В этом первом большом походе дети вдруг стали вести себя так, будто они самые лучшие на свете. Они конечно же не знали, какими бывают самые лучшие дети на свете. Поэтому им приходилось фантазировать, и нам приятна была эта игра. Эта игра была маленьким подарком за наши беды. Может быть, подарком судьбы.
      А сначала не было игры. Сначала, как и требует того наука, были противоречия. Утром дети просыпались и кто-нибудь говорил:
      – Есть хочу.
      Мы, педагоги, отвечали:
      – Есть хотим.
      Потом дети повторяли настойчивый вопрос:
      – Когда завтрак?
      – Когда же завтрак? – повторяли возмущенно мы.
      – У меня уже в желудке бунт! – кричал Слава Деревянко.
      – У меня в желудке восстание сипаев, бой бизонов и три революции! – орал я.
      И так протянулось до обеда.
      Потом голоса и реплики исчезли. Лица детей будто подсохли на ветру. К нам подошли представители детского общества:
      – Надо бы как-то сообразить поесть.
      – Хорошо бы.
      – Может быть, сготовить, есть же продукты?
      – Надо бы что-то сготовить, – улыбнулись мы. – Неплохо чего-нибудь пожевать, а потом запить чем-нибудь горячим.
      – Так в чем же дело! Мы сейчас, – сказали дети.
      Игровое действо пробивалось сквозь толщу серьезности, как пробивается острие травы сквозь плотный асфальт. Мы с Александром Ивановичем стояли на этом асфальте, а зеленые стебельки уже искрились на солнце, и яркие блики от них зайчиками прыгали по детским лицам. И когда игровое действо было распознано, пришло удовольствие от тайной игры. Собственно, для нас она уже не была тайной, а вот для окружающих была загадкой.
      Мы лежали с Александром Ивановичем на берегу Днепра. За действиями ребят наблюдали наши знакомые: завуч одной из школ, Варвара Петровна, ее сын, ровесник наших ребят, Степа, их папа, Владислав Андреевич, бухгалтер конторы «Заготскот». ах
      – Пожалуй, на первое мы приготовим голубцы, а на второе – кашку манную, – это Маша нам докладывала.
      – Голубцы – это очень хорошо, – сказал Александр Иванович. – Только сверху чтоб петрушка была.
      – И укропчик, – добавил я. – Так, слегка притрусить.
      – Хорошо бы и лучку свежего, – сказал Александр Иванович.
      – Мы уже послали на рынок ребят, – отвечала Маша.
      – Салфеточки, надеюсь, будут? – спросил я.
      – Только для вас и для ваших знакомых, – ответила Маша.
      – Кстати, план работы на сегодня я вам могу подписать, – сказал я.
      – Хорошо, Витя к вам подойдет.
      – Вот план работы, – сказал Витя. – После завтрака – репетиция, потом два часа – чтение книжек, а после обеда восемь спортивных соревнований: плавание, прыжки в длину, высоту, пинг-понг, бег на короткие дистанции, волейбол, баскетбол, фехтование.
      – Я не подпишу план, – сказал я. – Здесь не везде расставлены ответственные.
      – Разрешите представить план через двадцать минут?
      – Александр Иванович, мы разрешим принести план через двадцать минут? – спросил я.
      – Можно разрешить, хлопци хорошие, им можно доверить.
      Когда дети ушли, Варвара Петровна тихо спросила:
      – Они у вас всегда такие?
      – Ужасные дети, – сказал я.
      – Барбосня чертова, – сказал Александр Иванович. – Уже десятый час, а завтрака все нет!
      – Представляете, Варвара Петровна, наша работа – ад! Приходится целыми днями лежать и ждать, когда они, черти, накормят тебя и проведут воспитательную работу в группе.
      – Вы шутите? – усомнилась Варвара Петровна, не понимая, дурачат ее или взаправду все.
      Мы между тем наблюдали за детьми. Смотрела в их сторону острым педагогическим глазом и сшибленная с привычных ориентиров Варвара Петровна. Дети между тем пришли с рынка, принесли зелень: петрушку, лук, укроп. Слава и Коля принесли хлеб.
      – Черт знает что, – чертыхался Александр Иванович. – Они опять купили этот квадратный хлеб! Это же безобразие, я же говорил, что мы, педагоги, предпочитаем круглый.
