Акрам Айлисли
      Сердце - это такая штука...
      Перевод с азербайджанского Т. Калякиной.
      1
      Если бы Сарвар вернулся из армии в другое время, он, возможно, и не начал бы так скоро скучать. Но вернулся он в деревню осенью. Поздней осенью. С полей все уже было убрано, и баштан отцовский пустой... На склонах, где трава в человеческий рост, все скошено до последней травиночки; сады давно обобрали и опавшую листву пожгли; несколько плодов айвы, уцелевших средь голых ветвей, да скирды соломы, желтеющие кое-где на колхозных токах, - вот все, что оставила Бузбулаку осень от своего изобилия.
      В первый же день Сарвар вышел на улицу и за несколько часов успел увидеть все, чего не видал три года. Увидел, что девушки и женщины по-прежнему носят с родника воду, мужчины пьют чай в чайхане, а подростки в клубе играют в домино. Увидел, что по вечерам односельчане по-прежнему собираются под чинарой, толкуют о футболе и о политике, а потом не спеша расходятся по домам и точно так же, как три года назад, в тех же самых словах, тем же самым порядком приглашают друг друга зайти попить чайку. В тот же вечер несколько человек пригласили Сарвара зайти попить чайку, и он пригласил нескольких... Возвращаясь домой, он увидел на углу соседских мальчишек - уже курить начали, в другом месте приметил новую стайку шушукавшихся девчонок. И узнал, что отца его Агалара по-прежнему зовут Кошачьим Старшиной, а мать - Цыплячьей Барыней. И почувствовал отчаянную скуку.
      Он понял вдруг, что зиму ему здесь не протянуть: замрет все, машины и то не услышишь; эти упершиеся в небо снежные горы на три месяца надежно спрячут Бузбулак от всего мира... Дом - чайхана, чайхана - дом... Зима страшила Сарвара, он заснул в ужасе перед зимой, и во сне ему привиделось лето - теплая и светлая летняя ночь.
      Будто он на баштане, будто спит на помосте, и будто он вместе с помостом парит высоко-высоко в воздухе, и баштан перед ним как на ладони. Над баштаном разлит лунный свет, белый, как молоко, и белые дыни отарой белых овец привольно развалились на грядках... Глядит он на эти дыни и вдруг видит: на краю, у самой горы, копошатся какие-то тени - кусты не кусты... Странные, зловещие, они шевелятся, движутся, перешептываются - замышляют что-то... И вдруг снимаются с места и бросаются к баштану; из кучи этих округлых, похожих на кусты фигур подымается огромный чабан в бурке и с палкой в руке; он взмахивает палкой, и белые дыни, мирно дремавшие на грядках, вскакивают и отарой белых овец бегут вслед за великаном в черной бурке. Сарвар хочет крикнуть - не может, хочет вскочить - не может. И тут рассветает, наступило утро, и Сарвар видит: чабан в черной бурке - это Аждар. Он стоит на вершине горы и машет рукой: "В Баку поезжай!.. В Баку!.. В Баку!.."
      Сон сном, Аждар Аждаром, но когда Сарвар утром встал с постели, ему было совершенно ясно, что вопрос с зимой решен окончательно. Он с легким сердцем умылся, наскоро поел, вышел на улицу, постоял возле соседнего дома, пустого, давно заброшенного. Это был Аждаров дом; двор - одна сплошная колючка, и крыша поросла травой... О том, что Аждар в Баку, Сарвар узнал в чайхане. И что Теймур там на базаре торгует. С Теймуром Сарвар учился раньше в одном классе, потому он сразу настолько осмелел, что, не сказав ни слова отцу и не попросив у матери денег, в кредит начал делать заготовки. Торговать ему раньше не приходилось, но он слышал, что выгоднее всего везти в Баку миндаль и грецкие орехи. Не раздумывая, он направился к тем, у кого были миндальные деревья и орехи. Походил, поторговался, как заправский перекупщик, и в конце концов дело сладилось: у тети Шовкат сторговал шестьдесят килограммов орехов, у тети Гюльгоз - пятьдесят пять килограммов миндаля; пришел домой, кое-как уговорил мать, а потом они вместе уломали отца. И пока Сарвар все это устраивал и улаживал, перед глазами у него стоял Баку, весь огромный Баку, хотя побывать ему довелось только в пригороде, в Баладжарах, когда их отправляли в армию; Сарвар уже видел, как, расторговавшись, с большими деньгами, свободный и беззаботный, в новом пальто и в новом костюме, разгуливает он по улицам Ленинграда, по которым ходил, когда случалось получить увольнительную. И еще он все время вспоминал Аждара и ту давнюю историю.
