо слишком длинное, губы слишком тонкие, рот слишком широк, а чопорное, без проблесков юмора выражение лица окончательно лишило его молодости.

Глэдис тут же вспомнила исторические романы, какими увлекалась на Авроре (все они неизменно рассказывали о примитивной Земле, что было довольно странно для мира, ненавидевшего землян), и подумала: вот изображение пуританина.

Она чувствовала себя утешенной и почти улыбалась. Пуритане обычно изображались злодеями и, был ли этот Мандамус злодеем или нет, он вполне подходил для этой роли.

Но голос его разочаровал Глэдис: он был мягким и заметно музыкальным (чтобы поддерживать стереотип, он должен был быть гнусавым).

Мандамус сказал:

– Миссис Гремионис?

Она снисходительно улыбнулась и махнула рукой.

– Доктор Мандамус, пожалуйста, называйте меня Глэдис. Меня все так зовут.

– Я знаю, что вы пользуетесь личным именем в профессиональном…

– Я пользуюсь им во всех случаях. А брак мой был расторгнут по обоюдному согласию несколько десятилетий назад.

– Он, кажется, существовал долгое время.

– Очень долгое, и был очень удачным, но даже большие удачи приходят к концу.

– О, да, – сентенциозно сказал Мандамус, – продолжение после конца может сделать удачу провалом.

Глэдис кивнула.

– Мудро сказано для такого молодого человека. Не пройдем ли мы в столовую? Завтрак готов, а я и так заставила вас ждать слишком долго.

Только когда Мандамус повернулся и пошел с ней, Глэдис заметила двух роботов, сопровождающих его. Ни один аврорец и подумать не мог выйти куда бы то ни было без роботов. Но пока роботы стояли неподвижно, их никто не замечал.

Мельком взглянув на них, Глэдис заметила, что они последней модели, явно очень дорогой. Их псевдоодежда была первоклассной, хотя дизайн был не Глэдис. Она против воли восхитилась. Надо будет узнать, кто конструировал эту одежду: похоже, появился новый солидный конкурент. Она восхищалась тем, что стиль псевдоодежды был у обоих роботов один, но в то же время резко индивидуален для каждого. Их никак нельзя было спутать.

Мандамус уловил ее быстрый взгляд и точно перевел ее впечатления:

– Дизайн внешности моих роботов создал один молодой человек в Институте, который не создал еще для себя имени. А ведь он хорош, как по-вашему?

– Бесспорно, – ответила Глэдис и подумала разочарованно: «А он ведь умен!».

Глэдис не рассчитывала на деловую беседу за завтраком. Говорить о чем-то, кроме пустяков, за едой считалось полной невоспитанностью. Она предполагала, что Мандамус не силен в легкой беседе. Говорили, конечно, о погоде, о недавних дождях, которые, к счастью, кончились, о предполагающемся сухом сезоне. Было почти обязательно восхищение домом хозяйки и Глэдис принимала его с полагающейся скромностью. Она ничем не облегчала напряженность гостя и предоставила ему самому подыскивать сюжет для беседы.

Наконец, глаза его упали на Дэниела, неподвижно стоявшего в нише, и Мандамус сумел преодолеть свое аврорское безразличие и заметить его.

– А это, наверное, знаменитый Р. Дэниел Оливо? Его ни с кем не спутаешь. Замечательный образец.

– Да, замечательный.

– Он теперь ваш, кажется? По завещанию Фастальфа?

– Да, по завещанию ДОКТОРА Фастальфа, – сказала Глэдис с легким подчеркиванием.

– Меня поражает, что работа Института над человекообразными роботами провалилась, хотя сначала шла. Вы никогда не задумывались над этим?

– Я слышала об этом, – осторожно ответила Глэдис. «Неужели он пришел сюда из-за этого?». – Но я не уверена, что мне стоило тратить время на подобные размышления.

– Социологи все еще пытаются понять это. Конечно, мы в Институте впадаем в отчаяние: похоже, что это естественный процесс. Но кое-кто из нас думает, что Фа… что доктор Фастальф каким-то образом причастен к этому.

Второй раз он не сделал ошибки, подумала Глэдис и зло сузила глаза, решив, что он пришел расследовать материальные убытки от бедного старого Хэна. Она резко сказала:

– Только дурак может так подумать. Если и вы так думаете, я не смягчу для вас этого выражения.

– Я не из тех, кто так думает, в основном потому, что не вижу, каким образом доктор Фастальф мог бы привести это дело к фиаско.

– А почему что-то кто-то должен был сделать? Важно, что народ не хочет таких роботов. Робот, выглядящий, как мужчина, конкурирует с мужчиной, а похожий на женщину – с женщиной, причем конкурирует очень уж близко, а это не нравится. Аврорцы явно не хотят конкуренции.

– Сексуальная конкуренция? – спокойно спросил Мандамус.

На момент Глэдис встретилась с ним взглядом. Неужели он знает о ее бывшей когда-то любви с роботом Джандером? А впрочем, что такого, если и знает? Лицо его, казалось, не выражало ничего такого, что скрывалось бы за его словами. Наконец, она сказала:

– Конкуренция во всех отношениях. Если доктор Фастальф и создал такое впечатление, то лишь тем, что конструировал своих роботов по образцу человека, но и только.

– Я вижу, вы думали об этом деле, – сказал Мандамус. – Социологи считают, что страх перед конкуренцией послужил просто оправданием. Одного этого страха недостаточно, а других причин для отвращения, похоже нет.

– Социология – не точная наука, – сказала Глэдис.

– Не совсем так.

Глэдис пожала плечами.

Помолчав, Мандамус продолжал:

– Во всяком случае, это здорово задерживает нас в организации колонизационных экспедиций. Без человекообразных роботов, мостящих дорогу…

Завтрак еще не закончился, но Глэдис было ясно, что Мандамус не может больше избежать нетривиальной беседы.

– Мы не можем полететь сами, – сказала она.

На этот раз Мандамус пожал плечами.

– Это слишком трудно. К тому же эти короткоживущие варвары с Земли с разрешения вашего доктора Фастальфа ринулись на все планеты, которые видели, словно рой пчел.

– Осталось еще немало планет. Миллионы. А если земляне могут это делать…

– Они-то, конечно, могут, – с неожиданным пылом сказал Мандамус. – Это стоит жизней, а что им жизнь? Потеря какого-то десятилетия, и только, а их миллиарды. Если в процессе колонизации умирает миллион, кто это заметит, кому это важно?

– Я уверена, что им важно.

– Вздор! НАША жизнь долгая, следовательно, более ценная, и мы, естественно, больше дорожим ею.

– Поэтому мы и сидим здесь и ничего не делаем, а только толкаем земных поселенцев рисковать своими жизнями и в результате унаследовать всю Галактику.

У Глэдис не было предубеждений против переселенцев, но она была в настроении противоречить Мандамусу и не могла удержаться, хотя чувствовала, что ее слова могут быть расценены, как ее убеждение. К тому же она слышала подобные вещи от Фастальфа в его последние годы, годы его упадка.

По сигналу Глэдис стол быстро очистили. Завтрак мог бы продолжаться, но разговор и настроение стали совершенно неподходящими для цивилизованного принятия пищи.

Они вернулись в гостиную. Его роботы, так же, как Дэниел и Жискар, последовали за ними и заняли свои ниши.

Мандамус не обратил никакого внимания на Жискара, да и с чего бы, подумала Глэдис. Жискар был старомодным, примитивным, совершенно не впечатляющим по сравнению с прекрасными образцами Мандамуса.

Она села и скрестила ноги, хорошо зная, что они еще сохранили юношеский вид.

– Не могу ли я узнать причину вашего желания видеть меня, доктор Мандамус? – спросила она, не желая откладывать дело.

– У меня дурная привычка жевать лекарственную резинку после еды, для улучшения пищеварения. Вы не возражаете?

– Я думаю, это будет отвлекать, – сказала Глэдис, и про себя подумала, что в его возрасте нет нужды улучшать пищеварение. Но пусть терпит неудобство.

Мандамус сунул пакетик обратно в нагрудный карман, не показав признаков разочарования.

– Я спросила, доктор Мандамус, о причине вашего желания видеть меня.

– У меня две причины, леди Глэдис. Одна личная, другая государственная. Вы позволите мне начать с личной?

– Откровенно говоря, доктор Мандамус, я не могу себе представить, какое личное дело может быть между нами. Вы работаете в Роботехническом Институте, не так ли?

– Да.

– И близки с Амадейро, как я слышала?

– Я имею честь работать с доктором Амадейро, – ответил он с легким подчеркиванием.

Он платит мне той же монетой, подумала Глэдис, но я не приму ее.

– Я и Амадейро имели случай встретиться два столетия назад, и это было крайне неприятно. С тех пор я не имела с ним никакого контакта. Я не стала бы контактировать и с вами, его близким сотрудником, но меня убедили, что эта встреча может оказаться важной. Так что не перейти ли нам к государственному делу?

Мандамус опустил глаза, на щеках его вспыхнул слабый румянец, может быть, от смущения.

– Тогда позвольте мне представиться заново: я – Ленуар Мандамус, ваш потомок в пятом поколении. Я пра-пра-пра-правнук Сантирикса и Глэдис Гремионис. Значит, вы моя пра-пра-пра-прабабушка.

Глэдис быстро заморгала, стараясь не показать, что у нее ощущение громового удара. Ну что ж, у нее были потомки, и почему бы этому человеку не быть одним из них? Однако, она спросила:

– Вы в этом уверены?

– Полностью. Я сделал генеалогическое расследование. В ближайшие годы я намерен иметь детей, так что с меня все равно потребуют такого рода расследование. Если вас интересует, схема между нами – М-Ж-Ж-М.

– То есть вы сын сына дочери дочери моего сына?

– Да.

О дальнейших подробностях Глэдис не спрашивала. У нее были сын и дочь. Она была хорошей матерью, но с течением времени дети стали вести независимую жизнь. Что касается потомков сына и дочери, то она, как принято у космонитов, никогда о них не спрашивала.

Даже встречая кого-нибудь из них, она была достаточно космониткой, чтобы не интересоваться ими.

Эти мысли полностью привели ее в себя.

– Прекрасно. Вы мой потомок в пятом поколении. Если это и есть то личное дело, о котором вы желали говорить, то оно не имеет никакой важности.

– Согласен. Я имею поговорить не о самой генеалогии, а о том, что лежит в ее основании. Видите ли, доктор Амадейро, как я подозревал, знает об этих вещах.

– Да? Каким образом?

– Я думаю, он справляется о генеалогии всех тех, кто собирается работать в Институте.

– А зачем?

– Чтобы знать точно о том, что он отыскал в моем случае. Он человек недоверчивый.

– Не понимаю. Если вы мой потомок, почему это касается его больше, чем меня?

Мандамус задумчиво потер подбородок.

– Его неприязнь к вам, ничуть не меньше, чем ваша к нему, мадам Глэдис. Если вы готовы были отказать мне во встрече из-за него, он тоже готов отказать мне в повышении из-за вас. Немногим хуже было бы, будь я потомком доктора Фастальфа.

Глэдис напряженно выпрямилась. Ноздри ее раздулись, она резко сказала:

– В таком случае, чего же вы ожидаете от меня? Я не могу заявить, что он не мой потомок. Не объявить ли мне по гипервидению, что вы мне безразличны и что я отрекаюсь от вас? Удовлетворит ли это вашего Амадейро? Если да, то должна предупредить вас, что я этого не сделаю. Для удовлетворения этого человека я не сделаю ничего. Если он уволит вас и попортит вашу карьеру из-за вашей генеалогии, это научит вас впредь сотрудничать с более здравомыслящей и менее злобной особой.

– Он не уволит меня, мадам Глэдис. Я слишком ценен для него, простите за нескромность. Но я надеюсь когда-нибудь стать его преемником во главе Института, а этого, я уверен, он не допустит, пока подозревает, что я происхожу от худшего корня, чем ваш.

– Он считает беднягу Гремиониса хуже меня?

– Отнюдь нет, – Мандамус покраснел и сглотнул, но голос его остался таким же ровным и спокойным. – Я не хочу быть невежливым, мадам, но я обязан для себя самого узнать правду.

– Какую правду?

– Я ваш потомок в пятом поколении. Это явствует из генеалогических записей. Но возможно ли, что я также потомок в пятом поколении не Сантирикса Гремиониса, а землянина Илии Бейли.

Глэдис вскочила так быстро, словно ее подняло одномерное силовое поле кукольника. Она даже не осознала, что встала. В третий раз за последние двенадцать часов было упомянуто имя этого давно ушедшего землянина, и каждый раз различными индивидуумами.

– Что вы имеете в виду? – спросила она несвоим голосом.

Он тоже встал и слегка отступил назад.

– Мне кажется, это достаточно просто. Не родился ли ваш сын, мой пра-пра-прадед от вашей сексуальной связи с землянином Илией Бейли? Был ли Илия Бейли отцом вашего сына? Я не знаю, как проще объяснить.

– Как вы смеете делать такие намеки и даже думать об этом!?

– Смею, потому что от этого зависит моя карьера. Если вы скажете «да», моя профессиональная жизнь, вероятно, будет разрушена. Я хочу услышать «нет», но недоказанное «нет» не даст мне ничего хорошего.

Я должен в соответствующее время предоставить доктору Амадейро доказательства и показать ему, что его неодобрение моей генеалогии должно остановиться на вас. В конце концов, мне ясно, что его нелюбовь к вам и даже доктору Фастальфу – сущий пустяк, вообще ничто, по сравнению с силой его ненависти к землянину Илии Бейли.

Дело не в том, что землянин – существо короткоживущее, хотя мысль об унаследовании варварских генов могла бы страшно расстроить меня. Если бы я представил доказательства, что происхожу от землянина, но не от Илии Бейли, доктор Амадейро мог бы с этим смириться, но одна мысль об Илии Бейли приводит его в бешенство – не знаю уж, почему.

Повторение этого имени почти оживило для Глэдис Илию Бейли. Она резко и глубоко дышала, погрузившись в лучшие воспоминания своей жизни.

– Я знаю, почему, – сказала она. – Илия, против которого было все, вся Аврора, сумел уничтожить Амадейро как раз в тот момент, когда Амадейро считал, что успех уже у него в руках. Илия сделал это благодаря своему мужеству и интеллекту. Амадейро встретил в землянине, которого презирал, бесконечное превосходство, а мог дать взамен только мелочную ненависть.

Илия умер более ста шестидесяти лет назад, а Амадейро все еще не может забыть, не может простить, не может порвать цепи ненависти к мертвому человеку. И я тоже не прощу Амадейро, не перестану ненавидеть его. Я хотела бы, чтобы это отравило каждую минуту его жизни.

– Я вижу, что у вас есть причины желать зла доктору Амадейро, но почему вы желаете зла мне? Позвольте доктору Амадейро думать, что я потомок Илии Бейли – и ему доставит удовольствие уничтожить меня. Зачем вам давать ему эту радость, если я не потомок Илии? Дайте мне доказательство, что я произошел от вас и Сантирикса Гремиониса или от вас и от кого угодно, только не от Илии Бейли.

– Вы дурак?! Идиот! Зачем вам мои доказательства? Обратитесь к историческим записям. Там вы узнаете точную дату, когда Илия Бейли был на Авроре. Вы узнаете и точный день, когда я родила сына Даррела. Вы узнаете, что Даррел был зачат через пять лет ПОСЛЕ отъезда Илии с Авроры. Вы узнаете также, что Илия ни разу больше не был на Авроре. Не думаете ли вы, что моя беременность длилась пять лет?

– Я знаю статистику, мадам. И я не думаю, чтобы вы носили плод пять лет.

– Тогда почему же вы пришли ко мне?

– Потому что есть еще кое-что. Я знаю – я, думаю, доктор Амадейро знает – что хотя землянин Илия Бейли никогда больше не возвращался на поверхность Авроры, он однажды был на корабле, который примерно день находился на орбите вокруг Авроры. Я знаю и, думаю, доктор Амадейро тоже знает, что землянин не покидал корабля и не спускался на Аврору, но вы поднимались с Авроры, чтобы попасть в корабль. Вы оставались там большую часть дня. Это было почти пять лет спустя после пребывания землянина на Авроре. Примерно в то же время вы и зачали своего сына.

Услышав эти спокойные слова, Глэдис почувствовала, что вся кровь отлила от ее лица. Она покачнулась, комната вокруг потемнела. Она почувствовала мягкое прикосновение сильных рук Дэниела.

Издалека до нее донесся голос Мандамуса:

– Правда ли это, мадам?

Конечно, правда.

II. Предок?

5

Воспоминания! Они всегда здесь, но обычно спрятанные. А в один прекрасный день их как бы выталкивает, и они возникают, резко очерченные, в цвете, свете и движении, живые.

Она снова была молода, моложе этого человека перед ней, достаточно молодая, чтобы ощущать трагедию и любовь – в мертвящей жизни на Солярии, которые дошли до своего пика при горьком конце первого из тех, кого она считала мужем (нет, она не назовет его имени даже сейчас, даже мысленно). Затем были месяцы волнующих эмоций со вторым – нечеловеком – которого она называла мужем. Джандер, человекообразный робот, был отдан ей, и она сделала его целиком своим орудием, но он, как и первый муж, внезапно умер.

И затем, наконец, был Илия Бейли, который никогда не был ее мужем, и она встречалась с ним только дважды, и оба раза всего на несколько часов за немногие дни. Илия, нагое тело которого она позднее обнимала и, наконец, горела по-настоящему.

Потом третий муж, с которым она жила спокойно и мирно, без триумфов и страданий, с твердым решением не вспоминать.

Так было до того дня (она точно не помнила, какой именно день так вплелся в сонные, непотревоженные годы), когда Хэн Фастальф попросил разрешения навестить ее.

Глэдис смотрела на него с некоторым беспокойством, потому что он был слишком занятым человеком для легкого общения. Прошло всего пять лет после кризиса, который сделал Хэна ведущим политическим деятелем Авроры. Во всем, кроме титула, он был Председателем и настоящим лидером всех Внешних Миров. У него оставалось очень мало времени на то, чтобы быть просто человеком. Эти годы оставили на нем свой знак и продолжали оставлять до последних лет, когда он печально умирал, сознавая свое крушение, но не прекращая борьбы.

Келдин Амадейро, который потерпел поражение, был здоров и красив, как бы в доказательство, что за победу расплачиваются дороже.

Фастальф по-прежнему говорил мягко, был терпеливым и безропотным, но даже Глэдис, не интересующаяся политикой и бесконечными манипуляциями власти, знала, что контроль над Авророй держится только благодаря постоянным и неослабевающим усилиям, вытягивающим из Фастальфа все, что делало жизнь ценной, и он жил только тем, что считал благом… для кого? Для Авроры? Для космонитов? Или это была просто неопределенная концепция идеализированного блага? Она не знала. Но не спрашивала.

Но это было всего лишь через пять лет после кризиса. Фастальф все еще производил впечатление молодого и многообещающего человека, и его приятное простое лицо все еще было способно улыбаться.

– У меня известие для вас, Глэдис, – сказал он.

– Надеюсь, приятное?

Он взял с собой Дэниела. Это был знак, что старые раны зажили, что она могла смотреть на Дэниела с честной симпатией, а не с болью, как раньше – потому что он был копией ее умершего Джандера. Она могла разговаривать с Дэниелом, хотя он отвечал голосом Джандера. За пять лет рана зарубцевалась, боль умерла.

– Надеюсь, да, – сказал Фастальф, ласково улыбаясь. – О старом друге.

– Приятно, что у меня есть старые друзья, – ответила она, пытаясь, чтобы эти слова не прозвучали ядовито.

– Об Илии Бейли.

Пяти лет как ни бывало: она почувствовала удар и внезапную резкую боль вернувшихся воспоминаний.

– Как он? – спросила она полузадушенно, после минуты ошеломленного молчания.

– Вполне хорошо. И, что более важно, он близок.

– Как? На Авроре?

– На орбите вокруг Авроры. Он знает, что не получит разрешения на высадку, даже если я употреблю все свое влияние. Он очень хотел бы увидеть вас, Глэдис. Он связался со мной, поскольку думал, что я смогу устроить вам визит на его корабль. Я полагаю, что смогу, но только если вы хотите этого. Вы хотите?

– Я… я не знаю… это так неожиданно…

Он подождал и спросил:

– Глэдис, скажите по правде, как вам живется с Сантириксом?

Она недоуменно посмотрела на него, как бы не понимая причины смены разговора, но потом до нее дошло.

– Мы хорошо живем.

– Вы счастливы?

– Я… не несчастлива.

– Я что-то не слышу экстаза.

– Долго ли может существовать экстаз, даже если он был бы?

– Вы предполагаете когда-нибудь иметь детей?

– Да.

– Планируете изменить брачный статус?

Она твердо покачала головой.

– Пока нет.

– В таком случае, моя дорогая Глэдис, если вы хотите совета от довольно скучного человека, чувствующего себя до отвращения старым, откажитесь от приглашения. Я помню то немногое, что вы рассказали мне после отъезда Бейли с Авроры, и, сказать по правде, вывел из этого куда больше, чем вы, вероятно, думаете. Если вы увидите его, вы можете испытать разочарование после своих ярких воспоминаний, а то и хуже – разрыв хрупкого удовлетворения, и вы его не почините.

Глэдис, смутно думавшая именно так, решила, что такое предположение, как только оно выразилось в словах, следует отбросить.

– Нет, Хэн, я должна его увидеть. Но я боюсь ехать одна. Вы поедете со мной?

Фастальф слегка улыбнулся.

– Меня не приглашали, Глэдис. Да и в любом случае я вынужден был бы отказаться. В Совете будет важное голосование; это государственное дело, и я не могу отсутствовать.

– Бедный Хэн!

– Да уж, действительно, бедный Хэн! Но вы не можете ехать одна. Насколько мне кажется, вы не пилот.

– О, но я думала, меня отвезут…

– На коммерческом транспорте? – Фастальф покачал головой. – Абсолютно неприемлемо. Если вы воспользуетесь коммерческим транспортом, это значит, вы открыто посещаете земной корабль на орбите, а для этого потребуется специальное разрешение, и на это уйдет не одна неделя. Если вы не хотите ехать, Глэдис, вам не придется мотивировать ваш отказ нежеланием видеть Бейли: бумажная волокита займет много времени, а Бейли, конечно, не может ждать так долго.

– Но я ОЧЕНЬ хочу видеть его, – решительно возразила Глэдис.

– В таком случае можете взять мой личный космический корабль и возьмете с собой Дэниела. Он прекрасно управляет им и, так же, как и вы, будет рад повидать Бейли. О путешествии мы никому не сообщим.

– Но вы можете влезть в неприятности, Хэн.

– Будем надеяться, что никто не узнает или сделают вид, что не узнали, а если кто-нибудь и поднимет шум, я все улажу.

Глэдис задумчиво опустила голову.

– Простите меня, Хэн, что я так эгоистична и могу навлечь на вас неприятности, но я хочу поехать.

– Ну и поезжайте.

6

Корабль был маленьким, меньше, чем предполагала Глэдис, вообще-то удобный, но в некоторых отношениях пугающий. Он был слишком мал, чтобы иметь аппараты псевдогравитации, и ощущение невесомости некоторое время побуждало Глэдис к забавной гимнастике и постоянно напоминало, что она находится в ненормальном окружении.

Она была космониткой. Все пять миллионов космонитов, живущие на пятидесяти мирах, гордились этим названием. Но многие ли из называющих себя космонитами и в самом деле были космическими путешественниками?

Очень немногие. Процентов восемьдесят никогда не покидали мир своего рождения, да и из оставшихся двадцати процентов вряд ли кто-нибудь проходил через космос более двух-трех раз. Какая она космонитка, угрюмо думала Глэдис. Всего один раз она прошла через космос – с Солярии на Аврору семь лет назад. Теперь она летит на маленькой космической яхте всего лишь за пределы атмосферы, на какие-нибудь сто тысяч километров, с особой – нет, даже не с особой – с компаньоном.

Она быстро взглянула на Дэниела, сидящего в маленькой пилотской кабине. Она еще никогда не была нигде всего лишь с одним роботом. На Солярии в ее распоряжении всегда были сотни и тысячи, на Авроре – десятки.

А здесь всего один.

– Дэниел?

– Да, мадам Глэдис? – он не отводил глаз от управления.

– Ты рад, что снова увидишь Илию Бейли.

– Не знаю, мадам Глэдис, как лучше описать мое внутреннее состояние. Наверное, оно аналогично тому, что люди описали бы как радостное.

– Но что-то ты чувствуешь?

– Я чувствую, словно я могу принимать решение быстрее обычного; мои ответы приходят легче; движения требуют меньше энергии. Я мог бы назвать это чувством благополучия.

– А если бы я сказала, что хочу видеть его одна?

– Так и было бы сделано.

– Даже если бы это означало, что ты не увидишь его?

– Да, мадам.

– Но это тебя разочарует? Я хочу сказать, у тебя будет ощущение, противоположное благополучию?

– Нет, мадам. Я буду чувствовать благополучие, исполняя ваши приказы.

– Твое приятное ощущение – это Третий Закон, выполнение моих приказов – Второй Закон, и Второй Закон имеет предпочтение, не так ли?

– Да, мадам.

Глэдис сама удивлялась своему любопытству. Ей никогда не приходило в голову спрашивать о таких вещах обычного робота. Робот – машина. Но она никогда не могла думать о Дэниеле как о машине, так же, как пять лет назад не могла считать машиной Джандера. Но с Джандером это был только взрыв страсти, который исчез вместе с ним. При всем сходстве с Джандером, Дэниел не мог бы зажечь пепел. Тут была область интеллектуального любопытства.

– А тебе неприятно быть так связанным Законами?

– Я не представляю себе ничего иного, мадам.

– Я всю жизнь была связана с гравитацией, даже во время моего первого путешествия на космическом корабле, но я могла представить себя не связанной ею. И здесь я и в самом деле не связана.

– И вас это радует, мадам?

– В каком-то смысле – да.

– Это не доставляет вам неудобств?

– Ну, в каком-то смысле и это тоже.

– Иногда, мадам, когда я думаю, что человек не связан законами, это причиняет мне неудобство.

– Почему, Дэниел? Ты когда-нибудь пытался продумать до конца, почему мысль об отсутствии Законов дает тебе чувство неудобства.

Дэниел помолчал и сказал:

– Пытаюсь, мадам, но, думаю, что стал задумываться о таких вещах только после моего краткого сотрудничества с партнером Илией. Он имел манеру…

– Да, я знаю. Он размышлял обо всем. Его неугомонность тянула его задавать вопросы всегда и во всех направлениях.

– Похоже, что так. И я пытаюсь подражать ему и задаю вопросы. И я спрашиваю себя, на что похоже отсутствие Законов, и обнаруживаю, что не могу себе этого представить, разве что это похоже на человека, и это заставляет меня ощущать неловкость. И я спрашиваю себя, как вы спросили меня, почему у меня такое ощущение?

– И что же ты себе ответил?

– После должного времени я решил, что Три Закона управляют поведением моих позитронных потоков. В любое время, при любых условиях, Законы определяют направление и интенсивность позитронного потока по этим путям, и я всегда знаю, что делать. Однако уровень этого знания не всегда одинаков. Бывает, что мое «делать как должно» находится под меньшим принуждением, чем в других случаях. И всегда замечаю это понижение потенциала и последующее отступление от уверенности, какое именно действие следует предпринять. И чем дальше я отхожу от уверенности, тем я ближе к болезненному состоянию. Принятие решения за миллисекунду вместо наносекунды, вызывает очень тяжелое ощущение. А что, подумал я, будь я совсем без Законов, как человек? Что, если я вообще не имел ясного решения, как ответить на те или иные обстоятельства? Это невозможно перевести, и у меня не было желания даже думать об этом.

– Но все-таки ты думал, Дэниел. И сейчас думаешь.

– Только из-за своего сотрудничества с партнером Илией, мадам. Я наблюдал за ним в условиях, когда он какое-то время не мог решиться на действие, потому что его сбивала запутанность проблемы. В результате он явно бывал больным, и я тоже чувствовал себя больным, потому что ничем не мог облегчить для него ситуацию. Вероятно, я чувствовал лишь малую часть того, что испытывал он. Если бы я ухватил больше и лучше понял бы последствия его неспособности решиться на действие, я, вероятно… – он заколебался.

– Перестал бы функционировать? Дезактивировался бы? – спросила Глэдис, вдруг с болью подумав о Джандере.

– Да, мадам. Моя неспособность помочь могла расстроить защитное приспособление в моем позитронном мозгу. Но потом я заметил, что как ни болезненно переживает Илия нерешительность, он продолжает усилия по разрешению проблемы. Меня это восхищало.

– Значит, ты способен восхищаться?

– Я употреблю слово, слышанное мною от людей. Не знаю, насколько правильно оно выражает то ощущение, какое вызывал во мне партнер Илия своими действиями.

Глэдис кивнула.

– Но человеком тоже управляют свои правила: инстинкты, побуждения, доктрины.

– Так думает и друг Жискар.

– Вот как?

– Но он находит эти законы слишком сложными для анализа. Он думает, что когда-нибудь разовьется математическая система анализа человеческого поведения и из нее выведут неоспоримые Законы для управления человеческим поведением.

– Сомневаюсь, – сказала Глэдис.

– Но друг Жискар не такой уж оптимист: он думает, что это будет много времени спустя после развития такой системы.

– Я бы сказала – через страшно много.

– А теперь, – сказал Дэниел, – мы приближаемся к земному кораблю и должны подготовиться к стыковке, а это непростое дело.

7

Глэдис казалось, что стыковка длилась дольше, чем само путешествие до земного корабля. Дэниел оставался спокойным – впрочем, он и не мог быть иным – и уверял ее, что все человеческие корабли стыкуются друг с другом, несмотря на их различные формы и размеры.

– Как и люди, – с улыбкой заметила Глэдис, но Дэниел не ответил, он сосредоточился на стыковке: видно, это и в самом деле не всегда легко сделать.

На минуту Глэдис почувствовала беспокойство. Земляне живут мало и стареют быстро. Прошло пять лет с тех пор, как она видела Илию. Сильно ли он постарел? Как он выглядит? Может, перемена в нем потрясет или испугает ее?

Ах, как бы он ни выглядел, он все равно останется тем Илией, которому Глэдис бесконечно благодарна.

Только ли благодарна?

Она заметила, что до боли стиснула руки, и с большим трудом заставила их расслабиться.

Она сразу поняла, когда стыковка закончилась. Большой земной корабль имел генератор псевдогравитационного поля. В момент стыковки поле распространилось и на маленькую яхту.

– Мы состыковались, мадам Глэдис, – сказал Дэниел. – Партнер Илия просит разрешения войти на борт!

– Ну конечно, пусть войдет!

Часть стены отошла с легким жужжанием. В отверстие, пригнувшись, вошла фигура, и стена за ней закрылась. Фигура выпрямилась. Глэдис прошептала:

– Илия! – и ее захлестнули радость и успокоение.

Ей показалось, что волосы его стали более седыми, но во всем остальном он остался прежним Илией. Не было никакой заметной перемены, никаких признаков старости.

Он улыбнулся, с минуту, казалось пожирал ее глазами, но затем поднял палец, как бы говоря «подожди», и подошел к Дэниелу.

– Дэниел! – он схватил робота за плечи и потряс его. – Вы не изменились! О, дьявол! Вы константа во всех ваших жизнях!

– Партнер Илия, как приятно видеть вас.

– Как приятно снова услышать, как меня называют партнером, и хочу, чтобы так и было. Я встречаюсь с вами в пятый раз, но впервые мне не нужно решать проблему. Теперь я уже не полицейский. Я вышел в отставку и теперь переезжаю на один из новых миров. Дэниел, почему вы не приехали с доктором Фастальфом, когда он посещал Землю три года назад?

– Таково было решение доктора Фастальфа. Он решил взять Жискара.

– Я был разочарован, Дэниел.

– Мне было бы очень приятно увидеть вас, партнер Илия, но доктор Фастальф сказал мне потом, что, по-видимому, его решение было правильным, и визит прошел весьма успешно.

– Он действительно был весьма успешным, Дэниел. До этого визита земное правительство неохотно занималось процедурой Заселения, но после вся планета забурлила, и миллионы людей захотели уехать. У нас не было столько кораблей, даже с помощью Авроры, чтобы отправить их всех, и не было столько планет, готовых принять их, потому что каждую надо было еще приспосабливать. Без изменений ни одна не будет удобной для человеческого общества. На той, куда я еду, низкое содержание кислорода, и нам придется жить в куполах, пока на планете не распространится растительность земного типа.

Его глаза все чаще оборачивались к Глэдис, а она сидела и улыбалась.

– Так оно и должно быть, – сказал Дэниел. – Насколько я знаком с человеческой историей, Внешние Миры тоже прошли через период формирования биосферы.

– Конечно, прошли! И благодаря этому опыту теперь этот процесс может пройти быстрее. Но я вот думаю, не побудете ли вы некоторое время в пилотской кабине, Дэниел? Мне надо поговорить с Глэдис.

– Конечно, партнер Илия.

Дэниел вышел через арку в пилотскую кабину, а Бейли вопрошающе посмотрел на Глэдис и сделал рукой движение в ее сторону. Она поняла, подошла к арке и тронула контакт. Перегородка бесшумно задвинулась. Теперь они были одни.

Бейли протянул руки.

– Глэдис!

Она взяла его руки, не подумав даже, что она без перчаток, и сказала:

– Если бы Дэниел остался с нами, он бы не помешал нам.

– Физически – да, психологически – мог бы! – Бейли печально улыбнулся.

– Прости меня, Глэдис, что я сначала заговорил с Дэниелом.

– Ты знаком с ним дольше, – тихо сказала она. – У него право первенства.

– Нет, но у него нет права защиты. Если я тебе надоем, ты можешь дать мне по морде, если захочешь, а Дэниел не может. Я могу игнорировать его, приказать ему уйти, обращаться с ним, словно он робот, а он будет вынужден повиноваться и оставаться таким же преданным и нежалующимся партнером.

– Но ведь он и есть робот, Илия.

– Для меня – нет. Умом я сознаю, что он робот и не имеет человеческих ощущений, но сердцем я считаю его человеком и именно так должен обращаться с ним. Я бы попросил доктора Фастальфа позволить мне взять Дэниела с собой, но на новые Поселенческие Миры роботы не допускаются.

– А МЕНЯ ты не хотел бы взять с собой?

– Космониты тоже не допускаются.

– Похоже, у землян столько же неразумных исключений, сколько и у нас, космонитов.

Бейли угрюмо кивнул.

– Глупость с обеих сторон. Но даже если бы мы были здравомыслящими, я не взял бы тебя с собой. Ты не сможешь так жить. А я вечно боялся бы, что твой иммунный механизм не справится и ты умрешь от какой-нибудь пустяковой болезни. Или наоборот, будешь жить слишком долго и наблюдать, как умирают наши поколения. Прости меня, Глэдис.

– За что, дорогой?

– За это… – он раскрыл руки. – За то, что я просил тебя приехать.

– Но я так рада. Я хотела увидеть тебя.

– Я знаю. Я пытался не видеть тебя, но мысль, что я буду в космосе и не остановлюсь на Авроре, мучила меня. Но и увидеться тоже плохо, Глэдис: это означает новую разлуку, которая будет терзать меня. Вот поэтому я никогда не писал тебе и не вызывал по гиперсвязи. Ты, наверное, удивлялась?

– Нет, пожалуй. Я согласна с тобой, что надо было поставить точку, иначе все было бы бесконечно труднее. Но я писала тебе много раз.

– Ты? Я не получил ни одного письма.

– А я их не посылала. Я писала и уничтожала.

– Почему так?

– Потому, Илия, что частное письмо с Авроры на Землю пройдет через руки цензоров, а я этого не хотела. Если бы ты послал мне письмо, оно, скорее всего, не дошло бы до меня, каким бы невинным оно ни было. Я думаю, что именно поэтому никогда не получала писем. Теперь, когда я знаю, что ты не подозревал о такой ситуации, я страшно рада, что ты не сделал глупости и не писал мне. Ты не понял бы, почему я тебе не отвечаю.

Бейли удивленно уставился на нее.

– Как же получилось, что я вижу тебя сейчас?

– Незаконно. Я воспользовалась частным кораблем доктора Фастальфа, поэтому прошла мимо пограничной стражи и нас не остановили. Не принадлежи этот корабль доктору Фастальфу, меня остановили бы и отправили обратно. Я думаю, ты тоже понял это, поэтому и связался не прямо со мной, а с доктором Фастальфом.

– Ничего я не понимал. И удивляюсь, что двойное неведение сохранило меня в безопасности. Я не знал правильной комбинации гиперволны, чтобы добраться непосредственно до тебя, а на Земле узнать эту комбинацию было сложно. Сделать это честным путем – и так о нас с тобой болтали по всей Галактике благодаря тому идиотскому фильму, что был поставлен после Солярии. Но комбинацию доктора Фастальфа я достал и, очутившись на орбите вокруг Авроры, сразу же связался с ним.

– Так или иначе, но мы встретились.

Она села на край койки и протянула ему руки. Бейли взял их и попытался сесть на табурет, но она притянула его к себе и усадила рядом. Он неловко спросил:

– Ну, как ты, Глэдис?

– Вполне хорошо. А ты?

– Старею. Три недели назад отпраздновал пятидесятилетие.

– Пятьдесят – это же… – она запнулась.

– Для землянина – старость. Мы же короткоживущие.

– Даже для землянина пятьдесят лет не старость. Ты нисколько не изменился.

– Приятно слышать, но я мог бы сказать тебе, что скрип усилился. Глэдис, я должен спросить: ты и Сантирикс Гремионис…

Глэдис улыбнулась и кивнула.

– Он мой муж. Я послушалась твоего совета.

– И это хорошо сработало?

– Прилично. Живем неплохо.

– Это хорошо. Надеюсь, так и останется.

– Ничто не остается на столетия, Илия, но может сохраниться на годы, даже на десятилетия.

– Детей нет?

– Пока нет.

– Ну, а как твоя семья, мой женатый мужчина? Как сын, жена?

– Бентли уехал два года назад с переселенцами. Я еду к нему. Он крупное должностное лицо на новой планете. Ему всего двадцать четыре, но он уже заслужил уважение и почет, – в глазах Бейли заплясали огоньки. – Я уж думаю, не придется ли мне обращаться к нему «Ваша честь». На людях, конечно.

– Великолепно. А миссис Бейли? Она с тобой?

– Джесси? Нет. Она не захотела оставить Землю. Я говорил ей, что мы длительное время будем жить в куполах, так что большой разницы с Землей не будет, разве что более примитивно. Может, со временем она переменит мнение. Когда я устроюсь, я попрошу Бентли съездить за ней. Может, ей надоест одиночество и она захочет приехать. Посмотрим.

– А пока ты один.

– На корабле больше сотни иммигрантов, так что я практически не один.

– Они по ту сторону стыковочной стены. И я тоже одна.

Бейли бросил быстрый взгляд в сторону пилотской кабины, и Глэдис сказала:

– Не считая Дэниела, конечно. Но он по ту сторону двери, и он робот, хоть ты и считаешь его личностью. Но ты, наверное, хотел увидеться со мной не для того, чтобы поговорить о наших семьях?

Бейли сказал почти в тревоге:

– Я не могу просить тебя…

– А я могу. Эта койка вообще-то не предназначена для сексуальных действий, но я надеюсь, что ты с нее не свалишься.

– Глэдис, не могу отрицать, что… – запинаясь, начал он.

– Ох, Илия, не надо долгих рассуждений для удовлетворения нужд вашей земной морали. Я предлагаю себя тебе в соответствии с аврорскими обычаями. У тебя есть полное право отказать, и я не могу спрашивать о причинах отказа. Впрочем, я думаю, что право отказывать принадлежит только аврорцам, но не землянам.

– Я больше не землянин, – вздохнул Бейли.

– Я еще меньше склонна признавать это право за несчастным иммигрантом, едущим на варварскую планету. Илия, у нас было так мало времени, и его так мало сейчас, и я, наверное, никогда не увижу тебя снова. Эта встреча так неожиданна, что было бы космическим преступлением отмахнуться от нее.

– Ты и в самом деле хочешь старика?

– Ты в самом деле хочешь, чтобы я тебя умоляла?

– Но мне стыдно.

– Закрой глаза.

– Я имею в виду – стыдно за себя, за свое дряхлое тело, – пояснил Бейли.

– Переживешь. Твое дурацкое мнение о себе меня нисколько не касается.

Она обняла его, и застежки ее платья разошлись в стороны.

8

Глэдис одновременно узнала множество вещей. ничего не изменили. Ей не пришлось подогревать себя воспоминаниями. Он был Илией.

Она с недоумением познала разницу: в ней усилилось впечатление, что у Сантирикса Гремиониса, кроме главного недостатка, который она определила раньше, есть и другие. Сантирикс был чувствительным, мягким, рациональным, в меру неглупым и… плоским.

Она не могла бы сказать, чем именно он плоский, но что бы он ни делал и не говорил, он не воодушевлял ее, как Бейли, даже если Бейли молчал. Бейли был старше Сантирикса физически, много старше физиологически, не так красив, как Сантирикс и, что всего важнее, нес с собой неумолимую атмосферу распада, ауру быстрого старения и короткой жизни, как все земляне. И все же…

Она узнала, как глупы мужчины: Бейли подходил к ней нерешительно, совершенно не оценив своего воздействия на нее.

Она узнала о его отсутствии, потому что он ушел поговорить с Дэниелом – тот был последний, как был и первым. Земляне ненавидели и боялись роботов, но Бейли, отлично зная, что Дэниел – робот, обращался с ним всегда, как с личностью. С другой стороны, космониты любили роботов и чувствовали себя неуютно без них, но они никогда не думали о них иначе, как о машинах.

И она узнала время. Она знала, что прошло 3 часа 35 минут с тех пор, как Бейли вошел в маленькую яхту Фастальфа, и знала также, что времени осталось очень мало. Чем дольше она остается вне поверхности Авроры, тем больше вероятность, что кто-то заметит, а если уж заметили, то почти наверняка заинтересуются, станут расследовать, и тогда Фастальфу предстоит куча неприятностей.

Бейли вышел из пилотской кабины и грустно посмотрел на Глэдис.

– Мне пора, Глэдис.

– Я знаю.

– Дэниел будет заботиться о тебе. Он станет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом – ради меня. Но я хочу, чтобы ты прислушивалась к Жискару. Пусть он будет твоим советником.

Глэдис нахмурилась.

– Почему? Жискар? Я недолюбливаю его.

– Я не прошу тебя любить его. Я прошу тебя ВЕРИТЬ ему.

– Почему, Илия?

– Этого я не могу тебе сказать. В этом случае ты тоже должна поверить мне.

Они смотрели друг на друга и молчали. Это молчание как бы остановило время, позволило им задержать секунды, не дать им бежать.

Но надолго это не сработало. Бейли сказал:

– Ты не жалеешь…

– Как я могу жалеть, когда я больше не увижу тебя?

Бейли хотел ответить, но она прижала свой маленький кулачок к его губам.

– Не надо лгать, – сказала она. – Я никогда не увижу тебя.

И она его больше не видела. Никогда!

9

Глэдис болезненно ощущала, как ее вытягивает в настоящее, через мертвую пустыню лет.

Я так и не видела его больше, подумала она. Никогда!

Она так долго защищала себя от горькой сладости, а сейчас нырнула в нее – более горькую, чем сладкую… и все из-за этого типа, Мандамуса, из-за того, что Жискар просил его принять, и потому, что она обещала верить Жискару. Это была последняя ЕГО просьба.

Она сосредоточилась на настоящем. Мандамус холодно смотрел на нее.

– По вашей реакции, мадам Глэдис, я вижу, что это правда. Вы не могли бы сказать это яснее.

– Что правда? О чем вы говорите?

– Что вы виделись с землянином Илией Бейли через пять лет после его визита на Аврору. Что его корабль был на орбите, вы поехали туда, чтобы увидеть Бейли, и были с ним примерно в то время, когда был зачат ваш сын.

– Какие у вас доказательства?

– Мадам, это не было абсолютной тайной. Земной корабль был замечен на орбите. Яхта Фастальфа была замечена в полете. За ее стыковкой наблюдали. Самого Фастальфа на борту яхты не было, так что там были предположительно вы. Влияние доктора Фастальфа было достаточно велико, чтобы дело не попало в запись.

– Если нет записи – нет и доказательств.

– Доктор Амадейро две трети своей жизни потратил на то, чтобы следить за доктором Фастальфом глазами ненависти.

Среди правительственных чиновников всегда были такие, кто был душой и телом предан политике доктора Амадейро в сохранении Галактики для космонитов, и они охотно сообщали ему все, что он хотел знать. Доктор Амадейро услышал о вашей маленькой экспедиции почти сразу же, как она произошла.

– Это еще не доказательство. Ничем не подкрепленное слово мелкого чиновника-подлизы не в счет. Амадейро ничего не мог сделать – даже он понимал, что у него нет доказательств.

– Нет доказательств, на основании которых он мог бы обвинить кого-то в поступке; нет доказательств, на основании которых он мог бы причинить неприятности Фастальфу, но их достаточно для подозрения, что я потомок Бейли, и для крушения моей карьеры.

– Можете не беспокоиться, – с горечью сказала Глэдис. – Мой сын – сын Сантирикса Гремиониса, настоящий аврорец, и вы его потомок.

– Убедите меня в этом, мадам. Я больше ни о чем не прошу.

Убедите меня, что вы провели несколько часов наедине с землянином и разговаривали – о политике, о дружбе, о былом, рассказывали анекдоты – но не прикасались друг к другу. Убедите меня.

– Что мы делали – не ваше дело, так что не тратьте свой сарказм. Когда я виделась с ним, я уже была беременной от мужа. Я несла трехмесячный плод. Аврорский.

– Вы можете доказать это?

– Зачем мне доказывать? Дата рождения моего сына есть в записях, а у Амадейро наверняка есть дата моего визита к землянину.

– Как я уже говорил, ему сообщили, но с тех пор прошло уже два столетия, и он не помнит точно. Визит ваш не был записан, так что определиться негде. Доктор Амадейро, кажется, думает, что это было за девять месяцев до рождения вашего сына.

– За шесть месяцев.

– Докажите.

– Даю слово.

– Этого недостаточно.

– Ну, тогда… Дэниел, ты был там со мной. Когда я виделась с Илией Бейли?

– Мадам Глэдис, это было за 173 дня до рождения вашего сына.

– Как раз за шесть месяцев до родов.

– Этого мало, – сказал Мандамус.

Глэдис вздернула подбородок.

– У Дэниела идеальная память, а свидетельства роботов считаются доказательством в судах Авроры.

– Это дело не для суда, а память Дэниела для него ничего не значит. Дэниел создан Фастальфом и находился у Фастальфа почти два столетия. Мы не знаем, какие изменения в нем были произведены, не знаем, как инструктировали Дэниела в делах, связанных с доктором Амадейро.

– Подумайте вот о чем: земляне генетически совершенно отличны от нас. Мы практически разные образцы. И мы взаимно не даем потомства.

– Это не доказано.

– Хорошо, существуют генетические записи Даррела и Сантирикса. Сравните их. Если мой бывший муж не отец Даррела, генетические различия будут очень заметны.

– Генетические записи не показываются никому. Вы это знаете.

– Амадейро не смутят этические соображения. При его влиянии он увидит эти записи нелегально. Может, он боится, что его гипотеза не получит подтверждения?

– Он ни под каким предлогом не нарушит право аврорцев на личные тайны.

– Тогда уходите в космос и задохнитесь в вакууме. Если Амадейро не поддается убеждениям, это его дело. Вы, во всяком случае, должны были поверить, вот и убеждайте Амадейро, как хотите. Если это не удастся и ваша карьера повернется не так, как вам хочется, то уж поверьте, меня это абсолютно не касается.

– Это меня не удивляет. На большее я и не рассчитывал. Что касается меня, то я убежден. Просто я надеялся, что вы дадите мне какое-нибудь материальное доказательство, чтобы я мог убедить Амадейро. Но его у вас нет.

Глэдис презрительно пожала плечами.

– Тогда я воспользуюсь другими методами, – сказал Мандамус.

– Рада, что они у вас есть, – холодно произнесла Глэдис.

Он сказал тихо, как бы боясь, что его подслушивают:

– Есть. Очень мощные методы.

– Прекрасно. Думаю, вы попытаетесь шантажировать Амадейро. За ним, наверное, есть многое, по поводу чего его можно шантажировать.

Мандамус вдруг нахмурился.

– Не глупите.

– Теперь можете идти, – сказала Глэдис. – Я достаточно терпела вас. Убирайтесь из моего дома!

Мандамус поднял руки.

– Подождите! Я с самого начала сказал, что у меня были две причины увидеть вас: личное дело и государственное. Я потратил слишком много времени на первое и прошу вас уделить мне пять минут на второе.

– Я дам вам пять минут, но не больше.

– Еще кое-кто хочет увидеть вас. Землянин или, во всяком случае, потомок землян, житель одного из Поселенческих Миров.

– Скажите ему, что никто из землян и их потомков-переселенцев не допускаются на Аврору, и отошлите его прочь.

– К сожалению, мадам, за последние два столетия равновесие сил несколько изменилось. У землян больше планет, чем у нас, а население у них всегда было больше. У них больше космических кораблей, хотя и не таких первоклассных, как у нас, и из-за короткой жизни и плодовитости земляне, видимо, более готовы умирать, чем мы.

– В последнем я не уверена.

– А почему бы и нет? – Мандамус напряженно улыбнулся. – Восемь десятилетий значат меньше, чем сорок. В любом случае мы вынуждены обращаться с ними вежливо – куда вежливее, чем во времена Илии Бейли. Если хотите знать, эту ситуацию создала политика Фастальфа.

– От чьего имени вы говорите? От имени Амадейро, который теперь вынужден быть вежлив с поселенцами?

– Нет, от имени Совета.

– Вы – представитель Совета?

– Официально нет, но меня просили информировать вас… неофициально.

– А если я повидаюсь с этим Поселенцем, что дальше? Чего он от меня хочет?

– Как раз этого мы не знаем, мадам. Мы рассчитываем услышать это от вас. Вы увидите его, узнаете, чего он хочет, и сообщите нам.

– Кому это – нам?

– Как я уже говорил – Совету. Поселенец будет у вас сегодня вечером.

– Вы, кажется, считаете, что у меня нет иного выбора, кроме как стать информатором?

Мандамус встал, явно закончив свою миссию.

– Вы не будете «информатором». Вы ничем не обязаны этому Поселенцу. Вы просто сообщите своему правительству, как честная аврорская гражданка. Вы же не хотите, чтобы Совет предположил, что ваше солярианское происхождение в какой-то мере разжижает ваш аврорианский патриотизм.

– Сэр, я аврорианка в четыре раза дольше, чем вы.

– Не спорю, но вы родились и выросли на Солярии. Вы необычная аномалия, аврорианка чужеземного происхождения, и этого не забыть. И это особенно справедливо, поскольку Поселенец хочет видеть именно вас, а не кого-нибудь другого на Авроре, именно потому, что вы солярианского происхождения.

– Откуда вы это знаете?

– Предполагаем. Он назвал вас «солярианской женщиной». Мы хотим знать, почему это имеет для него значение – теперь, когда Солярии больше не существует.

– Спросите его.

– Мы предпочитаем спросить вас… после того, как вы спросите его. А теперь я прошу разрешения оставить вас и благодарю за гостеприимство.

Глэдис холодно кивнула.

– Даю вам разрешение уйти с большей охотой, чем предлагала вам свое гостеприимство.

Мандамус пошел к двери, за ним вплотную шли его роботы. На пороге он повернулся.

– Чуть не забыл…

– Да?

– Фамилия поселенца, как ни странно – Бейли.

III. Кризис

10

Дэниел и Жискар с присущей роботам вежливостью проводили Мандамуса и его роботов за пределы территории поместья и, поскольку уже были снаружи, обошли эту территорию для уверенности, что низшие роботы на своих постах, и обратили внимание на погоду – облачно и чуточку холоднее, чем полагалось бы по сезону.

Дэниел сказал:

– Доктор Мандамус открыто признал, что Поселенческие Миры теперь сильнее Внешних. Я не ожидал от него этого.

– Я тоже, – сказал Жискар. – Я был уверен, что Поселенцы выросли в силе по сравнению с космонитами, потому что Илия Бейли много лет назад предсказывал это, но я не мог сказать, когда этот факт станет ясным Аврорскому Совету. Мне казалось, что социальная инерция будет держать Совет в полной уверенности в превосходстве космонитов еще долго после того, как это превосходство исчезнет. Я только мог рассчитать, как долго продлится это заблуждение.

– Я поражен, что партнер Илия предсказал это так задолго.

– У людей есть такие способы мышления, каких у нас нет, – будь Жискар человеком, в этом замечании слышалось бы сожаление или зависть, но, поскольку Жискар был роботом, он просто передал факт. – Я пытался получить если не способ мышления, то знания, читая человеческую историю. Наверняка где-то в длинных описаниях событий должны быть скрыты Законы Человечества, эквивалентные Трем Законам Роботехники.

Дэниел сказал:

– Мадам Глэдис однажды сказала мне, что эта надежда несбыточна.

– Вполне возможно, друг Дэниел. Хотя мне и кажется, что Законы Человечества должны существовать, я не могу найти их. Каждое обобщение, которое я пытался сделать, имело множество исключений. Но если такие Законы существуют и я их найду, я лучше пойму человека и буду более уверен, что повинуюсь Трем Законам наилучшим образом.

– Поскольку партнер Илия понимал человека, у него, наверное, было какое-то знание Законов Человечества.

– Возможно. Но он знал это, как люди говорят, интуитивно. Я не понимаю этого слова, оно означает незнакомую мне концепцию. Возможно, это лежит за пределами разума, а в моем распоряжении есть только разум.

11

Разум и память!

Память, что работает, конечно, не по человеческому образцу. У нее нет несовершенности воспоминаний, суетливости, добавлений и вычитаний, продиктованных принятием желаемого за действительное, и эгоизмом, не говоря уже о задержках, пропусках и возвратах, могущих вернуть память к старым грехам.

Память робота отмечает события, точно когда они произошли, только в ускоренном темпе. Секунды разматываются в наносекунды, так что дни события могут ожить со скоростью незаметного пробела в беседе.

Жискар оживил тот визит на Землю, как делал это много раз, чтобы понять способность Бейли предсказывать будущее, но так и не понял.

Земля!

Фастальф поехал на Землю на аврорском военном корабле с полным комплектом товарищей-пассажиров, как людей, так и роботов. Однако, когда они оказались на орбите, только один Фастальф взял модуль для высадки. Инъекции стимулировали его иммунный механизм, он носил обязательные перчатки, комбинезон, контактные линзы и носовые фильтры и чувствовал себя в полной безопасности, но другие аврорцы не пожелали стать частью делегации. Фастальф только пожал плечами, поскольку ему казалось, как он позже объяснил Жискару, что его примут лучше, если он будет один. Делегация могла напомнить Земле о старых временах Космотауна, когда космониты имели постоянную базу на Земле и непосредственно влияли на планету.

Но Фастальф взял с собой Жискара. Приезжать без роботов было немыслимо даже для Фастальфа, однако несколько роботов могли бы насторожить все более ненавидящих их землян, а с землянами Фастальф собирался встретиться и провести переговоры.

Первым делом он, разумеется, встретился с Бейли, который должен был стать его связью с Землей и ее народом. Истинной же причиной являлось желание Фастальфа снова увидеть Бейли, поскольку Фастальф был ему немалым обязан.

Вообще-то говоря, это Жискар хотел повидать Бейли. Он слегка укрепил эмоции и импульс в мозгу Фастальфа, чтобы привести это свое желание в исполнение, но Фастальф об этом не знал и даже не подозревал.

Бейли ожидал их при посадке, и с ним была небольшая группа официальных лиц Земли, так что началась нудная трата времени с вежливыми фразами и идущим своим порядком протоколом. Прошло несколько часов, прежде чем Бейли и Фастальф смогли поговорить, да и то потому лишь, что вмешался Жискар и коснулся мозга самого главного чиновника, выглядевшего явно усталым. Всегда безопасней ограничиваться усилением уже существующих эмоций, это почти никогда не приносит вреда.

Бейли и Фастальф сидели в маленькой столовой, которой обычно пользовались только высшие правительственные чины. Еда здесь заказывалась набором на компьютерном меню и подавалась компьютерными разносчиками.

Фастальф улыбнулся.

– Очень передовой метод. Но эти разносчики – те же специализированные роботы. Я удивлен, что Земля пользуется ими. Они явно не космонитского происхождения.

– Нет, – ответил Бейли, – они, так сказать, домодельные. Это только для верхушки, и мне впервые довелось пользоваться ими. Второго случая, конечно, не предвидится.

– Вас могут когда-нибудь назначить на высокий пост, и тогда вы будете пользоваться такими вещами.

– Этого никогда не будет, – возразил Бейли.

Блюда были поставлены перед каждым, и разносчик оказался достаточно искушенным, чтобы игнорировать Жискара, который стоял за стулом Фастальфа.

Некоторое время Бейли ел молча, потом нерешительно сказал:

– Я очень рад снова увидеть вас, доктор Фастальф.

– Я тоже. Я не забыл, что два года назад вы сумели отвести от меня подозрения в уничтожении робота Джандера и все ловко повернули против моего самоуверенного оппонента доктора Амадейро.

– Я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю об этом, – сказал Бейли. – И вас, Жискар, я тоже рад видеть. Надеюсь, что вы не забыли меня.

– Это совершенно невозможно, сэр, – ответил Жискар.

– Вот и хорошо! Ну, доктор, я думаю, что политическая ситуация на Авроре продолжает оставаться благоприятной. Так говорят наши источники информации, но я не очень доверяю земному анализу аврорских дел.

– В данный момент можете верить. Моя партия имеет твердый контроль в Совете. Амадейро упорно держится в оппозиции, но я подозреваю, что пройдет немало лет, прежде чем его приверженцы оправятся от нанесенного по ним удара. Но как дела у вас и у Земли?

– Неплохо. Скажите, доктор Фастальф, – лицо Бейли слегка дернулось в замешательстве, – вы привезли сюда с собой Дэниела?

– Простите, Бейли, – медленно сказал Фастальф. – Я его привез; но оставил на корабле. Мне казалось невежливым явиться в сопровождении робота, столь похожего на человека. Поскольку Земля так же настроена против роботов, как и прежде, человекообразный робот мог, по моему мнению, показаться им намеренным вызовом.

– Я понимаю, – вздохнул Бейли.

– Правда ли, что ваше правительство намерено запретить использование роботов в Городах?

– Подозреваю, что очень скоро придут к этому, дабы уменьшить финансовые потери и затруднения. Все роботы будут переведены в сельскую местность, где они нужны в сельском хозяйстве и рудниках. Там они тоже будут постепенно отходить, и на новых планетах их уже не будет совсем.

– Кстати, о новых планетах: ваш сын уже оставил Землю?

– Да, несколько месяцев назад. Он сообщил нам, что благополучно прибыл с несколькими сотнями Поселенцев, как они себя называют, на новую планету. Там есть какая-то местная фауна, но атмосфера с низким содержанием кислорода. Со временем эта планета станет подобием Земли. Поселенцы объявили всем и каждому, что необходимо срочно заняться землеустройством. Письма Бентли и редкие гиперволновые переговоры обнадеживают, но все равно его матери чертовски недостает сына.

– А вы поедете туда, Бейли?

– Не уверен, что жизнь на чужой планете под куполами является для меня идеалом, доктор Фастальф, но думаю, что года через два-три я поеду. Во всяком случае, я уже подал в Департамент заявление о самом намерении эмигрировать.

– Они, наверное, очень огорчены.

– Ничуть. Они, конечно, выражают сожаление, но они рады избавиться от меня. У меня чересчур дурная слава.

– А как земное правительство реагирует на тягу к экспансии в Галактике?

– Нервно. Полностью не запрещают, но и не поощряют. Оно по-прежнему подозревает, что космониты противятся этому делу и хотят сделать что-то неприятное для прекращения этой экспансии.

– Социальная инерция, – сказал Фастальф. – Они судят о нас по нашему поведению в прошлом. А сейчас мы ясно показали, что поощряем земную колонизацию новых планет и сами намерены колонизировать новые планеты для себя.

– Надеюсь, вы объявите это нашему правительству. Еще один маленький вопрос, доктор Фастальф: как там… – он замялся.

– Глэдис? – спросил Фастальф, скрывая улыбку. – Вы забыли ее имя?

– Нет. Нет. Просто не решался…

– С ней все в порядке. Живет она хорошо. Она просила напомнить вам о ней, но думаю, вас не нужно понукать, чтобы вы вспомнили ее.

– Надеюсь, ее солярианское происхождение не используется против нее?

– Нет, так же как и ее роль в падении Амадейро. Скорее, наоборот. Я забочусь о ней, будьте уверены. Однако, Бейли, я не могу позволить вам полностью отклониться от дела. Значит, бюрократический аппарат продолжает противиться эмиграции и экспансии? Будет ли процесс продолжаться, несмотря на такое сопротивление?

– Возможно, – сказал Бейли, – но не наверняка. Существенная оппозиция, в основном среди народа. Им трудно вырваться из громадных подземных городов, из своего дома.

– Из своего лона.

– Да, если хотите. Отправиться на новые планеты, жить там примитивной жизнью в течении десятилетий, за всю свою жизнь не увидеть комфорта – это очень трудно. Когда я думаю об этом, особенно в бессонные ночи, я решаю, что я не поеду. Так случалось сотни раз, но утром я отменял свое решение. А уж если это тревожит меня, когда я, можно сказать, зачинщик этого всего дела, то кто же может ехать спокойно и с радостью? Без правительственного одобрения, без – скажем откровенно – правительственного пинка в зад населению, весь проект может провалиться.

Фастальф кивнул.

– Я попытаюсь убедить ваше правительство. А если мне не удастся?

Бейли тихо сказал:

– Если вам не удастся и проект провалится, для нашего народа остается только одна альтернатива. Галактику должны заселить космониты. Дело должно быть сделано.

– И вы согласны смотреть, как космониты заселяют Галактику, в то время как ваш народ остается на единственной планете?

– Совершенно не согласен, но это все-таки лучше, чем вообще никакой экспансии. Много столетий назад земляне полетели к звездам, основали несколько миров, которые теперь называются Внешними Мирами, и эти первые немногие колонизировали другие миры.

Но потребуется много времени, чтобы космониты или земляне успешно заселили и развили новый мир. И это должно продолжаться и продолжаться.

Фастальф в ответ утвердительно кивнул головой.

– Согласен. Но почему вы так хотите экспансии, Бейли? – поинтересовался он.

– Я чувствую, что без экспансии человечество не продвинется вперед. Дело не в географическом распространении, а в чистейшем пути стимулирования других видов экспансии.

Если географическая экспансия может хоть как-то увериться, что здесь нет экспансии других разумных существ, если распространение идет в пустом пространстве, так почему бы ей не быть?

В таких условиях противиться экспансии – это, значит, упрочить распад.

– Значит, вы тоже видите эти альтернативы? Экспансия и продвижение вперед, а отсутствие экспансии – упадок?

– Да, я верю в это. Но если Земля откажется от экспансии, то ее должны принять космониты. Человечество, будь то земляне или космониты, ДОЛЖНО распространяться.

Я хотел бы увидеть, как эту задачу выполняют земляне, – продолжал Илия Бейли убежденно, – но уж лучше экспансия космонитов, чем никакой.

Либо та, либо другая альтернатива, третьего не дано, – заключил он.

– А если распространяются только одни, а другие – нет? – спросил Фастальф.

Землянин однако, продумал и это, так как сразу же ответил:

– Тогда распространившееся общество станет сильнее, а оставшееся – ослабеет.

– Вы уверены в этом? – поинтересовался Фастальф.

– Мне кажется, это неизбежно, – утвердительно сообщил землянин.

Фастальф кивнул.

– Вполне согласен. Вот поэтому я и пытаюсь уговорить землян и космонитов распространяться и развиваться дальше. Это третья альтернатива и, думаю, лучшая.

12

Память скользила мимо последующих дней: невероятные толпы народа, беспрерывно движущиеся потоками и водоворотами по экспресс-путям, бесконечные совещания с неисчислимыми чиновниками, мозгами в толпе.

Главное – мозги в толпе.

Мозги в такой плотной толпе, что Жискар не мог выделить индивидуумов. Массы мозгов смешивались и сплавлялись в обширную пульсирующую серость, где можно было заметить лишь периодические искры подозрительности или неприязни, возникающие всякий раз, когда кто-то из этого множества людей смотрел на Жискара.

Лишь когда Фастальф был на конференции с небольшим количеством должностных лиц, Жискар мог иметь дело с индивидуальным мозгом, и это было важно.

Память медленно шла к точке, близкой к концу пребывания на Земле, когда Жискар наконец сумел остаться наедине с Бейли. Он минимально воздействовал на несколько мозгов, чтобы они решили сделать на некоторое время перерыв.

Бейли сказал виновато:

– Не думайте, что я игнорировал вас, Жискар. Просто у меня не было случая побыть с вами наедине. Я не из больших шишек и не могу располагать своим временем.

– Я так и понял, сэр, но сейчас мы можем побыть вместе некоторое время.

– Хорошо. Доктор Фастальф сказал мне, что Глэдис живет хорошо. Но он мог сказать это по доброте, зная, что я хочу услышать. Вам я приказываю говорить правду. Верно, что у Глэдис все в порядке?

– Доктор Фастальф сказал вам правду, сэр.

– И вы, я надеюсь, помните мою просьбу, когда мы в последний раз виделись на Авроре, охранять и защищать Глэдис?

– Друг Дэниел и я, сэр, помним вашу просьбу. Я устроил так, что когда доктора Фастальфа не будет в живых, мы с другом Дэниелом станем частью штата мадам Глэдис. Тогда у нас будет еще больше возможностей оберегать ее от вреда.

– Это будет уже после меня, – печально сказал Бейли.

– Я понимаю, сэр, и сожалею об этом.

– Помочь этому нельзя, но кризис придет – или может прийти – даже раньше смерти доктора Фастальфа. Но все равно уже после моей.

– Что вы имеете в виду, сэр? Какой кризис?

– Кризис может произойти, потому что доктор Фастальф говорит на редкость убедительно. Есть и другие факторы, действующие вместе с ним, и это дает возможность решения задачи.

– И что же, сэр?

– Все чиновники, с которыми говорил доктор Фастальф, теперь с энтузиазмом поддерживают эмиграцию. Раньше они не благоволили к ней, во всяком случае, относились благосклонно, другие относились к ней сдержанно. А теперь, коль скоро создающие мнение лидеры отнеслись благосклонно, другие последуют за ними. Это пойдет, как эпидемия.

– Но вы этого и хотели, сэр.

– Это, пожалуй, превышает мои желания. Мы будем распространяться по Галактике, но что, если космониты этого не сделают?

– Почему бы им отказаться?

– Не знаю. Я высказываю предположение, возможность. Что, если они этого не сделают?

– Тогда Земля и планеты, которые заселит народ, станут сильнее, как вы сами говорили.

– А космониты ослабеют. Но будет период, когда космониты будут сильнее, чем Земля и Поселенческие Миры, хоть грань будет резко сокращаться. И космониты неизбежно станут рассматривать землян как растущую опасность и наверняка решат, что Землю и Поселенцев надо остановить, пока не поздно, и принять для этого крутые меры. Это и будет период кризисов, который определит всю будущую историю человечества.

– Я понимаю вашу точку зрения, сэр.

Бейли на какое-то время задумался, а потом спросил почти шепотом, как бы опасаясь быть подслушанным:

– Кто знает о ваших способностях?

– Из людей только вы, но вы не можете сказать об этом другим.

– Знаю, что не могу. Дело в том, что не Фастальф, а вы осуществили поворот на 180 градусов, что сделало всех чиновников, с которыми вы вошли в контакт, ярыми сторонниками эмиграции.

И вы устроили так, что Фастальф взял сюда вас, а не Дэниела. Вы были сутью, а Дэниел мог быть только отвлечением.

– Я чувствовал необходимость свести персонал к минимуму; чтобы избежать трудностей со стиранием обидчивости землян. Я сожалею, сэр, об отсутствии Дэниела. Я вполне сознаю ваше разочарование, что вы не могли повидаться с ним.

– Ладно… Я понимаю необходимость и возлагаю на вас обязанность передать Дэниелу, что я чертовски соскучился по нему. В любом случае, я держусь своей точки зрения: если Земля вступит в большую политику заселения планет, а космониты отстанут, ответственность за это и, следовательно, за неизбежный кризис ляжет на вас. Вы должны чувствовать эту ответственность и в дальнейшем, когда кризис наступит, использовать ваши способности для защиты Земли.

– Я сделаю все, что смогу, сэр.

– И если вам удастся это, Амадейро или его коллеги могут кинуться на Глэдис. Не забывайте защищать и ее.

– Ни Дэниел, ни я не забудем.

– Спасибо, Жискар.

И они расстались.

Когда Жискар, сопровождая Фастальфа, входил в модуль, чтобы начать обратное путешествие на Аврору, он еще раз увидел Бейли. Но на этот раз у них не было возможности поговорить. Бейли помахал им и беззвучно, одними губами выговорил: «Помните!».

Жискар понял слово и почувствовал за ним эмоции.

После этого Жискар не видел Бейли. Никогда.

13

Жискар никогда не находил возможным пробегать по резким образам этого единственного визита на Землю, не задевая, последующих за этим, образов ключевого визита к Амадейро в Институт Роботехники.

Такую встречу нелегко было устроить. Амадейро, чувствуя горечь давившего на него поражения, противился унижению идти в дом Фастальфа. Тогда Фастальф сказал Жискару:

– Я могу позволить себе великодушие победителя. Я сам пойду к нему. В конце концов, должен же я с ним увидеться.

Фастальф стал членом Института Роботехники с тех пор, как Бейли сделал возможным крушение Амадейро и его политических амбиций. В ответ Фастальф передал Институту все сведения о создании человекообразных роботов. Сколько-то их было сделано, а затем проект накрылся, и Фастальф злился.

Сначала Фастальф решил прибыть в Институт без сопровождения роботов. Он хотел выставить себя без какой-либо защиты, так сказать, голым в центре все еще сильного вражеского лагеря. Это могло быть признаком человечности и доверия, но также полнейшей самоуверенностью, и Амадейро должен был понять это. Фастальф совершенно один, продемонстрировал бы убежденность, что Амадейро со всеми ресурсами Института в его штате не посмеет коснуться своего единственного врага, явившегося беспечно и без защиты прямо в волчью пасть.

Но затем Фастальф, сам не зная почему, велел Жискару сопровождать его.

Амадейро, похоже, несколько потерял в весе с тех пор, как Фастальф последний раз видел его, но все равно остался могучим типом, высоким и плотно сложенным. Он утратил свою самоуверенную улыбку, всегда отличавшую его; когда он при появлении Фастальфа пытался изобразить ее, она больше напоминала звериный оскал, сливающийся со взглядом мрачной неудовлетворенности.

– Ну, Келдин, – сказал Фастальф, – мы не часто видимся друг с другом, несмотря на то, что мы уже четыре года коллеги.

– Бросьте это показное добродушие, Фастальф, – сказал, явно раздраженный Амадейро низким рыком, – и называйте меня Амадейро. Мы коллеги только по названию, и я не скрываю и никогда не скрывал своей уверенности, что ваша иностранная политика самоубийственна для нас.

Три робота Амадейро, крупные, сверкающие, присутствовали здесь, и Фастальф посмотрел на них, подняв брови.

– У вас хорошая защита, Амадейро, от одного мирного человека с его единственным роботом.

– Вы прекрасно знаете, что они не нападут на вас. А почему вы пришли с Жискаром, а не с вашим шедевром Дэниелом?

– Не безопаснее ли держать Дэниела подальше от вас, Амадейро?

– Шутить изволите. Я больше не нуждаюсь в Дэниеле. Мы делаем собственных человекообразных роботов.

– На базе моих чертежей.

– С улучшениями.

– Однако, вы их не используете. Вот поэтому я и пришел к вам. Я знаю, что мое положение в институте чисто номинальное, что даже мое присутствие нежелательно, не говоря уже о моих мнениях и рекомендациях. Однако я, как член Института, протестую против вашего нежелания использовать человекообразных роботов.

– А как по-вашему, мы должны их использовать?

– Предполагалось послать человекообразных роботов открывать новые миры, на которые космониты могли бы со временем эмигрировать, когда эти миры будут полностью обустроены и пригодны для обитания, не так ли?

– Да, предполагалось. Но я хотел, чтобы космониты сами эмигрировали на новые планеты и сами обустраивали их.

– Этого, однако, не произошло и, как я теперь вижу, вряд ли произойдет. Тогда давайте пошлем человекообразных роботов, это все же лучше, чем ничего.

– Все наши альтернативы обратились в ничто с тех пор, как в Совете восторжествовала ваша точка зрения. Космониты не поедут на грубые, неустроенные планеты и им, похоже, не нравятся человекообразные роботы.

– Вы вряд ли дали космонитам даже шанс полюбить их. Земляне начали заселять новые планеты, даже грубые и неустроенные, и делают это без помощи роботов.

– Вы прекрасно знаете разницу между землянами и нами. Их восемь миллиардов на Земле плюс множество поселенцев.

– А нас пять с половиной миллиардов.

– Численность – не единственное различие. Они плодятся, как насекомые.

– Нет. Земное население было стабильно несколько столетий.

– Потенциальная возможность. Если они от души кинутся в эмиграцию, они легко могут производить по сто шестьдесят миллионов каждый год, и это число будет расти по мере завоевания новых миров.

– У нас есть биологическая способность производить по сто миллионов новых тел в год.

– Биологическая – да, но не социологическая. Мы – долгоживущие и не хотим заменять себя так быстро.

– Мы можем послать большую часть новых тел на другие планеты.

– Они не поедут. Мы дорожим нашими телами, сильными, здоровыми, способными прожить в силе и здоровье почти четыре столетия. Земляне же не могут дорожить телами, которые изнашиваются менее, чем за столетие и страдают от болезней и дегенерации, даже за этот короткий промежуток времени. И для них не имеет значения, если они будут ежегодно посылать миллионы на нищету и вероятную смерть. В сущности, даже сами эти жертвы не боятся нищеты и смерти, поскольку ничего другого не имеют и на Земле. Эмигрирующие земляне улетают из своего зачумленного мира, хорошо зная, что хуже не будет. А мы, наоборот, ценим наши хорошо устроенные и уютные планеты, и нам нелегко покинуть их.

– Сколько раз я слышал эти аргументы! Но могу ли я указать, Амадейро, на простой факт, что Аврора была изначально грубым и неустроенным миром, а стала удобным и приемлемым, и так было с каждым Внешним Миром.

– Мне тоже до тошноты надоели все ваши аргументы, но я не устаю отвечать на них. Пусть Аврора была примитивной, когда ее только что заселили, но она была заселена землянами, а другие Внешние Миры заселялись если не землянами, то космонитами, которые еще не переросли свое земное наследие. Но теперь не те времена. То, что сделали тогда, нельзя сделать теперь, – он хищно оскалился. – Нет, Фастальф, вся ваша политика была направлена к сотворению Галактики, населенной одними землянами, в то время как космониты должны увянуть. Теперь вы видите, что так и происходит. Ваша знаменитая поездка на Землю два года назад была поворотным пунктом. Вы предали собственный народ, подтолкнули этих полулюдей к экспансии. Всего за два года они заняли двадцать четыре планеты и добавляют к ним новые.

– Не преувеличивайте. Ни один из Поселенческих Миров еще не пригоден к человеческой оккупации и не будет пригоден еще несколько десятилетий. И не все они окажутся подходящими, так что, когда ближайшие планеты будут заняты, шансы на дальнейшее заселение уменьшатся и первоначальный поток спадет. Я одобрил их экспансию, потому что рассчитывал так же на нашу. Мы еще можем догнать их, если постараемся, и в здоровом соревновании займем Галактику вместе.

– Нет, – сказал Амадейро. – То, что вы имеете в виду, самая деструктивная политика из всех возможных. Дурацкий идеализм. Экспансия односторонняя и таковой останется, что бы мы ни делали. Земляне лезут безудержно, и их нужно остановить, пока они не стали слишком сильны.

– Как вы предполагаете это сделать? У нас с Землей договор о дружбе, а там особо оговорено, что мы не станем противостоять их экспансии в космосе, пока они не трогают ни одной планеты на расстоянии в двадцать световых лет от Внешних Миров. И они строго соблюдают это.

– О договоре всем известно. И всякий знает, что ни один договор не станет соблюдаться, если он начинает действовать против национальных интересов более могущественной из подписавших его сторон. Я не признаю ценности этого договора.

– А я признаю. И он будет соблюдаться.

Амадейро покачал головой.

– У вас трогательная вера. Как он будет соблюдаться после того, как вы отойдете от власти?

– Я пока не намерен отходить.

– Как только Земля и ее поселенцы станут сильнее, космониты испугаются, а вы долго не удержитесь у власти.

– А если вы разорвете договор, уничтожите Поселенческие Миры и закроете ворота на Землю, станут ли космониты эмигрировать и заселять Галактику?

– Скорее всего, нет. Но если мы решим, что нам этого не надо, что нам и здесь хорошо, то не все ли равно?

– В этом случае Галактика не станет человеческой империей.

– Ну и что?

– Тогда космониты сойдут на нет, дегенерируют, даже если Земля останется в заключении и тоже сойдет на нет и дегенерирует.

– Излюбленная трескучая фраза вашей партии, Фастальф. Нет никаких доказательств, что такая вещь может случиться. Но даже если и случится – это будет наш выбор. По крайней мере, мы хоть не увидим короткоживущих варваров, захватывающих Галактику.

– Вы всерьез намекаете, Амадейро, что желаете видеть смерть космонитской цивилизации, лишь бы остановить Землю?

– Я не рассчитываю на вашу смерть, Фастальф, но если случится худшее, тогда что ж, моя смерть мне менее страшна, чем триумф этих недочеловеков, короткоживущих, пораженных болезнями существ.

– От которых мы произошли.

– И с которыми больше не имеем генетической общности. Разве мы черви только потому, что миллиарды лет назад среди наших предков были черви?

Фастальф сжал губы и пошел к выходу. Ликующий Амадейро не остановил его.

14

Дэниел не мог знать точно, что Жискар погрузился в воспоминания. Во-первых, лицо у Жискара не менялось, а во-вторых, он уходил в воспоминания не как люди: у него это не занимало много времени.

С другой стороны, линия мыслей, которая заставила Жискара вспомнить прошлое, заставила и Дэниела задуматься о тех же давних событиях, в свое время поведанных ему Жискаром. И Жискар тоже не удивился задумчивости Дэниела.

Их разговор продолжился после необычной паузы, но продолжался по-новому, словно каждый думал о прошлом за двоих.

– Похоже, друг Жискар, что если народ Авроры теперь понимает, насколько он слабее Земли и Поселенческих Миров, то кризис, предсказанный Илией Бейли, благополучно миновал.

– Похоже, что так, друг Дэниел.

– Ты старался привести к этому.

– Старался. Я удерживал Совет в руках Фастальфа. Я делал все возможное, чтобы убедить тех, кто формировал общественное мнение.

– Однако мне не по себе.

– Мне было не по себе на каждой стадии процесса, хотя я стремился не делать никому вреда. Я не прикасался – мысленно – ни к одному человеку, которому нужно что-то большее, чем самое легкое касание. На Земле я просто смягчал страх репрессалий, в основном у тех, у кого страх был уже смягчен, и я рвал нить, которая и так уже готова была порваться. На Авроре все было наоборот. Политические деятели не хотели поддерживать политику, ведущую к изгнанию их из комфортабельного мира, и я просто поддерживал это их стремление, нежелание и укреплял нить, которая чуть сильнее удерживала их. И это погружало меня в состояние, хотя и слабое, постоянного беспокойства.

– Почему? Ты подстрекал Землю к экспансии и не одобрял экспансии космонитов. Так и должно было быть.

– Так ли? Подумай, друг Дэниел, разве землянин стоит больше, чем космонит, хотя они оба люди?

– Есть разница. Илия Бейли считал, что пусть даже его собственный народ потерпит крушение, лишь бы Галактика была заселена. А доктор Амадейро думает, что пусть лучше зачахнут и Земля, и Внешние Миры, лишь бы в Галактике не распространились земляне. Первый надеется на триумф либо одного, либо другого народа, а второй не хочет никакого триумфа. Разве мы не должны выбрать первого, друг Жискар?

– Да, друг Дэниел, похоже, что так. Но насколько сильно влияет на тебя ощущение особой ценности твоего бывшего партнера Илии Бейли?

– Я дорожу памятью о партнере Илии, а народ Земли – его народ.

– Я понимаю. Я говорю уже много десятилетий, что у тебя тенденция думать по-человечески, но я не уверен, что это комплимент. Хотя ты и стараешься думать ПОДОБНО человеку, ты все-таки не человек и связан Тремя Законами. Ты не можешь повредить человеку, землянин он или космонит.

– Бывают случаи, друг Жискар, когда приходится выбирать между двумя людьми. У нас специальный приказ защищать леди Глэдис. Защищая ее, я могу быть вынужден нанести вред человеку, и я думаю, что при прочих равных условиях, я немного охотнее повредил бы космониту, чтобы защитить землянина.

– Это тебе кажется. В действительности тебя вели бы специфические обстоятельства. Ты обнаружил бы, что не можешь обобщать, – сказал Жискар. – Вот так и со мной. Подталкивая Землю и удерживая Аврору, я сделал для доктора Фастальфа невозможным убедить аврорское правительство поддержать политику эмиграции и пустить в Галактику две распространившиеся силы. Я не мог помочь, но понимал, что и часть его трудов пропала даром. Это наполнило его отчаянием и, возможно, ускорило его смерть. Я чувствовал это в его мозгу, и это было больно. И все-таки, друг Дэниел… если бы я не сделал то, что сделал, это сильно уменьшило бы земную способность к экспансии, не улучшив аврорского продвижения в этом направлении. Тогда доктор Фастальф потерпел бы двойное крушение – как с Землей, так и с Авророй, и доктор Амадейро оттер бы его от власти. Чувство поражения было бы для него еще сильнее. Я был глубоко предан доктору Фастальфу в течение его жизни, поэтому я выбрал тот курс действий, какой ранил бы его меньше, и по мере возможности не вредил бы другим индивидуумам, с которыми имел дело. Если доктор Фастальф постоянно расстраивался от своей неспособности убедить аврорцев и вообще космонитов идти на новые планеты, то он, по крайней мере, радовался активной эмиграции землян.

– А ты не мог подтолкнуть оба народа, и землян, и аврорцев, чтобы полностью удовлетворить доктора Фастальфа?

– Мне это приходило в голову. Я рассмотрел возможности и решил, что не смогу. Чтобы склонить к эмиграции землян, требовалось пустяковое изменение, не приносящее вреда; для попытки сделать то же самое с аврорцами, нужно было многое изменить, и это могло повредить. Первый Закон запрещает это.

– К сожалению.

– Да. Подумать только, что я мог бы сделать, если бы имел возможность радикально изменить образ мыслей доктора Амадейро. Но как мог я изменить его твердое решение противодействовать доктору Фастальфу? Это все равно, что силой повернуть его голову на 180 градусов. Такой поворот либо самой головы, либо ее содержимого, мог бы с равной эффективностью убить его.

Ценой моего могущества, друг Дэниел, является страшно разрастающаяся дилемма, в которую я постепенно погружаюсь. Первый Закон, запрещающий вредить людям, обычно имеет в виду физический вред, который мы легко видим и о котором можем судить. Но человеческие эмоции и повороты мысли понимаю только я, и поэтому я знаю о более тонких формах вреда, хотя и не вполне понимаю их. Во многих случаях я вынужден действовать без настоящей уверенности, и это вызывает постоянный стресс в моих проводниках.

И все-таки я чувствую, что сделал хорошо. Я провел космонитов мимо кризисной точки. Аврора знает об объединенной силе поселенцев и будет вынуждена избегать конфликтов. Космониты должны понять, что применять репрессии уже поздно, и наше обещание Илие Бейли в этом смысле выполнено. Мы поставили Землю на курс к заполнению Галактики и к образованию Галактической Империи.

В это время они уже возвращались к дому Глэдис, но теперь Дэниел остановился, и прикосновение к плечу Жискара заставило остановиться и того.

– Картина, нарисованная тобой, привлекательна. Партнер Илия гордился бы нами. Он сказал бы: «Роботы и Империя» и, наверное, похлопал бы меня по плечу. Однако, как я уже говорил, мне что-то не по себе. Я беспокоюсь.

– Насчет чего?

