15

– Роджер Уитон позвонил Смиту и предупредил его о нашем визите, – раздраженно бросил Бакстер, выслушав чей-то доклад по рации. – Наша прослушка только что перехватила звонок.

Мы припарковались через улицу от красивого особняка, выстроенного в креольском стиле на Эспланад-авеню в восточной части Французского квартала. Последние два года это была резиденция молодого художника Фрэнка Смита.

– Ничего страшного, – сказал Кайсер. – И, кстати, ничего удивительного.

– Но ведь мы просили его соблюдать конфиденциальность, – напомнил Ленц.

– Мы вежливо раскланялись, а потом появилась полиция, произвела обыск и сообщила, что он обязан сдать анализ крови и частичку кожи на биопсию для сличения с биоматериалом, найденным под ногтями убитой женщины, которую похитили на автостоянке. Представьте себе после этого его состояние. И настроение. – Кайсер смерил нас красноречивым взглядом. – На самом деле этот звонок говорит в пользу его невиновности. Он не дурак и наверняка догадывается, что за ним установлено наблюдение. И тем не менее предупредил Фрэнка, тем самым дав волю своей обиде. А преступник – настоящий преступник – не стал бы лезть на рожон и привлекать к себе лишнее внимание.

– Хитрый преступник вполне может изобразить оскорбленную невинность, – возразил Ленц. – Возможно, расчет Уитона строился как раз на том, что этот звонок снимет с него подозрения.

– А почему он не позвонил Гейнсу? – спросила я.

– Не удивлюсь, если он терпеть его не может, – усмехнулся Кайсер. – Совсем не удивлюсь.

– А Лаво он звонил?

– Пока нет, – сказал Бакстер. – Только Смиту.

– "Я весьма высокого мнения о Фрэнке". Это слова Уитона о нашем следующем подопечном, – заметил Кайсер.

– Любопытно, а если предположить, что они... любовники? – задумчиво проговорил Ленц.

– Уитон ни разу не был женат. Почему вы не поинтересовались его сексуальной ориентацией? Он почти шесть десятков лет прожил холостяком! – воскликнул Бакстер.

– Это рискованный вопрос. Даже если он и гей, мы ни в одном его интервью про это не читали, – сказал Ленц. – Я хотел спросить, но удержался. А если бы спросил, Уитон мог и вовсе замолчать. Думаю, мы и так узнаем о его сексуальной ориентации.

– Фрэнк Смит не скрывает того, что он гей. Может, стоит спросить его про Уитона? – предложил Кайсер и подмигнул мне: – Ну, мы пошли. Увидимся.

Они с Ленцем выбрались из фургона. Бакстер следил за ними сквозь тонированное стекло кузова.

– Честно говоря, я думал, что у Смита домик побогаче, – пробормотал он.

– Вы смотрите на его заднюю стенку, а фасад выходит на реку, – усмехнулась я. – Как можно работать в Новом Орлеане и не знать, что во Французском квартале большинство домов стоят фасадом не на улицу, а во двор или в сад. Вам хоть известно, какие тут волшебные сады?

– Кстати, о садах. Джон рассказывал мне о вашей теории естественного света. Этот домик вполне подошел бы для убийцы-художника. У других подозреваемых нет ничего похожего. У Уитона, правда, тоже есть сад, но он не обнесен стеной. Эй, взгляните-ка! – вдруг воскликнул он.

Я оттеснила его от узкого оконца и увидела нашего третьего подозреваемого. Фрэнк Смит поджидал Кайсера и Ленца на крыльце. На сей раз фотография меня не обманула – он был действительно безумно хорош собой и смотрелся весьма экзотично: загорелая кожа резко контрастировала с белоснежным тропическим костюмом. На тонких губах играла снисходительная усмешка.

– Нет, вы это видели? – услышали мы в колонках голос Кайсера. – Этому парню палец в рот не клади.

– Я начну, – сказал Ленц.