      ... Стояло лето - пора, когда начинают поспевать дыни. И вот в то самое лето с баштана из железной клетки пропала курочка-молодка. Утром, обнаружив пропажу, Сарвар с отцом сразу облазили весь баштан, с ног сбились, отыскивая курицу, но даже и перышка не нашли. На следующую ночь исчезла еще одна курочка. Тогда Агалар решил не ложиться спать и с ружьем в руках притаился в кустах под деревьями, но к утру его сморило, и, стоило ему задремать, исчезла еще одна курочка и как сквозь землю провалилась. Агалар рассердился не на шутку, потому что дело оборачивалось скверно - человек замешан: никакая другая тварь курицу из железной клетки не достанет. И тут уж не до кур - бог с ними, с курами, - тут уже честь задета. К тому же было ясно, что на этом не кончится, - начинали поспевать дыни...
      Долга думал Агалар, и так и этак прикидывал, всех врагов своих в деревне припомнил, перебрал в уме ненадежных парней из соседних деревень, но ни к какому выводу так и не пришел. Куриного вора Агалару увидеть не привелось, увидел его Сарвар: в одну из ночей вор этот собственными ногами явился на баштан. Мало того, что на баштан, - к самому помосту подобрался... Агалар уже спал, похрапывал во сне, а Сарвар просто так лежал. Лежал на животе и глядел на дыни, рядами белевшие меж серых грядок в белом, как молоко, лунном свете. И вдруг кто-то окликнул его по имени. Сарвар вздрогнул, испугался, так испугался, что даже крикнуть - отца позвать - не смог.
      - Не кричи! - услышал он снизу шепот. - Слезай! Иди сюда. Не бойся, это я, Аждар...
      Но Сарвар так перетрусил, что спуститься вниз не смог. У него лишь хватило сил приподнять голову, и прямо под собой он увидел прижавшегося к столбу Аждара. Тот стоял, приложив палец к губам: "Т-ш-ш!.." Все его длинное, тощее тело было сплошное "т-ш-ш!." Потом Аждар протянул руки, снял Сарвара и осторожно поставил на землю. Они молча прошли по баштану, на самом краю его, под большим орехом, Аждар остановился.
      - Садись!
      Сарвар сел,
      - А ты молодец, что крик не поднял. - Аждар улыбнулся и хлопнул Сгрвара по плечу.
      Некоторое время они молча глядели друг на друга.
      - Здорово ты испугался, а?
      Сарвар не ответил.
      - Слушай, притащи чего-нибудь пожевать, - попросил вдруг Аждар. - Ноги с голодухи не держат... Только будь мужчиной! Кошачьего Старшину не буди.
      Сарвар молча встал и пошел за едой. Принес овечьего сыра и два больших лаваша. Когда Аждар поел, Сарвар спросил несмело:
      - Кур ты унес?
      - Я...
      - А тебя в деревне искали!..
      - Я знаю.
      - Пять милиционеров приезжало.
      - Ишь ты!..
      - У нас тоже спрашивали про тебя. Отец сказал: ты в Баку... А ты не был в Баку?
      - Был.
      - Чего ж не остался там?
      - Пронюхали. Продал один подлюга.
      - Чего же теперь будешь делать?
      - Отсижусь пока здесь, а поутихнет - обратно двину.