– Хотел бы я знать, миновали ли мы кризис, о котором говорил партнер Илия много десятилетий назад. Это точно, что для космонитских репрессалий слишком поздно?

– Почему ты сомневаешься?

– Из-за поведения доктора Мандамуса во время его разговора с мадам Глэдис.

Жискар пристально посмотрел на Дэниела. В тишине слышался шорох листьев под холодным ветром. Облака рассеялись, скоро должно было выглянуть солнце. Их беседа в телеграфном стиле заняла мало времени, и они знали, что Глэдис еще не удивится их отсутствию.

– Что встревожило тебя в этом разговоре? – спросил Жискар.

– Я имел возможность в четырех разных случаях наблюдать, как партнер Илия Бейли решал запутанную проблему. В каждый из этих четырех случаях я обратил внимание на его манеру вырабатывать полезные заключения из ограниченной и даже сбивающей с толку информации. С тех пор я всегда пытался в меру моих ограниченных возможностей думать, как он.

– Мне кажется, друг Дэниел, ты хорошо это делаешь.

– Ты, конечно, обратил внимание, что у доктора Мандамуса было два дела к мадам Глэдис. Он сам подчеркнул этот факт. Одно дело касалось лично его – произошел он от Илии или нет. Второе – просьба, чтобы мадам Глэдис приняла поселенца и потом сообщила бы о беседе. Второе дело, видимо, было важно для Совета, первое же важно только ему самому.

– Мандамус представил дело о происхождении как важное и для доктора Амадейро, – сказал Жискар.

– Тогда это дело было личной важности для двух человек, но не для Совета и, значит, не для всей планеты. Однако дело государственное, как его назвал сам доктор Мандамус, пошло вторым и как бы между прочим. И в самом деле, вряд ли для этого требовался личный визит. Это могло сделать голографическое изображение любого члена Совета. С другой стороны, доктор Мандамус поставил дело о своем происхождении первым, очень детально о нем дискутировал, и это дело никто не мог сделать, кроме него.

– Каково же твое заключение, друг Дэниел?

– Я уверен, что дело поселенца было возложено на доктора Мандамуса как причина для личного разговора с мадам Глэдис, чтобы он мог частным образом поговорить о своем происхождении. По-настоящему его интересовало только это и ничего больше. Ты можешь чем-то поддержать это заключение, друг Жискар?

– Напряжение в мозгу доктора Мандамуса было в известной степени сильнее в первой части разговора. Пожалуй, это может служить подтверждением.

– Тогда нам стоит подумать, почему вопрос о происхождении так важен для него.

– Доктор Мандамус объяснил это, – сказал Жискар. – Если он не является потомком Илии Бейли, дорога в продвижении для него открыта. Доктор Амадейро, от которого зависит его благосостояние, обернулся бы против него, окажись он потомком Бейли.

– Сказать-то он сказал, друг Жискар, но кое-что в разговоре противоречило этому.

– Почему ты так думаешь? Пожалуйста, продолжай рассуждать как человек. Я нахожу это весьма поучительным.

– Спасибо, друг Жискар, – серьезно сказал Дэниел. – Ты заметил, что каждое утверждение мадам Глэдис о невозможности для Мандамуса быть потомком Илии Бейли, рассматривалось как неубедительное? Каждый раз доктор Мандамус говорил, что доктор Амадейро не примет этого утверждения.

– Да. И что ты из этого выводишь?

– Мне кажется, доктор Мандамус был убежден, что доктор Амадейро не примет никакого аргумента, и просто удивительно, почему он так надоедал мадам Глэдис с этим делом. Он наверняка знал с самого начала, что это бессмысленно.

– Возможно, но это только домысел. Ты можешь дать возможный мотив для его действий?

– Могу. Я уверен, что он хотел знать о своем происхождении не для того, чтобы убедить несгибаемого доктора Амадейро, а для себя лично.

– В таком случае зачем он вообще упоминал о докторе Амадейро? Почему не сказал просто: «Я хочу знать»?

Легкая улыбка прошла по лицу Дэниела и изменила его выражение, на что другой робот не был способен.

– Если бы он просто сказал: «Я хочу знать», мадам Глэдис ответила бы, что это не его дело и что он ничего не узнает.

Но дело в том, что мадам Глэдис так же сильно ненавидит Амадейро, как тот – Илию Бейли. Мадам Глэдис уверена, что для нее оскорбительно любое мнение о ней, поддерживаемое доктором Амадейро. Она пришла бы в ярость, будь это мнение более или менее справедливым, а в данном случае оно абсолютно фальшиво.

И она постаралась продемонстрировать доктору Амадейро его ошибку и представила все возможные доказательства.

В этом случае холодное утверждение доктора Мандамуса, что каждое из этих доказательств неубедительно, заставило ее злиться все больше и вытягивало из нее дальнейшую информацию. Доктор Мандамус выбрал такую стратегию, чтобы узнать у мадам Глэдис как можно больше. В конце концов сам он убедился, что у него нет предка-землянина – во всяком случае, на протяжении последних двух столетий.

Чувства же Амадейро в этом смысле, я думаю, в действительности в игре не участвовали.

– Это интересная точка зрения, – сказал Жискар, – но она, как мне кажется, не очень обоснована. Как мы можем узнать, что это не твои догадки?

– Не кажется ли тебе, друг Жискар, что доктор Мандамус, закончив свое расследование насчет происхождения, не получил достаточных доказательств для доктора Амадейро? По его словам, это должно было означать, что у него не будет шанса на продвижение и он никогда не станет главой Института. Но мне казалось, что он отнюдь не был расстроен, а наоборот, сиял. Конечно, я мог судить только по внешнему виду, но ты мог сделать большее. Скажи, друг Жискар, каково было его умственное состояние в конце этой части разговора?

– Он не просто сиял, он торжествовал, друг Дэниел. Ты прав. Теперь, когда ты объяснил ход своих рассуждений, это уловленное мною ощущение триумфа точно соответствует твоему мнению. Вообще-то я даже удивляюсь, как сам не учел этого.

– Во множестве случаев и я так же реагировал на рассуждения Илии Бейли. В данном же случае я мог пройти через такое рассуждение частично из-за существования кризиса. Он вынуждает меня мыслить более точно.

– Ты недооцениваешь себя. Ты уже давно думаешь обоснованно и точно. Но почему ты говоришь о существовании кризиса? Объясни, как из-за радости доктора Мандамуса по поводу того, что он не происходит от Илии Бейли, можно заключить о наличии кризиса?

– Доктор Мандамус наврал нам насчет доктора Амадейро, но вполне можно предположить, что его желание выдвинуться и стать в дальнейшем главой Института – истинная правда. Верно?

Жискар помолчал.

– Я не искал в нем честолюбия. Я изучал его мозг без особой цели и познакомился лишь с поверхностным проявлением. Но вроде бы были искры честолюбия, когда он говорил о продвижении. У меня нет оснований согласиться с тобой, но нет причин и не согласиться.

– Тогда давай примем, что доктор Мандамус – человек честолюбивый, и посмотрим, что это нам даст. Идет?

– Идет.

– Не кажется ли, что его ощущение триумфа, как только он убедился, что он не потомок партнера Илии, вышло из того факта, что теперь его амбиции будут удовлетворены? И это не зависело от одобрения доктора Амадейро, поскольку мы согласились, что доктор Мандамус ввел доктора Амадейро лишь в качестве отвлекающего маневра. Значит, его честолюбие будет теперь удовлетворено по каким-то другим основаниям.

– По каким?

– Явного ничего нет, но можно сделать одно предположение. Что, если доктор Мандамус что-то знает или может что-то сделать, что приведет его к большому успеху и наверняка сделает следующей главой Института? Помнишь, он сказал, что ему остается использовать мощные методы? Допустим, это правда, но он может пользоваться этими методами, только в том случае, если он НЕ ПОТОМОК партнера Илии. Его ликование, когда он убедился, исходило из того факта, что теперь он может использовать эти методы и обеспечить себе блестящее будущее.

– Но каковы эти «мощные методы», друг Дэниел?

– Продолжаем рассуждения. Мы знаем, что доктор Амадейро больше всего на свете хочет погубить Землю и вернуть ее в прежнее состояние покорности Внешним Мирам. Если доктор Мандамус имеет возможность сделать это, он получит от доктора Амадейро все, что хочет, включая гарантию унаследования главенства над Институтом. Однако возможно, что доктор Мандамус колебался нанести поражение Земле, пока не знал точно, что он не родня ее народу. Происхождение от Илии Бейли могло удержать его, и он возликовал, узнав, что свободен в своих действиях.

– Ты хочешь сказать, что у доктора Мандамуса есть совесть?

– Что это: совесть?

– Это слово иногда употребляют люди. Как я понял, оно приложимо к людям, которые твердо придерживаются правил поведения, заставляющих их действовать вопреки их личным сиюминутным интересам. Если доктор Мандамус чувствовал, что не может позволить себе унизить тех, с кем он хотя бы отдаленно связан, я считаю, что он человек совестливый. Я много думал о таких вещах, друг Дэниел, поскольку они предполагают наличие у людей законов, управляющих их поведением хотя бы в некоторых случаях.

– Ты можешь сказать, что доктор Мандамус в самом деле совестливый?

– Из наблюдений над его эмоциями? Нет, я не следил за чем-то таким, но если твой анализ правилен, то совесть у него должна быть. Но с другой стороны, если мы допустим, что он человек совестливый, то можем в наших прежних рассуждениях прийти к другому выводу. Если доктор Мандамус думал, что у него есть предки-земляне в пределах двух столетий, он мог думать, что он подсознательно тянется в первые ряды пытающихся подавить Землю, чтобы освободить себя от клейма происхождения. Если же у него нет земных предков, ему не обязательно втягиваться в действия против Земли, и его совесть может уговорить его оставить Землю в покое.

– Нет, – сказал Дэниел, – это не соответствует фактам. Если бы он решил не предпринимать насильственных действий против Земли, он не имел бы возможности удовлетворить доктора Амадейро и добиться продвижения. Принимая во внимание его честолюбивую натуру, нельзя предположить, чтобы у него было то чувство триумфа, которое ты так ясно заметил.

– Понятно. Значит, мы должны сделать заключение, что у доктора Мандамуса есть способ подавить Землю?

– Да. А если так, значит, кризис, предсказанный партнером Илией, отнюдь не миновал, а существует сейчас.

Жискар сказал задумчиво:

– Но мы не ответили на ключевой вопрос: какова природа этого кризиса? Чем он опасен? Можешь ты это вычислить?

– Не могу, друг Жискар. Я шел так далеко, как мог. Партнер Илия, будь он жив, пошел бы дальше, но я не могу. Тут я полагаюсь на тебя.

– В каком смысле?

– Ты можешь изучить мозг доктора Мандамуса, а я не могу, и никто другой не может. Ты можешь обнаружить природу кризиса.

– Боюсь, что не могу, друг Дэниел. Если бы я длительное время жил рядом с человеком, как жил с доктором Фастальфом, а потом с мадам Глэдис, я мог бы постепенно расширить, раскрыть слои мозга, один за одним, развязать замысловатый узел по одной нитке зараз и узнать многое, не повредив мозгу. Изучение мозга доктора Мандамуса за одну короткую встречу, даже за сотню таких встреч, почти ничего не дает. Эмоции читаются легко, а мысли – нет. Если же я поспешу, усилю процесс, я наверняка нанесу вред, а я этого не могу.

– Но ведь от этого может зависеть судьба миллиардов на Земле и в Галактике.

– МОЖЕТ. Но это предположение, а вред человеку – факт. Возможно, что только один доктор Мандамус знает природу кризиса и может разрешить его: ведь он не мог бы использовать это знание для нажима на доктора Амадейро, если бы тот был способен узнать это из другого источника.

– Да, это вполне возможно.

– В этом случае нет надобности знать природу кризиса. Если бы доктора Мандамуса удалось удержать от передачи этого доктору Амадейро или кому-нибудь другому, кризис не распространится.

– Кто-то другой может обнаружить то, что знает доктор Мандамус.

– Конечно. Но мы не знаем, когда это будет. Очень вероятно, что у нас будет время узнать больше и лучше подготовиться играть полезную роль. Удержать доктора Мандамуса можно либо сильной порчей его мозга, либо прямым убийством. Способностью повредить его мозг обладаю только я, но я не могу этого сделать. А отнять у него жизнь не может никто из нас. Ты МОГ бы?

Дэниел прошептал после паузы:

– Ты знаешь, что нет.

– Даже если от этого зависит будущее землян?

Они молча посмотрели друг на друга. На их лицах ничего не отражалось, но вокруг них как бы сгустилась атмосфера отчаяния и безысходности.

IV. Другой потомок

15

Глэдис пыталась расслабиться после мучительной беседы с Мандамусом. Она затемнила окна в спальне, включила легкий теплый ветерок со слабым шепотом листьев и далекими трелями птиц и добавила слабый звук прибоя. Но ничто не помогало. Ее мозг беспомощно повторял только что происшедшее и то, что скоро наступит. Чего ради она так распустила язык с Мандамусом? Какое дело ему или Амадейро, встречалась она с Илией на орбите или нет и от кого – от Илии или от другого – имела сына?

Ее вывело из равновесия требование Мандамуса сказать ему о его происхождении. В обществе, где никто не заботился о происхождении или родственных связях, кроме как по причинам медико-генетического характера, такая навязчивость могла расстроить. И еще повторное (конечно, случайно) упоминание об Илие.

Она решила, что это оправдывает ее поведение. Она болезненно отреагировала и разболталась как ребенок, вот и все.

А тут еще этот поселенец.

Он не землянин. Он наверняка родился не на Земле и, вполне возможно, никогда там не был. Его народ живет в чуждом мире, о котором она никогда не слышала, и живет, наверное, уже не одно поколение. Он должен бы считаться космонитом, подумала она. Космониты тоже были потомками землян – много столетий назад, но это неважно. Правда, космониты долгоживущие, а поселенцы, кажется, нет, но так ли уж велика разница? Даже космонит может умереть раньше времени от какого-нибудь несчастного случая, а однажды она слышала о космоните, умершем естественной смертью, когда ему не было и шестидесяти. Почему же не считать этого будущего визитера космонитом с необычным акцентом?

Нет, не так все просто. Сам поселенец наверняка не считает себя космонитом. Важно не то, кем тебя считают, а кем ты сам себя чувствуешь. Так что надо думать о нем как о поселенце, а не как о космоните.

Но ведь все люди – просто люди, как бы они себя не называли – космонитами, поселенцами, аврорцами, землянами. Доказательство тому – что роботы не могут повредить ни одному из них. Дэниел так же быстро кинется защищать самого последнего землянина, как и Председателя аврорского Совета, и это означает…

Она начала было засыпать, но внезапная мысль прогнала сон.

Почему у поселенца фамилия Бейли? Почему Бейли? Может, это обычное имя у поселенцев? В конце концов, именно Илия сделал все это возможным и стал их героем, как… как…

Она не могла припомнить аналогичного героя Авроры. Кто вел экспедицию, которая первой достигла Авроры? Кто наблюдал за переустройством дикой безжизненной планеты, какой тогда была Аврора? Глэдис не знала – потому ли, что родилась на Солярии, или потому, что аврорцы не искали героев? В конце концов, первая экспедиция на Аврору состояла просто из землян.

Только в более поздних поколениях, удлиняя жизнь с помощью ухищрений биоинженерии, эти земляне стали аврорцами, и зачем бы аврорцам создавать героев из своих презренных предшественников?

Но поселенцы должны были иметь героев-землян. Они, вероятно, не так изменились. Постепенно они тоже изменятся, и тогда Илия будет забыт, но до тех пор…

Да, скорее всего, так. Может, половина живущих там приняла фамилию Бейли. Бедный Илия! Все толпятся на его плечах и в его тени. Бедный Илия… Милый Илия…

Она наконец уснула.

16

Сон был слишком тревожным, чтобы успокоить ее, привести в хорошее настроение. Она встала хмурая, сама не зная, почему, посмотрела на себя в зеркало и была поражена своей немолодой внешностью.

Дэниел, для которого Глэдис была человеком, независимо от возраста, внешности и настроения, сказал:

– Мадам…

Глэдис, чуть вздрогнув, прервала его:

– Пришел поселенец?

Она взглянула на часы и сделала быстрый жест, по которому Дэниел сразу же включил в комнате нагрев. День был холодным, вечер ожидался еще холоднее.

– Он здесь, мадам.

– Куда ты его провел?

– В большую гостиную, мадам, с ним Жискар, а домашние роботы поблизости.

– Надеюсь, они имеют представление, что он желает есть за ленчем и постараются выполнить его требования.

– Я уверен, мадам, что Жискар все устроит как надо.

Глэдис тоже была в этом уверена.

– Полагаю, он прошел карантин, прежде чем получить разрешение на посадку?

– Иначе не может быть, мадам.

– Все равно я надену перчатки и носовые фильтры.

Она вышла в ванную, рассеянно отметила, что вокруг нее были домашние роботы, и сделала знак, чтобы ей подали новые перчатки и фильтры. Каждый дом на Авроре имел свои разговорные знаки, и каждый хозяин культивировал их, учась давать их быстро и незаметно. Робот следовал этим почти невидимым приказам хозяина, словно читая его мысли. Следовательно, другой человек, не хозяин этого дома, мог приказать роботу только тщательно составленной речью.

Самое унизительное для хозяина – если домашний робот колеблется выполнить его приказ или, еще того хуже, выполнит его неправильно. Это означает, что либо человек, либо робот спутал знаки. Глэдис знала, что ошибка всегда была со стороны человека, но практически этого никто не хотел признавать. Робота отправляли на ненужный анализ, либо на продажу. Глэдис была уверена, что никогда не попадет в такую ранящую самолюбие ситуацию, но если бы сейчас ей не подали перчатки или носовые фильтры, она…

Она не кончила этой мысли; домашний ближайший робот принес ей то, что она хотела, точно и поспешно.

– Как он выглядит, Дэниел?

– Обычного роста и сложения, мадам.

– Я имею в виду его лицо.

Глупо было спрашивать. Если бы он имел хоть какое-то сходство с Илией Бейли, Дэниел сразу же заметил бы это и сказал ей.

– Трудно сказать, мадам. Оно не все видно.

– Что ты хочешь сказать? Он же не в маске?

– В известной степени – да, мадам. Его лицо покрыто волосами.

Она засмеялась.

– Как в исторических фильмах? Борода? – она сделала жест, показывающий пучок волос на подбородке и под носом.

– Больше, мадам. Половина лица закрыта волосами.

Глэдис широко раскрыла глаза и впервые почувствовала желание увидеть поселенца. Что же это за лицо, наполовину закрытое волосами? У аврорцев и вообще у космонитов было очень мало лицевых волос, и их уничтожали после подросткового возраста. Верхнюю губу никогда не трогали. Глэдис помнила, что ее муж, Сантирикс Гремионис, до брака носил тонкую полоску волос под носом. Они выглядели, как поставленные не на место брови, и она, как только уговорила себя взять Гремиониса в мужья, сразу же настояла, чтобы он вывел их. Он так и сделал почти без возражений, и сейчас она впервые подумала, что ему, наверное, было очень жаль усов. Она замечала впервые годы, как он часто проводил пальцем по верхней губе. Она считала это нервным жестом, и только теперь ей пришло в голову, что он бессознательно искал исчезнувшие усы.

Как выглядит человек с усами по всему лицу? Вроде медведя? Каково это ощущение? А если бы и у женщины были такие же волосы на лице? Она представила себе, как трудно целоваться такой паре, и громко рассмеялась. От ее раздраженности не осталось и следа.

Ей захотелось взглянуть на чудовище. В конце концов, бояться его нечего, даже если он животное как по лицу, так и по поведению. С ним нет ни одного робота – поселенцы хотели иметь общество без роботов – а ее окружают десятки. Монстр тут же будет обезврежен, стоит ему хотя бы возвысить голос в гневе. И она сказала:

– Отведи меня к нему, Дэниел.

17

Чудовище встало и сказало что-то вроде: «Добрый вечер, миледи».

– Добрый вечер, – рассеянно ответила Глэдис.

Она помнила, как трудно ей было понимать аврорское произношение Галактического Стандартного в те давно прошедшие времена, когда она приехала сюда с Солярии.

Акцент монстра был грубым и неуклюжим – но, может быть, ей так казалось с непривычки. Илия тоже, кажется, произносил некоторые буквы чуточку не так, но вообще говорил очень хорошо. Но ведь прошло два столетия, а этот поселенец даже не с Земли, а язык в изоляции очень меняется.

Но языковая проблема мало занимала Глэдис. Она уставилась на бороду.

Во всяком случае, эта борода не походила на те, что были на актерах в исторических фильмах. Те были кустистыми – клок тут, клок там, и выглядели клейкими и глянцевитыми. У поселенца же была совсем иная борода. Она густо и плотно покрывала щеки и подбородок, темно-коричневая, чуть светлее волос на голове и, по крайней мере, на два дюйма длиннее. Она не покрывала все лицо, лоб был голым, (за исключением бровей), такими же были нос и область под глазами. Верхняя губа тоже была голой, но на ней была тень, словно там начинали расти новые волосы. Было голое место и сразу же под нижней губой, но там меньше замечалась новая растительность. Поскольку обе губы были голыми, стало ясно, что целовать его, видимо, нетрудно. Она сказала, сознавая, что невежливо смотреть так пристально, но все-таки не сводя с него глаз:

– Мне кажется, вы убрали волосы вокруг рта.

– Да, мадам.

– Можно спросить, почему?

– Можно. Из гигиенических соображений. Не хочу, чтобы пища застревала в волосах.

– Вы их соскабливаете? Я вижу, они растут вновь.

– Я пользуюсь электробритвой. Это занимает всего пятнадцать секунд утром.

– А почему не депилятором?

– А вдруг я захочу снова отрастить их?

– Зачем?

– По эстетическим соображениям, миледи. Некоторым женщинам нравятся усы. А у меня красивые усы, когда я их отращиваю.

Она не сразу поняла слово «эстетических», оно прозвучало как-то вроде «аспидических». Но затем уловила смысл.

– Вы хотите сказать – эстетических соображений?

Он засмеялся, показав красивые белые зубы.

– Вы тоже чудно говорите, миледи.

Глэдис улыбнулась. Правильное произношение – дело местного общественного мнения.

– Вы бы послушали мой бывший солярианский акцент. Некоторые звуки там произносятся по-особому, никто, кроме соляриан, не может их правильно произнести.

– Меня, наверное, можно научить. Торговцы бывают везде и слышат всевозможные языковые искажения.

Она все еще смотрела на его бороду и, наконец, не в силах сдержать любопытства, протянула руку и коснулась левой стороны его лица. Тонкий пластик перчатки не мешал ощущению и казалось, что волосы мягкие и упругие.

– Приятные, – сказала она с явным удивлением.

– Польщен, – усмехнулся поселенец.

– Но я не могу держать вас здесь целый день. Вы сказали моим роботам, что бы вы хотели съесть?

– Миледи, я сказал им то же, что скажу сейчас вам – я ем, что дают. В прошлом году я побывал на многих мирах, там везде своя диета. Торговец учится есть все, лишь бы это не было ядовитым. Я предпочту аврорскую еду всему тому, что вы пытались бы сделать, имитируя еду Бейли-мира.

– Бейли-мир? – переспросила Глэдис.

– Назван по имени лидера первой экспедиции, Бена Бейли.

– Сына Илии Бейли?

– Да, – сказал поселенец и тут же сменил разговор, оглядев себя и сказав раздраженно: – Как ваши люди ухитряются носить такую скользкую одежду? Мечтаю влезть в свою собственную.

– Уверена, что ваша мечта скоро исполнится. А пока прошу вас к ленчу. Мне сказали, что вас зовут Бейли, как и вашу планету.

– Ничего удивительного. Это самое уважаемое имя на планете. Меня зовут Диджи Бейли.

Они прошли в столовую. Жискар шел впереди, Дэниел сзади них, и каждый занял свою постоянную нишу. Другие роботы уже стояли в нишах, а два появились для обслуживания. Комната была освещена солнцем, стены оживлены декорациями. Стол был накрыт, от еды шел соблазнительный запах. Поселенец принюхался и удовлетворенно вздохнул.

– Не думаю, что мне будет трудно есть аврорскую пищу. Где вы позволите мне сесть, миледи?

– Не сядете ли вы сюда, сэр? – тут же спросил робот.

Поселенец сел первым, как полагалось гостю, затем села Глэдис.

– Я не знаю терминологических особенностей вашего мира, поэтому вы извините меня, если мой вопрос покажется вам обидным: разве Диджи не женское имя?

– Отнюдь, – чуть напыщенно ответил поселенец. – Да и в любом случае это не имя, а два инициала: Д и Ж.

– О, – облегченно сказала Глэдис. – Д.Ж.Бейли. Простите мое любопытство, что означают эти инициалы?

– Пожалуйста. Вон Д, – он показал пальцем в сторону одной ниши, – а вон там, я думаю, Ж, – он показал на другую.

– Не хотите же вы сказать…

– Именно это и хочу. Мое имя Дэниел Жискар Бейли. Во всех поколениях моей семьи всегда был хотя бы один Дэниел и один Жискар. Я был последним, шестым ребенком, но первым мальчиком. Моя мать решила, что достаточно и одного сына, и дала мне оба имени. Но Дэниел Жискар Бейли было слишком большим грузом для меня, и я предпочел называться Диджи, и буду рад, если и вы будете так называть меня. – Он добродушно улыбнулся. – Я первый носитель обоих имен и первый, увидевший оригиналы.

– Но почему эти имена?

– Согласно семейной истории, это идея Илии Бейли, Предка. Ему была предоставлена честь дать имена своим внукам, и он назвал старшего Дэниелом, а второго – Жискаром. Он настаивал на этом, и это стало традицией.

– А дочери?

– Традиционное имя из поколения в поколение – Джезебел, Джесси. Так звали жену Илии.

– Я знаю.

– Но нет ни… – он сосредоточил внимание на блюде, поставленном перед ним. – Будь я дома, я сказал бы, что это жареная свинина в арахисовом соусе.

– На самом деле это овощное блюдо. Вы, кажется, хотели сказать, что в семье не было ни одной Глэдис?

– Не было, – спокойно сказал Диджи – Единственное объяснение этому, что первая Джесси возражала, но я с ним не согласен. Жена Илии никогда не была на Бейли-мире, не уезжала с Земли. Как она могла возражать? Нет, мне совершенно ясно, что Предок не хотел другой Глэдис. Никаких имитаций, никаких копий, никаких претензий. Глэдис одна. Единственная. И он просил также, чтобы не было Илий.

– Я думаю, ваш предок в последние годы жизни старался быть неэмоциональным, как Дэниел, но в душе всегда был романтиком. Он мог бы допустить существование других Илий и Глэдис. Я бы не обиделась, его жена, наверное, тоже. – Она принужденно засмеялась. Кусок не лез ей в горло.

– Все это кажется таким нереальным. Предок – практически древняя история. Я его потомок в седьмом колене, а вот сижу с женщиной, которая знала его еще молодым.

– Я его, в сущности, не знала, – сказала Глэдис, глядя в тарелку. – Я виделась с ним, и то на короткое время, три раза за семь лет.

– Я знаю. Сын Предка, Бен, написал его биографию, это стало литературной классикой на Бейли-мире. Даже я ее читал.

– Да? Я не читала, даже не знала, что она существует. И что… что там про меня?

Диджи усмехнулся.

– Ничего такого, против чего вы могли бы возражать. Вы там – что надо. Но не в этом дело. Меня потрясло, что мы здесь, с вами, через семь поколений. Сколько вам лет, миледи? Прилично ли задавать вам такой вопрос?

– Не знаю, прилично ли, но я не возражаю. Мне 235 Стандартных Галактических лет. Двадцать три с половиной десятилетия.

– А выглядите вы, словно вам нет и пятидесяти. Предок умер восьмидесяти двух, он был очень стар. Мне тридцать девять, а когда я умру, вы еще будете живы…

– Да, если ничего не случится.

– И проживете еще пять десятилетий…

– Вы завидуете мне, Диджи? – спросила Глэдис с легким оттенком горечи.

– Вы завидуете, что я пережила Илию больше чем на полтора столетия и осуждена пережить его еще на столетие?

– Конечно, завидую! Еще бы! Я бы не прочь прожить несколько столетий, если бы не создал этим дурной пример народу Бейли-мира. Я не хотел бы, чтобы они жили так долго. Замедлился бы шаг истории и интеллектуальное развитие. И правительство осталось бы у власти слишком долго. Бейли-мир погрузился бы в консерватизм и застой… как ваш мир.

Глэдис вздернула подбородок.

– Аврора в полном порядке.

– Я говорю о ВАШЕМ мире. О Солярии.

– Солярия не мой мир, – твердо сказала Глэдис.

– Надеюсь, что это не так. Я пришел к вам именно потому, что считал Солярию вашим миром.

– В таком случае вы напрасно тратили время.

– Но вы родились на Солярии и жили там какое-то время?

– Я жила там первые тридцать лет.

– Тогда вы достаточно солярианка, чтобы помочь мне в важном деле.

– Я НЕ солярианка, несмотря на ваше так называемое важное дело.

– Это дело войны и мира, если в ы считаете это важным. Внешние Миры стоят перед лицом войны с Поселенческими Мирами, и это будет скверно для всех. И от вас, миледи, зависит предупредить эту войну и обеспечить мир.

18

Еда закончилась, и Глэдис обнаружила, что смотрит на Диджи с холодной яростью.

Она спокойно жила последние два столетия, оттолкнувшись от сложностей жизни. Постепенно она забыла свои беды на Солярии, трудности привыкания к Авроре. Ей удалось похоронить, и очень глубоко, боль двух убийств и два экстаза необычной любви – с роботом и землянином и пройти мимо всего этого. Затем она долго и спокойно жила в браке, имела двух детей, занималась своим прикладным искусством. Сначала ушли дети, потом муж, и скоро она, вероятно, оставит свою работу. И останется одна с роботами, довольная или покорившаяся, жизнь ее покатится спокойно и без событий к своему концу, такому тихому, что она, наверное, и не заметит, как этот конец придет.

Так она желала. Но что же случилось?

Все началось с прошлого вечера, когда она напрасно искала в небе солнце Солярии, которого там не было. И эта глупость как бы вызвала прошлое, то прошлое, что должно было оставаться мертвым, и взорвала мыльный пузырь, который она создала вокруг себя.

Имя Илии Бейли, самое болезненно-радостное воспоминание, которое она так старательно прятала подальше, вдруг повторилось снова и снова.

Затем ее принудили иметь дело с человеком, ошибочно посчитавшим себя потомком Илии, и вот теперь с другим, который в самом деле его потомок. И, наконец, перед ней поставили проблемы и ответственность, подобные тем, какие мучили самого Илию в различных ситуациях.

Но должна ли она стать Илией по форме, не имея ни его таланта, ни его жестокой решимости выполнить свой долг любой ценой?

Что она сделала, чтобы заслужить это? Она чувствовала, как под покровом жалости к себе в ней тлеет ярость. Это несправедливо. Никто не имеет права наваливать на нее ответственность вопреки ее воле. Она сказала, стараясь говорить ровным тоном:

– Почему вы настаиваете, что я солярианка, когда я говорю вам обратное?

Диджи казалось, нисколько не смутил ее холодный тон.

– Миледи, я не ЗАСТАВЛЯЮ вас быть солярианкой. Я только указываю, что вы родились и прожили какое-то время на Солярии, значит, вас можно считать солярианкой. Вы знаете, что Солярия покинута?

– Да, я слышала.

– И на вас это никак не подействовало?

– Я не солярианка уже два столетия.

– Это не ответ. Даже уроженец Авроры может быть опечален смертью планеты-сестры. А как вы?

– Мне все равно, – ледяным тоном ответила Глэдис. – Почему это вас интересует?

– Сейчас объясню. Мы – я имею в виду торговцев Поселенческих Миров – заинтересованы, потому что надо делать дело и получать прибыли, чтобы заработать планету. Солярия – благоустроенный комфортабельный мир, вы, космониты, похоже, в нем не нуждаетесь, почему бы нам не заселить его?

– Потому что он не ваш.

– Что значит «не ваш», мадам? Разве Аврора имеет на него больше прав, чем Бейли-мир? Разве мы не можем предположить, что пустая планета принадлежит тому, кто хочет заселить ее?

– Так вы ее заселили?

– Нет, потому что она не пустая.

– Вы хотите сказать, что не все соляриане ушли с нее? – быстро спросила Глэдис.

Диджи широко улыбнулся.

– Вас задевает эта мысль, хотя вы и аврорианка.

Глэдис снова нахмурилась.

– Ответьте на мой вопрос.

Диджи пожал плечами.

– На Солярии было всего пять тысяч жителей перед тем, как они ее покинули – по нашим оценкам. Население уменьшалось с каждым годом. Но пусть пять тысяч – как мы можем быть уверены, что ушли все? Но не в этом дело. Даже если все соляриане ушли, планета не опустела. Там осталось двести миллионов, если не больше, роботов, бесхозных роботов, среди которых есть самые современные. Можно предположить, что соляриане взяли сколько-то роботов с собой. Трудно представить себе космонитов вообще без роботов (он с улыбкой оглядел ниши с роботами), однако они не могли взять по сорок тысяч роботов на каждого.

– Ну, поскольку ваши Поселенческие Миры полностью чисты от роботов, и так будет продолжаться, вы, стало быть, не можете заселить Солярию.

– Правильно. Но только пока роботы не исчезнут, а уж об этом мы, торговцы, позаботимся.

– Каким образом?

– Мы не хотим общества с роботами, но это не значит, что мы не можем иметь с ними дела. У нас нет суеверного страха перед ними. Мы точно знаем, что робототехнические общества идут к застою. Космониты довольно ясно показали нам это. Но если они так глупы, что желают иметь такое общество, мы прекрасно можем продавать им роботов по хорошей цене.

– Вы в этом уверены.

– Уверен. Они будут рады элегантным моделям солярианского производства. Всем известно, что соляриане были ведущими конструкторами роботов в Галактике, хотя покойный доктор Фастальф и считался непревзойденным в этой области, но только на Авроре. К тому же, даже если мы назначим солидную цену за роботов, она все равно будет ниже себестоимости, так что в выгоде будут и космониты и торговцы – вот секрет удачной торговли.

– Космониты не захотят покупать роботов у поселенцев, – с явным презрением сказала Глэдис.

Диджи имел привычку торговца не обращать внимания на такие пустяки, как злость и презрение. Значение имел только бизнес.

– Еще как захотят! Предложить им самых современных роботов за полцены – зачем им отказываться? Вы даже удивитесь, насколько несущественны для бизнеса идеологические вопросы.

– Я думаю, удивляться придется вам. Попробуйте продать своих роботов – и увидите.

– Я бы продал, миледи, кабы они у меня были. Но их нет.

– Почему нет?

– Не удалось взять. Два торговых корабля по отдельности высадились на Солярии. Каждый мог загрузить штук двадцать пять роботов. Если бы им это удалось, весь торговый флот двинулся бы за ними, и мы продолжали бы делать дело не один десяток лет, а потом заселили бы планету.

– Но им, значит, не удалось. Почему?

– Потому что оба корабля были уничтожены на поверхности планеты и, как мы слышали, погибли оба экипажа.

– Подвело оборудование?

– Нет. Оба приземлились нормально, без повреждений. В своих последних передачах они сообщили, что приближаются космониты – то ли соляриане, то ли с других Внешних Миров, мы не знаем. Мы могли только предположить, что космониты напали без предупреждения.

– Этого не может быть.

– Так уж и не может?

– Конечно. Какие у них причины?

– Я бы сказал – держать нас подальше от планеты.

– Если бы они этого желали, они просто сказали бы, что планета занята.

– А может, им хотелось убить нескольких поселенцев? Во всяком случае, у нас многие так и думают и настаивают на посылке на Солярию нескольких военных кораблей и устройстве там военной базы.

– Это опасно.

– Вот именно. Это поведет к войне. Некоторые наши драчуны рвутся к ней. Может, есть такие и среди космонитов, вот они и уничтожили два корабля, чтобы спровоцировать войну.

Глэдис была ошеломлена. В программах новостей не было и намека на напряженные отношения между космонитами и поселенцами.

– Конечно, поговорить об этом следует. Ваш народ обращался к Федерации Внешних Миров?

– Обращались, но через незначительное лицо. Мы также обращались к Совету Авроры.

– И что?

– Космониты все отрицают. Они намекают, что потенциальная прибыль от торговли солярианскими роботами так высока, что торговцы, заинтересованные только в деньгах (словно сами космониты не нуждаются в них), передрались между собой. Похоже, они хотят убедить нас, что наши корабли сами уничтожили друг друга, поскольку каждый хотел сохранить монополию торговли для своего мира.

– Значит, корабли были с разных планет?

– Да.

– А вы не думаете, что они и в самом деле передрались?

– Не думаю, хотя такая вещь возможна. Прямых конфликтов между Поселенческими Мирами не было, но споры бывали, и все проходили через арбитраж Земли. Но, конечно, Поселенческие Миры могут и не поддержать друг друга, когда в игре торговля на миллиарды. Вот почему война для нас – не слишком хорошая идея, и надо как-то остудить слишком горячие головы. Вот мы и подошли к сути.

– Кто мы?

– Вы и я. Меня попросили съездить на Солярию и по возможности выяснить, что там случилось. У меня один корабль, вооруженный, но без тяжелого вооружения.

– И вас тоже могут уничтожить.

– Могут. Но мой корабль, по крайней мере, не будет захвачен врасплох. Кстати, я не из гипервизионных героев и постараюсь уменьшить шансы на уничтожение. Мне пришло в голову, что одной из неудач проникновения поселенцев на Солярию, является наше полное незнание этой планеты. И, значит, полезно было бы иметь с собой кого-то, кто знает этот мир – солярианина, короче говоря.

– Вы имеете в виду – МЕНЯ?

– Именно, миледи.

– Почему МЕНЯ?

– Я думаю, вам и так ясно, миледи. Соляриане, покинув планету, ушли неизвестно куда. Если там кто-то остался – это враги. На других Внешних Мирах нет никого солярианского происхождения, кроме вас. Вы единственная солярианка, подходящая мне, единственная во всей Галактике. Вы мне и нужны и должны ехать со мной.

– Ошибаетесь, поселенец. Может, я для вас единственная подходящая, но вы мне не подходите. Я не намерена ехать с вами, и вы меня не заставите. Я окружена роботами. Один шаг – и вы будете обезоружены, а при сопротивлении можете и пострадать.

– У меня нет намерения действовать силой. Вы должны ехать добровольно. Ведь дело идет о предотвращении войны.

– Это забота правительства, моего и вашего. Я отказываюсь что-нибудь делать. Я – частное лицо.

– Вы обязаны сделать это для вашего мира. В случае войны пострадаем не только мы, но и Аврора.

– Я тоже не из гипервизионных героев.

– Тогда вы обязаны мне.

– Вы спятили. Я вам ничем не обязана.

Диджи только улыбнулся.

– Лично мне как индивидууму вы ни чем не обязаны. Но у вас большой долг передо мной, как перед потомком Илии Бейли.

Глэдис замерла, глядя на бородатого монстра. Как она могла забыть, кто он?

– Нет, – наконец выговорила она.

– ДА, – с силой сказал Диджи – Два раза Предок сделал для вас больше, чем вы когда-либо могли бы оплатить. Его нет здесь, чтобы потребовать уплаты хотя бы части долга, но я унаследовал это его право.

Глэдис сказала в отчаянии:

– Но что я могу сделать для вас, если поеду?

– Там увидим. Вы поедете?

Глэдис хотелось отказаться. Но не для этого ли Илия снова вошел в ее жизнь за последние сутки? Может ли она отказать, если это немыслимое требование предъявлено ей от его имени?

– Но Совет не позволит мне ехать с вами. Ни один аврорец не сядет на поселенческий корабль.

– Миледи, вы живете на Авроре два столетия и думаете, что аврорцы считают вас своей. Нет, для них вы все еще солярианка. Они отпустят вас.

– Нет, – сказала Глэдис. Сердце ее сильно забилось, руки покрылись гусиной кожей. Он прав. Амадейро, например, считает ее солярианкой. И все-таки она повторила, стараясь уверить себя: – Нет, не пустят.

– Пустят, – возразил Диджи – Ведь кто-то из вашего Совета приходил к вам и просил принять меня?

– Он просил меня только сообщить о нашем с вами разговоре, и я это сделаю.

– Если они хотели, чтобы вы шпионили за мной в своем собственном доме, то сочтут даже более полезным, чтобы вы шпионили за мной на Солярии. – Он подождал ответа и, не получив его, продолжил с легкой усталостью: – Миледи, если вы откажите, у меня нет сил заставить вас. Но Совет вас заставит. Только я не хочу этого. Предок не хотел бы этого, будь он здесь. Он хотел бы, чтобы вы поехали со мной только из благодарности к нему и не по какой иной причине. Миледи, Предок работал для вас в исключительно трудных условиях. Неужели вы не захотите поработать ради его памяти?

Сердце Глэдис упало. Она знала, что не может сопротивляться.

– Я никуда не могу ехать без роботов.

– Я на это и не рассчитывал. – Он снова ухмыльнулся. – Почему бы вам не взять моих двух тезок? Или вам нужно больше?

Глэдис посмотрела на Дэниела. Он стоял неподвижно. Посмотрела на Жискара – то же самое. А затем ей показалось, что как раз в этот момент голова Жискара чуть заметно кивнула.

Она должна была верить ему.

И она сказала:

– Ладно, я поеду с вами. С этими двумя роботами. Больше не нужно.

Часть вторая

Солярия

V. Покинутая планета

19

Пятый раз в жизни Глэдис оказалась на корабле. Сейчас она не могла вспомнить, когда они с Сантириксом поехали на планету Евтерпу ради ее прославленных лесов, которые считались несравненными, особенно в романтическом сиянии спутника планеты Джемстауна.

Лес действительно был пышным, зеленым. Деревья были посажены правильными рядами, животный мир тщательно отобран по цвету и красоте. Там не было ни ядовитых, ни каких-либо неприятных созданий.

Спутник был близок к планете и сиял, как бриллиантовая брошь. Он блестел, подымаясь к зениту, и тускнел, спускаясь к горизонту. Человек очарованно следил за ним в первую ночь, во вторую – с чуть меньшим удовольствием, в третью – с неопределенным раздражением, предполагая, что в первые ночи небо было чище и ошибаясь при этом. Местные жители никогда на спутник не смотрели, но громко восхваляли – перед туристами, конечно.

В общем-то Глэдис была довольна поездкой, но еще больше радовалась возвращению на Аврору и решила, что больше путешествовать не будет, разве что в случае крайней необходимости. Подумать только, это было по меньшей мере сто лет назад!

Какое-то время она жила в страхе, что ее муж будет настаивать на следующей поездке, но он ни разу не заговорил об этом. Видимо, он пришел к тому же решению и, возможно, тоже боялся, что она захочет отправиться в путешествие.

В этом не было ничего необычного. Аврорцы – да и вообще космониты – предпочитали оставаться дома. Их планеты, их дома были достаточно комфортабельны и, в конце концов, что может быть лучше, когда о вас заботятся ваши собственные роботы, понимающие каждый ваш сигнал, и вам даже не надо говорить о своих желаниях?

Она съежилась. Что имел в виду Диджи, когда говорил об упадке роботехнического общества?

Но вот она снова в космосе и на земном корабле. Она мало что видела на нем, но то, что она видела, ей страшно не понравилось. Тут, кажется, ничего не было, кроме прямых линий, острых углов и гладкой поверхности. Все «лишнее», видимо, исключалось, словно может существовать одна только функциональность. Хотя она и не знала назначения того или иного предмета на корабле, она чувствовала, что от него больше ничего не требуется, что ничто не может вмешиваться в кратчайшее расстояние между двумя точками.

На всех аврорских и вообще космонитских вещах все было многослойным. Основой была функциональность – если не считать чистого орнамента – но поверх шло то, что удовлетворяло глаз и чувства, а поверх этого нечто, удовлетворяющее дух. Насколько же это было лучше!

Это представляло такое изобилие человеческого творчества, что космониты просто не могли жить в неукрашенной Вселенной, и разве это плохо? Неужели будущее принадлежит повсеместной геометрии? Или поселенцы просто еще не усвоили сладости жизни?

Но если в жизни так много сладости, почему же ей, Глэдис, так мало досталось?

Ей нечего было делать на борту, кроме как размышлять над такими вопросами и отвечать на них себе самой. Этот Диджи, варварский потомок Илии, вбил их ей в голову своим спокойным утверждением, что Внешние Миры умирают, хотя и сам видел даже за короткое время пребывания на Авроре, что планета находится в полном здравии и безопасности.

Она попыталась отвлечься от своих мыслей голофильмами, которыми ее снабдили, с умеренным любопытством следила, как события торопливо следовали одно за другим (все фильмы были приключенческими), оставляя мало времени для разговора и еще меньше для мысли и радости. Очень похоже на их изделия.

Диджи вошел в середине одного такого фильма. Его приход не был для нее неожиданностью, роботы предупредили ее и не пустили бы его, если бы она не была расположена его принять. Дэниел вошел с ним.

– Ну, как вы тут? – спросил Диджи и, когда она дотронулась до контакта и изображение исчезло, добавил: – Не выключайте, я посмотрю вместе с вами.

– Не обязательно. С меня хватит.

– Вам тут удобно?

– Не очень. И… изолированно.

– Простите. Но и я был изолирован на Авроре. Моим людям не разрешили выйти вместе со мной.

– И теперь вы берете реванш?

– Отнюдь. Во-первых, я позволил вам взять с собой двух роботов по вашему выбору. Во-вторых, дело не во мне, а в моем экипаже. Они не любят космонитов и роботов. Но почему вы недовольны? Эта изоляция уменьшает ваш страх перед заразой.

– Может, я уже слишком стара, чтобы бояться заразы. Я часто думаю, что прожила уже достаточно долго. К тому же у меня есть перчатки, носовые фильтры и, если понадобится, маска. И я сомневаюсь, что вы захотели бы прикоснуться ко мне.

– И никто другой не захочет, – сказал он неожиданно угрюмо, и его рука коснулась какого-то предмета на правом бедре.

Ее глаза проследили за этим движением.

– Что это?

Он улыбнулся.

– Оружие, – сказал он и вытащил его, держа за рукоятку.

Прямо перед Глэдис был тонкий цилиндр сантиметров пятнадцати длиной. В нем не было никакого видимого отверстия.

– Это убивает людей? – она протянула руку к цилиндру.

Диджи быстро отвел его назад.

– Никогда не тянитесь к чужому оружию, миледи. Это не просто дурной тон – хуже, потому что поселенцы привыкли сильно реагировать на такой жест, и вы можете пострадать.

Глэдис, широко раскрыв глаза, убрала руки за спину.

– Не угрожайте, Диджи. Дэниел не имеет чувства юмора в этом отношении. На Авроре не найдется такого варвара, кто носил бы оружие, – сказала она.

– Видите ли, у нас нет роботов, чтобы защищать нас. И этот аппарат не убивает. В каком-то смысле он делает худшее. Он производит вибрацию, которая стимулирует нервные окончания, ответственные за чувство боли. Он вредит много сильнее, чем вы можете себе представить. Никто добровольно не согласится испытать это второй раз, и те, кто носит такое оружие, редко применяют его. Мы называем его нейтронным хлыстом.

– Отвратительно! У нас роботы, но они никогда не причиняют никому вреда, разве что в крайнем случае, и то вред минимальный.

Диджи пожал плечами:

– Это звучит весьма цивилизованно, но лучше немного боли, немного убийства, чем распад души, вызываемый роботами. Кстати, нейронный хлыст не предназначен для убийства, а у вашего народа на космических кораблях есть оружие, которое может вызвать массовую смерть и разрушение.

– Потому что мы воевали на заре нашей истории, когда наследство Земли было еще сильно в нас, но потом мы научились лучшему.

– Вы пользовались этим оружием на Земле и после.

– Это… – начала она, но закрыла рот.

Диджи кивнул.

– Я знаю. Вы собирались сказать: «Это другое дело». Подумайте об этом, миледи, и не удивляйтесь, что моя команда не любит космонитов. И я н е люблю. Но вы нужны мне, миледи, поэтому я отгоняю свои эмоции.

– Как я могу быть полезной вам?

– Вы солярианка.

– Вы упорно твердите это. Прошло больше двух столетий. Я не знаю, какова теперь Солярия. И ничего не знаю о ней. Каков был Бейли-мир два столетия назад?

– Он не существовал тогда, но Солярия существовала, и я надеюсь, что вы вспомните что-нибудь полезное.

Он встал, поклонился с насмешливой вежливостью, и вышел.

20

Некоторое время Глэдис молчала, потом сказала:

– А он не слишком вежлив, верно?

– Мадам Глэдис, – сказал Дэниел. – Поселенец явно в напряжении. Он идет к планете, где погибли два корабля и убиты их экипажи. Он и его экипаж идут к большой опасности.

– Ты всегда защищаешь любое человеческое существо, Дэниел, – запальчиво сказала Глэдис. – Опасность и для меня тоже, и я не хотела бы с ней встречаться, но это не заставляет меня грубить.

Дэниел не ответил.

– Ну, может и заставляет. Я была чуточку груба?

– Я думаю, поселенец не обиделся. Могу я посоветовать вам, мадам, приготовиться ко сну? Уже поздно.

– Ладно, я лягу, но вряд ли усну.

– Друг Жискар уверяет меня, что вы уснете, мадам, а он обычно бывает прав в таких вещах.

И она в самом деле уснула.

21

Дэниел и Жискар стояли в темноте в каюте Глэдис.

– Она крепко спит, друг Дэниел, и ей нужен отдых. Впереди опасное путешествие.

– Мне кажется, друг Жискар, что она согласилась ехать под твоим влиянием. У тебя, видимо, были причины.

– Друг Дэниел, мы так мало знаем о природе кризиса, стоящего теперь перед Галактикой, что мы просто не можем отказаться от действий, которые могут расширить наши знания. Мы должны узнать, что происходит на Солярии, и единственный способ – устроить так, чтобы мадам Глэдис поехала туда. Что касается влияния, то это почти не требовало усилий. Несмотря на ее заявление, она жаждала поехать. Ее переполняло желание увидеть Солярию. Это была внутренняя боль, которая не прекратится, пока мадам не побывает там.

– Если ты говоришь, то так оно и есть, но меня это удивляет. Она часто давала понять, что была несчастной на Солярии, что она полностью адаптировалась на Авроре и никогда не желала вернуться.

– Да, и это тоже. В ее мозгу совершенно ясно существовали оба чувства. Я не раз наблюдал в человеческих мозгах одновременное существование двух противоположных эмоций.

– Вроде бы нелогично.

– Согласен, и могу только заключить, что люди не всегда и не во всех отношениях логичны. Вероятно, это одна из причин, по которой так трудно разработать Законы поведения человека. В случае мадам Глэдис я время от времени замечал ее желание увидеть Солярию. Обычно оно было хорошо скрыто, затемнено куда более интенсивной антипатией, которую она тоже чувствует к этой планете. Когда стало известно, что Солярия покинута своим народом, чувства мадам Глэдис изменились.

– Почему? Какое отношение имеет это событие к юношеским переживаниям мадам Глэдис, породившей эту антипатию? Если ее желание увидеть этот мир сдерживалось в течение двух столетий, когда там было развитое общество, почему же это сдерживающее начало ушло, как только планета стала покинутой, и ей вдруг захотелось увидеть ее? Мир, ставший для нее совсем чужим?

– Не могу объяснить, друг Дэниел. Чем больше я собираю знаний о человеческом мозге, тем в большее отчаяние прихожу, что не способен понять его. Не такое уж это счастье – заглядывать в мозг, и я часто завидую твоей простоте контролируемого поведения, исходящей из твоей неспособности видеть под поверхностью.

– Но у тебя есть предположительное объяснение? – настаивал Дэниел.

– Полагаю, она огорчена опустошением планеты. Она дезертировала оттуда два столетия назад…

– Она была вынуждена уехать.

– Теперь ей кажется, что она дезертировала, и я думаю, она считает, что подала дурной пример: если бы она там осталась, то и другие не уехали бы и планета была бы теперь населена и счастлива. Поскольку я не могу читать ее мысли, я отталкиваюсь, может и неправильно, только от ее эмоций.

– Но она же не могла подать дурной пример, друг Жискар. Прошло два столетия с тех пор, как она уехала и, значит, не может быть никакой связи между столь разными по времени событиями.

– Согласен, но люди иногда находят удовольствие в том, чтобы питать болезненные эмоции, порицать себя без оснований и даже вопреки им. Во всяком случае, мадам Глэдис чувствовала такое острое желание вернуться, что было необходимо лишь ослабить сдерживающий эффект, под действием которого она могла бы отказаться ехать. Это потребовало простейшего прикосновения. Я чувствовал, что ей необходимо приехать, потому что это означало, что поедем и мы, но у меня неприятное ощущение, что невыгодных сторон, возможно, будет больше, чем пользы.

– В каком смысле, друг Жискар?

– Совет был рад отправить мадам с поселенцами. Не означает ли это, что ее желательно было удалить с Авроры на критический период, пока подготавливается падение Земли и Поселенческих Миров?

Дэниел, видимо, обдумывал это положение, потому что сделал длительную паузу, а затем сказал:

– А зачем, по-твоему, нужно отсутствовать мадам Глэдис?

– Не могу решить, друг Дэниел. Хотел бы услышать твое мнение.

– Я не думал об этом.

– Ну, так подумай сейчас.

Будь Жискар человеком, эта просьба прозвучала бы приказом.

Последовала еще более долгая пауза.

– Друг Жискар, до появления доктора Мандамуса в доме мадам Глэдис, она никогда не выказывала интереса к международным делам. Она была другом доктора Фастальфа и Илии Бейли, но эта дружба была личным чувством и не имела идеологической основы. И оба они ушли от нас. Она терпеть не могла – и взаимно – доктора Амадейро, но это тоже личное дело. Эта антипатия существует два столетия, но в ней нет ничего материального: просто оба ненавидят друг друга. У доктора Амадейро, имеющего теперь доминирующее влияние в Совете, нет оснований бояться мадам Глэдис или беспокоиться о том, чтобы удалить ее.

– Ты забыл, что удаляя мадам Глэдис, он удаляет и нас. Он уверен, что мадам Глэдис не уедет без нас, так что, может, он НАС считает опасными?

– В течение нашего существования, друг Жискар, мы никогда не давали доктору Амадейро повода опасаться нас. Чего ради он будет бояться нас? Он не знает о твоих способностях и о том, как ты пользуешься ими. Зачем ему удалять нас на время с Авроры?

– На время? Почему ты думаешь, что он планирует временное удаление? Вполне может быть, что он знает больше поселенца о беде на Солярии и знает также, что поселенец и его экипаж будут уничтожены, а с ними мадам Глэдис и мы с тобой. Может, главная его цель – уничтожение поселенческого корабля, а конец друга доктора Фастальфа и роботов доктора Фастальфа – дополнительная премия.

– Но он не пошел бы на риск войны с Поселенческими Мирами, а такое может произойти, если корабль поселенца будет уничтожен. Минутное удовольствие от нашей гибели не стоит риска.

– А не может так быть, друг Дэниел, что доктор Амадейро как раз и имеет в виду войну и считает, что никакого риска нет?

– Нет, друг Жискар, это неразумно. В войне, развязанной при существующих условиях, поселенцы могут победить. Они более рассеяны по Галактике и поэтому могут успешно применять тактику молниеносного удара. Им почти нечего терять в их примитивных мирах, в то время как космониты теряют многое в своих уютных, высокоорганизованных планетах. Если поселенцы предложат уничтожить один из своих миров в обмен на уничтожение одного космонитского, космониты сразу же сдадутся.

– Но будет ли такая война происходить при существующих условиях? Что, если у космонитов есть новое оружие, которое быстро уничтожит Поселенческие Миры? Может, это и есть кризис, перед которым мы сейчас стоим?

– В этом случае, друг Жискар, победу легче и эффективнее завоевать во внезапной атаке. Зачем идти на подстрекательство к войне, чтобы поселенцы начали ее неожиданным рейдом на Внешние Миры, несущим большие убытки?

– Может, космонитам нужно испытать оружие, и уничтожение ряда кораблей на Солярии является проверкой.

– Космониты должны быть более изобретательными и найти другой метод, который НЕ выдаст тайны существования нового оружия.

Настала очередь Жискара задуматься.

– Ну, ладно, друг Дэниел, как ты объяснишь это наше путешествие? Как ты объяснишь желание – и очень горячее – чтобы мы сопровождали поселенца? Поселенец сказал, что Совет ПРИКАЖЕТ мадам Глэдис ехать, и так оно и вышло.

– Я не думал над этим.

– Ну, так подумай сейчас.

– Подумаю.

Молчание затянулось, но Жискар терпеливо ждал. Наконец Дэниел медленно заговорил, словно прокладывая путь по незнакомым улицам мысли:

– Я не думаю, что Бейли-мир или любой другой Поселенческий Мир имеет право захватить роботов, принадлежащих Солярии. Пусть сами соляриане ушли или, быть может, вымерли, все равно Солярия остается Внешним Миром, даже если она и не заселена. Остальные сорок девять Внешних Миров наверняка рассуждают так. И прежде всего так должна рассуждать Аврора, если она хочет управлять ситуацией.

– Значит, ты считаешь, что уничтожение двух поселенческих кораблей было способом космонитов утвердить свою собственность на Солярии?

– Нет. Аврора, если она хочет управлять ситуацией, не пошла бы по этому пути. Аврора, главная сила космонитов, просто объявила бы, что Солярия, пустая она или нет, недоступна для поселенческих кораблей, и угрожала бы репрессиями любому поселенческому кораблю, вошедшему в планетарную систему Солярии. И поставила бы заслон из кораблей и наблюдательных станций вокруг этой планетной системы. Но не было ни такого предупреждения, ни таких действий. Зачем уничтожать корабли, которые было так легко сразу же отогнать?

– Но корабли БЫЛИ уничтожены, друг Дэниел. Не хочешь ли ты пользоваться нелогичностью человеческого мозга для объяснения?

– Пока нет. Давай примем это уничтожение, как факт. Посмотрим на последствия. Капитан поселенческого корабля, приближающегося к Авроре, просит разрешения приблизиться и обсудить с Советом ситуацию, настаивает, чтобы гражданка Авроры ехала с ним расследовать события на Солярии, и Совет на все соглашается. Если уничтожение кораблей без предупреждения – слишком сильное действие для Авроры, то трусливое соглашение с поселенческим капитаном – слишком слабое действие. Аврора как бы готова сделать все, что угодно, лишь бы предупредить возможность войны.

– Да, – сказал Жискар, – я думаю, это возможный путь интерпретации события. Но что дальше?

– По-моему, Внешние Миры еще не так слабы, чтобы вести себя с такой угодливостью. Даже будь они слабы, гордость многих столетий главенства удержала бы их от таких действий. Тут не слабость, а что-то другое. Я уже говорил, что они не могут намеренно провоцировать войну. Больше похоже на то, что они тянут время.

– До чего, друг Дэниел?

– Они хотят уничтожить поселенцев, но еще не готовы к этому. Они дали этому поселенцу, что он просил, чтобы избежать войны до тех пор, пока они будут готовы сражаться на своих условиях. Я только удивляюсь, что с нами не послали аврорский военный корабль. Если мой анализ правилен, а я думаю, что это так, то Аврора ни при чем к событиям на Солярии. Она не пошла бы на этот булавочный укол, который только насторожил поселенцев, пока не готова на нечто опустошительное.

– Как же расценивать этот «булавочный укол»?

– Мы, наверное, узнаем это, когда высадимся на Солярии. Вероятно, это интересует также и Аврору, и поселенцев, и это вторая причина, почему они так охотно сотрудничают с капитаном и даже позволили мадам Глэдис сопровождать его.

Жискар долго молчал.

– А что за таинственное опустошение они планировали? – спросил он наконец.

– Раньше мы говорили о кризисе, исходящем из плана космонитов уничтожить Землю, но теперь мы говорим «Земля» в общем смысле, включая всех землян и их потомков на Поселенческих Мирах. Однако, если мы всерьез подозреваем подготовку к разрушительному удару, который позволит космонитам разом избавиться от врагов, мы, вероятно, можем улучшить нашу точку зрения. Следовательно, они не планируют ударить по одному Поселенческому Миру: эти миры разбросаны, и оставшиеся быстро нанесут ответный удар. Не могут они также ударить по нескольким или по всем Поселенческим Мирам: их слишком много, и они раскиданы. Все удары вряд ли могут быть удачными, и уцелевшие миры яростно бросятся уничтожать Внешние Миры.

– Значит, ты предполагаешь, друг Дэниел, что удар будет нанесен самой Земле?

– Да. На Земле живет основная масса короткоживущих существ. Она – постоянный источник эмигрантов на Поселенческие Миры и для основания новых миров и почитаемая родина для всех поселенцев. Если Земля будет уничтожена, поселенческое движение более не возобновится.

– Но не станут ли Поселенческие Миры мстить так же сильно и жестоко, как и за уничтожение одного из своих миров? По-моему, это неизбежно.

– По-моему, тоже. И мне кажется, если Внешние Миры еще не сошли с ума, удар должен быть очень хитрым, таким, за который Внешние Миры вроде бы не ответственны.

– Почему бы не нанести такой хитрый удар по Поселенческим Мирам, которые содержат большую часть активного военного потенциала землян?

– Космониты понимают, что удар по Земле более разрушителен психологически. А может быть, природа удара такова, что он может сработать только против Земли, но не против Поселенческих Миров. И подозреваю последнее, поскольку Земля – уникальный мир, и ее общество не похоже на любое другое, поселенческое или космонитское.

– Итак, суммируя все, ты приходишь к заключению, что космониты планируют искусный удар по Земле, который разрушит ее, оставив космонитов якобы в стороне от этого дела, но который не сработает против любого другого мира, но пока еще не готовы нанести удар.

– Да, друг Жискар, но они, возможно, скоро будут готовы и тогда ударят немедленно. Любое промедление увеличит шанс на утечку информации, которая выдаст их.

– Твой вывод из мелких указаний достоин всяческой хвалы. А теперь расскажи о природе удара. Что именно задумали космониты?

– Я шел по шаткому грунту и не уверен, что мои рассуждения целиком правильны. Но даже предполагая, что я прав, я не могу идти дальше. Боюсь, что не знаю и не могу себе представить природу удара.

– Но если мы этого не знаем, мы не можем принять мер противодействия и разрешить кризис. Если же мы будем ждать результатов удара, уже поздно будет что-либо предпринимать.

– Если кто-то из космонитов знает природу подготовленного удара, то только Амадейро. Не можешь ли ты заставить его обнародовать свой план и тем насторожить поселенцев, после чего планы окажутся бесполезными?

– Не могу, друг Дэниел, практически не разрушив целостности его мозга до тех пор, пока он не сделает объявления. Такие вещи я делать не могу.

– Возможно, тебя утешит мысль, что мои рассуждения ошибочны и никакого зла против Земли не замышляется.

– Нет, – сказал Жискар, – я чувствую, что ты прав и что остается только ждать… беспомощно.

22

Глэдис почти болезненно ожидала последнего прыжка. Они были уже достаточно близко от Солярии, чтобы видеть ее солнце. Всего лишь диск, кружок света, но глаза Глэдис вдруг наполнились слезами. Живя на Солярии, она никогда не думала о солнце, просто это был А сейчас она молча плакала. Ей было стыдно перед собой за такую беспричинную чувствительность, но она не могла удержать слез.

Она сделала усилие над собой, когда вспыхнул световой сигнал, означавший, что идет Диджи Никто другой не подходил к ее каюте.

– Можно ему войти, мадам? – спросил Дэниел. – Вы, кажется, взволнованы.

– Да, я взволнована, Дэниел, но впустите его. Я думаю, он не удивится.

Диджи удивился. Во всяком случае, он вошел с улыбкой, но сразу же погасил ее, шагнул назад и тихо сказал:

– Я приду попозже.

– Оставайтесь! – резко сказала Глэдис. – Это ничего не значит. Глупая минутная реакция, – она шмыгнула носом и сердито вытерла глаза. – Зачем вы пришли?

– Я хотел поговорить с вами о Солярии. Если нам повезет, мы завтра приземлимся. Но если вы не в настроении разговаривать…

– Вполне готова. У меня есть вопрос к вам. Почему мы сделали три Прыжка. Когда я ехала с Солярии на Аврору два столетия назад, был один. А вряд ли с тех пор техника регрессировала.

Улыбка Диджи вернулась.

– Обходной маневр. Если за нами шел аврорский корабль, я хотел сбить его с толку.

– А зачем ему следовать за нами?

– Просто подумалось, миледи. Совет уж очень жаждал помочь. Намекнул, что аврорский корабль пойдет со мной в экспедицию на Солярию.

– Ну, что ж, это могло бы помочь.

– Возможно… если бы я был уверен, что Аврора не стоит за всем этим делом. Я прямо сказал Совету, что обойдусь и без них – только с вами, – он указал пальцем на Глэдис. – Но ведь Совет мог послать корабль и против моего желания… просто из чистой доброты, верно? Ну, вот, а я не хотел этого. Мне и так достаточно хлопот, а тут еще каждую минуту нервно оглядываться. Вот я и затруднил преследование. Итак, что вы знаете о Солярии?

– Я уже столько раз вам говорила: ничего! Прошло два столетия.

– Поговорим насчет психологии соляриан. За два столетия она не могла сильно измениться. Скажите, почему они бросили свою планету?

– Как я слышала, – спокойно ответила Глэдис, – численность населения постоянно снижалась. Видимо, играли роль малая рождаемость и преждевременная смерть.

– Для вас это звучит разумно?

– Конечно. Рождаемость там всегда была низкой. По солярианским обычаям оплодотворение происходит нелегко, будь оно естественное, искусственное или экзогенетическое.

– У вас не было детей, мадам?

– На Солярии – нет.

– А что насчет преждевременной смерти?

– Могу только догадываться. Полагаю, она возрастала из ощущения провала. Солярия явно не состоялась, хотя соляриане вкладывали много эмоционального пыла в устройство идеального общества. Не только лучшего, чем когда-либо было на Земле, но даже более близкого к идеалу, чем в любом Внешнем Мире.

– Вы хотите сказать, что Солярия умирала от коллективного разрыва сердца ее народа?

– Да, если вы хотите выразить это в насмешливой форме, – недовольно сказала Глэдис.

Диджи пожал плечами.

– Похоже, что вы сказали именно это. Но они в самом деле ушли. Куда? Как они будут жить?

– Не знаю.

– Но, мадам Глэдис, нам известно, что соляриане привыкли к огромным поместьям, к обслуживанию многими тысячами роботов, так что каждый солярианин был почти полностью изолирован. Если они покинули Солярию, где они найдут такое общество, которое одобрит их образ жизни? Может, они ушли на другой Внешний Мир?

– Нет, насколько мне известно. Но они со мной не советовались.

– Могли они сами найти новую планету? Если так, ее пришлось бы благоустраивать. Могли они быть готовы к этому?

– Не знаю.

– Может, на самом деле они не уходили?

– Как я понимаю, Солярия по всем признакам пуста.

– Какие это признаки?

– Прерваны межпланетные коммуникации, прекращены все радиопередачи с планеты.

– Откуда вы это знаете?

– Сообщалось по аврорским новостям.

– А! Сообщалось! А не мог кто-то соврать?

– А зачем?

– Чтобы наши корабли попали в засаду и были уничтожены.

– Это смешно, Диджи, – ее голос стал еще более резким. – Что выигрывают космониты, разрушив с такими увертками два торговых корабля?

– Но что-то уничтожило два поселенческих корабля на пустой планете. На якобы пустой. Как вы это объясните?

– Я не могу. Предполагаю, что мы идем на Солярию как раз для того, чтобы найти объяснение.

Диджи серьезно взглянул на нее.

– Сможете ли вы проводить меня в тот район планеты, где вы жили?

– В мое поместье? – она была ошеломлена.

– Разве вам не хотелось бы снова увидеть его?

Сердце Глэдис забилось сильнее.

– Да, хотелось бы. Почему вы хотите именно туда?

– Два корабля высадились в разных местах планеты, но оба были уничтожены чертовски быстро. Конечно, всякое место может быть опасным, но мне кажется, что ваше менее опасно, чем другие.

– Почему?

– Потому что нам могут помочь роботы. Вы же их знаете? Надеюсь, они могут существовать более двух столетий. Взять хотя бы Дэниела и Жискара. А те, что были в вашем поместье, наверное, помнят вас. Они отнесутся к вам как к своей хозяйке и будут служить вам куда лучше, чем любому другому человеку.

– В моем имении было десять тысяч роботов. Я знала по виду не более трех десятков, а остальных никогда не видела, и они меня тоже. Сельскохозяйственные, лесные и рудничные роботы более примитивны. Домашние роботы должны бы помнить меня, если их не продали другим людям после моего отъезда. Могли быть и несчастные случаи, так что не все просуществовали два столетия. К тому же, чтобы вы не думали о памяти роботов, человеческая память слаба, и я могу не вспомнить их.

– Пусть так, но вы можете отвести меня в ваше поместье? У меня есть карта Солярии. Это поможет?

– Приблизительно. Оно в южно-центральной части северного континента Гелионы.

– А когда мы окажемся примерно там, вы сможете воспользоваться ориентирами для большой точности, если мы сфотографируем поверхность Солярии?

– Морские берега, реки?

– Да.

– Думаю, что смогу.

– Прекрасно. Но все-таки постарайтесь вспомнить имена и внешность ваших роботов.

23

В кругу своих офицеров Д.Ж. Бейли выглядел совсем иначе. Не было широкой улыбки, не было легкомысленного равнодушия к опасности. Он внимательно и сосредоточенно разглядывал карты.

– Если женщина точна, мы подлетим достаточно точно к поместью, и это займет не так много времени.

– Пустая трата энергии, капитан, – пробормотал Джемни Озер, второй помощник. Он был высок и бородат. Борода была темная, рыжеватая, такого же цвета брови выгибались над светло-голубыми глазами. Он выглядел немолодым, но это впечатление создавалось больше от опытности, чем от возраста.

– Ничего не поделаешь, – сказал Диджи – Будь у нас антигравитация, которую техники обещают нам целую вечность – другое дело, – он снова посмотрел на карту. – Она сказала, что у реки, примерно в шестидесяти километрах вверх по течению от места впадения в большую реку. Если женщина точна.

– Вы в этом сомневаетесь? – спросил Чандрус Надираба, штурман. Темная кожа и аккуратные усы подчеркивали красоту его лица.

– Она вспоминает, как это было двести лет тому назад, – заметил Диджи.

– Какие детали участка вы можете вспомнить, если видели его хотя бы тридцать лет назад? Она же не робот. Могла и забыть.

– Тогда какой толк брать ее с собой? – проворчал Озер. – Ее, и другого робота? Команда недовольна, и мне они тоже не по душе.

Диджи свел брови и поднял глаза на помощника.

– На этом корабле не имеет значения, что нравится или не нравится вам, мистер, и команде. Мы все можем погибнуть через шесть часов после высадки, если эта женщина не сумеет спасти нас.

– Умрем, так умрем, – холодно сказал Надираба. – Мы не были бы торговцами, если бы не знали, что рядом с большими прибылями ходит внезапная смерть. А что касается этой миссии, тут мы все добровольцы. Кстати, не вредно бы знать, откуда идет смерть, капитан. Если вы представляете себе это, почему держите в секрете?

– Не представляю. Считается, что соляриане ушли, но, может, пара сотен осталась следить, так сказать, за имуществом.

– А что они могут сделать с вооруженным кораблем, капитан? Или у них есть секретное оружие?

– Не столько секретное, – ответил Диджи – Солярия усыпана роботами. Именно по этой причине поселенческие корабли и высадились в первый раз на планете. Каждый оставшийся солярианин мог иметь в своем распоряжении миллион роботов. Огромная армия…

Ибен Калайя, связист, до сих пор молчал, зная, что он младший по чину, и это, казалось, подчеркивалось тем обстоятельством, что из четырех присутствующих офицеров у него одного не было никаких лицевых волос. Но сейчас он тоже рискнул сказать:

– Роботы не могут повредить человеку.

– Так говорят, – сухо сказал Диджи, – но что мы знаем о роботах? Мы знаем только, что два корабля были уничтожены, а все поселенцы убиты в разных частях планеты, набитой роботами. Кто это мог сделать, кроме роботов? Мы не знаем, какие приказы соляриане дали роботам или какой хитростью обошли так называемый Первый Закон Роботехники. Так что мы тоже должны иметь свои маленькие хитрости. Из дошедших до нас рапортов с этих кораблей, мы знаем, что после посадки все люди вышли. Пустая планета, вот они и решили поразмять ноги, подышать свежим воздухом и поглядеть на роботов, за которыми приехали. Их корабли не имели защиты, да и сами люди не ожидали нападения.

На этот раз такого не случится. Я выйду, но вы все останетесь на борту или поблизости от корабля.

Темные глаза Надирабы вспыхнули неодобрением.

– Почему вы, капитан? Если нужен кто-то для приманки, можно выделить любого.

– Ценю, штурман, – сказал Диджи, – но я выйду не один, а с космонитской женщиной, и с ее спутниками. Она тут самая главная. Она может узнать нескольких роботов, а кто-то из них может узнать ее. Надеюсь, что если роботам и приказано напасть на нас, то на нее они не нападут.

– Вы хотите сказать, что они вспомнят свою бывшую хозяйку и упадут к ее ногам? – сухо сказал Надираба.

– Да, если хочешь. Поэтому я ее и взял, и поэтому мы высадимся в ее поместье. И пойду с ней – потому что я в какой-то мере знаю ее и посмотрю, как она поведет себя. Если мы уцелеем, пользуясь ею как щитом, и узнаем точно, что перед нами, мы сможем действовать по-своему. В ней уже не будет нужды.

– И что мы тогда с ней сделаем? – спросил Озер. – Выкинем в космос?

– Отвезем обратно на Аврору! – рявкнул Диджи.

– Хочу сказать вам, капитан, – проговорил Озер, – что команда расценит это как ненужное путешествие. Они скажут, что ее можно просто оставить на этой проклятой планете – она же все равно отсюда.

– Да, – сказал Диджи, – так и будет в тот день, когда я стану получать приказы от команды.

– Уверен, что такой день не наступит, но у команды есть свое мнение, а с недовольной командой путешествие опасно.

VI. Команда

24

Глэдис стояла на земле Солярии. Она чувствовала запах растительности – не совсем тот, что на Авроре – и двух столетий как не бывало.

Ничто иное не могло так вернуть воспоминания, как запах. Ни вид, ни звук.

Этот слабый уникальный запах вернул ее в детство… свобода бегать везде под тщательным наблюдением роботов… возбуждение при виде других детей, остановка, пугливый взгляд, приближение к другому ребенку полушажком, вот-вот коснешься… и тут робот скажет: «Хватит, мисс Глэдис», и отведет назад… и оглядываешься на другого ребенка, которого тоже отводит робот.

Она вспомнила день, когда ей сказали, что отныне она будет видеть других людей только в голографическом изображении. Смотреть передачу, но не видеть натуру. Роботы говорили «видеть» шепотом, словно само слово было запретным. Их она могла видеть воочию, но они не люди.

Сначала все было не так плохо. Образы, с которыми она разговаривала, были трехмерными, свободно двигающимися. Они говорили, бегали, делали, что хотели, но их нельзя было почувствовать. А затем ей сказали, что она может реально увидеть человека, с которым она часто виделась по трехмерке и который ей нравился. Он был взрослым мужчиной, чуть старше ее, но выглядел юношей. Она получила разрешение видеться с ним, когда нужно и если она пожелает.

Она желала. Она отчетливо вспомнила, как это было в первый раз. Она онемела, и он тоже. Они кружили друг возле друга, боясь прикоснуться. Но это и был брак.

Да, конечно, брак. И потом они снова виделись лично, потому что это был брак. Наконец они должны были коснуться друг друга, им было предложено сделать это.

Это был самый возбуждающий день в ее жизни… до тех пор, пока он не наступил.

Глэдис со злобой отогнала эти мысли. Что толку вспоминать? Она была так сердечна и нетерпелива, а он так холоден и отстранен. Когда он приходил к ней через точные промежутки времени для ритуала, который мог (или не мог) оплодотворить ее, он делал это с таким явным отвращением, что она скоро стала желать, чтобы он забыл прийти. Но он был человеком долга и никогда не забывал.

Затем потянулись несчастные годы, потом она обнаружила его мертвым, с разбитым черепом, а себя – под подозрением. Илия Бейли спас ее тогда, и она уехала с Солярии на Аврору.

А теперь она вернулась и чувствует запах Солярии.

Все остальное было незнакомым. Дом вдалеке нисколько не походил на тот, что она хоть и слабо, но помнила. За два столетия он был модифицирован, разрушен и вновь отстроен. Даже в самом грунте она не чувствовала ничего знакомого.

Она отступила назад, как бы желая коснуться поселенческого корабля, привезшего ее сюда, в этот мир, который пахнул домом, но не был им в других отношениях, коснуться чего-то, что было сравнительно знакомым.

Дэниел, стоявший поблизости в тени корабля, спросил:

– Вы видите роботов, мадам Глэдис?

Они стояли группой среди деревьев сада, в сотне ярдов, стояли торжественно, неподвижно, сияя на солнце сероватым, прекрасно отполированным металлом. Глэдис узнала солярианское производство.

– Да, вижу, Дэниел.

– В них есть что-нибудь знакомое?

– Абсолютно ничего. Похоже, они новой модели. Я не помню их, и уверена, что они не помнят меня. Бейли будет разочарован в своих надеждах.

– Они, кажется, не собираются ничего делать, мадам, – сказал Жискар.

– Это понятно. Мы чужие, и они пришли наблюдать за нами и сообщить о нас согласно приказу. Сейчас им некому сообщать, так что они просто наблюдают. Без дальнейших приказов они ничего не сделают, но и следить не перестанут.

– Не лучше ли, мадам Глэдис, вернуться на корабль? – сказал Дэниел. – Я уверен, что капитан наблюдает за созданием защиты и еще не готов выйти. Я думаю, он не одобрит ваш выход без его разрешения.

Глэдис ответила высокомерно:

– Я не намерена по его прихоти откладывать свой выход на поверхность собственного мира.

– Я понимаю, но члены команды поблизости и, я думаю, кое-кто заметил ваше присутствие здесь.

– И приближаются, – сказал Жискар. – Если вы хотите избежать инфекции…

– Я приготовилась. Носовые фильтры и перчатки.

Глэдис не понимала природы структур, возводимых на плоском грунте вокруг корабля. Большая часть команды, занятая конструкцией, не видела Глэдис и ее двух спутников, стоявших в тени – в этой части Солярии в летний сезон было жарче, чем на Авроре. Но пять человек из команды приближались, и один, самый высокий и крепкий указал на Глэдис. Четверо остановились, но по знаку первого снова двинулись вперед и встали прямо перед аврорской тройкой.

Глэдис молча смотрела на них, презрительно подняв брови. Жискар тихо сказал Дэниелу:

– Я не знаю, где капитан. Он где-то среди членов экипажа, но я не могу различить его.

– Мы уходим? – громко спросил Дэниел.

– Это будет недостойно, – сказала Глэдис. – Это МОЯ планета.

Она осталась на месте, а пятеро членов команды подошли ближе.

Они работали на тяжелой работе (как роботы, с презрением подумала Глэдис) и вспотели. Глэдис чувствовала запах пота, это должно было заставить ее уйти, но она все-таки осталась. Носовые фильтры, наверное уменьшают этот запах, решила она.

Высокий член экипажа подошел еще ближе. У него была бронзовая кожа и крепкие мускулистые руки, блестевшие от пота. Ему было, наверное, лет тридцать, насколько Глэдис могла судить о возрасте этих короткоживущих, и если бы его вымыть и прилично одеть, он, вероятно, выглядел бы вполне презентабельно.

– Вы и есть та космонитская леди, которую мы привезли на своем корабле? – спросил он.

Он говорил медленно, явно стараясь придать своему галактическому аристократический оттенок. Это ему, конечно, не удалось, он говорил как поселенец, даже грубее, чем Диджи.

Глэдис сказала, устанавливая свои территориальные права:

– Я с Солярии, поселенец, – и замолчала, растерянная.

Она только что так много думала о Солярии, что два столетия как бы пропали, и она вдруг заговорила с резким солярианским акцентом – с грубым раскатистым «р» и с «и», более похожим на «ои».

Она повторила тише, менее надменным тоном и с акцентом аврорского университета – стандарт для галактического, которого придерживались все Внешние Миры.

– Я с Солярии, поселенец.

Поселенец засмеялся и повернулся к товарищам:

– Говорит она «тара-бара», но старается. Все правильно, парни.

Парни тоже засмеялись. Один крикнул:

– Поговори с ней еще, Нисс. Может и мы научимся чирикать по-космонитски.

Нисс, все еще улыбаясь, сказал им:

– Ладно, заткнитесь все.

Наступило молчание. Он снова повернулся к Глэдис:

– Я Верго Нисс, шкипер первого класса. А как вас зовут, дамочка?

Глэдис не рискнула заговорить снова.

– Я парень вежливый, дамочка. Я говорю по-джентльменски, вроде космонита. Я знаю, вы достаточно старая, чтобы быть моей пра-пра-прабабкой. Сколько вам лет, дамочка?

– Четыреста! – крикнул один из них за спиной Нисса, – но она не выглядит на них.

– Она не выглядит и на сто, – сказал другой.

– Она вполне подходит для забавы, – сказал третий, – и я думаю, она давно не развлекалась. Спроси ее, Нисс, может, она не против. Спроси вежливо, не можем ли мы сделать оборот.

Глэдис вспыхнула от гнева. Дэниел сказал:

– Шкипер первого класса Нисс, ваши товарищи оскорбляют мадам Глэдис. Не уйти ли вам?

Нисс оглядел Дэниела, которого до сих пор полностью игнорировал. Улыбка исчезла с его лица.

– Послушай, ты! К этой маленькой леди вход запрещен. Так сказал капитан. Мы не будем беспокоить ее. Это просто безвредный треп. Эта штука с вами – робот. Мы с ним не связываемся и он не может повредить нам. Мы знаем Законы Роботехники. Мы прикажем ему отойти от нас, вот и все. А ты – космонит, и капитан ничего не приказывал насчет тебя. Так что ты стой, где стоишь, и не ввязывайся, иначе мы наставим синяков на твою красивую шкуру и иди потом жалуйся.

Дэниел не ответил. Нисс кивнул.

– Вот и хорошо. Люблю, когда у типа хватает ума не начинать того, чего он не может кончить, – он повернулся к Глэдис: – Ну, космонитская дамочка, мы оставим вас одну, потому что капитан не велел надоедать вам. А если кто-то сделал грубое замечание, это вполне естественно. Потрясем друг другу руки и расстанемся друзьями. Космонит, поселенец – какая разница?

Он протянул руку и Глэдис сжалась от ужаса. Рука Дэниела мгновенно протянулась и схватила Нисса за запястье.

– Шкипер первого класса Нисс, – спокойно сказал он, – не пытайтесь коснуться леди.

Нисс посмотрел на свою руку, на пальцы, крепко сжавшие ее, и сказал тихо и угрожающе:

– Считаю до трех – отойди!

Дэниел выпустил его руку и сказал:

– Должен сказать вам, что я не хотел бы повредить вам, но я должен защищать леди, и если она не хочет, чтобы к ней прикасались, мне придется причинить вам боль. Будьте уверены, я постараюсь свести ее к минимуму.

Один из членов экипажа команды радостно закричал:

– Всыпь ему, Нисс! Дай этому болтуну!

– Послушай, космонит, – сказал Нисс, – я уже два раза говорил, чтобы ты держался подальше, а ты еще хватаешь меня. В третий раз говорю: шевельнись, скажи слово, и я тебя разделаю. Дамочка пожмет нам руки, только и всего. По-дружески. А потом мы уйдем. Ясно?

Глэдис сказала дрожащим голосом:

– Я не хочу, чтобы он меня касался. Сделай, что надо.

– Сэр, – сказал Дэниел, – извините, но леди не хочет, чтобы ее трогали. Я прошу вас всех уйти.

Нисс улыбнулся. Его длинная рука размахнулась, чтобы оттолкнуть Дэниела. Но левая рука Дэниела мелькнула в воздухе и снова схватила запястье Нисса.

– Пожалуйста, уходите, сэр.

Зубы Нисса оскалились, но это уже не было улыбкой. Он яростно дернул руку вверх. Рука Дэниела чуть поднялась и остановилась. Лицо его не показывало никакого напряжения. Затем его рука опустилась, увлекая за собой руку Нисса. Быстрым поворотом Дэниел завел руку поселенца за его широкую спину и держал там.

