Где-то подо мной солидно гудели мощные моторы, в иллюминатор заглядывал океанский закат, по поверхности виски, стакан с которым я обнаружила прямо перед собой на откидном столике, разбегалась мелкая рябь. В следующую минуту я поняла, что это уже третья порция, заказанная мной. А лететь еще девятнадцать часов. В глазах моих не было слез, они походили на высушенную тропическим солнцем пустыню. Но это вовсе не значило, что я не плакала. Я выплакала годовой запас!

Помню, я все пыталась открутить время назад – к музею, но что-то мешало. Какая-то тень. Черный провал в памяти. И я не стала себя насиловать. Когда-то давно, в одной из африканских командировок, меня подстрелили. Я помнила, как дикой болью обожгло плечо, а потом словно отключилась. Пришла в себя уже в гостинице, где австралийский репортер, выходец из семьи потомственных медиков, сноровисто зашивал мне обработанную рану. Как я оказалась в гостинице и что случилось сразу после того, как меня "завалили", я тогда вспомнить не могла. И лишь позже перед мысленным взором пронеслись смазанные сцены дикой гонки на джипе по разбитой дороге, подкупа блокпоста и моего активного участия в этом...

Выждав время и окончательно убедив себя, что по крайней мере здесь – высоко в небе, в покое и комфорте – мне ничто не угрожает, я вновь попыталась припомнить события в музее. И мало-помалу память прояснилась. В первые минуты в мозгу вспыхивали лишь отдельные рваные картинки, словно я отсматривала на стареньком проекторе грубо склеенный немой фильм. Вот я стою перед картиной, на которой изображена нагая женщина с моим собственным лицом... И не могу пошевелиться, ноги будто вросли в землю... Мужчины, столпившиеся за моей спиной, убеждены, что это именно я позировала художнику. В комнате звучит гул возбужденных голосов. Все мечутся позади меня, как пчелы в растревоженном улье... Похоже, присутствующие неприятно поражены встречей со мной. Их извращенные фантазии относительно "Обнаженных в состоянии покоя" грубо оскорблены! Выходит, натурщицы вовсе не мертвы, как им мечталось, и все это фальсификация!

И лишь мне известно то, что неизвестно им. Перед моим мысленным взором Джейн спускается по ступенькам крыльца и небрежно смахивает со лба испарину, выступившую по утренней жаре еще до того, как она начала свою последнюю в жизни пробежку. Три мили. Всего три мили легкой трусцой. Но где-то там, в зарослях проспекта Садов, она делает неверный шаг и проваливается в ту же дыру, в которую в семьдесят втором провалился наш отец.

И вот я снова вижу сестру. Но глаза ее пусты. И она смотрит на меня этими пустыми глазами словно не с картины, а из преисподней. В конце концов, ведь я смирилась с тем, что сестры больше нет. Давно оплакала ее в своем сердце и почти обрела покой. Но эта картина вновь всколыхнула во мне бурю чувств...

И все же я не окончательно утратила способность мыслить трезво. Кто бы ни был этот художник, он видел сестру уже после ее исчезновения и знает о ней то, чего не знаю ни я, ни Марк, ни полиция. Ему известно, как и где Джейн провела последние дни своей жизни. Или часы... Или даже минуты... Он мог слышать ее прощальные слова. Он... Он... Он?!

Скорее всего художник – мужчина. Терпеть не могу Наоми Вулф[5] и ей подобных, но со статистикой не поспоришь. Изнасилования и серийные убийства относятся к числу «чисто мужских» преступлений. Можно сказать, что это их эксклюзивная патология. Женщина не способна настолько изощренно планировать злодеяние, так настойчиво преследовать жертву и в конце концов обрушиваться на нее со столь животной яростью. Насилие, как сложный ритуал, было изобретено мужчинами. Неизвестный художник прячется за этими картинами, словно паук в густой паутине. И знает то, чего не знаю я. Но хочу узнать. Он – единственный на свете человек, способный помочь мне обрести наконец покой.