      Больше Сарвар не спрашивал: остальное и так было известно. Месяца три назад Аждар, работавший приемщиком на консервном заводе, взял три тысячи, будто для закупки алычи, и исчез; историю эту в Бузбулаке знал каждый. Потом кто-то встретил Аждара в Баку на рынке, эта новость тоже мгновенно распространилась по деревне. Много кой-чего наслушался Сарвар за эти три месяца, и Аждар, их сосед, обыкновенный человек, которого он каждый день встречал на улице, превратился в его воображении в какого-то сказочного разбойника. Сарвару было страшновато сидеть с ним ночью вдвоем в открытом поле. Сарвар молчал, все думал, думал о нем, а потом осторожно спросил:
      - А где ж ты ночыо-то спишь?
      На этот раз Аждар ответил не сразу, он долго и пристально смотрел мальчику в глаза, так долго и пристально, что Сарвар даже испугался немножко. Потом Аждар спросил:
      - А ты не продашь?
      - Что ты!.. Я никому не скажу!
      - Поклянись!
      - А чем?
      - Ну... во что веришь!
      Сарвар долго думал, но ничего такого не мог придумать.
      - А в луну веришь? - спросил Аждар, показывая на небо.
      Сарвар поднял голову. Луна в ту ночь была такая большая, светлая, и в самом деле нельзя было в нее не верить.
      - Верю! - сказал Сарвар.
      - Клянись!
      - Луной?! Клянусь!
      - Вставай. Пошли!
      Они шли очень долго, пока не добрались до зарослей у самой горы; до того места, которое в деревне звали "Змеюшником". Здесь, в чащобе, под раскидистыми ветками мушмулы, со всех сторон окруженной колючей ежевикой, устроил себе Аждар нору. Чтобы пролезть в нее, нужно было долго ползти под кустами. Лунный свет не проникал сюда, и только фонарик Аждара слабо освещал этот таинственный мир... Больше всего удивило Сарвара в ту ночь, что здесь, в ежевике, издавна считавшейся в деревне скопищем ядовитых змей, не было ни единой змеи. Они ползли долго, пока кусты не стали немножко реже. Наконец Сарвар вылез, распрямился и обомлел: сплетенная из прутьев хижина, а перед ней старательно расчищенная поляна, вся трава сжата, земля перекопана, разровнена и даже полита; за хижиной, у самой горы, бил из-под камней родничок. Аждар устроил здесь маленькую запруду, и под лунным светом вода в ней мерцала, словно расплавленный свинец; возле очага валялись закопченный чайник и несколько куриных косточек.
      Будто для того, чтобы окончательно ошеломить мальчика, Аждар остановился перед хижиной и свистнул, будто подзывал собаку; только из хижины выбежала не собака, а ежик. Сарвар удивился, что ежик здесь запросто расхаживает. Он впервые видел, чтоб ежик так вел себя при людях. А тот словно понял мысли Сарвара, свернулся и спрятал голову. Это почему-то очень понравилось Аждару.
      - Братишка мой, - сказал он. - Вот так и живем - на пару... Надежный мужик! Сплю, а он караулит. Ни одна тварь не подползет!
      Внутри хижины вещи все были знакомые: телогрейка, бидон для керосина, керосиновая лампа, ведро, с которым ходила за водой покойная мать Аждара, казанок... (Все это Аждар принес из деревни. Пробрался как-то ночью к себе домой и взял.)
      Эту плетеную хижину, похожую на паутину из веток, родничок, ежика, и даже черный от копоти чайник, и заржавленную лампочку без стекла Сарвар вспоминал часто, когда был в армии. И не удивительно: месяц, а может, и полтора, дождавшись, когда отец заснет, он каждую ночь пробирался в заросли ежевики. Целый месяц, а может, и полтора, они с Аждаром, набрав на колхозном поле пшеницы, гороха или фасоли, варили по ночам такую похлебку, что ничего подобного Сарвару едать не приходилось. И не было в его жизни дней счастливей этих, хотя ему бывало и страшно, очень страшно. Да и тайну хранить было не просто, тем более что Аждара искали, милиция приезжала искать. Нелегко Сарвару приходилось и в школе, особенно на уроках Шекерек-кызы, которая каждый раз заводила разговор о честности, о бдительности и о необходимости непримиримой борьбы против врагов и шпионов, а, по словам Шекерек-кызы, Аждар был самый что ни на есть шпион и враг. К тому же Сарвар был уже не ребенок: пятый класс - это пятый класс, и он прекрасно понимал, что значит казенные деньги. Один раз Сарвару даже пришло в голову открыть свою тайну, показать, где прячется Аждар, но стоило ему пробраться в заросли и увидеть хижину, похожую на паутину из веток, как он сразу отбросил эту мысль. При свете луны Аждар совсем не был похож ни на "врага", ни на "шпиона", это был просто Аждар, длинный, худой, и похож он был на покойную тетю Хавер...