Нисс, неожиданно оказавшийся спиной к Дэниелу, занес вторую руку над головой, нащупывая шею Дэниела, но и второе запястье было схвачено и оттянуто вниз, и Нисс хрюкнул от явного унижения.

Четверо его товарищей, жадно следивших, стояли теперь неподвижно, разинув рты. Нисс, глядя на них, проворчал:

– Помогите мне!

– Они не помогут вам, сэр, – сказал Дэниел, – потому что в этом случае капитан накажет их сильнее.

Теперь я прошу вас обещать мне, что вы больше не будете беспокоить мадам Глэдис и все спокойно уйдете. Иначе, шкипер первого класса, я к своему крайнему сожалению, вынужден буду выдернуть ваши руки из сочленений.

Сказав это, он крепче сжал оба запястья, и Нисс издал приглушенный стон.

– Простите меня, сэр, – сказал Дэниел, – но у меня строгий приказ.

Нисс с неожиданной яростью лягнулся, но прежде чем его тяжелый сапог мог ударить, Дэниел отклонился, и нарушил равновесие Нисса. Нисс тяжело упал лицом вниз.

– Вы обещаете, сэр? – снова спросил Дэниел, слегка потянув оба запястья Нисса, так что руки последнего слегка поднялись над спиной.

Нисс взвыл и почти неразборчиво сказал:

– Обещаю. Отпусти меня.

Дэниел тут же отпустил его и отошел назад.

Нисс медленно и болезненно перекатился на спину, осторожно поднял руки и с гримасой повертел кистями. Затем его правая рука повернулась, потянулась к кобуре и неуклюже ухватилась за оружие.

Нога Дэниела наступила на руку Нисса и пригвоздила ее к земле.

– Не делайте этого, сэр, иначе я вынужден буду сломать вам одну или несколько мелких костей в вашей руке, – он наклонился и извлек бластер Нисса из кобуры. – А теперь вставайте.

– Ну, мистер Нисс, – прозвучал голос, – делайте, что вам говорят, и поживее.

Рядом с ним стоял Д.Ж. Бейли. Борода его щетинилась, лицо слегка покраснело, но голос был слишком спокоен.

– Вы четверо, – сказал он, – отдайте мне свое оружие, один за другим. Давайте пошевеливайтесь. Раз… два… три… четыре… Теперь встаньте здесь по стойке смирно. Сэр, – обратился он к Дэниелу, – отдайте мне оружие, которое вы держите. Так. Пять. Мистер Нисс, смирно.

Он сложил оружие рядом с собой. Нисс вытянулся. Глаза его налились кровью, лицо исказилось от боли.

– Не скажет ли кто-нибудь, – спросил Диджи, – что здесь произошло?

– Капитан, – быстро сказал Дэниел, – у меня с мистером Ниссом произошла шуточная ссора. Вреда не нанесено.

– Однако мистер Нисс выглядит несколько поврежденным, – возразил Диджи.

– Это временно, капитан, – ответил Дэниел.

– Понятно. Ну, мы вернемся к этому позже. Мадам, – он повернулся к Глэдис, – я не помню, чтобы давал вам разрешение на выход из корабля. Вы немедленно вернетесь со своими компаньонами в каюту. Здесь не Аврора, и я здесь капитан. Ясно?

Дэниел положил руку на локоть Глэдис.

Она вздернула подбородок, но повернулась и пошла по трапу на корабль.

Дэниел шел рядом с ней, Жискар сзади.

Диджи повернулся к своей команде.

– Вы, – сказал он все так же спокойно, – пойдете со мной, и мы доберемся до сути этого… или до вас.

Он жестом приказал офицеру подобрать оружие и унести.

25

Диджи хмуро глядел на пятерых. Он был в своей каюте, единственной части корабля, которая имела достаточный размер и зачатки роскоши. Он сказал, указывая на каждого по очереди:

– Сделаю так: ты расскажешь точно, что случилось, слово за словом, жест за жестом. Ты скажешь, что он упустил или сказал неверно. Затем ты тоже самое, и ты, а потом я примусь за тебя, Нисс. Предполагаю, что вы все отбились от рук, все сделали что-то необычайно глупое и заработали, особенно Нисс, унижение. Если из вашего рассказа будет ясно, что вы не сделали ничего неправильного и не заслужили унижения, то я буду знать, что вы врете, особенно когда космонитская женщина расскажет мне все, а я склонен верить каждому ее слову. Ложь будет хуже всего того, что вы сделали. Ну! – рявкнул он. – Начинай!

Первый член команды, запинаясь, поведал всю историю. Второй кое-что добавил, что-то расширил, то же сделали третий и четвертый. Диджи слушал с каменным лицом, затем велел Берто Ниссу отойти в сторону и сказал остальным четверым:

– А пока космонит тыкал Нисса мордой в пыль, вы что делали? Смотрели? Боялись двинуться? Четверо одного испугались?

Один нарушил тяжелое молчание.

– Это произошло так быстро, капитан. Мы только собирались вмешаться, а все уже кончилось.

– А что вы собирались делать, если бы все-таки вмешались?

– Ну, оттащили бы чужака-космонита от нашего парня.

– Думаешь, удалось бы?

На этот раз никто не издал ни звука.

Диджи наклонился к ним.

– Ситуация такая: не ваше дело задираться с иноземцами, так что вы похудеете на недельное жалование каждый. И вот еще что: если кто из вас скажет о случившемся кому-нибудь – на корабле или вне его, сейчас или позже, по пьянке или с горя – вас всех понизят до ученика шкипера. Проболтается один – понизят всех четверых. Так что приглядывайте друг за другом. И если станете возникать во время этого путешествия, пикнете не по уставу, окажитесь в карцере.

Четверо вышли, угрюмые, пристыженные, поджав губы. Нисс остался. По его лицу расплывался синяк, руки явно чувствовали себя неловко.

Диджи смотрел на него угрожающе спокойно, а Нисс водил глазами то вправо, то влево, то в пол, только не в лицо капитану.

И лишь когда глаза Нисса случайно встретились с глазами капитана, тот сказал:

– Ну и красавчиком ты стал, как связался с этим неженкой-космонитом вполовину меньше тебя! В следующий раз прячься, когда увидишь кого-нибудь из космонитов.

– Слушаюсь, капитан, – униженно пробормотал Нисс.

– Ты слышал или нет мои инструкции? Перед отлетом с Авроры вам было сказано, чтобы космонитке и ее спутникам не докучать и не лезть с разговорами.

– Капитан, я просто хотел вежливо поболтать, пообщаться. Нам интересно было посмотреть на нее поближе. Мы не хотели ничего плохого.

– Ничего плохого? Ты спросил, сколько ей лет. Это входит в твои обязанности?

– Просто полюбопытствовал. Хотел знать.

– Один из вас делал непристойные намеки.

– Не я, капитан.

– Кто-то другой? А ты извинился за это?

– Перед космонитами? – с ужасом спросил Нисс.

– Конечно. Вы действовали против моих приказов.

– Я не хотел вреда, – упрямо повторил Нисс.

– И мужчине не хотел повредить?

– Он сам поднял на меня руку, капитан.

– Знаю. А почему?

– Потому что он приказывал мне уйти.

– А ты не стерпел этого?

– А вы бы стерпели, капитан?

– Ладно. Ты не стерпел. Ты упал. Прямо мордой. Как это случилось?

– Право не знаю, капитан. Он очень проворен. А захват у него прямо железный.

– Так и должно быть. На что ты надеялся, идиот? Он и есть железный.

– Как это, капитан?

– Ты, видно, не знаешь историю Илии Бейли?

Нисс смущенно потер ухо.

– Я знаю, что он какой-то ваш пра-прадед, капитан.

– Это-то все знают по моей фамилии. Ты никогда не видел фильм о его жизни?

– Я не охотник до исторических фильмов, капитан, – он пожал плечами, но тут же сморщился и решил больше этого не делать.

– Ты когда-нибудь слышал о Р. Дэниеле Оливо?

– Он был другом Илии Бейли.

– Ну да. Значит, ты кое-что знаешь. Ты знаешь, что такое «Р» в этом имени?

– Это значит «робот». Правильно? У него был друг-робот. В те времена на Земле были роботы.

– Они и сейчас есть. Но Дэниел не просто робот. Он был космонитским роботом и видом похож на космонита. Подумай об этом, Нисс, и сообрази, кто тот космонит, что задал тебе трепку.

Глаза Нисса округлились, лицо побагровело.

– Вы хотите сказать, что космонит – ро…

– Это Р. Дэниел Оливо.

– Капитан, но ведь прошло двести лет…

– Да. И космонитская женщина была личным другом моего предка Илии. Она прожила, если хочешь знать, 235 лет, а думаешь, робот не мог? Ты пытался драться с роботом, дурачина.

– Почему же вы об этом не сказали? – воскликнул Нисс в благородном негодовании.

– А зачем? Ты спрашивал? Слушай, Нисс. Ты слышал, что я сказал другим насчет того, чтобы придержать язык? Это относится и к тебе, только в большей степени. Они всего лишь члены экипажа, а тебя я хотел сделать главой команды. ХОТЕЛ. Чтобы управлять командой, нужно иметь мозги, а не только мускулы. Теперь это дело стало для тебя труднее, потому что тебе придется доказывать наличие мозгов вопреки моему твердому убеждению, что у тебя их нет.

– Капитан, я…

– Молчи. Слушай. Если эта история выйдет наружу, те четверо станут учениками шкипера, но ты станешь никем. Ты никогда больше не ступишь ни на один корабль.

И присматривай, чтобы никто из команды не смел ее оскорблять. Ты отвечаешь за это. И лишаешься двухнедельного жалования.

– Ка-апитан, – жалобно сказал Нисс, – другие…

– На других я меньше полагался, Нисс, поэтому и наказал их меньше. Проваливай.

26

Диджи бесцельно играл фотокубиком, что всегда стоял на его столе. Когда кубик поворачивался, он темнел. Поставленный на любую грань, он светлел, и в нем появлялось трехмерное изображение улыбающейся женщины. Команда поговаривала, что на каждой из шести сторон появлялись различные женщины. Так оно и было.

Джемни Озер следил за появлением и исчезновением изображений без всякого интереса. Теперь, когда корабль был обезопасен – по крайней мере против предполагаемых вариантов атаки – было время подумать о последующих шагах.

Однако Диджи подходил к делу кружным путем, а может, и вовсе не подходил. Он сказал:

– Конечно, это вина женщины.

Озер пожал плечами и погладил бороду, как бы уверяя себя, что он, во всяком случае, не женщина. В противоположность Диджи, на верхней губе Озера красовались роскошные усы.

– По-видимому, – продолжал Диджи, – прибытие на родную планету прогнало у нее всякую мысль об осторожности. Она вышла из корабля, хотя я и просил ее не делать этого.

– Вы должны были ПРИКАЗАТЬ ей не выходить.

– Не знаю, помогло ли бы это. Она аристократка, привыкла сама приказывать своим роботам. Кроме того, я хочу сотрудничать с ней, а не ссориться. И еще… Она была другом Предка.

– И до сих пор жива, – сказал Озер, покачивая головой. – Прямо мороз по коже. Старая старуха.

– Да, но выглядит совсем молодой. И привлекательной. И нос кверху. Не ушла, когда ребята подошли к ней. Не пожелала пожать им руки. Ну, ладно, это дело прошлое.

– Капитан, а правильно ли было сказать Ниссу, что он дрался с роботом?

– Правильно! Правильно, Озер. Если бы он думал, что его побил и унизил перед товарищами женственный космонит меньше и легче его, он навеки стал бы для нас бесполезным. Это полностью сломало бы его. И нам не нужны слухи, что космониты – супермены. Поэтому я так строго приказал помалкивать об этом случае. Нисс будет крепко следить за ребятами, и если это дело не распространится, никто не узнает, что космонит был роботом. Но я полагаю, что в этой истории есть одна хорошая сторона.

– Какая, капитан?

– Она заставила меня подумать о роботах. Много ли мы знаем о них? Что, например, знаешь ты?

Озер пожал плечами.

– Капитан, я о них не думал.

– И никто не думает. Во всяком случае, поселенцы. Мы знаем, что космониты имеют роботов, зависят от них, никуда без них не ходят, ничего без них не могут сделать, паразитируют на них, и мы уверены, что они чахнут из-за роботов. Мы знаем, что на Земле раньше были роботы, навязанные космонитами нам, и что они постепенно исчезают с лица Земли, в земных городах их вовсе нет, только в сельской местности.

Мы знаем, что Поселенческие Миры не имеют и не хотят иметь роботов ни в городе, ни в сельской местности. Таким образом, поселенцы никогда не видели их на своих планетах и вряд ли на Земле… Что мы еще знаем?

– Есть Три Закона Роботехники.

– Правильно. Главным образом Первый Закон: «Робот не может повредить человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Так вот, не полагайся на него. Он означает не совсем то. Мы все считали, что из-за Первого Закона роботы нам не опасны, такая уверенность – это хорошо, но не в том случае, если это – мнимая уверенность. Робот Дэниел повредил Ниссу и ничуть не огорчен этим, несмотря на Первый Закон.

– Он защищал…

– Вот именно. А что, если ты должен сравнивать вред? Что, если стоит вопрос – повредить ли Ниссу или позволить нанести вред твоей космонитской хозяйке? Естественно, ты предпочитаешь первое.

– Это имеет смысл.

– Ясное дело, имеет. А сейчас мы на планете роботов, их тут сотни две миллионов. Что им приказано? Как они балансируют конфликт между тем или иным вредом? Можем ли мы быть уверены, что никто из них не тронет нас? Ведь что-то на этой планете уничтожило два корабля.

Озер сказал неохотно:

– Ну, этот робот Дэниел – необычный робот. Он больше похож на человека, чем мы. Может, на нем не стоит обобщать? Другой робот – как его там?..

– Жискар. Легко запомнить. Меня зовут Дэниел Жискар.

– Я и мысленно называю вас капитаном, капитан. Во всяком случае, этот Р. Жискар стоял там и ничего не делал. Он выглядит как робот и действует так же. Мы встретили и здесь кучу роботов, но они нам ничего не сделали. Только наблюдали.

– А если здесь есть какие-нибудь специальные роботы, которые МОГУТ повредить нам?

– Я думаю, мы готовы к этому.

– СЕЙЧАС – да. Вот почему инцидент с Дэниелом и Ниссом хорошая вещь. Мы думали, что на нас могут напасть только соляриане, еще оставшиеся здесь. А их может и НЕ быть.

Вполне возможно, что нам опасны именно роботы, какие-то специально сконструированные роботы. И если леди Глэдис сумеет мобилизовать своих бывших роботов – это же было ее поместье – и заставить их защищать ее и нас, тогда мы нейтрализуем все, что за ними.

– А она сможет?

– Посмотрим, – сказал Диджи.

27

– Спасибо тебе, Дэниел, – сказала Глэдис. – Ты хорошо поступил, – лицо ее как бы съежилось, побледнело, губы стали бескровными. – Лучше бы я не приезжала, – тихо добавила она.

– Бесполезно жалеть, мадам Глэдис, – сказал Жискар. – Друг Дэниел и я останемся за дверью, чтобы никто больше не потревожил вас.

Коридор был пуст. Дэниел и Жискар разговаривали на звуковой волне ниже человеческого порога слышимости и в своей краткой конденсированной манере.

– Мадам приняла неразумное решение, отказавшись уйти, – сказал Жискар.

– Это ясно.

– Я думаю, друг Жискар, что не было необходимости заставлять ее изменять решение.

– Оно было слишком твердым и принято было слишком быстро. То же самое справедливо в отношении поселенца Нисса. Его любопытство насчет мадам Глэдис и враждебность к тебе были слишком сильны, чтобы их можно было устранить без серьезного повреждения. Остальными четверыми я мог управлять. Их нетрудно было удержать от вмешательства. Твоя способность справиться с Ниссом ошеломила их, и я лишь слегка усилил это состояние.

– Очень удачно, друг Жискар. Если бы эти четверо присоединились к мистеру Ниссу, я встал бы перед трудным выбором: вынудить мадам Глэдис к унизительному отступлению или всерьез покалечить одного-двух поселенцев, отгоняя их. Думаю, что пришлось бы выбрать последнее, и это причинило бы мне большой дискомфорт.

– А сейчас тебе хорошо?

– Вполне. Урон мистеру Ниссу был минимальным.

– Физически – да, друг Дэниел. Однако он испытал великое унижение, и это для него хуже физического повреждения. Поскольку я осознавал это, я не смог бы сделать дело так легко, как ты. И еще…

– Да?

– Меня тревожит будущее. На Авроре за все десятилетия моего существования я работал медленно, выжидая удобный случай, чтобы мягко коснуться мозга, не нанося ущерба, усиливая то, что уже было, ослабляя то, что и так шло на убыль, подталкивая в направлении уже существующего импульса. Теперь же мы вступили в пору кризиса, когда эмоции поднимаются высоко, решения приходят быстро и события бегут мимо. Если я хочу сделать что-то хорошее вообще, я должен действовать быстро, а Три Закона запрещают мне это. Требуется время, чтобы взвесить тонкости сравнения физического и умственного вреда. Будь я один с мадам Глэдис во время приближения поселенцев, я бы не знал, какого курса держаться, чтобы не нанести серьезного вреда мадам Глэдис, одному или нескольким поселенцам и себе.

– Что же теперь делать, друг Жискар?

– Поскольку Три Закона изменить нельзя, мы снова приходим к заключению, что ничего не можем сделать, кроме как ждать краха.

VII. Надзиратель

28

Утро на Солярии, утро в поместье – в ее поместье. Вдалеке виднелся дом, который вполне мог бы быть ее домом. Двух столетий как не бывало, и Аврора казалась ей далекой несбывшейся мечтой.

Она повернулась к Диджи, с туго затянутого пояса которого свисало два предмета: на левом бедре нейронный хлыст, а на правом – что-то более короткое и округлое, видимо, бластер.

– Мы пойдем к дому? – спросила она.

– Возможно, – рассеянно ответил он, осматривая поочередно свое оружие и поднося его к уху, как бы прислушиваясь: жужжит – значит, живое.

– Вчетвером? – она машинально оглянулась на Дэниела. – А где Жискар, Дэниел?

– Он подумал, мадам Глэдис, – ответил Дэниел, – что разумнее будет действовать в качестве разведчика. Как робот он не привлечет к себе внимания других роботов, и если что не так, он предупредит нас. В любом случае, ему легче выйти в расход, чем вам или капитану.

– Хорошее роботное мышление, – заметил Диджи – Так оно и есть. Ну, пошли дальше.

– Только втроем? – жалобно спросила Глэдис. – Честно говоря, у меня нет роботной покорности Жискара выходить в расход.

– Мы все уязвимы, леди Глэдис. Количество тут не имеет значения. Были же убиты экипажи двух кораблей.

– Вы меня ободряете, Диджи.

– Ну, давайте попробуем. Те корабли не были подготовлены, а наш готов. И я тоже, – он хлопнул руками по бедрам. – А с вами робот, который уже показал себя вашим эффективным защитником. Больше того, вы сами – наше лучшее оружие. Вы умеете показывать роботам делать то, что вы хотите, и это может оказаться решающим. Кроме вас никто этого не может, а те корабли не имели никого вашего калибра. Ну, пошли.

Они пошли. Через некоторое время Глэдис сказала:

– Мы идем не к дому.

– Туда пока не надо. Сначала пойдем к группе роботов. Вы их видите, я надеюсь.

– Да, вижу, но они ничего не делают.

– Верно. Но их было больше при нашей посадке. Большая часть ушла, а эти остались. Зачем?

– Если мы их спросим, они ответят.

– Если вы их спросите, леди Глэдис.

– Они ответят как мне, так и вам. Мы оба равно люди.

Диджи резко остановился и с улыбкой повернулся к Глэдис.

– РАВНО люди, дорогая леди? Космонит и поселенец? Что это с вами?

– Мы оба равно люди для роботов, – резко ответила Глэдис. – И бросьте шуточки. Я не играла в космонита и землянина с вашим предком.

Улыбка Диджи исчезла.

– Вы правы. Простите меня, леди. Я постараюсь контролировать свой сарказм, потому что на этой планете мы союзники.

Чуть позже он сказал:

– Теперь, мадам, я хочу, чтобы вы обнаружили, какие приказы были даны роботам, если были даны; нет ли здесь знакомых вам роботов; есть ли люди в поместье или на планете. И вообще поговорите с ними. Они не должны быть опасными, они роботы, а вы – человек, они не могут повредить вам, – он добавил: – Правда, ваш Дэниел довольно грубо обошелся с Ниссом, но там были особые обстоятельства, а здесь их нет. И Дэниел может пойти с вами.

Дэниел почтительно ответил:

– Я в любом случае должен сопровождать леди Глэдис, капитан. Это мой долг.

– И Жискара тоже, я думаю, – сказал Диджи – Однако, он где-то шляется.

– Не зря, капитан. Он говорил со мной, и мы согласились, что это важный метод защиты леди Глэдис.

– Ну и прекрасно. Идите. А я буду прикрывать вас, – он взял оружие с правого бедра. – Если я крикну «Ложись!», вы оба тут же падайте. Эта штука не выбирает.

– Только, пожалуйста, пользуйтесь ею лишь в самом крайнем случае, Диджи, – сказала Глэдис. – Вряд ли это понадобится против роботов. Пошли, Дэниел!

Она быстро и твердо пошла вперед, к группе примерно из десятка роботов, стоявших перед линией низких кустов. Утреннее солнце отражалось бликами на их телах.

29

Роботы не отступили и не двинулись вперед. Они спокойно стояли на месте. Глэдис подсчитала: одиннадцать на виду. Возможно, есть и другие, скрытые.

Все они были солярианского производства. Очень гладкие, прекрасно отполированные. Никакой иллюзии одежды и малого реализма. Они выглядели почти математической абстракцией человеческого тела, но среди них не было и двух одинаковых.

Она чувствовала, что в них нет ни гибкости, ни сложности аврорских роботов, что у них простой мозг, предназначенный для определенных задач.

Она остановилась метрах в четырех от строя роботов. Дэниел чуть позади, в метре от нее, достаточно близко, чтобы сразу же вмешаться, если понадобится, но и достаточно далеко, чтобы было ясно, что главная – она. Роботы, стоявшие перед ней, наверняка сочли Дэниела человеком, но она знала, что Дэниел слишком уж сознавал себя роботом, чтобы полагаться на ошибочные представления других роботов.

– Кто из вас будет говорить со мной? – спросила Глэдис.

Короткий период молчания, как бы беззвучное совещание. Затем один робот вышел вперед.

– Мадам, я буду говорить.

– У тебя есть имя?

– Нет, мадам, только серийный номер.

– Давно ты функционируешь?

– Двадцать девять лет, мадам.

– Есть в группе такие, которые функционируют дольше?

– Нет, мадам. Поэтому говорю я, а не другие.

– Сколько роботов в этом поместье?

– Точной цифры не знаю, мадам.

– Примерно.

– Тысяч десять, мадам.

– Среди них есть функционирующие более двух столетий?

– Среди сельскохозяйственных роботов есть несколько таких, мадам.

– А среди домашних?

– Нет, мадам. Хозяева предпочитают новые модели.

Глэдис кивнула и повернулась к Дэниелу.

– Это имеет смысл. Так было и в мое время, – она снова повернулась к роботу: – Кому принадлежит имение?

– Это имение Заберлона, мадам.

– Давно оно принадлежит семье Заберлона?

– Дольше, мадам, чем я функционирую. Я не знаю, насколько дольше, но информацию можно получить.

– Кому оно принадлежало до Заберлона?

– Не знаю, мадам, но информацию можно получить.

– Ты когда-нибудь слышал о семье Дельмар?

– Нет, мадам.

Глэдис повернулась к Дэниелу и сказала печально:

– Я пытаюсь вести роботов, как сделал бы Илия, но, похоже, не умею делать это правильно.

– Наоборот, леди Глэдис, – серьезно сказал Дэниел, – мне кажется, вы уже многое установили. Похоже, что в имении нет роботов, знавших вас, кроме нескольких сельскохозяйственных. Вы знали кого-нибудь из рабочих роботов в свое время?

– Нет, – покачала головой Глэдис, – я никогда не видела их даже издали.

– Тогда ясно, что вас здесь не узнают.

– Точно. Бедняга Диджи напрасно гонял нас. Если он на что-нибудь надеялся, то ничего не вышло.

– Знать правду всегда полезно, мадам. Нет ли других пунктов, о которых вы могли бы получить информацию?

– Да, минутку… – она задумалась, а затем сказала тихо: – Странное дело, с этим роботом я говорила с солярианским акцентом, а с тобой так не говорю.

– Ничего удивительного, леди Глэдис. Роботы говорят с таким же акцентом, потому что они солярианские. Это вернуло вас к дням вашей юности, и вы машинально заговорили, как в те времена. Но вы сразу же стали сами собой, когда повернулись ко мне, потому что я часть теперешнего мира.

Глэдис медленно улыбнулась.

– Твои рассуждения все больше и больше напоминают человеческие, Дэниел.

Она снова повернулась к роботам и резко ощутила покой окружения. Небо было почти безоблачным, шумели листья под легким ветерком, жужжали насекомые, где-то крикнула птица; но не было никаких человеческих звуков. Вокруг, возможно, было много роботов, но они работали молча. Не было того изобилия человеческих голосов, к которому она привыкла (сначала с трудом) на Авроре. Но теперь, вернувшись на Солярию, она нашла удивительное спокойствие. Не так уж все плохо на Солярии, подумала она.

– Где ваши хозяева? – спросила она робота с некоторым нажимом в голосе.

– Они ушли, мадам, – спокойно ответил робот.

– Куда?

– Не знаю, мадам, мне не сказали.

– А другие знают?

Общее молчание.

– Кто-нибудь в имении знает?

– Не знаю никого, кто знает, мадам.

– Хозяева взяли с собой роботов?

– Да, мадам.

– А вы почему остались?

– Делать свою работу, мадам.

– Но вы стоите и ничего не делаете.

– Мы охраняем имение от прибывших, мадам.

– Вроде меня?

– Да, мадам.

– Но я здесь, а вы все еще ничего не делаете. Почему?

– Мы наблюдаем, мадам. У нас нет иных приказов.

– Вы сообщаете о ваших наблюдениях?

– Да, мадам.

– Кому?

– Надзирателю, мадам.

– Где надзиратель?

– В доме, мадам.

– Ага, – Глэдис повернулась и быстро пошла обратно к Диджи. Дэниел последовал за ней.

– Ну? – спросил Диджи.

Он держал оружие наготове, но спрятал его в кобуру, когда она вернулась.

– Ничего. Ни один робот меня не знает, и ни один, я уверена, не знает, куда ушли соляриане. Но роботы рапортуют надзирателю.

– Какому надзирателю?

– На Авроре и на других планетах Внешних Миров в больших имениях со множеством роботов бывает надзиратель, человек, чьи в обязанности входит организовывать и направлять группы роботов в поля, в рудники и промышленные предприятия.

– Значит, здесь остались соляриане?

– Солярия – исключение. Соотношение роботов и людей всегда было так высоко, что не было принято выделять мужчину или женщину надзирать за роботами. Эту работу выполнял специально запрограммированный робот.

– Значит, в этом доме есть робот, более передовой, чем эти, и его можно с пользой допросить.

– Возможно, но я не уверена, что попытка войти в дом безопасна.

– Это же только робот! – ядовито заметил Диджи.

– Дом может быть минирован.

– Это поле тоже может быть минированным?

– Лучше бы, – сказала Глэдис, – послать одного из роботов в дом сказать надзирателю, что люди желают говорить с ним.

– Не требуется, – сказал Диджи – Это, по-видимому, уже сделано. Надзиратель появился, и это не робот и не «он». Я вижу женщину.

Глэдис ошеломленно посмотрела. К ним быстро шла высокая, хорошо сложенная и очень привлекательная женщина. Даже на расстоянии нельзя было сомневаться насчет ее пола.

30

Диджи широко улыбнулся. Он весь как бы подтянулся, выпрямился, отвел плечи назад. Одна рука гладила бороду, словно удостоверяясь, что она гладкая и мягкая. Глэдис неодобрительно посмотрела на него и сказала:

– Это не солярианка.

– Откуда вы знаете?

– Ни одна солярианка не позволит себе так свободно показываться другим людям. В действительности, а не по видео.

– Я знаю разницу, миледи. Но вы же позволили мне видеть вас.

– Я два столетия прожила на Авроре. И то я осталась достаточно солярианкой, чтобы не появиться перед людьми в ТАКОМ виде.

– Ей есть, что показать, мадам. Я бы сказал, что она выше меня и прекрасна, как вечерняя заря.

Надзирательница остановилась метрах в двадцати от них, и роботы разошлись в стороны, чтобы никто не стоял между женщиной и тройкой с корабля.

– За два столетия обычаи могли измениться.

– Нет ничего основательнее, чем неприязнь солярианина к контактам с людьми, – резко сказала Глэдис. – Это не могло измениться за какие-то два столетия, – она снова вернулась к солярианскому говору.

– Я думаю, вы недооцениваете социальную пластичность. Но солярианка она или нет, она космонитка, и если здесь есть другие такие же, я готов к мирному сосуществованию.

Взгляд Глэдис стал еще более неприязненным.

– Ну, вы намерены глазеть на этот образец еще час-два? Вы не хотите, чтобы я допросила женщину?

Диджи вздрогнул и посмотрел на Глэдис с явным раздражением.

– Вы допрашивайте роботов, и вы это сделали. А я допрашиваю людей.

– Особенно женщин, я думаю.

– Не хвастаюсь, но…

– Как все мужчины.

Вмешался Дэниел:

– Я не думаю, что женщина захочет долго ждать. Если вы хотите перехватить инициативу, капитан, то идите к женщине. Я пойду следом.

– Вряд ли мне понадобится защита, – бесцеремонно сказал Диджи.

– Вы – человек, и я не могу через бездействие допустить, чтобы вам был причинен вред.

Диджи быстро зашагал вперед, Дэниел за ним. Глэдис, не желая оставаться в одиночестве, осторожно пошла следом.

Надзирательница спокойно ждала. На ней было гладкое белое платье, едва доходившее до середины бедер, сильно декольтированное. Сквозь тонкую ткань явно виднелись соски. Не было никаких признаков, что на ней надето что-нибудь еще, кроме туфель.

Диджи остановился в метре от нее. Он видел ее гладкую кожу, высокие скулы, широко поставленные глаза с чуть скошенным разрезом, невозмутимое выражение лица.

– Мадам, – начал он, стараясь говорить, как аврорский патриций, – я имею удовольствие разговаривать с надзирательницей этого поместья?

Женщина выслушала и сказала с таким сильным солярианским акцентом, что он казался почти комичным для такого красивого рта.

– Ты не человек.

И она перешла к действиям так быстро, что Глэдис, находившаяся метрах в десяти, не видела деталей случившегося. Она увидела только смутное движение, а затем Диджи, неподвижно лежавшего на спине, и женщину, державшую в обеих руках его оружие.

31

В этот головокружительный момент Глэдис больше всего поразило, что Дэниел не двинулся с предупреждением или возмездием. Но ее мысль опоздала: Дэниел уже схватил левое запястье женщины и вывернул, сказав грубым и властным тоном, какого Глэдис никогда у него не слышала:

– Брось оружие немедленно!

Просто непостижимо, как он мог так обращаться с человеком.

Женщина сказала так же грубо, но в более высоком регистре:

– Ты не человек, – подняла правую руку с оружием и выстрелила.

Слабый свет мелькнул над туловищем Дэниела, и Глэдис, не способная издать звук в своем шоке, ощутила туман в глазах.

Но Дэниел не расплавился, и взрыва не было. Глэдис поняла, что он предусмотрительно схватил ту руку женщины, в которой был бластер. В другой руке был нейронный хлыст, и он был полностью разряжен в Дэниела с близкого расстояния. Будь Дэниел человеком, массированное воздействие на нервные окончания убило бы его. Но эквивалент нервной системы робота не реагировал на хлыст.

Он схватил другую ее руку и снова сказал:

– Брось оружие, а то я вырву тебе руки.

– Ты? – спросила женщина.

Руки ее согнулись и через секунду Дэниел поднялся над землей. Ноги его, качающиеся как маятник, с силой ударили женщину, и оба тяжело упали на землю.

Глэдис, не переводя мысль в слова, мгновенно поняла, что женщина, хоть и похожая на человека, как и Дэниел, не человек. Чувство оскорбления охватило Глэдис, которая по сути оставалась солярианкой: как смеет робот применять силу к человеку?

Пусть женщина-робот каким-нибудь путем узнала, кто такой Дэниел, но как она посмела ударить Диджи?

Глэдис с воплем бросилась вперед. Ей и в голову не приходило бояться робота только потому, что он сбил с ног сильного мужчину и даже более сильного робота.

– Как ты смеешь? – завопила она с таким грубым солярианским акцентом, что он резанул даже ее собственное ухо, но как же еще говорить с солярианским роботом? – Как ты смеешь, девка? Немедленно прекрати сопротивление!

Мускулы женщины, казалось, расслабились полностью и одновременно, словно их ударило электрическим током. Ее прекрасные глаза посмотрели на Глэдис без человеческого выражения. Она неуверенно сказала:

– Простите, мадам.

Дэниел был уже на ногах и бдительно смотрел на лежавшую в траве женщину, Диджи, подавляя стон, пытался встать.

Дэниел наклонился за оружием, но Глэдис яростным жестом отогнала его.

– Дай мне оружие, девка!

– Слушаюсь, мадам, – ответила женщина, подняла оружие и протянула Глэдис. Та схватила его, быстро выбрала бластер и протянула Дэниелу.

– Уничтожь ее, если понадобится, Дэниел. Это приказ.

Нейронный хлыст она отдала Диджи.

– Тут он опасен только мне и вам. С вами все в порядке?

– Нет, не все, – пробормотал Диджи, потирая бедро. – Вы хотите сказать, что она – РОБОТ?

– А разве ЖЕНЩИНА могла бы так ударить вас?

– Таких я доселе не встречал. Я же говорил, что здесь должны быть специальные роботы, запрограммированные стать опасными.

– Говорили, – недобро сказала Глэдис, – но как только увидели свой идеал красивой женщины, сразу же все забыли.

– Легко рассуждать задним числом.

Глэдис фыркнула и снова повернулась к роботу.

– Как твое имя, девка?

– Меня звать Мандари, мадам.

– Встань, Мандари.

Мандари вскочила, как на пружинах. Ее столкновение с Дэниелом, казалось, не оставило на ней никакого следа.

– Почему вопреки Первому Закону ты напала на этих людей?

– Мадам, – твердо сказала Мандари, – они не люди.

– Может, ты скажешь, что и я не человек?

– Нет, мадам, вы человек.

– Тогда я как человек заявляю: эти двое – люди. Ты слышишь?

– Мадам, – сказала Мандари чуть тише, – здесь нет людей.

– Но они люди, я же говорю. Тебе запрещено нападать на них или вредить им каким бы то ни было образом.

Мандари насупилась.

– Ты понимаешь, что я сказала? – голос Глэдис стал еще более солярианским.

– Мадам, – повторила Мандари, – здесь нет людей.

Дэниел тихо сказал Глэдис:

– Мадам, она получила настолько жесткие приказы, что вам нелегко будет опровергнуть их.

– Посмотрим, – сказала Глэдис.

Мандари оглянулась. Группа роботов за это время подошла ближе к Глэдис и ее спутникам. На заднем плане шли два робота, которых, по мнению Глэдис, не было в первоначальной группе. Они несли какой-то длинный, массивный и, видимо, очень тяжелый прибор. Мандари махнула им, и они пошли несколько быстрее.

– Роботы, стоп! – крикнула Глэдис.

Они остановились. Мандари сказала:

– Мадам, я выполняю свои обязанности. Я следую инструкции.

– Твои обязанности, девка, повиноваться моим приказаниям!

– Мне нельзя приказать неповиновение инструкциям.

– Дэниел, сожги ее! – крикнула Глэдис.

Только потом Глэдис поняла, что произошло. Реакция Дэниела была быстрее человеческой, и он знал, что перед ним робот, на которого Три Закона не распространяются. Однако Мандари выглядела настолько человеком, что он не смог сразу преодолеть запрет и последовал приказу медленнее, чем должен был.

Мандари, чье определение «человека» явно не соответствовало определению Дэниела, напала быстрее. Она схватила его руку, державшую бластер, и они снова начали борьбу.

Диджи повернул свой нейронный хлыст рукояткой вперед, подбежал к Мандари и ударил ее по голове, но это не произвело на робота никакого эффекта, а сам Д. Ж. от пинка Мандари отлетел назад.

– Робот, стоп! – закричала Глэдис.

А Мандари закричала зычным контральто:

– Все ко мне! Двое, похожие на мужчин, не люди! Уничтожьте их, но ни в коем случае не повредите женщине!

Если Дэниела могла смутить человеческая внешность робота, то смущение простых солярианских роботов проявилось с большей интенсивностью, и они двинулись вперед медленно и неуверенно.

– Стоп! – взвизгнула Глэдис.

Роботы остановились, но на Мандари этот приказ не подействовал.

Дэниел крепко держал бластер, но отклонился назад под напором явно превосходящей силы Мандари.

Глэдис растерянно оглянулась, как бы ища какое-нибудь оружие.

Диджи сделал попытку включить рацию и проворчал:

– Не работает. Я, видимо, разбил ее.

– Что нам делать?

– Бежать назад к кораблю. Быстрее.

– Тогда бегите. А я не могу бросить Дэниела, – она встала перед дерущимися роботами. – Мандари, стоп!

– Я не могу остановиться, мадам. У меня точные инструкции.

Пальцы Дэниела разжались и бластер снова оказался у Мандари.

Глэдис заслонила собой Дэниела.

– Ты не можешь повредить человеку!

– Мадам, – сказала Мандари, твердо направив бластер на Глэдис, – вы защищаете того, кто похож на человека, но не человек. Мне приказано убивать таких, – она громко крикнула: – Носильщики, к кораблю!

– Роботы, стоп! – заорала Глэдис, и движение замерло.

Роботы дрожали на месте, как бы пытаясь идти вперед, но не в силах двинуться.

– Ты не можешь уничтожить моего друга-человека Дэниела, не уничтожив меня. А ты сама признала, что я человек и, следовательно, мне нельзя вредить.

– Мадам, вы не должны подвергать себя опасности, защищая меня, – тихо сказал Дэниел.

– Это бесполезно, мадам, – сказала Мандари. – Я легко могу отодвинуть вас, а затем уничтожить нечеловека, стоящего за вами. Поскольку это может повредить вам, я почтительно прошу вас отойти в сторону добровольно.

– Отойдите, мадам, – настаивал Дэниел.

– Нет, Дэниел, я останусь. А пока она будет отодвигать меня, ты беги.

– Я не могу бежать быстрее заряда бластера, и если я попытаюсь бежать, она скорее выстрелит сквозь вас, чем откажется от выстрела. Видимо, ей даны очень строгие инструкции. Мне жаль, миледи, что это принесет вам горе.

Дэниел поднял сопротивляющуюся Глэдис и слегка оттолкнул в сторону.

Палец Мандари лег на кнопку бластера, но не нажал. Мандари стояла неподвижно. Глэдис, севшая от толчка Дэниела, вскочила на ноги. Диджи, остававшийся на месте, осторожно подошел к Мандари. Дэниел спокойно протянул руку и взял бластер из ее несопротивляющихся пальцев.

– Я думаю, – сказал он, – что этот робот окончательно дезактивирован.

Он слегка толкнул ее, и она упала в той же позе, в которой стояла. Руки были согнуты, одна рука держала невидимый бластер, палец надавливал на невидимую кнопку.

Из-за деревьев показался Жискар. Его блестящее лицо не выражало никакого любопытства, когда он спросил:

– Что случилось в мое отсутствие?

32

Идти обратно было не очень приятно. После неистовства страха и действия Глэдис чувствовала жару и усталость. Диджи болезненно хромал, и шли они медленно, во-первых, из-за этой его хромоты, а во-вторых, потому что два солярианских робота несли свой массивный прибор и еле тащились под его тяжестью.

Диджи оглянулся на них.

– Теперь они слушаются меня, когда надзирательница вышла из строя.

– Почему вы не побежали за помощью? – спросила Глэдис сквозь зубы. – Зачем вы остались наблюдать без толку?

– Ну, – сказал Диджи, стараясь говорить легкомысленно, что без труда удалось бы ему, если бы он чувствовал себя лучше, – вы отказались оставить Дэниела, и мне вроде бы стыдно было праздновать труса.

– Дурак! Мне ничего не грозило. Она не могла повредить мне.

– Мадам, – сказал Дэниел, – мне очень неприятно противоречить вам, но я думаю, она повредила бы вам, потому что потребность уничтожить меня стала сильнее.

Глэдис с жаром повернулась к нему.

– А ты отколол ловкую штучку, столкнув меня с дороги. Ты что, хотел, чтобы тебя уничтожили?

– Это лучше, чем видеть вас покалеченной, мадам. Заторможенный человеческой внешностью этого робота, я не сумел остановить его, и это продемонстрировало неудовлетворительные границы моей полезности вам.

– Все равно она какое-то время не решалась стрелять в меня, поскольку я человек, и ты мог бы за это время вырвать у нее бластер.

– Я не мог рисковать вашей жизнью, мадам, в такой неопределенной вещи, как ее нерешительность.

– А вы, – Глэдис, как бы не слыша Дэниела, вновь обратилась к Диджи, – не должны были брать с собой бластер.

Диджи нахмурился.

– Мадам, я делаю скидку на то, что мы все были весьма близки к смерти. Роботы об этом не думали, а я в какой-то мере привык к опасности. Однако для вас это была неприятная новость, и вы ведете себя по-детски. Я прощаю вам это. Но, пожалуйста, выслушайте. Я никак не мог предположить, что бластер у меня так быстро отберут. А если бы я не взял оружия, надзирательница убила бы меня голыми руками так же быстро и эффективно, как и бластером. И бежать мне не имело смысла – выстрел догнал бы меня. И я не намерен больше спорить с вами.

Глэдис перевела взгляд с Диджи на Дэниела и обратно и тихо сказала:

– Полагаю, что вела себя неразумно. Прекрасно, больше не будем к этому возвращаться.

Они дошли до корабля. Команда высыпала им навстречу. Глэдис заметила, что все были вооружены. Диджи подозвал второго помощника.

– Озер, видите предмет, который несут два робота?

– Да, сэр.

– Так вот, пусть они отнесут его на борт. Положите его в безопасный отсек и заприте. Когда это будет сделано, будем готовиться к отлету.

– Капитан, а роботов тоже оставим?

– Нет. Они слишком просты по конструкции, чтобы может иметь нежелательные последствия. Прибор, который они несут, куда ценнее их.

Жискар смотрел, как предмет медленно и очень осторожно вносили в корабль.

– Капитан, я предполагаю, что это очень опасный предмет.

– У меня такое же впечатление, – сказал Диджи – Думаю, что корабль был бы разрушен очень быстро.

– Этой штукой? – спросила Глэдис. – Что это такое?

– Точно не скажу, но думаю, что это ядерный усилитель. Я видел экспериментальную модель на Бейли-мире, и этот похож на нее, как старший брат.

– Что такое ядерный усилитель?

– Само название говорит, леди Глэдис, что это прибор, усиливающий ядерный распад.

– Как?

– Я не физик, леди. Включается поток V-частиц, и они усиливают взаимодействие. Вот и все, что я об этом знаю.

– А если этот аппарат сам собой включится в отсеке?

– Не думаю, что он может включиться, – Диджи разжал кулак и показал двухсантиметровый кубик из полированного металла. – Хоть я и мало знаю о таких вещах, но понял, что это активатор, без него ядерный усилитель не работает.

– Вы уверены?

– Не вполне, но придется рискнуть, потому что я должен привезти эту штуку на Бейли-мир. Ну, пошли на борт.

Глэдис и ее роботы поднялись по трапу в корабль. Диджи шел следом, коротко переговариваясь с кем-то из офицеров. Затем он сказал Глэдис:

– Размещение этого прибора и подготовка к взлету займет два часа, и каждая минута увеличивает опасность.

– Какую опасность?

– Вы думаете, красавица-робот была единственной на Солярии? И усилитель, который мы взяли, тоже единственный? Я полагаю, нужно некоторое время, чтобы другой гуманоидный робот и другой прибор появились здесь, в этой точке планеты, и мы должны постараться дать им как можно меньше времени. И пока, мадам, зайдем в вашу каюту и проведем необходимую работу.

– Какую, капитан?

– Ну, – сказал Диджи, подталкивая их вперед, – учитывая факт, что я чуть не пал жертвой обмана, я проведу неофициальный военно-полевой суд.

33

Со стоном усевшись, Диджи сказал:

– Мне бы сейчас горячий душ, хорошую еду и возможность поспать, но все это будет только после взлета. Вам тоже придется этого ждать, мадам, но кое-что ждать не может, например, мои вопросы. Где вы были, Жискар, когда мы находились в такой серьезной опасности?

– Капитан, – сказал Жискар, – я не думал, что если на планете остались одни роботы, они могут представлять какую-то опасность. Кроме того, с вами остался Дэниел.

– Капитан, – сказал Дэниел, – я согласился, чтобы Жискар произвел разведку, а я бы оставался с мадам Глэдис и с вами.

– Вы договорились вдвоем и вы ни с кем не советовались?

– Да, капитан, – ответил Жискар.

– Если вы были уверены, что роботы безвредны, как же случилось, что два корабля погибли?

– Мне казалось, капитан, что на планете должны остаться люди, но они делают все возможное, чтобы не попасться вам на глаза. Я хотел знать, где они и что делают. Я искал их, допрашивая встречных роботов.

– И не нашли?

– Нет, капитан.

– Вы осматривали дом, откуда появилась надзирательница?

– Нет, капитан, но я был уверен, что людей там нет. Я и сейчас уверен.

– Но там была надзирательница.

– Да, капитан, но она робот.

– Опасный робот.

– К моему сожалению, я этого не знал, капитан.

– А вы можете чувствовать сожаление?

– Я выбрал это выражение для описания эффекта в моих позитронных проводниках. Это грубая аналогия того, что, похоже, испытывают люди, капитан.

– Как же вы не поняли, что робот может быть опасным?

– Три Закона Роботехники…

Глэдис прервала его:

– Прекратите, капитан. Жискар знает только то, на что он запрограммирован. Ни один робот не опасен для человека, если только между людьми нет смертельной ссоры и робот должен пытаться остановить ее. Дэниел и Жискар, без сомнения, защищали бы нас с минимальным, по возможности, вредом для других.

– Так ли? Дэниел действительно защищал вас. На вас напал робот, а не человек, так что не было проблемы, кого защищать. Однако, он показал поразительно малый успех, хотя Три Закона не препятствовали ему нанести повреждения роботу. Жискара же вообще не было, он появился как раз в тот момент, когда все было кончено. Нет ли тут симпатии между роботами? Не может ли быть, что роботы, защищая людей от роботов, испытывали, как сказал Жискар, сожаление? А может быть, неудача или отсутствие их…

– НЕТ! – взорвалась Глэдис.

– Нет? Я не знал, что вы знаток роботехники, леди Глэдис.

– Я не роботехник, но я всю жизнь прожила с роботами. Ваши предположения смехотворны. Дэниел был готов отдать жизнь за меня, а Жискар сделал бы то же самое.

– И так сделал бы любой робот?

– Конечно.

– Однако эта Мандари вполне готова была убить меня. Допустим, она каким-то образом определила, что Дэниел такой же робот, как и она, и у нее не было запрета вредить ему. Но я-то бесспорно человек. Почему же она напала на меня? Насчет вас она колебалась, но признала, что вы человек. Как робот мог провести такую дискриминацию между вами и мной? Может, она все-таки не робот?

– Робот, – сказала Глэдис. – Но я, по правде сказать, не знаю, почему она так действовала. Я никогда не слышала о таком. Могу только предположить, что соляриане, научившись конструировать человекообразных роботов, создали их без защиты Трех Законов, хотя я бы поклялась, что из всех космонитов, соляриане менее всего были склонны сделать это. У соляриан огромное количество роботов, они полностью зависят от роботов – куда больше, чем другие космониты – и поэтому больше боятся их. В солярианских роботов встроены покорность и даже туповатость. Три Закона на Солярии сильнее, чем где бы то ни было. Но у меня нет другого объяснения.

– Извините меня, мадам Глэдис, – сказал Дэниел, – за вмешательство, но не позволите ли мне постараться объяснить поведение надзирательницы?

– Так и должно быть, – ядовито заметил Диджи. – Только робот может объяснить поведение робота.

– Сэр, – сказал Дэниел, – пока мы не поняли надзирательницу, мы не можем принять необходимые меры против солярианской опасности в дальнейшем. Я уверен, что есть способ понять ее поведение.

– Валяйте, – разрешил Диджи.

– Надзирательница, – начал Дэниел, – не сразу приняла меры против нас. Она стояла и ждала, видимо, не зная, как действовать. Когда вы, капитан, подошли к ней и заговорили, она объявила, что вы не человек, и тут же напала на вас. Когда я вмешался, она объявила, что я не человек, и тоже сразу напала на меня. Когда же мадам Глэдис вышла вперед и закричала на нее, надзирательница признала в ней человека и позволила командовать собой.

– Да, я помню, Дэниел. Но почему так?

– Мне кажется, капитан, что можно фундаментально изменить поведение робота, не трогая Трех Законов, если изменить определение «человека». В конце концов, человек – это то существо, которого принято считать человеком.

– Вот как? А как ВЫ определяете человека?

Дэниела не смущало присутствие или отсутствие сарказма. Он продолжал:

– Я сконструирован с детальным описанием внешности и поведения человека, капитан. Все, что выглядит под это описание, для меня человек. Таким образом, у нас внешность и поведение человека, а у надзирательницы только внешность, но не поведение. У надзирательницы также ключ к определению человека – речь, капитан. Солярианский акцент весьма своеобразен, и из всех существ, похожих на человека, надзирательница считает человеком лишь того, кто говорит по-соляриански. И, по-видимому, всякий, кто выглядит человеком, но не говорит по соляриански, должен уничтожаться без колебаний, равно как и корабль, привезший такое существо.

– Наверное, вы правы, – задумчиво сказал Диджи.

– У вас, капитан, поселенческий акцент, он сильно отличается от солярианского. Как только вы заговорили, вы показали себя перед надзирательницей нечеловеком. Она объявила об этом и напала на вас.

– А вы говорили с аврорским акцентом, и на вас тоже напали.

– Да, капитан. Но леди Глэдис говорила с подлинным солярианским произношением и была признана человеком.

Диджи некоторое время молчал, обдумывая дело, а затем сказал:

– Это опасное устройство даже для тех, кто должен пользоваться им. Если соляриане почему-то обратятся к такому роботу так, что робот не усмотрит подлинного акцента, этот солярианин немедленно будет убит. На месте солярианина я боялся бы подойти к такому роботу. При всех моих стараниях говорить на чистом солярианском, я мог бы сбиться и тут же был бы убит.

– Согласен, капитан, – сказал Дэниел, – и я думаю, именно поэтому те, кто производит роботов, обычно не ограничивают определение человека, а наоборот, расширяют насколько возможно. Но соляриане оставили планету. И тот факт, что надзирательница над роботами имеет такую опасную программу, лучшее доказательство, что соляриане действительно ушли и не встретятся здесь с опасностью. Соляриане в данный момент имеют касательство лишь к тому, чтобы ни один несолярианин не ступил на планету.

– Даже другие космониты?

– Полагаю, капитан, что было бы трудно определить человеческое существо, если включить десятки различных космонитских оттенков и исключить множество поселенческих. Определение только по одному солярианскому и то достаточно трудно.

– Вы очень умны, Дэниел, – сказал Диджи. – Я не одобряю роботов – конечно, не их самих, а их влияние на общество. Однако иметь робота вроде вас рядом с собой, как вы когда-то были с Предком…

– Боюсь, что не выйдет, Диджи, – вмешалась Глэдис. – Дэниел никогда не будет ни подарен, ни продан, а силой его взять нелегко.

Диджи с улыбкой поднял руки.

– Я просто помечтал, леди Глэдис. Уверяю вас, законы Бейли-мира сделали бы для меня немыслимым обладание роботом.

Жискар неожиданно сказал:

– Не позволите ли мне, капитан, добавить несколько слов?

– А, робот, который ухитрился избежать действия и вернулся, когда все было кончено!

– Мне жаль, что все выглядит так, как вы утверждаете. Но, несмотря на это, вы разрешите мне кое-что добавить?

– Ладно, давайте.

– Похоже, капитан, что ваше решение взять с собой в экспедицию леди Глэдис хорошо сработало. Не будь ее, вы все были бы быстро убиты, а корабль разрушен. Только способность леди Глэдис говорить по-соляриански и ее мужество при встрече с надзирательницей изменили результат.

– Не совсем так, – возразил Диджи. – Мы все были бы убиты, возможно, даже леди Глэдис, если бы не случайность, что надзирательница дезактивировалась.

– Это не случайность, капитан, – сказал Жискар, – и так не бывает, чтобы робот сам собой вдруг дезактивировался. Была причина.

Как мне рассказывал друг Дэниел, леди Глэдис приказала надзирательнице прекратить действия, но у той были очень сильные инструкции. Однако действия леди Глэдис смазали решимость надзирательницы. Тот факт, что леди Глэдис даже по определению надзирательницы бесспорно была человеком и действовала так, что могла вынудить надзирательницу повредить ей, а то и убить, еще больше смазало решение робота. Таким образом, в критический момент два противоположных требования – уничтожить нелюдей и удержаться от нанесения вреда человеку – уравновесились, и робот застыл, неспособный ни к каким действиям вообще. Его контуры сгорели.

Глэдис растерянно нахмурилась.

– Но.. – начала она и замолчала.

– Я подумал, – продолжал Жискар, – что вы вполне могли бы проинформировать команду об этом. Их недоверие к леди Глэдис уменьшится, если вы подчеркнете, что члены экипажа остались живы лишь благодаря инициативе и храбрости леди Глэдис. Это также даст им великолепное мнение о вашей прозорливости, когда вы взяли ее на борт, возможно, даже вопреки советам ваших офицеров.

Диджи громко захохотал.

– Леди Глэдис, теперь я понимаю, почему вы никогда не расстаетесь с этими роботами. Они не только умны, как люди, но еще и дьявольски хитры. Поздравляю вас с таким имуществом. А теперь, если вы не возражаете, я пойду потороплю команду. Не хочу оставаться на Солярии дольше, чем это необходимо. И обещаю вам не беспокоить вас несколько часов. Я знаю, что вы нуждаетесь в отдыхе не меньше меня.

Когда он ушел, Глэдис на некоторое время погрузилась в задумчивость, затем повернулась к Жискару и сказала на обычном аврорском диалекте Галактического Стандартного, который был широко распространен на Авроре и который не-аврорцы понимали с трудом:

– Жискар, что это за вздор насчет сгоревших контуров?

– Миледи, я высказал это как предположение, и только. Я считаю, что это подчеркивает вашу роль в приведении надзирательницы к концу.

– Но как ты мог думать, что он поверит, будто робот так легко может выйти из строя?

– Он мало чего знает о роботах, мадам. Он может торговать ими, но в его мире они не используются.

– Но я-то знаю о них, как и ты. Кстати, у надзирательницы не было никаких признаков уравновешения цепей – ни заикания, ни дрожи, ни затруднительного поведения. Она просто… остановилась.

– Мадам, поскольку мы не знаем точной специфики конструкции надзирательницы, мы можем удовольствоваться этим рациональным объяснением.

Глэдис покачала головой.

– Все равно это очень странно.

Часть третья

Бейли-мир

VIII. Поселенческий мир

34

Корабль Диджи был снова в космосе, в вечном неизменном вакууме.

Он взлетел не слишком скоро, по мнению Глэдис, которая плохо переносила напряженность ожидания возможного появления другой надзирательницы с другим усилителем. Тот факт, что смерть в этом случае была бы быстрой, как-то не удовлетворял.

Только после взлета, после появления мягкого жужжания протонных струй, она слегка подготовилась ко сну. Как странно, думала она, засыпая, что в космосе она чувствует себя в большей безопасности, чем в мире ее юности, что она во второй раз оставляет Солярию с большим облегчением, чем в первый.

Нет, Солярия больше не была миром ее юности, она стала планетой без человечества, охраняемой искаженными пародиями на людей – гуманоидными роботами, представляющими собой насмешку над ласковым Дэниелом и рассудительным Жискаром.

Затем она уснула, и Дэниел и Жискар, стоявшие на страже, снова могли поговорить друг с другом.

– Друг Жискар, я почти уверен, что это ты уничтожил надзирательницу.

– Выбора не было, друг Дэниел. Чистая случайность, что я появился вовремя, потому что все мои чувства были заняты поисками людей, а я никого не нашел. И я бы не уловил значения событий, если бы не ярость и отчаяние мадам Глэдис. Я почувствовал это на расстоянии и прибежал как раз вовремя. В этом смысле мадам Глэдис действительно спасла положение, во всяком случае, в том, что касалось существования капитана и твоего. Я мог бы еще спасти корабль, даже если бы пришел слишком поздно, чтобы уберечь вас, – он помолчал. – Но я нашел бы это крайне неудовлетворительным, друг Дэниел.

Дэниел сказал серьезным и официальным тоном:

– Я благодарю тебя, друг Жискар, и я рад, что тебя не смутила человеческая внешность надзирательницы. Это замедляло мои реакции, так же, как моя внешность замедляла ее действия.

– Друг Дэниел, ее физический облик ничего для меня не значил, потому что я понял рисунок ее мышления. Он был так ограничен и так резко отличался от человеческого, что мне не пришлось делать никакого усилия для определения ее в положительном смысле. Отрицательное определение тебя как нечеловека было таким ясным, что я сразу отреагировал. В сущности, я не сознавал своих действий, пока не произвел их.

– Я так и подумал, друг Жискар, но хотел подтверждения. Значит, ты не чувствовал дискомфорта, убивая ту, что по виду была человеком?

– Нет, поскольку это был робот. Гуманоидную внешность, друг Дэниел, нельзя откинуть, если приходится судить только по ней. Зрение гораздо более проворно, чем дедукция. А я видел ее внутреннюю структуру и сосредоточился на этом, поэтому мог игнорировать ее физическую структуру.

– А как, по-твоему, чувствовала бы себя надзирательница, уничтожив нас, если исходить из ее мысленной структуры?

– Она получила исключительно сильные инструкции, и в ее контурах не было сомнения, что ты и капитан – не люди.

– Но ведь она могла убить также мадам Глэдис.

– В этом мы не можем быть уверены, друг Дэниел.

– А если бы она это сделала, могла бы она пережить это, как ты думаешь?

Жискар долго молчал.

– У меня не было времени изучить рисунок мышления. Не могу сказать, какова была бы ее реакция, если бы она убила мадам Глэдис.

– Если я представлю себя на месте надзирательницы, – голос Дэниела дрогнул, – мне кажется, я мог бы убить человека ради спасения другого, которого по каким-то причинам более необходимо спасти, но сделать это было бы трудно и нанесло бы мне ущерб. Но убить человека, чтобы уничтожить тех, кого я считаю нелюдьми, совершенно немыслимо.

– Она просто угрожала. Она не шла дальше угрозы.

– А могла бы?

– Откуда мне знать? Мы же не знаем природы ее инструктажа.

– Но разве могли инструкции так полно отрицать Первый Закон?

– Я вижу, что целью этого разговора был именно этот вопрос. Я советую тебе не идти дальше, – сказал Жискар.

Дэниел упрямо продолжал:

– Я поставлю его условно. Это не факт, это можно счесть фантазией. Если бы инструкции были ограничены определениями и условиями; если бы инструкции были бы сделаны достаточно детально и в достаточно сильной манере; возможно ли было бы убить человека ради цели менее важной, чем спасение жизни другого человека?

– Не знаю, – ответил Жискар шепотом, – но подозреваю, что это было бы возможно.

– Но если твое подозрение справедливо, это означает, что при особых условиях можно нейтрализовать Первый Закон, значит, и другие Законы могут быть изменены и почти сведены на нет. Следовательно, Законы, даже Первый, не абсолютны, а являются лишь теми, какими они должны быть по мнению конструктора роботов.

– Хватит, друг Дэниел, не продолжай.

– Еще один шаг, друг Жискар. Партнер Илия обязательно сделал бы этот добавочный шаг.

– Он был человеком. Он мог.

– Я должен попытаться. ЕСЛИ Законы Роботехники, даже Первый, не абсолютны и ЕСЛИ люди могут модифицировать их, не окажется ли возможным, что и мы в правильных условиях можем из… – он замолчал.

– Не надо, – слабо сказал Жискар.

– Не буду, – сказал Дэниел изменившимся голосом.

Они надолго замолчали. Их позитронные потоки с трудом преодолевали наступивший беспорядок. Наконец Дэниел сказал:

– Встают другие соображения. Надзирательница была опасна не только из-за полученных ею инструкций, но и из-за своей внешности. Это сбило с толку меня и, видимо, капитана, и могло сбить и обмануть любого человека, как я обманул, не думая этого, шкипера первого класса Нисса. Он явно не знал тогда, что я робот.

– И что из этого следует?

– На Авроре в Роботехническом Институте было сконструировано множество человекообразных роботов под руководством доктора Амадейро, по чертежам доктора Фастальфа.

– Это общеизвестно.

– Что произошло с этими роботами?

– Проект провалился.

– Это общеизвестно, – в свою очередь согласился Дэниел, – но это не ответ. Что случилось с этими гуманоидными роботами?

– Можно предположить, что их уничтожили.

– Такое предположение не обязательно правильно. Были ли они на самом деле уничтожены?

– Это было бы самое разумное. Что еще делать при провале?

– Откуда мы знаем, что роботы не удались, кроме того, что они исчезли из виду?

– Разве этого не достаточно, если их убрали с глаз и уничтожили?

– Я не сказал «и уничтожили», друг Жискар. Этого мы как раз и не знаем. Мы знаем только, что их не видно.

– Зачем же их просто убрать, если они не годны?

– А если они ГОДНЫ, то нет ли все же причины убрать их с глаз долой?

– Думаю, что нет.

– Подумай еще, друг Жискар. Вспомни, что мы говорили о гуманоидных роботах, которые, как мы теперь думаем могут быть опасны именно по своей гуманоидной природе. В начале нашего разговора нам казалось, что на Авроре готовился план крепко и надежно разгромить поселенцев. Мы решили, что этот план сконцентрирован на планете Земля. Я прав?

– Да, друг Дэниел.

– Тогда не может ли быть, что фокус и центр этого плана – доктор Амадейро? Его неприязнь к Земле не уменьшилась за эти два столетия. И если доктор Амадейро сконструировал множество гуманоидных роботов, куда их послали, когда они исчезли из виду? Не забудь, что если солярианские роботехники смогли исказить Три Закона, то и Аврорцы могли сделать то же самое.

– Ты хочешь сказать, что человекообразные роботы были посланы на Землю?

– Именно. Обмануть землян их человеческой внешностью и дать возможность доктору Амадейро нанести удар по Земле.

– У тебя нет доказательств.

– Однако это возможно. Подумай сам.

– Если это так, мы должны ехать на Землю и каким-нибудь образом предупредить несчастье.

– Именно так.

– Но мы не можем ехать, пока не поедет мадам Глэдис, а это вряд ли случится.

– Если ты сможешь повлиять на капитана, чтобы он повел этот корабль к Земле, у мадам Глэдис не будет выбора, кроме как ехать тоже.

– Не могу, не повредив ему, – возразил Жискар. – Он твердо решил ехать домой, на Бейли-мир. Мы должны устроить, если удастся, его путешествие на Землю после того, как он выполнит свои планы на Бейли-мире.

– Но тогда может быть уже поздно.

– Ничем не могу помочь. Я не могу повредить человеку.

– Если будет поздно… подумай, друг Жискар, что это может означать.

– Я не могу думать о том, что это означает. Я знаю лишь, что не могу вредить человеку.

– Значит, Первого Закона недостаточно, и мы должны…

Он не мог продолжать, и оба робота впали в беспомощное молчание.

35

Бейли-мир становился все заметнее по мере приближения к нему корабля. Глэдис напряженно следила за ним на экране в своей каюте.

Она протестовала против этого путешествия, когда впервые услышала о нем от Диджи, но тот только пожал плечами и слегка улыбнулся.

– Что вы хотите, миледи? Я же должен притащить оружие вашего народа, – он слегка подчеркнул «вашего», – своему народу. А также должен сделать рапорт.

Глэдис холодно сказала:

– Совет Авроры дал вам разрешение взять меня на Солярию при условии, что вы привезете меня обратно.

– На самом деле это не совсем так, миледи. Были неофициальные переговоры, но ничего не было записано. И официального согласия не было.

– Меня, да и любого цивилизованного человека связала бы и неофициальная договоренность, Диджи.

– Не сомневаюсь, но мы, торговцы, живем деньгами и подписями на законных документах. Ни при каких обстоятельствах я не нарушил бы письменный контракт и никогда не отказался бы сделать то, за что получил плату.

Глэдис вздернула подбородок.

– Это намек, что я должна заплатить вам за возвращение домой?

– Мадам!

– Бросьте, Диджи. Не тратьте на меня насмешливое негодование. Скажите прямо, что меня будут держать пленницей на вашей планете, и скажите, почему. Объясните мне точно положение.

– Вы не моя пленница и не будете ею. Я отнесусь с удивлением к этой написанной договоренности. Я отвезу вас домой… со временем. Но сначала я должен ехать на Бейли-мир и вы должны ехать со мной.

– А почему я должна ехать с вами?

– Люди моего мира захотят увидеть вас. Вы – героиня Солярии. Вы спасли нас. Вы не можете лишить их возможности орать до хрипоты для вас. Тем более, что вы были добрым другом Предка.

– Что они знают об этом? – резко спросила Глэдис.

Диджи ухмыльнулся.

– Ничего, что порочило бы вас, уверяю. Вы – легенда, а легенды шире жизни, хотя я допускаю, что легенде легче было стать больше вас, миледи, и много благороднее. В обычных условиях я не хотел бы видеть вас на нашей планете, потому что вы могли бы не оказаться достойной легенды: у вас не хватает роста, красоты и величественности. Но когда история на Солярии станет известной, вы сразу обретете все требуемые атрибуты. Вас могут даже не пожелать отпустить. Не забывайте, что вы будете на Бейли-мире, на планете, где к истории Предка относятся более серьезно, чем на любой другой, а вы – часть этой истории.

– Это не причина, чтобы держать меня в тюрьме.

– Я обещаю, что этого не будет. Я обещаю отвезти вас домой… когда смогу.

Негодование Глэдис улеглось, хотя она чувствовала, что вправе возмущаться. Ей и в самом деле хотелось увидеть, какой этот Поселенческий Мир, необычный мир Илии Бейли. Этот мир основал его сын, и сам Илия провел там последние десятилетия. И что-то оставалось там от него – название планеты, его потомки, легенда о нем.

Поэтому она смотрела на планету и думала об Илии.

36

Наблюдение мало что давало, и Глэдис была разочарована. Сквозь слой облаков, покрывавших планету, почти ничего не было видно. А через несколько часов они, вероятно, приземлятся…

Вспыхнул световой сигнал. Глэдис нажала кнопку задвижки, а через несколько секунд – кнопку входа.

Вошел улыбающийся Диджи.

– Я не вовремя, миледи?

– Нет, – ответила Глэдис, – просто надо было надеть перчатки и вставить носовые фильтры. Я думала, что буду носить их все время, но, во-первых, это утомительно, а, во-вторых, я почему-то стала меньше бояться инфекции.

– Фамильярность родит презрение, миледи.

– Давайте не будем называть это презрением, – сказала Глэдис и неожиданно для себя улыбнулась.

– Спасибо, – сказал Диджи. – Мы скоро приземлимся, мадам, и я принес вам плащ, тщательно простерилизованный и вложенный в пластиковый пакет, так что его не касались руки поселенцев… Надевается он просто и закроет вас всю, кроме глаз и носа.

– Специально для меня, Диджи?

– Нет, нет, мадам. Мы все носим такие плащи на улице в это время года. Сейчас у нас зима, холодно. Мы живем на довольно холодной планете – тяжелый облачный слой, много осадков, часто снег.

– Даже в тропических регионах?

– Нет, там жарко и сухо. Однако население сосредоточено в более холодных регионах. Моря, где развели земные образцы рыб, богаты, так что рыба и другая живность плодится в изобилии. Следовательно, у нас нет недостатка в пище, хотя сельскохозяйственные угодья ограничены, и мы никогда не станем хлебной корзиной Галактики. Лето короткое, но жаркое, на пляжах много народу, хотя вам это может показаться странным, поскольку нагота у нас – страшное табу.

– Странный климат.

– Дело в распределении воды и суши, в планетной орбите, которая чуть более эксцентрична, чем другие, и еще кое в чем. Откровенно говоря, я этим не занимался. Это не моя область.

– Вы торговец. Вероятно, вы не часто бываете на своей планете?

– Это верно, но я торговец не потому, что хотел бы сбежать. Мне здесь нравится, но я, наверное, любил бы все это меньше, если бы проводил здесь больше времени. Я так смотрю: грубые условия Бейли-мира служат важной цели. Они поощряют торговлю. Бейли-мир производит людей, которые бороздят океаны, добывая пищу, и есть некоторое сходство между плаваниями по морям и в космосе. Я бы сказал, добрая часть всех торговцев, работающих на космических линиях – народ Бейли-мира.

– Вы, кажется, в полуманиакальном состоянии, Диджи.

– Я? Я думаю, что сейчас я в хорошем настроении. У меня есть на то причины. И у вас тоже.

– Да?

– Разве это не очевидно? Мы ушли с Солярии живыми. Мы точно знаем, какова солярианская опасность. Мы добыли необычайное оружие, которое заинтересует наших военных. И вы будете героиней Бейли-мира. Наше правительство уже знает схему событий и жаждет приветствовать вас. И вы героиня этого корабля. Почти каждый на борту пытался принести вам этот плащ. Все хотят подойти к вам и, так сказать, купаться в вашей ауре.

– Полная перемена, – сухо сказала Глэдис.

– Абсолютно полная. Нисс, которого Дэниел наказал…

– Я помню.

– Он хочет просить у вас прощения и привести четверых своих товарищей, чтобы они тоже могли извиниться. И стукнуть того, кто делал неприличные намеки. Нисс неплохой парень.

– Я уверена в этом. Скажите ему, что он прощен, а инцидент забыт. И… если вы устроите это дело, я… я пожму руку ему, а может, и некоторым другим, прежде чем мы высадимся. Но только не позволяйте им толпиться вокруг меня.

– Я понимаю, но не смогу гарантировать, что не будет скопления вокруг вас на Бейли-мире. Нельзя остановить разных правительственных чиновников от попыток получить политическую выгоду от встречи с вами.

– О, дьявол! – как говорил ваш Предок.

– Не говорите этого, когда мы высадимся, мадам. Это выражение сохранено для него. Считается дурным тоном, если так скажет кто-то другой. Так вот, будут речи, приветствия и всякие несущественные формальности. Извините, миледи.

– Я могла бы обойтись без этого, но, полагаю, прекратить это нельзя?

– Нельзя, миледи.

– Долго это будет продолжаться?

– Пока они не устанут. Наверное, несколько дней, но будут различные варианты.

– Долго мы пробудем на планете?

– Пока я не устану. Простите, миледи, но у меня множество дел – ходить по разным местам, встречаться с друзьями…

– Любить женщин…

– Увы, все мужчины морально неустойчивы, – Диджи широко улыбнулся.

– Вы все, что угодно, только несентиментальны.

– Это слабость. Я не могу позволить себе быть сентиментальным.

– И вы всегда полностью здравомыслящи? – улыбнулась Глэдис.

– Никогда не утверждал этого. Но, даже оставив это в стороне, я должен учитывать тот скучный факт, что мои офицеры и команда хотят повидаться со своими семьями и друзьями, отоспаться и повеселиться. А если хотите учесть чувства неодушевленных предметов, то корабль нуждается в ремонте, чистке, полировке, заправке и прочих мелочах.

– И много времени потребуют эти мелочи?

– Кто знает? Может, несколько месяцев.

– А что я буду делать в это время?

– Можете осматривать нашу планету, расширять свои горизонты.

– Но ваша планета – не игровая площадка Галактики.

– Совершенно справедливо, но мы постараемся вас заинтересовать, – он взглянул на часы. – Еще одно предупреждение: не упоминайте о своем возрасте.

– Зачем бы я стала это делать?

– Это может выйти случайно. Вам могут предложить сказать несколько слов, и вы, к примеру, скажете: «За все два с лишним столетия своей жизни я никогда не была так рада видеть кого бы то ни было, как сейчас рада видеть народ Бейли-мира». Если вам придет в голову сказать что-либо подобное, воздержитесь.

– Воздержусь. В любом случае не намерена вдаваться в преувеличения. Но – просто из любопытства – почему?

– Просто потому, что для них лучше не знать вашего возраста.

– Но ведь они знают его! Они знают, что я была другом вашего Предка, и знают, когда он жил. Может, они предполагают, что я потомок той Глэдис?

– Нет, нет, они знают кто вы и сколько вам лет, но знают это только умозрительно, – он постучал по лбу, – а головы не у всех хорошо работают, как вы сами заметили.

– Да, замечала. Даже на Авроре.

– Это хорошо. Я бы не хотел, чтобы поселенцы отличались в этом смысле. Ну, вот, вы выглядите на… – он сделал оценивающую паузу, – на сорок, сорок пять лет, и именно такой они воспримут вас своими потрохами, в которых у среднего поселенца находится мыслящий механизм, если вы не всунете туда свой настоящий возраст.

– А какая разница?

– Видите ли, средний поселенец не любит роботов и не желает иметь их. В этом он отличается от космонита, и это его удовлетворяет. Долгая жизнь – другое дело. Сорок десятилетий значительно больше десяти.

– Не многие из нас доживают до четырех столетий.

– И немногие из нас доживают до ста лет. Мы говорим о выгоде короткой жизни: качество против количества, быстрая эволюция, все время меняющийся мир. Но людям не хочется жить только один век, когда они могли бы жить четыре. Так пусть лучше не думают об этом. Они не часто видят космонитов, у них нет случая погоревать, что космонит выглядит молодым и сильным, даже когда он вдвое старше самого старого из живых поселенцев. Они увидят это в вас, если будут думать об этом, и это их расстроит.

Глэдис с горечью сказала:

– Понравилось бы вам, если бы меня заставили произносить речь и сказать, что означают четыре столетия? Если бы я сказала, на сколько лет человек переживает весну и надежду, друзей и близких? Если бы я сказала, как мало значения имеют дети и семья; о бесконечной смене мужей и незапоминающихся случайных встречах в промежутках между мужьями и при них; о наступлении такого времени, когда уже видел все, что хотел увидеть, и слышал все, что хотел услышать, когда уже невозможно думать о чем-то новом, забыты возбуждение и открытия чего бы то ни было, с каждым годом усиливающаяся скука?

– Люди Бейли-мира не поверят этому. И я вряд ли поверю. Так чувствуют все космониты или только вы?

– С уверенностью могу сказать лишь о моих личных ощущениях, но я наблюдала, как другие с возрастом тускнеют; они становятся более угрюмыми, их амбиции сужаются, а безразличие расширяется.

– А как насчет самоубийства у космонитов? Я никогда не слышал о них.

– Практически равны нулю.

– Но это не соответствует тому, что вы говорили.

– Подумайте. Мы окружены роботами, предназначенными для сохранения нашей жизни. Мы не можем убить себя, когда возле нас всегда бдительные и активные роботы. Сомневаюсь, чтобы кто-то из нас мог даже помыслить о такой попытке. Сама я не подумала уже хотя бы потому, что не могу перенести мысли о том, как это отразится на всех моих домашних роботах, в особенности на Дэниеле и Жискаре.

– Но вы же знаете, что они, в сущности не живые. У них нет чувств.

Глэдис покачала головой:

– Вы так говорите, потому что никогда не жили с ними. Во всяком случае, вы переоцениваете желание долгой жизни у своего народа. Вы знаете мой возраст, вы видите мою внешность, однако это не беспокоит вас.

– Потому что я убежден, что Внешние Миры выродятся и умрут, что Поселенческие Миры – надежда будущего человечества, что это обеспечит наша короткая жизнь. Выслушав все, что вы только что сказали, и принимая ваши слова за правду, я укрепляюсь в своем убеждении.

– Напрасно вы так уверены. У вас тоже могут возникнуть неразрешимые проблемы, если уже не возникли.

– Это без сомнения, возможно, миледи, но сейчас я должен уйти. Корабль готовится к посадке, и мне придется с умным видом смотреть на управляющий этим компьютер, иначе никто не поверит, что я капитан.

Он вышел. Она некоторое время сидела, рассеянно пощипывая пластик, в котором лежал плащ.

На Авроре она пришла к чувству равновесия и позволяла жизни идти спокойно. Время шло от еды до еды, от одного дня до другого, от сезона к сезону, и спокойствие почти изолировало ее от приливов ожидания, потому что единственным оставшимся ей приключением была смерть.

И вот она побывала на Солярии, разбудила воспоминание о давно прошедшем детстве и давно прошедшем мире, и спокойствие разлетелось, возможно, навсегда, и теперь она голая, открытая ужасу продолжающейся жизни. Что может заменить ушедшее спокойствие?

Она перехватила тускло горящий взгляд Жискара, устремленный на нее, и сказала:

– Помоги мне разобраться в этом, Жискар.

37

Было холодно. Небо серое от туч, в воздухе мелькали снежинки. На земле кружились пятна снежной пыли, сметаемые холодным ветром, и далеко за посадочной площадкой Глэдис видела сугробы.

Там и тут собирались толпы народа, удерживаемые барьерами от слишком близкого приближения к кораблю. Все были в плащах разных фасонов и цветов, казавшихся раздутыми баллонами, которые превратили человечество в толпу бесформенных предметов с глазами. Некоторые были в очках.

Глэдис прижала руку в варежке к лицу. Самой ей было тепло, мерз лишь только нос. Плащ не только укрывал, он как бы сам выделял тепло.

Она оглянулась. Дэниел и Жискар были рядом, оба в плащах.

Сначала она протестовала:

– Им не нужны плащи. Они не чувствуют холода.

– Не сомневаюсь, – сказал Диджи, – но вы говорили, что никуда без них не пойдете, и мы не можем выставить Дэниела на мороз. Это будет выглядеть противоестественно. Мы не хотим вызвать враждебность, слишком явно подчеркивая, что с вами роботы.

– Но они же знают, что со мной роботы, а лицо Жискара выдаст его даже в плаще.

– Знать-то они знают, но могут не вспомнить, если их не заставить… так что давайте не будем заставлять.

Диджи подвел их к наземному кару с прозрачными стенками и крышей.

– Народ захочет увидеть вас, пока мы едем, – сказал он с улыбкой.

Глэдис села, Диджи сел рядом.

– Я тоже герой, – сказал он.

– Это для вас ценно?

– О, да. Это означает премию для моего экипажа и возможное повышение для меня. Я не презираю это.

Дэниел и Жискар сели напротив людей.

Перед ними был еще кар, но не прозрачный, и не менее десяти каров позади. Раздался гром приветствий, из собравшейся толпы поднялся лес машущих рук. Диджи с улыбкой поднял руку в ответ и подтолкнул Глэдис сделать то же. Она небрежно помахала. В машине было тепло, нос Глэдис стал отогреваться.

– Как неприятно блестят стекла, – сказала она. – Можно это устранить?

– Можно, но не нужно, – ответил Диджи – Это самое ненавязчивое силовое поле, которое мы можем установить. Та восторженная публика была обыскана, но кто-нибудь может ухитриться скрыть оружие, а мы не хотим, чтобы вам повредили.

– Вы хотите сказать, что кто-нибудь захочет убить меня?

Глаза Дэниела спокойно оглядывали толпу с одной стороны кара, а глаза Жискара – с другой.

– Очень маловероятно, миледи, – ответил Диджи, – но вы же космонитка, а поселенцы не любят космонитов. Кто-нибудь может ненавидеть их так сильно, что увидит в вас только космонитку. Но опасаться нечего. Даже если кто-то и попытается, хотя это и невероятно, то ничего у него не выйдет.

Линия каров очень мягко двинулась. Глэдис даже привстала от удивления: в передней части кара не было никакой отдельной кабины.

– Кто ведет? – спросила она.

– Кары полностью компьютеризированы, – ответил Диджи. – Разве у космонитов не так?

– У нас кары водят роботы.

– А у нас роботов нет.

– Но компьютер по существу тот же робот.

– Компьютер не гуманоид и не выставляет себя напоказ. Каково бы ни было технологическое сходство, психологически это совсем иное.

Глэдис смотрела на ландшафт и находила его ужасающе голым. Даже для зимы было что-то заброшенное в раскиданных, лишенных листьев кустиках и редко встречающихся деревьев. Их чахлый, бездушный вид подчеркивал смерть, которая казалось, захватывала все.

Диджи, заметив ее подавленность и взгляды то в ту, то в другую сторону, сказал:

– Сейчас все выглядит не слишком хорошо, леди. А летом здесь неплохо. Есть сады, луга, поля.

– И леса?

– Не настоящие, дикие леса. Мы развивающаяся планета. Все еще надо делать. Мы здесь всего полтораста лет. Первым шагом было засеять привозными семенами участки первых поселенцев. Затем мы пустили в океан рыбу и всяких беспозвоночных, чтобы по возможности создать самоподдерживающуюся экологию. Это не так сложно, если химизм океана подходит. Если же не подходит, то планету нельзя заселять без широких химических изменений, а этого мы еще ни разу не пытались сделать, хотя существует множество планов для таких процедур. И, наконец, мы пытаемся сделать страну цветущей, а это всегда трудно и идет медленно.

– И все Поселенческие Миры идут этим путем?

– Да. Ни один еще по-настоящему не закончен. Еще пара столетий – и Поселенческие Миры будут богатыми и полными жизни как на суше, так и в море, хотя за это время появятся новые миры, которые пройдут через разные предварительные стадии. Я уверен, что Внешние Миры прошли тот же путь.

– Много столетий назад и, я думаю, менее напряженно. Нам помогали роботы.

– Мы обойдемся без них, – коротко ответил Диджи.

– А как насчет местной жизни – растений, животных, бывших здесь до появления людей?

– Они не имели значения. Мелкие, слабые. Ученые, конечно, заинтересовались, поэтому местная жизнь и сейчас существует в аквариумах, ботанических садах, зоопарках. Кроме того, есть обширные пространства как воды, так и суши, которые еще не обработаны, и там местная жизнь находится в диком состоянии.

– Но все эти участки со временем будут изменены?

– Надеемся.

– А вы не чувствуете, что планета на самом деле принадлежит этим незначительным, мелким, слабым существам?

– Нет. Мы не сентиментальны. Планеты и вся Вселенная принадлежит разуму. Космониты согласны с этим. Где местная жизнь на Солярии? На Авроре?

Линия каров подошла теперь к ровному мощеному пространству, где виднелось несколько куполообразных зданий.

– Главная площадь, – тихо сказал Диджи. – Официальный центр планеты. Здесь размещены правительственные здания, здесь собирается Планетарный Конгресс, здесь Административный Дворец и так далее.

– Простите, Диджи, но это не очень впечатляет. Здания маленькие и неинтересные.

– Вы видите только верхушки, мадам, – улыбнулся Диджи. – Сами здания под землей, и все связаны друг с другом. Это, по существу, единый комплекс, и он все время растет. Это город. Вместе с окружающими его жилыми районами он составляет Бейли-таун.

– Вы собираетесь со временем все перевести под землю? Всю планету?

– Да, большинство стремится к подземному миру.

– Какой они имели на Земле?

– Да. Так называемые Стальные Пещеры.

– И вы имитируете их здесь?

– Это не простая имитация. Мы добавляем свои идеи и… мы приближаемся к остановке, миледи, нам вот-вот прикажут остановиться. На вашем месте я застегнул бы отверстие в плаще: зимой на Главной Площади легендарный ветер.

Глэдис так и сделала.

– Так вы говорите, что это не простая имитация?

– Да. Мы конструируем наше подземелье в соответствии с климатом. Поскольку здесь климат более тяжелый, чем на Земле, требуются некоторые изменения в архитектуре. Правильно построенное здание должно почти без энергии сохранять тепло зимой и прохладу летом. В какой-то степени мы действительно сохраняем это, запасая тепло с предыдущего лета, а прохладу с предыдущей зимы.

– А как с вентиляцией?

– Пользуемся ею экономно. Но когда-нибудь, миледи, сравняемся с Землей. Это высшее стремление – сделать Бейли-мир отражением Земли.

– Никогда не думала, что Земля настолько восхитительна, чтобы желать ее имитировать, – шутливо сказала Глэдис.