Я снова и снова заглядываю сестре в глаза, и вдруг меня прошибает невесть откуда взявшаяся безумная надежда: Джейн, безусловно, выглядит мертвой. И даже диктор с голосом Джереми Айронса предположил что-то подобное. Но ведь должен же существовать хотя бы крошечный шанс! Опровергающий тот мой душевный коллапс на улице в Сараево. Шанс на то, что Джейн просто была без сознания, когда позировала неизвестному художнику. Под наркотиками в конце концов. Или даже нарочно "обезьянничала", как говаривала наша мать, когда мы с Джейн дурачились в детстве. Интересно, сколько нужно времени, чтобы написать такой портрет? Несколько часов? День? Неделя?..

Меня вывел из оцепенения громкий возглас за спиной. В следующее мгновение я поняла, что все мое лицо залито слезами. А еще через секунду кто-то довольно грубо схватил меня за плечо. Это явно был один из "розовощеких клерков", ходивших сюда толпами, чтобы полюбоваться на беззащитных несчастных женщин. Мне вдруг захотелось сорвать холст со стены, укрыть тело Джейн от мерзких взглядов. Хотя... Если я это сделаю, меня ждет разбирательство в полиции. А с меня, пожалуй, на сегодня хватит...

И я, вывернувшись из-под чужой руки, бросилась бежать.

Сама не помню, как проскочила целую череду однообразных выставочных залов. Очнулась в маленьком помещении, сплошь заставленном застекленными витринами, в которых были собраны рукописные образчики древнекитайской поэзии. Хрупкие, как крылышки мотылька. Каждая из витрин щеголяла собственной подсветкой, и это были единственные источники освещения в зале. Я внезапно поняла, что меня сотрясает крупная дрожь. Подсветка отбрасывала на дальнюю, погруженную в полумрак стену неверные тени. Мне вдруг привиделась мама, которая в этот самый момент медленно спивалась в Оксфорде, штат Миссисипи. А в Новом Орлеане Марк и дети все еще учились жить без жены и матери, но у них это не очень получалось. Вспомнились и люди из ФБР – все, как на подбор, серьезные подтянутые ребята, всегда готовые утешить, но не знающие, как помочь.

На заре своей карьеры я частенько работала с криминалистами и не раз выезжала на места преступлений. Но так и не уяснила до конца, какую огромную роль в расследовании может сыграть обнаруженное тело жертвы. Труп – это печка, от которой пляшут. Нет его, и сыщикам остается только биться головами о глухую стену. Картина в китайском музее – это, конечно, не совсем то. Но все-таки ниточка! Улика! Первая за целый год с лишним в этом деле. С ней можно работать. А ведь неизвестный художник написал целую серию "Обнаженных в состоянии покоя". Если верить местному Джереми Айронсу, девятнадцать полотен! А это значит, что художнику позировали девятнадцать женщин. То ли спящих, то ли мертвых. Насколько я помню, в той толстой фэбээровской папке содержались сведения об одиннадцати похищениях из Нового Орлеана. Откуда взялись еще восемь? Или с некоторых из женщин художник писал по две-три картины? И еще вопрос – каким ветром картины занесло в Гонконг, фактически на другой край света?

"Стоп! – сказал бы мне отец. – Не трать время на вопросы. Лучше подумай, каков будет твой следующий шаг!"

