Чудовище

– Я задела ваше самолюбие, вашу гордость. Вот и все. Ничего, переживете.

Шарль посмотрел на нее – мрачный, свирепый взгляд, от которого кровь стыла в жилах, ужасный и одновременно гипнотический. Как холодный взгляд змеи. Он повторил:

– «Вот и все»? – И хмыкнул. – Если бы ты знала истинные размеры моей гордости, то не стала бы отзываться о ней так пренебрежительно. – Он тряхнул головой. – Я стараюсь по мере сил проявлять понимание, но имей в виду: мне это дается нелегко. Да, я оскорблен, обижен, но я не могу сдержать ярость. Будем говорить откровенно: я рассчитывал получить удовольствие от близости с тобой. Изысканное удовольствие. Не говоря уже о том, что ты потрясающе красива.

Красива. Луиза опустила ресницы. Возможно, если бы он сказал «мила» или по крайней мере назвал ее честной и прямодушной…

Он продолжал:

– Глядя на тебя, когда твой взгляд скользит по деревьям и цветам, на твои шелковистые волосы, на ткань платья, струящуюся вокруг твоих ног, я все время помню о том, что ты женщина. Моя женщина.

Ну вот, ко всему прочему он еще и собственник, что Луиза воспринимала как посягательство на ее свободу. Она сдержанно промолвила:

– Да, я догадалась, что вы вне себя, когда вы опрокинули стол и напали на бедную пальму.

Шарль криво усмехнулся и спросил:

– Так что ты предлагаешь?

– Мы уже все обсудили.

– Да, я тоже так думал. Но, похоже, мы не поняли друг друга. Я разрешил тебе спать на кушетке. Но я не знал, что не имею права обнять тебя или коснуться губами твоих губ.

Луизе часто приходилось играть в такие игры и говорить решительное «нет». Нельзя уступать мужчине, когда тот настаивает. Она сказала:

– Я не собираюсь это обсуждать. Будьте любезны, оставьте меня на время в покое.

– И отказаться от попытки переубедить тебя?

– По-моему, речь идет о моем теле.

– Досадно. Мне казалось, что мое собственное тело тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Тут Луиза поняла, что означало его внезапное появление. Он пришел, чтобы показать ей себя. Без сюртука, без жилета, в расстегнутой рубашке. Он очень неплохо сложен.

Нет, это неточное выражение. Луиза скользнула по нему взглядом. Неуклюжий одноглазый медведь оказался на диво могучим. Если на него надеть упряжь, то он, пожалуй, сможет стронуть с места экипаж, увязший всеми восемью колесами в грязи.

– Мне требуется время, – сказала она. – Я уверена, наступит день, когда я смогу выполнить ваше желание.

– Я желаю коснуться тебя. Сегодня. Сейчас. Я могу и не спать с тобой, если это чересчур, на твой взгляд. Но когда я согласился дать тебе время, я не имел в виду то, что ты, по-видимому, восприняла как само собой разумеющееся. Ты должна сделать шаг навстречу и попытаться преодолеть себя. Я хочу прикоснуться к тебе, с тем чтобы подарить наслаждение, а не только получить его от тебя.

Луиза поджала губы. Его нельзя было назвать непривлекательным. Она вынуждена была признаться себе в этом. Он был далеко не красавец, в нем было даже что-то отталкивающее, но Шарль д'Аркур невольно приковывал к себе взор, и стоило только пройти первому неприятному впечатлению, как от него уже нельзя было оторвать глаз. Это было похоже на наваждение. Отвратительно привлекательный. Тут Луизу посетило странное чувство вины – как будто то, что она находит своего мужа интересным, может рассматриваться, как акт неверности, двоемужия, который она собирается совершить с тем, кто в данный момент у нее под рукой и, по счастью, чем-то напоминает того, кто ей действительно нужен.