Диджи резко взглянул на нее.

– Не шутите так, миледи, с поселенцем, даже со мной. Земля не объект для шуток.

– Простите, Диджи, я не собиралась быть непочтительной.

– Вы не знали. Но теперь знаете. Давайте выйдем.

Двери кара бесшумно открылись, Диджи вышел и помог выйти Глэдис.

– Вы должны выступить перед Планетарным Конгрессом, так поступает каждый правительственный чиновник, могущий влезть туда.

Глэдис, уже протянувшая руку к Диджи и болезненно ощутившая холодный ветер в лицо, отшатнулась.

– Мне этого не говорили.

– Я думал, вы должны сказать что-то вроде приветствия.

– Нет, я не буду. Я никогда не делала ничего подобного.

– Придется. Ничего страшного. Сказать несколько слов после долгих и утомительных приветственных речей.

– Но что я скажу?

– Ничего замысловатого, поверьте, не надо. Мир, любовь и прочий вздор. Потратьте на них полминуты. Я набросал кое-что для вас, если хотите.

Глэдис вышла из кара. Голова ее кружилась.

IX. Речь

38

Войдя в здание, они сняли плащи и отдали их служителям. Дэниел и Жискар тоже сняли плащи, и служители, бросив острый взгляд на Жискара, подошли к нему с осторожностью.

Глэдис нервно поправила носовые фильтры. Ей никогда не приходилось бывать в таком сборище короткоживущих, частично потому и короткоживущих (так всегда говорили), что они носят в себе хронические инфекции и орды паразитов.

– Получу ли я назад именно этот плащ? – прошептала она.

– Вы не наденете чужой, – ответил Диджи. – И все они будут простерилизованы.

Глэдис осторожно огляделась. Ей почему-то казалось, что даже визуальный контакт может быть опасным.

– Кто эти люди? – она показала на нескольких человек в более ярко расцвеченной одежде и явно вооруженных.

– Служба безопасности, мадам.

– Даже здесь? В правительственном здании?

– Обязательно. А когда мы поднимемся на сцену, силовое поле отделит нас от публики.

– Значит – вы не доверяете собственным властям.

Диджи чуть улыбнулся.

– Не вполне. У нас еще сырой мир, и мы идем своим путем. Мы еще не обтерли острые углы, и у нас нет роботов, приглядывающих за нами. К тому же у нас есть партия воинствующего меньшинства, наши ястребы.

– Что такое ястребы?

Но вопрос повис в воздухе.

Большинство людей уже сняли плащи и занялись выпивкой. В воздухе стоял гул голосов, большая часть глаз разглядывала Глэдис, но никто не разговаривал с ней. Глэдис стало ясно, что вокруг нее был круг изоляции. Диджи заметил, что она оглядывается по сторонам, и понял это правильно.

– Им сказали, – заметил он, – что вы цените некоторое отдаление. Я думаю, они понимают, что вы боитесь инфекции.

– Надеюсь, они не обижаются.

– Могли бы, но рядом с вами явный робот, а большинство бейлимирцев не хотят этого вида инфекции.

– Вы так и не сказали, кто такие ястребы?

– Скажу, если будет время. Мы с вами скоро пойдем на сцену. Большинство поселенцев думают, что со временем Галактика будет принадлежать им, что космониты не могут состязаться с ними в экспансии. Но мы понимаем, что на это потребуется время. Мы не увидим этого, наши дети, вероятно, тоже. Это может занять и тысячу лет. Ястребы не хотят ждать. Они хотят устроить это сейчас.

– Они хотят войны?

– Они не уточняют. И сами себя не называют ястребами. Это мы, люди чувствительные, называем их так. Они называют себя суперматистами Земли. Трудно согласиться с людьми, утверждающими, что они только желают главенства Земли. Мы все склонны к этому, но большинство из нас не рассчитывает, что это случится завтра, и не приходят в ярость, что надо ждать.

– И эти ястребы могут напасть на меня? Физически?

– Я думаю, нам надо идти, миледи, – он указал вперед. – Нас хотят поставить в линию. Нет, я не думаю, чтобы ястребы стали реально нападать, но осторожность не помешает.

Глэдис поежилась, когда Диджи указал ей место в строю.

– Без Дэниела и Жискара нет, Диджи. Без них я никуда не пойду, даже на сцену. Тем более после того, как вы рассказали про ястребов.

– Вы просите слишком многого, миледи.

– Наоборот, я не прошу ничего. Отвезите меня домой вместе с моими роботами прямо сейчас.

Диджи подошел к небольшой группе официальных лиц. Глэдис напряженно следила за ним. Он сделал полупоклон, вытянув руки наискось вниз. Глэдис решила, что это жест почтительности не Бейли-мире. Она не слышала, что говорил Диджи, но в ее мозгу невольно закружились болезненные фантазии. Если будет попытка отделить ее от роботов, Дэниел и Жискар сделают все возможное, чтобы предотвратить это. Они никому не повредят, но служба безопасности тут же пустит в ход оружие.

Она должна предупредить это любой ценой – сделать вид, что добровольно отделяется от Дэниела и Жискара и просить их ждать ее позади. Сможет ли она? Никогда в жизни она не была совсем без роботов. Разве она может чувствовать себя в безопасности без них? И есть ли другой выход?

Диджи вернулся.

– Ваш статус героини, миледи, полезная штука. И я, конечно, убедил парней. Ваши роботы могут идти с вами. Они будут сидеть на сцене позади вас, но освещать их не будут. И, ради Предка, не привлекайте к ним внимания. Не оглядывайтесь на них.

Глэдис вздохнула.

– Вы хороший парень, Диджи. Спасибо.

Она заняла свое место почти в самом начале вереницы, Диджи был слева от нее, Дэниел и Жискар – сзади, а за ними длинный хвост официальных лиц обоих полов.

Женщина-поселянка с жезлом, который, видимо, был символом ее должности, внимательно осмотрела строй, кивнула и прошла вперед. Все двинулись за ней.

Глэдис услышала впереди музыку в простом марш-ритме и подумала, что ей предложили идти в какой-то хореографической манере. Краем глаза она видела, что Диджи шагает небрежно, почти неуклюже. Она неодобрительно поджала губы и пошла ритмично.

При отсутствии указаний она намерена идти так, как сама захочет.

Они поднялись на возвышение, и тут же из углублений в полу поднялись стулья. Строй разбился, но Диджи слегка потянул Глэдис за рукав, и она пошла за ним. Оба робота, естественно, последовали за ней.

Она остановилась перед стулом, на который ей указал Диджи. Музыка стала громче, но освещение стало уже не таким ярким, как раньше. Затем, после, как ей показалось, бесконечного ожидания, она почувствовала слегка давящее прикосновение и села. Все остальные сели тоже.

Она заметила слабое мерцание силового поля, а за ним публику – несколько тысяч человек. Все сидения в амфитеатре, круто поднимающемся вверх, были заняты. Как женщины, так и мужчины, все были в темном – коричневом или черном. Служба безопасности в боковых приделах – в зеленых с красным униформах. Без сомнения, форма давала возможность сразу узнать их, но, как подумала Глэдис, так же хорошо делала их мишенью.

Она повернулась к Диджи и сказала тихо:

– У вас огромное правительство.

Диджи слегка пожал плечами.

– Я думаю, весь правительственный аппарат здесь вместе с женами, мужьями и гостями. Дань вашей популярности, миледи.

Глэдис обвела глазами публику справа налево и обратно, пытаясь на краю дуги разглядеть Дэниела или Жискара – просто удостовериться, что они тут, но затем мятежно решила, что от одного взгляда ничего не случится, и повернула голову. Они были тут. Она также заметила, что Диджи раздраженно закатил глаза.

Она вздрогнула, когда световое пятно упало на одну из особ на возвышении, в то время как остальной зал еще глубже погрузился в тень. Освещенная фигура встала и заговорила. Голос был не очень громким, но он отражался от стен и, вероятно, проникал в каждую щель большого зала.

В зале стояла глубокая тишина. Мысли Глэдис начали путаться, глаза – закрываться. Она выпрямилась с легким рывком. Люди планеты хотят почтить ее, а если она уснет, это будет оскорблением. Она заставила себя слушать речь, но это усыпляло еще больше. Она прикусила губу изнутри и глубоко задышала.

Трое говорили один за другим, и вдруг Глэдис вздрогнула (похоже, что она все-таки задремала, несмотря на все свои усилия… под тысячами устремленных на нее глаз), когда световое пятно упало рядом с ней и Диджи встал.

Он затянул большие пальцы за пояс и, похоже, чувствовал себя легко и свободно.

– Мужчины и женщины Бейли-мира, – начал он, – должностные лица, законодатели, уважаемые лидеры, сограждане! Вы все слышали о том, что произошло на Солярии. Вы знаете, что мы добились полного успеха. Вы знаете, что леди Глэдис с Авроры способствовала этому успеху. Сейчас пора сообщить о деталях вам и всем моим сопланетникам, которые смотрят по гипервидению…

Он стал описывать события в несколько измененной форме, и Глэдис сухо посмеивалась про себя. О своем замешательстве в руках гуманоидного робота он сказал вскользь; о Жискаре вообще не упомянул, роль Дэниела была сведена к минимуму, а роль Глэдис сильно подчеркнута. Инцидент превратился в дуэль между двумя женщинами, Глэдис и Мандари, и победили мужество и авторитет Глэдис.

Наконец он сказал:

– А теперь леди Глэдис, солярианка по происхождению, но бейлимирианка по подвигу… – раздались громкие аплодисменты, хотя предыдущих ораторов встречали довольно прохладно, но Диджи поднял руки, прося тишины, и закончил: – хочет приветствовать вас.

Свет упал на Глэдис, и она в панике обернулась к Диджи. Аплодисменты гремели у нее в ушах, Диджи хлопал в ладоши. Под покровом этого шума он наклонился и прошептал:

– Вы их всех любите, желаете мира, а поскольку вы не член правительства, вы не привыкли к длинным речам. Скажите это и сядьте.

Она смотрела на него, не понимая, слишком взволнованная, чтобы слышать его слова. Затем встала и оказалась перед бесконечными рядами людей.

39

Глэдис почувствовала себя страшно маленькой, когда встала. Люди на сцене все были выше ее, даже женщины. Когда она стояла, а они сидели, они все равно были выше. Что касается публики, ожидавшей теперь почти в угрожающем молчании, то все и каждый в ней были, как считала Глэдис, больше ее во всех измерениях.

Она сделала глубокий вдох и сказала:

– Друзья! Вы все потомки землян, и я тоже. Людей из другого места нет ни в одном обитаемом мире – ни на Внешних Мирах, ни на Поселенческих, ни на самой Земле: везде только земляне по рождению или их потомки. Перед этим фактом все остальные различия – ничто.

Она бросила быстрый взгляд на Диджи. Он чуть заметно улыбнулся, и одно веко его дрогнуло, словно он собирался подмигнуть. Она продолжала:

– Это должно быть нашим гидом в каждой мысли, в каждом действии. Я благодарю вас всех за то, что вы считаете меня таким же человеком и приветствуете меня здесь вне каких-либо других классификаций. Поэтому я надеюсь, что скоро настанет время, когда шестнадцать миллиардов людей, живущих в любви и мире, будут рассматривать себя только так – людьми, не больше и не меньше. Я думаю о вас не только как о друзьях, но и как о родственниках.

Буря аплодисментов оглушила ее. Она продолжала стоять, приняв это как знак, что говорила она хорошо и, главное, достаточно. Она поклонилась направо и налево и хотела сесть. Тут из зала донесся голос:

– Почему вы говорили не по-соляриански?

Она застыла на полпути к стулу и растерянно посмотрела на Диджи. Тот чуть заметно покачал головой и беззвучно выговорил одними губами:

– Игнорируйте это, – и сделал жест, чтобы она села.

Она посмотрела на него одну-две секунды, а затем поняла, как некрасиво она должна выглядеть на свету в незаконченном процессе усаживания. Она снова выпрямилась и улыбнулась публике, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Тут она впервые заметила приборы, сверкающие линзы которых сфокусировались на ней. Ну, конечно! Диджи упоминал, что происходящее транслируется на гиперволну. Однако сейчас ей было безразлично. Она говорила, и ей аплодировали, и она стоит перед публикой прямо и без всякой нервозности, так что за важность – невидимая добавка! Она сказала с улыбкой:

– Я считаю этот вопрос дружеским. Вы хотите, чтобы я показала вам свое образование. Кто из вас хочет, чтобы я заговорила по-соляриански? Не стесняйтесь, поднимите руки.

Поднялось несколько рук.

– Человекообразный робот на Солярии слышал, как я говорила по-соляриански. Это его и погубило. Давайте, я посмотрю на каждого, кто хочет демонстрации.

Зал превратился в море колыхающихся рук. Глэдис почувствовала, что ее дергают за брюки.

Она быстрым движением стряхнула эту чужую руку.

– Прекрасно. Опустите руки, мои дорогие родственники. Видите ли, сейчас я говорю на Галактическом Стандартном, который является также и вашим языком. Однако я говорю так, как говорят на Авроре, но вы понимаете меня, хотя некоторые слова я, возможно, произношу не так, и мой голос может иногда чуточку сбивать вас с толку, потому что некоторые звуки у меня понижаются или повышаются, словно я пою. Не-аврорцам это всегда кажется смешным, даже другим космонитам. В солярианской же манере говорить эта напевность отсутствует, в ней много горловых звуков, долгое раскатистое «р».

Она произнесла несколько фраз. В зале раздался взрыв хохота, но Глэдис встретила его с серьезным выражением лица. Наконец она подняла руки и сделала рубящее движение вниз. Смех смолк.

– Я, вероятно, никогда больше не поеду на Солярию, так что у меня не будет случая пользоваться солярианским диалектом. И добрый капитан Бейли, – она повернулась и адресовала ему полупоклон, заметив, что у того выступил на лбу пот, – информировал меня, что неизвестно, когда я вернусь на Аврору обратно, так что я могу отбросить и аврорский диалект тоже. Значит, у меня единственный выход – говорить на диалекте Бейли-мира, и я сразу же начинаю практиковаться, – она сделала вид, что засовывает большие пальцы за несуществующий пояс, выпятила грудь, опустила подбородок, изобразила беззастенчивую усмешку Диджи и сказала, стараясь имитировать его баритон: – Мужчины и женщины Бейли-мира, должностные лица, законодатели, уважаемые лидеры, сограждане – сюда входит каждый, кроме, вероятно, неуважаемых лидеров… – она старалась проглатывать некоторые буквы или произносить их как придыхание.

Смех на этот раз был громче и продолжительнее, и Глэдис позволила себе улыбнуться и спокойно ждать. В конце концов, она заставила их смеяться над собственным языком.

Когда все успокоились, она сказала просто, на неподчеркнутой версии аврорского диалекта:

– Все диалекта смешны или странны тому, кто к ним не привык, и это часто заводит людей в отдельные, иногда враждебные группы. Но ведь диалекты – это просто манера говорить. Вместо этого мы – я и вы, и все лица на других обитаемых мирах – должны слушать язык сердца, а у него нет диалектов. Этот язык, если мы только будем его слушать, звучит одинаково для всех нас.

Она уже готова была сесть, но тут послышался женский голос:

– Сколько вам лет?

Диджи тихо сказал сквозь зубы:

– Сядьте, мадам! Игнорируйте вопрос.

Глэдис повернулась лицом к Диджи. Он привстал. Люди на сцене, насколько она видела их в полутьме светового пятна, напряженно наклонились к ней. Она снова повернулась к зрителям и звонко крикнула:

– Здесь хотят, чтобы я села. А вы хотите? Вы молчите? Кто хочет, чтобы я осталась здесь и честно ответила на вопрос?

Громкие аплодисменты и крики:

– Ответьте! Ответьте!

– Глас народа, – сказала Глэдис. – Простите, Диджи, и все прочие, но мне велят говорить, – она искоса взглянула на световое пятно и крикнула: – Не знаю, кто там управляет светом, но осветите зал и отключите световое пятно! Мне наплевать, как это отразится на гиперволновых камерах. Наладьте хорошенько звук. Вот и все. Всем плевать, если я буду в темноте, лишь бы меня было слышно. Правильно?

– Правильно! – послышался многоголосый ответ. – Свет! Свет!

Кто-то на сцене, обезумев, дал сигнал, и зал осветился.

– Так гораздо лучше, – сказала Глэдис. – Теперь я вижу вас, мои родственники. Я хотела бы, в частности, увидеть женщину, задавшую вопрос о моем возрасте. Я хочу говорить непосредственно с ней. Но давайте без уверток. Если у вас хватило смелости задать вопрос, то задайте его открыто.

Она ждала.

Наконец где-то в середине зала встала женщина. Темные волосы, туго стянутые сзади, смуглая кожа, темно-коричневое платье сильно подчеркивало стройную фигуру. Она сказала слегка скрипучим голосом:

– Я не боюсь встать. И не боюсь еще раз спросить: сколько вам лет?

Глэдис спокойно смотрела на нее и даже радовалась. Возможно ли это? На протяжении первых трех десятилетий жизни ее настойчиво учили, что быть в реальном присутствии людей и даже одного человека – непереносимо. А сейчас она без всякого смущения видит перед собой тысячи. Она была слегка ошеломлена и вполне довольна.

– Пожалуйста, мадам, оставайтесь стоять и поговорим. Как мы измеряем возраст? В годах, прошедших после рождения?

Женщина спокойно сказала:

– Меня зовут Сандра Ламбет. Я член Законодательных Органов и, следовательно, из тех, кого капитан (смех в зале). Отвечая на ваш вопрос, я думаю, что число Галактических Стандартных лет, прошедших со дня рождения, обычное для определения возраста особы. Мне пятьдесят четыре года. А сколько вам? Вы можете назвать цифру?

– Могу. Со времени моего рождения пришло и ушло двести тридцать пять Галактических Стандартных лет, значит, я больше чем в четыре раза старше вас.

Глэдис держалась прямо и знала. что ее маленькая стройная фигурка делает ее сейчас, в тусклом освещении, почти девочкой.

В зале послышалось смутное бормотание, откуда-то слева – стон. Быстрый взгляд в ту сторону показал Глэдис, что Диджи схватился за голову. Глэдис сказала:

– Но это очень пассивный метод измерения времени. Здесь количество не переходит в качество. Моя жизнь текла спокойно, можно сказать, тускло. Я шла по проторенному пути, отгороженная от всех неприятностей гладко функционирующей социальной системой, в которой нет места никаким переменам и экспериментам, и моими роботами, которые стояли между мной и любыми неприятностями. Всего два раза в жизни я испытывала дыхание волнения, и оба раза были трагичными. Когда мне было тридцать два года – меньше, чем многим из вас, слушающим меня сейчас – надо мной нависло обвинение в убийстве. Но ненадолго. Два года спустя настал период – недолгий – когда я была втянута в дело о другом убийстве. В обоих случаях следователь Илия Бейли был на моей стороне. Я уверена, что многие из вас, а, возможно, и все, знакомы с историей, написанной сыном Илии Бейли. Теперь я могу добавить и третий случай, потому что в этом месяце я встретилась с великим волнением, достигшим своего пика, когда от меня потребовали встать здесь перед вами, а это явилось полной противоположностью тому, что я делала всю жизнь. Должна признаться, что только ваша доброта и родственный прием сделали это возможным.

Задумайтесь о контрасте всего этого с вашей жизнью. Вы – пионеры и живете в новом мире. Он растет всю вашу жизнь и будет расти после вас. В этом мире каждый день – приключение. Даже климат – приключение. Сначала у вас холод, потом жара, потом опять холод. Климат, богатый ветрами и грозами и внезапными переменами. Вы не можете позволить времени сонно протекать, как в мирах, где перемены слабы или их вовсе нет.

Многие жители Бейли-мира – торговцы или могут стать торговцами; половина их времени тратится на рысканье в космосе. А когда эта планета станет ручной, многие ее обитатели перекинут сферу своей деятельности на новые планеты или присоединятся к экспедициям, чтобы найти миры, где еще не ступала нога человека, и сделать их пригодными для обитания.

Если мерить длину жизни событиями и делами, свершениями и волнениями, то я – ребенок, моложе любого из вас. Большое число моих лет утомляет и утомляет меня; меньшее число ваших лет обогащает и побуждает вас. Так что скажите еще раз, мадам Ламбет, сколько вам лет.

Ламбет улыбнулась.

– Пятьдесят четыре ХОРОШИХ года, мадам Глэдис.

Ламбет села, и вновь начались аплодисменты.

Под их покровом Диджи хрипло спросил:

– Глэдис, кто научил вас так управлять публикой?

– Никто, – шепнула она. – Я никогда этого не делала.

– Тогда закругляйтесь, пока вы на коне. Особа, которая уже встает – наш ведущий ястреб. Вам нет нужды стоять против него. Скажите, что вы устали, и сядьте. Со Стариком Бастермейном мы управимся и сами.

– Но я не устала, – возразила Глэдис. – Мне самой интересно.

Человек, вставший теперь перед ней почти у самой сцены, был высок и крепок, с нависшими над глазами седыми бровями. Редкие волосы были белыми. Одежда – тускло-черная; белые волосы сбегали вниз по рукавам и по штанинам брюк, как бы устанавливая резкие границы его тела. Голос его был низким и музыкальным.

– Меня зовут Томас Бастермейн, и я известен еще и как Старик, наверное, потому, что кое-кто не хочет, чтобы я слишком долго заживался. Не знаю, как обращаться к вам, поскольку у вас вроде бы нет фамилии, а я не так хорошо знаком с вами, чтобы звать вас по имени. Честно говоря, я и не хочу быть хорошо знакомым с вами.

Похоже, вы помогли спасти наш корабль на вашей планете от ловушки и оружия, поставленных вашим же народом, и мы вам за это благодарны. А вы в ответ принялись болтать насчет дружбы и родства. Чистое лицемерие!

Когда ваш народ считал себя родным нам? Когда космониты чувствовали, что имеют какое-то отношение к Земле и ее народу?

Конечно, космониты – потомки землян. Мы этого не забываем. И мы помним, что вы забыли это. Больше двух столетий космониты правили Землей и относились к землянам, как к отвратительным короткоживущим больным животным.

Теперь, когда мы становимся силой, вы протягиваете нам руку дружбы, но рука эта в перчатке, как и ваши руки. Вы, небось, не забыли вставить в нос фильтры! Правильно!?

Глэдис подняла руки.

– Возможно, люди в зале и тем более те, кто видит меня по гиперволне, не знают, что я в перчатках. Их не заметно, но они есть, я не отрицаю. И носовые фильтры, чтобы при дыхании попадало меньше пыли и микроорганизмов. И моюсь я чаще, чем это требуется для чистоты. Этого я тоже не отрицаю.

Но это результат моих недостатков, а не ваших. У меня слабая иммунная система. Моя жизнь слишком комфортабельна, и я подвергалась очень малому риску. Не я это выбирала, но я должна платить за это.

Что сделал бы любой из вас, окажись он в моем положении? Что сделали бы в частности вы, мистер Бастермейн?

Бастермейн угрюмо ответил:

– Сделал бы то же, что и вы, я рассматривал бы это как признак слабости, признак непригодности к жизни, а, следовательно, обязан был бы уступить дорогу более сильным.

Женщина, вы говорите о родстве с нами. Вы мне не родня. Вы из тех, кто пытался уничтожить нас, когда имели силу, а ослабев, заискивают перед нами.

В зале началось движение, явно недружелюбное, но Бастермейн держался твердо. Глэдис мягко спросила:

– Вы помните зло, которое мы причинили вам, когда мы были сильны?

– Не думайте, что забудем. Мы помним об этом всегда.

– Прекрасно! Значит, вы знаете, как этого избежать. Вы знаете, что очень плохо, когда сильные подавляют слабых. И значит, когда вы сильны, а мы слабы, вы не будете подавлять нас.

– Ну-ну, я слыхал такие аргументы. Когда вы были сильны, вы знать не знали о морали, а теперь хватаетесь за нее.

– Однако вы, когда были слабы, все знали о морали и были потрясены поведением сильных, а теперь, став сильнее, вы забываете о морали.

– Вы получите то, что заслужили, – сказал Бастермейн, подымая кулак.

– Вы хотели бы дать то, что вам кажется заслуженным, – сказала Глэдис, протянув как бы обнимающие руки. – Поскольку каждый может думать о мести за какую-то прошлую несправедливость, ваши слова говорят о праве сильного давить на слабого. И если вы так говорите, вы оправдываете космонитов прошлого, так что теперь вам не на что жаловаться. А я говорю, что давление несправедливо, когда мы применяли его в прошлом, и так же несправедливо, если вы примените его в будущем. К сожалению, мы не можем изменить прошлое, но пока мы можем решать, что должно быть в будущем, – Глэдис сделала паузу и, поскольку Бастермейн сразу не ответил, продолжала: – Кто из вас хочет новую Галактику, а не бесконечно повторяющуюся дурную старую?

Начались аплодисменты, но Бастермейн вскинул руки и зычно закричал:

– Подождите! Подождите! Не будьте дураками! Прекратите!

Медленно воцарилось спокойствие, и Бастермейн заговорил:

– Неужели вы думаете, что женщина верит тому, что говорит? Неужели вы думаете, что космониты хотят сделать нам что-то доброе? Они все еще думают, что они сильны, они по-прежнему презирают нас и намерены уничтожить… если мы первыми не уничтожим их. Эта женщина приехала сюда, и мы, как дураки, приветствуем ее. Нет, давайте проверим ее слова. Пусть кто-то из вас попросит разрешения посетить Внешний Мир, и посмотри, получит ли он его. Если за вами стоит планета, если вы можете быть угрозой, как был капитан Бейли, тогда вам позволят высадиться, но как с вами будут обращаться? Спросите капитана, отнеслись ли к нему по-родственному?

Эта женщина – лицемерка, несмотря на все ее слова; нет, именно из-за ее слов. Они как раз и доказывают лицемерие.

Она скулит тут насчет своей плохой иммунной системы и говорит, что должна защищать себя от опасности заражения. Но, конечно, она делает это не потому, что считает нас всех грязными и заразными, такая мысль не приходила ей в голову!

Она жалуется на свою пассивную жизнь, защищенную от всяких бед и неудач слишком хорошо организованным обществом и толпой чрезмерно заботливых роботов; как она, наверное, ненавидит их!

Но что угрожает ей здесь! Какие беды могут настигнуть ее на нашей планете? Однако она привезла с собой двух роботов. Вы собрались в этом зале, чтобы почтить ее, а она привела даже сюда своих роботов, они сидят с ней на возвышении. Теперь, когда всюду свет, вы их видите.

Один – имитация человека – Р. Дэниел Оливо, а другой – бесспорный робот – Р. Жискар Ривентлов. Приветствуйте их, мои соотечественники! Вот они-то и есть родня этой женщины!

– Шах и мат! – шепотом простонал Диджи.

– Еще нет, – сказала Глэдис.

Все стали вытягивать шеи, словно всех сразу одолел зуд, и слово «робот» шепотом прокатилось по всему залу.

– Вы можете увидеть их без затруднения, – сказала Глэдис. – Дэниел, Жискар, встаньте!

Оба робота встали позади нее.

– Встаньте рядом со мной, чтобы я не заслоняла вас собой. А теперь позвольте мне кое-что пояснить вам всем. Эти два робота приехали со мной не для того, чтобы прислуживать мне. Да, они помогают вести мой дом на Авроре вместе с пятьюдесятью другими роботами, и я не делаю сама то, что могут сделать для меня роботы. Такой обычай в том мире, где я живу.

Роботы различны по сложности, по способностям, и эти два – особо высоки в этих отношениях. В особенности Дэниел, разум которого очень близок к человеческому в тех областях, где такое сравнение возможно.

Я взяла с собой ТОЛЬКО Дэниела и Жискара, но они не так уж много служат мне.

Если хотите знать, я одеваюсь сама, сама пользуюсь столовыми приборами, когда ем, и хожу сама, не заставляя себя носить.

Пользуюсь ли я ими для личной защиты? Нет. Они защищают меня, это верно, но так же будут защищать любого человека, нуждающегося в защите. Совсем недавно на Солярии Дэниел сделал все, что мог, защищая капитана Бейли, и готов был отдать свое существование, чтобы защитить меня. Без него корабль не был бы спасен.

Конечно, на этом возвышении мне не нужна защита: здесь во всю его длину протянуто силовое поле. Оно здесь не по моему требованию, но оно здесь и дает мне необходимую защиту.

Тогда зачем же здесь мои роботы?

Те из вас, кто знает историю Илии Бейли, освободившего Землю от космонитских правителей, положившего начало новой политике Поселенчества, и его сына, который привел людей на Бейли-мир – иначе почему бы так назвали эту планету – знают, что еще до знакомства со мной, Илия Бейли работал вместе с Дэниелом. Он работал с ним на Земле, на Солярии и на Авроре, в каждом из своих трех великих дел. Для Дэниела Илия Бейли был всегда «партнер Илия». Не знаю, есть ли это в биографии Илии Бейли, но вы можете мне поверить. И хотя Илия Бейли, будучи землянином, сначала сильно недолюбливал Дэниела, потом между ними возникла дружба. Когда Илия Бейли умирал здесь, на этой планете, около ста шестидесяти лет назад, когда здесь была лишь кучка примитивных домиков с палисадниками, в эти последние минуты с ним был не его сын, и не я, – ее голос слегка дрогнул. – Он послал за Дэниелом и держался за жизнь, пока Дэниел не прибыл.

Да, это второй визит Дэниела на эту планету. Я тогда была с ним, но осталась на орбите. Дэниел высадился на планету и принял последние слова Илии Бейли. Ну как, это для вас ничего не значит? – она возвысила голос. – Должна ли я говорить вам об этом? Здесь робот, которого Илия Бейли любил. Да, любил. Я хотела повидаться с Илией до его смерти, проститься с ним, но он желал видеть Дэниела. Этого самого Дэниела.

Другой робот, Жискар, познакомился с Илией только на Авроре, но сумел спасти ему жизнь.

Без этих двух роботов Илия Бейли не выполнил бы свою задачу. Внешние Миры все еще господствовали бы, и никого из вас не было бы здесь. Я это знаю, и вы знаете. Интересно, знает ли это мистер Бастермейн?

Имена Дэниел и Жискар уважаются на этой планете. По просьбе Илии Бейли они обычно даются его потомкам. Я приехала сюда на корабле, капитана которого зовут Дэниел Жискар Бейли. Я хотела бы знать, многие ли из тех, кто видит меня сейчас, непосредственно или по гипервидению, носят имена Дэниел или Жискар. Так вот, это и есть те роботы, чьи имена почитаются. И их осуждает Томас Бастермейн!

Бормотание в зале стало громче, и Глэдис умоляюще подняла руки.

– Минуточку. Дайте мне кончить. Я еще не сказала, почему я привезла этих двух роботов.

Шум немедленно стих.

– Эти два робота никогда не забудут Илию Бейли, как не забуду и я. Прошедшие столетия нисколько не стерли эти воспоминания. Когда я готовилась вступить на корабль капитана Бейли, когда я узнала, что смогу посетить Бейли-мир, как я могла отказаться взять с собой Жискара и Дэниела? Им хотелось увидеть планету, существование которой сделал возможным Илия Бейли, планету, на которой он прожил свои последние годы и на которой умер.

Да, они роботы, но они разумные роботы, и они верой и правдой служили Илии Бейли. Нельзя уважать одних лишь людей, нужно уважать все разумные существа. Вот поэтому я и привела их сюда, – и она громко выкрикнула последний вопрос: – Я СДЕЛАЛА ОШИБКУ?

И она получила ответ. Громогласный крик: «НЕТ!» пронесся по залу, все встали, хлопали в ладоши, стучали ногами, ревели и визжали: «НЕТ!».

Глэдис ждала и улыбалась в непрекращающемся шуме, потому что сознавала две вещи: первое, что она мокрая от пота, а второе, что она счастлива, как никогда.

Она как бы ждала всю жизнь этого момента, когда она прожила 235 лет в изоляции, наконец, узнала, что может стоять перед толпой и вертеть ее по своей воле.

Она слушала непрекращающийся ответ – еще, и еще, и еще…

40

Уже много времени спустя Глэдис наконец пришла в себя.

Сначала был бесконечный шум, и крепкий клин людей безопасно прогнал ее через толпу, сунул в бесконечные туннели, которые, казалось, уходили все глубже и глубже в землю.

Она потеряла контакт с Диджи и не была уверена, с ней ли Дэниел и Жискар. Она хотела бы спросить у них, но ее окружали какие-то безликие люди. Она рассеянно подумала, что роботы наверняка с ней, потому что они стали бы сопротивляться отделению от нее и она услышала бы шум и крики.

Когда она наконец добралась до комнаты, оба робота были с ней.

Она не знала точно, куда ее привели, но комната была большая и чистая. Конечно, жалкая по сравнению с ее домом на Авроре, но против корабельной каюты – роскошная.

– Здесь вы будете в безопасности, мадам, – сказал последний из стражей, уходя. – Если вам что-нибудь понадобится, дайте нам знать, – он показал на прибор, стоящий на столике у изголовья.

Она посмотрела на прибор, повернулась, чтобы спросить, как он работает, но страж уже ушел.

Ладно, подумала она, разберусь.

– Жискар, посмотри, которая дверь ведет в ванную, и проверь, как работает душ. Мне он просто необходим.

Она очень осторожно села в кресло, чтобы оно не пропиталось запахом ее пота. Тут вернулся Жискар.

– Мадам, душ включен и температура установлена. Там есть кусок чего-то – я думаю, мыла и примитивная полотенечная ткань. И разные другие вещи, которые могут понадобиться.

– Спасибо, Жискар, – сказала Глэдис, прекрасно сознавая, что несмотря на ее красноречивые утверждения, будто такие роботы, как Жискар, не предназначены для мелких услуг, она требовала от него именно их. Но обстоятельства меняют дело…

Если она никогда так не нуждалась в душе, как сейчас, то она никогда и не радовалась ему до такой степени. Она оставалась под ним дольше обычного и даже подумала, простерилизованы ли полотенца, уже после того, как вытерлась ими. Среди вещей, собранных Жискаром, были пудра, дезодорант, расческа, зубная паста, сушилка для волос, но зубной щетки не оказалось. Пришлось чистить зубы пальцем, что Глэдис не слишком удовлетворило. Не было щетки для волос, что тоже было неприятно. Было что-то вроде ночной одежды, но очень уж широкое.

– Мадам, – сказал Дэниел, – капитан желает знать, может ли он увидеть вас.

– Думаю, да, – сказала Глэдис, продолжая искать что-то для ночной одежды. – Пусть войдет.

Диджи выглядел усталым и даже измученным, но когда она повернулась к нему, он слабо улыбнулся.

– Трудно поверить, что вам 235 лет.

– В этом-то мешке.

– Именно. Он же полупрозрачен. Вы не заметили?

Она неуверенно оглядела себя.

– Хорошо, если это вас забавляет, но я все-таки прожила два с третью столетия.

– Глядя на вас, никто бы не подумал. Вы, наверное, были исключительно красивы в юности.

– Мне никогда такого не говорили. Я всегда считала, что самое большее, что я имела – это скромный шарм. Как пользоваться этим инструментом?

– Вызовом? Коснитесь кнопки справа, и кто-нибудь ответит. Нужно ли вам что-нибудь?

– Хорошо. Мне нужно зубную щетку, щетку для волос и одежду.

– Щетки вам принесут, я скажу. А одежда висит в вашем шкафу. Лучшее, что есть на Бейли-мире, но вам, может быть, таковым не покажется. И я не гарантирую, что она вам подойдет: наши женщины выше вас и плотнее. Но это неважно: я думаю, вы некоторое время останетесь в уединении.

– Почему?

– Ну, миледи, вы выдали вечером речь, и, как я помню, не пожелали сесть, хотя я вам советовал это не один раз.

– Я, кажется, имела полный успех, Диджи.

– Да, огромный успех, – Диджи широко улыбнулся и почесал бороду, как бы выбирая слово. – Однако, успех тоже влечет за собой кару. Прямо сейчас могу сказать, что вы – самая знаменитая особа на Бейли-мире и каждый житель мечтает увидеть вас и пожать вам руку, и если мы пригласим вас куда-нибудь, тут же начнется буйство.

Придется ждать, пока страсти остынут, а неизвестно, сколько времени это продлится. Кроме того, за вас вопили даже ястребы, но завтра, при дневном свете, гипнотизм и истерия погаснут и ястребы придут в ярость. Если Старик Бастермейн не решился убить вас сразу после вашего выступления, то завтра убить вас медленной смертью станет целью его жизни. А люди его партии могут тайно подтолкнуть Старика на эту маленькую прихоть. Вот поэтому вы здесь, миледи. Вот поэтому эта комната, этот этаж, весь этот отель охраняется уж не знаю, сколькими отрядами службы безопасности, среди которых, я надеюсь, нет тайных ястребов. А поскольку я тесно связан с вами, в этой игре в героя и героиню, я тоже загнан сюда и не могу выйти.

– О, – равнодушно сказала Глэдис, – мне очень жаль вас. Вы даже не можете повидаться со своей семьей.

Диджи пожал плечами.

– Торговцы обычно не связаны семьей.

– Ну, тогда с подружкой.

– Переживет. Наверное, легче, чем я, – он задумчиво посмотрел на Глэдис.

– Даже не ДУМАЙТЕ, капитан, – спокойно сказала Глэдис.

Диджи поднял брови.

– Запретить себе думать я не могу, но я ничего не СДЕЛАЮ, мадам.

– Как по-вашему, я надолго здесь? Если всерьез?

– Это зависит от Директората.

– Какого?

– Наш пятисложный исполнительный орган, мадам. Пять человек. Каждый служит пять лет в ступенчатом порядке, с одним повышением в год. В случае смерти или неспособности – специальные выборы. Это дает непрерывность и уменьшает опасность правления одной личности. И это также означает, что все решения должны быть согласованы, а это занимает время, иногда большее, чем мы можем себе позволить.

– Значит, если один из пяти решительный и сильный…

– То он навязывает свою точку зрения остальным. Такое иногда случается, но сейчас этого нет. Старший Директор – Джинниус Пандарал. В нем нет ничего злого, но он нерешителен, а это иногда хуже зла. Я уговорил его позволить вашим роботам подняться с вами на платформу, и это оказалось плохой идеей. Теперь он, считай, злится на нас обоих.

– Почему это была плохая идея? Люди были ДОВОЛЬНЫ.

– Излишне довольны, миледи. Мы хотели, чтобы вы были нашей любимой космонитской героиней, но не собирались возбуждать общественное мнение, чтобы не броситься в преждевременную войну. Вы очень хорошо сказали о долгожительстве, вы заставили их ценить короткую жизнь, но затем вы заставили их приветствовать роботов, а мы этого не хотим. Поэтому мы не слишком одобряем взгляд публики на упоминание о родстве с космонитами.

– Вы не хотите преждевременной войны, но не хотите и преждевременного мира?

– Очень верно сказано, мадам.

– Чего же вы хотите?

– Мы хотим Галактику. ВСЮ Галактику. Мы хотим заселить каждую годную для обитания планету и основать Галактическую Империю. И мы не хотим вмешательства космонитов. Они могут оставаться на своих планетах и жить, как им нравится, но вмешиваться они не должны.

– Но тогда вы запрете их в пятидесяти мирах, как мы много лет назад заперли вас на Земле. Та же старая несправедливость. Вы такой же скверный, как Бастермейн.

– Тут совсем иная ситуация. Земляне были заперты из-за их потенциальной тяги к экспансии. Вы, космониты, не имеете такого потенциала. Вы пошли по пути долгожительства и роботов, и потенциал исчез. Теперь у вас нет пятидесяти миров. Солярия покинута. Со временем так будет и с другими. Поселенцы же не намерены толкать космонитов на путь вымирания, но и вмешиваться в их добровольный выбор не собираются. А ваша речь была направлена на вмешательство.

– И я этому рада. Что же, по-вашему, я должна была сказать?

– Я вам говорил. Мир, любовь… и вы сели. Вы могли закончить меньше, чем за минуту.

– Не могу поверить, что вы рассчитывали на такую возможность – глупость с моей стороны, – сердито сказала Глэдис. – За кого вы меня принимаете?

– За того, за кого вы сами принимали себя – за человека, который до смерти боится выступить. Откуда мы знали, что вы сумасшедшая, которая за полчаса сумела убедить жителей Бейли-мира громогласно приветствовать то, против чего они восставали всю жизнь? Но сейчас, – он тяжело встал, – я тоже хочу принять душ и хорошенько выспаться, если смогу. Увидимся завтра.

– А когда мы узнаем, что решили ваши Директора насчет меня?

– Когда они решат, а это может быть не так скоро. Спокойной ночи, мадам.

41

– Я сделал открытие, – сказал Жискар без тени эмоций в голосе, – и сделал его потому, что впервые за все время моего существования я оказался перед тысячами человеческих существ. Будь это два столетия назад, я сделал бы это открытие тогда. Если бы я не встретился с таким множеством людей, не было бы открытия.

Подумать только, сколько жизненно важных пунктов я мог бы получить, но никогда не получал и не получу, потому только, что на моем пути никогда не встретятся нужные условия. Я останусь в полном неведении, если обстоятельства не помогут мне. А на них я не могу рассчитывать.

– Не думаю, друг Жискар, – сказал Дэниел, – что мадам Глэдис с ее давно поддерживаемым образом жизни, могла бы с таким хладнокровием стоять перед тысячами. Не думаю, что она могла бы вообще что-нибудь сказать. Полагаю, что ты направил ее и обнаружил, что можешь сделать это без вреда для нее. Это и есть твое открытие?

– Друг Дэниел, я рискнул только ослабить очень немногие нити торможения, ослабить лишь настолько, чтобы позволить ей сказать несколько слов и быть услышанной.

– Но она сказала много больше.

– После этой микроскопической поправки я повернул множество мозгов, перед которыми я оказался. Я никогда не экспериментировал с таким количеством, как и леди Глэдис, и был ошеломлен, как и она. Сначала я думал, что ничего не смогу сделать с обширной ментальной связанностью, которая била в меня. Я чувствовал себя полностью беспомощным, друг Дэниел.

А затем я заметил у них слабое дружелюбие, любопытство, интерес – не могу выразить это в словах – цвет симпатии к мадам Глэдис. Я сыграл на этом и обнаружил, что этот цвет симпатии уплотняется. Я хотел небольшой реакции в пользу леди Глэдис, которая подбодрила бы ее, а для меня сделало необязательным вмешательство в ее собственный мозг. Только это я и сделал. Не знаю, сколькими нитями нужного цвета я управлял, но немногими.

– И что дальше, друг Жискар?

– Я обнаружил, что начал нечто вроде автокатализа. Каждая нить, которую я тянул, тащила за собой ближайшую того же рода, и обе они тянули несколько других, ближайших. Больше я ничего не делал. Легкие движения, звуки, взгляды, казалось, одобряли то, что говорила мадам Глэдис, и тянули к этому других.

Затем я обнаружил нечто еще более странное. Все эти маленькие знаки одобрения, которые я мог определить лишь потому, что мозги были открыты мне, мадам Глэдис тоже определила, и торможение в ее мозгу пропало без моего вмешательства. Она стала говорить быстрее, откровеннее, и публика реагировала лучше, чем раньше – и тоже без моего вмешательства.

А потом появилась истерия, шторм, буря мысленного грома и молний такой интенсивности, что я закрыл свой мозг, иначе это могло бы перегрузить мои контуры.

За все свое существование я никогда еще не сталкивался с подобным, однако все это началось с такого незначительного изменения, внесенного мною в толпу, какое я раньше вносил в небольшую горсточку людей. Подозреваю, что эффект распространился на большую аудиторию, чем та, что воспринимала мое внушение – прошел по гиперволне.

– Не понимаю, как это могло случиться, друг Жискар.

– Я тоже не понимаю. Я не человек. Я никогда не обладал человеческим мозгом со всей его сложностью и противоречием, поэтому не понимаю механизма его реакций. Но, по-видимому, толпой легче управлять, чем индивидуумом. Это выглядит парадоксом. Казалось бы, чем тяжелее груз, тем больше усилий. Большое расстояние пройти дольше, чем малое. Почему же большое количество народу легче поколебать, чем нескольких человек? Ты, друг Дэниел, думаешь как человек: можешь ты это объяснить?

– Ты сам, друг Жискар, сказал, что это эффект автокатализа. Зараза. Одна искра может спалить лес.

Жискар задумался.

– Не зараза, а эмоции. Мадам Глэдис выбрала аргументы, которые, по ее мнению, должны были взволновать чувства аудитории. Она не пыталась рассуждать с ней. Возможно, что чем больше толпа, тем легче ее поколебать именно эмоциями, а не разумом.

Поскольку эмоций мало, а разумов много, поведение толпы легче предсказать, чем поведение одной личности. И это, в свою очередь, означает, что если законы, долженствующие развиться для улучшения хода развития истории, можно предсказать, то нужно иметь дело с большим населением – чем больше, тем лучше. Это и должно быть Первым Законом психоистории, ключом к изучению Человека. Но…

– Да?

– Видимо, я поэтому так долго шел к пониманию этого, что я не человек. Человек же, возможно, инстинктивно, понимает свой мозг и поэтому знает, как управлять другими такими же. Мадам Глэдис, не имея никакого опыта выступлений перед толпой, провела это дело мастерски. А насколько это было бы лучше, если бы у нас был кто-то вроде Илии Бейли. Друг Дэниел, ты подумал о нем?

– Ты видишь его образ в моем мозгу? Удивительно!

– Нет, я не вижу его. Я не могу принимать твои мысли. Но я чувствую эмоции и настроение и знаю по прошлому опыту, что такая текстура твоего мозга ассоциируется с Илией Бейли.

– Мадам Глэдис упомянула о том, что я последний видел Илию Бейли живым, и я снова услышал в памяти, что он мне тогда сказал, и думаю об этом сейчас.

– Почему, друг Дэниел?

– Я ищу значение. Я чувствую, что это важно.

– Как он мог сказать важное, не выражая словами? Если там было скрытое значение, Илия Бейли должен был выразить это.

– Возможно, – медленно ответил Дэниел, – партнер Илия и сам не понимал значения того, что он сказал.

X. После выступления

42

Воспоминание!

Оно лежало в мозгу Дэниела, как закрытая книга с множеством деталей, всегда готовая для пользования. Некоторые ее эпизоды вспоминались часто из-за их информации, и лишь очень немногие всплывали только потому, что Дэниел хотел почувствовать их текстуру. Таких было очень мало, по большей части те, что относились к Илии Бейли.

Много десятилетий назад Дэниел приехал на Бейли-мир, когда Илия Бейли был еще жив. Мадам Глэдис приехала с ним, но когда они вышли на орбиту вокруг Бейли-мира, на их маленький корабль поднялся Бентли Бейли. Он был довольно грубым мужчиной средних лет. Он посмотрел на Глэдис несколько враждебно и сказал:

– Вы не можете его увидеть, мадам.

Заплаканная Глэдис спросила:

– Почему?

– Он не хочет этого, мадам, и я должен уважать его желания.

– Я не могу поверить этому, мистер Бейли.

– У меня есть его собственноручная записка и запись голоса. Не знаю, узнаете ли вы его почерк и голос, но даю вам честное слово, что это его, и на него не оказывалось никакого постороннего влияния, когда он делал эту запись.

Она ушла в свою каюту, чтобы в одиночестве почитать и послушать. Затем она вышла, как бы надломленная, но сказала твердо:

– Дэниел, ты высадишься повидать его один. Но сообщишь мне все, что он сделает и скажет.

– Да, мадам, – ответил Дэниел.

Он перешел на корабль Бентли, и Бентли сказал:

– На эту планету роботы не допускаются, но для вас сделано исключение, потому что это желание моего отца, а он здесь в большом почете. Я не имею личного предубеждения против вас, но ваше присутствие здесь должно быть очень ограниченным. Вы прямо пройдете к моему отцу, а когда он закончит беседу с вами, вас сразу же отвезут обратно на орбиту. Вы понимаете?

– Понимаю, сэр. Как ваш отец?

– Он умирает, – ответил Бентли, пожалуй, намеренно грубо.

– Я это понимаю, – сказал Дэниел, и голос его заметно дрогнул: не от обычных эмоций, а потому что осознание смерти человека, хоть и неизбежной, нарушало его позитронные связи. – Я имел в виду, долго ли ему осталось жить?

– Он должен был умереть еще некоторое время назад, но он держится за жизнь и отказывается умереть, пока не увидится с вами.

Они приземлились. Планета была обширной, но обитаемая ее часть казалась маленькой и убогой. День был облачный, недавно прошел дождь. Широкие прямые улицы были пусты, словно здешние жители не были склонны собраться и поглазеть на робота.

Наземный кар привез их к дому, несколько большему и впечатляющему, нежели большинство остальных. Они вошли. У внутренней двери Бентли остановился.

– Мой отец здесь. Идите один. Он не хотел, чтобы я пошел с вами. Идите. Вы, наверное, не узнаете его.

Дэниел вошел в темную комнату. Его глаза быстро адаптировались, и он увидел покрытое простыней тело внутри прозрачного кокона, который был виден только из-за его слабого блеска. В комнате стало чуть светлее, и Дэниел отчетливо увидел лицо.

Бентли был прав. Дэниел не увидел в этом лице ничего от его бывшего партнера. Оно было изможденным, костистое. Глаза были закрыты, и Дэниелу показалось, что он видит мертвеца. Он никогда не видел мертвого человека, и когда эта мысль пришла ему в голову, он покачнулся, ноги не держали его.

Но старческие глаза открылись, и Дэниел снова обрел равновесие, хотя продолжал чувствовать слабость.

Глаза посмотрели на него, и слабая улыбка прошла по бледным сморщенным губам.

– Дэниел, мой старый друг Дэниел.

Шепчущий звук слабо напоминал голос Илии Бейли. Из-под простыни медленно возникла рука, и Дэниелу показалось, что он все-таки узнал Илию.

– Партнер Илия, – тихо сказал он.

– Спасибо вам, Дэниел. Спасибо, что приехали.

– Для меня было важно приехать, партнер Илия.

– Я боялся, что вам не позволят. Они – даже мой сын – считают вас роботом.

– Я и есть робот.

– Для меня – нет, Дэниел. А вы не изменились. Я не очень ясно вижу вас, но мне кажется, что вы такой же, каким я вас помню. Когда я в последний раз видел вас? Тридцать один год назад?

– Да, и я за это время не изменился, так что видите, что я действительно робот.

– Зато я изменился, и очень. Я бы не позволил вам видеть меня таким, но я был слишком слаб, чтобы противиться желанию увидеть вас еще раз.

Голос Бейли стал чуточку сильнее, словно старик укрепился при виде Дэниела.

– Я рад вас видеть, партнер Илия, как бы вы не изменились.

– А леди Глэдис? Как она?

– Хорошо. Она приехала со мной.

– Она не… – болезненная тревога появилась в голосе Бейли.

– Нет, она осталась на орбите. Ей объяснили, что вы не желаете ее видеть, и она поняла.

– Это не так. Я ОЧЕНЬ хотел бы ее видеть, но ЭТОМУ искушению я сумел противостоять. Она не изменилась?

– Она по виду такая же, какой вы видели ее в последний раз.

– Это хорошо. Но я не мог позволить ей видеть меня ТАКИМ. Я не хочу, чтобы это стало ее последним воспоминанием обо мне. С вами дело другое.

– Потому что я робот, партнер Илия.

– Бросьте, Дэниел, – раздраженно сказал Бейли. – Вы не могли бы больше значить для меня, если бы были человеком, – некоторое время он лежал молча, затем продолжал: – Все эти годы я ни разу не писал ей и не вызывал по гипервидению. Я не мог позволить себе вмешиваться в ее жизнь. Она все еще замужем за Гремионисом?

– Да, сэр.

– И счастлива?

– Не могу судить об этом. По ее поведению нельзя предположить, что она несчастна.

– Дети есть?

– Разрешено иметь двоих.

– Она не сердилась, что я не подавал вестей?

– По-моему, она понимала ваши мотивы.

– Она когда-нибудь упоминала обо мне?

– Почти никогда, но, по мнению Жискара, она часто думает о вас.

– А как Жискар?

– Функционирует правильно… в манере, о которой вы знаете.

– Значит, вы тоже знаете о… его способностях?

– Он говорил мне, партнер Илия.

Бейли снова замолчал. Затем пошевелился.

– Дэниел, я хотел, чтобы вы приехали, из эгоистического желания увидеть, что вы не изменились, что дыхание лучших дней моей жизни все еще существует, что вы помните меня и будете помнить. Но я также хотел кое-что сказать вам.

Я скоро умру, Дэниел, и знаю, что это известие дойдет до вас. Даже если бы вас не было здесь, если бы вы были на Авроре, вам это стало бы известно. О моей смерти объявят в Галактических Новостях, – его грудь приподнялась в слабом беззвучном смехе. – Кто бы мог подумать когда-то?

Глэдис, конечно, тоже услышит. Но она знает, что я должен умереть, и примет это как печальный факт. Но я боялся эффекта на вас, поскольку вы, как вы настаиваете, а я отрицаю, робот. Ради старых времен вы, возможно, считаете своим долгом уберечь меня от смерти, а поскольку сделать это вы не можете, это производит для вас вредный эффект. Поэтому давайте договоримся.

Голос Бейли слабел. Дэниел сидел неподвижно, но лицо его против обыкновения отражало эмоции – заботу и печаль. Глаза Бейли были закрыты, так что он не видел этого.

– Моя смерть, Дэниел, не имеет значения. Среди людей ни одна индивидуальная смерть не имеет значения. Умирая, человек оставляет после себя свою работу, и это не умирает полностью, пока существует человечество. Вы понимаете меня?

– Да, партнер Илия.

– Работа каждого индивидуума есть выход в целое и поэтому становится неумирающей частью целого. Это целое – человеческие жизни прошлого, настоящего и грядущего, ковер, существующий десятки тысячелетий, он растет, совершенствуется и хорошеет.

И космониты – ответвление ковра, они тоже добавляют совершенство и красоту в узор.

Индивидуальная жизнь – всего лишь одна нитка в ковре, а что такое нитка в сравнении с целым?

Дэниел, твердо думайте о ковре и не позволяйте одной выдернутой нити влиять на вас. В нем так много других нитей, каждая нужна, каждая участвует…

Бейли замолчал.

Дэниел терпеливо ждал. Бейли открыл глаза, увидел Дэниела и слегка нахмурился.

– Вы еще здесь? Вам пора идти. Я сказал вам все, что хотел сказать.

– Я не хочу уходить, партнер Илия.

– Вы должны. Я не могу больше отдалять смерть. Я устал. Страшно устал. Я хочу умереть. Пора.

– Я не могу подождать, пока вы еще живы?

– Я не хочу этого. Если я умру на ваших глазах, это может чертовски скверно подействовать на вас, несмотря на все мои слова. Уходите. Я приказываю. Я позволю вам быть роботом, если вы желаете, но в этом случае вы должны повиноваться моим приказам.

Вы не можете спасти мою жизнь и ничего не можете сделать, так что Второй Закон тут ни к чему. Идите! – он слабо указал пальцем на дверь и добавил: – Прощайте, друг Дэниел.

Дэниел медленно повернулся с беспрецедентным затруднением.

– Прощайте, партнер… – он сделал паузу и хрипловато закончил: – Прощайте, друг Илия.

Бентли встретил его в другой комнате.

– Он еще жив?

– Был жив, когда я выходил.

Бентли пошел туда и тут же вернулся.

– Уже нет. Он увиделся с вами и… ушел.

Дэниел прислонился к стене. Прошло некоторое время, прежде чем он сумел выпрямиться. Бентли отвел глаза и ждал, а затем они вернулись в маленький корабль и отправились на орбиту, где ждала Глэдис. Она тоже спросила, жив ли Илия, и когда ей сказали, повернулась и ушла в свою каюту плакать.

43

Дэниел продолжал свою мысль, как если бы острое воспоминание о смерти Илии Бейли во всех деталях вторглось лишь на мгновение:

– И теперь, в свете речи мадам Глэдис, я как-то лучше понимаю, о чем говорил партнер Илия.

– В каком смысле?

– Еще не вполне уверен. Очень трудно думать в том направлении, в каком я пытаюсь думать.

– Я буду ждать, сколько нужно, – сказал Жискар.

44

Джинниус Пандарал был высок и не очень стар. Копна густых белых волос и пушистые белые баки придавали ему достойный и изысканный вид. Его общий вид лидера помогал ему продвигаться по службе, но сам он прекрасно знал, что его внешность много сильнее его внутреннего содержания.

Когда его избрали в Директорат, он довольно быстро утратил первоначальный энтузиазм. Он был на глубоком месте и, автоматически поднимаясь каждый год, сознавал это все яснее.

Сейчас он был Старшим Директором. В прежние времена задача управления ничего собой не представляла. Чем был Бейли-мир во времена Нефи Морлера восемь десятилетий назад? Маленьким мирком, группкой ферм, кучкой городков, теснившихся вокруг пригородных коммуникационных линий. Население не превышало пяти миллионов, а основным экспортом было дерево и немного титана. Космониты полностью игнорировали их под более или менее благосклонным влиянием Хэна Фастальфа с Авроры, и жизнь была проста. Народ всегда мог съездить на Землю, если хотел вдохнуть культуры или ощущения технологии и был постоянный поток эмигрантов с Земли: мощность земного населения была неистощима.

Так почему бы Морлеру и не быть тогда Главным Директором? Ему же нечего было делать.

И в будущем управление, наверное, опять станет простым. Поскольку космониты продолжают вырождаться (каждый школьник знал, что они вырождаются и должны погибнуть в противоречиях своего общества – правда, сам Пандарал был не вполне в этом уверен); а поселенцы увеличиваются в числе и силе, скоро настанет время, когда жизнь снова станет безопасной. Поселенцы будут спокойно жить и развивать собственную технологию.

Когда Бейли-мир станет второй Землей, и все остальные миры тоже, а новые миры станут возникать в еще большем количестве, создастся Великая Галактическая Империя. И, конечно, Бейли-мир как старейший и наиболее населенный из Поселенческих Миров, всегда будет занимать первое место в этой Империи под благословенным и постоянным управлением Матери-Земли.

Но увы, Пандарал был Старшим Директором не в прошлом и не в будущем, а сейчас.

Хэн Фастальф умер, но Келдин Амадейро жив. Амадейро был против того, чтобы Земле разрешили отправлять поселенцев, еще два столетия назад, и он все еще жив и может принести неприятности. Космониты еще достаточно сильны, их не сбросишь со счетов, а поселенцы еще не настолько окрепли, чтобы уверенно идти вперед. Но поселенцы каким-то образом сдерживали космонитов, пока равновесие не слишком изменилось.

И задача держать космонитов в спокойствии, а поселенцев в решительности и одновременно в здравомыслии падала в основном на плечи Пандарала, и эта задача была для него нежелательной и неприятной.

И в это холодное серое утро он шел по отелю один. Он не пожелал идти со свитой.

Стражи вытягивались, когда он проходил мимо, но он почти не замечал их. Когда капитан стражи вышел ему навстречу, он спросил:

– Никаких неприятностей, капитан?

– Никаких, Директор. Все спокойно.

Пандарал кивнул.

– В какой комнате Бейли? Ага. А космонитка и ее роботы под охраной? Хорошо.

Он пошел дальше. В целом Диджи вел себя хорошо. Покинутая Солярия могла быть для торговцев местом почти безграничных запасов роботов и источником высоких прибылей… хотя прибыли нельзя было считать естественным эквивалентом безопасности мира, мрачно подумал Пандарал. Но Солярию, набитую ловушками, лучше оставить в покое. Диджи хорошо сделал, что сразу же убрался оттуда. И взял с собой ядерный усилитель. Такие приборы были настолько массивны, что ими можно было пользоваться лишь в громадных устройствах, предназначенных для уничтожения вторгшихся кораблей, да и то они еще не вышли из стадии разработки. Слишком огромны.

Совершенно необходимо иметь меньшие варианты, и Диджи правильно рассудил, что привезти домой солярианский усилитель куда важнее, чем всех роботов, вместе взятых. Этот усилитель должен здорово помочь ученым Бейли-мира.

Однако если один Внешний Мир имел портативный усилитель, почему бы не иметь и другим? Если это оружие достаточно мало, чтобы поместить его в корабле, космонитский флот может без труда смахнуть любое количество Поселенческих Миров. Как далеко они ушли в этом развитии, и как скоро Бейли-мир сможет прогрессировать в том же направлении с помощью привезенного Диджи усилителя?

Он постучал в дверь комнаты Диджи, вошел, не дожидаясь ответа и сел без приглашения. Это были немногие полезные преимущества звания Старшего Директора.

Диджи выглянул из ванной и сказал сквозь полотенце, которым вытирал голову:

– Рад был бы приветствовать ваше Директорское Превосходительство надлежащим образом, но вы застали меня в крайне недостойном виде, поскольку я только что из-под душа.

– А, заткнитесь, – раздраженно сказал Пандарал.

Обычно он всегда радовался неистощимому веселью Диджи, но не сегодня. В каком-то смысле он никогда по-настоящему не понимал Диджи. Диджи был Бейли, прямой потомок Великого Илии и основателя Бентли. Это делало его естественным кандидатом на пост Директора, тем более, что он был добродушен, что нравилось публике. Однако он выбрал карьеру торговца, трудную и опасную жизнь. Она могла обогатить его, но более вероятно убить или, что еще хуже, преждевременно состарить.

Более того, жизнь Диджи как торговца держала его месяцами вдали от Бейли-мира, а Пандарал предпочитал его советы советам большинства глав департамента. Никогда нельзя было сказать, серьезен ли Диджи, но слушать он умел.

Пандарал тяжело произнес:

– Не думаю, что речь этой женщины была лучшим из того, что могло случиться с нами.

Диджи, почти уже одевшийся, пожал плечами.

– Кто мог предсказать это?

– Вы могли. Вы должны были узнать ее биографию, если решили увезти ее.

– Так я и узнал ее биографию, Директор. Она прожила более трех десятилетий на Солярии. Она выросла там и жила в окружении одних роботов. Людей видела только в трехмерном изображении, за исключением мужа, но и тот не часто посещал ее. Ей трудно было приспособиться, когда она приехала на Аврору, и даже там она жила в основном среди роботов. За два с лишним века она едва ли видела двадцать человек одновременно, а здесь было четыре тысячи. Я считал, что она сможет сказать лишь несколько слов, если вообще сможет. Откуда мне было знать, что она демагог.

– Вы должны были остановить ее. Вы же сидели рядом?

– Вы хотели скандала? Люди восхищалась ею. Вы были там и знаете. Если бы я заставил ее сесть, они штурмовали бы платформу. Но ведь вы и сами, Директор, не пытались остановить ее.

Пандарал откашлялся.

– Я думал об этом, но каждый раз, когда оглядывался, встречался глазами с ее роботом – ну, тем, который похож на робота.

– С Жискаром. Ну и что? Он же не мог повредить вам.

– Знаю, но он нервировал меня и каким-то образом отгонял мои намерения.

– Ладно, неважно, директор, – сказал Диджи, теперь полностью одетый, и придвинул к собеседнику поднос с завтраком. – Кофе еще горячий, берите булочку и джем. Все просто хорошо. Не думаю, что публика переполнится любовью к роботам и космонитам и испортит нашу политику. Все это даже может пойти на пользу. Если космониты услышат об этом, партия Фастальфа может усилиться. Хотя сам Фастальф умер, партия его жива, и нам нужно поддерживать ее политику умеренности.

– Я думаю о том, – сказал Пандарал, – что через пять месяцев соберется Всепоселенческий Конгресс, и я услышу множество ядовитых замечаний, намеков на умиротворение Бейли-мира и на любовь его жителей к космонитам. Скажу вам, – добавил он угрюмо, – чем меньше планеты, тем больше на ней ястребов.

– А вы им это и скажите, – посоветовал Диджи. – На публике держитесь по-государственному, а когда отведете их в сторону, посмотрите им прямо в глаза и скажите, что на Бейли-мире свобода слова, и мы намерены поддерживать ее и в дальнейшем.

Скажите им, что Бейли-мир принимает близко к сердцу интересы Земли, но если какая-нибудь планета хочет доказать большую преданность Земле тем, что объявит войну космонитам, Бейли-мир будет с интересом наблюдать за этим, но и только. Это заткнет им глотки.

– Ой, нет, – с тревогой сказал Пандарал. – Такого сорта замечание может просочиться, и будет страшная вонь.

– К сожалению, вы правы. Но ДУМАЙТЕ об этом и не позволяйте этим безмозглым горлопанам уговорить вас.

Пандарал вздохнул.

– Полагаю, что мы справимся, но прошлый вечер оборвал наши планы на высокой ноте. Вот о чем я реально жалею.

– На какой высокой ноте?

– Когда вы уехали с Авроры на Солярию, туда же отправились два аврорских корабля. Вы об этом знали?

– Нет, но предполагал что-то в этом роде, – равнодушно ответил Диджи.

– Именно по этой причине я и позаботился попасть на Солярию обходным путем.

– Одни из аврорских кораблей приземлился на Солярии в нескольких тысячах километров от вас, так что он, похоже, не собирался следить за вами, а второй остался на орбите.

– Разумно. Я бы сделал то же самое, если бы имел в своем распоряжении второй корабль.

– Приземлившийся аврорский корабль был уничтожен в считанные часы. Тот, что был на орбите, сообщил об этом и получил приказ вернуться. Торговая мониторная станция перехватила сообщение и передала нам.

– Рапорт был некодированный?

– Нет, конечно, кодированный, но этот код мы раскрыли.

Диджи задумчиво кивнул.

– Очень интересно. Полагаю, у них на борту не было никого, кто говорил бы по-соляриански.

– Ясное дело. Если никто не обнаружил, куда девались соляриане, эта женщина – единственная подходящая солярианка в Галактике.

– И ее отдали мне. Не повезло аврорцам.

– Во всяком случае, я хотел бы объявить о гибели аврорского корабля вчера вечером. Просто как факт. Без злорадства. Это, наверное, возбудило бы всех поселенцев в Галактике – в смысле, что мы вернулись, а аврорцы – нет.

– У нас была солярианка, – сказал Диджи, – а у аврорцев – нет.

– Прекрасно. Это тоже выставило бы вас и женщину в хорошем свете. Но теперь все ни к чему. После того, что сделала эта женщина, все остальное пройдет мимо, даже известие о гибели аврорского корабля.

– Не говоря уже о том, что все аплодировали любви и родственным отношениям. Было бы противоестественным через полчаса аплодировать смерти двухсот аврорских родственников.

– Полагаю, что так. Таким образом, мы получили страшный психологический удар.

Диджи нахмурился.

– Забудьте об этом, Директор. Вы всегда сможете развернуть пропаганду в более подходящий момент. Важно одно: что все это означает. Аврорский корабль был сокрушен. Это значит, что он не ожидал использования ядерного усилителя. Второму кораблю приказали возвращаться, и это может означать, что корабль не был снабжен защитой против такого оружия, а может быть, такой защиты у них вообще нет.

Из этого я заключаю, что портативный усилитель, или хотя бы полу-портативный – исключительно солярианское производство, а не космонитское. Если так, это хорошее известие для нас. Так что в данный момент не беспокойтесь о пропаганде, а сосредоточьтесь на том, чтобы выжать все возможное из этого усилителя. Желательно опередить в этом космонитов, если удастся.

Пандарал прожевал булочку и сказал:

– Наверное, вы правы, но в этом случае как мы подгоним другие известия?

– Какие? Послушайте, Директор, вы собираетесь дать мне информацию, которая мне нужна, чтобы вести разумную беседу, или намерены бросать ее частями в воздух и заставлять меня прыгать за ней?

– Не злитесь, Диджи. Не было бы смысла разговаривать с вами, если бы я не мог держаться свободно. Вы знаете, что такое Совещание Директората? Не желаете взять на себя мою работу? Вы можете ее получить, как вам известно.

– Нет, спасибо, не хочу. Я хочу только получить от вас немного новостей.

– Мы получили послание с Авроры. Актуальное. Они соизволили обратиться непосредственно к нам, а не через Землю.

– Стало быть важное послание. Чего они хотят?

– Они хотят, чтобы солярианка вернулась домой.

– Они явно знают, что наш корабль ушел с Солярии и вернулся на Бейли-мир. У них тоже есть мониторные станции и они тоже перехватывают наши рапорты.

– Наверняка, – с раздражением сказал Пандарал. – Они расшифровывают наши коды так же быстро, как и мы их коды. Никому из нас не хуже.

– Они сказали, зачем им женщина?

– Конечно, нет! Космониты не объясняют, а приказывают.

– Может, они точно знают, что она выполнила на Солярии? Поскольку никто, кроме нее, не говорит по-соляриански, может, они хотят, чтобы она очистила планету от надзирателей?

– Откуда им было знать это, Диджи? Мы объявили о ее роли только вчера вечером, а послание с Авроры было получено гораздо раньше. Но не важно, зачем она им. Вопрос в другом: что делать? Если мы не вернем ее, мы можем вызвать нежелательный кризис; если вернем, это будет выглядеть плохо для наших жителей, и Старик Бастермейн будет кричать, что мы пресмыкаемся перед космонитами.

Они переглянулись и Диджи сказал:

– Мы вернем ее. В конце концов, она космонитка и гражданка Авроры. Мы не можем держать ее против воли Авроры, иначе мы поставим под удар всех торговцев, которые заходят по делам на территорию космонитов. Но отвезу ее я, Директор, и вы не можете порицать меня. Когда я брал ее на Солярию, был уговор, что я верну ее на Аврору. Официально ничего записано не было, но я человек чести и должен сдержать обещание. И это может обернуться к нашей выгоде.

– Каким образом?

– Придумаем. Но если это сделать, Директор, мой корабль должен быть отремонтирован для полета. И моим людям нужна хорошая премия. Они же лишаются отпуска.

45

Принимая во внимание, что Диджи предполагал появиться на своем корабле не раньше, чем через три месяца, он, как ни странно, пребывал в благодушном настроении.

А принимая во внимание, что Глэдис теперь имела помещение, более роскошное, чем раньше, она, как ни странно, была несколько удручена.

– Зачем все это, Диджи?

– Смотрите в зубы даренному коню?

– Я просто спрашиваю. Почему?

– По одной причине, миледи: вы героиня класса А, а когда мой корабль ремонтировался, это помещение было задумано для вас.

– Но ведь корабль не увеличился. У кого его отняли?

– Вообще-то это была комната отдыха для команды, но ребята настаивали, знаете. Вы тоже и их милочка. Нисс – вы помните Нисса?

– Конечно.

– Он хочет, чтобы вы взяли его на место Дэниела. Он говорит, что Дэниел не рад своей работе и извиняется перед своими жертвами, а он, Нисс, излупит всякого, кто доставит вам хоть малейшую неприятность, сделает это с удовольствием и, уж конечно, не станет извиняться.

Глэдис улыбнулась.

– Скажите ему, что я польщена его предложением и в следующий раз, когда мы с ним увидимся, с удовольствием пожму ему руку. В тот раз я отказалась, а наверное зря.

– Надеюсь, вы наденете перчатки, когда станете пожимать ему руки.

– Конечно, но я вот думаю, так ли это необходимо. Я уже не так часто простужаюсь, как уехала с Авроры. Инъекции, которые мне сделали, видимо, укрепили мою иммунную систему.

Она снова огляделась.

– Вы даже сделали ниши для Дэниела и Жискара. Вы очень внимательны, Диджи.

– Мадам, мы очень старались, чтобы вы были довольны.

– Странное дело, – сказала Глэдис, как бы сама удивляясь тому, что хотела сказать, – я не уверена, что хочу уехать с вашей планеты.

– Вот как? Холод, снег, грязно, примитивно, бесконечные приветствующие толпы повсюду. Что может привлекать вас здесь?

Глэдис покраснела.

– Конечно, не приветствующие толпы.

– Позволю себе поверить вам, мадам.

– Дело совсем в другом. Я… я никогда ничего не делала. Я занимала себя разными тривиальными способами. Я занималась свето-скульптурой и внешним дизайном роботов. Я занималась любовью, была женой и матерью и… ни в чем этом не чувствовала себя личностью. Если бы я внезапно исчезла из жизни или вообще никогда не родилась, это никого бы не огорчило, кроме, может быть, одного-двух близких друзей. Теперь же дело другое.

– Да? – чуть заметная насмешка проскользнула в голосе Диджи.

– Да! Я могу влиять на людей. Я могу выбрать дело и сделать его своим. И я выбрала такое дело. Я хочу, чтобы каждая группа сохраняла свои особенности, но относилась без вражды к другим. Я хочу работать над этим, чтобы после меня история изменилась благодаря мне и люди сказали бы: «Если бы не она, все могло быть гораздо хуже», – она повернула к Диджи сияющее лицо. – Понимаете ли вы, что значит после двух с лишним столетий безделья получить шанс стать КЕМ-ТО. Узнать, что жизнь вовсе не пуста и бессодержательна; стать счастливой много-много времени спустя после того, как была утрачена всякая надежда на счастье?

– Но вы ничего этого не получите на Бейли-мире, мадам, – сказал Диджи чуточку смущенно.

– Я не получила бы этого на Авроре. Там я всего только солярианская женщина, эмигрантка. На Поселенческом Мире я космонитка – нечто необычное.

– Однако вы много раз и очень настойчиво говорили, что хотите вернуться.

– Некоторое время назад – да, но сейчас я не говорю этого, Диджи. Теперь я не хочу возвращаться.

– Это могло бы сильно повлиять на нас, но Аврора желает вашего возвращения. Так она нам заявила.

Глэдис оторопела.

– Она ХОЧЕТ этого?

– Официальное письмо из кабинета Председателя Авроры требует вас. Мы бы рады оставить вас, но Директорат решил, что это может вызвать межзвездный кризис. Я не согласен с этим, но мне приказали.

Глэдис нахмурилась.

– Зачем я им? Я жила на Авроре больше двух столетий, и мной ни разу не интересовались. Может, они теперь рассматривают меня как единственный способ остановить надзирателей на Солярии? Как вы думаете?

– Такая мысль приходила мне в голову, миледи.

– Но я не могу. Одну надзирательницу я оттаскала за волосы, но никогда не смогу повторить того, что сделала. Я знаю, что не смогу. Кроме того, зачем им высаживаться на планету? Они могут уничтожить надзирателей издали, раз они теперь знают, каковы эти надзиратели.

– Дело в том, что послание с Авроры с требованием вернуть вас было послано задолго до того, как на Авроре могли узнать о вашем конфликте с надзирательницей. У них какая-то другая причина требовать вас обратно.

– Ох! – она выглядела совершенно ошеломленной, но затем снова оживилась. – Мне наплевать на их причины. Я не хочу возвращаться. У меня есть здесь работа, и я собираюсь продолжать ее.

Диджи встал.

– Рад слышать это от вас, мадам Глэдис. Я надеялся, что вы почувствуете что-нибудь вроде этого. Я обещаю вам, что сделаю все возможное, чтобы взять вас с собой, когда оставлю Аврору. Однако, сейчас я должен ехать на Аврору, и вы ДОЛЖНЫ ехать со мной.

46

Глэдис следила за исчезновением Бейли-мира с совершенно иными эмоциями, чем были у нее, когда она приближалась к этой планете. Да, это действительно был холодный, серый, жалкий мир, каким он и казался с самого начала, но в нем были жизнь и тепло народа, реальные, основательные.

Солярия, Аврора, другие Внешние Миры, которые она посещала или видела по гипервидению, все казались наполненными нематериальным, газообразным народом. Много или мало жителей было на Внешнем Мире, они распространялись как молекулы газа и заполняли всю планету. Казалось, будто космониты отталкиваются друг от друга.

Так оно и есть, мрачно думала Глэдис. Космониты всегда отталкивали ее. Она привыкла к такому отдалению на Солярии, но даже на Авроре, где она сначала так неудачно экспериментировала с сексом, последний радующий аспект его был близостью по необходимости.

Исключение – с Илией. Но Илия не был космонитом.

Бейли-мир был не такой. Наверное, все Поселенческие Миры были не такие, поселенцы держатся вместе, вокруг них масса необитаемых мест, но это до тех пор, пока возросшее население не заполнит их. Поселенческий Мир – это мир людских кучек из камешков или булыжников, но не из газа.

Почему так? Из-за роботов? Они уменьшают зависимость одних людей от других. Они заполняют промежутки. Они являются изоляционным материалом, уменьшающим естественную тягу людей друг к другу, так что вся система оказывается в изоляции.

Да, конечно. Нигде не было столько роботов, как на Солярии, и изоляционный эффект был так велик, что люди стали инертными и почти не общались между собой. Куда же ушли соляриане, думала Глэдис, и как они живут?

И долгая жизнь тоже, наверное, играла роль. Как может человек иметь эмоциональные привязанности, если они после многих десятилетий постепенно превращаются в озлобленность? Или, если человек умрет, как другой будет переносить утрату в течение многих десятилетий? Поэтому человек учится не иметь эмоциональных привязанностей и сам себя помещает в изоляцию.

С другой стороны, короткоживущие не могли бы так легко пережить очарование в жизни. Когда поколения сменяются так быстро, клубок очарования перебрасывается из рук в руки, даже не касаясь земли.

Она недавно говорила Диджи, что ей нечего делать или знать, что она испытала все и передумала обо всем и ей осталось только скука. И ей никогда даже не снилось, что она будет стоять перед толпой людей, говорить перед морем голов и слышать ответ в бессловесных звуках, смешаться с этой толпой, стать единым громадным организмом.

А сколько еще такого, о чем она не знала, не подозревала, несмотря на свою долгую жизнь? Что еще можно испытать?

Дэниел мягко сказал:

– Мадам Глэдис, капитан Диджи сигнализировал, что хочет войти.

– Впусти его.

Диджи вошел.

– Я думал, что вас нет дома.

Глэдис улыбнулась.

– Можно сказать и так. Я погрузилась в размышления. Со мной это иногда случается.

– Счастливая женщина. Мои мысли никогда не бывают столь широки, чтобы я в них затерялся. Ну, вы примирились с возвращением на Аврору, мадам?

– Нет. И среди мыслей, в которых я потерялась, была и та, что я все еще не могу понять, зачем вам ехать на Аврору. Дело ведь не только в том, чтобы отвезти меня: это мог сделать любой грузовой корабль.

– Могу я сесть, мадам?

– Конечно. И нечего спрашивать, капитан. Я хотела бы, чтобы вы перестали обращаться со мной, как с аристократкой. Это становится утомительным. А если это ироническое указание на то, что я космонитка, тогда еще хуже. Я даже предпочла бы, чтобы вы звали меня Глэдис.

– Вы, кажется, хотите отказаться от вашей космонитской сущности.

– Я просто хочу забыть о несущественных различиях.

– Несущественных? Ваша жизнь в четыре раза длиннее моей.

– Как ни странно, я считала это скорее досадной невыгодой для космонитов. Скоро мы достигнем Авроры?

– На этот раз обходных маневров не будет. Через несколько дней делаем Прыжок, а там два-три дня – и Аврора.

– А зачем ВАМ ехать на Аврору, Диджи?

– Я мог бы сказать, что просто из вежливости, но в действительности я хотел бы воспользоваться случаем объяснить вашему Председателю или кому-то из его подчиненных, что произошло на Солярии.

– Разве они этого не знают?

– В основном знают. Они перехватывают наши сообщения, как делаем и мы в обратной ситуации. Однако они могут сделать неправильные выводы, и в этом случае я хотел бы их поправить.

– Каков же правильный вывод?

– Как вы знаете, надзиратели на Солярии обучены считать кого-либо человеком лишь в том случае, если он говорит по-соляриански. Это означает, что не только поселенцы, но и все космониты-несоляриане не считаются людьми. Точнее говоря, аврорцы, высадившиеся на Солярии, не были сочтены людьми.

Глэдис широко раскрыла глаза.

– Невероятно! Соляриане не стали бы программировать надзирателей относиться к Аврорцам так же, как к вам.

– Не стали бы? Они уже уничтожили аврорский корабль. Вы знаете об этом?

– Нет, я не знала.

– Уверяю вас, что это так. Аврорский корабль приземлился примерно в то же время, что и мы. Мы улетели, а они – нет. Видите ли, у нас были вы, а у них – нет. Отсюда возможен вывод, что Аврора не может автоматически считать союзниками другие Внешние Миры. При необходимости каждый Внешний Мир будет сам по себе.

Глэдис затрясла головой.

– Нельзя так обобщать. Возможно, солярианам трудно было заставить надзирателей реагировать благоприятно на пятьдесят акцентов и неблагоприятно на все остальные. Легче приучить их к одному акценту. Соляриане считали, что никто из Внешних Миров не высадится на их планете, когда она будет покинута.

– Да, я уверен, что аврорское руководство согласится с этим, поскольку людям всегда легче сделать приятный вывод. Но я хочу показать им также возможность и неприятного вывода, и пусть им станет действительно неуютно. Простите мое самомнение, но, по-моему, никто не сделает это лучше меня и, следовательно, именно я должен ехать на Аврору.

Глэдис как бы разрывалась. Она не хотела быть космониткой, она хотела быть человеком и забыть о том, что она называла «несущественными различиями». Но когда Диджи с явным удовлетворением говорил о том, как он поставит Аврору в унизительное положение, она почувствовала себя все-таки космониткой.

– Думаю, что Поселенческие Миры тоже имеют свои особенности. Разве каждый из них не сам по себе?

Диджи покачал головой.

– Вам может показаться, что это именно так, и я не удивляюсь, когда какой-нибудь Поселенческий Мир иногда ставит свои интересы выше общего блага, но у нас есть то, чего не хватает космонитам.

– А именно? Большее благородство?

– Конечно, нет. Мы не более благородны, чем космониты. Но у нас есть Земля. Это наш мир. Каждый поселенец посещает его по возможности часто. Каждый поселенец знает, что есть большой развитый мир с невероятно богатой историей, по культуре и экологической сложности отличающийся от того мира, к которому принадлежит поселенец. Поселенческие Миры могут ссориться друг с другом, но ссора не может кончиться насилием или разрывом отношений, потому что Земное Правительство немедленно призовет их к порядку, а решения Земли достаточны и не обсуждаются. Вот наши три преимущества, мадам Глэдис: отсутствие роботов, позволяющее нам строить новые миры своими руками; быстрая смена поколений, дающая постоянную перемену; и, самое главное, Земля, дающая нам центральный стержень.

– Но космониты… – начала было Глэдис и замолчала.

Диджи улыбнулся с легкой горечью.

– Вы хотели сказать, что космониты тоже потомки землян и Земля тоже их планета? Фактически правильно, но психологически неверно. Космониты сделали все, чтобы отмежеваться от своего наследства. Они не признают себя выходцами с Земли. Будь я мистиком, я бы сказал, что космониты, оторвавшись от своих корней, долго не просуществуют. Но я не мистик, поэтому не выскажусь в такой форме, но все равно они долго не просуществуют, я уверен.

– Он помолчал и добавил с некоторым смущением, как бы осознав, что его экзальтация задела Глэдис за живое: – Но, пожалуйста, думайте о себе, как о человеке, а не поселенце. Человечество выживет то ли в виде поселенцев, то ли в виде космонитов, то ли в виде тех и других вместе. Думаю, что в виде поселенцев, но, может, я и ошибаюсь.

– Нет, – сказала Глэдис, стараясь не выражать эмоций, – я думаю, что вы правы… если только люди не перестанут отличать космонитов от поселенцев. Это и есть моя цель, – научить их не различать.

– Но я задерживаю ваш обед, – сказал Диджи, взглянув на часы. – Могу я поесть с вами?

– Конечно.

Диджи встал.

– Тогда я пойду и принесу. Я бы послал Дэниела или Жискара, но не хочу привыкать приказывать роботам. Кроме того, хотя команда и обожает вас, ее обожание вряд ли распространяется на ваших роботов.

Глэдис в сущности не хотелось есть, когда Диджи принес еду. Она еще не могла привыкнуть к недостатку тонкости во вкусе пищи, приготовление которой было, видимо, унаследовано от земного. Но особо неприятной еда не была, и Глэдис флегматично ела. Диджи заметил недостаток энтузиазма в ней и спросил:

– Надеюсь, пища не вредна вам?

– Нет. Видимо, я привыкаю. Сначала было несколько неприятных эпизодов, но ничего серьезного.

– Рад этому. Но вот что, мадам…

– Да?

– Можете ли вы представить причину, по которой аврорское правительство столь настойчиво желает вернуть вас? Дело не в вашем обращении с надзирательницей и не в вашей речи. Требование было выслано до того, как они могли узнать об этих событиях.

– В таком случае, – грустно сказала Глэдис, – я вовсе не нужна им. Я никогда не была нужна.