Джереми Айронс четко сообщил, что картины продаются неким Кристофером из Нью-Йорка. Как его бишь?.. Виндхэм? Винвуд? Ага, Вингейт! Не надеясь на свою память, я сорвала плеер с пояса и сунула его в барсетку – потом еще раз послушаю. Это на несколько мгновений перебило ход моих мыслей, но я вновь сосредоточилась. Если Кристофер находится в Нью-Йорке, то и ответы на свои вопросы я скорее всего смогу получить только там. Уж во всяком случае, не здесь. Не стоит даже и пытаться вламываться в кабинет директора музея. Я навлеку на себя лишние подозрения и больше ничего не добьюсь. Не поможет и полиция. В особенности местная. ФБР – вот что мне нужно. И именно то их хваленое подразделение, которое ловит маньяков. Что ж, сейчас между мной и ФБР расстояние в десять тысяч миль. Так... Что им может потребоваться в первую очередь, помимо моих показаний? Картины, ясное дело. Выкрасть из музея хоть одну я не смогу. А вот заснять – это пожалуйста. Недаром всюду таскаю в барсетке дешевенькую автоматическую "мыльницу". Как раз для таких вот случаев. У полицейских, когда они не на службе и в штатском, все равно в кармане всегда найдется "аргумент" на разные непредвиденные обстоятельства. Так и с фоторепортерами. Если у тебя выходной, это не значит, что ты можешь обойтись без камеры. А вдруг прямо на твоих глазах случится что-нибудь такое... из ряда вон, а ты будешь тупо смотреть и кусать локти...

"Быстро! – вновь прозвучал в мозгу отцовский голос. – Пока они не очухались!"

Найти обратный путь в тот зал не составило большого труда. Я просто шла на шум возбужденных голосов, разносившихся по гулким коридорам погруженного в тишину музея. За время моего отсутствия толпа нисколько не поредела и говорили, казалось, все одновременно. Я не знаю ни слова по-китайски, но клянусь, что речь шла обо мне – об "обнаженной", которая, как выяснилось, в жизни весьма далека от "состояния покоя". Усилием воли задвинув мысли о сестре на дальний план, я вновь превратилась в цепкого фотографа, который побывал на четырех континентах и всюду пер в самое пекло; вновь вспомнила о том, что я дочь своего отца.

Увидев меня, собравшиеся притихли. Теперь я слышала только голос охранника, расспрашивающего двух посетителей выставки. Он явно прибежал на шум и теперь пытался понять, что стряслось. Я уверенным шагом миновала эту троицу и, вскинув фотоаппарат, отщелкала несколько кадров "женщины в ванне". Вспышка привлекла внимание охранника, и тот гортанно меня окликнул. Не обращая ни на кого внимания, я быстро шла по залу и делала свою работу. Мне удалось сфотографировать еще два полотна, прежде чем охранник меня догнал и схватил за локоть. Я улыбнулась ему, кивнула – мол, все нормально, не волнуйтесь, – мягко высвободила руку и направилась к картине с Джейн. Я успела сделать всего один снимок. Охранник дунул в свисток, вызывая подмогу, и вновь схватил меня, но уже двумя руками.

Я могла бы вновь вырваться и продолжить съемку, но что-то мне подсказывало, что закончится это плохо. Если я задержусь в музее еще хотя бы на пять минут, спасти пленку уже не удастся. Придя к такому выводу, я саданула охранника каблуком по голени и, освободившись, бросилась из зала.

Позади вновь заверещал свисток, на сей раз как-то особенно надсадно и прерывисто. Я знала, что удар по голени весьма болезнен. На бегу заметив сбоку дверь аварийного выхода, я врезалась в нее всем телом и очутилась на свободе. Впервые, пожалуй, за все время своего пребывания в Гонконге я порадовалась феноменальной густонаселенности этого города. Даже негру здесь не составит никакого труда затеряться в толпе в считанные секунды. Пробежав пару кварталов, я поймала такси. На паром соваться не рискнула, поскольку меня там могли увидеть и запомнить, поэтому мы поехали напрямик по подводному туннелю.