Наконец мы с Бакстером услышали и голос Фрэнка. Он приветствовал визитеров как дорогих гостей:

– Добро пожаловать, господа! Вы ведь доблестные представители ФБР, не так ли? Позвольте бестактный вопрос: а где же группа захвата?

– Вы смеетесь? – воскликнул Кайсер. – Какая группа захвата, мистер Смит? Мы вовсе не расположены к веселью. И вам не советуем. Вы – пока во всяком случае – подозреваетесь в весьма серьезных преступлениях. Какие тут могут быть шутки? Вы нам разрешите войти? У нас есть несколько вопросов.

– Отпечатки пальцев снимать будете? Или возьмете какие-то анализы? Мочи, например?

– Нет, мы пришли просто поговорить.

– Ну что ж... Забегая вперед, честно признаюсь, что не имею алиби в отношении последнего из упомянутых вами преступлений. В момент похищения той несчастной девушки на автостоянке я находился у себя дома, вот здесь. Наслаждался уединением и классической музыкой. – Фрэнк печально вздохнул и протянул Кайсеру обе руки, намекая тем самым на наручники. – И покончим с этим, господа!

– Повторяю, мы пришли просто поговорить, – уже раздраженно повторил Кайсер.

– Передовой дозор, стало быть? Разведка перед подходом основных сил? – весело подмигнул Смит. – Друзья, скажите прямо, когда мы услышим полицейские сирены?

– Мы не контролируем действия местной полиции. Мы из другого ведомства.

– Вот это новость! Помнится, совсем недавно ФБР поймало местную полицию на участившихся случаях коррупции. Тогда вы контролировали каждый их шаг и с большим успехом!

Бакстер обернулся ко мне:

– Осведомленный сукин сын! Я бы даже сказал, слишком осведомленный для художника, перебравшегося сюда всего пару лет назад.

Действительно, минувшее десятилетие полиция Нового Орлеана никак не могла бы занести себе в актив. Взяточничество процветало, а процент нераскрытых убийств был одним из самых высоких по стране. Скандал разразился после того, как двое полицейских сами стали убийцами, превысив свои полномочия при задержании банального вора. А закончилось все тем, что министерство юстиции лишило местный департамент полиции самостоятельности и напрямую подчинило себе.

– Мистер Смит, оставим демагогию, – устало произнес Кайсер. – Либо мы поговорим с вами как цивилизованные люди, либо сюда и в самом деле наведается полиция; и уж она церемониться не станет.

Смит расхохотался и хлопнул себя по коленке.

– Ни дать ни взять, Хемфри Богарт в "Касабланке"[27]! Ну, уговорили! Пойдемте в дом, выпьем кофе.

Мы услышали, как хлопнула входная дверь. Затем раздался стук шагов в холле.

– Прошу вас, господа, – пригласил Смит. – Хуан, кофе, пожалуйста.

– Как будет угодно, – раздался незнакомый молодой голос.

– Он держит в доме слугу! – пораженно воскликнул Бакстер. – Ничего себе! В мои времена университетские аспиранты вели себя скромнее...

– Мистер Смит, – приступил к делу Ленц, – меня зовут Артур Ленц, я психолог-криминалист. А это специальный агент Джон Кайсер. Аналитик и следователь из местной штаб-квартиры ФБР. Специализируется по серийным преступлениям.

– Сразу два Ван Хельсинга в моей гостиной, подумать только! – вскричал Смит. – Как, по-вашему, друзья, мне к этому относиться? Как к комплименту или оскорблению?

– О чем это он? – нахмурился Бакстер.

– Ну, Ван Хельсинг... Профессор, который выследил Дракулу, – торопливо пояснила я.

– Господи... С этим, пожалуй, придется повозиться.

– Поставь поднос сюда, Хуан, будь любезен. Волшебно! Ступай! – И после короткой паузы, заговорщически понизив голос, Смит произнес: – Не судите его строго, господа, ему еще предстоит постичь все тонкости науки услужения. Но я верю в Хуана, у него большой потенциал. – И снова громко: – Черный? С молоком?