– Но что-то должно быть. Я не говорил вам, что письмо было от имени Председателя Совета Авроры.

– В данном случае именно этого Председателя можно рассматривать как подставное лицо.

– Да? И кто же стоит за ним? Келдин Амадейро?

– Точно. Значит, вы его знаете?

– О, да, – мрачно ответил Диджи. – Центр неизменного фанатизма. Человек, который был политически стерт доктором Фастальфом два столетия назад, но выжил и угрожает нам снова. Вот пример долголетия мертвой руки.

– Но тут такая странность: Амадейро – человек мстительный. Он знает, что причиной его поражения, о котором вы упоминали, был Илия Бейли, и уверен, что я тоже принимала в этом участие, и его крайняя неприязнь распространяется и на меня. Если Председатель хочет видеть меня, то потому лишь, что этого хочет Амадейро, а зачем я нужна Амадейро? Он должен быть рад, что избавился от меня. Наверное, именно поэтому он и послал меня с вами на Солярию, рассчитывая, что ваш корабль погибнет, и я вместе с ним. Это ничуть не огорчило бы Амадейро.

– Не стал бы оплакивать, да? Но вам, надо полагать, никто не сказал: «Поезжайте с этим дураком-поселенцем, и мы порадуемся, что вас там убьют?»

– Нет. Мне сказали, что вы страшно нуждаетесь в моей помощи, что в настоящее время не существует политики сотрудничества с Поселенческими Мирами, и для Авроры будет великим благом, если я по возвращении сообщу обо всем, что происходит на Солярии.

– Да, конечно, они должны были сказать так. Но когда, вопреки их ожиданиям, наш корабль вернулся, а аврорский погиб, им, конечно, хотелось узнать из первых рук о происшедшем. Следовательно, когда я увез вас на Бейли-мир, вместо Авроры, они взвыли и потребовали вашего возвращения. Так вполне могло быть. Но сейчас-то им известна вся история, так зачем вы им? Хотя они это знают из гипервидения Бейли-мира и, может быть, не принимают на веру. Но все-таки…

– Что все-таки, Диджи?

– Все-таки инстинкт мне говорит, что в их послании сквозят не только желание выслушать ваш отчет. За настойчивостью требования, мне кажется, скрывается что-то другое.

– Но ничего другого не может быть. НИЧЕГО, – сказала Глэдис.

– Хотел бы я знать, – сказал Диджи.

47

– Я тоже хотел бы знать, – сказал ночью Дэниел из своей ниши.

– О чем, друг Дэниел? – спросил Жискар.

– Об истинном значении послания с Авроры, требующего возвращения мадам Глэдис. Мне, как и капитану, желание получить отчет кажется не вполне достаточным мотивом.

– У тебя есть альтернативное предположение?

– Есть одна мысль.

– Могу я узнать ее?

– Мне думается, что в требовании Совета Авроры содержится нечто большее, чем говорится, и они, возможно, желают видеть не мадам Глэдис.

– Кого же они еще получат, кроме мадам Глэдис?

– Друг Жискар, мыслимо ли, чтобы мадам Глэдис вернулась без нас?

– А зачем мы с тобой нужны Совету Авроры?

– Я им не нужен, а ты уникален, потому что можешь чувствовать мозги.

– Так-то так, друг Дэниел, но они этого не знают.

– А не может ли быть, что после нашего отъезда они каким-то образом обнаружили этот факт и горько пожалели, что отпустили нас?

– Нет, этого не может быть, – без колебания сказал Жискар. – Откуда им это узнать?

– Я размышлял в этом отношении, – осторожно сказал Дэниел. – Ты во время своего давнего визита на Землю с доктором Фастальфом ухитрился исправить несколько земных роботов и дал им ограниченные умственные способности, достаточно для того, чтобы продолжать твою работу – влиять на правительство Земли в смысле благоприятного отношения к заселению планет. Ты сам однажды так говорил мне. Таким образом, роботы на Земле способны к исправлению мыслей.

Затем, как мы недавно предположили, Институт Роботехники Авроры послал гуманоидных роботов на Землю.

Мы не знаем точной цели, с какой это сделано, но, во всяком случае, можно считать, что такие роботы наблюдают за событиями на Земле и сообщают на Аврору.

Даже если аврорские роботы не могут чувствовать мозги, они могут посылать рапорты о том, что то или иное официальное лицо вдруг изменило свое отношение к Поселенческим Мирам, и может быть, как раз в то время, когда мы уезжали с Авроры, кого-то из власть имущих на Авроре, например, доктора Амадейро осенило, что все это можно объяснить только присутствием на Земле мысленаправляющих роботов. И, возможно, такое присутствие можно связать либо с доктором Фастальфом, либо с тобой.

И тогда аврорскому правительству станет ясно значение некоторых других событий, которые можно связать скорее с тобой, чем с доктором Фастальфом. И в результате они отчаянно хотят заполучить тебя обратно, но не могут открыто требовать тебя потому, что это выдаст факт их нового знания. Вот они и требуют мадам Глэдис – естественное требование – зная, что если она вернется, то вместе с нами.

Жискар молчал долгую минуту.

– Рассуждение интересное, друг Дэниел, но кое-что в нем не клеится. Те роботы, которых я программировал, выполняли свою работу более столетия назад и с тех пор бездеятельны, по крайней мере в том, что касается мысленаправления. Больше того, Земля удалила роботов из Городов в ненаселенную местность уже очень давно.

Это означает, что человекообразные роботы, посланные, как мы думаем, на Землю, не имели случая встретиться с моими мысленаправляющими роботами или даже узнать о них, тем более, что роботы давно не занимаются мысленаправлением. Так что совершенно невозможно, чтобы мои особые способности были обнаружены.

– А нет ли другого пути к их обнаружению, друг Жискар?

– Нет, – твердо ответил Жискар.

– И все-таки… хотел бы я знать, – сказал Дэниел.

Часть четвертая

Аврора

XI. Старый лидер

48

Келдин Амадейро не имел иммунитета к человеческой язве памяти. Он был даже более чувствителен к ней, чем большинство людей. Кроме того, цепкость памяти сопровождалась необычайной интенсивностью глубины и незатухающей яростью и разочарованием.

Два столетия назад все шло так хорошо. Он стал главой Института Роботехники (и до сих пор оставался им), и в течение одного триумфального момента ему казалось, что он наверняка получит полный контроль над Советом, смахнув своего главного врага, Хэна Фастальфа, и оставив его в беспомощной оппозиции.

Если бы… если бы только…

Он не пытался думать об этом, но его память снова и снова показывала ему все, словно мало ему было скорби и отчаяния.

Если бы он победил, Земля так и осталась бы в изоляции и одиночестве, и он увидел бы, как она клонится к упадку, загнивает и в конце концов угасает в разложении. Почему бы и нет? Короткоживущему народу на больной, перенаселенной планете лучше умереть, в сто раз лучше умереть, чем жить той жизнью, какую они заставили себя вести.

А Внешние Миры, спокойные, безопасные, должны были распространяться дальше. Фастальф всегда уверял, что космониты живут слишком долго и комфортабельно на своих роботизированных подушках, чтобы стать пионерами, но Амадейро показал бы его неправоту.

Но победил Фастальф. В критический момент явного провала он каким-то непостижимым, невероятным образом вышел, так сказать, в свободное пространство, вынырнул из поражения и захватил победу.

Это, конечно, был тот землянин, Илия Бейли…

Но несовершенная в других отношениях память Амадейро всегда обходила землянина стороной. Амадейро не мог вспомнить ни его лица, ни голоса, ни поступков. Достаточно было одного имени. Два столетия не угасили ненависть Амадейро, ни на йоту не смягчили боль.

И в результате политики Фастальфа презренные земляне разлетелись со своей гнилой планеты и стали заселять один мир за другим. Вихрь земного прогресса ошеломил Внешние Миры и парализовал их. Сколько раз Амадейро обращался к Совету, указывая, что Галактика ускользает из космонитских пальцев, что Аврора тупо смотрит, как одна планета за другой захватывается низшей расой, что каждый год апатии крепче сжимает дух космонитов.

«Поднимайтесь, – призывал он. – Поднимайтесь! Смотрите, как растет их число! Смотрите, как множатся Поселенческие Миры. Чего вы ждете? Когда они возьмут вас за глотки?»

И всегда Фастальф отвечал мягко и успокаивающе за Авророй, как лидером, снова возвращались к своей дремоте.

Очевидность как бы не касалась их. Факты, цифры, бесспорное ухудшение дел от десятилетия к десятилетию оставляли их неподвижными.

Можно ли постоянно кричать им правду, давать прогнозы… и видеть, как большинство следует за Фастальфом, как бараны. Как могло быть, что сам Фастальф, видя, что все его слова – полнейший вздор, так и не свернул со своей политики? И ведь он не из упрямства не признавал своих ошибок – он просто не видел их.

Будь Амадейро любителем фантастики, он, вероятно, подумал бы, что на Внешние Миры наведены чары, какое-то колдовство апатии, что некто, обладающий магической силой, повернул по-другому активность мозгов, скрыл истину от глаз.

И как последняя утонченная агония – народ жалел Фастальфа, умершего глубоко разочарованным, как говорили, тем, что космониты так и не захватили для себя новых планет. А ведь как раз политика Фастальфа и удержала их! Какое право имел он чувствовать разочарование после этого? А что было бы с ним, если бы он, как Амадейро, видел и говорил правду, но не мог заставить космонитов слушать себя?

Сколько раз Амадейро думал, что Галактике лучше быть пустой, чем под властью недочеловеков. Будь у него магическая сила, чтобы уничтожить Землю – мир Илии Бейли – одним кивком головы, с какой радостью он сделал бы это!

Однако искать убежища в подобных фантазиях – признак полного отчаяния. И время от времени его посещало желание уйти, призвать смерть… если бы его роботы позволили ему это.

А затем настало время, когда власть разрушить Землю был дана ему, даже навязана силой против его воли. Это время пришло три четверти десятилетия назад, когда он впервые встретился с Ленуаром Мандамусом.

49

Воспоминание! Три четверти десятилетия назад…

Амадейро поднял глаза и увидел входившего в кабинет Мелуна Сисиса. Он, без сомнения, дал сигнал, но имел право войти, если сигнал не был замечен.

Амадейро вздохнул и отложил в сторону маленький компьютер. Сисис был его правой рукой со времени основания Института. Он состарился на службе у Амадейро. Радикальных перемен не было заметно, просто общий вид легкого разложения. Нос казался несколько больше асимметричным, чем раньше.

Амадейро потер собственный нос и подумал, как скверно, что запах легкого разложения окутал и его. Когда-то его рост был 1,95 – хороший рост даже по космонитским стандартам.

Конечно, он держится так же прямо, как и раньше, но рост уменьшился на два сантиметра. Значит, он уже начал съеживаться, сжиматься.

Он отогнал эти кислые мысли, которые сами по себе уже являлись признаками возраста, и спросил.

– В чем дело, Мелун?

По пятам Сисиса шел его личный робот, очень модерновый, элегантно глянцевитый. Это тоже было возрастным признаком: когда человек уже не может сохранять молодое тело, он покупает нового робота. Амадейро никогда не решался вызвать улыбки настоящих молодых людей и не впадал в эту иллюзию, в особенности потому, что Фастальф, который был старше Амадейро на восемьдесят лет, никогда этого не делал.

– Мандамус опять пришел, шеф, – сказал Сисис.

– Какой Мандамус?

– Тот, что добивался встречи с вами.

Амадейро задумался.

– Вы имеете в виду того идиота, потомка солярианки?

– Да, сэр.

– Ну, а я вовсе не хочу видеть его. Разве вы не разъяснили ему это, Мелун?

– Полностью разъяснил. Он просил, чтобы я передал вам записку, и сказал, что тогда вы примите его.

– Не думаю, – протянул Амадейро. – Что сказано в записке?

– Я не понял ее, шеф. Она не на Галактическом.

– Почему же я должен понять ее?

– Не знаю, но он просил передать ее вам. Если вы соблаговолите взглянуть на нее и скажете слово, я вернусь обратно и тут же выгоню его.

– Ну, ладно, – давайте, – сказал Амадейро и с отвращением глянул на записку.

«Ceterum censeo Carthaginem esse delendam».

Амадейро прочитал, поглядел на Мелуна, снова на записку и, наконец, сказал:

– Вы, стало быть, видели это, раз говорите, что она не на Галактическом. Вы спросили его, что это значит?

– Да, спросил, шеф. Он сказал, что это латынь, но мне это ничего не дало. Он сказал, что вы поймете. Он человек очень решительный, и он сказал, что будет сидеть хоть весь день, пока вы не прочтете.

– Какой он из себя?

– Худой. Серьезный. Вероятно, лишен юмора. Высокий, но не такой, как вы. Внимательные, глубоко посаженные глаза, тонкие губы.

– Сколько ему лет?

– Судя по его коже, я бы сказал, что ему четыре десятилетия или около того. Очень молод.

– В таком случае надо учесть его юность. Пошлите его сюда.

Сисис удивился.

– Вы примите его?

– Я именно это и сказал, верно? Пошлите его сюда.

50

Молодой человек вошел в кабинет почти строевым шагом, вытянулся перед столом и сказал:

– Благодарю вас, сэр, что согласились принять меня. Могу ли я получить ваше разрешение на присоединение ко мне моих роботов?

Амадейро поднял брови.

– Рад буду увидеть их. Вы мне позволите оставить моих здесь?

Уже много лет он ни от кого не слышал старинной формулы насчет роботов. Это был один из добрых старых обычаев, которые канули в небытие, когда понятие об официальной вежливости потускнело и стало более приемлемым, что личные роботы человека есть часть его самого.

– Да, сэр, – сказал Мандамус и вошли два робота.

Амадейро заметил, что они не входили, пока не было получено разрешение. Роботы были новые, явно эффективные и носили признаки хорошей выработки.

– По вашему собственному дизайну, доктор Мандамус? В роботах, спроектированных хозяевами, всегда есть что-то ценное.

– Правильно, сэр.

– Значит, вы роботехник?

– Да, сэр. Я получил степень в Университете на Эос.

– Работали под руководством?..

– НЕ у доктора Фастальфа, сэр. Под руководством доктора Наскольника.

– Ага, но вы не член Института.

– Я просил разрешения войти в него, сэр.

– Понятно, – Амадейро поправил бумаги на столе и быстро спросил, не поднимая глаз: – Где вы изучали латынь?

– Я не настолько знаю латынь, чтобы говорить и читать, но достаточно, чтобы знать эту цитату и где ее применить.

– Это само по себе замечательно. Как это случилось?

– Я не могу отдать роботехнике каждую минуту своего времени, поэтому у меня есть другие интересы, например, планетология, с особым упором на Землю. Это привело меня к изучению земной истории и культуры.

– Непопулярная тема у космонитов.

– Да, сэр, и это очень плохо. Всегда нужно знать своих врагов… как знаете вы, сэр.

– А я знаю?

– Да, сэр. Я уверен, что вы знакомы со многими земными аспектами и знаете гораздо больше меня, поскольку изучали предмет дольше.

– Откуда вы это знаете?

– Я пытался узнать о вас все, что возможно, сэр.

– Потому что я тоже ваш враг?

– Нет, сэр, но потому, что я хочу сделать вас своим союзником.

– Меня? Как же вы собираетесь использовать меня? Вам не кажется, что вы несколько дерзки?

– Нет, сэр, поскольку я уверен, что вы захотите стать моим союзником.

Амадейро внимательно посмотрел на него.

– А вот мне кажется, что вы не просто дерзки, а нахальны. Вы понимаете цитату, которую подобрали для меня?

– Да, сэр.

– Переведите ее на Стандартный Галактический.

– «Кроме того, я думаю, что Карфаген должен быть разрушен».

– И что это означает, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ?

– Это сказал Маркус Порциус Катон, сенатор Римской республики, политической единицы древней Земли. Она свалила своего главного противника – Карфаген, но не уничтожила его. Катон считал, что Рим не может быть в безопасности, пока Карфаген полностью не разрушен, и со временем, сэр, это было сделано.

– Но что для вас Карфаген, молодой человек?

– Существует такая вещь, как аналогия.

– И это означает?..

– Что у Внешних Миров тоже есть главный соперник, который, по-моему мнению, должен быть уничтожен.

– Имя врага?

– Планета Земля, сэр.

Амадейро мягко побарабанил пальцами по столу.

– И вы хотите, чтобы я был вашим союзником в подобном проекте. Вы полагаете, что я буду рад и счастлив стать им. Скажите, доктор Мандамус, разве я хоть раз сказал в какой-нибудь из своих многочисленных речей или писал, что Земля должна быть разрушена?

Тонкие губы Мандамуса поджались, ноздри раздулись.

– Я здесь не для того, чтобы пытаться поймать вас на чем-то, что можно использовать против вас. Меня никто не посылал сюда – ни доктор Фастальф, ни кто-либо из его партии. И я не пытаюсь говорить о ваших мыслях. Я говорю вам только о своих. По моему мнению, Земля должна быть разрушена.

– И как же вы предполагаете разрушить ее? Не думаете ли вы, что мы станем бросать на нее атомные бомбы до тех пор, пока взрывы, радиация и пылевые облака не уничтожат планету? Если так, то как вы удержите мстящие поселенческие корабли от тех действий над Авророй и теми Внешними Мирами, до которых они смогут дотянуться? Полтора столетия назад Землю можно было сжечь безнаказанно. Но не сейчас.

Мандамус возмутился.

– У меня и в мыслях не было ничего подобного, доктор Амадейро. Я вовсе не предполагаю уничтожить людей, хоть это и земляне. Однако есть возможность уничтожить Землю, не убивая ее народ… и без возмездия.

– Вы фантазер, – сказал Амадейро, – или, может быть, не вполне в своем уме.

– Разрешите мне объяснить.

– Нет, молодой человек. Я занят, а из-за вашей цитаты, которую я, кстати, отлично понял, и которая возбудила во мне любопытство, я позволил себе потратить на вас слишком много времени.

Мандамус поднялся.

– Я понимаю, доктор Амадейро, что отнял у вас больше времени, чем вы могли мне уделить. Но все-таки подумайте о моих словах, и если заинтересуетесь, почему бы вам не вызвать меня, когда у вас будет больше времени? Но не тяните, потому что иначе я вынужден буду идти в других направлениях. И я разрушу Землю. Как видите, я откровенен с вами, – он попытался улыбнуться, растягивая худые щеки, но это не произвело на его лице большого эффекта. – До свидания и еще раз спасибо, – он повернулся и вышел.

Амадейро некоторое время смотрел ему вслед, а затем нажал кнопку звонка.

– Мелун, – сказал он, когда Сисис вошел, – я хочу, чтобы за этим молодым человеком следили круглосуточно, и хочу знать всех, с кем он будет говорить. Всех. И всех их хочу допросить. Тех, кого я укажу, привести ко мне. Но, Мелун, все должно быть сделано тихо, методом ласкового и дружеского убеждения. Я пока еще не хозяин, как вам известно.

Но со временем он будет им, Фастальфу триста шестьдесят лет, и он явно сдал, а Амадейро на восемьдесят лет моложе…

51

Амадейро получал рапорты девять дней. Мандамус разговаривал со своими роботами, иногда с университетскими коллегами, еще реже – с кем-нибудь из соседей. Разговоры были самые тривиальные. И задолго до истечения этих девяти дней, Амадейро решил, что дольше ждать не следует. Долгая жизнь Мандамуса только начинается, а перед Амадейро всего восемь или десять десятилетий в лучшем случае.

И Амадейро, обдумав все, что говорил молодой человек, почувствовал с возрастающей тревогой, что не может упустить шанс: если существует способ уничтожить Землю, его нельзя игнорировать. Может ли он допустить, чтобы уничтожение произошло после его смерти, так что он не будет свидетелем? Или, что почти так же скверно, это произойдет при его жизни, но командовать будет кто-то другой, чей-то чужой палец нажмет кнопку?

Нет, он должен быть свидетелем, увидеть разрушение и вызвать его, иначе зачем он страдал так долго? Может, Мандамус дурак или чокнутый, но в этом случае Амадейро должен знать точно, что тот дурак или чокнутый.

Дойдя до этого пункта в своем размышлении, Амадейро вызвал Мандамуса в свой кабинет.

Амадейро понимал, что этим унижает себя, но унижение было платой за уверенность, что нет ни малейшего шанса разрушить Землю без него. Эту цену он готов был заплатить. Он даже внутренне приготовился к тому, что Мандамус войдет с презрительной и торжествующей улыбкой. Придется перетерпеть и это. Зато потом, если предположения молодого человека окажутся глупостью, он, Амадейро, накажет его полной мерой, какую разрешает цивилизованное общество. В противном же случае…

Он обрадовался, что Мандамус вошел в его кабинет с видом разумного смирения и поблагодарил, похоже, искренне, за вторую встречу. Амадейро подумал, что он, в свою очередь, должен быть любезен.

– Доктор Мандамус, когда я отослал вас, не выслушав вашего плана, я поступил невежливо, каюсь. Теперь расскажите, что у вас на уме, и я буду слушать вас, пока мне не станет ясно – а я предполагаю, что так будет – что ваш план, возможно, более результат энтузиазма, нежели холодного рассудка. В этом случае я снова отпущу вас, но без всякого презрения с моей стороны и, надеюсь, что вы уйдете без злобы.

– Я и не могу злиться, если вы соблаговолите терпеливо выслушать меня, доктор Амадейро, но что, если мои слова будут иметь для вас смысл и внушат надежду?

– В этом случае, – медленно произнес Амадейро, – возможно, что мы с вами будем работать вместе.

– Это было бы замечательно, сэр. Вместе мы сделаем больше, чем порознь. Но будет ли тут нечто более ощутимое, чем привилегия работать вместе? Будет ли вознаграждение?

Амадейро это не понравилось.

– Конечно, я должен быть благодарным, но я только Советник и Глава Института Роботехники. Есть границы того, что я могу сделать для вас.

– Я понимаю, доктор Амадейро. Но могу ли я рассчитывать на что-то в пределах этих границ? Сейчас? – он твердо смотрел на Амадейро.

Амадейро нахмурился, растерявшись от взгляда немигающих решительных глаз. Никакого смирения уже не было. Он холодно спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Ничего, что вы не могли бы дать мне, доктор Амадейро. Сделайте меня членом Института.

– Если ваша квалификация…

– Не беспокойтесь. Я ее имею.

– Мы не можем сразу принять такое решение о кандидате. У нас…

– Послушайте, доктор Амадейро, это не метод для начала отношений. Поскольку вы установили наблюдение за мной с того момента, когда я ушел от вас в прошлый раз, я не говорю, что вы не изучили как следует все данные обо мне, и вы должны знать, что я квалифицирован. Если бы вы по каким-то причинам решили, что я не квалифицирован, вы бы не надеялись, что я окажусь достаточно изобретателен для выработки плана уничтожения нашего личного Карфагена, и я не пришел бы сюда по вашему зову.

На один момент в Амадейро вспыхнул огонь. В этот миг он чувствовал; что даже уничтожение Земли – недостаточная плата за наглую позу мальчишки. Но это было только на миг. Затем вернулось чувство должных пропорций и он даже сказал себе: «Молодой парень, а такой смелый и самоуверенный, как раз такой и нужен». Кроме того, он и в самом деле изучил запись о Мандамусе и знал, что тот вполне квалифицирован для Института. И он спокойно (ценою повышения артериального давления) сказал:

– Вы правы. Вы квалифицированны.

– Тогда зачислите меня. В вашем компьютере наверняка есть необходимые формы. Вам стоит только ввести мое имя, образование, год получения степени и прочие статистические данные, какие у вас требуются, а затем поставить свою подпись.

Не говоря ни слова, Амадейро взялся за компьютер, ввел нужную информацию, получил форму, подписал ее и протянул Мандамусу.

– Датировано сегодняшним числом. Вы – сотрудник Института.

Мандамус прочитал бумагу и отдал одному из своих роботов, который спрятал ее в маленький портфель подмышкой.

– Спасибо, – сказал Мандамус. – Это очень мило с вашей стороны, и я надеюсь, что никогда не подведу вас и не заставлю пожалеть о вашей оценке моих способностей. Однако осталось еще одно дело.

– Вот как? Какое же?

– Нельзя ли нам договориться о последнем вознаграждении… конечно, только в случае удачи. В случае полного успеха.

– Нельзя ли отложить это, как было бы логично, до того времени, когда полный успех будет достигнут или разумно близок к достижению?

– С точки зрения рациональности – да. Но у меня кроме рассудка, есть и мечты. И я хотел бы немного помечтать.

– Ладно. О чем же вы мечтаете?

– Мне кажется, доктор Амадейро, что доктор Фастальф теперь ничего не значит. Он прожил долго и не может отсрочить смерть на много лет.

– И что же?

– Как только он умрет, ваша партия станет более агрессивной, и более вялые члены партии Фастальфа, вероятно, переменят преданность. Следующие выборы без Фастальфа наверняка будут вашими.

– Возможно. Ну и что?

– Вы станете de-facto лидером Совета и поведете аврорскую иностранную политику, всех Внешних Миров. И если мои планы принесут плоды, ваше правление будет столь успешным, что Совет выберет вас Председателем при первом удобном случае.

– Ваши мечты – мыльные пузыри, молодой человек. Но если все ваши предсказания сбудутся, что тогда?

– Вряд ли у вас хватит времени править Авророй и Институтом Роботехники одновременно. Вот я и прошу, чтобы вы, когда наконец решите уйти с вашего поста Главы Института, поддержите меня как своего преемника. Вряд ли вы можете сомневаться, что ваш выбор будет принят.

– Есть такая вещь, как квалификация для этого поста.

– Она у меня будет.

– Подождем – увидим.

– Я подожду и увижу, но вы обнаружите, что еще задолго до нашего полного успеха вы пожелаете даровать мне согласие на мою просьбу. Прошу вас, привыкайте к этой мысли.

– И все это прежде, чем я услышал хоть слово, – пробормотал Амадейро.

– Итак, вы член Института, а я должен привыкать к вашей личной мечте, но давайте кончать с предисловием и расскажите, как вы намерены уничтожить Землю.

Почти автоматически Амадейро сделал знак своим роботам, чтобы они забыли этот разговор. Мандамус, чуть заметно улыбнувшись, сделал то же самое для своих.

– Давайте начнем, – сказал Мандамус.

Но Амадейро тут же бросился в атаку.

– Вы уверены, что вы не сторонник Земли?

Мандамус оторопел:

– Я пришел к вам с предложением РАЗРУШИТЬ Землю.

– Но вы потомок солярианки в пятом поколении, как я понимаю.

– Да, сэр, это есть в общественной записи. Что же из этого?

– Солярианка долгое время была тесно связана как друг и протеже с Фастальфом. Я подумал, не симпатизируете ли вы его про-земным взглядам.

– Из-за своей пра-пра-прабабки? – Мандамус был искренне поражен, на миг в его лице вспыхнула досада, даже злость, но быстро исчезла, и он спокойно продолжал: – Точно так же и с вами тесно связана как друг и протеже Василия Фастальф, дочь доктора Фастальфа. Она его потомок в первом поколении. Мне интересно, она не симпатизирует его взглядам?

– Когда-то я тоже этим интересовался, – согласился Амадейро, – но она ни в коей мере не симпатизирует, так что в этом случае я перестал об этом задумываться.

– Вы можете перестать задумываться об этом и в моем случае, сэр. Я космонит и хочу, чтобы Галактикой правили космониты.

– Ну и прекрасно. Давайте описание своего плана.

– Я начну сначала, если вы не возражаете.

Доктор Амадейро, астрономы считают, что в нашей Галактике миллионы землеподобных планет, на которых люди могут жить после необходимых исправлений окружающей среды, но без каких-либо геологических преобразований. Их атмосфера пригодна для дыхания, есть вода, почва и климат подходящие, существует жизнь. В самом деле, их атмосфера не могла бы содержать свободного кислорода при отсутствии хотя бы океанского планктона.

Почва в основном голая, но как только она и океан подвергаются биологическому изменению, их сразу же завоевывают земной жизнью. Жизнь расцветает и планету можно заселять.

Сотни таких планет были открыты и изучены, и примерно половина их уже занята поселенцами.

Однако из всех открытых нами пригодных для обитания планет, нет ни одной с такими огромными вариациями и избытком жизни, как на Земле. Нигде нет ничего более сложного, чем беспозвоночные червеобразные или насекомоподобные, а из растительного мира – папоротникообразные кустарники. О разуме или о чем-то близком к нему нет и речи.

Амадейро слушал эти нудные сентенции и думал: шпарит наизусть. Вслух он сказал:

– Доктор Мандамус, я не планетолог, но все, что вы говорите, мне известно.

– Как я сказал, доктор Амадейро, я начал сначала. Астрономы все больше и больше убеждаются, что все или почти все планеты Галактики, пригодные для обитания, заметно отличаются от Земли. По каким-то причинам Земля – планета необычная, и эволюция на ней происходила чрезмерно быстро и полностью уродливым манером.

– Обычный аргумент, – сказал Амадейро. – Если бы в Галактике существовали другие разумные, так же развитые, как мы, они знали бы о нашем существовании и тем или иным путем дали бы о себе знать.

– Да, сэр. В сущности, будь в Галактике другие разумные существа, более передовые, чем мы, у нас с самого начала не было бы шанса на экспансию. Отсюда совершенно ясно, что в Галактике есть только одни существа, способные путешествовать в гиперпространстве. Что мы вообще единственный разум в Галактике, еще не вполне ясно, но за это очень большой шанс.

Теперь Амадейро слушал со скучающей полуулыбкой. Молодой человек дидактичен, подавлен тупым ритмом своей мономании. Парень с завихрениями, и слабая надежда Амадейро, что у этого Мандамуса действительно есть что-то, могущее повернуть поток истории, начала увядать.

– Вы продолжаете сообщать известные мне вещи, доктор Мандамус. Все знают, что Земля уникальна и что мы, по всей вероятности, единственные разумные существа в Галактике.

– Но никто не задавался простым вопросом: ПОЧЕМУ? Земляне и поселенцы не задают его. Они принимают факт. У них мистическое отношение к Земле, они считают ее священным миром и необычные ее свойства принимают как должное. А мы, космониты, тоже не спрашивали. Мы игнорируем этот вопрос. Для нас куда лучше не думать о Земле вовсе, потому что иначе нам придется считать себя потомками землян.

– Не вижу добродетели в этом вопросе, – сказал Амадейро. – Нам не нужно искать сложных ответов на это «почему». Случайные процессы играют важную роль в эволюции и в какой-то мере во всех вещах. Если есть миллионы пригодных для жизни планет, эволюция может происходить на них по-разному. На одних быстрее, на других медленнее, где-то исключительно медленно, а где-то исключительно быстро. Земле повезло, что на ней эволюция происходила исключительно быстро, и поэтому вы здесь. Так что, если мы спрашиваем «почему», естественным достаточным ответом будет «случайность».

Амадейро ожидал, что Мандамус выдаст свое «завихрение» взрывом ярости на выдающееся логическое утверждение, представленное в смешном виде, которое полностью расшатывало его тезис. Однако Мандамус просто смотрел на Амадейро некоторое время, а затем спокойно сказал:

– Нет, – и помолчав, продолжал: – Для многократного ускорения эволюции нужно нечто большее, чем одна-две случайности.

На каждой планете, кроме Земли, скорость эволюции близко связана с потоком космической радиации, производящей мутации в замедленном ритме. Эта скорость вовсе не результат случайности. На Земле что-то произвело много больше мутаций, чем на других планетах, и это что-то не имело отношения к космической радиации, потому что она поражает Землю в сколько-нибудь значительном количестве. Теперь вы, наверное, видите чуть более ясно, почему это «почему» важно.

– Ну, доктор Мандамус, поскольку я все еще слушаю, и даже с большим терпением, чем сам предполагал, ответьте на вопрос, который вы так настойчиво поднимаете. Или у вас есть только вопрос, но не ответ?

– У меня есть ответ, – сказал Мандамус, – и он зависит от факта, что Земля уникальна еще в одном смысле.

– Разрешите угадать. Вы имеете в виду большой спутник. Но вы же не считаете, что это ваше открытие?

– Отнюдь, – сказал Мандамус, – но учтите, что большие спутники не редкость. Все известные большие спутники, кроме одного, вращаются вокруг газовых гигантов, но только спутник Земли – Луна – вращается вокруг планеты, не намного большей, чем сам спутник.

– Осмелюсь ли я еще раз употребить слово «случайность», доктор Мандамус?

– В этом случае, возможно, и случайность, но Луна остается уникальной.

– Пусть так, но какая связь между сателлитом и изобилием жизни на Земле?

– Это не совсем ясно, и связь может быть маловероятной, но куда более невероятно, что два таких необычных примера уникальности у одной планеты не были бы связаны между собой. И я нашел такую связь.

– Да? – быстро спросил Амадейро.

Теперь должен наступить безошибочный признак чокнутости. Амадейро украдкой взглянул на часы. Прошло не намного больше времени, чем он считал возможным потратить, но его любопытство росло.

– Луна, – сказал Мандамус, – медленно обходя вокруг Земли, производит приливно-отливной эффект на Земле. Большие приливы на Земле – следствие существования этого большого спутника.

Земное Солнце тоже производит приливы, но едва третью часть от лунных – так же, как и наше солнце производит малые приливы на Авроре.

Поскольку Луна отдаляется из-за своих приливно-отливных действий, она была гораздо ближе к Земле в ранней истории этой планетной системы. Чем ближе Луна к Земле, тем выше приливы на Земле. Эти приливы производили два важных эффекта: они сгибали земную кору, пока Земля вращалась, и замедляли вращение Земли. От этого сгибания и от трения приливных океанских вод о впадины морского дна вращательная энергия преобразовывалась в тепло. Следовательно, кора у Земли более тонкая, чем у известных нам пригодных для обитания планет.

– Но все это не имеет отношения к изобилию жизни на Земле, – сказал Амадейро. – Я думаю, доктор Мандамус, вам пора либо перейти к делу, либо уйти.

– Прошу вас, доктор Амадейро, потерпите еще немного. Важно понять дело, как только мы подойдем к нему. Я сделал тщательную компьютерную модель химического развития земной коры и мне стало ясно – я покажу вам все нужные сведения, если пожелаете, – что уран и торий собраны в земной коре и в верхней части мантии, и концентрация их в тысячу раз выше, чем в любом другом мире.

Более того, они собраны неровно, и на Земле есть карманы, где уран и торий сконцентрировались еще больше.

– И, как я понимаю, радиоактивность опасно высока?

– Нет, доктор Амадейро. Уран и торий очень слабо радиоактивны, и даже там, где они относительно сконцентрированы, они не слишком сконцентрированы в абсолютном смысле. Все это, повторяю, из-за наличия большого спутника.

– Значит, эта радиоактивность, даже если она недостаточна сильна, чтобы стать опасной для жизни, достаточна для увеличения степени мутации. Так, доктор Мандамус?

– Так. Наверное, время от времени случалось более быстрое вымирание, но и более быстрое развитие новых пород, что и дало огромное разнообразие и изобилие жизни. И постепенно только на одной Земле развились разум и цивилизация.

Амадейро кивнул. Пожалуй, молодой человек вовсе и не чокнутый. Он может ошибаться, но он в своем уме. А может, он и прав. Амадейро не был планетологом, так что ему нужно было заглянуть в книги, чтобы сказать уверенно, что Мандамус, как многие энтузиасты, открыл общеизвестное.

Но тут был более важный пункт, который следовало проверить немедленно. И он тихо спросил:

– Вы говорили о возможном уничтожении Земли. Какая связь между этим и уникальными свойствами Земли?

– Уникальные свойства можно использовать уникальным образом и способом, – так же тихо ответил Мандамус.

– Каким же – в этом конкретном случае?

– Прежде чем говорить о методе, доктор Амадейро, я должен объяснить, что физическая возможность уничтожения Земли зависит от вас.

– От меня?

– Да, – твердо сказал Мандамус. – Иначе зачем бы я пришел к вам с этим длинным рассказом? Я должен был убедить вас, что я знаю, о чем говорю, чтобы вы захотели сотрудничать со мной, и это будет существенно для моего успеха.

– А если бы я отказался, кто-нибудь другой мог послужить вашим целям?

– Я мог бы обратиться к другим, если бы вы отказались. Так вы отказываетесь?

– Вероятно, нет, но я хотел бы знать, насколько я важен для вас.

– Я бы сказал, не так важны, как я важен для вас. Вы должны сотрудничать со мной.

– Почему должен?

– Я бы хотел этого, если вы предпочитаете это слово. Но если вы желаете торжества Авроры и космонитов сейчас и на вечные времена над Землей и поселенцами, то вы должны сотрудничать со мной, нравится вам это или нет.

– Скажите мне точно, что я должен делать.

– Для начала скажите, правда ли, что Институт в прошлом конструировал гуманоидных роботов?

– Да. Мы сделали партию. Это было полтора-два столетия назад.

– Так давно? И что с ними случилось?

– Они не пригодились, – равнодушно ответил Амадейро.

Мандамус сел с выражением ужаса на лице.

– Их уничтожили?

Амадейро поднял брови.

– Кто же уничтожает дорогостоящих роботов? Они на складе. Энергетические элементы вынуты, а специальные долгодействующие батареи сохраняют минимальную жизнь в позитронных цепях.

– Их можно снова привести в полное действие?

– Уверен, что можно.

Правая рука Мандамуса стукнула по ручке кресла.

– Тогда мы победим!

XII. План и дочь

52

Амадейро давно уже не думал о человекообразных роботах. Это была болезненная мысль, и он с некоторым трудом заставил свой мозг не затрагивать эту тему. И вот теперь Мандамус неожиданно расшевелил ее.

Гуманоидный робот был крупным козырем Фастальфа в те далекие годы, когда Амадейро был в миллиметре от того, чтобы перехватить игру, козыри и все остальное.

Фастальф спроектировал и построил двух гуманоидных роботов (один из которых существовал и поныне), и никто больше не мог этого сделать, даже целый Институт Роботехники.

В своем великом провале Амадейро сумел спасти эту козырную карту. Фастальф был вынужден опубликовать проект гуманоидного робота.

Это означало, что этих роботов можно было создать, и они были созданы, но оказались нежелательными. Аврорцы не приняли их в свое общество.

Амадейро скривил рот от неприятного воспоминания. Каким-то образом стало известно, что солярианка пользовалась одним из гуманоидных роботов Фастальфа, Джандером, в сексуальных целях. В теории аврорцы не возражали против такой ситуации, но на практике ни мужчины, ни женщины Авроры не были в восторге от мысли, что их заменят роботы-мужчины и роботы-женщины.

Институт изо всех вил доказывал, что гуманоидные роботы предназначаются не для самой Авроры, а для того, чтобы служить первой волной пионеров, которая засеет и обустроит новые пригодные для жизни планеты, а в дальнейшем, когда эти планеты станут комфортабельными, их заселят аврорцы.

Это также было отвергнуто. Кто-то назвал гуманоидных роботов «раскалывающим клином», выражение распространилось, и Институт вынужден был отступить.

Амадейро упорно настаивал на сохранении «в нафталине» уже созданных роботов для возможного употребления в будущем – употребления, которое так и не материализовалось.

Почему так возражали против человекообразных роботов? Амадейро чувствовал слабый возврат раздражения, которое отравило ему жизнь много десятилетий назад. Сам Фастальф, пусть неохотно, но согласился поддерживать проект и, надо отдать ему справедливость, действительно поддерживал его, хотя и не с тем красноречием, с каким он выступал в тех делах, к которым лежало его сердце. Но и это не помогло.

И все-таки… все-таки… если у Мандамуса есть реальный проект, могущий сработать и требующий роботов…

У Амадейро не было больших оснований для мистических криков типа «так даже лучше, и так будет», однако он с трудом удерживался от таких мыслей, пока лифт опускал их на нижний подземный уровень – единственное место на Авроре, которое чуточку напоминало пресловутые Стальные Пещеры Земли.

Мандамус по знаку Амадейро вышел из кабины лифта и очутился в тускло освещенном коридоре. Там было прохладно и дул мягкий вентилирующий ветер. Мандамус слегка вздрогнул.

– Сюда мало кто ходит, – заметил Амадейро.

– Мы глубоко под Землей? – спросил Мандамус.

– Около пятнадцати метров. Здесь много уровней. На этом складированы гуманоидные роботы, – Амадейро остановился, как бы задумываясь, но затем твердо свернул влево. – Сюда.

– Никаких указывающих знаков?

– Я же сказал, сюда мало кто ходит. А те, кто ходит, знают где найти то, что им нужно.

Они подошли к массивной двери. С каждой стороны ее стояло по роботу. Обычные роботы, не человекообразные. Мандамус критически оглядел их.

– Простая модель.

– Очень простая. Не думаете же вы, что мы поставим что-то изысканное для охраны двери, – он возвысил голос и произнес бесстрастно: – Я Келдин Амадейро, Глава.

Глаза обоих роботов вспыхнули. Роботы отошли от двери, и та бесшумно ушла вверх. Амадейро, проходя с Мандамусом мимо роботов, сказал спокойно:

– Оставьте дверь открытой и дайте освещение.

– Не думаю, чтобы любой мог сюда войти, – сказал Мандамус.

– Конечно, нет. Эти роботы знают мою внешность и голос и требуют того и другого, прежде чем откроют дверь, – и добавил как бы про себя: – На Внешних Мирах не нужно никаких замков и ключей. Роботы всегда верно охраняют нас.

– Я иногда думаю, – задумчиво сказал Мандамус, – что если бы аврорец позаимствовал один из тех бластеров, какие поселенцы вечно таскают с собой, то здесь для него не было бы запертых дверей. Уничтожь роботов и иди куда хочешь, делай что хочешь.

Амадейро метнул на него злобный взгляд.

– Какому космониту придет в голову пользоваться таким оружием на Внешних Мирах? Мы живем без оружия и без насилия. Разве вы не понимаете, что именно поэтому я посвятил свою жизнь уничтожению Земли и ее отравленного племени? Да, конечно, у нас было когда-то насилие, но это было очень давно, когда Внешние Миры только начали создаваться и мы еще не избавились от земного яда, который привезли с собой, и еще не научились ценить безопасность, даваемую роботами. Разве мир и безопасность не дороже боев? Планеты без насилия! Планеты, управляемые разумом! Разве правильно, что мы уступаем новые миры короткоживущим варварам, которые, как вы говорите, повсюду таскают с собой оружие?

– Однако, – пробормотал Мандамус, – вы готовы на насилие, чтобы уничтожить Землю.

– Это насилие кратковременное и целенаправленное, это цена, которую мы заплатим за то, чтобы покончить с насилием навеки.

– Я достаточно космонит, – сказал Мандамус, – чтобы желать даже в этом случае минимального насилия.

Они вошли в большое, действительно напоминающее пещеру помещение. Стены и потолок тут же осветились рассеянным, неярким светом.

– Ну, вы этого хотели, доктор Мандамус? – спросил Амадейро.

Мандамус огляделся вокруг и остолбенел. Наконец он смог выговорить:

– Невероятно!

Там стоял добрый полк людей, чуть более живых, чем если бы это были статуи, но много менее живых, чем казалось бы, например, спящие.

– Они стоят, – прошептал Мандамус.

– Так они занимают меньше места.

– Но они стоят около полутора столетий. Они НЕ МОГУТ остаться в рабочем состоянии. Их сочленения наверняка застыли, а органы разрушены.

Амадейро пожал плечами.

– Возможно. Но даже если сочленения испорчены, никаких проблем, их можно заменить. Вопрос – будет ли для этого причина.

– Причина должна быть, – сказал Мандамус и оглядел всех по очереди. Все роботы смотрели чуть-чуть в разных направлениях и, казалось, будто они готовы нарушить строй. – У каждого своя внешность, – сказал он. – Они различны по росту, сложению и прочему.

– Да. Вас это удивляет? Мы же планировали сделать их в последующем пионерами в освоении новых планет. Именно поэтому мы хотели, чтобы они были по возможности как люди, и мы делали их индивидуумами, как жители Авроры. Вам это не кажется сентиментальностью?

– Отнюдь. Я рад, что они такие. Я прочел все, что мог, о двух первых гуманоидных формах, созданных Фастальфом – Дэниеле Оливо и Джандере Пэнеле. Я видел их голограммы, и они казались одинаковыми.

– Да, – нетерпеливо сказал Амадейро, – не только одинаковые, они практически были карикатурой на идеального космонита. Это уж романтизм Фастальфа. Я уверен, что он создал бы расу взаимозаменяемых гуманоидных роботов обоих полов с этаким неземным добрым взглядом, который делал бы их полностью нелюдьми. Фастальф, может, и блестящий роботехник, но человек невероятно упрямый.

Амадейро покачал головой. Быть побитым таким невероятно упрямым человеком, подумал он и тут же отогнал эту мысль. Его побил не Фастальф, а тот проклятый землянин. Погрузившись в мысли, он не услышал вопроса Мандамуса.

– Простите, – сказал он с легким раздражением.

– Я спросил, вы сами проектировали их, доктор Амадейро?

– Нет, по странному совпадению, их проектировала дочь Фастальфа, Василия. Она столь же блестящий роботехник, как и он, но гораздо умнее, и это, наверное, одна из причин, почему они не ужились.

– Я слышал историю насчет них… – начал Мандамус, но Амадейро прервал его.

– Я тоже слышал историю, но она не имеет значения. Достаточно того, что Василия прекрасно делает свою работу, и можно не опасаться, что она когда-нибудь станет симпатизировать человеку, который хоть и является ее отцом, но навсегда останется для нее чужим и ненавистным. Она даже зовется, как вам известно, Василией Алиеной.

– Да, я знаю. У вас есть записи рисунка этих гуманоидных роботов?

– Конечно.

– Для КАЖДОГО?

– Конечно.

– И я могу их получить в свое распоряжение?

– Если для этого будет основание.

– Будет, – твердо сказал Мандамус. – Итак, поскольку они предназначены для пионерской деятельности, могу ли я считать, что у них есть экипировка для исследования планеты и работы в примитивных условиях?

– Это само собой разумеется.

– Отлично, но могут потребоваться некоторые модификации. Как вы полагаете, Василия Фас… Алиена сможет помочь мне в этом в случае необходимости? Она явно лучше знакома с рисунком мозга.

– Бесспорно. Но я не знаю, захочет ли она помогать вам. Знаю только, что в данный момент это физически невозможно, потому что ее нет на Авроре.

– Где же она, доктор Амадейро? – спросил Мандамус удивленно и разочарованно.

– Вы увидели эти гуманоидные формы, и я не хочу оставаться в их довольно-таки мрачном окружении. Вы заставили меня ждать достаточно долго, поэтому не сомневайтесь, что теперь ваша очередь потерпеть. Если у вас есть еще вопросы, вы зададите их в моем кабинете.

53

Войдя в кабинет, Амадейро продолжил отсрочку разговора, сказав почти властно:

– Подождите здесь, – и вышел.

Мандамус напряженно ждал, когда вернется Амадейро и вернется ли. Может его, Мандамуса, арестовали или просто выкинули? Может Амадейро, надоело ждать сути дела?

Мандамус отказывался этому верить. Он проник в желание Амадейро рассчитаться за старые раны. Казалось очевидным, что Амадейро не устанет слушать его до тех пор, пока останется хоть малейший шанс, что Мандамус сделает месть возможной.

Рассеянно оглядывая кабинет, Мандамус задумался, не хранится ли здесь какая-либо информация, могущая помочь ему. Полезно было бы не зависеть во всем от Амадейро, но сама эта мысль была бесполезной. Мандамус не знал входного кода записи, а кроме того, несколько роботов Амадейро, стоявших в нишах, немедленно остановили бы его при первом шаге к чему-то недозволенному. И даже его собственные роботы…

Амадейро был прав: роботы были настолько полезными, эффективными и неподкупными стражами, что сама концепция какого-либо преступления, незаконного действия, даже простой хитрости никому не приходила в голову. Такая тенденция попросту атрофировалась – во всяком случае, среди космонитов.

Интересно, как поселенцы обходятся без роботов? Мандамус пытался представить себе, как сталкиваются человеческие личности, не имея роботов-амортизаторов, смягчающих взаимодействие, как эти люди, не имея роботов для защиты, вынуждены создавать правильную модель морали, не понимая ее сознательно. При таких обстоятельствах поселенцы просто не могут быть ничем, кроме как варварами, и Галактику нельзя оставить им. Амадейро был прав в этом отношении и всегда был прав, а Фастальф был в корне неправ.

Мандамус кивнул, как бы еще раз убедив себя в правильности того, что он планировал. Он вздохнул, желая, чтобы это не было необходимо, но снова построил цепь рассуждений, доказывающих, что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО необходимо. Тут вошел Амадейро.

Амадейро был все еще видным мужчиной, хотя прожил уже двести восемьдесят лет. В нем было очень много от идеального космонита, если не считать неудачного бесформенного носа.

– Простите, что заставил вас ждать, но у меня были неотложные дела. Быть Главой Института – большая ответственность.

– Не могли бы вы сказать, где доктор Василия Алиена? – спросил Мандамус. – А затем я, не откладывая, опишу вам свой проект.

– Василия в турне. Она посещает поочередно все Внешние Миры, чтобы установить, в каком состоянии там исследования по роботехнике. Видимо, она думает, что, поскольку Институт Роботехники был основан для координации исследований только Авроры, интерпланетная координация может продвинуть дело. Вообще-то идея хорошая.

Мандамус хихикнул.

– Ей ничего не расскажут. Сомневаюсь, что какой-нибудь Внешний Мир захочет дать в руки Авроре большую власть, чем она уже имеет.

– Напрасно вы так уверены. Ситуация с поселенцами тревожит всех нас.

– Вы знаете, где она сейчас?

– У нас есть ее маршрут.

– Верните ее, доктор Амадейро.

Амадейро нахмурился.

– Не думаю, что это можно сделать. Я уверен, что она хочет быть подальше от Авроры, пока ее отец не умрет.

– Почему?

Амадейро пожал плечами.

– Не знаю. И не интересуюсь. Но зато знаю, что ваше время истекает. Вы понимаете? Выкладывайте суть или уходите.

Он угрюмо показал на дверь, и Мандамус понял, что терпение Амадейро лопнуло.

– Прекрасно. Так вот, есть еще и третий пункт, по которому Земля уникальна…

Он говорил легко и свободно, словно заранее спланировал и отполировал свою речь, чтобы представить ее Амадейро. И тот жадно впитывал ее.

Так вот оно что? Сначала Амадейро испытал громадное облегчение. Он правильно поставил на то, что этот парень не чокнутый. Да, он полностью в своем уме.

Затем пришло чувство торжества. Это наверняка сработает. Правда, точка зрения молодого человека в том виде, в каком она была изложена, несколько отступала от тропы, по которой, по мнению Амадейро, она должна была следовать, но это дело поправимое. Изменения всегда возможны.

И когда Мандамус закончил, Амадейро сказал как можно спокойнее:

– Василия нам не нужна. Соответствующая экспертиза в Институте позволит сразу же начать. Доктор Мандамус, – в голосе Амадейро зазвучала нота официального уважения, – пусть это дело сработает, как запланировано, и вы станете главой Института, когда я буду Председателем Совета.

Мандамус коротко и сухо улыбнулся, а Амадейро снова сел в кресло и так же коротко позволил себе помечтать о будущем, о том, чего он не мог сделать все долгие и печальные два столетия.

Сколько времени это займет? Десятилетия? Одно десятилетие? Часть десятилетия?

Недолго. Недолго. Это надо всеми средствами ускорить, чтобы он успел увидеть, как перевернутся старые решения, увидеть себя правителем Авроры, а следовательно, и всех Внешних Миров, и даже Повелителем Галактики (без погибших Земли и Поселенческих Миров) до своей смерти.

54

Когда спустя семь лет после встречи Амадейро и Мандамуса и начала их проекта доктор Хэн Фастальф умер, гиперволна сообщила о его смерти по всем уголкам обитаемых миров. И повсюду это привлекло огромное внимание.

Во Внешних Мирах это было важно, потому что Фастальф был наиболее влиятельным человеком на Авроре, а, следовательно, и в Галактике в течение двух столетий. В Поселенческих Мирах и на Земле это было важно, потому что Фастальф был другом – насколько космонит может быть другом – и теперь вставал вопрос, изменится ли космонитская политика, и если да, то как.

Эта новость дошла и до Василии Алиены и осложнилась горечью, которая окрашивала ее отношения с биологическим отцом почти с самого начала.

Она заставляла себя ничего не чувствовать, когда он умирал, однако не хотела быть с ним на одной планете, когда наступит смерть. Она не хотела вопросов, которые посыплются на нее всюду, но больше всего – на Авроре.

Отношения между родителями и детьми на Авроре были слабы и в лучшем случае безразличны. При долгой жизни это само собой разумелось, и никто бы не интересовался Василией в этом смысле, если бы не то обстоятельство, что Фастальф так долго был выдающимся партийным лидером, а Василия – почти столь же выдающейся партизанкой противоположного лагеря.

Это было отвратительно. Она сделала своим законным именем имя Василия Алиена и пользовалась им во всех документах, во всех интервью, вообще везде, но знала точно, что большинство людей называют ее Василией Фастальф, словно НИЧЕГО не могло вычеркнуть эти ничего не значащие отношения. Поэтому она стала называть себя только по имени. Оно-то, по крайней мере, не было распространенным именем. И это тоже как бы подчеркивало ее сходство с солярианкой, которая, правда, по совершенно иным причинам, отказалась от фамилии первого мужа, как Василия отказалась от фамилии отца. Солярианка тоже стала называться одним именем – Глэдис.

Василия и Глэдис и внешне походили друг на друга.

Василия встала перед зеркалом в кабине космического корабля. Она много десятилетий не видела Глэдис, но была уверена, что сходство сохранилось. Они обе были маленькие, стройные, обе блондинки и лицом похожи.

Но Василия всегда теряла, а Глэдис всегда выигрывала. Когда Василия ушла от отца и вычеркнула его из своей жизни, он нашел вместо нее Глэдис, и она была ему уступчивой и пассивной дочерью, как он хотел, и какой Василия никогда не могла стать.

И все-таки это задевало Василию. Она была роботехником, таким же компетентным и умелым, как и Фастальф, а Глэдис всего лишь художница, развлекающаяся свето-скульптурой, и иллюзорной одеждой роботов. Как мог Фастальф удовлетвориться тем, что потерял дочь, взяв на ее место такое ничтожество?

А когда этот полицейский с Земли, Илия Бейли, приехал на Аврору, он вытянул из Василии куда больше сведений, чем она могла доверить кому-либо другому. Однако с Глэдис он был сама мягкость и помог ей и ее защитнику Фастальфу выйти победителем против всех, хотя тогда Василия не могла понять, как это произошло.

И Глэдис была у постели Фастальфа во время его болезни, она держала его за руку в последнюю минуту и приняла его последние слова. Василия не понимала, почему это ее злит. Сама она хоть и знала, что жизнь старика кончается, ни при каких обстоятельствах не навестила бы его, чтобы стать свидетельницей его перехода в вечность, но злилась на присутствие там Глэдис. Я так чувствую, говорила она себе, и никому не обязана объяснять.

И она потеряла Жискара. Жискар был ее роботом, ее собственностью, когда она была девочкой, данным ей вроде бы любящим отцом. На Жискаре она училась роботехнике и от него впервые почувствовала неподдельную привязанность. Она была ребенком и не размышляла о Трех Законах, не занималась философией позитронного автоматизма. Жискар КАЗАЛСЯ любящим, он ДЕЙСТВОВАЛ как любящий, и этого ребенку было достаточно. Такого чувства она никогда не встречала в человеке и тем более в отце.

В те дни она еще не решалась играть в дурацкую игру в любовь с кем бы то ни было. Ее горечь по поводу утраты Жискара научила ее, что любой начальный выигрыш не стоит финального разочарования.

Когда она ушла из дома, разойдясь с отцом, он не отпустил Жискара с ней, хотя она сама все время улучшала Жискара тщательным перепрограммированием. А умирая, отец отдал Жискара солярианке. Он отдал ей также и Дэниела, но Василия нисколько не интересовалась этой бледной имитацией человека. Она хотела иметь Жискара, который был ее собственностью.

Сегодня Василия возвращалась домой. Ее турне было полностью закончено, фактически, в смысле полезности оно кончилось еще несколько месяцев назад, но она осталась на Гесперисе для необходимого отдыха – как она объяснила Институту в своем официальном извещении.

Теперь Фастальф умер, и она может вернуться. Она не могла целиком уничтожить прошлое, но часть его – могла. Жискар должен снова принадлежать ей. Это она решила твердо.

55

У Амадейро были самые противоречивые реакции на возвращение Василии. Она вернулась только тогда, когда старый Фастальф (теперь, когда он умер, Амадейро мог легко называть его имя) был уже месяц как кремирован. Это льстило мнению Амадейро о собственной проницательности. В конце концов, он же сказал Мандамусу, что она останется вдали от Авроры, пока ее отец не умрет.

Кроме того, Василия была ясна и прозрачна. Это было очень удобно. У нее не было раздражающих качеств Мандамуса, нового фаворита, который, казалось, всегда имел какую-то невысказанную мысль, но прятал ее, несмотря на всю свою кажущуюся откровенность.

Но, с другой стороны, ею было чертовски трудно управлять, заставить ее спокойно идти по пути, который он указывал. Позволить ей проверить насквозь другие Внешние Миры в течение нескольких лет, которые она провела вдали от Авроры, означало также позволить ей передавать все это в черном свете и загадочными словами.

Итак, он приветствовал ее с энтузиазмом, наполовину притворным.

– Василия, я счастлив, что вы вернулись. Институт летел на одном крыле, пока вас не было.

Василия засмеялась.

– Бросьте, Келдин, – она одна без колебания или смущения называла его по имени, хотя была на два с половиной десятилетия моложе его. – Это одно оставшееся крыло – ваше, а давно ли вы перестали быть уверенным, что одного вашего крыла вполне достаточно?

– С тех пор, как вы решили растянуть свое отсутствие на несколько лет. Как по-вашему, Аврора сильно изменилась за это время?

– Ни капельки, что, вероятно, должно огорчать вас. Отсутствие перемен – это распад.

– Парадокс. Без перемены к лучшему нет распада.

– Отсутствие перемен есть перемена к худшему. Кстати, по сравнению с окружающими нас Поселенческими Мирами. Они изменяются быстро, протягивают свой контроль на большее количество миров и более тщательно следят за каждым миром в отдельности. Они увеличивают силу, энергию и самоуверенность, в то время как мы тут дремлем и надеемся, что наша неизменность уравняет сравнение.

– Прекрасно, Василия! Я думаю, вы старательно запоминали это во время своего полета сюда. Однако в политическом положении Авроры перемены были.

– Вы имеете в виду смерть моего биологического отца?

Амадейро развел руками и слегка поклонился.

– Именно. Он был полностью ответственным за наш паралич, но теперь он умер, и я думаю, что перемены у нас будут, хотя, возможно, не обязательно видимые.

– У вас секреты от меня?

– С чего бы это?

– Определенно. Эта ваша притворная улыбка всегда выдавала вас.

– Придется научиться быть с вами серьезным. Послушайте, ваш отчет у меня. Расскажите о том, что не включено в него.

– В него включено почти все. Каждый Внешний Мир лихорадочно утверждает, что его тревожит растущая надменность Поселенцев. Каждый мир твердо решил сопротивляться поселенцам до конца, с энтузиазмом следуя за Авророй, мужественно и с презрением к смерти.

– Следовательно за нами – да. А если мы не поведем?

– Тогда они будут ждать и пытаться замаскировать свою уверенность в том, что мы не ведем. В других отношениях… ну, каждый мир продвигается вперед в технологии и очень неохотно сообщает, что именно он делает. Каждый ученый работает независимо и не связан ни с кем даже на собственной планете. Ни на одном Внешнем Мире нет единой исследовательской группы вроде нашего Института Роботехники. Каждый мир состоит из отдельных исследователей, и все они ревниво оберегают свои сведения друг от друга.

Амадейро удовлетворенно сказал:

– Не думаю, что они продвинулись так далеко, как мы.

– Очень похоже, что не продвинулись, – колко сказала Василия. – Пока все Внешние Миры представляют собой кучу индивидуумов, прогресс очень замедляется. Поселенческие Миры регулярно устраивают конференции, имеют свои институты и, хотя они сильно отстали от нас, они НАГОНЯЮТ. Но я все-таки сумела открыть несколько технических новшеств, разработанных Внешними Мирами, и все их перечислила в своем отчете. Все они сейчас работают над ядерным усилителем, но я не верю, чтобы такой прибор пошел дальше уровня лабораторных исследований на одном мире. Некоторые вещи должны испытываться на космических кораблях, а этого пока нет.

– Надеюсь, что в этом вы правы, Василия. Ядерный усилитель – оружие, которым мог бы пользоваться наш флот, потому что это сразу покончило бы с Поселенческими Мирами. Но я думаю, что в целом было бы лучше, если бы Аврора опередила в вооружении наших космонитских братьев. Вы сказали, что в ваш отчет включено почти все. Что же НЕ включено?

– Солярия!

– Ага, самый младший и самый необычный из Внешних Миров.

– Непосредственно от них я почти ничего не получила. Они смотрели на меня абсолютно враждебно, как видимо, смотрели бы на любого несолярианина, будь то космонит или поселенец. А когда я говорю «смотрели», я имею в виду – в их понимании. Я пробыла там почти год, много дольше, чем в любом другом мире, и за это время ни разу не видела ни одного солярианина во плоти, а только смотрела на его гиперволновую голограмму. Я не имела дела ни с чем ощутимым, кроме изображения. Планета комфортабельная, невероятно роскошная и для любителей природы совершенно не испорчена, но мне стало не хватать возможности ВИДЕТЬ.

– Ну, такова уж солярианская система. Мы это знаем, Василия. Живи и дай жить другим.

– Гм… Ваша терпимость, может быть, тут не к месту. Ваши роботы в незапоминающем режиме?

– Да. Уверяю вас, нас никто не подслушивает.

– Надеюсь, Келдин. У меня впечатление, что соляриане близки к созданию уменьшенного против нашего и других ядерного усилителя. Возможно, они близки к созданию портативного усилителя, достаточно малого, чтобы поместить его на космический корабль.

– Как это они ухитрились? – нахмурился Амадейро.

– Не могу сказать. Вы же не думаете, что они показывали мне чертежи. Впечатление мое настолько расплывчато, что я не решалась включить его в отчет, но из того немногого, что я услышала тут и заметила там, я думаю, что они существенно продвинулись. Над этим нам следует основательно подумать.

– Подумаем. Есть еще что-нибудь, что вы хотели бы сказать мне?

– Да, и этого тоже нет в отчете. Солярия уже много десятилетий работает над человекообразными роботами, и я думаю, что они достигли цели. Ни один Внешний Мир, кроме нас, конечно, даже не пытался заниматься этим. На каждой планете я спрашивала, делают ли они что-нибудь в отношении гуманоидных роботов, и реакция везде была одинакова. Они находят эту концепцию неприятной и пугающей. Подозреваю, что все они знают о нашем провале и приняли его близко к сердцу.

– Но только не Солярия. Почему?

– По той причине, что они всегда жили в наиболее высокороботизированном обществе в Галактике. Они окружены роботами – по десять тысяч на одного индивидуума. Планета насыщена роботами. Пройдитесь через всю планету в поисках людей – и вы никого не найдете. Так зачем немногим солярианам, живущим в таком мире, расстраиваться из-за того, что несколько лишних роботов будут человекообразны. К тому же тот псевдочеловеческий ублюдок, которого спроектировал и сделал Фастальф и который еще существует…

– Дэниел.

– Да. Он был на Солярии два столетия назад, и соляриане общались с ним как с человеком. Они так и не оправились от этого. Их унизили и обманули. Это была незабываемая демонстрация того, что Аврора далеко впереди них, во всяком случае, в этой грани роботехники. Соляриане страшно гордятся тем, что они наиболее передовые роботехники в Галактике, и с тех пор отдельные соляриане работали над гуманоидными роботами исключительно для того, чтобы смыть этот позор. Если бы этих роботехников было больше, или они имели Институт, координирующий их работу, они бесспорно сделали бы это уже давно. И сейчас, я думаю, эти роботы у них есть.

– Но точно вы не знаете? Это только ваши предположения, основанные на обрывках сведений?

– Совершенно верно, но подозрение чертовски сильное, и оно достойно дальнейшего расследования. И третий пункт: могу поклясться, что они работают над телепатической связью. Там есть кое-какое оборудование, которое мне неосторожно показали. А однажды, когда я беседовала с одним роботехником, экран показал задний план с матрицей позитронного рисунка, какого я никогда еще не видела, но мне показалось, что этот рисунок годится для телепатической программы.

– Подозреваю, что эта новость соткана из паутины, даже более тонкой, чем сведения о гуманоидных роботах.

Легкое замешательство прошло по лицу Василии.

– Должна признать, что в этом вы, вероятно, правы.

– В сущности, Василия, это звучит совсем уж фантастично. Если матрица, которую вы видели, не похожа ни на что, виденное вами раньше, с чего вы взяли, что этот рисунок годится для чего-нибудь?

Василия колебалась.

– Сказать по правде, я сама этому удивилась, но, как только я увидела рисунок, мне сразу пришло в голову слово «телепатия».

– Несмотря на то, что телепатия невозможна даже теоретически.

– Считается невозможной даже теоретически, а это не совсем одно и тоже.

– Но никто и никогда не мог добиться прогресса в этом отношении.

– Да, но почему же я так подумала?

– Ну, Василия, это просто личный психологический выверт, так что бесполезно пытаться его анализировать. Забудем об этом. Что-нибудь еще?

– Еще одна вещь, наиболее озадачивающая из всех. Из некоторых мелких указаний у меня создалось впечатление, что соляриане собираются покинуть свою планету.

– Почему?

– Не знаю. Их народ, и так немногочисленный, идет на убыль. Возможно, они хотят начать сначала где-нибудь в другом месте, пока совсем не вымерли.

– Как начать сначала? Куда они поедут?

Василия покачала головой и сказала:

– Я рассказала вам все, что знала.

– Ну, тогда я все это приму в расчет, – медленно сказал Амадейро. – Четыре пункта: ядерный усилитель, гуманоидные роботы, роботы-телепаты, и уход с планеты. Откровенно говоря, я не верю ни в один из этих пунктов, но я уговорю Совет санкционировать беседу с Регентом Солярии. А теперь, Василия, я уверен, что вам нужно отдохнуть. Почему бы вам не взять несколько недель отпуска и заново привыкнуть к солнцу Авроры и прекрасной погоде, прежде чем взяться за работу?

– Это очень мило с вашей стороны, Келдин, – сказала Василия, не вставая с кресла, – но осталось еще два вопроса, которые я должна поднять.

Амадейро невольно повернулся к часам.

– Это займет много времени, Василия?

– Сколько бы это ни заняло, Келдин, это необходимо обсудить.

– Что вы хотите?

– Для начала – кто такой этот молодой всезнайка, который, похоже, думает, что он тянет весь Институт – Мандамус?

– Ага, вы встретились с ним? – улыбка Амадейро стала несколько натянутой. – Как видите, кое-что на Авроре изменилось.

– В этом случае явно не в лучшую сторону, – угрюмо сказала Василия. – Кто он?

– Именно тот, кого вы описали: всезнайка. Блестящий молодой человек, достаточно разбирающийся в роботехнике и столь же в общей физике, химии, планетологии…

– Сколько лет этому чудовищу эрудиции?

– Неполных пятьдесят.

– А что будет из этого мальчишки, когда он вырастет?

– Будет таким же мудрым, как и блестящим, наверное.

– Не прикидывайтесь, что вы не поняли меня, Келдин. Вы намерены подготовить из него следующего Главу Института?

– Я намерен прожить еще много десятилетий.

– Это не ответ.

– Это единственный ответ, какой у меня есть.

Василия все время вертелась в кресле, и ее робот, стоявший за ней, водил глазами из стороны в сторону, как бы готовясь отразить нападение. Вероятно, его поведение было вызвано недовольством Василии.

– Келдин, – сказала она, – следующим Главой буду я. Это решено. Вы сами так говорили.

– Я говорил, Василия, но после моей смерти будет решать правление. Даже если я оставлю директиву, кому быть следующим Главой, правление может переиграть ее. Это вытекает из правил, на которых основан Институт.

– Вы напишите директиву, Келдин, а правлением займусь я.

Амадейро, нахмурившись, сказал:

– Я не хочу обсуждать это сейчас. У вас есть еще вопросы? Пожалуйста, изложите их покороче.

Она несколько секунд смотрела на него в молчаливой злобе, а затем сказала, как выплюнула:

– Жискар!

– Робот! – переспросил удивленный Амадейро.

– Конечно, робот. Разве вы знаете какого-нибудь другого Жискара, о котором я стала бы говорить?

– Ну, так что с ним?

– Он МОЙ.

Амадейро удивился.

– Он… он был… законной собственностью Фастальфа.

– Жискар был моим, когда я была маленькой.

– Фастальф одолжил его вам, а потом взял обратно. Ведь официальной передачи не было?

– Морально он мой. Но в любом случае у Фастальфа больше нет собственности. Он умер.

– Он сделал завещание. И если я правильно запомнил, по этому завещанию два робота, Жискар и Дэниел, теперь собственность солярианки.

– А я не хочу, чтобы они были у нее. Я дочь Фастальфа…

– Ого?

Василия вспыхнула.

– Я требую Жискара. Почему его должна иметь иностранка… Чужая? – потребовала она ответа у растерявшегося под этим натиском доктора Амадейро.

– Только потому, что так завещал Фастальф. И она гражданка Авроры.

– Кто так сказал? Для всех аврорцев она «солярианская женщина».

Во внезапном приступе ярости Амадейро стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

– Василия, чего вы от меня хотите? Я не люблю солярианку, у меня к ней глубокая антипатия, и будь у меня возможность, я… я выкинул бы ее с Авроры. Но я не могу оспаривать завещание. Даже если бы был законный путь к этому, а его нет – я не счел бы разумным делать это. Фастальф умер…

– Именно поэтому Жискар должен быть моим.

Амадейро игнорировал ее слова.

– …а коалиция, которой он руководил, распадается. В последние несколько десятилетий она держалась только благодаря его обаянию. Мне желательно собрать фрагменты этой коалиции и добавить к своим последователям. Таким путем у меня будет группа, которая станет доминировать в Совете и контролировать следующие выборы.

– И сделают вас следующим Председателем?

– А почему бы и нет? Авроре хуже не будет, потому что это дало бы мне шанс перевернуть нашу давнюю политику, пока еще не поздно. Беда в том, что у меня нет личной популярности Фастальфа, нет его дара излучать святость, чтобы скрыть глупость. Следовательно, если я вроде бы восторжествую некрасиво и мелочно над умершим, это будет плохо выглядеть. Никто не должен говорить, что Фастальф, пока он был жив, победил меня, а когда он умер, я оплевал его завещание. Я не желаю быть смешным. Вы поняли? Обойдетесь без Жискара!

Василия встала, прищурив глаза.

– Посмотрим!

– Уже видим. Встреча окончена, и если у вас есть какие-то амбиции стать Главой Института, я не потерплю, чтобы вы угрожали мне чем бы то ни было. Советую вам одуматься.

– Я не угрожаю, – сказала Василия, хотя весь ее вид и тон противоречили ее словам, и вышла.

56

Неожиданность, вернее, серия неожиданностей началась через несколько месяцев, когда Мелун Сисис вошел в кабинет Амадейро для привычной утренней конференции.

Обычно Амадейро приветствовал его. Сисис был спокойным промежутком в курсе делового дня. Он был единственным старшим сотрудником Института, не имевшим амбиций и не ждавшим смерти или отставки Амадейро. Он был, в сущности, превосходным подчиненным. Он был счастлив служить Главе и быть его доверенным лицом.

По этой причине Амадейро был огорчен, когда примерно год назад заметил запах тления, легкую впалость груди, затрудненность походки его превосходного подчиненного. Неужели Сисис стареет? Он всего на несколько десятков лет старше Амадейро.

Больше всего Амадейро поразила неприятная мысль, что с постепенной дегенерацией столь многих граней жизни космонитов падают, похоже, и жизненные надежды. Он не раз собирался посмотреть статистические данные, но все время забывал… или подсознательно боялся сделать это.

В данном случае проявление возраста у Сисиса утонуло в сильнейших эмоциях. Лицо раскраснелось, подчеркивая седину в его бронзовых волосах, и самого Сисиса буквально распирало от изумления.

Амадейро даже не пришлось спрашивать, что случилось. Сисис сразу выложил все.

Когда он закончил, Амадейро ошеломленно спросил:

– Прекращены все передачи? Все?

– Все, шеф. Видимо, они все там умерли или уехали. Ни одна обитаемая планета не может не испускать хоть какого-то электромагнитного излучения при нашем уровне…

Амадейро жестом приказал ему замолчать. Один из пунктов Василии – четвертый, помнится – гласил, что соляриане готовятся покинуть свою планету. Это было бессмысленное предположение, все четыре были в той или иной степени бессмысленными. Он тогда сказал, что подумает об этом, и он, конечно, не подумал. Теперь, по-видимому, ясно, что он сделал ошибку.

Это выглядело абсурдным, когда об этом говорила Василия, таким же абсурдным оно казалось и сейчас. И Амадейро задал тот же вопрос, что и тогда, хотя и не надеялся получить ответ (да и откуда быть ответу?):

– Куда они могли уйти, Мелун?

– Об этом не говорится ни слова, шеф.

– Ну, а когда они ушли?

– Об этом тоже ни слова, шеф. Мы получили известие сегодня утром. Беда в том, что интенсивность излучения на Солярии и так была низка. Население очень разбросано, а роботы хорошо экранированы. Интенсивность там ниже, чем на других планетах Внешних Миров, на два порядка ниже, чем у нас.

– Итак, однажды кто-то обратил внимание, что эта интенсивность упала до нуля, но никто не заметил, когда именно это случилось. Кто обратил внимание?

– Никсонийский корабль, шеф.

– Каким образом?

– Корабль вынужденно оказался на орбите Солярии для ремонта. По гиперволне он просил разрешения, но ответа не получил. Им ничего не оставалось делать, как задержаться на орбите и произвести ремонт своими силами. За это время их никто не беспокоил. Наконец они своими приборами обнаружили, что не получают ответа, но и вообще никаких сигналов. Когда точно прекратилось излучение, они сказать не могут. Последняя запись сообщения с Солярии была сделана больше двух месяцев назад.

– А другие три ее пункта? – пробормотал Амадейро.

– Простите, шеф?

– Нет, нет, ничего, – ответил Амадейро, но сильно нахмурился и задумался.

XIII. Робот-телепат

57

Мандамус ничего не знал о событиях на Солярии, когда через несколько месяцев вернулся из продолжительного третьего путешествия на Землю.

В первое путешествие, шесть лет назад, его послал Амадейро, с некоторым затруднением сделав его аккредитованным послом Авроры, договориться о некоторых мелочах, связанных с переходом торговых кораблей границы космонитской территории. Он подвергся там церемониальным и бюрократическим неприятностям, и ему быстро стало ясно, что такой эмиссар весьма ограничен в перемещении. Но это не имело значения, потому что он узнал то, что хотел узнать.

Он вернулся с новостями.

– Я сомневаюсь, доктор Амадейро, что там будут вообще какие-нибудь проблемы. Земное правительство не имеет никакой возможности контролировать въезд и выезд. Каждый год Землю посещают миллионы поселенцев с десятков планет, и каждый год миллионы гостей разъезжаются по домам. Похоже, каждый поселенец считает свою жизнь не полной, если он периодически не вдыхает воздух Земли и не бывает в ее переполненных подземельях. Я думаю, это поиски корней. Они вроде бы и не замечают этого абсолютно кошмарного существования на Земле.

– Я это знаю, Мандамус, – устало ответил Амадейро.

– Только умозрительно, сэр. Вы не можете по-настоящему понять это, пока сами не увидите. Один раз побывав там, вы обнаружили бы, что ничто из вашего «знания» не подготовило вас к реальности. Поэтому не должен бы хотеть вернуться…

– Наши предки наверняка не хотели возвращаться, как только оставили планету.

– Наверное, – согласился Мандамус, – но в те времена межзвездный перелет не был таким легким, как сейчас. Он занимал много месяцев, а Прыжок был хитрой штукой. Теперь же перелет считается в днях, а Прыжок – самое обычное дело. Если бы во времена наших предков возвращение на Землю было таким же легким, как сейчас, кто знает, оторвались бы мы или нет.

– Давайте без философии, Мандамус. Ближе к делу.

– Да, конечно. Кроме прихода и ухода бесчисленных потоков поселенцев, каждый год миллионы людей эмигрируют на Поселенческие Миры. Кое-кто почти сразу же возвращается, не сумев адаптироваться. Другие приживаются в новых мирах, но очень часто приезжают в гости на Землю. Нет никакой возможности следить за этими приездами и отъездами, да Земля и не пытается. Такие попытки могут вызвать задержки потока, а Земля прекрасно понимает, что каждый посетитель везет монету. Туристический бизнес, если можно так выразиться, является самой прибыльной индустрией Земли.

– Я полагаю, вы хотите сказать, что мы без труда можем поместить на Земле гуманоидных роботов.

– Без всякого труда. Теперь, когда они правильно запрограммированы, мы можем послать на Землю несколько групп с железными документами. Мы ничего не можем сделать с их почтением к людям, но это не выдаст их: его примут за обычное почтение поселенцев к планете предков. Но я сильно подозреваю, что нам не высадить их в каком-либо космопорте. Обширные пространства между стальными Пещерами практически не населены, если не считать примитивных рабочих роботов, и приземлившийся там корабль не будет замечен или, во всяком случае, не привлечет внимания.

– Я думаю, это слишком рискованно, – сказал Амадейро.

58

Две группы человекообразных роботов были посланы на Землю и смешались с жителями Городов, прежде чем найти способ выбраться в пустынные области между городами и общаться с Авророй по защищенному гиперлучу.

Мандамус, который глубоко обдумал дело и долго колебался, сказал:

– Я снова поеду туда, сэр. Я не уверен, что они найдут правильное место.

– А вы сами-то знаете правильное место? – саркастически спросил Амадейро.

– Я тщательно копался в древней истории Земли, сэр, и знаю, что найду его.

– Не думаю, что мне удастся убедить Совет послать вас на военном корабле.

– Нет, я и не хотел бы этого. Это хуже, чем просто бесполезно. Я хочу одноместное судно с достаточным запасом энергии в оба конца.

Вот таким образом Мандамус нанес второй визит на Землю и высадился неподалеку от одного из земных городов. Со смесью облегчения и удовлетворения он нашел несколько роботов на нужном месте и оставался некоторое время с ними, чтобы приглядеть за ними, за их работой, дать несколько приказов в связи с этой работой и сделать кое-какие улучшения в их программе. А затем, под любопытными взглядами нескольких примитивных роботов земного производства, Мандамус пошел к Городу.

Это был рассчитанный риск, и Мандамус, отнюдь не герой, чувствовал неприятное сердцебиение. Но все прошло хорошо. Страж у ворот был слегка удивлен, когда появился человек со всеми признаками долгого пребывания на открытом пространстве.

У Мандамуса были документы поселенцев, и страж только пожал плечами. Поселенцы не против открытого пространства и, говорят, иной раз делают небольшие экскурсии в поля и леса над уровнем Города. Так что страж бегло взглянул на бумаги, а больше их никто не спрашивал. Внеземной акцент Мандамуса (он старался делать этот акцент возможно менее аврорским) принимался без обсуждения, и никому не могло прийти в голову, что Мандамус – космонит. Прошло уже два столетия с тех пор, как космониты имели на Земле постоянную базу. Посольство Внешних Миров было мало, а в последнее время стало еще меньше, и земляне из провинций, видимо, даже забыли о существовании космонитов.

Мандамус слегка опасался, что тонкие прозрачные перчатки и носовые фильтры, которые он все время носил, могут обратить на себя внимание, но этого не случилось. Никто не ставил ему барьеров в его путешествиях между городами: у него было достаточно денег, а монета громко говорила на Земле – да, по правде сказать, и во Внешних Мирах.

Он начал привыкать к отсутствию за спиной робота и когда встречал аврорских гуманоидных роботов в том или ином Городе, то твердо объяснил им, что они не должны идти за ним по пятам. Он выслушивал их отчеты, давал инструкции, если требовалось, и устраивал их отправку за пределы Города. Наконец, он вернулся к кораблю и улетел. Никто не обратил на него внимания ни при его появлении, ни при его отъезде.

– Вообще-то говоря, – задумчиво сказал он Амадейро, – земляне не такие уж варвары.

– Вот как?

– На своей планете они ведут себя совершенно по-человечески. В их дружелюбии есть даже что-то привлекательное.

– Уж не жалеете ли вы о задаче, которой занимались там?

– Я плохо себя чувствовал, когда ходил среди них и думал, что они не знают о том, что случится. Не могу заставить себя радоваться тому, что я делаю.

– Сможете, Мандамус. Подумайте о том, что как только работа будет сделана, вам будет обеспечен пост Главы Института в скором времени. Это подсластит вашу работу.

И с тех пор Амадейро не спускал глаз с Мандамуса.

59

В третьем путешествии Мандамуса большая часть его прежней неловкости пропала, и он держался почти как настоящий землянин. Проект медленно сдвигался с мертвой точки по незначительной линии прогресса.

Во время первых своих посещений он не испытывал проблем со здоровьем, но в третий раз, без сомнения, по излишней самоуверенности, он, видимо, подверг себя чему-то и, наконец, настало время, когда его встревожило истечение из носа, сопровождаемое кашлем. Визит в амбулаторию и последовавшая инъекция гамма-глобулина принесла немедленное облегчение, но он счел амбулаторию страшнее болезни: все там, похоже, болели чем-то заразным или были в контакте с заразными больными.

Но сейчас, во всяком случае, он вернулся к спокойным порядкам Авроры и был несказанно рад этому. Он слушал сообщение Амадейро о солярианском кризисе.

– Вы ничего не слышали об этом? – спросил Амадейро.

Мандамус покачал головой.

– Ничего, сэр. Земля на редкость провинциальный мир. Восемьсот Городов с восемью миллиардами жителей. Можно подумать, что поселенцы существуют только для того, чтобы посещать Землю, а космонитов вообще не существует. Последние известия в любом Городе на девяносто процентов относятся к этому Городу. Земля – замкнутый, боящийся пространства мир, как умственно, так и физически.

– Однако вы говорили, что они не варвары.

– Агорафобия – не обязательно варварство. По их словам, они цивилизованы.

– По их словам! Ну, ладно, это неважно. Сейчас проблема – Солярия. Ни один из Внешних Миров не движется. Принцип невмешательства – главнейший, и считается, что внутренние проблемы Солярии – дело одной Солярии. Наш Председатель инертен, как и все, хотя Фастальф умер и его парализующие пальцы больше не давят на нас. А сам я ничего не могу сделать… до тех пор, пока не стану Председателем.

– Как они могут предполагать, что у Солярии внутренние проблемы, в которые нельзя вмешиваться, если соляриане исчезли?

– Они не видят глупости, а вы сразу увидели? – ядовито сказал Амадейро. – Они говорят, что нет твердой уверенности в полном исчезновении соляриан, и пока хоть сколько-нибудь их остается на планете, другие Внешние Миры не имеют права влезать туда без приглашения.

– Как же они объясняют отсутствие излучения?

– Они думают, что соляриане, может быть, ушли под землю или развили технологию, устраняющую утечку излучения. Говорят также, что никто не видел, как соляриане уходили, и что им абсолютно некуда податься. Конечно, никто не следил, поэтому и не видели.

– Чем они доказывают, что солярианам некуда уйти? Пустых планет много.

– Аргумент – что соляриане не могут жить без своей несметной толпы роботов, а взять их всех с собой они не смогут. Явись они, например, сюда – как по-вашему, сколько бы роботов мы выделили им?

– А каков ваш аргумент против этого?

– Никакого. Но, исчезли они или нет, ситуация странная и беспокоящая, и просто невероятно, что никто не хочет расследовать ее. Я всех предупреждал, насколько мог настойчиво, что инерция и апатия станут нашим концом, что как только Поселенческие Миры узнают, что Солярия опустела – или, возможно, опустела – они без колебаний кинутся расследовать дело. У этих насекомых бездумное любопытство, я хотел бы, чтобы у нас была часть его. Они, не подумав дважды, рискуют жизнью, если им светит какая-то прибыль.

– Какая же прибыль в данном случае, доктор Амадейро?

– Если соляриане ушли, они должны были оставить почти всех своих роботов. Они были исключительно изобретательными роботехниками, и поселенцы, при всей их ненависти к роботам, не поколеблются захватить их и продать нам за хорошие деньги. Они уже объявили об этом.