      Маша точно прочла мысли учителя. Она подбежала в белом фартучке, разрумянившаяся:
      – А мы для вас круглый хлеб купили, а для ребят ржаной, квадратный – они так хотели…
      – Молодцы, – похвалил Александр Иванович.
      – Вы позволите вас накормить? – это Маша у меня спросила.
      – Пожалуй, – лениво ответил я.
      – Мы предлагаем позавтракать и вашим знакомым. Поели и разговорились.
      – Степа! – сказала мама-завуч. – Ты только понаблюдай, какие воспитанные дети. Ты послушай, что каждый из них умеет делать. Коля, расскажи, пожалуйста, что ты умеешь делать. Степа, он умеет шить боюки и рубашки, тапочки и одеяла, писать картины маслом, играть с листа на баяне, он сверлит на станках, шлифует, долбит, токарит…
      – Такого слова нет, – поправил Коля. – Надо говорить: токарничает.
      – Ты слышишь, Степа? Подумать только, этот Коля еще может проплыть пять километров и пробежать десять верст, простоять на голове шесть минут, сделать двести приседаний и подтянуться на турнике шестьдесят шесть раз…
      – А может быть, он врет? – сказал Степа, разглядывая Колю.
      – Может быть, может быть, – рассмеялся Коля. – Давай поспорим. Что у тебя есть? У меня, например, есть заработанные мною двадцать шесть рублей. Могу на них купить сто пачек мороженого, а могу тебе проспорить. У тебя были когда-нибудь в руках заработанные тобой деньги?
      Степа пожал плечами:
      – А зачем?
      – Вот и я говорю: зачем? А зачем жить – знаешь? Может быть, ты от жизни никакого удовольствия не получаешь! Откуда я это знаю? Тебе интересно жить?
      Степа не понимал, о чем его спрашивают.
      В это время подошли Витя Никольников с Сашей Злыднем.
      – Нам удалось найти райком комсомола. Отлично. Все в порядке. Сначала нам не поверили, а потом, когда посмотрели маршрутный лист, приняли как положено, – это Витя рассказывал.
      – В общем, нам дали работу, – вклинился Саша Злыдень. – Будем жить и работать в саду консервного комбината. Заработать в день можно в пределах шести рублей. Овощи и фрукты бесплатно. Подсчитали: за неделю можем заработать на проезд по Днепру до Херсона, а может быть, и до Одессы, а там, если хватит средств, найдем работу.
      – Добре-добре, – сказал Александр Иванович, – А не ругались там, в райкоме, что взрослых не было с вами?
      – Сначала удивились, – пояснил Витя. – А потом даже похвалили: «Молодцы, что сами. Передайте вашим воспитателям, что они замечательных ребят воспитали».
      – Степа, ты слышишь!-сказала Варвара Петровна. – Вы знаете, я бы и своего Степу отдала к вам, хоть на недельку. Степа, ты пошел бы с ребятами работать на комбинат?
      – Варя, что ты парня позоришь! – сорвался вдруг с места ее муж. – Прекрати немедленно!
      – Заткнись, Владик! – ответила Варвара Петровна. – Я хочу понять, почему наш Степа растет таким вялым, безынициативным.
      – Так нельзя, Варвара Петровна, – сказал Коля назидательно. – Нельзя при всех отчитывать своих детей. У нас, например, никто друг другу замечания не делает в общественных местах. Дома – пожалуйста, у нас тоже дома всякое бывает, а в гостях и в других местах мы отдыхаем и никогда не ругаемся.
      – Видишь, до чего мы дожили, дети нас учат, – это Владислав Андреевич сказал.
      – Извините нас, – сказал Коля. – Пойдем-ка, Степа, я тебе одну вещь покажу.
      Когда Коля и Степа ушли к воде, Владислав Андреевич спросил:
      – А у вас это что, специально?
      – Что именно?
      – А вот что они сами на предприятия идут, договариваются о работе, считают деньги, зарабатывают?
      – Арифметика магазинов, рынков, предприятий, личных и общественных расходов, на наш взгляд, является лучшим воспитателем личности. Вас что удивляет?
      – А то, что это не советское воспитание.