Ее муж похож на ее Шарля больше, чем она думала. Тот Шарль был такой же крепкий, мускулистый. Внезапно ее охватила тоска – тоска по его нежным и сильным объятиям. Он так умел слушать, сочувствовать ей. Луиза с такой силой ощутила его отсутствие, что все поплыло у нее перед глазами.

Обращаясь к Шарлю д'Аркуру, она произнесла:

– Ну, так я вам говорю, что этого не будет. – Луиза взволнованно обернулась к нему. – И не думайте, что я собираюсь торговаться с вами. Вы не дотронетесь до меня, пока я не разрешу, а сейчас я вам этого не разрешаю.

Гробовое молчание.

Шарль не ушел, но по крайней мере перестал с ней пререкаться. Луиза расправила простыню на диване.

В этот момент с нижнего этажа донесся шум и хлопанье дверей, и оба они, Шарль и Луиза, как по команде оглянулись на звук. Это служанка. Нет, несколько слуг возвращаются в дом. Они пришли сюда ночевать.

Луиза бросила вопросительный взгляд на мужчину, стоявшего на пороге. Штат прислуги невелик, но тем не менее рано или поздно в городе все равно узнают, что невеста и жених провели первую брачную ночь в разных комнатах.

Он посмотрел на нее, прищурив здоровый глаз. Затем спокойно сказал:

– Давай сюда свою одежду.

Луиза на миг остолбенела, но туг же сообразила, что он задумал. Она принялась собирать платье, нижние юбки, корсет, белье и чулки с кресла, со стола, с пола, решив сделаться его тайной сообщницей. Она протянула ему вещи, и он просмотрел их, словно проверяя, все ли на месте. Затем сунул все под мышку и шагнул в свою комнату.

Луиза последовала за ним до порога и остановилась, как будто это была граница, которую никто из них не имел права переступать.

У него была просторная спальня, не очень изысканная, зато уютная. Ее чемоданы все еще лежали на кровати, наполовину утонув в пуховой перине рядом с грудой подушек. Под подушками во всю ширину кровати протянулся круглый валик – все французские кровати были снабжены этим приспособлением. Луиза невольно посочувствовала французам – у них у всех, наверное, ночью сводит шею судорога. Над кроватью отсутствовал полог. Сама кровать с высокими спинками была сделана из темного дерева – изящная простота, столь характерная для старинной мебели. Глубокая и широкая. Неплохая кровать – она бы с удовольствием уснула в ней, если бы там ее не поджидал разъяренный похотливый муж.

В комнате также находился платяной шкаф из такого же темного дерева, с одной стороны у него имелось множество ящичков с бронзовыми ручками, а с другой – огромное, во всю длину зеркало. Другое зеркало висело на противоположной стене над комодом. Ночные столики с мраморной столешницей. Умывальник, выполненный в том же стиле, – его мраморную поверхность пересекала трещина. На стене рядом с умывальником висел необычный предмет: острый изогнутый клинок с инкрустированной золотом и серебром рукоятью – кривая турецкая сабля. Оружие арабов. Луиза взглянула на Шарля д'Аркура, который подошел к умывальнику и повернулся к ней спиной. Она скользнула глазами по его фигуре. Теперь, сняв сапоги, он казался почти одного роста с ее пашой. И в плечах так же широк, и те же длинные волосы.

По-прежнему стоя на пороге, Луиза обратилась к нему на языке, на котором не разговаривала почти две недели:

– Вы говорите по-английски?

В маленьком зеркальце над умывальником она увидела его лицо – он удивленно вскинул на нее глаза, как если бы не понял вопроса. Затем ответил двусложным звуком, смысл которого она не сразу разобрала:

– Не очхорош.

Луиза нахмурилась. Ей доводилось читать его письма на английском. Они были коротенькие, но безупречные по стилю. Она склонила голову набок, разглядывая его черноволосый затылок – Шарль снова склонился над раковиной. Наверное, есть люди, которые могут прекрасно письменно изъясняться на чужом языке и не в силах произнести ни слова, когда дело доходит до разговора. Или предпочитают не говорить.