– Черный, пожалуйста, – отозвался Ленц.

– И мне, – сказал Кайсер.

В колонках звякнул фарфор.

– Даже не знаю, с чего начать... – отхлебнув, мы с Бакстером это хорошо услышали, проговорил Ленц. – Дело в том...

– Прошу прошения, что перебиваю, уважаемый доктор, но у меня есть предложение сэкономить всем нам время и сразу приступить к делу. Вы пришли ко мне в связи с похищениями женщин, не так ли? Вам удалось разыскать некую серию картин, на которых изображены жертвы похищений. Официальное название серии: "Спящие женщины". Но есть и другие названия. Например: "Обнаженные в состоянии покоя". – Тут я вздрогнула и схватила Бакстера за рукав, а Смит тем временем продолжал: – Результаты экспертизы привели вас прямиком к парадному крыльцу университета. А если еще точнее – к галерее Роджера Уитона. Вы наметили себе круг подозреваемых – а это сам Роджер и мы, его аспиранты, – и решили допросить всех. Прежде чем мы будем отданы на растерзание нашей доблестной полиции. Господа, открою вам небольшой секрет. Роджер Уитон уже насладился общением с полицейскими детективами. И больше не хочет. Я тоже не хочу. А теперь, когда вы четко уяснили себе мою позицию, приступим к разбору добытых вами в поте лица улик. Я весь внимание!

– Вы явно слышали об этих картинах прежде, не так ли? – спросил Кайсер.

– Разумеется, слышал.

– Кто вам рассказал о них?

– Друг. Он живет в Азии.

– И много у вас друзей из Азии?

– У меня есть друзья по всему свету. Друзья, коллеги, клиенты, любовники. Три месяца назад мне сообщили о картине из какой-то новой серии, которая была продана более чем за миллион долларов. Слыхал я и о выставке в Гонконге. Не буду скрывать, даже всерьез подумывал слетать и посмотреть на эти картины своими глазами.

– А вам не приходилось слышать о толкованиях сюжетов этих картин? – спросил Ленц.

– Приходилось. Сначала мне говорили, что на картинах изображены спящие женщины. А потом я услышал и другую точку зрения – они не столько спящие, сколько мертвые.

– Вы задумывались над этим?

– Над чем?

– Над тем, что в процессе создания этих дорогостоящих полотен лишались жизни ни в чем не повинные женщины?

Долгая пауза.

– Мне сложно ответить на этот вопрос, ведь я даже не видел самих картин.

Ленц сделал очередной шумный глоток из чашки.

– Вы хотите сказать, что, прежде чем задумываться о нравственном аспекте, необходимо оценить художественную ценность полотен?

– С вашего позволения, доктор, я немного перефразирую Уайльда: нет картин нравственных или безнравственных, а есть картины хорошо написанные и написанные плохо. Если мы говорим о подлинных произведениях высокого искусства, тем паче о шедеврах, то вопрос о способе их появления на свет божий отходит на второй план. Мир узрел волшебную красоту, и скажем ей за это спасибо.

– Такое впечатление, что где-то я это уже слышал, – пробормотал Кайсер.

– От кого? – удивленно воскликнул Смит.

– Вы знаете человека по имени Марсель де Бек?

– Увы.

– Это француз из бывших колоний в Азии, с некоторых пор живет на Каймановых островах.

– Никогда о нем не слышал. Впрочем, фамилия, прямо скажем, говорящая.

– В каком смысле? – на сей раз удивился уже Ленц.

– Ну как же! Вы разве не помните эту душераздирающую историю любви между медсестричкой и плантатором Эмилем де Беком[28]? Отзвуки далеких сражений и безмятежная тропическая идиллия посреди Тихого океана – какая атмосфера, а? А ведь де Бек по сюжету тоже был француз из азиатских колоний.

– Вот сукин сын... – прошипел у меня над ухом Бакстер.