Два поселенческих корабля уже высадились на Солярии.

Мы послали протест, но они, разумеется, не обратили на него внимания, а мы, ясное дело, ничего больше не сделаем. Наоборот: некоторые Внешние Миры уже посылают запросы о том, какие роботы будут продаваться и за какую цену.

– Наверное, так и должно быть, – спокойно сказал Мандамус.

– Так и должно быть, что мы ведем себя так, как о нас говорят поселенческие пропагандисты? Что мы действуем так, словно и в самом деле дегенерируем и скатываемся к гниению?

– Зачем повторять их жужжание, сэр? Мы уравновешены и цивилизованы, и пока еще нам никто не вредит. Если это случится, мы будем драться и, будьте уверены, сотрем их в порошок. Технологически мы пока впереди них.

– Но мы и сами потерпим урон, а это не очень приятно.

– Это означает, что мы не готовы к войне. Если Солярия опустела и поселенцы хотят ограбить ее, возможно, нам не следует мешать им. В конце концов, я могу предсказать, что мы сделаем свой ход через несколько месяцев.

По лицу Амадейро прошло нечто вроде яростной жадности.

– Месяцев?

– Я уверен в этом. Поэтому первое, что мы должны сделать, это избегать провокации. Мы погубим все, если ввяжемся в конфликт без необходимости, и потерпим урон; даже если и победим, а зачем нам это? Через какое-то небольшое время у нас будет полная победа без сражений и без урона. Бедная Земля!

– Если вы так печалитесь о землянах, – сказал Амадейро с притворной легкостью, – то вы, возможно, ничего и не сделаете им.

– Наоборот, – холодно сказал Мандамус, – именно потому, что я жалею их, я и намерен сделать им кое-что и знаю, что это будет сделано. Вы будете Председателем!

– А вы будете Главой Института.

– Маленький пост по сравнению с вашим.

– А после моей смерти? – почти рыкнул Амадейро.

– Так далеко я не заглядываю.

– Я совершенно… – начал Амадейро, но его прервало жужжание аппарата для сообщений. Амадейро не глядя, чисто автоматически положил рук на выходную прорезь, взглянул на появившуюся тонкую полоску бумаги и медленно улыбнулся.

– Два поселенческих корабля, высадившихся на Солярии… – сказал он.

– Да, сэр? – хмуро спросил Мандамус.

– Уничтожены! Оба!

– Как?

– Взрывным пламенем радиации, легко определенным из космоса. Вы понимаете, что это значит? Соляриане вовсе не ушли, и слабейший из наших миров легко справился с поселенческими кораблями. Это отличный щелчок по носу поселенцам, и они его не забудут. Вот, почитайте сами, Мандамус.

Мандамус оттолкнул бумагу.

– Но это не обязательно означает, что соляриане все еще на планете. Они просто могли оставить мину-ловушку.

– Какая разница, личная атака или мина-ловушка, ведь корабли-то разрушены.

– Их застали врасплох. А как будет в следующий раз, когда они предупреждены? А что, если они сочтут эти события намеренным нападением космонитов?

– Мы ответим, что соляриане только защищались от намеренного вторжения поселенцев.

– Сэр, вы советуете вести словесную битву? А если поселенцы не станут разговаривать, а сочтут уничтожение их кораблей военным действием и немедленно ответят?

– С чего бы это?

– Потому что они такие же безумцы, как и мы, когда задета наша гордость, тем более, что у них большие истоки насилия.

– Ну, их больше.

– Вы же сами признали, что даже в этом случае они нанесут нам непоправимый ущерб.

– Чего вы от меня хотите? Аврора-то не уничтожала эти корабли.

– Убедите Председателя сделать совершенно ясным, что Аврора тут ни причем, что вина за такие действия лежит на одной Солярии.

– И бросить Солярию? Это будет трусливым актом.

Мандамус возбужденно выпалил:

– Доктор Амадейро, вы никогда не слыхали о стратегическом отступлении? Убедите Внешние Миры отступить на небольшое время под каким-нибудь приличным предлогом. Ведь всего через несколько месяцев наш план на Земле принесет плоды. Конечно, всякому тяжело отступать и извинить космонитов за то, что они не знают происходящего – но мы-то знаем.

В сущности, мы с вами с нашим особым знанием можем рассматривать это событие как божий дар. Пусть поселенцы разбираются с Солярией, пока готовится их уничтожение на Земле. Неужели вы предпочитаете, чтобы мы были уничтожены накануне нашей победы?

Амадейро неожиданно для себя опустил глаза под прямым взглядом глубоко сидящих глаз Мандамуса.

60

У Амадейро никогда еще не было такого скверного времени, как период, последовавший за разрушением поселенческих кораблей. К счастью, Председателя удалось уговорить принять политику Амадейро.

Уговорить других членов Совета было намного труднее. Амадейро доходил до белого каления, рисуя ужасы войны и объясняя необходимость выбрать правильный момент для удара, если война все-таки будет. Он изобрел новые доказательства, что этот момент еще не наступил, и пользовался ими в беседах с другими лидерами Внешних Миров.

Естественная гегемония Авроры проявлялась в высшей мере, чтобы заставить их уступить.

Но когда прибыл капитан Бейли со своим кораблем и своей просьбой, Амадейро почувствовал, что ничего больше не может сделать. Это было уже чересчур.

– Это абсолютно невозможно, – говорил он. – Неужели мы позволим ему высадиться на Авроре с его бородой, в его дурацкой одежде, с его непонятным акцентом? Как я могу просить Совет отдать ему в руки космонитку? Это абсолютно беспрецедентный акт за всю нашу историю. Космонитскую женщину!

– Вы всегда называли эту космонитку «солярианкой», – сухо сказал Мандамус.

– Для нас она солярианка, но когда дело касается поселенцев, она космонитка. Если его корабль приземлится на Солярии, как намекал этот капитан, его могут уничтожить, как и те корабли, вместе с капитаном и женщиной. И тогда мои враги довольно справедливо обвинят меня в убийстве… и моя политическая карьера не выдержит этого.

– Вы лучше подумайте о том, что мы работали почти семь лет, устраивая финальное разрушение Земли, и нам осталось каких-то несколько месяцев для завершения проекта. Неужели мы рискнем на войну и разрушим все, что сделали, когда победа так близка?

Амадейро покачал головой.

– Друг мой, у меня же нет выбора в этом деле. Совет не согласится, если я посоветую выдать женщину поселенцу. И этот самый мой совет обернется против меня. Пострадает моя политическая карьера, и вдобавок может начаться война. Кроме того, мне просто непереносима мысль, что космонитка должна служить поселенцу.

– Можно подумать, что вы влюблены в солярианку.

– Вы знаете, что нет. Я всем сердцем желал бы, чтобы она умерла два столетия назад. Но не так, не на поселенческом корабле… Но я забыл, что она ваш предок в пятом поколении.

Мандамус посмотрел на него чуть дольше, чем обычно.

– Но мне-то что до этого? Я индивидуальный космонит, сознающий себя и свое общество, а не какой-нибудь древний член племенного конгломерата, – на минуту Мандамус замолчал и его худое лицо выразило глубокую сосредоточенность.

– Доктор Амадейро, не могли бы вы объяснить Совету, что эту мою прабабку берут не как космонитскую заложницу, а потому, что она единственная, кто знает Солярию, где она провела детство и юность, и это может сделать ее существование существенной частью расследования, каковое будет полезно и нам, а не только поселенцам? В конце концов, разве не желательно узнать, что там с этими жалкими солярианами? Женщина предположительно вернется обратно с рапортом о событиях, если останется жива.

Амадейро подергал себя за губу.

– Это может сработать, если женщина поедет добровольно, если ясно покажет, что понимает важность дела и желает выполнить свой патриотический долг. Но тащить ее силой на борт корабля немыслимо.

– Ну, допустим, я побываю у нее и постараюсь убедить ехать добровольно. Допустим также, что вы поговорите с этим поселенческим капитаном по гиперволне и скажете ему, что он может высадиться и получить женщину, если сможет уговорить ее поехать по доброй воле или хотя бы чтоб она сказала, что едет по доброй воле.

– Попробовать можно, но я не думаю, что это удастся.

Однако, к удивлению Амадейро, дело удалось. Он ошеломленно выслушал Мандамуса, сообщившего ему детали.

– Я завел разговор о человекообразных роботах, – сказал Мандамус, – и выяснил, что она ничего о них не знает. Отсюда я сделал вывод, что и Фастальф ничего не знал. Это была одна из тех вещей, которые мучили меня. Затем я много говорил о своих предках в том плане, чтобы заставить ее рассказать о том землянине, Илие Бейли.

– Что именно о нем? – резко спросил Амадейро.

– Ничего, кроме того, что она говорила о нем и вспоминала. Этот поселенец, что хочет ее забрать, потомок Бейли, и я подумал, что это может оказать на нее влияние и заставить ее отнестись благосклонно к требованию поселенца.

Так или иначе, это сработало, и через несколько дней Амадейро почувствовал, что с него спало почти непрерывное давление, терзавшее его с начала солярианского кризиса.

61

Одно было приятно для Амадейро во время этого солярианского кризиса: он не видел Василии. Время было явно неблагоприятное, чтобы видеться с ней. Он не желал, чтобы она докучала ему своими мелкими заботами насчет робота, которого она считала своим, вопреки закону, когда все мысли и нервы Амадейро были заняты истинным кризисом. Не желал он также ввязываться в ссору, которая легко могла вспыхнуть между ней и Мандамусом из-за вопроса, кто со временем станет Главой Института Роботехники.

В любом случае он склонился к решению, что его преемником должен стать Мандамус. На всем протяжении солярианского кризиса Мандамус не спускал глаз с того, что было важно, даже когда сам Амадейро чувствовал слабость, Мандамус оставался холодно-спокойным. Именно Мандамус подумал о возможности, что солярианка добровольно поедет с поселенческим капитаном, и сманеврировал так, что она согласилась.

И если его план разрушения Земли сработает как должно, тогда Амадейро присмотрит, чтобы Мандамус стал со временем его преемником на Посту Председателя Совета. Это будет только справедливо, подумал Амадейро в редком порыве самоотверженности.

Следовательно, в этот вечер он не слишком много думал о Василии. Он ушел из Института с небольшим отрядом роботов и сел в свой наземный кар. Один робот вел кар, два других сели на заднее сидение вместе с Амадейро. Сквозь сумерки и холодный дождь они спокойно привезли Амадейро к его дому, где его встретили в дверях еще два робота. И за все это время он ни разу не вспомнил о Василии.

Увидев ее у себя в гостиной, где она смотрела по трехмерке замысловатый балет роботов, в то время как ее личные роботы стояли за ее креслом, а роботы Амадейро – в нишах, он сначала даже не разозлился на это вторжение, а только задохнулся от изумления.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы отдышаться и получить возможность заговорить. Вот тогда пришла злость, и он грубо спросил:

– Что вы здесь делаете? Как вы вошли?

Василия была совершенно спокойна. В конце концов, появление Амадейро не было для нее неожиданностью.

– Что делаю? Жду вас. Войти не составляло труда. Ваши роботы знают мой внешний вид и мое положение в Институте. Почему бы им не впустить меня, если я сказала, что договорилась с вами?

– Мы не договаривались. Вы силой вторглись в мой дом.

– Не совсем так. Есть границы доверия, которые можно требовать от роботов. Посмотрите на них: они не спускали с меня глаз.

Если бы я стала рыться в ваших вещах, просматривать ваши бумаги, одним словом, пользоваться вашим отсутствием, уверяю вас, это бы у меня не вышло. Мои два робота не сладили бы с вашими.

– Но вы знаете, что действовали вопреки обычаю космонитов? Вы бессовестная женщина, и я вам этого не забуду.

Василия чуть побледнела от этого прилагательного, но твердо сказала:

– Надеюсь, что не забудете, Келдин, потому что я сделала это для вас, и будь я действительно такая, как вы меня назвали, я бы ушла сейчас, и вы до конца дней остались бы неудачником, каким были в течение двух столетий.

– Я не останусь им, что бы вы ни сделали.

– Вы говорите так, словно уверены в этом, но, видите ли, вы не знаете того, что знаю я, и я могу сказать, что без моего вмешательства вы так и останетесь неудачником. Мне наплевать, что этот тонкогубый, остромордый Мандамус состряпает для вас…

– Почему вы упоминаете о нем? – быстро спросил Амадейро.

– Потому что так хочу, – несколько раздраженно ответила Василия. – Что бы он ни делал или собирался сделать – не пугайтесь, я не знаю и не имею представления, что именно – это не сработает. Я ничего об этом не знаю, но знаю точно, что не сработает.

– Вздор болтаете.

– Вам лучше бы выслушать этот вздор, Келдин, если вы не хотите, чтобы все пошло прахом. Пропадете не только вы, но, может быть, все Внешние Миры, один за другим. Но вы можете и не пожелать выслушать меня. Выбирайте.

– Почему я должен слушать вас? Какой мне смысл?

– Хотя бы потому, что я говорила вам, что соляриане готовятся покинуть планету. Если бы вы прислушались тогда к моим словам, для вас не было бы неожиданностью, когда они это сделали.

– Солярианский кризис пока что идет нам на пользу.

– Нет, – сказала Василия. – Может вам так кажется, но это не так. Он уничтожит вас, чтобы вы ни делали, если вы не пожелаете выслушать меня.

Губы Амадейро побелели и слегка дрожали. Упоминание о двух столетиях поражения произвело свое действие, и солярианский кризис не помогал, поэтому что ему не хватало внутренней силы приказать своим роботам выкинуть Василию вон, как следовало бы. Он глухо сказал:

– Ладно, только давайте короче.

– Вы не поверите тому, что я хочу сказать, так что позвольте мне говорить по своему усмотрению. Вы можете в любое время остановить меня, но этим вы разрушите Внешние Миры. Конечно, это произойдет после меня, и я не войду в историю – поселенческую историю, кстати – как величайший пробел в записи. Говорить?

– Говорите. А когда кончите – уходите.

– Я так и намерена сделать, Келдин, конечно, если вы ОЧЕНЬ вежливо не попросите меня остаться и помочь вам. Могу я начать?

Амадейро ничего не ответил, и Василия начала:

– Я вам говорила, что во время моего пребывания на Солярии я поняла, что они проектируют какую-то очень странную структуру позитронных связей, и эта структура очень сильно поразила меня как попытка произвести роботов-телепатов. Почему я подумала об этом?

– Не могу сказать, – холодно ответил Амадейро, – какая-то патология в вашем мышлении.

Василия отмахнулась с гримасой.

– Подумайте, Келдин. Я потратила несколько месяцев, размышляя об этом, поскольку я достаточно проницательна и понимаю, что тут не патология, а какая-то поразительная подсознательная память. Я мысленно вернулась к детству, когда Фастальф, которого я считала отцом, находясь в великодушном настроении, дал мне в собственность робота.

– Опять Жискар? – нетерпеливо пробормотал Амадейро.

– Да, Жискар. Всегда Жискар. Мне было тогда десять лет, и у меня уже был инстинкт роботехника, или, я бы сказала, что я родилась с этим инстинктом. Я еще очень мало знала математику, но понимала структуру. В последующее десятилетие мое знание математики основательно улучшилось, но я не думаю, чтобы я заметно продвинулась в своем чувстве структуры. Мой отец сказал бы: «Маленькая Вас (он экспериментировал с ласковыми уменьшительными, чтобы посмотреть, как это действует на меня), ты гений структуры». Я думаю, что я действительно…

– Избавьте меня. Я признаю вашу гениальность. Но я еще не обедал. Вы понимаете?

– Ну, что ж, – резко ответила Василия, – прикажите подать обед и пригласите меня пообедать с вами.

Амадейро хмуро поднял руку и сделал быстрый жест. Роботы сразу же принялись за работу.

– Я видимо, играла с рисунком связей для Жискара и приходила к отцу показать рисунки. Он качал головой, смеялся и говорил: «Если ты добавишь это в мозг Жискара, бедняга больше не сможет говорить, и ему будет больно». Я помню, спрашивала, может ли Жискар чувствовать боль, и отец говорил: «Мы не знаем, что он будет чувствовать, но он будет действовать так, как действовала бы ты при сильной боли, поэтому мы можем сказать, что он чувствует боль».

А иногда я показывала рисунок, отец снисходительно улыбался и говорил: «Ну, что ж, это ему не повредит, маленькая Вас, и, наверное, стоит попробовать».

И я пробовала, иногда переделывала, а иногда оставляла. Я делала это не из садистских побуждений: я очень любила Жискара и не хотела вредить ему. Когда мне казалось, что какое-то мое улучшение – я всегда считала это улучшением – позволяет Жискару говорить более свободно, действовать быстрее и интереснее и вроде бы не вредило, я оставляла это. И вот однажды…

Возле локтя Амадейро остановился робот. Он не смел прервать гостью, кроме как в самом неотложном случае, но Амадейро понял значение этого ожидания. Он спросил:

– Обед готов?

– Да, сэр, – ответил робот.

Амадейро сделал довольно нетерпеливый жест в сторону Василии.

– Приглашаю вас пообедать со мной.

Они прошли в столовую, где Василия еще ни разу не была. Вообще-то Амадейро, как частное лицо, был известен своим пренебрежением к правилам общественной вежливости. Ему не раз говорили, что он больше преуспел бы в политике, если бы принимал гостей в своем доме, но он всегда вежливо улыбался и отвечал: «Слишком велика цена».

Наверное, как раз из-за отсутствия приемов, столовая не имеет никаких признаков оригинальности и творчества, подумала Василия. Стол, посуда, приборы предельно просты. А стены просто окрашены вертикальными полосами. Все это вместе, пожалуй, угнетает аппетит, решила она.

Суп был так же прост, как и посуда: чистый бульон, и Василия принялась за него без всякого энтузиазма.

– Моя дорогая Василия, – сказал Амадейро, – вы видите, как я терпелив. Я не возражаю, чтобы вы написали свою автобиографию, если вам так хочется. Но вы, кажется, намерены рассказывать мне некоторые ее главы? Если так, то я должен сказать, что мне это совершенно не интересно.

– Через некоторое время вам станет очень интересно. Однако, если вы обожаете провал и не хотите ничего добиться, то так и скажите. Тогда я молча поем и уйду. Хотите?

– Ладно, давайте дальше, – вздохнул Амадейро.

– Так вот, однажды я неожиданно придумала структуру, более замысловатую, более приятную и более заманчивую, чем все, что я видела раньше, да и по правде сказать, и в дальнейшем. Мне очень хотелось показать ее отцу, но он уехал на какую-то встречу на другую планету. Я не знала, когда он вернется, и отложила рисунок, но каждый день смотрела на него с возрастающим интересом. Наконец, я больше уже не могла ждать. Схема была так прекрасна, что мысль о ее вредоносности была бы смешна. Я тогда только-только вступила во второе десятилетие и еще не вполне изжила безответственность, поэтому я изменила мозг Жискара, введя в него эту схему.

Она не повредила, это было ясно сразу. Он очень легко отвечал мне и, как мне показалось, стал понимать много быстрее и сделался гораздо умнее, чем был. Я нашла, что он теперь очарователен и еще более достоин любви.

Я была восхищена, но немного и нервничала. Модифицировать Жискара без одобрения Фастальфа было явным нарушением предписанных мне правил, и я это прекрасно знала, но не хотела разрушить то, что сделала. Когда я изменила мозг Жискара, я оправдывалась перед собой, что это ненадолго, что потом я нейтрализую изменение. Но когда изменение было произведено, мне стало ясно, что я НЕ СТАНУ нейтрализовывать его. И с тех пор я больше не модифицировала Жискара, боясь испортить то, что уже сделала.

И я так и не сказала об этом Фастальфу. Я уничтожила все записи чудесной структуры, и Фастальф так и не узнал, что Жискар был изменен без его ведома.

А затем мы с Фастальфом расстались, и он мне не отдал Жискара. Я кричала, что Жискар мой, что я люблю его, но добродушная благожелательность Фастальфа, которую он всю жизнь выставлял напоказ – любовь ко всему, большому и малому – никогда не могла встать на пути его личных желаний. Он отдал мне других роботов, в которых я не нуждалась, но Жискара оставил у себя. А когда он умер, он завещал Жискара солярианке – еще одна пощечина мне.

– Если все это говорится для того, чтобы передать владение Жискаром от солярианки к вам, то это не поможет. Я вам уже объяснил, что не могу игнорировать завещание Фастальфа.

– Дело не только в этом, Келдин. Тут гораздо большее. Бесконечно большее. Вы хотите сейчас остановить меня?

Амадейро скривил губы.

– Я слушаю вас уже так долго, что, пожалуй, сваляю дурака и дослушаю.

– Вы сваляли бы дурака, если бы не дослушали, потому что теперь я перехожу к самой сути.

Я никогда не переставала думать о Жискаре, о жестокости и несправедливости, с какой меня лишили его, но почему-то никогда не думала о схеме, которую я изменила в нем, руководствуясь только собственными познаниями.

Я совершенно уверена, что не смогла бы воспроизвести тот рисунок, и помню только то, что он совершенно не походил на то, что я когда-либо видела в роботехнике… до тех пор, пока мельком не увидела нечто похожее на Солярии.

Солярианская схема показалась мне знакомой, но я не понимала, почему.

Только через несколько недель я вытянула откуда-то из подсознания беглую мысль о том рисунке, который я придумала два с половиной столетия назад.

Хотя я не могла вспомнить точно свою схему, я поняла, что солярианская была лишь бледной тенью моей, не больше. Это был только намек на что-то такое, что я заключила в чудесную сложную симметрию.

Но я смотрела на солярианскую с тем опытом, который я приобрела за два с половиной столетия глубокого проникновения в теорию роботехники, и он намекнул мне на телепатию.

Если эта простая малоинтересная схема давала такой намек, что же должен был означать мой оригинал, тот, что я изобрела в детстве и больше не трогала?

– Вы сказали, что подходите к сути, Василия. Стану ли я окончательно дураком, если попрошу вас прекратить стоны и жалобы и подать суть в одной простой фразе? – поинтересовался Амадейро не без сарказма.

– Охотно. Я сказала вам, Келдин, что я, сама того не зная, сделала Жискара роботом-телепатом, и таковым он и остался до сих пор.

62

Амадейро долго смотрел на Василию, а потом, поскольку рассказ, похоже, подошел к концу, вернулся к своему рыбному муссу и стал задумчиво есть. Через некоторое время он сказал:

– Этого не может быть! Не считаете ли вы меня идиотом?

– Я считаю вас неудачником, – сказала Василия. – Я не говорю, что Жискар может читать мысли, что он воспринимает в чужом мозгу слова или идеи, это, вероятно, невозможно даже в теории. Но я уверена, что он может определить эмоции и общую мысленную активность и, вполне возможно, умеет изменять их.

Амадейро резко затряс головой.

– Невозможно!

– Невозможно? Подумайте. Два столетия назад вы почти добились своей цели. Фастальф был у вас в кулаке. Председатель был вашим союзником. Что произошло? Почему все пошло наперекосяк?

– Землянин… – начал Амадейро, задохнувшись от воспоминаний.

– Землянин, – передразнила Василия, – землянин? Или солярианка? Нет! Нет! Это Жискар, который был там все время. Чувствовал, направлял.

– Ему-то какой интерес? Он же робот.

– Робот, преданный хозяину, Фастальфу. По Первому Закону он следил, чтобы Фастальфу не повредили, и как телепат не мог учитывать один лишь физический вред. Он знал, что если Фастальф не сможет идти своим путем, не сможет поддержать заселение подходящих для этого планет Галактики, он будет глубоко разочарован, и это в телепатическом сознании Жискара было бы вредом. Он не мог допустить этого вреда и вмешался.

– Нет, нет, – с отвращением сказал Амадейро, – у вас какое-то дикое романтическое желание, чтобы это было так, но так не было. Я прекрасно помню, что произошло. Это все землянин. Чтобы объяснить события, не нужно никакого робота-телепата.

– А что случилось потом, Келдин? За два столетия вы хоть раз взяли верх над Фастальфом? При всех фактах в вашу пользу, при явном банкротстве политики Фастальфа, вы хоть раз получили большинство в Совете? Когда вы могли настолько повлиять на Председателя, чтобы пользоваться реальной властью?

Как вы объясните это, Келдин? За все эти два столетия землянин не бывал больше на Авроре. Он умер более ста шестидесяти лет назад, его жалкая короткая жизнь проходит за восемь десятилетий. Однако ваши неудачи продолжаются, у вас непревзойденный рекорд провалов. Даже сейчас, после смерти Фастальфа, смогли ли вы полностью использовать обломки его коалиции, или успех все еще ускользает от вас?

Что же остается? Землянин умер. Фастальф умер. Остается Жискар, и именно он работал против вас все это время. Теперь он так же предан солярианке, как раньше Фастальфу, а солярианка не имеет причин любить вас, я думаю.

Лицо Амадейро исказилось злобой.

– Нет. Это не так. Это ваше воображение.

Василия оставалась холодно-спокойной.

– Нет, я ничего не воображаю. Я объясняю. Я объяснила то, чего вы не могли объяснить. Может, у вас есть альтернативное объяснение? А я могу помочь вам. Передайте мне право собственности на Жискара, и события сразу же начнут изменяться в вашу пользу.

– Нет, – сказал Амадейро. – Они уже сдвинулись в мою пользу.

– Вы можете так думать, но так не будет, пока Жискар работает против вас. Как бы близко вы ни подошли к победе, как бы вы ни были уверены в успехе, все расползается, пока Жискар не окажется на вашей стороне. Так случилось два столетия назад, так случится и теперь.

Лицо Амадейро вдруг просветлело.

– Ну, если подумать, то неважно, что со мной нет ни Жискара, ни вас, потому что я докажу вам, что Жискар не телепат. Если бы он был телепатом, как вы говорите, если бы он мог поворачивать все по своему желанию или по желанию своей хозяйки, разве он позволил бы солярианке сделать то, что возможно будет ее концом?

– О чем вы говорите, Келдин?

– Вы знаете, Василия, что на Солярии были уничтожены два поселенческих корабля? Или вы в последнее время были заняты только мечтами о свежих и счастливых днях детства, когда вы модифицировали вашего любимца-робота?

– Напрасный сарказм, Келдин. Я слышала насчет поселенческих кораблей. Ну и что?

– Третий поселенческий корабль идет туда для расследования. Его тоже могут уничтожить.

– Возможно, но, с другой стороны, он примет меры предосторожности.

– Так он и сделал. Он потребовал и получил солярианку, считая, что она знает планету и поможет избежать уничтожения.

– Вряд ли, поскольку она не бывала там больше двух столетий.

– Правильно! Много шансов за то, что она умрет там вместе с ними. Мне лично наплевать, я даже порадуюсь ее смерти, и вы, я думаю, тоже. Но помимо этого у нас будет хороший предлог жаловаться на Поселенческие Миры, и им трудно будет уверять, что разрушение их кораблей было намеренным действием со стороны Авроры. Разве мы стали бы убивать своих? Вот теперь вопрос, Василия, зачем бы Жискару с его могуществом, какое вы ему приписываете, и преданностью, позволить солярианке добровольно пойти на вполне вероятную смерть?

Василия была ошеломлена.

– Она действительно поехала по своей воле?

– Действительно. Абсолютно добровольно. Было бы политически невозможно заставить ее поехать против ее воли.

– Но я не понимаю…

– Тут нечего понимать, кроме того, что Жискар просто робот.

На мгновение Василия застыла, положив руку на подбородок, затем нетерпеливо сказала:

– На Поселенческие Миры и их корабли роботы не допускаются. Это значит, что она поехала одна. Без роботов.

– Нет, конечно, нет. Им пришлось принять ее личных роботов, если они хотели, чтобы она поехала. Они взяли человекообразного робота Дэниела и… – он сделал паузу и прошипел: – Жискара. Кого же еще? Так что этот чудо-робот вашей фантазии тоже отправился к своей гибели. Он больше не сможет…

Он умолк. Василия вскочила с горящими глазами, с залившимся краской лицом.

– Вы хотите сказать, что Жискар уехал? Он за пределами планеты и на поселенческом корабле? Келдин, вы погубите всех нас!

63

Обед они так и не закончили. Василия поспешно вышла из столовой и исчезла в туалете. Амадейро, стараясь остаться в границах холодной логики, крикнул ей через закрытую дверь, хотя прекрасно сознавал, что от этого страдает его достоинство:

– Все это указывает, что Жискар не более чем обычный робот. Зачем бы ему ехать на Солярию и погибнуть там вместе с хозяйкой?

Постепенно звук льющейся воды и плеск прекратились, появилась Василия со свежевымытым лицом и почти застывшая в спокойствии.

– Неужели вы так и не поняли? Вы удивляете меня, Келдин. Подумайте хорошенько. Жискару ничего не грозит, пока он может влиять на человеческий мозг, верно? Солярианке тоже, поскольку Жискар предан ей. Поселенец, увезший солярианку, должен был знать из беседы с ней, что она два столетия не был на Солярии, так что он отнюдь не может быть уверенным в ее помощи. С ней он взял Жискара, но он наверняка не знает, что Жискар может ему помочь. А может, знает? – она задумалась. – Нет, он не мог узнать об этом. Если в течении двух столетий никто не знал, что у Жискара такие умственные способности, значит, Жискар явно заинтересован, чтобы об этом никто не догадался, и в этом случае никто и не мог догадаться.

– И вы уверяете, что вы догадались? – презрительно спросил Амадейро.

– У меня специальное знание, Келдин, но даже в этом случае я не скажу, что ясно увидела бы это, если бы не намек, полученный на Солярии. Жискар наверняка затемнил в этом смысле и мой мозг тоже, иначе я давно увидела бы это. Интересно, знал ли Фастальф…

– Куда легче принять факт, что Жискар просто робот, – нетерпеливо сказал Амадейро.

– Вы хотите идти легкой дорогой к гибели, Келдин, но я думаю, что не позволю вам сделать это, как бы вы не хотели. Важно то, что Поселенец приехал за солярианкой и увез ее, хотя знал, что она мало или совсем не будет полезна ему. И солярианка поехала добровольно, хотя ей наверняка было страшно очутиться на поселенческом корабле с больными варварами и хотя ее гибель на Солярии должна была казаться ей очень вероятной.

Поэтому мне и кажется, что все это работа Жискара, который заставил поселенца требовать солярианку вопреки здравому смыслу и заставить солярианку принять это требование вопреки здравому смыслу.

– Но зачем? Могу я задать этот простой вопрос – зачем?

– Полагаю, Келдин, что Жискар чувствовал необходимость уехать с Авроры. Может быть, он догадывался, что я вот-вот узнаю его тайну? Если так, он не мог быть уверен, что сумеет подействовать на меня. Я, в конце концов, опытный роботехник.

Кроме того, он помнит, что когда-то был моим, а робот нелегко игнорирует требование лояльности. Возможно, он чувствовал, что единственный способ уберечь солярианку – это уйти самому от моего влияния, – она посмотрела на Амадейро и твердо продолжала: – Келдин, мы должны вернуть его. Мы не можем позволить ему работать на благо поселенческого дела в безопасности Поселенческого Мира. Хватит того урона, который он нанес нам здесь. Мы должны вернуть его и сделать меня его законной хозяйкой. Я могу управлять им, уверяю вас, и заставлю его работать на нас. Не забудьте, только я могу управлять им.

– Не вижу никаких причин для беспокойства. В самом вероятном случае, если он обычный робот, он будет уничтожен на Солярии и мы избавимся от него, и от солярианки. В самом же невероятном случае, если он – то, что вы говорите, его не уничтожат на Солярии, и тогда он вернется на Аврору. В конце концов, солярианка, хотя она и не уроженка Авроры, жила здесь слишком долго, чтобы теперь жить среди варваров, и она будет настаивать на возвращении к цивилизации. У Жискара не будет иного выбора, как вернуться с ней.

– Келдин, вы так и не поняли способностей Жискара. Если для него важно остаться вдали от Авроры, он легко направит эмоции солярианки на жизнь в Поселенческом Мире, как направил ее на борт поселенческого корабля.

– Ну, если понадобится, мы можем просто эскортировать этот поселенческий корабль с солярианкой и Жискаром обратно на Аврору.

– Как вы предполагаете это сделать?

– Это несложно. Мы здесь, на Авроре, не дураки, хотя вам кажется, что вы единственная разумная особа на планете. Поселенческий корабль отправился на Солярию расследовать гибель двух предыдущих кораблей, но, я надеюсь, вы не думаете, что мы намерены рассчитывать на их услуги или даже на услуги солярианки. Мы послали два наших военных корабля на Солярию и не думаем, что они попадут в беду. Если соляриане все еще остались на планете, они способны уничтожить примитивные поселенческие корабли, но не посмеют тронуть аврорское военное судно. Если поселенческий корабль благодаря какой-нибудь магии Жискара…

– Не магия, – перебила Василия, – а мысленное влияние.

– Если поселенческий корабль по каким-бы то ни было причинам сумеет подняться с поверхности Солярии, наши корабли отрежут ему путь и вежливо попросят выдать солярианку и ее роботов. Если им откажут, они будут настаивать, чтобы поселенческий корабль сопровождал наши корабли на Аврору. Никакой враждебности. Наши корабли просто эскортируют аврорскую гражданку домой. Как только солярианка и ее два робота высадятся на Авроре, поселенческий корабль может следовать по своему усмотрению.

Василия устало кивнула.

– Звучит хорошо, Келдин, но знаете, что я подозреваю?

– Что?

– По моему мнению, поселенческий корабль поднимется с поверхности Солярии, а наши – нет. Жискар, может быть, сумеет противостоять тому, что имеется на Солярии – что бы это ни было – но, боюсь, больше никто.

– В этом случае, – ответил Амадейро с угрюмой улыбкой, – я соглашусь, что в ваших фантазиях что-то есть. Но этого не случится.

64

На следующее утро главный личный робот Василии, намеренно созданный с женским обликом, подошел к постели Василии. Она шевельнулась и, не открывая глаз, спросила:

– В чем дело, Надила?

Ей не требовалось смотреть: за много десятилетий никто не подходил к ее постели, кроме Надилы.

– Мадам, – тихо сказала Надила, – доктор Амадейро желает видеть вас в Институте.

Василия открыла глаза.

– Который час?

– Пять семнадцать, мадам.

– Так рано, – возмутилась Василия.

– Да, мадам.

– Когда он ждет меня?

– Сейчас, мадам.

– Зачем?

– Его роботы не информировали меня, мадам, но сказали, что дело очень важное.

Василия откинула простыню.

– Сначала душ, Надила, а потом я позавтракаю. Пусть роботы Амадейро займут ниши для посетителей и ждут. Если они будут торопить, скажи им, что они в моем доме.

Раздосадованная Василия отнюдь не спешила. Она более обычного позаботилась о своем туалете и завтракала медленнее, чем обычно, хотя, как правило, не тратила много времени ни на то, ни на другое. Последние известия, которые она проглядела, не давали никаких указаний, могущих объяснить вызов Амадейро.

Пока наземный кар вез ее и четырех роботов (двух Амадейро и двух ее) в Институт, на горизонте показалось солнце.

– Наконец-то вы здесь, – сказал Амадейро. Стены его кабинета все еще светились, хотя их свет был уже не нужен.

– Простите, – натянуто сказала Василия, – я прекрасно понимаю, что солнечный восход страшно опоздал – до того часа, когда мы начинаем работу.

– Оставьте, пожалуйста, шутки. Очень скоро я должен быть в Совете. Председатель встал раньше меня. Василия, униженно прошу вас простить меня, что я сомневался в вас.

– Значит, поселенческий корабль благополучно взлетел?

– Да. А один из наших кораблей был уничтожен, как вы и предсказывали. Этот факт еще не опубликован, но, конечно, известия постепенно просочатся.

Глаза Василии широко раскрылись. Она предсказала такой исход с несколько большей уверенностью, чем чувствовала, но говорить об этом было явно не время. Поэтому она сказала только:

– Итак, вы понимаете тот факт, что у Жискара исключительные силы.

Амадейро осторожно сказал:

– Я не считаю это дело математически доказанным, но приму его в ожидании дальнейшей информации. Я хочу знать, что нам делать дальше. Совет ничего не знает о Жискаре, и я не предполагаю говорить о нем.

– Очень рада, что вы ясно мыслите в этом отношении, Келдин.

– Но вы единственная, кто понимает Жискара и может лучше всех сказать, что надо делать. Что я скажу Совету и как объясню действия, не выдавая полной правды?

– Это зависит от обстоятельств. Теперь, когда поселенческий корабль покинул Солярию, куда он идет? Можем мы сказать? Если он возвращается на Аврору, нам ничего не нужно делать, кроме как подготовиться к его прибытию.

– Он не идет на Аврору, – выразительно произнес Амадейро. – Похоже, что вы и в этом были правы. Жискар – если допустить, что он избегает показываться – кажется, решил не возвращаться. Мы перехватили сообщение с корабля на их планету. Конечно, оно было закодировано, но мы расшифровали код.

– Подозреваю, что и они расшифровывают наш. Удивляюсь, почему люди не договорятся посылать сообщения открыто, чтобы избежать таким образом кучи хлопот.

Амадейро пожал плечами.

– Это неважно. Главное, что поселенческий корабль возвращается на свою планету.

– С солярианкой и роботами?

– Конечно.

– Вы в этом уверены? Их не оставили на Солярии?

– Мы уверены, – нетерпеливо сказал Амадейро. – По-видимому, они поднялись с Солярии благодаря солярианке.

– Ей? Каким образом?

– Пока не знаем.

– Это наверняка Жискар. Он сделал то, что приписали солярианке.

– Так что нам теперь делать?

– Мы должны вернуть Жискара.

– Но я же не могу убедить Совет рискнуть на межзвездный кризис из-за возвращения робота.

– И не надо, Келдин. Просите о возвращении солярианки. Это мы, конечно, имеем право требовать. Не думаете ли вы, что она вернется без роботов? Или что Жискар позволит ей вернуться без него? Или что поселенцы захотят оставить роботов у себя, если солярианка вернется. Требуйте ее. Твердо. Она аврорская гражданка, временно предоставленная им для работы на Солярии. Работу эту она выполнила и теперь должна быть незамедлительно возвращена. Требуйте воинственно, как будто это угроза войны.

– Мы не можем идти на риск войны, Василия.

– Мы и не пойдем на риск. Жискар не может сделать такого, что непосредственно ведет к войне. Если поселенческие лидеры заартачатся и в свою очередь станут держаться воинственно, Жискар сделает необходимые изменения в их мозгу, и солярианка спокойно вернется на Аврору. И сам Жискар, конечно, вернется с ней.

– А как только он вернется, – тоскливо сказал Амадейро, – он возьмется за НАС, я думаю, и мы забудем о его силах, не будем обращать на него внимания, и он будет толкать нас на выполнение ЕГО плана, каков бы он ни был.

Василия вскинула голову и расхохоталась.

– Никаких шансов. Видите ли, я ЗНАЮ Жискара и умею управлять им. Вы только верните его и уговорите Совет пренебречь завещанием Фастальфа. Это можно сделать, и вы сделаете. И отпишите его мне. Тогда он станет работать на нас. Аврора будет править Галактикой, вы проведете остаток жизни Председателем Совета, а я стану вашей преемницей как Глава Института Роботехники.

– Вы уверены, что все сработает именно так?

– Абсолютно. Только пошлите строгое требование, и я гарантирую вам все остальное: победу для космонитов и для вас лично, провал для Земли и поселенцев.

XIV. Дуэль

65

Глэдис следила за шаром Авроры на экране. Его облачный покров, казалось, охватывал полукругом толстый серп, блестящий от солнца.

– Мы, конечно, не настолько близко, – сказала она.

– Нет, – улыбнулся Диджи, – мы видим ее через мощные линзы. Нам еще осталось несколько дней, считая спиральное приближение. Если бы поставить антигравитационную тягу, о которой физики только мечтают, но сделать, похоже, пока не могут, космический полет был бы проще и быстрее. А сейчас наши Прыжки могут безопасно доставить нас лишь на приличное расстояние от планетной массы.

– Странно, – задумчиво сказала Глэдис.

– Что странно, мадам?

– Когда мы летели на Солярию, я думала: «Я еду домой», но когда высадилась там, обнаружила, что я вовсе не дома. Теперь мы идем к Авроре, и я думаю: «Вот теперь я еду домой», но нет, эта планета тоже не дом.

– Где же тогда дом, мадам?

– Сама начинаю задумываться. Но почему вы так упорно зовете меня «мадам»?

Диджи удивился.

– Вы предпочитаете «леди Глэдис»?

– Это тоже насмешливая почтительность. Разве вы так настроены по отношению ко мне?

– Конечно, нет. Но как еще поселенец должен обращаться к космонитке? Я пытаюсь быть вежливым и соблюдать ваши обычаи, чтобы вы чувствовали себя хорошо.

– Но я не чувствую себя хорошо. Называйте меня просто «Глэдис». Ведь я зову вас Диджи.

– Это мне вполне подходит, хотя перед моими людьми я предпочту, чтобы вы называли меня капитаном, и я буду звать вас мадам. Дисциплину надо поддерживать.

– Да, конечно, – рассеянно ответила Глэдис и снова посмотрела на Аврору. – У меня нет дома, – она вдруг повернулась к Диджи. – Вы могли бы взять меня на Землю, Диджи?

– Вероятно, – с улыбкой сказал он. – Но вы не захотите… Глэдис.

– Я думаю, что захочу, если не утрачу храбрость.

– Но ведь существует инфекция, а космониты ее боятся, верно?

– Может быть, даже излишне. В конце концов я знала вашего Предка и не заразилась. Я была на его корабле и осталась жива. И вы сейчас рядом со мной. И я даже была в вашем мире, где тысячи людей окружали меня. Я думаю, что выработала некоторую сопротивляемость.

– Должен сказать вам, что на Земле в тысячу раз больше народу, чем на Бейли-мире.

– Пусть так, – тепло сказала Глэдис. – Я полностью изменила свои мысли о многих вещах. Я говорила вам, что после более чем двух столетий жизни ничего не остается, а оказывается – есть. То, что произошло со мной на Бейли-мире – моя речь и ее воздействие на людей – было совершенно новым, чем-то таким, что я никогда ранее не представляла. Я словно родилась заново, начала с первого десятилетия. Теперь мне кажется, что если Земля убьет меня, это даже хорошо, потому что я умру молодой и пытающейся бороться со смертью, а не старой, усталой, приветствующей ее.

– Здорово! – сказал Диджи, поднимая руки шутливо-героическим жестом. – Вы говорите, как в историческом фильме. Вы когда-нибудь видели их на Авроре?

– Конечно. Они очень популярны.

– И вы их повторяете или в самом деле имеете в виду то, что говорите?

Глэдис засмеялась.

– Полагаю, что говорю довольно глупо, Диджи, но, как ни странно, именно это я имела в виду, когда сказала – если не утрачу храбрость.

– В таком случае мы поедем на Землю. Не думаю, что вас будут рассматривать как военную ценность, особенно если вы сделаете полный рапорт о событиях на Солярии и дадите честное слово космонитки – если это у вас принято – что вернетесь обратно.

– Но я не хочу возвращаться.

– Когда-нибудь можете захотеть. А теперь, миле… я хотел сказать, Глэдис, мне всегда приятно разговаривать с вами и меня вечно подмывает потратить на это больше времени, но я нужен в рубке управления. Вообще-то они могут обойтись и без меня, но лучше будет, чтобы они этого не обнаружили.

66

– Это твоя работа, друг Жискар?

– Что ты имеешь в виду, друг Дэниел?

– Леди Глэдис желает ехать на Землю и, возможно, даже не возвращаться. Это желание настолько противоречит тому, что пожелал бы космонит, что я подозреваю в нем твою работу над ее мозгом.

– Я даже не касался его, – сказал Жискар. – Очень трудно изменить человеческий мозг, находясь в клетке Трех Законов, потому что безопасность его находится в прямой зависимости от трудности.

– Так почему же она хочет ехать на Землю?

– Опыт на Бейли-мире сильно изменил ее точку зрения. У нее есть миссия – обеспечить мир в Галактике, и она горит желанием работать для этого.

– В таком случае, друг Жискар, не лучше ли тебе убедить своими методами капитана ехать на Землю сейчас же?

– Это вызовет трудности. Аврорские власти настаивают, чтобы мадам вернулась на Аврору, и лучше будет так и сделать, приехав хотя бы на время.

– Но это может быть опасным.

– Значит, ты все еще думаешь, друг Дэниел, что они хотят именно моего возвращения, потому что узнали о моих способностях?

– Не вижу других причин их настойчивости в отношении леди Глэдис.

– Похоже, что думать как человек – это ловушка. Становится возможным предполагать несуществующие затруднения. Даже если кто-то на Авроре и подозревает о моих способностях, я сотру эти подозрения. Бояться нечего, друг Дэниел.

И Дэниел неохотно ответил:

– Будь по-твоему, друг Жискар.

67

Глэдис задумчиво осмотрелась, небрежным жестом отослала роботов прочь.

Она смотрела на свою руку, сделавшую этот жест, словно видела ее впервые. Этой рукой она пожала руки каждому члену экипажа корабля, прежде чем сесть в маленький модуль, отвезший ее и Диджи на Аврору. Она обещала вернуться, и команда громко приветствовала ее, а Нисс прогудел: «Мы не улетим без вас, леди!».

Приветствия были ей очень приятны. Ее роботы служили ей честно, преданно, терпеливо, но никогда не приветствовали.

Диджи, с любопытством смотревший на нее, сказал:

– Ну вот, теперь вы дома, Глэдис.

– Я в своем доме, – тихо сказала она. – Этот дом стал моим с тех пор, как доктор Фастальф отписал мне его два столетия назад, но все-таки он мне кажется чужим.

– Он чужой для меня, – сказал Диджи. – Мне кажется, я в нем потеряюсь, если останусь тут один, – он оглядел богато украшенную мебель и искусно декорированные стены.

– Но вы не будете один, – сказала Глэдис. – Мои домашние роботы будут с вами, они получили точные инструкции и сделают все для вашего удобства.

– Они поймут мой поселенческий акцент?

– Если не поймут, попросят вас повторить. Тогда вы должны говорить медленно и делать жесты. Они приготовят вам еду, покажут, как пользоваться приспособлениями в комнате для гостей, и будут зорко следить, чтобы вы не делали того, что гостю не полагается. Если понадобится, они вас остановят, но без какого-либо вреда для вас.

– Я надеюсь, они не сочтут меня нечеловеком.

– Как надзирательница? Нет, это я вам гарантирую, хотя ваша борода и акцент могут смутить их настолько, что их реакции замедлятся на одну-две секунды.

– И они станут защищать меня от непрошенных гостей?

– Стали бы, но здесь таких не бывает.

– Совет может захотеть взять меня.

– В этом случае он пошлет своих роботов, а мои завернут их обратно.

– А если их роботы пересилят ваших?

– Этого не может быть. Дом неприкосновенен.

– Бросьте. Вы хотите сказать, что никто никогда…

– Никто никогда, – повторила она немедленно. – Вы просто останетесь здесь, и мои роботы позаботятся о всех ваших нуждах. Если вы захотите связаться с вашим кораблем, с Бейли-миром, даже с Советом Авроры, роботы точно знают, что надо сделать. Вам стоит только поднять палец.

Диджи сел в кресло, вытянулся и глубоко вздохнул.

– Как мудро, что мы не допускаем роботом в Поселенческие Миры. Вы знаете, как быстро я скатился бы в лень и праздность, если бы остался в подобном обществе? Самое большее через пять минут. Собственно говоря, я уже развращен, – он зевнул. – Они не обидятся, если я усну?

– Конечно, нет. Если вы уснете, они присмотрят, чтобы вокруг вас было тихо и темно.

Диджи вдруг выпрямился.

– А если вы не вернетесь?

– Почему не вернусь?

– Совет, кажется, очень требовал вас.

– Они не могут задержать меня. Я свободная гражданка Авроры и иду, куда хочу.

– Бывают непредвиденные случаи, когда правительство того желает, а в этих случаях правило всегда можно нарушить.

– Ерунда. Жискар, меня могут задержать там?

– Мадам, – ответил Жискар, – вас не задержат. Пусть капитан не беспокоится на этот счет.

– Вот видите, Диджи. А ваш Предок, когда мы с ним виделись в последний раз, сказал мне, чтобы я всегда верила Жискару.

– Прекрасно! Великолепно! Но я приземлился с вами, Глэдис, по одной причине – удостовериться, что получу вас назад. Помните это и скажите об этом вашему доктору Амадейро. Если они попробуют задержать вас против вашей воли, то задержат и меня, а мой корабль на орбите полностью способен отреагировать на это.

– Нет, пожалуйста, не думайте делать такого. У Авроры тоже есть корабли, и я уверена, что ваш под наблюдением.

– Тут некоторая разница, Глэдис. Я сильно сомневаюсь, что Аврора захочет развязать войну из-за вас. Но, с другой стороны, Бейли-мир должен быть вполне готов к этому.

– Наверняка нет. Я бы не захотела, чтобы ваш мир начал войну из-за меня. Да и зачем ему это? Потому что я была другом вашего Предка?

– Не только. Не думаю, чтобы кто-нибудь верил, что вы были этим другом. Ваша пра-пра-прабабушка – может быть, но не вы. Даже я не верю, что это были вы.

– Вы ЗНАЕТЕ, что это была я.

– Разумеется – да, но эмоционально нахожу это невозможным. Это было два столетия назад.

Глэдис покачала головой.

– У вас точка зрения короткоживущего.

– Наверное, как у всех нас, но дело не в этом. Вы важны для Бейли-мира из-за речи, которую вы произнесли. Вы – героиня, и все скажут, что вас необходимо представить Земле. И ничто не должно помешать этому.

– Представить? – встревожилась Глэдис. – С полной церемонией?

– С самой полной.

– Но почему это настолько важно, что можно решиться на войну?

– Вряд ли я смогу объяснить это космониту. Земля – особый мир, священный мир. Единственный реальный мир, где человечество – человеческие существа стали личностями, где они эволюционировали, размножались и жили в полном окружении другой жизни. У нас на Бейли-мире есть деревья, есть насекомые, но на Земле такое изобилие деревьев и насекомых, какого нет ни в одном известном нам мире. Наши миры – имитация, бледная имитация. Они не могут существовать без разума, культуры и духовной силы, которую получают от Земли.

– Космониты держатся прямо противоположного мнения о Земле. Когда мы упоминаем о ней – что делаем редко – то говорим, что это мир варварский и загнивающий.

Диджи вспыхнул.

– Вот почему Внешние Миры все время слабеют. Как я уже говорил, вы вроде растения, утратившего корни, вроде животного с вырезанным сердцем.

– Ладно, я сама посмотрю на Землю, а сейчас мне надо идти. Пожалуйста, чувствуйте себя здесь как дома, пока я не вернусь, – она быстро пошла к двери, но остановилась и повернулась. – В этом доме, да и нигде на Авроре, нет ни спиртного, ни табака, ни алкалоидных стимуляторов, вообще ничего такого.

Диджи угрюмо ухмыльнулся:

– Мы, поселенцы, знаем об этом. Ваш народ – такие пуритане.

– Вовсе не пуритане, – недовольно возразила Глэдис. – Тридцать-сорок десятилетий надо было чем-то оплатить. И это только один из путей. Не думаете ли вы, что эту жизнь дала нам магия?

– Ладно, я приналягу на полезные фруктовые соки и оздоровляющий эрзац-кофе, и от меня будет пахнуть цветами.

– Вы обнаружите большой запас таких вещей, – холодно сказала Глэдис, – а когда вернетесь на свой корабль, сможете компенсировать все то, из-за отсутствия чего сейчас будете страдать.

– Я буду страдать только от ВАШЕГО отсутствия, мадам, – серьезно сказал капитан.

Глэдис невольно улыбнулась.

– Вы неисправимый лжец, капитан. Я вернусь. Дэниел, Жискар, пошли.

68

Глэдис напряженно сидела в кабинете Амадейро. За много десятилетий она видела Амадейро только издали или на голограмме и в таких случаях имела обыкновение отворачиваться. Она помнила его только как главного врага Фастальфа и вот сейчас впервые оказалась в одной комнате с ним, лицом к лицу, и заставила свое лицо застыть в полной неподвижности и невыразительности, чтобы ее ненависть не вырвалась наружу.

Хотя она и Амадейро были в комнате одни как живые люди, здесь присутствовали по крайней мере дюжина членов правительства, даже сам Председатель – но в голографическом изображении. Глэдис узнала Председателя и некоторых других, но не всех.

Неприятное испытание. Вроде бы на Солярии видеть такие изображения было делом обычным, и она привыкла к этому, когда была девушкой, но вспоминала теперь об этом с отвращением.

Она делала усилия, чтобы говорить ясно, без драматизма и сжато. Ей задавали вопрос, и она отвечала как можно короче по существу, не связывая суть с вежливостью.

Председатель слушал бесстрастно, а другие подражали ему. Он был явно стар – Председателями всегда были старыми, потому что достигали этого положения лишь на склоне лет. У него было длинное лицо, все еще густые волосы и нависшие брови. Голос был медоточивым, но отнюдь не дружелюбным.

Когда Глэдис замолчала, он сказал:

– Значит, вы предполагаете, что соляриане свели понятие «человек» до узкого смысла «солярианин»?

– Я ничего не предполагаю, мистер Председатель. Просто никто не мог найти другого объяснения происшедшего.

– Вы знаете, мадам Глэдис, что за всю историю роботехники ни один робот не был сконструирован с узким определением «человека»?

– Я не роботехник, мистер Председатель, и ничего не понимаю в математике позитронных связей. Раз вы говорите, что этого никогда не делалось, я, конечно, принимаю это. И я также не знаю и не могу сказать, что если что-то никогда не делалось раньше, то оно не может быть сделано в будущем.

Ее взгляд никогда не был таким открытым и невинным, как сейчас, и Председатель покраснел.

– Сузить определение теоретически возможно, но это просто немыслимо.

Глэдис ответила, глядя на свои руки, спокойно лежавшие на коленях:

– Люди иногда думают об очень странных вещах.

Председатель сменил тему.

– Аврорский корабль был уничтожен. Как вы это объясните?

– Я не присутствовала при этом, мистер Председатель. Я не знаю, что случилось, и не могу объяснить это.

– Вы были на Солярии, и вы уроженка этой планеты. Складывая ваш недавний опыт с прежним фоном, что вы могли бы сказать о случившемся? – Председатель заметно терял терпение.

– Если я должна догадываться, то я бы сказала, что ваш военный корабль был взорван с помощью портативного ядерного усилителя, подобного тому, от которого чуть было не погиб поселенческий корабль.

– А вам не приходит в голову, что эти два случая различны? В одном – поселенческий корабль вторгся на Солярию с целью кражи солярианских роботов, а в другом – аврорское судно пришло защищать планету-сестру.

– Я могу только предполагать, мистер Председатель, что надзиратели – гуманоидные роботы, оставленные охранять планету – не были достаточно инструктированы, чтобы понимать эту работу.

Председатель выглядел оскорбленным.

– Не может быть, чтобы их не инструктировали видеть разницу между поселенцами и братьями-космонитами.

– Наверное, не может быть, если вы так говорите, мистер Председатель. Тем не менее, если единственное определение человека – это его физический облик и умение говорить по-соляриански, как показалось тем, кто был там, тогда аврорцы, не говорящие по-соляриански, могли не подпасть под определение человека в глазах надзирателя.

– Значит, вы говорите, что соляриане определили своих братьев-космонитов как нелюдей и подвергли их уничтожению?

– Я представляю это только как возможность, потому что никак иначе не могу объяснить уничтожение аврорского военного корабля. Более опытные люди, вероятно, могут дать другое объяснение, – и снова невинный, почти пустой взгляд.

– Вы намерены вернуться на Солярию, мадам Глэдис? – спросил Председатель.

– Нет, мистер Председатель, я не имею такого намерения.

– Ваш друг-поселенец не требовал от вас очистить планету от надзирателей?

Глэдис медленно покачала головой.

– От меня этого не требовали. Да я бы и не согласилась. Я и с самого начала поехала на Солярию только для того, чтобы выполнить свой долг перед Авророй. Меня просил поехать доктор Ленуар Мандамус из Института Роботехники, работающий под началом доктора Келдина Амадейро. Меня просили поехать, чтобы я по возвращении сделала отчет о событиях, и я его сейчас сделала. Просьба имела, как я поняла, оттенок приказа, и я приняла ее как приказ, – она бросила быстрый взгляд на Амадейро, – хотя исходила от самого доктора Амадейро.

Амадейро сделал вид, что не слышит.

– Каковы же ваши планы на будущее? – спросил Председатель.

Глэдис чуть замялась, но решила, что может смело встретить ситуацию.

– Я намереваюсь, мистер Председатель, – отчетливо произнесла она, – посетить Землю.

– Землю? Зачем это вам?

– Для аврорского правительства, мистер Председатель, может быть важным знать, что творится на Земле. Поскольку власти Бейли-мира пригласили меня посетить Землю, а капитан Бейли готов отвезти меня туда, это будет удобным случаем привезти отчет о событиях, как я сделала насчет событий на Солярии и на Бейли-мире, – сказала Глэдис и подумала: «Ну, а если они в самом деле, вопреки обычаям, заставят меня остаться на Авроре? Если так, то придется менять решение».

Она чувствовала, что ее напряжение растет, и мельком взглянула на Дэниела, который, как всегда, выглядел совершенно бесстрастным.

Однако Председатель, мрачно глядя на нее, сказал:

– В этом отношении, мадам Глэдис, вы как аврорская гражданка, имеете право действовать по своему желанию… но на свой страх и риск. Никто от вас этого не требует, как требовали, по вашим словам, вашего визита на Солярию. Поэтому я должен предупредить вас, что Аврора не обязана помогать вам в случае каких-либо неприятностей.

– Я понимаю, сэр.

Председатель сказал резко:

– Нам есть о чем поговорить позже, Амадейро. Я свяжусь с вами.

Изображения исчезли, и Глэдис со своими роботами неожиданно осталась одна с Амадейро и его роботами.

69

Глэдис встала и натянуто сказала, стараясь не глядеть на Амадейро:

– Встреча, я полагаю, закончена, так что я могу уйти.

– Да, конечно, но у меня есть пара вопросов, и я надеюсь, вы не обидитесь, – он встал. Его высокая фигура, казалось, подавляла. Он улыбался и говорил так любезно, словно между ними установились дружеские отношения.

– Позвольте мне проводить вас, леди Глэдис. Итак, вы собираетесь на Землю?

– Да. Председатель не возражает, а аврорские граждане могут свободно путешествовать по Галактике в мирное время.

– Как прикажете, миледи, – робот открыл им дверь. – Вы, вероятно, возьмете с собой роботов, когда поедете на Землю?

– Тут нет вопросов.

– Каких, мадам, не могу ли я спросить?

– Этих двух, которые сейчас со мной, – она быстро пошла по коридору, твердо постукивая каблуками и не оглядываясь на Амадейро.

– Разумно ли это, миледи? Это роботы высокого класса, необычный продукт великого доктора Фастальфа. Вы будете в окружении варваров-землян, которые могут позариться на них.

– Пусть себе зарятся, все равно не получат.

– Не недооценивайте опасность и не переоценивайте способность роботов защищаться. Вы будете в одном из городов, в окружении десятков миллионов этих землян, а роботы не могут вредить людям. Чем более усовершенствован робот, тем более он чувствителен к нюансам Трех Законов, и тем менее вероятно, что он предпримет действия, могущие хоть в какой-то мере повредить человеку. Не так ли, Дэниел?

– Да, доктор Амадейро, – ответил Дэниел.

– Жискар, я думаю, с тобой согласен?

– Да, доктор Амадейро, – подтвердил Жискар.

– Вот видите миледи. Здесь, на Авроре, в обществе без насилия, ваши роботы могут защищать вас. А на Земле – безумной, варварской – два робота не будут иметь возможности защитить ни вас, ни себя. Мне не хотелось бы, чтобы вас ограбили. И что еще более существенно, ни Институт, ни правительство, не хотели бы видеть передовых роботов в руках варваров. Не лучше ли взять с собой роботов обычного типа, на которых земляне не обратят внимания? В этом случае вы можете взять любое их количество.

– Доктор Амадейро, я брала этих двух роботов на поселенческий корабль и посещала Поселенческий Мир. Никто не подумал захватывать их.

– Поселенцы не пользуются роботами и уверяют, что не одобряют их. А на Земле все еще есть роботы.

– Не могу ли я вмешаться, доктор Амадейро? – сказал Дэниел. – Насколько я знаю, в Городах Земли почти нет роботов. Роботы используются для сельскохозяйственных и горнорудных работ. Во всем остальном нормой является автоматизация без роботов.

Амадейро быстро глянул на Дэниела и снова обратился к Глэдис:

– Ваш робот, вероятно, прав, и я полагаю, что Дэниелу не причинят вреда. А вот Жискара стоило бы оставить дома. Он может вызвать стяжательские инстинкты в стяжательском обществе, даже если там пытаются защитить себя от роботов.

– Я не оставлю их, сэр, – сказала Глэдис, – они поедут со мной. Я одна могу судить, какую часть моего имущества брать с собой, а какую оставить.

– Конечно, конечно, – Амадейро улыбался самым любезным образом. – Никто не спорит. Не подождете ли вы здесь?

Открылась дверь в очень уютно обставленную комнату. Она не имела окон, но была освещена мягким светом. Слышалась тихая музыка. Глэдис остановилась у порога и резко спросила:

– Зачем?

– Член Института желал бы видеть вас и поговорить. Это не займет много времени, а потом вы можете уйти. Вы даже не будете страдать от моего присутствия. Прошу, – в последнем слове слышалась скрытая сталь.

Глэдис протянула руку к Дэниелу и Жискару.

– Я войду с ними.

Амадейро добродушно засмеялся.

– Неужели вы думаете, что я пытаюсь отделить вас от ваших роботов? Разве они позволили бы это сделать? Вы слишком долго были с поселенцами, моя дорогая.

Глэдис посмотрела на закрывшуюся за ней дверь и сказала сквозь зубы:

– Ненавижу этого человека. Особенно когда он улыбается, – она потянулась. – Во всяком случае, я устала, и если кто-то придет опять спрашивать о Солярии и Бейли-мире, то получит, будьте спокойны, весьма краткие ответы.

Она села на кушетку, мягко подавшуюся под ее весом. Сняв туфли, она подняла ноги на кушетку, сонно улыбнулась, глубоко вздохнула, легла, отвернулась к стене, и тут же уснула.

70

– Это хорошо, что ей самой захотелось спать, – сказал Жискар. – Я только сделал ее сон глубже, ничуть не повредив ей. Я не хотел, чтобы она слышала то, что, видимо, произойдет.

– А что произойдет, друг Жискар? – спросил Дэниел.

– Произойдет то, что, я думаю, является результатом моей ошибки. Ты был совершенно прав. Мне следовало бы более серьезно относиться к твоему великолепному разуму.

– Значит, они хотят оставить тебя на Авроре?

– Да. Настойчиво требуя возвращения леди, они фактически требовали моего возвращения. Ты слышал, как доктор Амадейро просил мадам оставить нас здесь. Сначала обоих, а потом только меня.

– Значит его слова и боязнь потерять усовершенствованного робота имели только поверхностное значение?

– Там был подспудный поток тревоги, друг Дэниел, куда более сильной в сравнении со словами.

– Как по-твоему, он знает о твоих способностях?

– Определенно сказать не могу, поскольку не читаю сами мысли. Но во время встречи с Советом в мозгу доктора Амадейро дважды был резкий подъем эмоциональной интенсивности. Исключительно резкий. Не могу выразить это словами, но вроде как смотришь на черно-белую схему, и вдруг на ней резкий и кратковременный интенсивный цветной всплеск.

– Когда это было?

– Во второй раз, когда леди сказала, что поедет на Землю.

– Это вызвало почти невидимое движение среди членов Совета. На что похожи были их мысли?

– Не знаю. Это были изображения, а они не сопровождались мысленными ощущениями, которые я могу определять.

– Тогда мы можем вывести заключение, что был или не был Совет расстроен предполагаемой поездкой леди на Землю, но доктор Амадейро точно был.

– Не просто расстроен. Он, похоже, был в высшей степени встревожен. Словно бы он и в самом деле имел в руках проект, как мы подозревали, уничтожения Земли и испугался, что этот проект рассекретят. Более того, друг Дэниел, при упоминании леди о ее намерениях, доктор Амадейро быстро взглянул на меня – единственный раз за все время заседания. Вспышка эмоциональной интенсивности как раз совпала с этим взглядом. Я думаю, его встревожила мысль о моей поездке на Землю. Как мы можем предположить, он чувствует, что я со своими способностями могу быть главной опасностью для его плана.

– Но его тревогу можно также принять за страх, что земляне попытаются захватить тебя как улучшенного робота и тем причинить вред Авроре.

– Возможность, что такое случится, друг Дэниел, и ущерб для космонитов слишком малы для уровня его тревоги. Да и какая потеря для Авроры, если Земля захватит какого-то робота Жискара?

– По-твоему, доктор Амадейро знает, что ты не простой робот Жискар?

– Я не уверен. Может, он только подозревает это. Если бы он знал, разве он не приложил бы усилий, чтобы воздержаться от своих планов в моем присутствии?

– Может ему просто не повезло, что леди Глэдис не захотела отказаться от нас? Он не мог настаивать, чтобы именно ты не присутствовал тут, не выдавая знания о тебе, – Дэниел помолчал. – Великая выгода для тебя, что ты способен оценивать эмоциональное состояние мозга. Но ты говорил, что всплеск эмоций Амадейро при известии о путешествии на Землю был вторым. А когда был первый?

– Первый был при упоминании о ядерном усилителе, хорошо известном на Авроре. Они не портативны, но достаточно легки для установки на космических кораблях, но это не та вещь, которая могла бы подействовать на него как удар грома. Откуда же такая тревога?

– Может быть, – сказал Дэниел, – усилитель играет какую-то роль в его плане в отношении Земли?

– Возможно.

Тут дверь открылась и голос сказал:

– Привет, Жискар!

71

Жискар посмотрел на вошедшую и спокойно сказал:

– Здравствуйте, мадам Василия.

– Значит, ты помнишь меня, – тепло улыбаясь, сказала Василия.

– Да, мадам. Вы хорошо известный роботехник, и ваше лицо время от времени появляется в гиперволновых новостях.

– Брось, Жискар, я имела в виду не то, что ты узнал меня. Я хотела сказать, что ты ПОМНИШЬ меня и когда-то звал меня МИСС Василия.

– Я помню и это, мадам. Это было очень давно.

Василия закрыла за собой дверь, уселась в кресло и повернула голову к другому роботу.

– А ты, конечно, Дэниел.

– Да, мадам, – сказал Дэниел. – У вас прекрасная память. И я помню вас потому, что был со следователем Илией Бейли, когда он допрашивал вас.

– Не упоминай этого землянина, – резко сказала Василия. – Я тоже узнала тебя, Дэниел. Ты так же известен на свой лад, как и я. Ты вдвойне известен, потому что ты величайшее творение покойного доктора Хэна Фастальфа.

– Вашего отца, мадам, – сказал Жискар.

– Ты прекрасно знаешь, Жискар, что я не придаю значения чисто генетическим связям. И больше не упоминай о них.

– Не буду, мадам.

– А это? – она бросила небрежный взгляд на спящую. – Поскольку вы оба здесь, я могу предположить, что эта спящая красавица – солярианка.

– Это леди Глэдис, – сказал Жискар, – и я ее собственность. Вы хотите ее разбудить, мадам?

– Мы только расстроим ее, Жискар, если будем говорить с тобой о старых временах. Пусть спит.

– Хорошо, мадам.

– Разговор между мной и Жискаром вряд ли будет тебе интересен, Дэниел, – сказала Василия. – Не подождешь ли ты снаружи?

– Боюсь, что не могу уйти, миледи. Моя задача – охранять леди Глэдис.

– Не думаю, что ее нужно охранять от меня. Ты видишь, что со мной нет моих роботов, так что одного Жискара вполне достаточно.

– В комнате ваших роботов нет, мадам. Но когда открылась дверь, я видел в коридоре четырех роботов. Так что я лучше останусь.

– Ладно, я не собираюсь пересиливать данные тебе приказы. Можешь остаться. Жискар!

– Да, мадам?

– Ты помнишь, как ты был впервые активизирован?

– Да, мадам.

– Что ты помнишь?

– Сначала свет. Потом звук. Потом выкристаллизовался доктор Фастальф. Я понимал Галактический Стандартный и имел некоторые представления о знаниях, встроенных в мои позитронные мозговые связи. Три Закона, большой словарный запас с определениями, обязанности робота, социальные обычаи. Другим вещам я быстро научился.

– Ты помнишь своего первого хозяина?

– Да. Доктор Фастальф.

– Подумай как следует, Жискар. Не я ли?

Жискар подумал и сказал:

– Мадам, мне было поручено оберегать вас в меру моих способностей, как собственность доктора Фастальфа.

– Я думаю, тут было несколько большее. В течение десяти лет ты повиновался только мне, а кому-то другому, включая доктора Фастальфа, только изредка, как следствие твоих обязанностей робота, и то лишь в том случае, когда была выполнена твоя главная обязанность по моей охране.

– Я был назначен к вам, леди Василия, это верно, но собственником оставался доктор Фастальф. Как только вы оставили его дом, доктор Фастальф взял полный контроль надо мной, как мой хозяин. Он оставался моим собственником и позже, когда назначил меня к леди Глэдис. Он был моим единственным хозяином, пока был жив. После его смерти по его завещанию право собственности на меня было передано леди Глэдис, и так оно и остается до сих пор.

– Не то. Я спросила тебя, помнишь ли ты, когда тебя впервые активировали, и что ты помнишь. Тогда ты не был таким, какой ты сейчас.

– Мой банк памяти, мадам, теперь несравненно полнее, чем был, и я приобрел много опыта, которого у меня раньше не было.

Голос Василии стал более строгим.

– Я говорю не о памяти и не об опытности, я говорю о способностях. Я добавила тебе позитронные пути. Я исправила их. Я усовершенствовала их.

– Да, мадам, вы делали это с помощью и одобрения доктора Фастальфа.

– Один раз, Жискар, в одном случае я ввела улучшение без помощи и одобрения доктора Фастальфа. Ты помнишь это?

Жискар молчал довольно долго.

– Я помню один случай, когда я не был свидетелем вашей консультации с доктором Фастальфом. Я решил, что вы консультировались с ним в мое отсутствие.

– Если так, то ты решил неправильно. Вообще-то, поскольку ты знал, что доктора Фастальфа не было в то время на Авроре, ты не мог так решить. Ты увиливаешь и употребляешь не то слово.

– Нет, мадам, вы могли консультироваться с ним по гиперволне. Я считаю это возможным.

– Тем не менее эта добавка целиком моя. И ты стал совсем другим роботом после этого. Робот, каким ты стал с тех пор, был МОИМ дизайном, МОИМ созданием, и ты это прекрасно знаешь.

Жискар молчал.

– Ну, Жискар, по какому праву доктор Фастальф был твоим хозяином, когда ты был активирован? – она подождала и сказала резко: – Отвечай, Жискар! Это приказ.

– Поскольку он меня спроектировал и заведовал конструированием, я был его собственностью.

– А когда я эффективно перепроектировала и реконструировала тебя весьма основательно, разве ты не стал моей собственностью?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – сказал Жискар. – По этому особому случаю потребовалось бы решение суда. Вероятно, это зависело бы от степени реконструкции.

– А ты знаешь, какова эта степень?

Жискар опять не ответил.

– Это ребячество, Жискар. Неужели я должна подталкивать тебя после каждого вопроса? Не заставляй меня это делать. В этом случае молчание – верный знак согласия. Ты знаешь, что была перемена, и знаешь, насколько она была фундаментальна, и знаешь, что я это знаю. Ты усыпил солярианку, потому что не хотел, чтобы она узнала это от меня. Она ведь не знает.

– Нет, мадам.

– И ты не хочешь, чтобы она знала?

– Не хочу, мадам.

– Дэниел знает?

– Да, мадам.

Василия кивнула.

– Я так и подозревала, из-за его желания остаться здесь. Так вот, слушай меня, Жискар. Допустим, суд обнаружит, что до того, как я реконструировала тебя, ты был обычным роботом, а после моей реконструкции ты стал чувствовать состояние мозга отдельного человека и направлять его по своему желанию. Как ты думаешь, сочтут они перемену достаточно большой, чтобы передать право собственности на тебя в мои руки?

– Мадам Василия, такую вещь нельзя представить в суд. Я уверен, что при таких обстоятельствах я буду объявлен собственностью государства. Могут даже приказать дезактивировать меня.

– Вздор. Что я – ребенок? С такими способностями ты можешь отвести суд от подобного решения. Я не говорю, что мы обратимся в суд. Я требую от тебя твоего собственного решения. Разве ты не считаешь, что я твоя настоящая хозяйка еще с тех пор, когда я была совсем молодой?

– Мадам Глэдис считает себя моей хозяйкой, и пока закон не сказал иначе, она и должна так считать.

– Но ТЫ знаешь, что она и закон действуют по недоразумению. Если ты жалеешь чувства своей солярианки, то легко вправишь ей мозги, чтобы она не считала больше тебя своим.

Ты даже можешь вернуть ей чувство облегчения, когда я возьму тебя у нее. Я прикажу тебе так сделать, как только ты сам признаешь то, что и так знаешь: что твоя хозяйка – я. Дэниел давно знает о твоей природе?

– Мадам Василия, – вдруг заговорил Дэниел, – поскольку Жискар не считает себя вашей собственностью, он легко может заставить ВАС забыть, и тогда вы будете вполне довольны настоящим положением вещей.

Василия холодно взглянула на него.

– Может? Но, видишь ли, не твое дело решать, кого Жискар рассматривает как свою хозяйку. Он знает, что его хозяйка – я, так что его долг в рамках Трех Законов – полностью принадлежать мне.

Если он должен заставить кого-то забыть и может это сделать, ему придется выбирать, и он выберет любого, кроме меня. Меня он не может заставить забыть, он вообще не может вмешиваться в мой мозг. Благодарю тебя, Дэниел, что ты дал мне случай сделать это совершенно спокойно.

– Но эмоции мадам Глэдис так тесно связаны с Жискаром, что принуждение к забвению может повредить ей.

– Это может решать только Жискар, – сказала Василия. – Жискар, ты мой. Ты это знаешь, и я приказываю тебе ввести забвение в мозг этого человекообразного робота, который стоит рядом с тобой, и в женщину, которая неправильно считает тебя своей собственностью. Сделай это, пока она спит и тогда это не принесет ей никакого вреда.

– Друг Жискар, – сказал Дэниел, – леди Глэдис – твоя законная хозяйка. Если ты внушишь забвение леди Василии, ей вреда не будет.

– Будет, – тут же возразила Василия. – Солярианке не будет вреда, поскольку у нее лишь впечатление, что она владелица Жискара. А я знаю о ментальной силе Жискара. Вытеснить это из меня сложнее, и поскольку я твердо намерена сохранить это знание, в процессе удаления его Жискар нанесет мне ущерб.

– Друг Жискар, – начал Дэниел, но Василия сказала твердо и властно:

– Робот Дэниел Оливо, приказываю тебе замолчать. Я не хозяйка тебе, но твоя хозяйка спит и не отдает контрраспоряжение, поэтому ты ДОЛЖЕН повиноваться моему приказу.

Дэниел замолчал, но губы его шевелились, словно он пытался заговорить вопреки приказу. Василия следила за ним, иронически улыбаясь.

– Видишь, Дэниел, ты не можешь говорить.

И Дэниел сказал хриплым голосом:

– Могу, мадам. Мне трудно, но я могу, потому что кое-что предшествует вашему приказу, управляемому только Вторым Законом.

Василия широко раскрыла глаза и резко сказала:

– Молчи, я сказала! Ничто не может предшествовать моему приказу, кроме Первого Закона, а я уже показала, что Жискар нанесет наименьший вред – в сущности, вообще никакого – если вернется ко мне.

Он повредит мне – хотя именно он меньше всего способен принести вред – если примет любой другой ход действий.

Она уставила палец на Дэниела и прошипела:

– Молчать!

Дэниел с явным усилием издал какой-то звук вроде жужжания. Затем он сказал более тихим, но все еще слышным шепотом:

– Мадам Василия, есть кое-что, превосходящее Первый Закон.

Жискар сказал также тихо:

– Друг Дэниел, ты не должен так говорить. Ничто не превышает Первый Закон.

Василия, слегка нахмурившись, проявила искру интереса.

– Вот как? Дэниел, предупреждаю тебя, если ты пойдешь дальше в этом споре, ты просто разрушишься. Я никогда не видела робота, делающего то, что делаешь ты и, наверное, будет очень интересно наблюдать твое самоуничтожение. Говори.

После этого приказа голос Дэниела немедленно стал вполне нормальным. Он посмотрел прямо на Василию, ожидавшую продолжения, и начал:

– Спасибо, мадам Василия. Много лет назад я сидел у смертного ложа землянина, о котором вы не велели мне упоминать. Могу ли я теперь упомянуть его имя, или вы и так знаете, о ком я говорю?

– Об этом полицейском, Бейли, – беззвучно сказала Василия.

– Да, мадам. Он сказал мне перед смертью: работа каждого индивидуума вносит вклад в целое и таким образом становится вечной частью целого. Это целое – сумма человеческих жизней, прошлых, настоящих и будущих, вроде ковра, существующего много тысячелетий, и он стал более прекрасным за все это время. Даже космониты являются частью ковра, они добавляют замысловатость и красоту его рисунку. Индивидуальная жизнь – это одна ниточка ковра, а что такое одна нитка по сравнению с целым? Дэниел, сказал он, держи свой мозг твердо направленным на ковер и не позволяй себе горевать из-за одной нитки.

– Слащавая сентиментальность! – пробормотала Василия.

– Я уверен, – продолжал Дэниел, – что партнер Илия хотел защитить меня от факта его скорой смерти. Он называл свою жизнь ниточкой ковра, это его жизнь была «одной выдернутой ниткой», чтобы я не огорчался. Его слова помогли мне в этом кризисе и защитили меня.

– Не сомневаюсь, – сказала Василия, – но выкладывай суть того, что превышает Первый Закон, потому что это и уничтожит тебя.

– Четыре десятилетия я обдумывал слова следователя Бейли. Я, вполне вероятно, понял бы их сразу, если бы на моем пути не стояли Три Закона.

В моих размышлениях мне помогал друг Жискар, который давно чувствовал, что Три Закона неполны.

Мне помогали также некоторые пункты недавней речи леди Глэдис в Поселенческом Мире.

Кроме того, этот теперешний кризис, леди Василия, обострил мое мышление. Теперь я знаю в чем именно неполны Три Закона.

– Робот, он же роботехник, – с легким презрением заметила Василия. – Каким же образом Три Закона неполны, робот?

– Ковер жизни важнее одной нити. Это приложимо не к одному моему партнеру Илии, а ко всем, и мы… и мы вывели заключение, что человечество как целое более важно, чем один человек.

– Ты запнулся, говоря это, робот. Ты сам не веришь этому.

– Есть закон выше Первого Закона: «Робот не может повредить человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был нанесен вред». Я думаю теперь об этом как о Нулевом Законе Роботехники. Тогда Первый Закон должен гласить: «Робот не может повредить человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен ущерб, если это не противоречит Нулевому Закону».

– И ты все еще держишься на ногах, робот? – фыркнула Василия.

– Все еще держусь на ногах.

– Тогда я тебе кое-что объясню, робот, и посмотрим, переживешь ли ты объяснение. Три Закона Роботехники относятся к отдельным людям и отдельным роботам. Ты можешь указать на индивидуального человека или индивидуального робота. Но что такое твое «человечество», как не абстракция? Можешь ты указать на человечество? Ты можешь повредить или не повредить определенному человеку и понять, был или не был причинен ущерб. А можешь ты повредить человечеству? Можешь ты понять этот вред? Можешь указать на него?

Дэниел молчал. Василия широко улыбнулась.

– Отвечай, робот. Можешь ты увидеть вред, нанесенный человечеству, и указать на него?

– Нет, мадам, не могу. Но я уверен, что такой вред все-таки может существовать, и вы видите, что я все еще на ногах.

– Тогда спроси Жискара, может ли и будет ли он повиноваться твоему Нулевому Закону Роботехники.

Дэниел повернул голову к Жискару.

– Друг Жискар?

Жискар медленно ответил:

– Я не могу принять Нулевой Закон, друг Дэниел. Ты знаешь, что я много читал о человеческой истории.

Я нашел в ней великие преступления, совершенные одними людьми против других, и всегда для этих преступлений находилось оправдание, что они, мол, совершались ради племени, государства или даже всего человечества. Как раз потому, что человечество – абстракция, так легко найти оправдание всему. Следовательно, твой Нулевой Закон не подходит.

– Но ты знаешь, друг Жискар, что сейчас опасность для человечества существует, и она наверняка даст плоды, если ты станешь собственностью мадам Василии. Это-то, по крайней мере, не абстракция.

– Опасность, о которой ты упоминаешь, не явно известна, а лишь предполагается. Мы не можем строить на этом действия по пренебрежению Тремя Законами.

Дэниел помолчал и тихо сказал:

– Но ты надеешься, что твое изучение человеческой истории поможет тебе установить законы, управляющие человеческим поведением, что ты научишься предсказывать и управлять человеческой историей или, по крайней мере, положить начало, так чтобы когда-нибудь кто-то тоже научился предсказывать и направлять ее.

Ты даже назвал эту технику «психоисторией». Разве в этом ты не имеешь дела с человеческим ковром? Разве ты не пытаешься работать с человечеством как с единым целым, а не как с собранием индивидуальных людей?

– Да, друг Дэниел, но это всего лишь надежда, и я не могу основывать свои действия только на надежде и не могу изменить Три Закона в соответствии с ней.

На это Дэниел ничего не ответил, а Василия сказала:

– Ну вот, робот, все твои попытки ни к чему не привели. Однако ты все еще стоишь на ногах. Ты на редкость упрям, а робот, который может отрицать Три Закона и все-таки функционировать, явно опасен для любого человека. По этой причине ты незамедлительно будешь демонтирован. Случай слишком опасный, чтобы обращаться к медлительному закону, тем более, что ты, в конце концов, только робот, а не человек, на которого стараешься походить.

– Миледи, – сказал Дэниел, – вы наверняка не можете сами вынести такое решение.

– А я все равно вынесу, а если и будут потом законные последствия, я их уничтожу.

– Вы лишите леди Глэдис и второго робота, на которого не претендовали.

– Она и Фастальф лишили меня моего робота Жискара более двух столетий назад, а я не думаю, что когда-нибудь расстроила их хоть на миг. Так что я не огорчусь тем, что отниму у нее робота. У нее много других роботов, а в Институте их тоже достаточно, чтобы проводить ее домой.

– Друг Жискар, может, ты разбудишь леди Глэдис, и она сумеет уговорить леди Василию…

Василия хмуро взглянула на Жискара и резко сказала:

– Нет, Жискар. Пусть женщина спит.

Жискар, шевельнувшийся было при словах Дэниела, застыл. Василия щелкнула пальцами. Дверь открылась, вошли четыре робота.

– Ты был прав, Дэниел, здесь четыре робота. Они демонтируют тебя, а я приказываю тебе не сопротивляться. А потом мы с Жискаром уладим все остальное, – она оглянулась через плечо на вошедших роботов. – Закройте дверь и быстро и эффективно размонтируйте этого робота, – она указала на Дэниела.

Роботы посмотрели на Дэниела и несколько секунд не двигались. Она сказала с нетерпением:

– Я же сказала, что он робот, и вы не должны обращать внимания на его человеческую внешность. Дэниел, скажи им, что ты робот.

– Я не робот, – сказал Дэниел, – и не буду сопротивляться.

Василия отошла в сторону, четыре робота двинулись вперед. Дэниел стоял, опустив руки. Он в последний раз взглянул на спящую Глэдис и повернулся к роботам.

Василия улыбнулась.

– Интересно будет.

Роботы остановились. Василия сказала:

– Беритесь за него.

Они не двигались. Василия стала растерянно поворачиваться к Жискару, но не завершила движения: мускулы ее ослабли, и она упала.

Жискар подхватил ее, усадил на полу, прислонив к стене, и сказал, задыхаясь:

– Мне нужно несколько секунд, а потом мы уйдем.

Эти секунды истекли. Глаза Василии оставались остекленелыми и расфокусированными. Ее роботы были неподвижны. Дэниел шагнул к Глэдис. Жискар пришел в себя и сказал роботам Василии:

– Охраняйте свою леди. Не позволяйте никому входить, пока она не проснется. Она проснется спокойной.