Вернувшись на остров, я сразу же направилась в гостиницу. К слову, слишком роскошную для моего кошелька, но бесконечно дорогую уже хотя бы тем, что здесь когда-то останавливался мой отец и слал отсюда в Новый Орлеан письма любимым дочуркам. В номере я наспех собрала чемодан, рассовала камеры по алюминиевым кофрам и взяла такси до аэропорта. Необходимо было покинуть воздушное пространство над Китаем как можно быстрее, пока полиция не сообразила выставить пост на стойке регистрации. Им вовсе не обязательно знать, как меня зовут. Картина в музее безошибочно укажет на того, кто им нужен. По моим расчетам, в запасе было не больше часа. Никакого преступления я не совершала. Разве что вынесла из музея плеер. Но я этими мыслями не обольщалась. Происшествие в музее, где были выставлены картины общей стоимостью в миллионы долларов, – идеальный предлог для того, чтобы "задержать меня до выяснения". Знаем мы, как это у них делается.

Международный аэропорт Гонконга здорово смахивает на древний Вавилон. Такой пестроты и многоязычия не встретишь больше нигде. У меня была броня на пекинский рейс "Чайна эйрлайнз", но до посадки на этот самолет оставалось еще три часа, что никак меня не устраивало. Информационное табло услужливо подсунуло мне замечательную альтернативу – рейс "Катэй пасифик" до Нью-Йорка с двухчасовой остановкой в Токио, вылетающий через тридцать пять минут. В кассе я приобрела билет в первый класс. Без скидок. За эти деньги в Штатах можно легко купить приличное подержанное авто, но мне не приходилось выбирать – лучше так, чем трястись двадцать часов в хвосте самолета бок о бок с каким-нибудь оптовым компьютерным дилером. Подумав о дилере, я тут же попросила кассиршу не сажать меня рядом с мужчинами. После всех сегодняшних потрясений не хватало только многочасовых приставаний какого-нибудь тунеядца, желающего повеселее убить время.

Помню, в прошлом году, направляясь из Сеула в Лос-Анджелес, я едва отбилась от подвыпившего придурка, который все тянул меня в уборную, настойчиво предлагая вступить с ним в клуб "Высокая миля". Я ему тогда холодно ответила, что давным-давно являюсь почетным членом этого клуба. И самое смешное, что не соврала: девять лет назад я занималась любовью со своим женихом на борту транспортного самолета в небе над Намибией. А спустя три дня он оказался в плену у сваповцев[6], которые запытали его до смерти, что распахнуло передо мной двери еще более элитного клуба: «Незамужние вдовы». И сейчас, в свои сорок, я все еще являюсь членом этого клуба.

Кассирша понимающе улыбнулась и заверила меня, что все будет в порядке.

И вот я сижу и тупо пялюсь в иллюминатор. Третий стакан с виски быстро пустеет. Алкоголь отлично приглушает внутреннюю боль. Но девятнадцать часов – слишком долгий срок. Мне столько просто не выпить. Зато на этот случай у меня припасено кое-что еще. А именно заветная коробочка ксанакса[7], который меня всегда выручает. Особенно в те ночи, когда сильнее обычного одолевает чувство потери. Сейчас я не в постели, а высоко в небе. И ночь еще не наступила. Но скоро наступит. Не давая себе времени на раздумья, я сунула в рот три таблетки, запила их последним глотком скотча и сняла трубку бортового телефона, встроенную в подлокотник всех кресел в салоне первого класса.

Единственная полезная вещь, которую мне по силам сейчас сделать, – это звонок. Сунув в специальную щель свою кредитку и немного помучившись с телефонным справочником, я наконец добралась до дежурного диспетчера академии ФБР в Квонтико, штат Виргиния. А тот уже перекинул мой звонок на хваленое спецподразделение. Немного странно сознавать, что эти воспетые в кинофильмах и романах истребители маньяков сидят в обычных кабинетах с обычными телефонами и ходят на обеденный перерыв. Но всем известно, что начальник подразделения Дэниел Бакстер как раз таки предпочитает атмосферу здорового консерватизма. Внешне его отдел скорее напоминает офис банка средней руки. А в мифах и легендах, рожденных Голливудом, тоже есть свой прок – конкурс в его подразделении уже не первый год превышает тысячу человек на место. И рвутся сюда не абы кто, а лучшие из лучших.