      – А ваш Степа получил советское воспитание?
      – У нас совсем другое дело. Наш Степка – балбес. Может быть, еще опомнится. До четырнадцати лет парень за холодную воду не брался. Это все мать во всем виновата.
      – Владик, как тебе не стыдно! Вы только посмотрите, что они со Степой делают! – закричала Варвара Петровна и побежала туда, где ее сына массажировали двое ребят.
      – Это еще что такое?
      – Это тонизирующий и раскрепощающий массаж, – ответил Слава. – Ваш Степа скован. Его тело, мышцы и кровь в застое. Он как неживой, понятно?
      – Степа, ты неживой? – спросила мама.
      – Щекотно! – рассмеялся Степа. – Мама, отойди, прошу тебя, – попросил Степа нормальным человеческим голосом.
      Часа через два Степа вместе с нашими ребятами драил катер: мальчики договорились с моряками насчет почасовой работы. Оплата должна была произвестись натурой – вычищенный катер отдавался на полдня в распоряжение нашего отряда. А к вечеру мальчики так сдружились, что Степа ни за что не пожелал расставаться с ребятами и слезно убеждал маму и папу отпустить его с нами хотя бы на недельку. И когда родители согласились, я все же спросил:
      – А не боишься? Может быть очень трудно! Очень, понимаешь?
      – Понимаю, – тихо ответил Степа.
      А трудности действительно были. Утром мы прошли километров пятнадцать. Устали. Пообедали. Отправились смотреть колодец, куда были брошены во время фашистской оккупации три подростка. Познакомились с родителями погибших. Горько было. Ни есть, ни пить не хотелось.
      Стал накрапывать дождь.
      – Пойдем дальше, – сказала вдруг Маша.
      – Дождь же. Будет скользко идти. Глина здесь.
      – Все равно пойдем, – сказал Коля.
      – Устали!
      – Все равно пойдем, – решили все.
      Это был марш-бросок километров в двенадцать. Александр Иванович чертыхался:
      – Ну и чертова детвора пошла. Совсем замучился. Ну кто так бежит, как скаженный?
      А мальчики и девочки неслись как метеоры. Прекрасная Ночь окутывала нас. Дождь перестал. Небо прояснилось. Звездная рябь светилась, отражаясь в Днепре.
      Утром нам дали работу. Часть ребят возила фрукты на Консервный комбинат, а часть работала на овощах. Вечером подводили итоги.
      – А мы для совхоза самые выгодные, – это Слава рассуждал. – Здесь нанимаются сезонные рабочие, чтобы по мешку спереть к вечеру. Я говорил с тетками. Они сказали: «Как натаскаем всего, так бросим работать».
      – Все тащат. Это уже так установлено. Это не считается за воровство, – пояснила Лена.
      – Такой порядок везде завели, – тихо сказала Маша. -
      Может быть, так надо.
      – А мы зато не тащим, – сказал Александр Иванович.
      – А нас заставили. Тетя Лена, бригадир, сама нам принесла самых лучших дынь с бахчи, и банку варенья рабочие дали, и бутыль сока налили.
      – Богатая у нас страна. И люди щедрые! – сказал Александр Иванович. – Целых пятьдесят лет тащат и никак не могут растащить.
      – Вы смеетесь, Александр Иванович? – это Слава спросил.
      – Я серьезно, дети, – ответил Александр Иванович. – Вот из своего сада, или бахчи, или погреба никто так щедро не раздавал бы, а тут – пожалуйста. Плохо это, ребята.
      – А как же быть?
      – Думать надо.
      – Так, может быть, нам отказаться от того, что дают нам бесплатно? – это Коля Почечкин ляпнул.
      – От дурак, – сказал Слава. – Когда ты уже научишься понимать жизнь?
      – Может быть, и отказаться, – сказал я.
      – Владимир Петрович, вы что?! – закричали в один голос ребята. – Вы смотрите, сколько всего гниет. Помидоры гниют, огурцы пожелтели и разваливаются на части, яблоки и груши на земле черные, аж страшно наступать. Это надо быть совсем дураком, чтобы голодать, когда все пропадает.
      – А потом, у нас высчитывают за питание. Копейки, правда, но мы за все платим.