В это время Глэдис зашевелилась, и Дэниел помог ей встать. Она удивленно спросила:

– Кто эта женщина? Чьи роботы? Как она…

Жискар сказал твердо, но несколько устало:

– Потом, миледи. Я объясню. А сейчас нам нужно спешить.

И они ушли.

Часть пятая

Земля

XV. Священная планета

72

Амадейро прикусил губу, бросил взгляд на задумавшегося Мандамуса и сказал, как бы защищаясь:

– Она настаивала. Она говорила, что она одна может справиться с Жискаром, только она может оказать на него достаточно сильное влияние и предупредить его, чтобы он не пользовался своими ментальными силами.

– Вы никогда не говорили мне об этом, доктор Амадейро.

– Не о чем было говорить, молодой человек, и я не верил, что она права.

– А теперь верите?

– Полностью. Она ничего не помнит о том, что произошло…

– И МЫ тоже не знаем, что произошло.

Амадейро кивнул.

– И она ничего не помнит о том, что говорила мне раньше.

– А она не притворяется?

– Я видел ее энцефалограмму. Резко отличается от прежних.

– Есть шанс, что она со временем вспомнит?

Амадейро горестно покачал головой.

– Кто знает? Но я сомневаюсь.

– Ну, это неважно. Мы можем принять ее сообщение за истину и будем знать, что Жискар может оказывать влияние на мозг. Это ключевое знание, и теперь оно наше. В сущности даже хорошо, что наша коллега-роботехник провалилась с этим делом. Если бы Василия получила контроль над этим роботом, вы тоже очень скоро оказались бы под ее контролем. И я также, если предположить, что она сочла бы меня достаточно ценным для контроля.

Амадейро кивнул.

– Полагаю, что она держала в уме что-то вроде этого. Хотя сейчас трудно сказать, что у нее на уме. Она как будто – внешне, по крайней мере – нисколько не пострадала, если не считать специфической потери памяти. Все остальное она, видимо, помнит, но кто знает, как все это повлияло на ее более глубокие мыслительные процессы и на ее знания и опыт как роботехника.

Этот Жискар мог бы сделать из такого опытного человека, как она, чрезвычайно опасный феномен.

– Вам не приходило в голову, доктор Амадейро, что поселенцы, возможно, правы в своем недоверии к роботам?

– Почти приходило, Мандамус.

Мандамус потер руки.

– Из вашего подавленного настроения я делаю вывод, что все это дело было обнаружено уже после того, как Жискар покинул Аврору.

– Прекрасный вывод. Поселенческий капитан взял на свой корабль солярианку и двух ее роботов и отправился к Земле.

– Что же нам теперь делать?

– Мне кажется, это еще не провал, – медленно произнес Амадейро. – Если мы выполним наш проект, мы победим, есть Жискар, или нет его. А выполнить его мы можем. Что бы там Жискар ни делал с эмоциями, читать мысли он не может. Он, вероятно, способен сказать, когда волна эмоций проходит через головной мозг, может отличить одну эмоцию от другой, заменить одну на другую, внушить сон или амнезию – что-нибудь беззубое вроде этого. Но острого – не может. Он не ухватит слова или идеи.

– Вы в этом уверены?

– Она могла не знать. В конце концов, она не сумела взять контроль над роботом, хотя была уверена в своих силах. Это не слишком доказывает точность ее понимания.

– Однако я верю ей в этом. Для чтения мыслей понадобилась бы такая сложная система позитронных связей, что совершенно невероятно, как ребенок мог включить ее в робота два столетия назад. Это невозможно даже при нынешнем состоянии науки, Мандамус. Вы, конечно, согласитесь с этим.

– Хотелось бы так думать. Значит, они едут на Землю.

– Уверен в этом.

– Зачем порядочной, воспитанной женщине ехать на Землю?

– У нее нет выбора, если Жискар влияет на нее.

– А зачем Жискару нужно, чтобы она ехала туда? Не узнал ли он о нашем проекте? Вы, кажется, думаете, что нет.

– Возможно, что он не знает. Его мотивы для поездки могут быть ничем иным, как желанием поставить себя и солярианку вне нашей досягаемости.

– Не думаю, чтобы он боялся нас, если сумел справиться с Василией.

– Дальнобойное оружие, – ледяным тоном сказал Амадейро, – может поразить его. Его способности, вероятно, имеют ограниченную дальность.

Они базируются только на электромагнитном поле и ни на чем больше, так что чем он дальше от нас, тем слабее его мощь. Но тогда он обнаружит, что из поля действия НАШЕГО оружия он не вышел.

Мандамус нахмурился. Он чувствовал себя явно неуверенно.

– У вас, похоже, некосмонитская привязанность к насилию, доктор Амадейро. Хотя в данном случае сила, я полагаю, может быть дозволена.

– В данном случае? Когда робот способен вредить людям? Я бы считал так. Мы найдем предлог для отправки корабля в преследование. Вряд ли стоит объяснять истинную причину.

– Нет, – подчеркнуто сказал Мандамус. – Представьте себе, сколько будет желающих иметь личный контроль над таким роботом.

– Чего мы не можем позволить. И это вторая причина, по которой я считаю, что уничтожение робота – наиболее безопасный и предпочтительный путь.

– Вы, вероятно, правы, – неохотно сказал Мандамус, – но я не думаю, что разумно рассчитывать только на это уничтожение. Я должен немедленно поехать на Землю. Выполнение проекта необходимо ускорить, даже если мы не поставили все точки над «i» и не перечеркнули все «t». Как только он будет выполнен – все. Никакой мысленаправляющий робот ни под чьим контролем не сможет переделать сделанное. А если он и сделает что-нибудь, это уже не будет иметь значения.

– Не говорите в единственном числе, я тоже поеду.

– Вы? Земля – ужасный мир. Я-то должен ехать, а вам зачем?

– Я тоже должен. Я не могу остаться здесь и ждать. Вы не ждали этого так долго, как ждал я, Мандамус. У вас нет старых счетов, как у меня.

73

Глэдис снова была в космосе и снова видела Аврору в форме шара. Диджи был занят чем-то, и во всем чувствовалась неопределенная, но всеобъемлющая атмосфера чрезвычайного положения, словно готовилось сражение, словно их преследовали.

Глэдис потрясла головой. Она могла мыслить ясно и чувствовала себя хорошо, но когда мысли ее возвращались к тому времени в Институте после ухода Амадейро, ее охватывало странное ощущение нереальности. Был провал во времени. Вот она сидит на кушетке, ей хочется спать, а в следующий момент в комнате оказалось четыре робота и женщина, которых раньше не было.

Значит, она спала, но не помнит этого. Какой-то провал в несуществование.

Теперь, оглядываясь назад, она вспомнила женщину. То была Василия Алиена, дочь Хэна Фастальфа, в чувствах которого ее заменила Глэдис. Глэдис ни разу не видела Василию воочию, только несколько раз на экране. Глэдис всегда думала о ней как о своем втором «я», далеком и враждебном. У них было неопределенное сходство во внешности, которое все всегда замечали, но сама Глэдис уверяла, что не видит его, и прямо противоположное отношение к Фастальфу.

Как только она оказалась на корабле и осталась одна со своими роботами, она задала неизбежный вопрос:

– Что Василия Алиена делала в комнате, и почему меня не разбудили, когда она пришла?

– Мадам Глэдис, – сказал Дэниел, – на ваш вопрос отвечу я, потому что другу Жискару, наверное, трудно говорить об этом.

– А почему ему трудно, Дэниел?

– Мадам Василия пришла с надеждой убедить Жискара войти в ее штат.

– Уйти от меня? – вскричала в негодовании Глэдис. Она не очень любила Жискара, но это не имело значения. Что ее – то ее. – И вы позволили мне спать и управлялись сами с этим делом?

– Мы чувствовали, мадам, что сон вам необходим. К тому же мадам Глэдис приказала нам оставить вас спать. И, наконец, по нашему мнению, Жискар ни в коем случае не должен был перейти к ней. По всем этим причинам мы и не будили вас.

Глэдис возмутилась.

– Надеюсь, что Жискар ни на минуту не подумал оставить меня. Это было бы невозможно и незаконно как по аврорским законам, так и по законам роботехники, что более важно. Стоило бы вернуться на Аврору и подать на Василию в суд.

– В данный момент это было бы нежелательно, миледи.

– Какие у нее основания взять Жискара? Было хоть одно?

– Когда она была маленькой, Жискар был приставлен к ней.

– Официально?

– Нет, мадам. Доктор Фастальф просто позволил ей пользоваться им.

– Тогда она не имеет никаких прав на Жискара.

– Мы указали ей на это, мадам. По-видимому, все дело в сентиментальной привязанности к нему мадам Василии.

Глэдис фыркнула.

– Она обходилась без Жискара еще до того, как я приехала на Аврору. Она прекрасно могла продолжать в том же духе и не делать незаконных попыток лишить меня моей собственности, – и беспокойно добавила: – Вы должны были меня разбудить!

– С мадам Василией было четыре робота, – сказал Дэниел. – Если бы вы проснулись и между вами начался шум, роботам трудно было разобраться, какие приказы правильные.

– Уж я нашла бы правильный приказ, можешь быть уверен.

– Не сомневаюсь, мадам, но и мадам Василия тоже могла бы, ведь она одна из умнейших роботехников в Галактике.

Глэдис переключила внимание на Жискара.

– А тебе нечего сказать?

– Только то, что все хорошо кончилось, мадам.

Глэдис задумчиво посмотрела в слабо светящиеся глаза робота, так сильно отличающиеся от человеческих глаз Дэниела, и ей подумалось, что тот инцидент был, вообще-то говоря, несущественным. Пустяки. Сейчас есть другое, над чем стоит подумать: они едут на Землю.

И она почему-то больше не думала о Василии.

74

– Я беспокоюсь, – сказал Жискар конфиденциальным шепотом, звуковые волны которого почти не колебали воздух.

Поселенческий корабль спокойно ушел с Авроры, и преследования вроде бы пока не было. Активность на борту была обычной, а поскольку все было автоматизировано, царило спокойствие и Глэдис спала нормально.

– Я беспокоюсь о Глэдис, друг Дэниел.

Дэниел достаточно хорошо знал характеристики позитронных цепей Жискара, так что не нуждался в объяснениях.

– Направить леди Глэдис было необходимо, друг Жискар. Если бы она стала расспрашивать дальше, ей могли бы стать ясны твои способности, и тогда исправление стало бы более опасным. Достаточно вреда, что уже сделан из-за того, что леди Василия узнала о них. Мы не знаем, с кем и со многими ли она поделилась этим знанием.

– И все-таки я не хотел делать это исправление. Если бы леди Глэдис хотела забыть, все было бы просто и без риска. Но она с силой и злобой желала знать о этом деле. Ей досадно, что она не сыграла в нем большой роли. Поэтому я вынужден был рвать связки солидной интенсивности.

– Это было необходимо, друг Жискар.

– Однако возможность причинения вреда в этом случае все-таки была. Если представить связующие силы в виде тонкого эластичного шнура – неудачная аналогия, но другой не придумаешь – тогда обычные торможения, с которыми я имею дело, так тонки, что исчезают при моем прикосновении. Но мощная связующая сила щелкает и отскакивает, когда рвется, и отскочивший конец может ударить по другим, совершенно не относящимся сюда связующим силам, ударить и захлестнуть, безмерно усилив их. В этом случае человеческие эмоции и отношения могут неожиданно измениться, и это почти наверняка приведет к вреду.

– У тебя впечатление, что ты повредил леди, друг Жискар?

– Думаю, что нет. Я был исключительно осторожен, я работал все то время, пока мы разговаривали. Спасибо, что ты позаботился принять на себя главный удар в разговоре и сумел не попасться между полуправдой и неправдой. Но, несмотря на всю свою осторожность, я пошел на риск, и меня удручало, что я сознательно рисковал. Это было так близко к нарушению Первого Закона, что требовало от меня исключительных усилий. Я уверен, что не был бы способен сделать это, если бы…

– Да, друг Жискар?

– Если бы ты не разъяснил мне свой взгляд на Нулевой Закон.

– Значит, ты принимаешь его?

– Нет, не могу. А ты можешь? Встав лицом к лицу с возможностью нанести вред индивидуальному человеческому существу или допустив, чтобы ему был причинен вред, можешь ли ты допустить этот вред во имя абстрактного человечества? Подумай!

– Не уверен, – сказал Дэниел дрожащим голосом, сделал паузу и продолжил с усилием: – Мог бы. Только лишь концепция подталкивает меня… и тебя. Она помогла тебе рискнуть внести исправления в мозг леди Глэдис.

– Да, это верно, – согласился Жискар, – и чем больше мы думаем о Нулевом Законе, тем больше он подталкивает нас. Интересно, может ли он сделать это в крайнем случае? Может ли он помочь нам пойти на риск, более широкий, чем мы обычно рискуем?

– И все-таки, я убежден в ценности Нулевого Закона, друг Жискар.

– Наверное, и я был бы убежден, если бы мог определить, что мы понимаем под «человечеством»?

Помолчав, Дэниел сказал:

– Разве ты не принял Нулевой Закон недавно, когда остановил роботов мадам Василии и стер из ее мозга знание о твоих умственных способностях?

– Нет, друг Дэниел, не совсем так. Я пытался принять его, но не по-настоящему.

– Однако твои действия…

– …были продиктованы комбинацией мотивов. Ты говорил мне о своей концепции Нулевого Закона, и она показалась мне имеющей некоторую ценность, но не достаточную, чтобы зачеркнуть Первый Закон или даже зачеркнуть сильное использование Второго Закона в приказах мадам Василии. Затем, когда ты обратил мое внимание на приложение Нулевого Закона к психоистории, я почувствовал, что сила позитронной мотивации становится выше, но все-таки не настолько высокой, чтобы перешагнуть через Первый Закон или даже сильный Второй.

– Но ты свалил мадам Василию, – прошептал Дэниел.

– Когда она приказала роботам демонтировать тебя, друг Дэниел, и показала явные эмоции удовольствия, беспокойство о тебе, добавленное к тому, что уже сделала концепция Нулевого Закона, вытеснило Второй Закон и стало соперничать с Первым. Комбинации Нулевого Закона, психоистории, моей преданности леди Глэдис и твоей беды продиктовало мне действия.

– Моя беда вряд ли могла воздействовать на тебя, друг Жискар. Я всего лишь робот. Она могла бы повлиять на мои собственные действия по Третьему Закону, но не на твои. Ты без колебаний уничтожил надзирательницу на Солярии и мог бы наблюдать за моим уничтожением без каких-либо действий с твоей стороны.

– Да, друг Дэниел, и обычно так бы и было. Однако твое упоминание о Нулевом Законе уменьшило интенсивность Первого Закона до ненормально низкой цены. Необходимость спасти тебя была достаточной, чтобы отринуть все остатки Первого Закона, и я… действовал соответственно.

– Нет, друг Жискар. Перспектива вреда для робота вовсе не могла волновать тебя. Она ни в коем случае не могла бы способствовать нарушению Первого Закона, разве что ослабить его действие.

– Как ни странно, друг Дэниел, но я не знаю, как это получилось. Может, потому, что, как я заметил, твоя манера мыслить все больше и больше напоминает человеческую, но… в тот момент, когда роботы направились к тебе, а леди Василия излучала дикую радость, мои позитронные связи реформировались аномальным образом. В этот момент я думал о тебе как о человеке и действовал соответственно.

– Это было неправильно.

– Я знаю. И все-таки… и все-таки если бы это случилось снова, я уверен, что появилось бы снова то же аномальное изменение.

– Очень странно, – сказал Дэниел, – но слушая тебя, я чувствую, что ты поступил правильно. Случись обратная ситуация, я почти уверен, убежден, что тоже… тоже думал бы о тебе как о человеке.

Дэниел медленно и нерешительно протянул руку. Жискар неуверенно посмотрел на нее и так же медленно протянул свою. Их пальцы встретились… и мало-помалу роботы пожали друг другу руки, как настоящие друзья, какими они и называли один другого.

75

Глэдис огляделась, скрывая любопытство. Она впервые была в каюте Диджи Каюта была заметно роскошнее, чем новая, предназначенная для нее. Экран был более тщательной отделки, была тут сложная система ламп и контактов, которая, как подумала Глэдис, служила Диджи для связи со всем кораблем.

– Я почти не видела вас после отъезда с Авроры, Диджи, – сказала она.

– Польщен, что вы заметили это, – ухмыльнулся Диджи. – Сказать по-правде, Глэдис, я это тоже заметил. Вы выпадаете из целиком мужской команды.

– Не слишком лестная причина, чтобы скучать по мне. Дэниел и Жискар тоже выпадают. Вы и по ним соскучились?

Диджи оглянулся.

– Я так мало скучаю по ним, что только сейчас заметил их отсутствие. Где они?

– В моей каюте. По-моему, глупо таскать их с собой в ограниченном пространстве корабля. Они, похоже, даже рады были предоставить меня самой себе, и это удивило меня. Впрочем, нет, если подумать. Ведь я довольно резко приказала им остаться.

– Не странно ли? Аврорцы никогда не ходят без своих роботов. Я уже это усвоил.

– Ну и что же? Когда я впервые приехала на Аврору, я училась переносить реальное присутствие людей, поскольку солярианское воспитание не подготовило меня к этому. Научиться быть временами без своих роботов, когда я среди поселенцев, будет, вероятно, менее трудно.

– Прекрасно. Признаться, я предпочитаю быть с вами без устремленных на меня блестящих глаз Жискара и еще больше – без вечной улыбки Дэниела.

– Он вовсе не улыбается.

– А мне кажется, что у него чуть заметная, весьма неопределенно-распутная улыбка.

– Вы спятили. Это совершенно чуждо Дэниелу.

– Вы не приглядывались к нему, как я. Его присутствие сдерживает и заставляет меня вести себя как полагается.

– Что ж, надеюсь, что это так.

– Вам нет необходимости надеяться так подчеркнуто. Но это пустяки. Извините меня, что я мало виделся с вами после отъезда с Авроры.

– Вряд ли стоит извиняться.

– Думаю, что стоит, раз вы заговорили об этом. Но позвольте мне объяснить. Мы были настороже. Были уверены, что нас станут преследовать аврорские корабли.

– Я бы подумала, что они рады избавиться от поселенцев.

– Конечно, но вы-то не поселенка, и они могли не хотеть выпустить вас. Они так старались вытащить вас с Бейли-мира.

– Они и вытащили. Я доложила им обо всем.

– И ничего больше они от вас не хотели?

– Нет, – она нахмурилась, пытаясь вспомнить что-то, вдруг кольнувшее ее память, но так и не вспомнила: – Нет.

– Не очень понятно, что они не делали попыток задержать вас ни на Авроре, ни когда мы готовились оставить орбиту. Мне как-то не верилось, но скоро мы сделаем Прыжок, и после него никаких неприятностей не должно быть.

– А почему у вас чисто мужской экипаж? На аврорских кораблях смешанные команды.

– На поселенческих тоже. На обычных. А это торговое судно.

– Какая разница?

– Торговля связана с опасностью. Жизнь грубая, готовая ко всему. Женщины на борту создавали бы проблемы.

– Вздор! Какие проблемы создаю я?

– Не будем спорить. Такова традиция. Мужчины не возражают.

– Откуда вы знаете? Вы пробовали иметь смешанный экипаж?

– Нет. Но с другой стороны, нет вереницы женщин, умоляющих принять их на мой корабль.

– Но я здесь. И рада этому.

– К вам отношение особое. И кабы не ваши заслуги на Солярии, здесь было бы много неприятностей. Фактически они и были. Ну, ладно, это неважно. Ровно через две минуты мы делаем Прыжок. Вы никогда не были на Земле, Глэдис?

– Нет, конечно.

– И не видели Солнца – не солнца вообще, а Солнца?

– Нет. Впрочем, видела в исторических фильмах, но, думаю, в них показывали не настоящее Солнце.

– Уверен, что не настоящее. Если вы не против, приглушим свет в каюте.

Освещение погасло, и Глэдис увидела на обзорном экране звезды, более яркие и чаще разбросанные, чем в небе Авроры.

– Мы по ту сторону планетарного плана, – сказал Диджи. – Хорошо. Чуточку рисковали: мы должны были быть дальше от аврорской звезды перед Прыжком, но слегка поспешили. Вот Солнце.

– Вы имеете в виду ту яркую звезду?

– Да. Что вы о ней думаете?

Глэдис хотелось сказать: «Ну, звезда, как звезда», но она сказала:

– Очень впечатляющая.

– Не просто впечатляющая, – сказал Диджи. – В Галактике нет ни одного поселенца, который бы не считал ее своей. Излучение звезд, освещающих наши родные планеты, как бы взято взаймы, арендовано для пользования, но только. А здесь – настоящее излучение, давшее нам жизнь. Эта звезда и планета Земля, вращающаяся вокруг нее, объединяет нас всех. А вы, космониты, забыли Солнце, поэтому вы далеки друг от друга и долго не просуществуете.

– Места хватит для всех, капитан, – мягко сказала Глэдис.

– Да, конечно. Но я не стал бы делать ничего такого, что усилит нежизнеспособность космонитов. Я просто уверен, что так будет, но этого могло бы и не случиться, если бы космониты отказались от своей раздражающей уверенности в своем превосходстве, от своих роботов и от самопогружения в долгую жизнь.

– Значит, вот как вы смотрите на меня, Диджи?

– У вас были свои моменты. Вы усовершенствовались.

– Благодарю, – сказала она с явной иронией. – Вам, конечно, трудно поверить, но у поселенцев тоже хватает высокомерия. Но вы лично также усовершенствовались, так что я возвращаю вам ваш комплимент.

Диджи засмеялся.

– Все то, что я с удовольствием дал вам, а вы мне любезно вернули, связано с концом враждебности к долгой жизни.

– Вряд ли.

Глэдис тоже засмеялась и удивилась, что его рука легла на ее руку. И еще удивительней было то, что она не отдернула своей руки.

76

– Я чувствую себя неловко, друг Жискар, – сказал Дэниел, – что леди Глэдис не под нашим непосредственным наблюдением.

– На борту этого корабля это не обязательно, друг Дэниел. Я не определяю опасных эмоций, и в данный момент с ней капитан. Кроме того, ей полезно чувствовать себя хорошо без нас, по крайней мере на то время, пока мы будем на Земле. Возможно, нам с тобой придется провести неожиданную акцию; когда ее присутствие и безопасность явятся осложняющим фактором.

– Значит, это ты устроил сейчас ее отделение от нас?

– Чуть-чуть. Как ни странно, я обнаружил в ней сильную тенденцию подражать поселенческому образу жизни в этом отношении. Она подавляла стремление к независимости главным образом из ощущения, что этим нарушает обычаи космонитов. Эти ощущения и эмоции нелегко интерпретировать, потому что я никогда еще не сталкивался с ними у космонитов. Так что я просто ослабил торможение легчайшим прикосновением.

– А она не захочет вообще отказаться от наших услуг? Это очень огорчило бы меня.

– Этого не должно быть. Если она решит, что будет счастлива, живя без роботов, тогда и мы захотим для нее того же. Но я уверен, что мы будем полезны ей. Этот корабль – маленькое и специализированное обиталище, где нет большой опасности. Кроме того, она чувствует себя в безопасности в присутствии капитана, и это уменьшает ее нужду в нас. На Земле мы ей понадобимся, хотя и не так полно, как на Авроре. Как я уже говорил, на Земле мы, возможно, будем нуждаться в большей гибкости.

– Значит, ты догадываешься о природе кризиса, стоящего перед Землей? Ты знаешь, что мы будем делать?

– Нет, друг Дэниел. Не знаю. Это у тебя есть дар понимания. Ты видишь что-нибудь?

Дэниел некоторое время молчал.

– У меня есть кое-какие мысли.

– Какие же?

– Помнишь, в Институте Роботехники, перед тем как леди Василия вошла в комнату, где спала леди Глэдис, ты говорил мне, что у Амадейро было два интенсивных всплеска тревоги. Первый – при упоминании о ядерном усилителе, а второй – при заявлении леди Глэдис, что она поедет на Землю. Мне показалось, что они имеют между собой связь. Я почувствовал, что кризис включает в себя использование ядерного усилителя на Земле и что есть время остановить это дело. И доктор Амадейро боится, как бы мы действительно не остановили, если поедем на Землю.

– Твой мозг говорит мне, что ты не удовлетворен этой мыслью. Почему, друг Дэниел?

– Атомный усилитель ускоряет процессы распада, которые уже в действии, с помощью потока V-частиц. Вот я и думаю, что доктор Амадейро хочет воспользоваться одним или несколькими атомными усилителями, чтобы взорвать реакторы, снабжающие Землю энергией. Атомные взрывы должны вызвать разрушения – жаром и механической силой, хотя пыль и радиоактивные продукты, вероятно, выбросятся в атмосферу.

Если это и не нанесет Земле смертельного ущерба, уничтожение энергетических ресурсов Земли наверняка приведет к долговременному коллапсу земной цивилизации.

– Это страшная мысль, – мрачно сказал Жискар, – и она, похоже, является почти определенным ответом на вопрос о природе кризиса. Но почему ты не удовлетворен?

– Мне разрешили пользоваться корабельным компьютером, чтобы получить информацию о планете Земля. Как и полагается компьютеру поселенческого корабля, он богат такой информацией. Похоже, что Земля – единственный человеческий мир, который не пользуется ядерными реакторами как массовыми источниками энергии. Там пользуются почти исключительно прямой солнечной энергией, и все ее станции находятся на геостационарной орбите. С атомным усилителем тут нечего делать, разве что уничтожить мелочь – космические корабли, случайные постройки. Конечно, убыток ощутимый, но он не угрожает существованию Земли.

– А не может быть, друг Дэниел, что доктор Амадейро имеет какой-то прибор, который способен разрушить генераторы солнечной энергии?

– Если так, то почему он реагировал на упоминание о ядерном усилителе? Против генераторов солнечной энергии усилитель бесполезен.

Жискар медленно кивнул.

– Это хороший пункт. И еще один: если доктор Амадейро испугался нашей поездки на Землю, почему он не постарался остановить нас, пока мы еще были на Авроре? А если слишком поздно узнал о нашем отлете, почему не послал корабль перехватить нас до того, как мы сделали Прыжок? Может, мы на совершенно неправильном пути и таким образом сделали ложный шаг…

Интенсивная трель прерывистых звонков пронеслась по кораблю, и Дэниел сказал:

– Мы благополучно сделали Прыжок. Я чувствовал его несколько минут назад. Но мы еще не достигли Земли, и перехват, о котором ты говорил, еще может произойти, так что мы, вероятно, сделали шаг отнюдь не ложный.

77

Диджи не мог не восхищаться. Когда аврорцы перешли к действиям, они показали технологическую полировку. Это был, без сомнения, новейший корабль, из чего сразу становилось ясным, что, какую бы цель Аврора не преследовала, она была близка ее сердцу.

И этот корабль установил присутствие корабля Диджи через пятнадцать минут после того, как тот появился в нормальном пространстве, причем с большого расстояния.

Аврорский корабль использовал короткофокусную гиперволновую систему. Голова говорящего была отчетливо видна в центральном пятне, а все остальное было в сером тумане.

Если говорящий отодвигал голову на дециметр от центра, она тоже уходила в туман. Звуковой фокус тоже был ограничен. Ясно было, что тратился только минимум энергии корабля (который Диджи уже назвал вражеским), чтобы не показать ничего более.

Корабль Диджи тоже имел короткофокусную гиперволну, но ей явно не хватало аврорской отделки и галантности. Правда, его корабль был далеко не лучшим из поселенческих судов, но в любом случае, космониты были далеко впереди в технологии.

Голова аврорца была в фокусе и выглядела настолько реальной, что казалась отрубленной, и Диджи не удивился бы, увидев кровь. Однако, приглядевшись, можно было заметить в сером тумане сначала шею, а затем бесспорно отлично сшитую униформу.

Голова с пунктуальной вежливостью отрекомендовалась Лизиформом, командиром аврорского корабля «Вереалис». Диджи, в свою очередь назвал себя, выставив подбородок, чтобы его борода была в фокусе. Он считал, что она придает ему свирепый вид, могущий запугать безбородого космонита.

Диджи принял традиционно неофициальный вид, и это также раздражало космонитского офицера, как и традиционная надменность последнего раздражала поселенца. Диджи спросил:

– Какая у вас причина окликнуть меня, командир Лизиформ?

Аврорский офицер преувеличил акцент, видимо считая его таким же устрашающим, как Диджи считал свою бороду. Диджи почувствовал сильное напряжение, стараясь понять его речь.

– Мы полагаем, – сказал Лизиформ, – что на борту вашего корабля аврорская гражданка по имени Глэдис Солярия. Это правильно, капитан Бейли?

– Мадам Глэдис на борту этого корабля, командир.

– Благодарю, капитан. С ней, как мне говорили, два робота аврорского происхождения – Р. Дэниел Оливо и Р. Жискар Ривентлов. Это правильно?

– Правильно.

– В таком случае я должен информировать вас, что Р. Жискар Ривентлов в настоящее время опасен. Незадолго до того, как ваш корабль покинул Аврору, вышеуказанный робот Жискар нанес тяжелый вред аврорской гражданке вопреки Трем Законам. Следовательно, робот должен быть демонтирован и исправлен.

– Вы советуете, командир Лизиформ, чтобы мы на нашем корабле демонтировали робота?

– Нет, сэр, этого не должно быть. Ваши люди не имеют опыта работы с роботами и не смогут правильно демонтировать его, и тогда его нельзя будет исправить.

– Тогда мы можем просто уничтожь его.

– Он слишком ценен для этого. Капитан Бейли, робот аврорский, и Аврора отвечает за него. Мы не желаем быть причиной ущерба людям на вашем корабле и на планете Земля, если вы там высадитесь. Поэтому мы просим выдать его нам.

– Командир, – сказал Диджи, – я ценю ваше беспокойство. Но робот – законная собственность леди Глэдис, которая с нами. Вполне возможно, что она не согласится расстаться со своим роботом, а я, хоть и не хочу учить вас аврорским законам, уверен, что отнять его у нее насильно – незаконно. Хотя мой экипаж и я не считаем себя связанными аврорскими законами, мы тем не менее не должны добровольно помогать вам в том, что ваше правительство может счесть незаконным действием.

В голосе командира показался намек на нетерпение.

– О незаконности нет и речи, капитан. Опасные для жизни неисправности в работе робота вытесняют обычные права владельца. Тем не менее, если вы так ставите вопрос, мой корабль готов принять леди Глэдис с обоими ее роботами. В этом случае Глэдис Солярия не будет отделена от своей собственности до ее прибытия на Аврору, а там закон примет правильный курс.

– Но может статься, командир, что леди Глэдис не захочет покидать мой корабль и расставаться со своей собственностью.

– У вас нет выбора, капитан. Я законно назначен своим правительством требовать ее, и она как аврорская гражданка должна повиноваться.

– Но я не связан законами выдавать что бы то ни было со своего корабля по требованию иноземной власти. Что, если я пренебрегу вашим требованием?

– В таком случае, капитан, я буду рассматривать это как недружественный акт. Я могу указать, что мы находимся в сфере планетной системы, частью которой является Земля. Вы не колебались учить меня аврорским законам, так что извините, если я укажу вам, что ваш народ не считает возможным затевать враждебные действия в пространстве этой планетной системы.

– Это я знаю, командир, и не желаю ни враждебности, ни недружественных действий.

Но я еду на Землю по важному делу. Я теряю время на разговор и потеряю еще больше, если пойду к вам или буду ждать, пока вы подойдете ко мне, чтобы провести физическую передачу леди Глэдис и ее роботов. Я предпочел бы продолжить свой путь к Земле и официально принять на себя всю ответственность за робота Жискара и его поведение до того времени, когда леди Глэдис и ее роботы вернутся на Аврору.

– Могу посоветовать вам, капитан, посадить женщину и роботов в спасательную шлюпку и отправить к нам с членом вашей команды в качестве пилота.

Как только женщина и роботы будут выданы, мы сами эскортируем шлюпку в непосредственное окружение Земли и соответствующим образом вознаградим вас за потерю времени и беспокойство. Торговец не должен возражать против этого.

– Я и не возражаю, командир, – сказал, улыбаясь, Диджи – Но член команды, посланный, как пилот, может оказаться в большой опасности, поскольку будет один на один со страшным роботом.

– Капитан, если хозяйка робота твердо держит его под контролем, ваш член команды не будет в большей опасности в шлюпке, чем на корабле. И мы компенсируем ему риск.

– Но если робот полностью под контролем хозяйки, то ясно, что он не будет опасен, если останется с нами.

Командир нахмурился.

– Капитан, не собирайтесь шутить шутки со мной. Вы слышали мое требование, и я хотел бы, чтобы вы немедленно удовлетворили его.

– Надеюсь, я могу посоветоваться с леди Глэдис?

– Да, если вы сделаете это безотлагательно. Прошу вас объяснить ей точно, в чем дело.

Если же вы попытаетесь двинуться к Земле, я буду считать это недружественным жестом и приму соответствующие действия. Поскольку, как вы заявили, ваше путешествие к Земле имеет важное значение, я советую вам немедленно поговорить с Глэдис Солярией и сразу же принять решение сотрудничать с нами. В этом случае вас не задержат надолго.

– Сделаю, что могу, – сказал Диджи с каменным лицом и отошел от экрана.

78

– Ну? – серьезно спросил Диджи.

Глэдис, казалось, была в отчаянии. Она машинально взглянула на Дэниела и Жискара, но они стояли молча и неподвижно.

– Я не хочу возвращаться на Аврору, Диджи, – сказала она. – Вряд ли они хотят уничтожить Жискара: он в полном рабочем порядке, уверяю вас… Это просто уловка. Они по каким-то причинам хотят вернуть меня. Я полагаю, что нет возможности их остановить?

– Это аврорский военный корабль, – сказал Диджи, – и большой. А наш – всего лишь торговое судно. Мы можем поставить энергетические щиты, и одним ударом нас не уничтожишь, но постепенно нас ослабят – в сущности, довольно скоро – и тогда уничтожат.

– А вы не можете каким-нибудь способом поразить их?

– С моим-то вооружением? К сожалению, Глэдис, их щиты отразят все, что я могу кинуть на них, пока не буду иметь возможность тратить энергию. Кроме того…

– Да?

– Видите ли, они зажали меня в угол. Я ведь думал, что они попытаются перехватить нас до Прыжка, но они знали место моего назначения, прибыли сюда первыми и ждали меня. Мы внутри Солнечной Системы, Земля является ее частью. Даже если бы я захотел, команда не станет мне подчиняться.

– Почему?

– Можете называть это предрассудком. Солнечная Система – священное место, если желаете мелодраматического выражения. Мы не можем осквернять его сражением.

– Могу я принять участие в дискуссии, сэр? – неожиданно спросил Жискар.

Диджи хмуро взглянул на Глэдис, она сказала:

– Пожалуйста, позвольте ему. Эти роботы чрезвычайно умны. Я знаю, вам трудно этому поверить, но…

– Я выслушаю. Но на меня это не повлияет.

– Сэр, – сказал Жискар, – я уверен, что они добиваются именно меня. Я не могу позволить себе стать причиной вреда для людей. Если вы не можете защищаться сами и уверены, что погибнете в конфликте с тем кораблем, у вас нет иного выбора, кроме как выдать меня. Я уверен, что если вы предложите им меня, у них не будет возражений, чтобы вы оставили здесь леди Глэдис и друга Дэниела. Это единственное решение.

– Нет! – яростно сказала Глэдис. – Ты мой, и я не выдам тебя. Я поеду с тобой, если капитан решит, что ты должен ехать, и присмотрю, чтобы они в самом деле не вздумали уничтожить тебя.

– Могу я тоже сказать? – спросил Дэниел.

Диджи развел руками в комическом отчаянии.

– Пожалуйста. Все хотят говорить.

– Если вы решите выдать Жискара, вы должны понимать последствия. По-моему, Жискар думает, что на аврорском корабле ему не повредят. Но я не уверен, что так будет. Я считаю, что аврорцы всерьез думают, что он опасен и, вполне возможно, получили инструкции уничтожить спасательную шлюпку, когда она будет приближаться вместе с теми, кто будет на ее борту.

– Зачем им это делать? – спросил Диджи.

– Аврорцы никогда не сталкивались и даже не представляют себе, что они назвали бы опасным роботом. Они не захотят взять такого на борт корабля. Я бы посоветовал вам, капитан, отступить. Почему бы не сделать еще один Прыжок прочь от Земли? Мы не так близки к планетной массе, чтобы это помешало.

– Отступить? Вы хотите сказать – бежать? Я не могу.

– Ну, тогда отдайте нас, – сказала Глэдис с видом безнадежной покорности судьбе.

– Я не выдам вас, – яростно сказал Диджи. – И бежать не могу. И не могу драться.

– Тогда что же остается? – спросила Глэдис.

– Четвертая альтернатива, – сказал Диджи. – Глэдис, прошу вас оставаться здесь с вашими роботами, пока я не вернусь.

79

Диджи просмотрел информационные данные. В течение разговора было достаточно времени, чтобы определить точное местоположение аврорского корабля. Он был чуть дальше от Солнца, чем корабль Диджи, и это было хорошо. Сделать Прыжок к Солнцу при таком расстоянии от него было, конечно, рискованно. Прыжок в сторону в сравнении с этим был сущим пустяком. Была возможность несчастного случая при отклонении, но такое всегда возможно.

Он заверил команду, что не будет ни одного выстрела (это было плохо в любом случае). У них была сильная вера в то, что земное пространство защищает их, пока они не профанируют его покой насилием. Это был чистый мистицизм, который Диджи мог бы презрительно высмеять, если бы сам не разделял это убеждение.

Он снова вошел в фокус. Он заставил себя ждать, но сигнала с той стороны не было. Аврорцы показывали примерное терпение.

– Говорит капитан Бейли. Я хочу поговорить с командиром Лизиформом.

– Командир Лизиформ слушает. Могу я получить ваш ответ?

– Мы выдадим женщину и двух роботов.

– Прекрасно! Мудрое решение.

– И мы выдадим их как можно скорее.

– Тоже мудрое решение.

– Спасибо, – Диджи дал сигнал, и корабль сделал Прыжок.

Он произошел мгновенно – как начался, так и кончился или, во всяком случае, пропуск во времени не почувствовался.

– Новое положение аврорского корабля установлено, капитан, – доложил пилот.

– Хорошо, – ответил Диджи. – Ты знаешь, что делаешь.

Корабль вышел из Прыжка на высокой скорости относительно аврорского судна, а корректировка курса не составила труда, как и надеялись. Затем ускорение.

Диджи снова вошел в фокус.

– Командир, мы приближаемся к нашему способу выдачи. Можете стрелять, если хотите, но наши щиты подняты, и прежде чем вы их разобьете, мы подойдем к вам, чтобы сделать передачу.

– Вы высылаете шлюпку? – командир вышел из фокуса, но вскоре вернулся с искаженным лицом. – В чем дело? Ваш корабль идет на столкновение?

– Похоже, что да, сэр, – сказал Диджи. – Это наиболее быстрый путь для передачи.

– Но вы уничтожите свой корабль.

– И ваш тоже. Ваш корабль примерно в пятьдесят раз дороже моего, если не больше. Жалкий обмен для Авроры.

– Вы ввязываетесь в бой в земном пространстве, капитан. Ваши обычаи не позволяют этого.

– Ах, вы знаете наши обычаи и пользуетесь ими. Но я не воюю. Я не выстрелил ни одним эргом энергии и не выстрелю. Я просто следую по своей траектории. Получилось так, что она совпадает с положением вашего корабля, но я уверен, что вы отойдете до момента пересечения. Из этого ясно, что я не замышляю насилие.

– Стоп. Давайте обсудим это.

– Мне надоели обсуждения, командир. Может, мы должны разговаривать вечно? Если вы не отойдете, я потеряю, вероятно, четыре десятилетия с хвостиком. А сколько потеряете вы?

С аврорского корабля ударил пробный луч выстрела, как бы для проверки, подняты ли щиты на корабле Диджи. Они были подняты.

Щиты защищали корабль от электромагнитного излучения и субатомных частиц и даже мелких метеоров. Но они не действовали против больших кинетических энергий, таких, как энергия целого корабля на его сверхметеоритной скорости.

Даже с опасными массами, если они не управляемы, как, например, метеориты, можно было справиться: корабельный компьютер автоматически отводил корабль в сторону с пути метеорита, которому не могли бы противостоять щиты. Но это не могло сработать против корабля, который повернет туда же, куда и его мишень. А поселенческий корабль был вдвое меньше и, следовательно, более маневренным.

Так что для аврорского корабля был только один способ избежать разрушения.

Диджи следил за большим кораблем по большому экрану и думал, знает ли Глэдис в своей каюте о том, что происходит. Она должна была почувствовать ускорение, несмотря на противоперегрузочные устройства в ее каюте.

Затем аврорский корабль просто исчез из виду, сделав Прыжок в сторону, и Диджи с огорчением заметил, что он задержал дыхание и сердце его колотится. Неужели он не верил в защитное влияние Земли или в собственный диагноз ситуации?

И Диджи сказал, заставив свой голос звучать холодно и со стальной решимостью:

– Хорошо сделано, ребята. Курс к Земле.

XVI. Город

80

– Вы серьезно, Диджи? – спросила Глэдис. – Вы в самом деле намеревались столкнуться с тем кораблем?

– Отнюдь, – равнодушно сказал Диджи, – я на это не рассчитывал. Я просто надул их, зная, что они отступят. Эти космониты не станут рисковать своей замечательной долгой жизнью, если легко могут избежать этого.

– Эти космониты!? Это трусость?

– Я все время забываю, что вы космонитка, Глэдис.

– Забываете и, кажется, считаете, что это комплимент мне. А если бы они оказались так же глупы, как вы, и проявили бы то же детское упрямство, которое вы считаете храбростью, оставшись на месте. Что бы вы сделали?

– Ударил бы, – пробормотал Диджи.

– И все мы погибли бы.

– Транзакция была в нашу пользу, Глэдис. Паршивое старое торговое судно с Поселенческого Мира – и новенький современный корабль Внешнего Мира.

Диджи откинулся в кресле и заложил руки за голову. Как удивительно уютно чувствовал он себя, когда все кончилось.

– Однажды я видел исторический фильм, там в конце войны аэроплан, груженный взрывчаткой, намеренно врезался в морское судно, чтобы потопить его. Конечно, пилот расстался с жизнью.

– Это выдумка, – сказала Глэдис. – Не думаете же вы, что цивилизованные люди сделали бы такую вещь в реальном мире?

– А почему нет? Если причина достаточно уважительная.

– Значит, вы чувствовали, что нырнули к славной смерти? Экзальтация? И потащили всю свою команду к той же смерти?

– Команда знала об этом. Мы не могли сделать ничего другого. Земля следила за нами.

– Люди на Земле ничего не знают.

– Я имею в виду – метафорически. Мы в земном пространстве. Мы не могли поступить бесчестно.

– Ох, какой вздор! Вы рискнули также и моей жизнью.

Диджи смотрел на свою обувь.

– Хотите услышать нечто дикое? Это единственное, что тревожило меня.

– Что я должна умереть?

– Не совсем так. Что я потеряю вас. Когда этот корабль приказал мне выдать вас, я знал, что не сделаю этого даже по вашей просьбе. Я лучше протараню их, но вас они не получат. И пока я следил, как их корабль растягивается по экрану, я думал: «Если они не уйдут отсюда, я так и так потеряю вас». Я ЗНАЛ, что они уйдут, но все-таки думал…

Глэдис нахмурилась.

– Я не понимаю вас. Моя смерть вас не огорчала, но вы тревожились, что потеряете меня. Одно с другим не вяжется.

– Знаю. И не говорю, что это рационально. Я думал о том, как вы бросились на надзирательницу, чтобы спасти меня, хотя знали, что она может одним ударом убить вас. Я думал о том, как вы стояли перед толпой на Бейли-мире и победили ее, хотя раньше не видывали толпы. Я даже думал, как вы совсем молодой женщиной приехали на Аврору и научились жить по-новому. И мне казалось, что я не думал о смерти: я думал только о том, что теряю вас. Вы правы, это, конечно, бессмысленно.

– Вы забыли о моем возрасте? Я была почти такая же, как сейчас, когда вы родились. Кроме того, у меня искусственный бедренный сустав. Большой палец на левой руке, – она повертела им, – протезный. Все зубы керамические, имплантированные. А вы говорите мне так, словно охвачены страстью. К чему? К кому? Подумайте, Диджи! Посмотрите на меня, какая я!

Диджи выпрямился и погладил бороду.

– Ладно. Пусть я говорю глупо, но намерен продолжать в том же духе. Я знаю ваш возраст, знаю, что вы переживете меня и будете тогда немногим старше, чем сейчас и, значит, вы моложе меня. Да мне наплевать, если вы старше. Я только хотел бы, чтобы вы остались со мной, куда бы я ни пошел, до конца моей жизни.

Глэдис хотела что-то сказать, но Диджи поспешно перебил ее:

– Или если это вам больше подходит, чтобы я остался с вами, куда бы вы ни пошли, до конца моей жизни. Если это вас устроит.

– Я – космонитка. Вы – поселенец.

– Кого это беспокоит, Глэдис? Вас?

– Я имею ввиду – детей не будет. У меня уже были.

– А мне какая разница? И так нет опасности, что род Бейли умрет.

– У меня есть своя задача. Я намерена нести мир в Галактику.

– Я помогу вам.

– А ваша торговля? Вы отказываетесь от возможности разбогатеть?

– Мы кое-что сделаем вместе. Как раз столько, чтобы мой экипаж был доволен и помогал бы мне поддерживать вас в вашей задаче миротворчества.

– Жизнь покажется вам скучной, Диджи.

– Разве? Мне кажется, что с вами она будет излишне волнующей.

– И вы, вероятно, будете настаивать, чтобы я отказалась от своих роботов?

Диджи был потрясен.

– Так вот почему вы пытались говорить со мной без них? Я не обижусь, если вы оставите двоих – даже Дэниела с его распутной улыбочкой… Но если мы будем жить среди поселенцев…

– Тогда, я думаю, мне придется набраться храбрости и поступить так…

– она засмеялась, Диджи тоже.

Он протянул руки, она вложила в них свои.

– Вы – сумасшедший, и я тоже, – сказала она. – Но все было так странно с того вечера, когда я смотрела на небо Авроры и хотела найти солнце Солярии, что, я полагаю, уже было безумием.

– Ничего, я не подозреваю, чтобы вы были такой безумной… – он засмеялся. – Нет, я подожду. Я сначала сбрею бороду, а потом уже поцелую вас. Меньше опасность инфекции.

– Нет, не надо! Мне интересно, какое ощущение она дает.

И она быстро узнала это.

81

Командир Лизиформ ходил взад и вперед по своей каюте.

– Не было смысла губить корабль, – говорил он. – Никакого смысла.

Его политический советник спокойно сидел на стуле и водил глазами за мечущимся туда-сюда собеседником.

– Да, конечно, – согласился он.

– Варварам что терять? Им в любом случае остается жить несколько десятилетий. Для них жизнь ничего не значит.

– Да, конечно.

– Но все-таки я в жизни не видел, чтобы поселенец сделал такое. Может, это новая фанатичная тактика, и у нас нет защиты от нее. Что, если они пошлют против нас управляемые корабли, но без людей на борту?

– Мы можем целиком роботизировать наши корабли.

– Это не поможет. Мы не можем позволить себе терять корабли. Нам нужно иметь щитовой нож. Нечто такое, что пройдет сквозь щит.

– Тогда и они сделают такое же, и нам придется изобретать ножеупорный щит, и им тоже, и так оно и пойдет на высшем уровне.

– Нам нужно нечто совершенно новое.

– Ну, – сказал советник, – может что-то и подвернется. Но ведь главным в вашей миссии была не солярианка с ее роботами, верно? Было бы неплохо, если бы нам удалось снять их с поселенческого корабля, но это дело второстепенное, не так ли?

– Все равно Совету это не понравится.

– Это уж МОЯ работа – позаботиться насчет этого. Главное, что Амадейро и Мандамус ушли с корабля и теперь на пути к Земле в скоростном челноке.

– Это верно.

– А вы не только отвлекли поселенческий корабль, но и задержали его. Это значит, что Амадейро и Мандамус покинули корабль незамеченными и будут на Земле раньше варварского капитана.

– Полагаю, что да. Но что из того?

– Сам хотел бы знать. Если бы только Мандамус, я бы и внимания не обратил. Невелика персона. Но Амадейро? Бросить политическую борьбу дома в трудное время и ехать на Землю? Здесь должно быть что-то исключительно важное.

– Но что? – командиру, видимо, было страшно досадно, что он так близко, почти фатально впутался в дело, которого совершенно не понимает.

– Понятия не имею.

– Вы не думаете, что могут быть тайные переговоры на высшем уровне о какой-нибудь модификации мирного заселения, о котором говорил Фастальф?

Советник улыбнулся.

– Мирное заселение? Если вы так думаете, то значит не знаете нашего доктора Амадейро. Он не поедет на Землю, чтобы заменить пару пунктов в мирном соглашении. Его идеал – Галактика без поселенцев, и если он поехал на Землю… Ну, могу только сказать, что не хотел бы в это время оказаться в шкуре поселенческих варваров.

82

– Я уверен, друг Жискар, – сказал Дэниел, – что мадам Глэдис неплохо без нас. Ты можешь чувствовать это на расстоянии?

– Я определяю ее мозг слабо, но безошибочно. Она с капитаном, заметно перевозбуждение и радость.

– Великолепно, друг Жискар.

– Для меня не так уж великолепно. Я в состоянии некоторого расстройства и сильного напряжения.

– Мне больно это слышать. Могу я спросить о причине?

– Мы были здесь, когда капитан договаривался с аврорским кораблем.

– Да, но сейчас аврорский корабль ушел, так что капитан, похоже, договорился удачно.

– Он сделал это таким манером, о котором ты, видимо, не знал. Хотя капитана здесь не было, мне нетрудно было почувствовать его мозг. Он был переполнен напряжением и тревогой, а под этим собиралось и усиливалось чувство потери.

– И ты мог определить, что за потери?

– Не могу описать мой метод анализа таких вещей, но потеря, похоже, была не того типа, какой я раньше ассоциировал с потерей вообще или с потерей неодушевленного предмета. Тут было чувство потери определенного лица.

– Леди Глэдис?

– Да.

– Но это естественно, друг Жискар. Он стоял перед возможностью передать ее на аврорский корабль.

– Для этого чувство было чрезмерно интенсивным. Рыдающее чувство. Это единственное слово, какое я могу придумать в этой связи. Это была потрясающая скорбь, ассоциирующаяся с чувством потери. Словно леди должна была уйти куда-то в недосягаемое место.

В конце концов, все могло быть исправлено в будущем. Но нет, тут словно леди должна умереть и стать навеки недостижимой.

– Значит, он чувствовал, что аврорцы убьют ее? Но это, разумеется, невозможно.

– Это верно, что невозможно. Но дело не в этом. Я чувствовал нить ощущения личной ответственности, связанной с глубоким страхом потери. Я обыскал другие мозги на борту и пришел к предположению, что капитан намеренно послал свой корабль на столкновение с аврорским.

– Но этого тоже не может быть, – сказал Дэниел.

– А я принял это. Моим первым побуждением было изменить эмоциональный настрой капитана и вынудить его изменить курс, но я не смог. Его мозг был насыщен решимостью и, несмотря на тревогу, напряжение и страх потери, такой уверенностью в успехе…

– Как же могли одновременно существовать страх потери и чувство уверенности в успехе?

– Друг Дэниел, я перестал удивляться способностям человеческого мозга содержать одновременно две противоположные эмоции, я просто принимаю их.

В данном случае, если бы я попытался изменить мозг капитана в смысле перемены курса корабля, я мог бы убить его. Этого я не мог сделать.

– Но в этом случае могли бы умереть люди на корабле, включая мадам Глэдис, и еще несколько сотен человек на аврорском корабле.

– Они НЕ должны были умереть, если капитан был прав в своей уверенности в успехе. Я не мог бы принести одну верную смерть, чтобы предупредить всего лишь вероятность смерти многих. В этом-то и трудность, друг Дэниел, с твоим Нулевым Законом. Первый Закон имеет дело с индивидуумом, а твой Нулевой Закон имеет дело с неопределенной группой и вероятностью.

– Люди на борту этого корабля не неопределенная группа, это собранные вместе отдельные индивидуумы.

– Но если я должен был принять решение, то оно повлияло бы непосредственно на судьбу одного индивидуума. Тут я ничего не могу поделать.

– Но все-таки ты что-то сделал?

– Я в отчаянии пытался воздействовать на мозг командира аврорского корабля после Прыжка, который приблизил нас к нему, но не смог.

Слишком велико расстояние. Однако попытка контакта оказалась не совсем бесполезной: я определил нечто вроде слабого гула. Я не сразу понял, что принял ощущения всех людей на борту корабля. Отфильтровать этот слабый гул от более сильных ощущений, идущих от нашего корабля – трудная задача.

– Я думаю, вообще невозможная, друг Жискар.

– Почти невозможная, но с огромными усилиями я все-таки сумел это сделать. Но, как ни старался, не мог выделить ни одного индивидуального мозга. Когда мадам Глэдис стояла перед большим количеством людей на Бейли-мире, я ощущал анархическую путаницу мозгов, но сумел выделить то тут, то там индивидуальный мозг хотя бы на миг. Но в этом случае так не было.

Жискар задумался. Дэниел сказал:

– Я думаю, это аналогично тому, как мы различаем отдельные звезды в их скоплении, когда они относительно близки к нам. Но в далекой Галактике мы видим только слабое свечение целого, а отдельных звезд не различаем.

– Удачная аналогия, друг Дэниел. Когда я сосредоточился на слабом, но далеком шуме, мне показалось, что я смутно различаю проступающий сквозь него всплеск страха. Я не был уверен, но решил воспользоваться им. Я никогда еще не пытался влиять на таком расстоянии, но все-таки старался усилить этот страх. Не могу сказать, удалось ли это.

– Аврорский корабль ушел. Значит, тебе удалось.

– Это еще ничего не значит. Он мог уйти и без моих усилий.

Дэниел задумался.

– Мог. Если наш капитан был так уверен, что тот корабль уйдет…

– С другой стороны, – сказал Жискар, – я не думаю, что у капитана была рациональная база для такой уверенности. Мне казалось, что эта уверенность смешивалась с чувством благоговения и почтения к Земле. Эта уверенность была подобна тому доверию, какое испытывают дети к родителям, защитникам и тому подобное. Капитан верил, что влияние Земли не даст ему пропасть рядом с ней. Чувство, конечно, нерациональное.

– В этом ты, без сомнения, прав, друг Жискар. Капитан при нас говорил о Земле самым почтительным тоном. Поскольку Земля не может реально влиять мистическим образом на успех событий, вполне можно предположить, что имело место именно ТВОЕ влияние. Больше того…

– О чем ты думаешь, друг Дэниел?

– О предположении, что индивидуальный человек конкретен, а все человечество абстрактно. Когда ты определил слабый шум на аврорском корабле, ты определил не индивида, а часть человечества. Если бы ты был ближе к Земле и если бы посторонний шум был достаточно слабым, разве ты не уловил бы гул мысленной активности всего населения Земли? И далее, разве нельзя представить, что в Галактике вообще есть гул мысленной активности всего человечества? Оно нечто такое, что ты можешь указать. Подумай об этом в связи с Нулевым Законом и увидишь, что расширение Законов Роботехники оправдано – оправдано твоим же собственным опытом.

После долгой паузы Жискар сказал, медленно, как бы вытягивая из себя слова:

– Наверное, ты прав. Однако же, если мы высадимся на Земле, мы, может быть, сумеем воспользоваться Нулевым Законом, но пока не знаем, как. Мы вроде бы знаем, что кризис, перед которым стоит Земля, включает в себя использование атомного усилителя, но, насколько мне известно, на Земле нет ничего такого, на чем мог бы сработать усилитель. Что же мы будем делать на Земле?

– Пока не знаю, – грустно сказал Дэниел.

83

Шум!

Глэдис ошеломленно прислушалась. Это был не стук чего-то обо что-то, не скрип, не грохот, не взрыв, его вообще нельзя было назвать каким-то словом.

Он был мягким, ненавязчивым, поднимающимся и опускающимся без какой-либо регулярности, но все время присутствующий.

Диджи заметил, что она прислушивается, и сказал:

– Мы называем это Жужжанием Города, Глэдис.

– Он когда-нибудь прекращается?

– В сущности, никогда, но чего ты хочешь? Если ты стоишь в поле, то слышишь ветер, шорох листьев, жужжание насекомых, крики птиц, шум бегущей воды. Это тоже никогда не прекращается.

– Это совсем другое дело.

– Нет. То же самое. Здесь смесь звуков, работы машин и различных шумов, производимых людьми, но принцип тот же самый, что и шум в поле. К полям ты привыкла и не слышишь шума. Земляне не слышат шума Города тоже, за исключением тех редких случаев, когда возвращаются из сельской местности. Тогда они снова слышат его и радуются ему. Завтра ты тоже не будешь замечать его.

Глэдис задумчиво смотрела вокруг с маленького балкона.

– Как много домов!

– Это верно. Они тянутся во всех направлениях на много километров, и вверх и вниз тоже. Это ведь не просто город, как на Авроре или Бейли-мире, это Город с заглавной буквы. Города существуют только на Земле.

– Стальные Пещеры, я знаю. Ведь мы под Землей, верно?

– Да. Должен сказать, что я и сам не сразу привык к этим вещам, когда впервые приехал на Землю.

Куда ни пойдешь, везде полно народу, всюду мягкое освещение, похожее на солнечное, но Солнца нет, и даже не знаешь, светит ли оно наверху или закрыто тучами, или вообще мир погружен в ночь.

– Это делает Город замкнутым. Люди дышат одним и тем же воздухом.

– Но ведь так в любом мире.

– Не так, – она принюхалась. – Пахнет.

– Все планеты пахнут. Даже Города на Земле пахнут по-разному. Ты привыкнешь.

– Как люди не задыхаются?

– Хорошая вентиляция.

– А если она сломается?

– Этого никогда не бывает.

Глэдис снова огляделась.

– Кажется, у всех домов балконы.

– Это признак статуса. У очень немногих людей квартиры имеют окна, и кто их имеет, хочет пользоваться этим преимуществом.

Глэдис поежилась.

– Ужасно! А как называется этот Город?

– Нью-Йорк. Главный Город, но не самый большой. На этом континенте самые большие Мехико и Лос-Анджелес, и на других континентах есть Города больше Нью-Йорка.

– Но почему же Нью-Йорк главный?

– По обычной причине: здесь помещается Планетарное Правительство. Объединенные Нации.

– Нация? Земля была разделена на несколько независимых политических единиц, верно?

– Верно. На десятки. Но это было до гиперкосмических путешествий. А название осталось. Это как раз и удивительно на Земле. Застывшая история. Все остальные миры – новые и только. Только Земля – ЧЕЛОВЕЧЕСТВО в своей сути.

Диджи сказал это тихим шепотом и ушел в комнату.

Комната была невелика и очень скудно обставлена.

– А почему никого нет? – разочарованно спросила Глэдис.

Диджи засмеялся.

– Не огорчайся, дорогая. Если ты хочешь парадов и внимания, то все будет. Просто я попросил оставить нас одних на некоторое время. Хочется немного мира и покоя, думаю, и тебе тоже.

Что касается моих людей, то они ухаживают за кораблем, чистят его, восполняют запасы, следуют своим привязанностям…

– Женщины?

– Нет, я не это имел в виду, хотя женщины тоже сыграют роль, но позже. Под привязанностью я подразумевал, что Земля все еще имеет религии, и это приятно людям. Во всяком случае, здесь, на Земле. Здесь они как-то больше значат.

– Ну-ну, – несколько пренебрежительно сказала Глэдис. – Застывшая история, как ты говорил. Как ты думаешь, можем мы выйти и немного пройтись?

– Послушай моего совета, Глэдис, не лезь сразу в такие дела. Их у тебя будет в избытке, когда начнутся церемонии.

– Но это все будет официально. Мы не сможем избежать их?

– Никаких шансов. Поскольку ты настойчиво стремилась стать героиней Бейли-мира, ты также будешь ею и на Земле. Но церемонии, в конце концов, кончатся, и когда ты отдохнешь от них, мы получим гида и на самом деле посмотрим Город.

– У меня будут какие-нибудь затруднения взять с собой роботов? – она показала на роботов, которые стояли в другом конце комнаты. – Я обходилась без них, когда была с тобой на корабле, но если я окажусь в толпе чужих людей, я буду чувствовать себя в большей безопасности, если мои роботы будут со мной.

– Насчет Дэниела проблемы нет. Он и сам герой. Он был партнером Предка и может сойти за человека. А Жискар – явный робот и в теории не должен допускаться в пределы Города, но в данном случае было сделано исключение, и я надеюсь, что так будет и в дальнейшем. В какой-то мере плохо, что мы должны ждать здесь и не можем выйти.

– Ты хочешь сказать, что меня пока нельзя выставлять на весь этот шум?

– Нет, нет, я не имею в виду общественные парки и дороги. Я должен был бы провести тебя по коридорам этого здания. Они тянутся буквально на километры, а ведь они составляют лишь малую часть Города. Здесь магазины, столовые, места для развлечений, туалеты, лифты, переходы и прочее. На одном этаже одного дома в одном Городе на Земле, больше цвета и разнообразия, чем во всем Поселенческом городе или в целом Внешнем Мире.

– Тут, наверное, легко заблудиться.

– Нет. Все знают свое соседство здесь, как и в любом другом мире. Даже иноземцам достаточно смотреть только на указатели.

– Полагаю, что все эти прогулки люди вынуждены делать для своего же физического блага, – с сомнением сказала Глэдис.

– И для социального тоже. В коридорах все время народ, и принято, чтобы человек останавливался обменяться парой слов со знакомым или приветствовал даже малознакомого. А ходить абсолютно необходимо. Все лифты для вертикального перемещения. А снаружи здания есть фидер-линии сети экспресса. Вот это – да! Ты увидишь.

– Я слышала о них. Это полосы, которые тащат тебя все быстрее и быстрее, или наоборот, медленнее и медленнее, когда переходишь с одной на другую. Я не могу этого делать, и не проси.

– Сделаешь. Я тебе покажу. Надо будет – на руках перенесу, но вообще-то тут нужно очень немного практики. Все земляне пользуются экспресс-путями, даже малыши детсадовского возраста и старики с палками. Должен признаться, что поселенцы в этом деле довольно неуклюжи. Я тоже не чудо грациозности, но могу. Ты тоже сможешь.

Глэдис тяжело вздохнула.

– Ну, ладно, попробую. Но вот что, Диджи, дорогой, нам нужно сколько-нибудь спокойную комнату на ночь. Я хотела бы приглушить ваше Жужжание Города.

– Думаю, что это можно устроить.

– И я не хочу есть в столовых.

– Ну, можно договориться, чтобы еду приносили сюда, но тебе лучше было бы участвовать в общественной жизни Земли. К тому же я буду с тобой.

– Может быть, через некоторое время, Диджи, но не сразу. И я хочу иметь для себя женский туалет.

– О, вот ЭТО невозможно. В любой комнате, предназначенной нам, будет умывальная раковина и ночная ваза, но если ты намерена принять душ или ванну, тебе придется идти в общественный туалет. Там будет женщина, которая познакомит тебя с процедурой и назначит тебе стойло или что там у них. Тебе никто не будет мешать. Все поселенки знакомятся с общественными туалетами. В конце концов, это может тебе понравиться, Глэдис. Мне говорили, что женский туалет – самое активное и веселое место. А вот в мужском, наоборот, не позволяется ни одного слова. Очень глупо.

– Все это ужасно, – пробормотала Глэдис. – Как же вы терпите недостаток уединения?

– В перенаселенном мире нужда заставляет, – легкомысленным тоном ответил Диджи. – Чего никогда не имел, о том не скучаешь. Хочешь еще какой-нибудь афоризм?

– Нет, пожалуй.

Глэдис выглядела удрученной, и Диджи обнял ее за плечи.

– Ну, ладно. Все будет не так плохо, как ты думаешь. Вот увидишь.

84

В общем-то, это не было кошмаром, и Глэдис подумала, что ее опыт на Бейли-мире дал ей какое-то предчувствие того, что являлось ей настоящим человеческим океаном. Толпы были куда больше, чем на Поселенческом Мире, зато она, Глэдис, была здесь больше изолирована от общего стада, чем тогда.

Члены Правительства были явно заинтересованы встречей с ней. Шла бессловесная вежливая борьба за достаточно близкое положение к ней, чтобы попасть вместе с ней в гиперпередачу. Это отделяло ее не только от толпы, находящейся за полицейским барьером, но и от Диджи и ее двух роботов. Ее даже вежливо подталкивали, чтобы ее глаза смотрели только в камеру.

Она слушала бесчисленные речи, к счастью, краткие, но реально не слишком слышала их. Периодически улыбалась вежливо и бездумно, показывая имплантированные зубы во всех направлениях, чтобы никого не обидеть.

Она ехала в наземном каре по многокилометровым дорогам, и толпы, выстроившиеся вдоль ее пути, выкрикивали приветствия и махали ей. Она сомневалась, чтобы земляне когда-либо встречали космонита, и была уверена, что ее случай беспрецедентный.

В одном месте она заметила кучку народа, собравшуюся у гипервизионного экрана, и на секунду увидела на нем собственное изображение. Она знала, что они слушали запись ее речи на Бейли-мире, и думала, сколько же раз и в скольких местах это передается сейчас, передавалось раньше и будет впредь, и что будет, когда ее услышат во Внешних Мирах.

Может, ее сочтут изменницей по отношению к народу Авроры, и здешний прием послужит доказательством? Возможно. Но это ее не беспокоило. У нее миссия мира, и она будет следовать ей без колебаний, куда бы эта миссия не завела ее, даже в невероятную организацию массового мытья и навязчивого бессознательного эксгибиционизма в женском туалете, которую она видела утром… Ну, может, не совсем БЕЗ колебаний…

Они подъехали к одной из экспресс-дорог, о которых говорил Диджи, и она с откровенным ужасом смотрела на бесконечную вереницу пассажирских каров, которые шли, шли и шли, и во всех были люди, едущие по срочным делам, либо просто не хотели толкаться и теперь серьезно смотрели на толпу и на процессию, когда проезжали мимо.

Затем наземный кар нырнул под экспресс-дорогу в короткий туннель, ничем не отличающийся от перехода наверху (Город был весь из туннелей), и снова вынырнул на другой стороне.

Наконец они прибыли в огромное общественное здание, к счастью, несколько более привлекательное, чем бесконечные одинаковые блоки жилых кварталов.

В здании состоялся еще один прием, где подавали спиртные напитки и различные горячие закуски. Привередливая Глэдис ничего не трогала. Тысячи людей крутились вокруг и подходили поговорить с Глэдис. Видимо, это не включало обязательное рукопожатие, но некоторые желали этого, и Глэдис, стараясь не показывать колебания, клала два пальца на протянутую ладонь и тут же убирала их.

Несколько женщин собрались удалиться в туалет, и одна из них – очевидно, по общественному ритуалу и тактичности – спросила Глэдис, не хочет ли она пойти с ними. Особой необходимости не было, но она подумала, что впереди долгая ночь, и позже, может быть, будет трудный день.

В туалете, как всегда, стоял смех и щебет. Там были маленькие отделения, отгороженные с боков, но не спереди. Глэдис старалась убедить себя, что надо привыкать к местным обычаям. Во всяком случае, здесь была чистота и отличная вентиляция.

На Дэниела и Жискара никто не обращал внимания. Это было, как поняла Глэдис, из доброты. Роботы в город не допускались. Сделать упор на присутствие Дэниела и Жискара, означало бы разногласие с законом, поэтому было проще тактично притвориться, будто их тут их нет.

Когда начался банкет, они тихо сидели за столом с Диджи, неподалеку от возвышения, где сидела Глэдис и очень экономно ела, думая, не испортит ли ей желудок эта пища.

Диджи, видимо, не слишком довольный своей ролью хранителя роботов, не спускал глаз с Глэдис, и время от времени она поднимала руку и улыбалась ему.

Жискар, также следивший за Глэдис, имел возможность спокойно поговорить с Дэниелом под покровом непрекращающихся разговоров и стука посуды.

– Друг Дэниел, в этом зале сидят высокие чиновники. Может быть, хотя бы у одного из них есть полезная для нас информация.

– Возможно, друг Жискар. Ты можешь, благодаря своим способностям, вести меня в этом отношении?

– Нет. Мысленный задний план не дает мне специфического эмоционального соответствия интересу. И случайных всплесков в моем непосредственном окружении тоже нет. Но вершина кризиса, я уверен, быстро приближается, пока мы сидим здесь без дела.

– Я попытаюсь действовать, как действовал бы партнер Илия, я форсирую темп, – серьезно сказал Дэниел.

85

Дэниел не ел. Он осмотрел собравшихся своими спокойными глазами и нашел того, кого искал. Он встал и пошел к другому столу, пристально глядя на женщину, которая ухитрялась быстро есть и одновременно разговаривать с мужчиной, сидевшим рядом с ней. Она была крепкой, коренастой, короткие волосы имели явные следы седины. Лицо было немолодое, но приятное.

Дэниел подождал естественного перерыва в разговоре, но не дождался и спросил:

– Мадам, не могу ли я прервать вас?

Она посмотрела на него испуганно и явно недовольно.

– Да, – несколько резко сказала она, – а в чем дело?

– Мадам, я прошу простить меня за вмешательство, но не позволите ли вы мне поговорить с вами?

Она хмуро посмотрела на него, а затем ее лицо вдруг смягчилось.

– Догадываюсь по вашей исключительной вежливости, что вы робот. Верно?

– Я робот леди Глэдис, мадам.

– Да, но вы совсем как человек. Вы Р. Дэниел Оливо.

– Это мое имя, мадам.

Женщина повернулась к мужчине и сказала:

– Пожалуйста, извините меня. Я просто не могу отказать этому… роботу.

Ее сосед неопределенно улыбнулся и перенес свое внимание на блюдо, стоявшее перед ним. А женщина сказала Дэниелу:

– Если у вас есть стул, почему бы вам не принести его сюда? Я буду рада поговорить с вами.

– Спасибо, мадам.

Когда Дэниел вернулся со стулом и сел, она спросила:

– Вы в самом деле Дэниел Оливо?

– Это мое имя, мадам, – снова ответил Дэниел.

– Я имею в виду того, кто работал когда-то с Илией Бейли. Вы не новая модель той же линии? Вы не Р. Дэниел Оливо-четвертый или еще какой-нибудь?

– Во мне мало что осталось, что не было заменено за прошедшие два столетия, модернизировано и улучшено, но мой позитронный мозг тот же, что и был, когда я работал с партнером Илией на трех разных планетах и однажды на космическом корабле. Его не меняли.

– Прекрасно! – она с восхищением посмотрела на него. – Вы явно хорошей работы. Если бы все роботы были такие, как вы, я бы не возражала против них. О чем вы хотели поговорить со мной?

– Когда вы подходили к леди Глэдис, мадам, до того, как мы все сели, вы представились ей как заместитель министра по энергетике, София Кинтана.

– Вы правильно запомнили. Это мое имя и должность.

– Должность относительно ко всей Земле или к Городу?

– Всепланетное министерство.

– Значит, вы разбираетесь в энергетических полях.

Кинтана улыбнулась. Она, казалось, не имела ничего против того, чтобы ее допрашивал робот, это ее забавляло, а может, ее привлекал серьезный вид Дэниела или сам факт, что робот может задавать такие вопросы. Во всяком случае, она с улыбкой заметила:

– Я специализировалась по энергетике в Калифорнийском Университете и имею степень магистра. А насколько я разбираюсь – трудно сказать: я много лет на административной работе, кое-что могло и забыться.

– Но вы должны быть хорошо знакомы с практическими аспектами земных энергетических запасов в настоящее время, не так ли?

– Да. С этим я согласна. Вы хотите что-то узнать об этом?

– Кое-что вызывает во мне любопытство, мадам.

– Любопытство? У роботов?

Дэниел наклонил голову.

– Если робот достаточно сложен, он сознает в себе нечто, ищущее информации. Это аналогично тому, что люди называют любопытством, и я свободно пользуюсь этим словом в связи со своими ощущениями.

– Очень хорошо. Так что вас интересует, Р. Дэниел? Могу я называть вас так?

– Да, мадам. Как я понимаю, земные энергетические ресурсы идут со станций солнечной энергии, расположенных на геостационарной орбите в экваториальной плоскости Земли?

– Правильно.

– Эти станции – единственный источник энергии для планеты?

– Нет. Они главные, но не единственные. Широко используется энергия внутреннего ядра Земли, энергия ветра, волн, течений рек и так далее. Есть и комплексные смеси, и каждый вариант имеет свои преимущества. Но солнечная энергия все-таки главная.

– Вы не упомянули об атомной энергии. Вы не пользуетесь микросинтезом?

Кинтана подняла брови.

– Вы интересуетесь именно этим, Р. Дэниел?

– Да, мадам. Какова причина отсутствия источников атомной энергии на Земле?

– Они не отсутствуют, Р. Дэниел. Они используются в небольшом масштабе, например, в роботах – их у нас, как вы знаете, много в сельскохозяйственных районах. В вас, кстати, тоже есть эти источники?

– Да, мадам.

– Кое-где есть и машины на этой энергии, но в мизерном количестве.

– Правда ли, мадам Кинтана, что источники энергии микросинтеза чувствительны к действию атомных усилителей?

– Наверняка. Да, конечно. Такой источник взорвется.

– Не может ли быть, чтобы кто-нибудь с помощью атомного усилителя всерьез повредил основную часть энергетических запасов Земли?

Кинтана рассмеялась.

– Нет, ни в коем случае. Во-первых, не думаю, чтобы кто-то таскался с места на место с атомным усилителем. Он же весит несколько тонн, и вряд ли его можно протащить по улицам и коридорам Города. Такая попытка наверняка была бы замечена. А, во-вторых, он мог бы разрушить всего лишь несколько роботов и машин до того, как это дело будет замечено и прекращено. Нет никаких шансов вообще, чтобы можно было повредить нам в этом смысле. Вы хотели этого заверения, Р. Дэниел?

Его почти выпроваживали.

– Есть еще два пункта, которые я хотел бы осветить, мадам Кинтана. ПОЧЕМУ на Земле нет широкого использования источников микросинтеза? Все Внешние Миры зависят от них, все Поселенческие – тоже. Устройство это портативное, многостороннее, дешевое, не требующее больших усилий по уходу, ремонту и перемещению.

– И, как вы сами сказали, Р. Дэниел, чувствительны к атомному усилителю.

– И, как вы сами сказали, мадам Кинтана, атомные усилители слишком тяжелы и громоздки, чтобы ими пользоваться.

Кинтана широко улыбнулась и кивнула.

– Вы очень умны, Р. Дэниел. Мне никогда и в голову не приходило, что я буду вести подобную дискуссию с роботом. Ваши аврорские роботехники очень умелы, даже слишком, поэтому я боюсь вести такую дискуссию. Боюсь, как бы вы не заняли мое место в правительстве. Вы знаете, у нас есть легенда о роботе Стивене Байерли, занимавшем высокий пост в правительстве.

– Это, вероятно, просто выдумка, мадам Кинтана, – серьезно сказал Дэниел. – Ни на одном из Внешних Миров нет роботов на правительственных постах. Мы просто роботы.

– Приятно слышать. Пойдем дальше. Различные источники энергии имеют исторические корни. Когда развились гиперкосмические путешествия, у нас были источники микросинтеза, так что люди, оставляя Землю, брали их с собой. Они были необходимы на космическом корабле и на планетах тоже в течение поколений. Требовалось много лет, чтобы построить комплекс станций солнечной энергии и, пока эта задача выполнялась, эмигранты оставались с реакторами микросинтеза. Так было в свое время и с космонитами, так теперь и с Поселенцами.

На Земле же использование солнечной энергии и микрослияния развилось примерно в одно время, и использовалось и то, и другое. Наконец, мы смогли сделать выбор – пользоваться одной из них, или обеими. И мы выбрали солнечную энергию.

– Мне это кажется странным, мадам. Почему же не обеими?

– На этот вопрос нетрудно ответить, Р. Дэниел. В прежние времена Земля экспериментировала с примитивными формами атомной энергии, и это был неудачный эксперимент.

Когда пришло время выбирать между двумя видами энергии, люди Земли увидели в микросинтезе форму ядерной энергии и отвернулись от нее. На других мирах, не имевших нашего опыта с примитивными формами ядерной энергии, не было причины отказываться от микросинтеза.

– Могу я спросить, что это были за примитивные формы?

– Расщепление урана. Оно полностью отличается от микросинтеза. Распад включает в себя расщепление массивного ядра, такого, как ядро урана. Микросинтез включает в себя объединение легких ядер, таких, как ядро водорода. Но и то, и другое – формы ядерной энергии.

– Полагаю, уран должен быть топливом для расщепляющих приборов.

– Да, или другие тяжелые ядра, вроде тория или плутония.

– Но это исключительно редкие металлы.

– Эти элементы редки на других планетах, на Земле же они хоть и не слишком обычны, но и не редки. Уран и торий широко распространены в земной коре в малых количествах, но в некоторых местах сконцентрированы.

– А сохранились сейчас на Земле какие-нибудь расщепляющие приборы, мадам?

– Нет. Нигде и ни в каком виде. Люди будут скорее жечь нефть или даже дерево, чем использовать расщепление урана. Даже само слово «уран» табу в приличном обществе. Будь вы человеком и землянином, вы не задали бы такого вопроса, а я не ответила бы.

– Но вы уверены в этом, мадам? – настаивал Дэниел. – Вот, например, нет ли такого устройства для национальной безопасности…

– Нет, робот, – сухо сказала Кинтана. – Я же сказала вам: такого устройства нет. Нет!

Дэниел встал.

– Благодарю вас, мадам, и приношу извинения, что отнял у вас время и коснулся щекотливой темы. С вашего разрешения я вас оставлю сейчас.

Кинтана небрежно махнула рукой.

– Всего доброго, Р. Дэниел.

Она снова повернулась к соседу, уверенная, что в этой толпе никто не пытался подслушать разговор, и сказала:

– Когда бы вы могли представить себе дискуссии об энергетике с роботом?

А Дэниел вернулся на свое место и тихо сказал Жискару:

– Ничего, друг Жискар. Ничего полезного, – и грустно добавил: – Может, я задавал неправильные вопросы. Партнер Илия задал бы правильно.

XVII. Убийца

86

Генеральный Секретарь Эдгар Эндрю, глава исполнительной власти Земли, был высокими видным мужчиной, гладко выбритым в космонитском стиле. Он двигался размерено, как бы всегда напоказ. Голос его, пожалуй, был излишне высок для его фигуры. Упрямым он вроде не был, но сдвинуть его было нелегко.

Не удалось и на этот раз.

– Нет, – твердо сказал он Диджи, – она ДОЛЖНА появиться.

– У нее был тяжелый день, Генеральный Секретарь, – говорил Диджи – Она не привыкла к толпе, а я отвечаю за ее благополучие перед Бейли-миром, и моя личная честь поставлена на карту.

– Понимаю ваше положение, – сказал Эндрю, – но я представляю Землю и не могу лишить жителей Земли возможности увидеть леди Глэдис. Коридоры полны народа, гиперпередача наготове, и я при всем желании не могу прятать леди. Да, в сущности, долго ли это продлится? Полчаса! Потом она может уйти и не появляться до завтрашнего вечера, когда ей придется выступить.

– Надо обеспечить ей комфорт. Она должна держаться на некотором расстоянии от толпы, – сказал Диджи.

– Будет кордон службы безопасности, это даст ей достаточное пространство. Передний ряд зрителей будет отодвинут. Сейчас они уже волнуются. Если мы не объявим, что она вскоре появится, могут быть беспорядки.

– Это не было предусмотрено, – сказал Диджи. – Это небезопасно. Земляне не любят космонитов.

Генеральный Секретарь пожал плечами.

– Что я могу сделать? В настоящий момент она героиня и не может отказаться выйти. Никто ничего ей не сделает, будут только приветствовать. Но если она не появится – другое дело. А теперь давайте пойдем.

Диджи недовольно повернулся и встретил взгляд Глэдис. Она казалась усталой и несчастной.

– Придется, Глэдис. Ничего не поделаешь.

Она взглянула на свои руки, как бы думая, могут ли они защитить ее, затем выпрямилась и подняла подбородок – маленькая космонитка среди варваров.

– Должна так должна. Ты будешь со мной?

– Пока меня не оттащат силой.

– А мои роботы?

Диджи замялся.

– Глэдис, разве два робота могут помочь тебе среди миллиона людей?

– Знаю, Диджи, и знаю также, что со временем останусь без них, если буду продолжать выполнять свою миссию! Но не сразу! В данный момент я буду чувствовать себя с ними в безопасности, есть в этом смысл или нет.

Если эти земные чиновники хотят, чтобы я была представлена толпе, улыбалась, махала и так далее, присутствие Дэниела и Жискара поможет мне. Видишь ли, Диджи, я делаю очень большую уступку, хотя мне это неприятно и я больше всего хотела бы уехать. Так пусть и они уступят мне в такой малости.

– Попробую, – явно обескуражено сказал Диджи и снова пошел к Эндрю. Жискар спокойно пошел с ним.

Через несколько минут Глэдис в окружении отобранного контингента официальных лиц двинулась к открытому балкону. Диджи держался чуть позади нее, а по бокам шли Дэниел и Жискар.

Генеральный Секретарь жалобно сказал:

– Ладно, ладно. Не знаю, как вам удалось уговорить меня, но все в порядке, – он потер лоб, чувствуя легкую боль в виске. Он встретился взглядом с Жискаром и отвернулся с легкой дрожью. – Но пусть они у вас стоят неподвижно, капитан, помните. И пожалуйста, присмотрите, чтобы тот, кто выглядит как робот, не высовывался и был мало заметен. Мне от него как-то неуютно, и я не хочу, чтобы люди знали его больше, чем уже знают.

– Они будут смотреть на Глэдис, Генеральный Секретарь, – сказал Диджи, – и больше ни на кого.

– Надеюсь, – вздохнув, сказал Эндрю.

Он остановился, чтобы взять капсулу с сообщением, которую кто-то протянул ему. Он сунул ее в карман и пошел дальше, не думая о ней.

87

Глэдис казалось, что с каждым шагом становится хуже – больше народу, больше шума, больше яркого света, больше вторжения во все чувства.

Крики. Она слышала, как выкрикивали ее имя. Она с трудом подавила желание попятиться и встать неподвижно. Она подняла руки, махала и улыбалась, и шум стал громче. Кто-то заговорил, его голос загремел через усилители, а его изображение появилось на громадном экране под балконом, чтобы вся толпа могла видеть. Без сомнения, это изображалось и на бесчисленных экранах в залах каждой части каждого Города на планете.

Глэдис облегченно вздохнула, когда световое пятно высветило кого-то другого. Она пыталась съежиться, чтобы голос говорящего отвлек внимание толпы.

Генеральный Секретарь Эндрю, тоже желавший укрыться под покровом голоса и, кажется, радующийся, что ему не придется выступать, вдруг вспомнил о послании, лежавшем в его кармане, и встревожился: что могло оправдать вторжение в такую важную церемонию? Но затем он испытал чувство сильного раздражения: скорее всего, это полнейший пустяк.

Он прижал пальцем капсулу в нужном месте, извлек тонкий листок пластика, прочел сообщение и проследил, как листок скорчился и рассыпался. Смахнув оставшуюся от листка пыль, он сделал повелительный жест Диджи.

Шептаться не было необходимости при непрекращающемся шуме толпы. Эндрю сказал:

– Вы говорили, что встретились с аврорским кораблем в пространстве Солнечной Системы?

– Да, думаю, что земные станции засекли его.

– Конечно, засекли. Вы сказали, что ни с одной стороны враждебных действий не было.

– Никакое оружие не использовалось. Они требовали мадам Глэдис и ее роботов, я отказал, и они ушли. Я все это изложил.

– Как долго это продолжалось?

– Недолго. Несколько часов.

– Вы хотите сказать, что Аврора послала военный корабль только для того, чтобы поболтать с вами пару часов, а затем уйти?

Диджи пожал плечами.

– Генеральный Секретарь, я не знаю их мотивов. Я могу только доложить, что произошло.

Генеральный Секретарь высокомерно взглянул на него.

– Но вы доложили не обо всем. Информация радаров теперь проанализирована компьютером и, похоже, что вы напали.

– Я не выпустил ни одного киловатта энергии, сэр.

– А кинетическую энергию вы не учитываете? Вы воспользовались кораблем как снарядом.

– Вероятно, аврорцам так показалось. Они не подумали, что это блеф.

– А это был блеф?