Бакстеру сейчас пятьдесят или около того, но он крепок и подтянут, настоящий закаленный боец. Таково было мое первое впечатление от знакомства с ним. Солдат, который заработал звание офицера кровью и потом, а не в университетских аудиториях. Никто и никогда не подвергал сомнению решение руководства поставить Бакстера во главе "серийного отдела" ФБР. В той войне, которую многие годы ведут эти люди, победы редки, а поражения особенно мучительны. И личным послужным списком Бакстера как участника этой войны мог бы гордиться каждый. Впрочем, в нем до сих пор не появилось победной записи о раскрытии похищения Джейн и десяти ее сестер по несчастью. В этом деле Бакстер и его команда безнадежно топтались на месте.

– Бакстер! – лаконично рявкнула трубка искаженным расстоянием голосом.

– Это Джордан Гласс, – сообщила я уже чуть заплетающимся языком. – Вы меня помните?

– Вас не так-то легко забыть, мисс Гласс.

Я тупо глянула на дно опустевшего стакана.

– Чуть больше часа назад я видела в Гонконге свою сестру.

На том конце провода повисла короткая пауза.

– Вы там что, мисс Гласс, выпиваете?

– Ага. Но я ее видела.

– Вы видели вашу сестру?

– Да, в Гонконге. А сейчас я лечу на "боинге" в Нью-Йорк.

– Вы видели вашу сестру... целой и невредимой?

– Нет.

– Я не совсем понимаю вас, мисс Гласс.

Я наскоро рассказала Бакстеру о происшествии в Музее живописи и замолчала в ожидании ответа. Честно говоря, я рассчитывала на некое проявление эмоций с его стороны. И ошиблась.

– Может быть, вы опознали там и других похищенных из Нового Орлеана? – деловито спросил Бакстер.

– Нет. Впрочем, я ведь видела фотографии только первых пяти, включая Джейн.

– Вы абсолютно уверены в том, что на картине была изображена именно ваша сестра?

– Вы что, смеетесь надо мной? Это было мое лицо! Мое обнаженное тело!

– Хорошо, хорошо... я верю вам.

– А вы что-нибудь слышали о существовании этих картин?

– Никогда. Я еще поспрашиваю наших экспертов в Вашингтоне. И попутно займемся этим Кристофером Вингейтом. Когда вы приземляетесь?

– Через девятнадцать часов. Примерно в пять вечера по нью-йоркскому времени.

– Постарайтесь выспаться в самолете. Я забронирую вам билет на рейс "Америкам эйрлайнз" в Вашингтон, на который вы сядете сразу по прибытии в Нью-Йорк. Денег с вас не запросят, просто покажете им свой паспорт или водительские права. Сам я сейчас же выезжаю в Вашингтон, встретимся в Доме Гувера[8]. Я в любом случае должен был появиться там завтра, да и вам это удобнее, чем добираться до Квонтико. В аэропорту Рейгана вас будет ждать мой агент, не возражаете?

– Не возражаю. Зачем его так назвали? Оставили бы прежнее название – Национальный аэропорт Вашингтона!

– Мисс Гласс, вы в порядке?

– В полном.

– У вас странный голос.

– Ничего, три таблетки и еще глоточек скотча все поправят. – Я не выдержала и идиотски хихикнула. – Все, отключаюсь. Сегодня был нелегкий денек.

– Понимаю. Постарайтесь привести себя в норму. Вы мне потребуетесь свежая и бодрая.

– Я очень рада, что в кои-то веки потребуюсь вам, – сказала я на прощание и положила трубку обратно на подлокотник.

"А год назад ты прекрасно обошелся и без меня!"