– Да, да, вы правы... – пробормотал Ленц. – Я совсем забыл...

Я не видела в эту секунду лица доктора, но чуть ли не кожей ощущала его смущение.

– Может быть, Марсель де Бек – всего лишь псевдоним?

– Отец де Бека перебрался в Юго-Восточную Азию в тридцатых, – сказал Ленц. – Скорее Миченер, очевидно, будучи с ним знакомым, дал своему герою эту фамилию.

– Ну Бог с ними обоими. Зато я знаю другого человека. Прошу внимания, господа, возможно, это ключевой момент вашего расследования. Кристофер Вингейт!

На этот раз пауза была еще более долгой.

– А с чего вдруг вы его сейчас вспомнили? – осторожно осведомился Ленц.

– Дорогой доктор, не держите меня за лопоухого деревенского простачка! До меня дошли слухи о гибели Вингейта, и мне известно, что это он торговал "Спящими женщинами". Тогда я не придал большого значения известию о его смерти, но после того как выявилась связь между картинами и жертвами похищений... Одним словом, теперь его печальная участь предстает в совершенно ином свете, не так ли?

– Вы с ним были знакомы? Лично? – спросил Кайсер.

– Общий знакомый представил нас друг другу на одной из нью-йоркских богемных вечеринок. Я тогда как раз собирался расстаться со своим агентом и продаться Вингейту с потрохами.

– Почему именно Вингейту?

– Потому что он был в моде.

– Позвольте задать вам... м-м... довольно щекотливый вопрос, – начал доктор Ленц. – Только прошу, не обижайтесь. Нам очень важно прояснить этот момент.

– Я весь внимание.

– Роджер Уитон... он гей?

Смит издал неопределенный смешок.

– А вы его самого об этом спрашивали?

– Нет, не рискнули. Его этот вопрос мог оскорбить.

– Я оскорблен от его имени! Но оскорблен вовсе не сутью вопроса, а попыткой вмешательства в личную жизнь уважаемого человека!

– Когда речь идет о расследовании преступлений, тайное нередко становится явным. Такова жизнь. Если мы не получим от вас ответа на этот вопрос, нам придется задать его Уитону. Вам это больше понравится?

– Нет.

– Вот видите.

В гостиной вновь повисла пауза.

– Я бы не сказал, что Роджер гей, – наконец произнес Смит.

– А что бы вы сказали?

– Он сложный человек. Я знаком с ним, к сожалению, всего два года. Все это время он болел. Полагаю, тяжелый недуг вынудил его сосредоточиться на тех аспектах жизни, которые вообще никак не связаны с сексом.

– Вам когда-нибудь приходилось слышать, что он встречается с женщиной? – спросил Ленц. – Или заставать его в обществе женщины? Например, у него дома?

– Он вообще нигде не бывает, кроме дома и университета. Но гостей женского пола видеть у него доводилось.

– И они оставались на ночь?

– Не думаю.

– А как насчет гостей – точнее, близких друзей – мужского пола?

– Льщу себя надеждой, что он считает меня своим другом.

– Вы были любовниками?

– Нет.

– А хотели бы?

– Что касается меня, то да, хотел бы.

– Нет, вы его только послушайте! – пробормотал Бакстер.

– Если мы попросим вас припомнить, где вы находились в конкретные дни, вы не станете возражать? – спросил Кайсер.

– Не стану. Но прежде чем мы двинемся в нашем приятном разговоре дальше, я хотел бы сделать небольшое заявление. Я буду оказывать помощь и содействие следствию, но до известной степени. Предупреждаю, что если ФБР или полиция доставят мне излишние неудобства, не располагая достаточными на то основаниями, я подам в суд на обе эти славные организации. Сразу скажу, что располагаю серьезными ресурсами и связями, позволяющими мне надеяться на успех. Особенно в свете недавних скандалов, связанных с коррупцией в силовых структурах Нового Орлеана. Итак, считайте, что я вас предупредил.