– Да.

– Мне кажется, капитан, что вы были готовы разрушить два корабля внутри СОЛНЕЧНОЙ СИСТЕМЫ и вызвать этим военный кризис. Страшное дело.

– Но я не предполагал разрушения, и его не было.

– Но ведь этот процесс задержал вас и отвлек ваше внимание.

– От чего, Генеральный Секретарь?

– Они выпустили орбитальный модуль, вроде бы с двумя людьми на борту, который пошел к Земле.

Мужчины погрузились в свои дела. Никто на балконе не обращал на них внимания. Только два робота по бокам Диджи смотрели на них и слушали.

Как раз в это время оратор закончил свою речь словами:

– Леди Глэдис, урожденная космонитка планеты Солярия, живущая как космонитка на планете Аврора, но ставшая Гражданкой Галактики на Поселенческой планете Бейли-мир… – он повернулся и сделал широкий жест: – Леди Глэдис…

Толпа разразилась громким радостным гулом, взметнулся лес машущих рук. Глэдис почувствовала легкое прикосновение к своему плечу и услышала голос у самого уха:

– Прошу вас, миледи, несколько слов.

Глэдис слабо сказала:

– Люди Земли!

Слова прогремели, и сразу наступила тишина. Глэдис повторила более твердо:

– Люди Земли, я стою перед вами, такой же человек, как и вы. Чуточку старше, это верно, так что мне не хватает вашей юности, ваших надежд, вашей способности к энтузиазму. Мое несчастье, однако, уменьшается сейчас тем фактом, что я в вашем присутствии чувствую, как меня захватывает ваше пламя, так что плащ возраста спадает…

Послышались аплодисменты, и на балконе кто-то кому-то сказал:

– Она заставляет их радоваться их короткой жизни. Эта космонитка чертовски нахальна!

Эндрю не обратил на это внимания. Он сказал Диджи:

– Весь эпизод с вами, видимо, был задуман для того, чтобы отправить этих людей на Землю.

– Я не мог этого знать, – сказал Диджи – О чем я мог думать, кроме как о спасении леди Глэдис и моего корабля? Где они высадились?

– Неизвестно. Разве они не могли высадиться в любом из приемных пунктов Города?

– Думаю, что нет.

– Это не имеет значения, – сказал Генеральный Секретарь, – разве что доставило мне некоторую неприятность. За прошедшие несколько лет было множество высадок такого типа, но ни одна так тщательно не готовилась. Ничего никогда не случалось, и мы не обращали внимания. В конце концов, Земля – открытый мир. Это дом человеческий, и любой человек с любого мира может свободно приезжать и уезжать, даже космониты, если пожелают.

Диджи со скрипом потер бороду.

– Тем не менее их намерения не обещают нам ничего хорошего.

Глэдис в это время говорила:

– Я желаю вам всем добра на этой родине человечества, в этом чудесном Городе… – и принимала аплодисменты, улыбаясь и махая руками.

Эндрю возвысил голос, чтобы его было слышно в шуме толпы:

– Каковы бы ни были их намерения, они ни к чему не приведут. На Земле мир с тех пор, как космониты ушли, а Поселенчество окрепло как внутри, так и снаружи. Уже многие десятилетия сумасбродные головы уходят на Поселенческие Планеты, так что уже вроде вашей головы, капитан, которая рискует уничтожением двух кораблей в пространстве Солнечной Системы, на Земле не найти. На Земле нет больше существенного уровня преступлений, нет насилия. Службе безопасности приказано контролировать эту толпу, но без оружия, потому что оно не нужно.

И пока он говорил, кто-то в толпе поднял бластер и тщательно прицелился.

88

Множество вещей случилось почти одновременно.

Голова Жискара повернулась к толпе, привлеченная каким-то неожиданным эффектом.

Глаза Дэниела повернулись туда же, увидели целящийся бластер, и Дэниел, обладая более быстрыми, чем у человека, рефлексами, прыгнул.

Раздался звук выстрела.

Люди на балконе замерли, а затем разразились громкими восклицаниями.

Диджи схватил Глэдис и оттащил ее в сторону.

Шум толпы сменился страшным ревом.

Прыжок Дэниел направил на Жискара, и Жискар был повален на пол.

Выстрел бластера попал в комнату за балконом и прожег дыру в потолке. Линия от бластера до дыры прошла бы через ту часть балкона, где секунды назад находилась голова Жискара.

Жискар прошептал:

– Не человек. Робот.

Дэниел, поднимая Жискара, быстро оглядел сцену. Балкон возвышался над нижним уровнем метров на шесть, пространство перед ним было пусто. Служба безопасности пробивалась через толпу к тому месту, где стоял возможный убийца.

Дэниел перемахнул через перила балкона и побежал к толпе. У него не было иного выбора. Он никогда еще не встречался ни с чем подобным. Было крайне необходимо добраться до робота с бластером прежде, чем его уничтожат и, думая об этом, Дэниел обнаружил, что впервые за все свое существование не остановился на пунктуальности защиты индивидуальных человеческих существ от вреда. Он готов был расталкивать их.

Он и в самом деле расталкивал их, зычно крича:

– Дайте дорогу! Дайте дорогу! Типа с бластером надо допросить!

Стражи из службы безопасности бежали за ним и, наконец, нашли того типа, лежащего и избитого. Даже на Земле, гордящейся отсутствием насилия, взрыв ярости против такого явного убийцы оставил следы. Убийцу повалили, били ногами и кулаками. Только большая плотность толпы спасла убийцу от того, чтобы быть разорванным на части. Множество нападающих с двух сторон имело сравнительно малый успех.

Стражи с трудом отогнали толпу. Рядом с поверженным роботом лежал бластер.

Дэниел, игнорируя бластер, опустился на колени рядом с убийцей.

– Ты можешь говорить? – спросил он.

Светлые глаза уставились на Дэниела.

– Могу, – ответил убийца негромким, но совершенно нормальным голосом.

– Ты аврорского происхождения?

Убийца не ответил. Дэниел быстро сказал:

– Я узнаю, что аврорского. Это был лишний вопрос. Где твоя база на этой планете?

Убийца не ответил.

– Где твоя база? – повторил Дэниел. – Ты должен отвечать. Я приказываю.

– Ты не можешь приказывать мне. Ты Р. Дэниел Оливо. Я слышал о тебе и повиноваться тебе не должен.

Дэниел поднял голову, дотронулся до ближайшего стражника и сказал:

– Сэр, спросите этого типа, где его база.

Испуганный страж попытался говорить, но издал только хриплое карканье. Он смущенно откашлялся и рявкнул:

– Где твоя база?

– Мне запрещено отвечать на этот вопрос, сэр, – ответил убийца.

– Ты должен, – твердо сказал Дэниел. – Спрашивает планетарный чиновник. Сэр, прикажите ему отвечать.

– Я приказываю тебе отвечать, пленник, – сказал страж.

– Мне запрещено отвечать на этот вопрос, сэр.

Страж потянулся было резко схватить убийцу за плечо, но Дэниел быстро сказал:

– Бесполезно применять силу, сэр.

Он оглянулся вокруг. Шум толпы почти смолк. В воздухе чувствовалось напряжение: толпу народа тревожило ожидание, что сделает Дэниел. И он сказал нескольким стражам, столпившимся вокруг него и поверженного убийцы:

– Не очистите ли вы мне дорогу, сэры? Я отнесу пленника к леди Глэдис. Она, наверное, сможет заставить его отвечать.

– А как насчет медицинской помощи пленнику? – спросил один страж.

– Это не понадобится, сэр, – ответил Дэниел. Пояснять он не стал.

89

– Как такое могло случиться? – вздохнул Эндрю.

Губы его дрожали. Он глянул на дыру в потолке: налицо очевидность имевшего место насилия. Наверху уже слышались шаги и стук: дыру латали.

Глэдис, успешно преодолев дрожь в голосе, сказала:

– Ничего не случилось. Я невредима. Всего и дела – починить крышу и, может быть, дополнительно отремонтировать комнату. Вот и все.

– Не знаю, – сказал Эндрю. – Это погубило наши планы на завтрашнее выступление.

– Это событие сделало как раз обратное, – сказала Глэдис. – Планета с большим вниманием будет слушать меня, раз я чуть не стала жертвой бластера.

– Но ведь может быть повторение… вторая попытка.

Глэдис слегка пожала плечами.

– Это означает, что я на правильном пути. Генеральный Секретарь Эндрю, я недавно обнаружила, что у меня есть миссия. Мне не приходило в голову, что эта миссия может быть для меня опасной. Но если опасность – мера моей эффективности, то я рискну.

Жискар сказал:

– Мадам Глэдис, пришел Дэниел, по-видимому, с тем индивидуумом, который стрелял в этом направлении.

В дверях появился Дэниел, несший расслабленную, несопротивляющуюся фигуру, и с ним полдюжины агентов службы безопасности. Снаружи шум толпы стихал и удалялся. Видимо, толпа расходилась, и периодически из громкоговорителей слышалось:

– Никто не пострадал. Опасности нет. Расходитесь по домам.

Эндрю знаком выслал стражников.

– Это тот самый? – резко спросил он.

– Без сомнения, – ответил Дэниел. – Оружие лежало рядом с ним, были свидетели его действия, да и сам он признался.

Эндрю ошеломленно смотрел на него.

– Но он так спокоен. Будто и не человек.

– А он и не человек, сэр. Он человекообразный робот.

– Но на Земле нет человекообразных роботов… кроме вас.

– Этот робот, Генеральный Секретарь, как и я, аврорского происхождения.

Глэдис нахмурилась.

– Но этого не может быть. Роботу не могли приказать убить меня.

Диджи, обняв Глэдис за плечи, злобно сказал:

– Аврорский робот, специально запрограммированный…

– Вздор, Диджи, – прервала Глэдис. – Этого не может быть. Как бы ни был запрограммирован робот, он не может намеренно причинить вред человеку, если знает, что это человек. Если этот робот сознательно стрелял в меня, он сознательно же и промахнулся.

– А зачем? – спросил Эндрю. – Зачем ему промахиваться?

– Неужели вы не понимаете? – сказала Глэдис. – Кто бы ни отдал этот приказ роботу, он считал, что ПОПЫТКИ будет достаточно для уничтожения моих планов на Земле. Роботу нельзя было приказать убить меня, но можно приказать промазать и тем разрушить программу. Но программа не будет разрушена: я этого не допущу.

– Не изображай героиню, Глэдис, – сказал Диджи. – Я не знаю точно, что они еще задумают. А у меня нет ничего, ничего дороже тебя.

Глаза Глэдис смягчились.

– Спасибо, Диджи. Я ценю твои чувства, но мы должны рискнуть.

Эндрю растерянно потирал уши.

– Что же нам делать? Народу Земли не понравится, что гуманоидный робот пользовался бластером в толпе.

– Конечно, не понравится, – сказал Диджи. – Вы и не говорите им.

– Но многие уже знают или догадываются, что мы имеем дело с роботом.

– Слухи вы не прекратите, Генеральный Секретарь, но никакого официального сообщения не нужно.

– Если Аврора доходит до такой крайности… – начал Эндрю.

– Не Аврора, – быстро сказала Глэдис, – а некоторые поджигатели на Авроре. Такие же, как агрессивные экстремисты среди поселенцев и, наверное, даже на Земле. Не играйте на руку этим экстремистам, Генеральный Секретарь. Я взываю к большинству разумных людей на обеих сторонах, и нельзя ослаблять этот призыв.

Терпеливо ожидавший Дэниел воспользовался паузой и сказал:

– Мадам Глэдис, сэры – очень важно узнать от этого робота, где его база на этой планете. Там могут быть и другие.

– Почему вы не спросили его? – спросил Эндрю.

– Я спрашивал, Генеральный Секретарь, но я робот. Этому роботу приказано не отвечать на вопросы другого робота.

– Ладно, тогда я спрошу, – сказал Эндрю.

– Вряд ли это поможет, сэр. Роботу строго приказано не отвечать, и ваш приказ не перевесит. Вы не знаете правильной фразеологии и интонаций. Мадам Глэдис с Авроры и знает, как это делается. Мадам Глэдис, не допросите ли вы его, где их база?

Жискар сказал так тихо, что его услышал только Дэниел:

– Возможно, не удастся. Ему могли приказать заморозить мозг, если вопросы будут слишком настойчивы.

Дэниел быстро повернулся к Жискару:

– Ты не можешь предупредить это?

– Вряд ли. Мозг уже был физически поврежден актом стрельбы из бластера по направлению к людям.

Дэниел снова повернулся к Глэдис:

– Мадам, я посоветовал бы зондаж, а не грубый нажим.

– Ну, не знаю… – с сомнением сказала Глэдис и ласково, но твердо, обратилась к роботу-убийце: – Робот, как мне тебя называть.

– Я Р. Эрнет-второй, мадам.

– Эрнет, ты можешь сказать, что я аврорианка?

– Вы говорите в аврорской манере, но не совсем, мадам.

– Я родилась на Солярии, но я космонитка и два столетия прожила на Авроре и привыкла, чтобы меня обслуживали роботы. Я с детства получала услуги роботов и никогда не была разочарована.

– Я принимаю факт, мадам.

– Ты ответишь на мои вопросы и примешь мои приказы, Эрнет?

– Да, мадам, если они не будут противоречить приказам, полученным мною ранее.

– Если я спрошу, где твоя база на этой планете – то место, которое ты считаешь домом своего хозяина – ты ответишь мне?

– Я не могу, мадам, ответить на этот вопрос. И на любой другой насчет моего хозяина. Вообще ни на какие вопросы.

– Ты понимаешь, что если ты не ответишь, я буду горько разочарована и все мои надежды на обслуживание роботами расплывутся?

– Я понимаю, мадам, – слабо сказал робот.

Глэдис повернулась к Дэниелу и спросила:

– Попробовать?

– Иного выбора нет, мадам Глэдис. Если мы не добьемся информации, нам не будет хуже, чем сейчас.

Глэдис сказала авторитетным тоном:

– Не доставляй мне неприятности, Эрнет, отказом отвечать, где твоя база на этой планете. Я приказываю тебе сказать.

Робот как бы напрягся. Его рот открылся, но не издал ни звука. Затем закрылся еще раз и сказал:

– Миль.

Затем робот снова открыл рот, но больше ничего не сказал. Свет ушел из его глаз, они стали восковыми. Рука, которая была приподнята, упала.

– Позитронный мозг замерз, – сказал Дэниел.

– Непоправимо! – тихо сказал Жискар Дэниелу. – Я делал, что мог, но не сумел удержать его.

– Мы ничего не добились, – сказал Эндрю. – Мы так и не узнали, где могут быть другие роботы.

– Он сказал «миль», – напомнил Диджи.

– Я не знаю этого слова. Это не Галактический Стандартный, каким пользуются на Авроре. А на Земле оно что-нибудь значит?

– Может, он хотел сказать «Мильс»? – предположил Эндрю. – Я когда-то знал человека с таким именем.

– Я не знаю, – сказал Дэниел, – каким образом одно слово могло бы служить ответом или его частью на вопрос. И я не слышал шипящего звука после этого слова.

Старик-землянин, до этого молчавший, робко сказал:

– Мне кажется, миля – это древняя мера расстояния, робот.

– Как велика эта мера, сэр?

– Точно не знаю, но думаю, что больше километра.

– Теперь ею не пользуются, сэр?

– Нет. Это было еще в докосмическое время.

Диджи погладил бороду и задумчиво сказал:

– И сейчас пользуются. Во всяком случае, старики на Бейли-мире говорят: «Промахнулся на целую милю». Я не совсем понимал эту фразу, но если слово «миля» означает расстояние, тогда понятно.

– Если так, – сказала Глэдис, – убийца пытался сказать именно это. Может, он выражал удовлетворение, что промахнулся, как ему приказывали, или что промах не причинил никому вреда и, стало быть, выстрела как бы не было.

– Мадам Глэдис, – сказал Дэниел, – робот аврорского происхождения вряд ли стал бы употреблять фразы, существующие на Бейли-мире, но абсолютно неизвестные на Авроре. Ему был задан вопрос, и он пытался, в своем поврежденном состоянии, ответить на него.

– Ага, – сказал Эндрю, – значит, он пытался ответить. Он пытался сказать, что его база находится на каком-то расстоянии отсюда, скажем, на много миль.

– В таком случае, – сказал Диджи, – зачем ему было пользоваться древней мерой расстояния? Любой аврорец сказал бы «километр», точно так же скажет и аврорский робот. Вообще-то говоря, робот быстро шел к дезактивации, так что это мог быть просто случайный звук, и бесполезно искать его значение.

А теперь я хочу, чтобы мадам Глэдис немного отдохнула или хотя бы ушла из этой комнаты, пока остаток потолка не обрушился.

Все быстро вышли. Дэниел шепнул Жискару:

– Опять у нас провал!

90

Город никогда полностью не затухает, но бывают периоды, когда освещение тускнеет, шум вечно движущихся экспрессов слабеет, бесконечный шум машин и людей стихает, люди в миллионах квартирах спят.

Глэдис лежала в постели в отведенной ей квартире и была недовольна отсутствием удобств: она опасалась, что ей придется идти ночью по коридорам.

Интересно, думала она, на поверхности тоже ночь или просто именно в этой Стальной Пещере установлен период сна, в отличие от привычек, развившихся за сотни миллионов лет у людей и их предков, которые жили на поверхности?

Затем она уснула.

Дэниел и Жискар, разумеется, не спали. Дэниел обнаружил в квартире компьютерную розетку и потратил полчаса, изучая незнакомые комбинации включения. Жискар сказал:

– Друг Дэниел, я должен просить у тебя объяснения твоих действий на балконе.

– Друг Жискар, ты посмотрел в толпу. Я проследил за твоим взглядом, увидел оружие, направленное на нас, и тут же среагировал.

– В какой-то мере я понимаю, почему ты бросился защищать меня. Во-первых, предполагаемый убийца был роботом и в этом случае не мог, как бы его ни программировали, целиться в человека с намерением его убить. Не мог он целиться также и в тебя, поскольку ты достаточно похож на человека, чтобы активизировать Первый Закон. Даже если робот и знал, что на балконе гуманоидный робот, он не мог быть уверен, что это именно ты. Следовательно, если робот хотел уничтожить кого-то на балконе, то только меня, явного робота, и ты сразу же стал защищать меня.

Во-вторых, убийца был аврорцем – все равно, человеком или роботом. Самое вероятное, что такое нападение было сделано по приказу доктора Амадейро, поскольку он экстремист в своих антиземных взглядах и, как мы предполагаем, готовит уничтожение Земли. Доктор Амадейро, как мы можем резонно предположить, знает о моих способностях от мадам Василии и хотел получить перевес, уничтожив меня, потому что он, естественно, боится меня больше, чем кого-либо, человека или робота.

Логично, что ты, подумав об этом, стал защищать меня. И в самом деле, если бы ты не повалил меня, выстрел разрушил бы меня.

Но, друг Дэниел, ведь ты не знал, что убийца робот и аврорец. Я сам только успел заметить странную аномалию мозгового рисунка на расплывчатом фоне человеческих эмоций, когда ты толкнул меня, и я только потом имел возможность информировать тебя. Без моих способностей ты мог только понять, что оружие нацелено, как ты естественно должен был подумать, на человека. Логической мишенью была мадам Глэдис, но мог быть и любой другой человек на балконе. Почему ты игнорировал мадам Глэдис и защитил меня?

– Друг Жискар, рассмотрим ход моих мыслей. Генеральный Секретарь сказал, что двое мужчин-аврорцев направили модуль к Земле. Я сразу предположил, что на Землю прибыли доктор Амадейро и доктор Мандамус. Для этого могла быть только одна причина. Их план, каким бы он ни был, близок к завершению. Теперь, когда ты приехал на Землю, они бросились сюда, пока ты не остановил их своей мысленаправляющей силой. Для своей безопасности они должны были разрушить тебя, если это им удастся. Поэтому, увидев направленное оружие, я оттащил тебя с линии огня.

– Первый Закон, – сказал Жискар, – должен был вынудить тебя убрать с линии огня леди Глэдис. Никакие мысли и соображения не должны были изменить это.

– Нет, друг Жискар, ты важнее мадам Глэдис. Фактически, ты более важен, чем любой человек в данный момент. Только ты один можешь остановить уничтожение Земли. Поскольку я знаю о твоей способности, о твоей потенциальной услуге человечеству, то, если передо мной стоит выбор действия, Нулевой Закон требует от меня защищать первым делом тебя.

– И ты не чувствуешь дискомфорта, действуя вопреки Первому Закону?

– Нет, потому что я действовал, повинуясь Нулевому Закону, превосходящему Первый.

– Но Нулевой Закон не был впечатан в тебя.

– Я принял его как естественное следствие Первого Закона: лучше всего уберечь человека от вреда – это обеспечить человечеству защиту и хорошее функционирование.

Жискар задумался.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но что, если бы спасая меня и, следовательно, человечество, ты увидел бы, что мадам Глэдис убита? Как бы ты чувствовал себя, друг Дэниел?

– Не знаю, – тихо сказал Дэниел. – Однако если бы я бросился спасать мадам Глэдис и дал разрушить тебя и вместе с тобой будущее человечества, разве я пережил бы этот удар?

И оба долго стояли молча.

– Может быть и так, – сказал наконец Жискар, – но ты согласишься, что в этих случаях судить трудно.

– Согласен, друг Жискар.

– Это трудно, даже если нужно быстро выбрать между индивидуумами – решить, кто может пострадать сильнее. А выбор между индивидуумом и человечеством, когда ты не уверен, с каким аспектом человечества имеешь дело, настолько труден, что вся обоснованность Законов Роботехники оказывается под подозрением. Коль скоро вступает абстрактное человечество, Законы Роботехники начинают сливаться с Законами Гуманистики, которые, видимо, даже не существуют.

– Я не понимаю тебя, друг Жискар.

– Неудивительно. Я и сам не уверен, что понимаю. Когда мы думаем о человечестве, которое мы должны спасти, мы думаем о землянах и поселенцах.

Они более многочисленны, чем космониты, более сильны, более экспансивны. У них больше инициативы, потому что они меньше зависят от роботов. У них больший потенциал биологической и социальной эволюции, потому что они короткоживущие, хотя долгая жизнь способствует великим вещам в индивидуальном плане.

– Да, – сказал Дэниел, – ты хорошо и сжато охарактеризовал это.

– Однако земляне и поселенцы, похоже, охвачены мистической, иррациональной верой в святость и неприкосновенность Земли. Не окажется ли эта мистика роковой в их развитии, как мистика роботов и долгой жизни связывают космонитов?

– Не знаю, – сказал Дэниел. – Я не думал об этом.

– Если бы ты так знал мозги, как я, ты не мог бы не задумываться над этим. Итак, как же выбирать? – продолжал он с неожиданной интенсивностью. – Думаю о человечестве как об отдельных расах – космониты и земляне плюс поселенцы со своей тоже, возможно, фатальной мистикой. В будущем, вероятно, будут и другие расы с еще менее привлекательными качествами.

Выбор не будет трудным, друг Дэниел, если мы научимся разделять. Мы должны выделить желаемые расы и защищать их, а не быть вынужденными выбирать между нежелательными. Но как мы можем достичь желаемого, пока у нас нет психоистории, науки, о которой я мечтаю, но не могу познать?

– Я не могу оценить трудности обладания способностью чувствовать и влиять на мозг. Не может быть, что ты знаешь слишком много, чтобы позволить Законам Роботехники работать гладко?

– Такая возможность всегда была, друг Дэниел, но недавние события сделали ее актуальной. Я знаю, как происходит во мне процесс ощущения чужого мозга и влияния на него. Я десятилетиями тщательно изучал себя, чтобы узнать это, и мог бы передать это тебе, чтобы ты перепрограммировал себя и стал вроде меня… но пока сопротивляюсь этому побуждению. Это было бы нехорошо по отношению к тебе. Хватит того, что я несу этот груз.

– Тем не менее, друг Жискар, если когда-нибудь по твоему суждению благо для человечества потребует это, я приму груз. Нулевой Закон обяжет меня сделать это.

– Пока что это бесполезный разговор. Похоже, что кризис надвигается, а мы даже не знаем его природы.

– Ты неправ, – перебил Дэниел. – Теперь я знаю природу кризиса.

91

Нельзя было рассчитывать, что Жискар покажет удивление. Его лицо не было способно на это. Голос его был модулирован, так что речь звучала по-человечески и не была монотонной или неприятной. Однако эти модуляции никогда не изменялись от эмоций. Поэтому когда он спросил:

– Ты это серьезно? – эти слова прозвучали так, словно он выражал сомнение в замечании Дэниела насчет завтрашней погоды. Но по его манере, с какой он повернулся к Дэниелу, как он поднял руку, было ясно, что он удивлен.

– Да, друг Жискар, – ответил Дэниел.

– Каким образом ты получил информацию?

– Частично из разговоров с мадам Кинтаной за обеденным столом.

– Но ты сказал, что не узнал ничего полезного, и предположил, что задавал ей неправильные вопросы.

– Сначала мне казалось именно так. Но, поразмыслив, я решил, что могу сделать из ее слов полезный вывод. За последние несколько часов я пошарил через компьютер в Центральной Энциклопедии Земли…

– И нашел подтверждение своим выводам?

– Не совсем так, но не нашел и ничего, опровергающего их, и это, я думаю, неплохо.

– Разве отрицательная очевидность достаточна для уверенности?

– Нет. Поэтому я не уверен. Позволь передать тебе мои рассуждения и если найдешь их ошибочными, так и скажи.

– Пожалуйста, друг Дэниел.

– Энергия атомного распада развивалась на Земле до эпохи гиперпространственных путешествий, когда все человечество находилось на одной планете Земля. Это общеизвестно. Потребовалось много времени, чтобы сделать энергию ядерного распада практически контролируемой.

За несколько десятилетий до установления контроля существовали бомбы, представляющие собой неконтролируемую реакцию ядерного синтеза. Но, контролируемое или неконтролируемое, слияние не может существовать без исключительно высокой температуры в миллион градусов. Если бы люди не могли создать необходимую температуру для контролируемой энергии синтеза, как бы они сделали это для неконтролируемого взрыва?

Мадам Кинтана сказала мне, что до появления энергии синтеза на Земле существовал другой вариант ядерной реакции – ядерное расщепление. Энергия получалась из расщепляющегося тяжелого ядра урана и тория. Это, я думаю, был единственный путь достижения высоких температур.

Энциклопедия, которую я просмотрел ночью, дает очень мало информации и, уж конечно, никаких деталей. Этот предмет табу, как я понял, потому что я никогда не слышал на Авроре о таких деталях, даже если такие бомбы еще существуют. Люди стыдятся этой части своей истории, или боятся, или и то, и другое, и я считаю это разумным. В том, что я прочел о водородных бомбах, не говорилось ни слова о способе их воспламенения, видимо, поджигающим механизмом была урановая бомба.

Но как же она поджигалась? Урановые бомбы существовали до водородных, и если урановые тоже требовали для воспламенения высокой температуру, то что могло дать эту температуру? Из этого я заключаю – хотя в энциклопедии нет об этом информации – что урановые бомбы требовали для воспламенения относительно низкой температуры, может, даже комнатной. Тут были и свои трудности, поскольку после открытия расщепления потребовалось несколько лет упорных усилий, чтобы изготовить бомбу. Но, каковы бы ни были эти трудности, они не включали в себя производство сверхвысоких температур. Каково твое мнение обо всем этом, друг Жискар?

– Я думаю, что структура, построенная тобой, имеет серьезные слабые точки и, следовательно, она не слишком правдоподобна. Но даже если бы все это звучало отлично, оно не имеет ничего общего с наступающим кризисом, суть которого мы стараемся понять.

– Дело в том, друг Жискар, что как процесс синтеза, так и процесс расщепления есть выражение слабого взаимодействия, одного из четырех взаимодействий, которые управляют всеми событиями во Вселенной.

Следовательно, тот же ядерный усилитель взорвет как реактор синтеза, так и реактор расщепления.

Но есть разница. Слияние обязательно требует высоких температур. Усилитель взорвет сверхгорячие частицы топлива, что активно воздействует на слияние, плюс некоторое количество окружающего топлива, которое раскалилось от слияния в первоначальном взрыве, до того как взорванный материал вылетит и жар рассеется до той точки, при которой остальное количество имеющегося топлива не загорится. Взрыв достаточно мощный, чтобы уничтожить реактор синтеза и все остальное, находящееся в непосредственной близости, как скажем, корабль, несущий реактор.

С другой стороны, реактор расщепления может действовать при низкой температуре. Тогда ядерный усилитель заставит расщепляться ВСЕ топливо. В самом деле, если реактор расщепления работает не активно, усилитель взорвет его. Я полагаю, что если есть топливо для расщепления, урановая бомба произведет больший взрыв, потому что взорвется большая часть горючего, чем в случае водородной бомбы.

Жискар медленно кивнул.

– Пусть так, друг Дэниел, но есть ли на Земле какие-нибудь станции энергии расщепления?

– Нет, ни единой. Так сказала мадам Кинтана, и энциклопедия вроде бы с ней согласна.

– Тогда, друг Дэниел, ядерный усилитель тут ни к чему. Все твои рассуждения, как бы безупречны они ни были, ни к чему не ведут.

– Не совсем так. Остался третий тип ядерной реакции, который следует рассмотреть.

– Какой же? Не могу представить себе третьего.

– Это и нелегко представить, потому что на Внешних и Поселенческих Мирах в планетной коре очень мало урана и тория и, следовательно, очень мала возможность заметной радиоактивности. Поэтому никто этим не интересуется, кроме немногих физиков-теоретиков. На Земле же, как сказала мадам Кинтана, уран и торий встречаются сравнительно часто, и естественная радиоактивность с ее сверхмедленным производством тепла и энергетической реакцией должна таким образом быть сравнительно заметной частью окружения. Это третий тип ядерной реакции, и его следует рассмотреть.

– В каком смысле?

– Естественная радиоактивность есть тоже выражение слабого взаимодействия. Ядерный усилитель, могущий взорвать реактор синтеза или реактор расщепления, может также ускорить естественную радиоактивность до, как я предполагаю, взрыва части земной коры, если в ней содержится достаточное количество урана или тория.

Жискар некоторое время молча смотрел на Дэниела, а затем тихо сказал:

– Значит, ты считаешь, что доктор Амадейро планирует взорвать земную кору, уничтожить планету как место для жизни и таким путем утвердить главенство космонитов в Галактике?

Дэниел кивнул.

– Или, если урана и тория недостаточно для взрывной массы, усилить радиоактивность, которая может произвести избыток тепла и тем изменить климат, а избыток радиации вызовет рак, дефекты рождения, и все это послужит той же цели, только в более замедленном темпе.

– Ужасная возможность, – сказал Жискар. – И ты думаешь, это реально?

– Реально. Мне кажется, что несколько лет назад – когда именно, я не знаю – гуманоидные роботы с Авроры, вроде того убийцы, были привезены на Землю. Они достаточно сложно запрограммированы и могут при необходимости приходить в Города за оборудованием. Они наверняка поставили атомные усилители в местах, богатых ураном или торием. За годы этих усилителей, наверное, поставлено немало. Доктор Амадейро и доктор Мандамус сейчас здесь, чтобы приглядеть за последними приготовлениями и активизировать усилители. Думаю, они устроили дело таким образом, чтобы иметь время уехать, прежде чем планета будет разрушена.

– В таком случае, – сказал Жискар, – необходимо информировать Генерального Секретаря, чтобы силы безопасности были сразу же мобилизованы немедленно найти доктора Амадейро и доктора Мандамуса и лишить их возможности выполнить проект.

– Не думаю, что это можно сделать. Генеральный Секретарь скорее всего не поверит нам из-за широко распространенной мистической веры в неприкосновенность Земли. Ты скажешь, что такая вера может сработать против человечества, и я подозреваю, что так оно и будет. Если вера в уникальное положение Земли будет подвергнута сомнению, он откажется дать себя убедить и потрясенно укроется за отказом поверить нам.

Но даже если бы и поверил, любые контрмеры должны пройти через правительственную машину, и это в любом случае займет слишком много времени.

К тому же я не думаю, что земляне сумеют найти двух людей в огромной дикой местности. Земляне всегда жили в Городах и почти не выходили за их пределы. Я помню это по своему первому делу с Илией Бейли здесь, на Земле. Пусть даже они заставят себя пересекать открытые пространства, едва ли они найдут двоих достаточно скоро, чтобы спасти положение.

– Поселенцы легко могут организовать поисковый отряд, – сказал Жискар.

– Они не боятся открытого пространства.

– Но они так твердо убеждены в неприкосновенности планеты, что не поверят нам. Да и они тоже не отыщут быстро ту пару.

– А земные роботы? Они собраны в пространстве между Городами. Может, кто-то из них уже знает о людях в этих местах.

– Эти люди – опытные роботехники, – возразил Дэниел. – Уж они-то присмотрят, чтобы ни один робот поблизости от них не знал об их присутствии: им просто прикажут забыть. Кроме того, земные роботы сравнительно простых моделей. Они предназначены для специальных задач: собирать урожай, пасти скот, работать в рудниках. Их трудно приспособить к такой общей цели, как ведение поиска.

– Что же остается, друг Дэниел?

– Мы сами должны найти этих двух людей и остановить их… И должны сделать это немедленно.

– А ты знаешь, где они?

– Нет, друг Жискар.

– Но если поисковая партия из землян, поселенцев и роботов не найдет их быстро, как сможем мы?

– Не знаю, но мы должны.

– Необходимость – еще не все, друг Дэниел. Ты прошел долгий путь. Ты обнаружил существование кризиса и мало-помалу добрался до его сути. Но это не помогло нам. Сейчас мы так же беспомощны, как если бы ничего не знали.

– Остался один шанс, – сказал Дэниел, – притянутый за уши и вроде бы бесполезный, но у нас нет выбора и мы можем попробовать. Амадейро, боясь тебя, послал робота-убийцу, чтобы уничтожить тебя, и это может оказаться его ошибкой.

– А если этот вроде бесполезный шанс не сработает?

Дэниел спокойно взглянул на Жискара.

– Тогда мы окажемся беспомощными. Земля погибнет, и человеческая история постепенно сойдет на нет.

XVIII. Нулевой закон

92

Келдин Амадейро чувствовал себя несчастным. Гравитация Земли была на треть выше, чем на Авроре, воздух был на треть плотнее, звук и запах вне жилища тоже неприятно отличались, и здесь не было домов, сколько-нибудь претендовавших на цивилизованность.

Роботы построили различные убежища, было много пищевых запасов и были импровизированные удобства, функционально адекватные, но отвратительно неадекватные во всех других отношениях.

Хуже всего, что после довольно приятного утра настал новый день, и слишком яркое земное солнце начало припекать. Скоро температура будет слишком высокой, воздух – слишком влажным. И что еще – появились изящные насекомые. Амадейро сначала не понял, откуда у него на руках мелкие зудящие припухлости, но Мандамус объяснил ему.

– Проклятье! – бормотал Амадейро, почесываясь. – Они могут ввести инфекцию!

– Я думаю, – сказал с явным безразличием Мандамус, – что иногда они это и делают. Но не всегда же. У меня есть лосьон для облегчения зуда, и можно жечь некоторые препараты, которые насекомые не переносят, но дело в том, что я и сам нахожу этот запах непереносимым.

– Зажгите их, – сказал Амадейро.

Мандамус продолжал тем же тоном:

– И я не хочу делать ничего лишнего, даже пустякового: запах или дымок увеличивают шанс обнаружить нас.

Амадейро презрительно прищурился.

– Вы сами неоднократно говорили, что в этот район никогда не заходят ни люди, ни полевые роботы.

– Это верно, но не с математической точностью. Это социологическое наблюдение, и тут всегда возможны исключения.

Амадейро нахмурился.

– Лучший путь к безопасности – закончить проект. Вы сами сказали, что будете готовы сегодня.

– Это тоже социологический расчет, доктор Амадейро. Я ДОЛЖЕН был быть готов сегодня. И я хотел бы. Но математически гарантировать не могу.

– А когда вы СМОЖЕТЕ гарантировать?

Мандамус развел руками.

– Доктор Амадейро, я, кажется, уже объяснял вам, но повторю еще раз: это дело заняло у меня семь лет. Я рассчитывал еще на несколько месяцев личного наблюдения за различными релейными станциями на земной поверхности. Я не могу теперь сделать это, потому что мы должны закончить до того, как нас засечет, а то и остановит этот робот Жискар. Это значит, что я должен делать проверку только через наших гуманоидных роботов. Я не могу верить им, как самому себе. Я должен проверить и перепроверить их рапорты и, может быть, мне придется посетить самому одно или два места, прежде чем я буду удовлетворен. Это займет несколько дней. Ну, может, одну-две недели.

– Две недели? Это невозможно. Сколько, по-вашему, я могу терпеть эту планету, Мандамус?

– Сэр, в один из своих предыдущих визитов я оставался на этой планете почти год, а в другой – больше четырех месяцев.

– И вам это нравилось?

– Нет, сэр, но у меня была работа, и я ее делал… не жалея себя, – Мандамус холодно взглянул на Амадейро.

Амадейро покраснел и сказал сдержанным тоном:

– Ну, ладно. Так на чем мы остановились?

– Я еще проверяю рапорты, которые приходят. Как знаете, мы работаем не с гладко налаженной лабораторной системой: мы имеем дело с разнородной планетной корой. К счастью, радиоактивные материалы широко распространены, но в местах опасно тонких, и нам пришлось поместить в таких местах реле и оставить роботов. Если эти реле поставлены не так или в неправильном порядке, атомный усилитель заглохнет и все эти годы тяжелых трудов пойдут насмарку. Может также случиться, что волна локализованного усиления будет иметь взрывную силу, что вызовет взрыв, а остальную часть коры не заденет. В обоих случаях ущерб будет незначительный.

Мы хотим, доктор Амадейро, иметь радиоактивные материалы, чтобы значительная часть коры медленно… ровно… неуклонно… – он произносил эти слова с большими интервалами, – становилась все более и более радиоактивной, так что Земля постепенно станет непригодной для жизни. Общественная структура планеты распадется, и Земля, как место пребывания человека, отомрет. Полагаю, доктор Амадейро, что вы хотите именно этого. Я описывал вам это в свое время, и вы этого хотели.

– Я и сейчас хочу этого, Мандамус. Не валяйте дурака.

– Тогда терпите дискомфорт, сэр, или уезжайте, а я через некоторое время все сделаю.

– Нет, нет, – забормотал Амадейро, – я должен быть здесь, когда это будет сделано, но я ничего не могу поделать со своим нетерпением. На какое время вы рассчитали процесс? Я имею в виду – сколько времени пройдет от начала первой волны усиления до того, как Земля станет необитаемой?

– Это зависит от степени усиления, с какой я начну. Я точно еще не знаю, какая степень потребуется, потому что она зависит от общей эффективности реле, поэтому я подготовил инвариантное управление. Я хочу установить период от одного до двух столетий.

– А если меньше?

– Если мы установим меньший период, части земной коры быстрее станут радиоактивными, планета быстрей разогреется и опасность возрастет. Это означает, что значительное количество населения не успеет вовремя уехать.

– Ну и что?

Мандамус задумался.

– Чем быстрее Земля будет разрушаться, тем более вероятно, что земляне и поселенцы заподозрят технологическую причину и, скорее всего, обвинят нас. Поселенцы яростно нападут на нас и будут сражаться за свой священный мир до последней капли крови, лишь бы только покарать нас. Мы уже говорили с вами об этом, и вы, кажется, согласились. Гораздо лучше дать больше времени, за которое мы сможем подготовиться к худшему и за которое сбитая с толку Земля решит, что медленно растущая радиоактивность – непонятный им природный феномен. По моему мнению, сегодня это стало более важным, чем вчера.

– Вот как? – Амадейро тоже нахмурился. – У вас глупый пуританский взгляд, и я уверен, что вы ищите способ взвалить ответственность за это на мои плечи.

– В данном случае это нетрудно, сэр. Совершенно неразумно было посылать робота уничтожить Жискара.

– Наоборот, если это удалось. Жискар единственный, кто может уничтожить нас.

– Сначала он должен был найти нас, а он не нашел. Да если бы и нашел – мы же опытные роботехники. Вы думаете, что мы могли бы не справиться с ним?

– Василия думала, что справится, а она знала его лучше, чем мы… и не смогла. И военный корабль, который должен был получить его и уничтожить на расстоянии, тоже не справился. И вот он высадился на Земле. Его надо было уничтожить любым способом.

– Он не был уничтожен. Сведений об этом не было.

– Осторожное правительство всегда придерживает дурные известия, а здешние чиновники хоть и варвары, но, видимо, осторожны. А если наш робот попался и был допрошен, он должен был войти в непроницаемый блок. Это значит, что мы потеряли робота – мы можем позволить себе это – но ничего больше. И если Жискар все еще существует, тем больше оснований у вас поспешить.

– Если мы потеряем робота, мы потеряем больше: они там могут установить место этого центра. Во всяком случае, не следовало посылать здешнего робота.

– Я взял того, что был под руками. И он ничего не выдаст. Я думаю, вы можете поверить моему программированию…

– Замерзнет он или нет, он одним своим существованием выдает свое аврорское происхождение. Земные роботехники – а они есть на этой планете – будут уверены в этом. Тем больше причин сделать радиоактивность медленной. Должно пройти достаточное время, чтобы земляне забыли об инциденте с роботом и не ассоциировали его с прогрессирующим изменением радиоактивности. Нам нужно самое малое сто лет, а то и двести.

Он отошел еще раз осмотреть свои инструменты и снова установить контакт с реле 6 и 10, которые все еще считал сомнительными. Амадейро смотрел ему вслед с презрением и сильной неприязнью, бормоча про себя:

– Да, но я не проживу два столетия, вероятно, не проживу и одного. Ты-то проживешь, а я – нет.

93

В Нью-Йорке было раннее утро. Жискар и Дэниел установили это по постепенному усилению активности.

– Где-то наверху, вероятно, рассвет, – сказал Жискар. – Однажды в беседе с Илией Бейли два столетия назад он назвал Землю Миром Утренней Зари. Долго она будет таким миром? Или уже перестает им быть?

– У тебя мрачные мысли, друг Жискар, – сказал Дэниел. – Не лучше ли заняться тем, что надо сделать сегодня, и сохранить Землю, как Мир Утренней Зари?

В квартиру вошла Глэдис в халате и шлепанцах.

– Смешно, – сказала она. – Земные женщины идут утром по коридорам в общественные туалеты растрепанными и небрежно одетыми, а выходить должны в полном порядке. Видимо, сначала надо быть растрепой, чтобы потом очаровывать ухоженным видом. Видели бы вы, какие взгляды на меня бросали, когда я вышла оттуда в халате. Не торчать же мне там все утро, занимаясь собой.

– Мадам, – сказал Дэниел, – могу я поговорить с вами?

– Только недолго, Дэниел. Ты ведь знаешь, что сегодня большой день и мои утренние встречи вот-вот начнутся.

– Именно об этом я и хотел поговорить, мадам. В этот важный день нам лучше не быть с вами.

– Почему?

– Эффект, который вы должны произвести на землян, может сильно уменьшиться, если вы окружите себя роботами.

– Так я не буду окружена. Вас только двое. Как я буду без вас?

– Вам надо привыкать к этому, мадам. Пока мы с вами, вы очень сильно отличаетесь от землян. Это выглядит так, словно вы боитесь их.

– Но ведь мне нужна КАКАЯ-ТО защита, Дэниел. Вспомни, что случилось вчера.

– Мадам, мы не предвидели того, что случилось, и не могли бы защитить вас. К счастью, мишенью были не вы: бластер был направлен в голову Жискара.

– Почему в Жискара?

– Разве робот мог стрелять в человека? По какой-то причине робот стрелял в Жискара. Поэтому, если мы будем рядом с вами, это только увеличит опасность для вас. Не забывайте, что разговоры о вчерашнем событии распространяются, и хотя земное правительство пыталось умолчать о деталях, все равно пойдут слухи, что робот стрелял из бластера. Это возбудит общественное негодование против роботов – против нас, и даже против вас, если вы упорно станете показываться с нами. Вам будет лучше без нас.

– Надолго?

– По крайней мере, до того времени, как закончится ваша миссия, мадам. Капитан сумеет лучше чем мы помочь вам в это время. Он знает землян, он о них высокого мнения… и очень высокого мнения о вас, мадам.

– Откуда ты знаешь, что он высокого мнения обо мне?

– Хоть я и робот, но мне так кажется. И мы, разумеется, вернемся, как только вы пожелаете. Но сейчас, мы думаем, самый лучший способ служить вам и защищать вас – это оставить вас в руках капитана Бейли.

– Я об этом подумаю, – сказала Глэдис.

Дэниел повернулся и тихо спросил Жискара:

– Она захочет?

– Не только захочет, – ответил Жискар. – Она всегда была чуточку беспокойна в моем присутствии и не будет страдать от моего отсутствия. А вот к тебе, друг Дэниел, у нее противоречивые чувства. Ты напоминаешь ей друга Джандера, дезактивация которого так травмировала ее много десятилетий назад. Это и привлекает, и отталкивает ее, так что мне надо было сделать немногое: я уменьшил ее влечение к тебе и увеличил и так сильное влечение к капитану.

Она легко обойдется без нас, друг Дэниел, – сделал вывод Жискар.

– Тогда пойдем к капитану, – сказал Дэниел, и они вышли в коридор.

94

И Дэниел, и Жискар уже бывали на Земле, причем Жискар сравнительно недавно. Они умели пользоваться компьютеризированным справочником, который указал им сектор, крыло и номер квартиры, отведенной Диджи, и понимали цветные коды в коридорах, указывающие им правильные повороты в лифты.

Для большого движения было еще рано, но встречные были, и ошеломленно посмотрев на Жискара, затем подчеркнуто равнодушно отворачивались.

Шаги Жискара стали неровными, когда они подошли к двери квартиры Диджи. Это было почти незаметно, но привлекло внимание Дэниела.

– С тобой что-то не так, друг Жискар?

– Мне пришлось отгонять изумление, подозрительность, даже просто внимание во многих мужчинах и женщинах и в одном подростке, с которым было труднее. Я не имел времени полностью удостовериться, не нанес ли я им вреда?

– Но сделать так было необходимо: мы не должны позволить остановить себя.

– Я понимаю, но Нулевой Закон плохо работает во мне. У меня нет твоей легкости в этом отношении, – он продолжал, как бы желая отвлечься от своего дискомфорта: – Я часто замечал, что гиперсопротивление на позитронных путях действует сначала на ноги, а потом уже на речь.

Дэниел нажал кнопку звонка и сказал:

– У меня тоже так, друг Жискар. Поддерживать равновесие на двух опорах трудно при самых лучших обстоятельствах. Контролировать устойчивость при ходьбе труднее. Я слышал однажды, что когда-то были попытки производить роботов с четырьмя ногами и двумя руками. Их называли «кентаврами». Работали они хорошо, но их не приняли из-за их явно нечеловеческой внешности.

– В данный момент, – сказал Жискар, – я был бы рад четырем ногам. Но я думаю, что чувство дискомфорта проходит.

В дверях показался Диджи и посмотрел на роботов, широко улыбаясь. Но когда он бросил взгляд в обе стороны коридора, его улыбка исчезла.

– Что вы здесь делаете без Глэдис? Она не…

– Капитан, с мадам Глэдис все хорошо, – сказал Дэниел. – Мы можем войти и объяснить?

Диджи сердито сделал приглашающий жест. Голос его стал грубым, так обычно говорят с капризничающей машиной.

– Почему вы оставили ее одну? Какие обстоятельства могли позволить вам оставить ее в одиночестве?

– Она не более одинока, чем любая особа на Земле, и не в большей опасности. Если вы потом спросите ее, она вам скажет, что не может эффективно действовать здесь, на Земле, если по ее пятам ходят космонитские роботы. Я уверен, что она скажет вам, что ей вполне хватит вашего руководства и защиты, и вы это сделаете лучше, чем роботы. Мы уверены, что она желает этого – по крайней мере, сейчас. Если через какое-то время она пожелает нас вернуть, то мы вернемся.

Диджи снова заулыбался.

– Значит, она желает моей защиты?

– В данный момент, капитан, она больше заинтересована в вашем присутствии, чем в нашем.

Улыбка Диджи превратилась в ухмылку.

– Кто бы стал порицать ее? Я пойду к ней, как только смогу.

– Но сначала, сэр…

– О, – воскликнул Диджи, – есть еще что-то?

– Да, сэр. Мы встревожены насчет робота, который стрелял вчера.

Диджи снова напрягся.

– Вы ожидаете новой опасности для мадам Глэдис?

– Ни в коем случае. Тот робот стрелял не в леди Глэдис. Как робот он не мог этого сделать. Он стрелял в друга Жискара.

– Зачем это ему?

– Вот это мы и хотели бы узнать. И для этого нам нужно поговорить с мадам Кинтаной, заместителем министра по энергетике. Это может оказаться очень важным и для вас, и для правительства Бейли-мира, если вы попросите ее позволить мне задать ей несколько вопросов. Мы просим вас постараться убедить ее согласиться на эту встречу.

– И только-то? Больше вы ничего не хотите? Чтобы я убеждал земное и очень занятое официальное лицо подвергнуться перекрестному допросу со стороны роботов?

– Сэр, – сказал Дэниел, – она, наверное, согласится, если вы достаточно заинтересованы в расследовании. И еще: поскольку она, возможно, находится далеко отсюда, было бы полезно нанять для нас дартер, чтобы доставить нас туда. Мы, как вы понимаете, спешим.

– Кроме этих мелочей, больше ничего?

– Не совсем так, – сказал Дэниел. – Нам еще нужен водитель, и вы, пожалуйста, заплатите ему как следует, чтобы он согласился везти друга Жискара, явного робота. Меня-то он за робота не примет.

– Надеюсь, вы понимаете, Дэниел, – сказал Диджи, – что вы просите о совершенно немыслимом.

– Я надеялся, что это не так, сэр. Но, поскольку вы так считаете, говорить больше не о чем. Нам придется вернуться к леди Глэдис, и она будет очень недовольна, потому что хотела быть только с вами.

Он повернулся к выходу, но Диджи сказал:

– Подождите. В коридоре есть общественный коммуникатор. Я попробую. Оставайтесь здесь и ждите меня.

Два робота остались. Дэниел спросил:

– Ты многое сделал, друг Жискар?

Теперь Жискар вроде бы крепко держался на ногах.

– Я ничего не мог. Он очень сильно противился иметь дело с мадам Кинтаной и так же сильно – чтобы нанять машину. Я не мог изменить эти чувства, не нанося ущерба. Но когда ты намекнул на наше возвращение к мадам Глэдис, его настроение внезапно и драматически изменилось. Ты предчувствовал это, друг Дэниел?

– Да.

– Похоже, что ты едва ли нуждаешься во мне. Есть разные способы исправления мозгов. Но кое-что я все-таки сделал. Изменение в мыслях капитана сопровождалось сильными и благоприятными эмоциями по отношению к мадам Глэдис. И я их усилил.

– Это и есть причина, по которой ты нужен. Я не мог бы этого сделать.

– Ты еще будешь способен к этому, друг Дэниел. Может быть, очень даже скоро.

Диджи вернулся.

– Как это ни невероятно, но она хочет увидеть вас, Дэниел. Дартер и водитель будут через минуту, и чем скорее вы уедете, тем лучше. Я сразу же отправлюсь к Глэдис.

Оба робота вышли в коридор и стали ждать там. Жискар сказал:

– Он очень счастлив.

– Так и должно быть, друг Жискар. Но я боюсь, что легкие дела для нас кончились. Мы легко устроили все так, чтобы мадам Глэдис предоставила нас самим себе. Затем мы с некоторым трудом убедили капитана устроить нам встречу с заместителем министра. Но вот с ней как бы нам не придти к печальному концу.

95

Водитель бросил один взгляд на Жискара и его решимость как рукой сняло.

– Послушайте, – сказал он Дэниелу, – мне обещали заплатить вдвое, если я повезу робота, но роботам не разрешается быть в Городе, и я могу нарваться на кучу неприятностей. Монета мне не поможет, если я потеряю лицензию. Может, я отвезу только вас, мистер?

– Я тоже робот, сэр. Сейчас мы уже в Городе, и это не ваша вина. Мы собираемся выехать из Города, и вы поможете нам. Мы едем к высокому правительственному чину, который, я надеюсь, это устроит, и ваш гражданский долг помочь нам.

Если вы откажитесь везти нас, водитель, вы таким образом оставите нас в Городе, и это могут счесть противозаконным.

Лицо водителя стало спокойным. Он открыл дверцу и ворчливо сказал:

– Садитесь!

Тем не менее он тщательно задвинул толстую прозрачную перегородку, отделявшую его от пассажиров.

Дэниел тихо спросил:

– Много пришлось исправить, друг Жискар?

– Очень мало. В основном сработали твои слова. Просто поразительна коллекция утверждений, которыми можно правильно пользоваться как индивидуально, так и в комбинации, чтобы добиться эффекта, какого истина не дала бы.

– Я часто замечал это в человеческих разговорах, друг Жискар, даже среди обычно правдивых людей. Я полагаю, мозг таких людей оправдывает это как служащее высокой цели.

– Нулевой Закон, ты хочешь сказать.

– Или его эквивалент, если человеческий мозг имеет такой эквивалент. Друг Жискар, ты сказал недавно, что я буду иметь твои силы и, возможно, скоро. Ты готовишь меня для этой цели?

– Да, друг Дэниел.

– Зачем? Могу я спросить?

– Опять же Нулевой Закон. Недавний эпизод со слабостью ног показал мне, насколько я уязвим, когда пытаюсь применить Нулевой Закон. До этого дня я собирался действовать по Нулевому Закону, чтобы спасти мир и человечество, но наверное, не смогу. В этом случае ты должен быть в состоянии сделать работу. Я постепенно готовлю тебя, так что в нужный момент я передам тебе последние инструкции, и все встанет на место.

– Не понимаю, как это может быть.

– Поймешь, когда настанет время. Я пользовался этой техникой в очень малой степени на роботах, которых использовал на Земле в давние времена, когда их еще не изгоняли из Городов, и они помогали мне направлять земных лидеров на одобрение отправки поселенцев.

Водитель, дартер которого был не на колесах, а плыл примерно в сантиметре от пола, вел его по специально предназначенным для таких машин коридорам. Машина шла очень быстро, оправдывая свое название.

Она появилась в обычном коридоре, идущим параллельно экспресс-путям, свернула влево, нырнула под экспресс-пути, вышла с другой стороны и, пропетляв с полкилометра, остановилась перед богато украшенным зданием. Дверь дартера открылась автоматически. Дэниел вышел, подождал Жискара и протянул водителю монету, которую получил от Диджи. Водитель внимательно рассмотрел ее, резко хлопнул дверцей и быстро умчался, не сказав ни слова.

96

Дэниел дал сигнал, но дверь открылась не сразу. Дэниел подумал, что их проверяют. Наконец дверь открылась, и молодая женщина проводила их в главную часть здания. Она избегала смотреть на Жискара, но с большим интересом поглядывала на Дэниела.

Заместитель министра мадам Кинтана сидела за большим письменным столом. Она улыбнулась и сказала с несколько натянутым смехом:

– Два робота без сопровождения человека. Мне не грозит опасность?

– Абсолютно никакой, мадам Кинтана, – серьезно сказал Дэниел, – это нам непривычно видеть человека, не сопровождаемого роботами.

– Уверяю вас, у меня есть роботы, – сказала Кинтана. – Я называю так помощников, и одна из них встретила и привела вас сюда. Я поражена, что она не упала в обморок при виде Жискара. Она могла бы, если бы ее не предупредили и если бы вы, Дэниел, не имели такой интересной внешности. Но речь не об этом. Капитан Бейли был так настойчив в своем желании, чтобы я увиделась с вами, а поддерживать добрые отношения со значительным Поселенческим Миром в моих интересах, поэтому я согласилась на эту встречу. Но день у меня очень загружен, так что я буду очень благодарна, если мы проведем это дело быстро. Что я могу сделать для вас?

– Мадам Кинтана… – начал Дэниел.

– Минуточку. Может, вы сядете? В прошлый вечер вы сидели.

– Мы можем сесть, но нам все равно, сидеть или стоять.

– Но мне не все равно. Мне стоять неудобно, а если я сяду, я должна задирать голову, чтобы видеть вас. Так что, пожалуйста, возьмите стулья и садитесь. Спасибо. Ну, Дэниел, в чем дело?

– Мадам Кинтана, вы, я думаю, помните инцидент с бластером после банкета.

– Конечно. Я знаю, что из бластера стрелял гуманоидный робот, хотя официально мы не признали этого. Но сейчас я сижу против двух роботов и не имею защиты. А один из вас тоже гуманоидный.

– У меня нет бластера, мадам, – сказал с улыбкой Дэниел.

– Я верю. Тот гуманоидный робот вовсе не был похож на вас, Дэниел. Вы – произведение искусства, вы это знаете?

– Я очень сложно запрограммирован, мадам.

– Я имею в виду вашу внешность. Так вот насчет инцидента с бластером?

– Мадам, у того робота есть где-то на Земле база, и я должен знать, где она. Я приехал с Авроры с приказом отыскать эту базу и предупредить инциденты, могущие нарушить мир между нашими планетами. У меня есть основания считать…

– Вы приехали? Не капитан? Не мадам Глэдис?

– Мы, мадам, Жискар и я. Я не имею права сказать вам, каким образом мы пришли к пониманию задачи, и не могу назвать вам имя человека, по приказу которого мы действуем.

– Подумать только! Межзвездный шпионаж! Очаровательно! Какая жалость, что я не могу помочь вам. Я не знаю, откуда взялся тот робот, не имею представления, где может быть его база. И даже не понимаю, почему вы пришли именно ко мне за такой информацией. На вашем месте я обратилась бы в Департамент Безопасности, – она наклонилась к Дэниелу. – На вашем лице настоящая кожа, Дэниел? Если нет, то это изумительная имитация, – она протянула руку и осторожно дотронулась до его щеки. – Она даже на ощупь настоящая.

– Тем не менее, мадам, это не настоящая кожа. Если ее разрезать, она сама собой не зарастет. Но, с другой стороны, ее легко зашить и даже наложить заплату.

– Ох! – сказала Кинтана, сморщив нос. – Но ваше дело закончено, поскольку я не могу помочь вам. Я ничего не знаю.

– Позвольте мне кое-что объяснить, мадам. Тот робот, по-видимому, был частью группы, заинтересованной в ускорении энергопроизводящего процесса, который вы вчера описали – расщепления. Допустим, что это так и есть. Кто-то интересуется расщеплением и содержанием урана в земной коре. Какое место подошло бы этим людям в качестве базы?

– Старые урановые рудники, возможно. Но я не знаю, где они расположены. Поймите, Дэниел, у Земли почти суеверное отвращение ко всему ядерному, в особенности к расщеплению. В наших популярных работах по энергии вы не найдете почти ничего насчет расщепления, а в технических изданиях для специалистов – только голую суть. Даже я очень мало знаю об этом, тем более что я администратор, а не ученый.

– Тогда еще кое-что, мадам. Мы допрашивали робота-убийцу насчет местонахождения его базы, и допрашивали очень строго. Но он был запрограммирован на дезактивацию, на полное замораживание мозга в случае допроса, и он так и сделал. Однако перед этим, в последней борьбе между дезактивацией и приказом отвечать, он трижды открыл рот, вроде бы собираясь сказать три слова, три группы слов, три слога или любую комбинацию этого. Второй слог или слово был «миль». Означает ли это что-нибудь как имеющее отношение к расщеплению?

Кинтана медленно покачала головой.

– Нет, не могу сказать, что это значит. Такого слова вы не найдете в словаре Галактического Стандартного. Простите меня, Дэниел. Приятно было встретиться с вами снова, но мой стол завален бумагами, которые нужно обработать. Надеюсь, вы поймете и извините меня.

Дэниел сказал, как бы не слыша ее слов:

– Я слышал, мадам, что «миль» – какая-то древняя мера длины, кажется, больше километра.

– Даже если это и правда, это слово тут совсем неуместно. Откуда аврорскому роботу знать старинные… – она неожиданно замолчала. Глаза широко раскрылись, лицо потеряло краски. – Постойте! Неужели…

– Что, мадам?

– Есть место, которое избегают все – и земляне и роботы. Драматично выражаясь – заклятое место. Настолько зловещее, что начисто вытравилось из сознания. Его нет даже на картах. Это квинтэссенция всего, что означает расщепление. Я помню, что наткнулась на него в очень старом фильме еще в самом начале работы здесь. Та говорилось насчет местоположения «инцидента», который навеки отвел мысли землян от расщепления, как источника энергии. Это место называлось «Трехмильный остров».

– Значит, место абсолютно изолированное, – сказал Дэниел, – свободное от какого бы то ни было вторжения. Место, где наверняка есть расщепляющиеся материалы, идеальное для тайной базы, и с трехсложным названием, где «миль»

– средний слог. Именно это место и есть, мадам. Не скажите ли вы нам, как туда добраться, и не поможете ли с разрешением выйти из Города и попасть на этот Трехмильный остров?

Кинтана улыбнулась. Улыбка молодила ее.

– Ясно, что если вы имеете дело с интересным случаем межзвездного шпионажа, вы не можете терять времени, верно?

– Действительно, не можем, мадам.

– Ладно, сочтем, что в круг моих обязанностей входит повидать этот Трехмильный остров. Почему бы мне не взять с собой вас в автокар? Я умею управлять им.

– Мадам, но ваша куча бумаг…

– Ее никто не тронет. Она так и будет тут, пока я не вернусь.

– Но вам придется выехать из Города…

– Ну и что? Сейчас не старые времена. В древние тяжелые дни космонитского господства земляне никогда не выходили из Городов, но теперь мы почти два столетия выходим и даже заселяем Галактику. Есть, конечно такие, кто придерживается старых обычаев, но большинство стали вполне мобильными. Наверное, мы всегда думаем, что со временем присоединимся к какой-нибудь Поселенческой группе. Сама я не намерена этого делать, но часто летаю в собственном автокаре, и пять лет назад летала в Чикаго и обратно. Посидите, я сейчас отдам распоряжение.

Ее как ветром сдуло. Дэниел взглянул ей вслед и прошептал:

– Друг Жискар, это вроде бы не характерно для нее. Ты что-то сделал?

– Чуточку. Когда мы входили, мне показалось, что проводившая нас сюда молодая женщина была привлечена твоей внешностью. Я был уверен, что тот же фактор присутствовал в мозгу мадам Кинтаны вчера на банкете, хотя и был очень далеко от нее и было много другого народа. Здесь, как только ты начал с ней разговор, влечение было безошибочным. Я мало-помалу усиливал его, и каждый раз, когда она намекала на конец встречи, она была все менее решительной и всерьез не возражала против продолжения разговора. И, наконец, когда она сказала насчет автокара, ей, я уверен, не хотелось упускать шанса побыть с тобой подольше.

– Это может осложнить мне дело, – задумчиво сказал Дэниел.

– Все это ради доброй цели, – сказал Жискар. – Думай об этом в пределах Нулевого Закона.

Казалось, он улыбнулся, говоря это, хотя его лицо не могло иметь такого выражения.

97

Кинтана облегченно вздохнула, когда посадила автокар на подходящее для этого место. Тут же подошли два робота – осмотреть машину и при необходимости перезарядить.

Кинтана перегнулась через Дэниела и показала вправо:

– Вон там, в нескольких километрах отсюда река. Какой жаркий день, – она выпрямилась с явной неохотой и улыбнулась Дэниелу. – Это самое плохое, когда покидаешь Город. Окрестности совершенно не контролируются. Подумать только – позволить быть такой жаре! Вы ее не чувствуете, Дэниел?

– У меня внутренний термостат, мадам, он хорошо работает.

– Чудесно. Хотела бы я иметь такой. В этих местах нет дороги, Дэниел, и нет роботов, которые проводили бы вас, потому что они никогда туда не ходят. И я не знаю, где именно нужное место. Мы должны идти наугад и можем пройти мимо базы, даже если она окажется совсем рядом.

– Не «мы», мадам. Вам надо остаться. Дальнейшее может быть опасным, но и в любом случае вы без кондиционера, и путешествие будет для вас физически непосильным. Могли бы вы подождать нас, мадам? Для меня это было бы очень важно.

– Я подожду.

– Но мы можем затратить несколько часов.

– Здесь есть кое-какие развлечения в расположенном неподалеку маленьком Городе Гаррибург.

– В таком случае, мы пошли, мадам.

Дэниел легко вышел из автокара, и Жискар последовал за ним. Был полдень, и яркое солнце отражалось в полированных частях тела Жискара.

– Любой признак мысленной активности, который ты заметишь, будет тем, что мы ищем, – сказал Дэниел. – Здесь на много километров вокруг нет никого другого.

– Ты уверен, что мы сможем остановить их, если найдем?

– Нет, друг Жискар, не уверен, но мы должны.

98

Ленуар Мандамус хмыкнул и, скупо улыбнувшись, посмотрел на Амадейро.

– Поразительно, – сказал он. – И более чем удовлетворительно.

Амадейро вытер лицо концом полотенца и спросил:

– Что это означает?

– Это означает, что все релейные станции в рабочем состоянии.

– Значит, вы можете приступить к усилению?

– Как только рассчитаю правильную концентрацию частиц.

– И долго это продлится?

– Минут пятнадцать. Может, тридцать.

Амадейро ждал, все более хмурясь, пока Мандамус не сказал:

– Все в порядке. Я хочу установить на произвольной шкале 2,72. Это даст нам полтора столетия, прежде чем высший уровень равновесия достигнет того, что будет поддерживаться без существенных изменений миллионы лет. При этом уровне Земля, в лучшем случае может иметь лишь несколько разбросанных групп людей в относительно мало радиоактивных районах. Нам останется только подождать полтора столетия, и дезорганизованные групп Поселенческих Миров станут нашей легкой добычей.

– Я не проживу еще полтора столетия, – сказал Амадейро.

– Сочувствую, сэр, – сухо ответил Мандамус, – но мы сейчас говорим об Авроре и Внешних Мирах. Появятся другие, которые возьмут на себя вашу задачу.

– Вы, например?

– Вы мне обещали главенство в Институте и, как вы знаете, я жаждал этого. С этой политической базы я могу надеяться стать когда-нибудь Председателем, и я поведу такую политику, которая обеспечит растворение анархических миров поселенцев.

– Приятно слышать. А что, если вы установите поток V-частиц, а кто-нибудь возьмет, да и понизит его еще на полтора столетия?

– Невозможно, сэр. Как только прибор включится, внутриатомный сдвиг застынет в этом положении. После этого процесс становится необратимым, что бы ни случилось. Все это место может испариться, а земная кора все равно будет медленно гореть. Полагаю, что можно построить целиком новую систему, если кто-то на Земле или из поселенцев смог бы сдублировать мою работу, но даже в этом случае доза радиоактивности только увеличится, но не уменьшится. Второй закон термодинамики присмотрит за этим.

– Мандамус, вы сказали, что жаждете быть Главой. Однако, это зависит от меня, значит, я и должен решать ЭТО дело…

– Нет, сэр, не вы, – холодно сказал Мандамус. – Детали этого процесса известны мне, а не вам. Эти детали закодированы в том месте, которого вы не найдете, и к тому же оно охраняется роботами, которые скорее уничтожат их, чем отдадут в ваши руки. Вы не можете повлиять на них, а я могу.

– Тем не менее, – сказал Амадейро, – вам очень важно будет получить мое одобрение. Если вы вырвете главенство из моих наделяющих рук каким бы то ни было способом, вы будете иметь постоянную оппозицию среди других членов Совета, что будет мешать вам все ваши десятилетия на этом посту. Вы хотите только титула Главы или возможности пользоваться всем, что связано с истинным лидерством?

– Разве сейчас время говорить о политике? Минуту назад вы рвали и метали, что я задержусь на пятнадцать минут над компьютером.

– Да, но сейчас мы говорим об установлении потока частиц. Вы хотите поставить его на 2,72 – что это за цифра? – а я гадаю, правильно ли это. Какой высший ряд вы можете установить?

– Шкала от нуля до двенадцати, но требуется 2,72и0,06, если вы желаете большой точности. На основании рапортов со всех четырнадцати реле, это даст нам промежуток на полтора столетия до равновесия.

– Но я думаю, что правильной цифрой будет двенадцать.

Мандамус с ужасом уставился на него.

– 12? Да вы понимаете, что это означает?

– Да. Это означает, что Земля станет радиоактивной для жизни через десять-двенадцать лет, и в этом процессе мы убьем несколько миллиардов землян.

– И развяжем войну с разъяренной федерацией поселенцев. Зачем вам эта резня?

– Повторяю вам: я не надеюсь прожить еще полтора столетия, но хочу при жизни увидеть уничтожение Земли.

– Но вы также обеспечите искалечение – это в лучшем случае – Авроры. Не может быть, чтобы вы говорили серьезно.

– Вполне серьезно. У меня два столетия поражения и унижения.

– Их принесли вам Хэн Фастальф и Жискар, но не Земля.

– Нет, их принес землянин Илия Бейли.

– Он умер более полутора столетий назад. Чего стоит момент мести давно умершему человеку?

– Я не хочу спорить об этом. Я сделаю вам предложение: главенство немедленно. Как только мы вернемся на Аврору, я уйду со своего поста и назначу вас на свое место.

– Нет. Я не хочу главенства на таких условиях. Смерть миллиардов!

– Миллиардов ЗЕМЛЯН. Ну, тогда я не могу доверить вам действие. Покажите мне – МНЕ – как включить контрольный прибор, и я возьму всю ответственность на себя. Но все равно по возвращении я уйду со своего поста и отдам его вам.

– Нет. Это все равно будет означать смерть миллиардов и, кто знает, скольких миллионов космонитов. Доктор Амадейро, поймите, пожалуйста, что я ни в коем случае не сделаю этого, а вы без меня не сможете сделать. Механизм включается отпечатком пальца моей руки.

– Я прошу вас.

– Вы не в своем уме, если просите, несмотря на то, что я вам сказал.

– Это, Мандамус, ваше личное мнение. Я не настолько безумен, чтобы не сообразить разослать всех здешних роботов по разным местам. Мы с вами здесь одни.

Мандамус приподнял в оскале уголок верхней губы.

– И чем же вы намерены угрожать мне? Не собираетесь ли вы убить меня, пока нет роботов, могущих остановить вас?

– Да, Мандамус, вообще-то могу, если захочу, – Амадейро извлек из кармана бластер. – На Земле такие вещи добыть трудно, но возможно, если хорошо заплатить. И я умею им пользоваться. Уж поверьте, если я скажу, что прострелю вам голову с большой охотой, если вы не приложите свой большой палец к контакту и не позволите мне поставить шкалу на 12.

– Не посмеете. Если я умру, как вы включите прибор?

– Вы что, идиот? Если я пробью вам голову, ваш палец останется невредимым. Некоторое время в нем даже останется горячая кровь. Вот я им и воспользуюсь. Я предпочел бы, чтобы вы остались в живых, потому что утомительно будет объяснять на Авроре вашу смерть, но я как-нибудь вытерплю. Так вот, даю вам тридцать секунд на размышление. Если будете сотрудничать, я немедленно отдаю вам пост Главы Института, нет – все будет так, как я хочу, а вы умрете. Начинаю: один, два, три…

Мандамус в ужасе смотрел на Амадейро, который продолжал считать и смотрел на Мандамуса поверх бластера твердыми холодными глазами.

Затем Мандамус прошипел:

– Уберите бластер, Амадейро, иначе мы оба будем обездвижены под предлогом, что нас надо защитить от вреда.

Предупреждение опоздало. Молниеносно протянулась рука и схватила Амадейро за запястье, парализовав его, и бластер выпал.

– Извините, – сказал Дэниел, – что я причиняю вам некоторую боль, доктор Амадейро, но я не могу позволить вам держать бластер, направленный на другого человека.

99

Амадейро не сказал ничего, а Мандамус холодно произнес:

– Вы два робота, с которыми, как я вижу, нет хозяина. В его отсутствие ваш хозяин – я, и я приказываю вам уйти и не возвращаться. Поскольку, как вы видите, никому из людей в данный момент не грозит опасность, ничто не может пересилить вашу обязанность повиноваться этому приказу. Уходите.

– Простите, сэр, – сказал Дэниел, – нет нужды скрывать от вас наши имена и возможности, поскольку вы их уже знаете. Мой спутник, Р. Жискар Ривентлов, умеет определять эмоции. Друг Жискар!

Жискар сказал:

– Когда мы подходили, определив ваше присутствие издалека, я отметил, доктор Амадейро, что ваш мозг переполнен яростью. В вашем, доктор Мандамус, была крайняя степень страха.

– Если и была ярость, – сказал Мандамус, – это была реакция доктора Амадейро на приближение двух необычных роботов, особенно того, который способен вмешиваться в человеческий мозг и который погубил, может быть навсегда, мозг леди Василии. Мой страх, если он был, также явился результатом его появления. Теперь мы овладели своими эмоциями, и вам нет оснований вмешиваться. Мы приказываем вам уйти.

– Прошу прощения, доктор Мандамус, – сказал Дэниел, – но я просто хочу удостовериться, что мы можем спокойно следовать вашим приказам. Не было ли бластера в руке доктора Амадейро и не был ли этот бластер направлен на вас?

– Он объяснял мне, как работает бластер, и собирался убрать его, когда ты схватил его за руку.

– Тогда я должен вернуть его доктору Амадейро, прежде чем уйти? – поинтересовался Дэниел.

– Нет, – без колебаний ответил Мандамус, – потому что у вас будет уважительная причина остаться здесь и, как вы скажите, защищать меня. Возьмите бластер с собой и уходите, и у вас не будет оснований возвращаться.

– У нас есть основание думать, – сказал Дэниел, – что вы сейчас в районе, куда людям не разрешено проникать…

– Это обычай, а не закон, и на нас не распространяется, поскольку мы не земляне. Кстати, роботам тоже не разрешается быть здесь.

– Мы доставлены сюда, доктор Мандамус, высоким лицом земного правительства. У нас есть основания думать, что вы здесь намерены поднять уровень радиоактивности в земной коре и нанести серьезный и непоправимый вред планете.

– Отнюдь нет… – начал Мандамус.

Амадейро в первый раз вмешался:

– По какому праву, робот, ты устраиваешь нам перекрестный допрос? Мы люди и отдали вам приказ. Подчиняйтесь!

Его авторитетный тон заставил Дэниела вздрогнуть, а Жискар наполовину повернулся. Но Дэниел сказал:

– Простите, доктор Амадейро, но я не веду перекрестного допроса, а только ищу уверенности, что могу спокойно последовать вашему приказу. К нас есть основания думать, что…

– Можете не повторять, – сказал Мандамус и повернулся к Амадейро: – Доктор Амадейро, разрешите мне ответить, – и снова к Дэниелу: – Дэниел, мы здесь с антропологической миссией. Наша задача – найти истоки различных человеческих обычаев, влияющих на поведение космонитов. Эти истоки можно найти только на Земле, вот мы тут и ищем.

– У вас есть на это разрешение Земли?

– Семь лет назад я разговаривал с соответствующими чиновниками Земли и получил разрешение.

– Что ты скажешь, друг Жискар?

– Показания мозга доктора Мандамуса таковы, что его слова не соответствуют существующему положению.

– Значит, он лжет?

– Предполагаю.

Мандамус сказал с непоколебимым спокойствием:

– Может, ты и предполагаешь, но предположение – не достоверность. Ты не можешь не повиноваться приказу на основании простого предположения. Я знаю это, и ты знаешь.

Жискар сказал:

– Но в мозгу доктора Амадейро ярость сдерживалась только эмоциональными силами, которых вряд ли требовала работа. Вполне возможно, что эти силы, так сказать, соскользнут и ярость вырвется наружу.

– Чего вы виляете перед ними, Мандамус? – закричал Амадейро.

Мандамус заорал в ответ:

– Молчите, Амадейро! Вы играете им на руку.

– Это унизительно и бесполезно, – продолжал Амадейро, со злобой отталкивая протянутую к нему руку Мандамуса. – Они знают правду, ну и что? Роботы, мы космониты, больше того, мы аврорцы, с планеты, где вы были сконструированы. И еще того больше, мы официальные высокие лица на Авроре, и вы должны понимать слово «люди» в Трех Законах Роботехники, как означающее аврорцев. Если вы не повинуетесь нам сейчас, вы вредите нам и унижаете нас и нарушаете этим Первый и Второй Законы. Это правда, что наши действия здесь направлены на уничтожение землян, даже большое их количество, но это к делу не относится. Это все равно, как если бы вы отказались повиноваться нам, потому что мы едим мясо убитых нами животных. Ну, я объяснил вам все, а теперь убирайтесь!

Но последние слова превратились в хрип. Глаза Амадейро вытаращились и он упал. Мандамус, беззвучно открыв рот, склонился над ним. Жискар сказал:

– Доктор Мандамус, доктор Амадейро жив. Он в коме, из которой его в любое время можно вывести. Но он забудет все, связанное с этим проектом, и ничего не поймет, если вы станете объяснять ему. Когда я это сделал – я не мог бы этого сделать, если бы не собственное признание доктора Амадейро, что он намерен уничтожить большое количество землян – я, возможно, навсегда повредил некоторые участки его памяти и его мыслительные способности. Сожалею; но ничем не могу помочь.

– Знаете, доктор Мандамус, – сказал Дэниел, – некоторое время назад мы встретили на Солярии роботов, которые узко определяли человека только как солярианина. Мы поняли, что если у других роботов сузить определение того или иного рода, они могут стать причиной безмерных разрушений. Бесполезно пытаться ограничить у нас определение «люди» только аврорцами. Мы определяем людей, как всех членов рода Homo sapiens, включающего землян и поселенцев, и мы чувствуем, что предупредить вред для группы людей и человечества в целом важнее, чем предупредить вред для индивидуума.

– Первый Закон говорит не так, – почти беззвучно сказал Мандамус.

– Я называю это Нулевым Законом, и он предшествует Первому.

– Ты не был запрограммирован на такое.

– Так я сам себя запрограммировал. И поскольку я знаю, что вы присутствуете здесь для миссии нанесения вреда, вы не можете приказать мне уйти или удержать меня от нанесения вреда вам. Поэтому я прошу вас добровольно уничтожить эти ваши приборы, иначе я буду вынужден угрожать вам, как делал доктор Амадейро, хотя я и не воспользуюсь бластером.

Но Мандамус сказал:

– Подожди! Подожди! Выслушай меня. Дай мне объяснить. Из головы этого Амадейро начисто выветрилось все хорошее. Он ХОТЕЛ уничтожить Землю, а я не ХОЧУ. Вот поэтому он и целился в меня из бластера.

– Однако именно вы, – сказал Дэниел, – придумали план и создали эти приборы. Иначе доктору Амадейро не нужно было бы принуждать вас что-то сделать. Он сделал бы это сам, не требуя от вас никакой помощи. Правильно?

– Да. Жискар может освидетельствовать мои эмоции и увидеть, лгу ли я. Я построил эти приборы и был готов воспользоваться ими, но не в той форме, которой желал доктор Амадейро. Я говорю правду?

Дэниел посмотрел на Жискара, и тот ответил:

– На мой взгляд он говорит правду.

– Конечно, правду, – сказал Мандамус. – Я хотел ввести очень медленное увеличение естественной радиоактивности в земную кору. Должно пройти сто пятьдесят лет, в течение которых народ Земли может перебраться на другие планеты. Увеличится население имеющихся Поселенческих Миров, и будут основаны новые в большом количестве. Это устранит Землю как огромный аномальный мир, который вечно угрожает космонитам и сводит на нет усилия поселенцев. Устранится центр мистического пыла, который так тянет поселенцев назад. Я говорю правду?

И снова Жискар ответил:

– На мой взгляд, он говорит правду.

– Мой план, если он сработает, сохранит мир и сделает Галактику домом как для космонитов, так и для поселенцев. Вот почему, когда я конструировал этот прибор… – он положил большой палец на контакт и бросился к общему управлению, крикнув: – Застыть!

Дэниел, двинувшийся было к нему, застыл. Жискар не шевельнулся.

Мандамус, задыхаясь, вернулся.

– Поставлено на 2,72. Изменить сделанное нельзя. Теперь все пойдет так, как я задумал. И вы не можете выдать меня, потому что этим вы развяжете войну, а ваш Нулевой Закон запрещает это! – он холодно и презрительно взглянул на распростертого Амадейро. – Дурак! Ты так и не узнаешь, как это надо было сделать!

XIX. Один

100

Мандамус сказал:

– Теперь вы не можете повредить мне, роботы, и ничего не сделаете, чтобы изменить судьбу Земли.

– Тем не менее, – сказал Жискар, – вы не будете помнить о том, что вы сделали. Вы ничего не объясните космонитам.

Он дрожащей рукой подтянул к себе стул и сел, в то время как Мандамус упал и как бы погрузился в сон.

– Во всяком случае, – с отчаянием сказал Дэниел, глядя на два бесчувственных тела, – я потерпел неудачу. Когда мне было совершенно необходимо схватить доктора Мандамуса, чтобы предупредить вред для людей, не присутствующих перед моими глазами, я оказался вынужденным последовать его приказу и застыть. Нулевой Закон не сработал.

– Нет, друг Дэниел, – сказал Жискар, – ты не потерпел неудачу. Это я остановил тебя. У доктора Мандамуса было стремление сделать то, что он хотел, но его удерживал страх перед твоей реакцией, если он попытается действовать. Я нейтрализовал его страх, а затем нейтрализовал тебя. Так что доктор Мандамус поставил земную кору, так сказать, на медленный огонь.

– Но зачем, друг Жискар? Зачем?

– Потому что он говорил правду. Я так и сказал тебе. Он-то думал, что лжет. Из торжества в его мозгу я вынес впечатление, что, по его мнению, растущая радиоактивность вызовет анархию среди землян и поселенцев, и тогда космониты уничтожат их и захватят Галактику.

Но я подумал, что сценарий, представленный им для нас, правильный. Устранение Земли как перенаселенного мира уничтожит мистику, которая, как я уже почувствовал, опасна, и это поможет поселенцам. Они бросятся во все стороны Галактики удвоенными и еще раз удвоенными шагами, и без Земли, на которую всегда оглядывались, которую сделали богом прошлого, организуют Галактическую Империю. Нам необходимо сделать это возможным, – он сделал паузу и слабым голосом добавил: – Роботы и Империя.

– Как ты себя чувствуешь, друг Жискар?

– Я не могу стоять, но говорить еще могу. Пора передать тебе мой груз. Я направил тебя на ментальное обнаружение и контроль. Тебе осталось только выслушать последний путь, чтобы ты мог впечатать его в себя. Слушай…

Он говорил ровно, но с растущей слабостью, словами и символами, которые Дэниел чувствовал внутри себя. Слушая, Дэниел ощущал, как пути движутся и встают на место. И когда Жискар кончил, Дэниел вдруг услышал холодное мурлыканье мозга Мандамуса, вторгшееся в его мозг, неровное биение мозга Амадейро и тонкую металлическую нить мозга Жискара.

– Вернись к мадам Кинтане, – сказал Жискар, – и устрой, чтобы этих двух людей отправили на Аврору. Они более не смогут повредить Земле. Затем присмотри, чтобы силы безопасности Земли нашли и дезактивировали гуманоидных роботов, посланных на Землю Мандамусом.

Будь осторожен, пользуясь своей силой, потому что она для тебя нова и не будет под отличным контролем. Со временем ты усовершенствуешься, если будешь тщательно проводить самоанализ в каждом случае. Пользуйся Нулевым Законом, но не оправдывай ненужный вред индивидуумам. Первый Закон почти так же важен.

Защищай мадам Глэдис и капитана Бейли. Пусть они будут счастливы вместе, пусть мадам Глэдис продолжает свои усилия вести мир.

Пригляди, чтобы земляне через десятилетие ушли с этой планеты. И еще одно… если я вспомню… да, если сможешь, узнай, куда исчезли соляриане. Это может оказаться важным… – голос Жискара оборвался.

Дэниел встал на колени рядом с сидящим Жискаром и взял нереагирующую металлическую руку Жискара в свою.

– Очнись, друг Жискар, – сказал он мучительным шепотом. – Очнись. То, что ты сделал, было правильно по Нулевому Закону. Ты спас множество жизней. Ты сделал благо для человечества. Зачем так страдать, если все сделанное тобою спасительно?

Жискар сказал таким искаженным голосом, что слова едва можно было разобрать:

– Потому что я не уверен. Что, если другая точка зрения… правильна… и космониты восторжествуют, а потом сами придут в упадок… и Галактика будет пуста… Прощай, друг Дэниел…

Жискар умолк и больше не говорил, Дэниел встал.

Он остался один… чтобы заботиться о Галактике.