Впрочем, что сейчас поминать старое? Ситуация изменилась. Теперь я им действительно нужна. Но лишь до того момента, как они узнают о картинах то, что знаю я. А потом меня снова уберут с дороги. Им не понять, что неведение – страшнейшая мука для родственников пропавшего человека. А если вспомнить, что я еще и журналист, для меня неведение – просто ад. Ладно, довольно грустных мыслей. Лучше действительно поспать. Я, можно сказать, всю жизнь провела в воздухе, и заснуть на борту самолета для меня никогда не было проблемой. Вплоть до того дня, когда исчезла Джейн. И теперь мне не обойтись без моих "маленьких друзей", всюду путешествующих со мной в картонной коробочке.

Снотворное постепенно действовало. Перед глазами повис легкий туман, веки налились тяжестью. И все же я заставила себя очнуться ради еще одного звонка. Бороться с телефонным справочником у меня уже не было сил, поэтому я решила зайти с другого конца. Рон Эпштейн редактирует шестую полосу в "Нью-Йорк пост"[9] и является городской «ходячей энциклопедией». Как и Дэниел Бакстер, Рон прирожденный трудоголик, и, значит, у меня есть хорошие шансы застать его на рабочем месте. Справочная газеты перевела мой звонок на нужный номер, и я услышала знакомый голос.

– Рон, это Джордан Гласс, привет.

– Джордан! Какими судьбами! Ты где?

– По пути в Нью-Йорк.

Рон усмехнулся:

– А мне врали, что ты отправилась на край света фотографировать облака и грозы.

– Тебе не врали.

– У тебя проблемы? Ты никогда не звонишь, чтобы просто потрепаться.

– Кристофер Вингейт. Ты когда-нибудь слышал об этом человеке?

– А как же! Стильный дядя. Он обставил свое гнездышко на Пятнадцатой улице на зависть всему Сохо[10]! Нынче сложно найти дилера, который бы не стоял перед ним на задних лапках. И чем больше они это делают, тем меньше он с ними считается. Все поголовно спят и видят, чтобы Вингейт занялся их барахлом. Но он разборчив, и весьма!

– Как насчет "Спящих женщин"?

Рон восторженно зацокал языком.

– Снимаю перед тобой шляпу! Американских коллекционеров, которые хоть краем уха слышали об этой серии, можно пересчитать по пальцам одной руки.

– Мне надо с ним увидеться. С Вингейтом, я имею в виду.

– Фотопортрет?

– Нет, у меня к нему есть разговор.

– Будь на твоем месте кто другой, я бы его не утешил. Но ты Кристоферу, пожалуй, будешь интересна.

– Можешь раздобыть его номер телефона?

– Если я не смогу, никто больше не сможет. Дай мне немного времени. В справочниках его не ищи – не найдешь. Он живет прямо у себя в галерее, но ее номера в справочнике тоже нет. Эксклюзивный дядя. Такой может себе позволить отказаться от выгодной сделки только потому, что ему не понравился нос покупателя. Так-то. Ладно, куда тебе перезвонить?

– Некуда. Давай лучше я сама наберу тебя завтра? Я сейчас сплю на ходу.

– Договорились, будет тебе завтра его номер.

– Спасибо, Рон, с меня ужин в "Лютеции".

– Позволь мне самому выбрать заведение, зайчик. Ты там, надеюсь, не одна спать собралась? Такие женщины просто не имеют права ложиться спать в одиночестве!

Я рассеянным взглядом окинула коротко стриженные затылки состоятельных пассажиров первого класса.

– Нет, не одна.

– Вот это самое главное! До завтра!

Глаза неумолимо слипались, я едва не промахнулась, возвращая трубку на подлокотник кресла. Спасибо тебе, дружище ксанакс! Когда я открою глаза, Музей живописи в Гонконге покажется мне просто дурным сном. Хотя нет. Это не сон, а дверь. И мне придется войти в нее. Готова ли я?

– Готова! – буркнула я себе под нос. – Всегда готова!

Но в глубине души я понимала, что лгу самой себе.