Паузу, последовавшую за этим заявлением, я расценила как шок. Что-то подсказывало мне, что подозреваемые в совершении серийных убийств обычно не позволяют себе разговаривать в таком тоне с представителями органов правопорядка.

– Должен признаться, доктор, я живо интересуюсь психологией как наукой, – продолжил Смит как ни в чем не бывало. – И где-то читал, что среди маньяков нет геев. Ни одного случая за всю историю криминалистики. Так что, боюсь, вам будет весьма затруднительно убедить жюри присяжных в моей возможной виновности.

– Согласно одной из наших версий, художник вовсе не обязательно является убийцей, – возразил Ленц. – Впрочем, не переживайте так уж сильно. Мы считаем вас подозреваемым скорее по формальным признакам и особенно не рассчитываем, что нам повезет именно с вами. Вы просто один из тех, кто имел непосредственный и длительный доступ к собольим кисточкам, щетинки от которых мы нашли на холстах "Спящих женщин". Только и всего.

– Расскажите мне об этих щетинках.

Кайсер в двух словах сообщил о данных экспертизы и о ниточке, которую следствию удалось протянуть от китайской фабрики к Туланскому университету и Роджеру Уитону. Когда он закончил, Смит сказал:

– Не обижайтесь, агент Кайсер, но я вижу в ваших глазах много невысказанных вопросов и смелых гипотез. Они вспыхивают как искорки и жаждут вырваться на волю. Вы хотите знать всю подноготную, не правда ли? Что за человек этот Фрэнк Смит? Как получилось, что он опустился до гомосексуальных связей и погряз в пороке? Перед вашим мысленным взором, часом, не мелькают сценки из старенькой сауны, где все начиналось? Да, я там был, и мне было семнадцать. И да, я сосал мужской член! Сосал до тех пор, пока у меня не онемел язык! Но что с того? По-вашему, это могло превратить меня в убийцу?

– Матерь Божья, Джордан, я не верю своим ушам... – пораженно выдохнул Бакстер, ерзая на своем тесном сиденье.

– Почему вы сняли себе жилье во Французском квартале, а не где-нибудь поблизости от университета? – спросил Кайсер.

– Французский квартал – мекка местных геев. Честь и хвала вам, натуралу, если вы этого не знали. Но теперь знайте! И также знайте, что нас здесь едва ли не больше, чем вас! Посетите хоть разок наш гей-парад, и вы увидите меня в первых рядах. В кругу моих близких друзей. Похвастаюсь перед вами, господа, – я местная гей-знаменитость!

– Расскажите, пожалуйста, о других аспирантах Уитона, – попросил Ленц. – Что вы, например, можете сказать про Леона Гейнса?

– Быдло и подонок. Роджер подарил ему две свои картины, небольшие, но очень изящные. А эта скотина уже через неделю загнал одну из них и бровью не повел! Не сомневаюсь, что ему не хватало на дозу героина. Я случайно узнал об этом, и у меня духу не хватило рассказать Роджеру.

– А что скажете о творчестве Гейнса?

– О его творчестве?! – поразился Смит. – Нет, конечно, сцены насилия ему удаются, и весьма, но я не стал бы говорить о Гейнсе как о творце. Его удел – мазня. Ему не у мольберта стоять, а малевать на стенах и заборах неприличные слова! Он одержим идеей эпатажа, но по-настоящему глубоких идей у него нет. Оттого мы и получаем на выходе не произведение искусства, а нечто, на что неловко смотреть.

– Как насчет Талии Лаво?

– Талия? Это совсем другой разговор. Талия – славная девочка. И очень несчастная.

– Отчего же несчастная?

– Вы с ней уже разговаривали?

– Еще нет.

– Мне кажется, у нее было ужасное детство. И с тех самых пор в ее сердце поселилась боль, которую ничем не унять и от которой никогда не избавиться.

– Что можете сказать о ее картинах?

– В них есть своя изюминка. Эдакое хождение в народ. Талия в любой банальности умеет видеть нечто достойное. Мне это не дано и не очень интересно, если честно. А вот у нее получается.