Шарль обернулся, и Луиза в смятении отпрянула: положив бритву на умывальник, он поднял вверх большой палец. Из глубокого пореза сочилась кровь, ярко-красная капля стекала по его запястью.

Он протянул руку над постелью, откинул покрывало, и капля, повинуясь закону тяготения, упала на простыню. Луиза зачарованно смотрела, как кровь капает на постель – четыре, пять, шесть капель на белоснежной простыне.

– Иначе могут подумать, что ты не девственница, – пояснил Шарль. Впрочем, саркастическая ухмылка, с которой он произнес эти слова, ясно говорила о том, что сам он уверен: она таковой не является.

Не сводя глаз с простыни, Луиза спросила его:

– Значит, так это выглядит?

– Нет, – сказал он. – В действительности это светлее и смешано с мужским семенем. Однако у меня нет особого желания добавлять этот ингредиент, дабы подделка выглядела более достоверно.

Луиза смущенно потупилась.

– А у вас было много девственниц?

– О, сотни, – ответил он и с шумом встряхнул покрывало.

Но что-то в его голосе привлекло ее внимание, и она снова спросила:

– Когда вы возвращались из Штатов, на каком корабле вы плыли?

– Прости, что ты сказала?

– На каком корабле?

– «Обринье». А почему ты спрашиваешь?

Луиза и сама не знала. Она тряхнула головой и снова опустила глаза, стараясь унять смутную тревогу. Нет, это бред, убеждала она себя.

Просто она в отчаянии и хочет превратить человека, с которым связали ее узы брака, в человека, которого она по-настоящему любит. В этом-то все и дело. Любовь. Да, она и не думала влюбляться в своего друга с корабля. Да, он покинул ее. Любовь не спрашивает разрешения. И отсутствие предмета любви никак на нее не влияет. Да, взрослые люди частенько играют в подобные игры. Но она, Луиза, словно глупенькая школьница, потеряла голову и теперь никак не может успокоиться. Никак не может перестать думать о нем.

И вот она пытается поверить в невозможное: подмечает схожие черты, мысленно строит невероятные предположения, и все только для того, чтобы сделать из Шарля, за которого она вышла замуж, Шарля, которого любила. Как это глупо! «Не будь такой дурочкой, не будь ребенком».

Шарль, с которым ее связали узы брака, промолвил:

– Да, такова жизнь. Моя любимая рубашка принесена в жертву любви.

Луиза насупилась, услышав подтверждение собственным мыслям, и, мельком взглянув на него, заметила, что он вытирает порезанный палец полой рубашки.

«Любовь, – думала она. – Что он знает о любви, этот уродливый человек, женившийся на красавице, с которой едва знаком?»

Неожиданно для себя она сказала:

– Мне очень жаль, простите меня за все. Я прекрасно понимаю вас… ваше положение.

Шарль вскинул на нее глаза, бросив на пол ее нижнюю сорочку.

– Нет, ты даже представления об этом не имеешь, – ответил он.

– Ну, по крайней мере я рада, что не услышала от вас оскорбительных слов, вздорных обвинений и угроз, и надеюсь, что вы не таите на меня зла.

– Не понимаю, с чего ты взяла, что я собираюсь быть великодушным по отношению к тебе. – Шарль мрачно посмотрел на нее. Пожалуй, в данных обстоятельствах он действительно проявляет излишнее великодушие, даже героизм: порезал палец и теперь разбрасывает по комнате ее одежду.

Луиза продолжала:

– Тогда благодарю вас за прямоту, искренность и такт джентльмена.

Он возмущенно фыркнул:

– Послушай-ка, милочка моя, не благодари меня за то, что ты вряд ли получишь. А теперь убирайся отсюда, пока мой «такт джентльмена» не превратился в то, чем он на самом деле является, – оскорбленное самолюбие, которое может потребовать от меня взять силой то, что хотя бы ненадолго утолит мою гордость.