      Противоречий за несколько дней набралось столько, что мы в них окончательно не то чтобы запутались, но порядком погрязли. Вроде бы теоретически мы знали, что надо поступать честно. Всегда честно и принципиально. Но практически эта проблема вдруг обернулась по-своему, и мы никак не могли понять, где честно, а где нечестно. Особенно сложно было, когда произошло с нами два случая. Первый был таким. Я работал со Славой и с Витей на прицепе – возили из сада в ящиках груши. Я сидел на тракторе «Беларусь» рядом с трактористом, а на прицепе – Слава и Витя. И вдруг в трактор врезается грузовик. За обочиной дороги глубокий овраг. Тракторист успел тормознуть, и нас развернуло так, что мы едва не перевернулись. Молоденький шофер кусал губы и виновато выслушивал мою ругань:
      – Ты что, спятил! Не видишь, дети! Как можно так ездить! Пьяный, наверное.
      Приехала милиция. Начались акты, подписи. Молоденький шофер едва не плакал.
      Подошел ко мне Слава:
      – Это мы виноваты в аварии. Мы его дразнили. Бросали ему груши, а он пытался их поймать на ходу. А когда это у него не получилось, он поравнялся с нами, и мы за храбрость ему в окошко стали бросать, а он и врезался. Не рассчитал. Хотите, мы признаемся милиции?
      Я молчал. Прибежал Александр Иванович.
      – Ну вот что, – сказал он. – Теория теорией, а нам надо побыстрее улепетывать отсюда. От барбосы! Вечером я рассказал эту историю детям:
      – И все-таки и я смалодушничал. Надо было сказать милиции, что и мы виноваты в аварии. А я подло сбежал. Нехорошо.
      – Так еще не поздно, – сказал Слава с ехидцей.
      – Пожалуй, не поздно, – согласился серьезно я.
      – А у нас тут похлеще случай, – сказала Маша и спросила у Лены:- Рассказывать?
      – Рассказывай, – сказала Лена.
      – Ну, в общем, сегодня в весовой без квитанции «налево» отвезли две машины груш. Самые лучшие. Целый день калибровали.
      – А вы точно знаете, что «налево»?
      – Мы же сидим на квитанциях. Все выходящее из весовой на учете. Мы же специальный инструктаж прошли. Знаем. И до этого были случаи, когда самые лучшие фрукты увозили, но не в таком количестве – ящик, корзина, а тут две машины!
      – Вы как с луны свалились, – сказал Степа. – Мой отец работает бухгалтером в «Заготскоте». Там миллионы уходят «налево». Понимаете, миллионы! Был процесс – шесть миллионов изъяли у директора.
      – Ну и что, расстреляли?
      – Нет. Дали шесть лет. Он скоро выйдет на волю.
      – Ну и что ты предлагаешь?
      – А ничего не предлагаю. Это моя мама все орет на меня: неинициативный, нелюбознательный. А я не хочу быть инициативным. Меня тошнит от такой инициативы. Кричат, орут о правде, о справедливости, а на самом деле полное разложение.
      Таким мы видели Степу впервые. Он вдруг загорелся весь. Глаза блестели, щеки пылали. Он говорил громко и сильно размахивал неловкими руками:
      – И не вздумайте ввязываться в эту историю с грушами. Вас в один миг вышвырнут отсюда, назовут склочниками, ворами, доносчиками! Вам даже заработанных денег не заплатят!
      – Не имеют права. Степа расхохотался:
      – Они сделают все по закону. Бухгалтерия такая штука – мне отец рассказывал. Сделают так, что комар носа не подточит.
      – А что могут сделать?
      – Все что угодно. Например, могут содрать за питание столько, что вы еще должны будете. Или высчитают за аварию и за починку трактора «Беларусь» рублей шестьсот, еще на интернат счет перешлют – всю жизнь будете платить, или вам хищение припишут и в следственный изолятор заберут. Продержат там денька четыре – никакой справедливости не захотите…
      – Ну, ты, Степа, не перегибай, – сказал я.
      – Конечно, я перегибаю сейчас, – признался Степа. – Но если вы заявите насчет этих двух машин, денег вы точно не получите.
      – Плевать на деньги! – сказала Маша.
      – Плевать, – поддержал ее Витя.