– Вы видели другие ее картины? Написанные с обнаженной натуры?

– А у нее разве есть такие?

– Так, понятно. О ней вы можете говорить как о творце?

– Талант, безусловно, имеется. Она работает очень быстро. Может быть, оттого что умеет сразу ухватить главное. Полагаю, у нее есть будущее, если она не свернет с выбранного пути.

– А зачем ей сворачивать?

– Я уже говорил, у нее непростая судьба. Внешне она производит впечатление сильного человека, но в глубине души весьма уязвима. Я бы даже сказал, хрупка. Как нежный моллюск, окруженный броней своей раковины.

– Хорошо. Вернемся, пожалуй, к Роджеру Уитону, – предложил Кайсер.

– Роджер – гений, – произнес Смит совершенно буднично, словно говорил о голубизне ясного неба или о том, что на яркое солнце без защитных очков смотреть больно. – Я имел счастье общаться с людьми, сравнимыми с ним талантом. Но таких было немного.

– Чем вы можете аргументировать свою оценку?

– Вы видели его картины?

– Некоторые.

– И после этого просите доказательств его гениальности?

– Я не особенно хорошо разбираюсь в искусстве.

– А вот я хорошо разбираюсь, так что можете смело верить мне на слово. Роджер не такой, как все. Его вдохновение – это не то, что он видит глазами, а то, что чувствует сердцем. От первого мазка кисти и до последнего. Я пытался подражать этой манере, и подчас небезуспешно, но для меня все-таки важен антураж. Я делаю наброски, правлю их, активно пользуюсь услугами моделей, стараюсь совершенствовать технику. Моя задача – увидеть живую красоту и перенести ее на холст так, чтобы она не потеряла в ходе этой трансформации краски жизни. Роджер работает иначе. Ему не нужны модели, натура, фотографии – ничего. Когда он берет в руки кисть, на него снисходит озарение. Каждый раз, глядя на одну и ту же его картину, я вижу в ней нечто новое. Особенно это касается тех, что написаны в абстрактной манере.

– А что вы можете сказать о его "полянах"? Он изображает какие-то реальные места или это плод его фантазии?

– Думаю, что реальные. Хотя не поручусь. Да и кому это важно? Не в полянах суть. Они для него все равно что отправная точка... ну, печка, от которой надо танцевать. Он отталкивается от них, будто сокол от края утеса.

– Вы говорите: кому это важно? Если бы нам это не было важно, я не задал бы вопроса. Неужели вы не понимаете, что точная информация способна помочь в раскрытии преступлений?

– Я вас умоляю, какой из Роджера преступник! Это даже не смешно, а просто дико! Роджер самый порядочный человек из всех, кого я знал в своей жизни. Джентльмен до мозга костей. Ему даже не нужны внутренние нравственные барьеры. Роджер и нравственность – это синонимы! Он и мухи не обидит!

– А вы в курсе, что он воевал во Вьетнаме с оружием в руках? Что от пуль, выпущенных из его винтовки, погиб не один вражеский солдат? – спросил Кайсер.

– Я знаю, что он был на той войне, хотя Роджер предпочитает не вспоминать об этом. Но что вы хотите сказать, агент Кайсер? Уж не собираетесь ли поставить знак равенства между участием в боях и серийными убийствами?

– Нет, конечно. Просто человек, убивший однажды, способен убить вновь. Ему это легче сделать, чем другому.

– Возможно. Вам приходилось убивать, агент Кайсер?

– Приходилось.

– На войне?

– Да.

– А в условиях мирной жизни? Скажем, по службе?

– И тут приходилось.

– Вы могли бы и не отвечать, потому что ответы написаны у вас на лбу. У таких людей особая аура, она инстинктивно чувствуется потенциальными жертвами. У Роджера подобной ауры нет. Кстати, агент Кайсер, вы знаете... пожалуй, я не отказался бы написать ваш портрет.