Шарль так и не сомкнул глаз, проведя всю ночь на балконе спальни, откуда он наблюдал за освещенным луной балконом на противоположной стороне внутреннего дворика. Там расположена комната, которая завтра станет спальней его жены. Обе комнаты разделены внутри дома гостиной, а с внешней стороны – внутренним двориком, посреди которого возвышается дуб, а стену напротив обвивает жасмин, растущий в нише под окном.

Так он сидел, вдыхая прохладный сентябрьский воздух. Из одежды на нем были брюки и длинный сюртук. Несмотря на прохладу, ему было лень подняться и накинуть на себя что-нибудь потеплее – а может, ему просто было не до того. Закинув босые ноги на перила балкона, Шарль раскачивался в кресле, подбирая продолговатые желуди, валявшиеся на полу, и швыряя их в закрытые ставни противоположного окна.

Замечательно. Женаты всего десять часов и уже спят в разных спальнях. Господи, даже его родители продержались дольше.

Он снова бросил взгляд назад, на кровать, видневшуюся в темной спальне, и сердце его сжалось в груди, как будто вместо крови в его жилах потек расплавленный свинец. Надо бы довершить начатое. Но не сейчас. Он не хотел делать этого один. Хватит с него притворства.

Шарль устал от всех этих игр.

Все для него стало чужим – и Луиза, и он сам: кто тот человек, который извиняется перед любимой женщиной за то, что прикоснулся к ней, а потом опрокинул на нее обеденный стол? Тот, кто никак не решается назвать ее по имени, которое ему так нравится? «Боже правый, – думал он, – у меня и запах стал чужим – другое мыло, другой одеколон». И все из боязни, что она почувствует двойника. Все, все другое, все чужое…

В то время как он желает только одного: чтобы все вернулось на круги своя.

Упрямый осел, скажи ей, ступай сейчас же в гостиную, разбуди ее и скажи ей, что ты – это он. «Я твой любовник с корабля».

Но Шарль не мог себя заставить это сделать. И не только потому, что он не хотел признаться юной девушке, что жестоко подшутил над ней. Им овладел леденящий душу ужас, не имевший ничего общего с прошлыми страхами. Шутка, которую он вначале хотел с ней сыграть (чтобы она проснулась и увидела в своей постели чудовище), превратилась в настоящий кошмар. Раз она в ужасе забилась от него в другую комнату, когда он хотел лишь поцеловать ее, какое отвращение отразится на ее прелестном лице, если она узнает… где он уже был и какие места уже целовал?

Нет. Шарль чуть не умер сегодня, когда она начала расспрашивать его про английский и про корабль. Он просто не сможет жить, если узнает, что ей противна сама мысль о том, что он уже касался ее, ласкал, был близок с нею и отдал всего себя – тело, душу, а возможно, и сердце – милому и насмешливому, мягкому и упрямому, полному противоречий созданию по имени Луиза…

Часть 3. Чудовище

Сюда, на грудь, любимая тигрица,

Чудовище в обличье красоты!

Хотят мои дрожащие персты

В твою густую гриву погрузиться.

В твоих душистых юбках, у колен,

Дай мне укрыться головой усталой

И пить дыханьем, как цветок завялый,

Любви моей умершей сладкий тлен.

Я сна хочу, хочу я сна – не жизни!

Во сне глубоком и, как смерть, благом

Я расточу на теле дорогом

Лобзания, глухие к укоризне.

Подавленные жалобы мои

Твоя постель, как бездна, заглушает,

В твоих устах забвенье обитает,

В объятиях – летейские струи.[5]

Шарль Бодлер. «Лета», «Цветы зла»

Глава 20

Шарль решил, что чрезмерно ускорил события. Он уже узнал Луизу и готов был продолжить их отношения с того момента, где они остановились, что в плане интимных отношений включало в себя следующее: помчаться с ней в полутемную спальню, на ходу срывая с себя и с нее одежду, бросить ее на пуховую перину и самому прыгнуть на нее. Но для нее он незнакомый, чужой человек, который лезет к ней, словно похотливый подросток. «Дурак, трижды дурак!»

Он незнакомец, отвратительный незнакомец…

На этом его рассуждения застопорились. Его тщеславие отказывалось признать, что он может быть вовсе и не так привлекателен, как ему кажется. «Неприятный. Отвратительный. Уродливый». Когда Шарль мысленно произнес эти слова, его передернуло. Но в них ведь кроется одна из главных причин его изгнания из постели Луизы. Как это ни горько, он вынужден с этим смириться. По крайней мере ненадолго. Со временем она распознает его внутреннюю красоту – когда научится ценить в мужчинах более важные качества, чем внешность.

Итак, все, что требуется, – это немного просветить ее.

Шарль начнет их отношения с чистого листа и перестанет основываться на их общем прошлом. Ему следует вести себя так, как должен вести себя мужчина с эксцентричной внешностью, которого она почти не знает. Но он-то знает ее. Он знает, как ее добиться. Он знает, о чем она думает, что ей нравится.

На следующее утро Шарль спустился в холл за жемчужным колье, которое он так и не подарил Луизе накануне вечером. Но на буфете, где он оставил его, бархатного футлярчика не было. Должно быть, его убрали. Он уже хотел спросить об этом у экономки, но в тот момент ему было ужасно стыдно: экономка вместе с горничной ползала на коленях по персидскому ковру в столовой, убирая следы вчерашнего разгрома.

На улице перед домом послышалось урчание автомобиля – это приехал Тино. Он привез собак Шарля, которых его семья приютила на эту ночь. Оба французских пойнтера огромными скачками ворвались в парадный холл и понеслись по лестнице в спальню. При виде их Луизин песик заскулил от страха и сделал на полу лужицу. Хаос. Шарль решил все оставить как есть. Он взял со стола горбушку хлеба и направился к двери. Ему необходимо как можно раньше подъехать к оранжерее, чтобы вместе с Максимом посмотреть на привитые веточки нового сорта жасмина.

Выйдя на крыльцо, он услышал, как Луиза зовет своего щенка. Она находилась на западной террасе. Шарль тут же повернул обратно.

Песик выбежал на улицу через черный ход. Шарль слышал, как он пронесся под каменной аркой. Щенок выскочил на залитый солнцем двор и, увидев Шарля, со всех ног бросился к нему навстречу. Шарль опустился на одно колено, держа хлеб над головой. Щенок прыгнул к нему на руки и радостно облизал его свежевыбритое лицо. Заметив это, Луиза встала со скамьи.

Склонив голову набок, она наблюдала за ними, потом нахмурилась.

– Так-так, – сказала она. – Он бросил и меня, и кусочек бекона, который я ему принесла после завтрака, ради того, чтобы перепачкать в шерсти ваши брюки. – На ней был фиолетовый пеньюар с высоким воротником и длинными широкими рукавами, застегнутый на все пуговицы и перевязанный поясом. Она подняла отвороты и прижала их к груди – таким образом пеньюар скрывал ее фигуру полностью. Ее золотистые волосы были еще заплетены в косу и чуть растрепаны после сна.

Шарль подхватил щенка на руки, подошел к Луизе и сел у ее ног. Луиза вслед за ним тоже опустилась на колени, утонув в пышных юбках пеньюара – ее ночная рубашка, должно быть, прелестна: кружево цвета лаванды проглядывало в небольшом вырезе на груди.

Шарль предложил ей хлеба. Она отказалась, слегка покачав головой. Тогда он скормил кусочек щенку, пока они оба почесывали его мягкую пушистую шерстку. Эта уловка Шарлю определенно удалась. Они сидели так в течение нескольких минут, поглаживая щенка – его пальцы касались ее пальцев, ее рука сталкивалась с его рукой. Песик блаженно перевернулся на спину, подставив им свой пушистый живот. «Молодчина, – подумал Шарль, – сообразительный малыш». Луиза принялась почесывать его бок, а Шарль – живот, причем время от времени их руки по-прежнему соприкасались.

В это время суток западный дворик был погружен в прохладную тень, которую отбрасывали высокие стены дома. По краям двора росли кусты ежевики и невысокие деревья, чья листва не загораживала вид на море. На террасе стояло несколько скамеек. Здесь хорошо было греться на солнышке и смотреть на Средиземное море, видневшееся вдали.

Продолжая ласкать щенка, Луиза улыбнулась и произнесла:

– Я придумала ему чудесное имя.

– По-моему, у него уже есть имя – Беар.

– Нет, я просто зову его так – Беар, медведь. Правда, он больше похож на белого медвежонка, чем на собаку?

– Немного, – согласился Шарль. Ему нравился щенок – пушистая грязновато-белая шерсть, висячие ушки. Он был забавным и совсем не походил на пойнтеров Шарля или борзых и мастифов, живущих в его главной резиденции. Беар, вытянув лапы, спал на брюшке, распластавшись на полу. По правде сказать, он больше походил на медвежью шкуру, чем на что-либо другое.

– Раньше он был совсем как маленький медвежонок, – сказала она. – Но он растет.

– Сколько ему уже? – У щенка начали вытягиваться лапы, он стал мускулистым.

– Думаю, месяца три-четыре. И ему нужна настоящая кличка.

– Ну и какая же?

– Шарлемань, – гордо объявила Луиза. Шарль нахмурился:

– А тебе не кажется, что это внесет некоторую неразбериху в наше с тобой общение? Ведь ты, вероятно, будешь звать его попросту Шарль.

– Иногда – может быть.

– Ну нет. – О Господи, да она готова всех называть его именем. – Так я никогда не узнаю, зовешь ли ты меня или собаку.

Луиза задумалась – ей и в голову не приходило называть щенка Шарлем в честь мужа. Она наморщила лоб и пожала плечами.

– Это смешно в конце концов. Часто случается, что несколько членов семьи носят одно и то же имя: вспомните о традиции называть сыновей в честь отцов.

– Но я-то не его отец.

Луиза хмуро сдвинула брови. Она совсем не то имела в виду.

Боже правый! Шарль наконец понял: она хочет назвать щенка в честь того проклятого ловеласа с корабля. Который и есть он сам! Нет, он окончательно запутался.

Шарль поднялся, отряхнул брюки. Он снова почувствовал глухое раздражение. «Прекрасно, – сказал он себе. – Ты так расстроен, так жадно желаешь эту женщину, что ревнуешь ее к самому себе. И к собаке».

– Нет, – твердо заявил он. – Я не позволю тебе называть собаку моим именем. – Одернув сюртук, он добавил: – Наших сыновей мы тоже не станем называть Шарлями. – Ощущение такое, как если бы жена пыталась дать ребенку имя ее любовника. – У них будут разные имена.

Он фыркнул, буркнув себе под нос:

– Если только мы когда-нибудь перейдем к процессу, который делает возможным их появление на свет.

Луиза помнила, как две недели назад ее матушка беспрестанно восклицала: «Не правда ли, это очаровательно?! – Под „этим“ она подразумевала Ривьеру, Прованс, Францию. – Не правда ли, это самое прекрасное место на земле?! Не правда ли, он самый добрый и великодушный человек из всех, кого тебе приходилось встречать? Не правда ли, у него такой забавный дядя?!» Родители Луизы почему-то были уверены, что она без ума от Шарля д'Аркура и Франции. Совершенно плоские и скучные фразы, сказанные на французском, казались ее матушке исполненными глубокого смысла и поэзии. «Если бы мы могли уловить все нюансы». Все странности французского быта она считала полезными нововведениями, когда такие же приспособления в Нью-Йорке назвала бы непродуманными и никчемными.

Справедливости ради надо сказать, что практически ничто из того, с чем им пришлось столкнуться во Франции, не имело аналогов у них дома. В общем, новомодных приборов было не так уж и много. А все имеющиеся выглядели совершенно неузнаваемо. Французы, похоже, питают страсть ко всяким кнопкам и безделушкам. В подвале дома находилось огромное хитроумное приспособление с циферблатами, переключателями, спирально изогнутыми трубами и шлангами, ведущими к огромному контейнеру, напоминавшему по виду паровой котел с крышкой, привинченной дюжиной массивных болтов. Все это нагромождение труб, шлангов и баков было не что иное, как нагреватель. Его требовалось включать за полчаса до приема ванны, дабы обеспечить подачу горячей воды. Дядя Тино все утро объяснял Луизе, как нагревать воду с помощью этой «простой» машины.

Слово «простая» нельзя было понимать буквально. Свои пояснения дядя Тино сопровождал активной жестикуляцией, уследить за которой было почти невозможно.

– Вы поворачиваете этот циферблат вот здесь и нажимаете вот эту кнопку и смотрите на стрелку вот этого прибора, чтобы заметить, как быстро она движется. Если стрелка подходит вот сюда, немедленно выключайте всю эту громадину, прячьтесь в угол и зовите на помощь.

Дядя Тино, наверное, задался целью вывести ее из себя.

– А это опасно?

– Да нет, – усмехнулся он, – все прекрасно работает. – Впрочем, по его тону было ясно, что он хотел сказать «да». Все возможные неполадки в нагревательном приборе своего племянника он рассматривал как обычные бытовые проблемы.

Луиза с тоской уставилась на агрегат. Придется принимать холодные ванны.

– Такие приспособления установлены во всех домах?

– О да, у всех соседей имеется нечто подобное. Подобные нагреватели мастерит местный умелец. У него неплохо получается!

– А не лучше ли выписать нагреватель из Парижа?

Дядя Тино вытаращил на нее глаза.

– Из Парижа? Да вы знаете, сколько это будет стоить? Они ведь обдерут вас как липку. – Он сказал «выдоят вас, как корову». – В Париже.

– Но ведь у него столько деталей. Он, должно быть, часто ломается?

– Ну конечно. – Дядя Тино хитро подмигнул и заметил, как будто это было основное преимущество, которое она по глупости своей упустила: – Но этот парень живет прямо в городе и всегда может его починить. – Он добавил: – Не то что какие-то там «паризьен», – он произнес слово «парижане» с противным носовым звуком, – которые слишком заняты поеданием своих рогаликов, чтобы работать.

«Вот так так», – подумала она. Француз, который ненавидит французов.

Дядя Тино на самом деле приходился ее мужу не дядей, а кем-то вроде двоюродного или троюродного кузена, общался с ней без излишних церемоний. Он равно презирал парижан и юных дебютанток из Нью-Йорка, которые «до восьми утра прохаживаются по дому в ночной рубашке, а потом полчаса переодеваются».

Со свойственной ему бестактностью дядя Тино заявил ей, что не понимает, почему такая красивая девушка почти полтора часа прихорашивается перед зеркалом. Он произнес это совершенно беззлобно. Он и не собирался ей льстить. Просто хмуро констатировал факт, сожалея о несовершенстве всего сущего или о том, что не все в мире подвластно Тино Аркуру.

Поскольку князь уехал по делам, Луизе предстояло провести первый день своей замужней жизни с его угрюмым родственником. Ему было поручено показать молодой княгине дом, рассказать ей о заведенных здесь порядках и выяснить, какое занятие она для себя выберет. Тино попросили также открыть южную спальню. Непрестанно о-ля-лякая и укоризненно покачивая головой, он приказал горничной и экономке прибраться в комнате.

После схватки с ней по поводу ее неудачного выбора клички для щенка Шарль д'Аркур уехал. Он появился только к ленчу, но Луиза его не застала, поскольку в это время ходила с Тино в швейную мастерскую, где шили портьеры. Когда она вернулась, Шарль уехал на парфюмерную фабрику.

Вечером, когда Тино предложил на выбор, либо помочь ей распаковать вещи, либо отвезти ее в лабораторию, где работал Шарль, Луиза поспешно спросила:

– А вы останетесь со мной?

– Только если вы нуждаетесь в моей помощи. Шарль привезет вас обратно.

– О нет, вы можете быть свободны! – радостно воскликнула она. – Я буду готова через пять минут.

Фабрика представляла собой квадратное коричневое двухэтажное здание, занимавшее по площади целый квартал, – закопченные стены и ничем не примечательный фасад. Луиза помедлила по пути к крыльцу и заглянула в пыльное окно. Внутри она увидела женщин, сидящих за длинными столами. Столы были завалены цветами – нет, только лепестками цветов на чем-то вроде рамок. Женщины сортировали или очищали их. Молодые парни подносили огромные корзины с лепестками – вероятно, роз, поскольку лепестки были розового цвета. Подростки рассыпали лепестки в кучки на полу. В одном углу комнаты лепестков скопилось так много, что в них можно было бы утонуть по пояс. Все это выглядело удивительно – процесс извлечения аромата у природы.

Шарль работал в лаборатории, полной медных трубочек и фильтрующих приспособлений. Когда они вошли, он как раз надевал сюртук, собираясь уходить. Луиза застыла на пороге, ошеломленная сильным запахом. Жасмин. Комната наполнилась его ароматом, как если бы в лабораторию зашла женщина, надушившаяся стойкими духами. Запах сам по себе был приятным, но слишком насыщенным.

Застегивая сюртук, Шарль сказал:

– Я собирался поехать на западные поля. Максим говорит, что на лаванде опять появился грибок. Надо будет взглянуть на него, пока еще светло.

– Я бы хотела поехать с вами, – тут же предложила Луиза.

– Но экипаж там не проедет. Мне придется ехать верхом.

– Я умею ездить верхом.

– Но у нас нет женского седла.

– А я подоткну юбки и сяду в седло по-мужски. Я и раньше иногда так делала.

Муж бросил взгляд сначала на Тино, потом на нее.

– А ты сможешь ехать рысью или галопом? Мы поскачем по равнине.

– Ну конечно, смогу.

Так она избавилась от Тино, этого короля сентиментального пессимизма, по крайней мере до конца дня.

Луиза поняла странную вещь: оказывается, она предпочитает общество Шарля д'Аркура не только обществу Тино, но и любого другого мужчины. Она чувствовала себя с ним легко и непринужденно. Даже сегодня, несмотря на вчерашнюю ссору. И несмотря на то, что они за все время пути не обмолвились ни словом друг с другом – только летели вскачь по равнине. Ветер бил ей в лицо, и глаза у нее слезились. От такой скорости у нее дух захватывало, но Луизе нравилось нестись вслед за ними.

Ее муж слился с лошадью в единое целое, как диковинный кентавр, стремясь достичь конечной цели их путешествия до захода солнца. Хотя Луиза изо всех сил пришпоривала коня, стараясь поспеть за ним, она не могла сравниться с ним в искусстве верховой езды. Ей хотелось смеяться. И было приятно наблюдать за ним с некоторого расстояния. Вид у него был… лихой: иссиня-черные волосы развеваются на ветру, длинные полы темного сюртука хлопают по ногам.

Когда они поднялись на пригорок и перед ними открылась фиолетовая долина, Луиза ахнула от восхищения.

Лаванда в полном цвету. Она посажена рядами, уходящими за горизонт.

Они спустились с крутого склона, и князь спешился.

– Осторожно, – сказал он, предлагая ей руку, чтобы помочь спуститься на землю. – Тут неподалеку пасека.

Пчелы. Луиза слышала приглушенное жужжание. Перекинув ногу через седло, она спросила:

– А пчелы не кусаются?

– Да нет. Если только ты не будешь размахивать руками и не придавишь одну из них, когда она случайно запутается в складках платья.

Луиза положила Шарлю руки на плечи, и он принял ее в свои объятия. Он прижал ее к себе, так что Луиза скользнула вдоль его тела. Как только он отпустил ее, она толкнула его в грудь, разгадав его уловку и разозлившись, как пчела.