      Весь сентябрь в том году прошел в страхе и в какой-то непонятной радости; случалось, они всю ночь просиживали у костра. Зато днем Аждар от нечего делать спал с утра до вечера, у него даже глаза опухали от сна, иногда он плел из осоки какие-то странные вещицы, похожие на корзины и на ведра; запруду перед родником он чуть не каждый день строил заново и от скуки даже стихи стал писать.
      Охраняй меня, ежик-сиротка,
      Убежал я из дома в леса,
      Родной дом свой, добро свое бросил
      И живу здесь в кустах, как лиса...
      "О, взгляни, гнусный мир, это всходит луна..." Этой строкой начиналось другое стихотворение Аждара. Он сидел перед хижиной, глядел на луну и без конца повторял эту строку. Дальше стихотворение не получалось, и конца его Сарвар так и не узнал.
      Наступила осень, зарядили дожди, и в одну из темных ночей они молча простились возле хижины. Аждар держал в руках только телогрейку и ежика, и, как это ни странно, Сарвар был уверен, что ежика Аждар повезет в Баку... Но Аждар поцеловал зверька в черный влажный нос и осторожно опустил на землю. Потом ой обнял Сарвара, его тоже почему-то поцеловал в нос и сразу, ястребом взмыл на вершину горы; стоял там, на горе, и махал ему рукой: "В Баку приезжай... В Баку приезжай... В Баку... В Баку".
      2
      И вот теперь они стояли лицом к лицу у ворот бакинского рынка. Аждар немыслимо растолстел, у него вырос второй подбородок, брюхо - вперед. Дышал он тяжело, с хрипом и сердито смотрел на Сарвара, а Сарвар никак не мог взять в толк, чего это он так сердито смотрит.
      - Чего явился? - Это были первые слова Аждара.
      - С товаром приехал. Привез кое-что... Продам, в Ленинград хочу съездить...
      Аждар долго глядел на его отглаженные брюки, на выглядывающий из-под пиджака белоснежный, с красными разводами свитер, какие на всем этом свете умеют вязать только бузбулакские старухи; смотрел долго, и думал о чем-то.
      - И в таком виде на базаре будешь сидеть? - Аждар вытащил из кармана щепотку сухой травы. Понюхал, закашлялся, долго кашлял, потом спросил хрипло:
      - Что привез?
      - Миндаль и еще орехи. Всего сто пятнадцать килограммов.
      - А где оставил?
      - У Теймура, на том базаре.
      Некоторое время Аждар задумчиво смотрел на дорогу. Потом вышел вперед и остановил проезжавшее такси.
      - Садись. Поедешь, привезешь все сюда.
      Немного погодя они вдвоем выгрузили из этой же самой машины два огромных мешка; оставили их на базаре у какого-то незнакомого Сарвару человека, а сами через другие ворота вышли на улицу... Падал мокрый снег, падал и таял, с земли поднимался парок, было влажно. Аждар молча, понурившись, шел сквозь сырость и гниль, вел куда-то Сарвара. Сарвару хотелось спросить, куда они идут, но спросить он не осмеливался. Ему хотелось напомнить Аждару про кур, про луну, про хижину у горы, про ежика, даже стихи прочесть; может, улыбнется, повеселеет... Но Сарвар промолчал и рад был, что промолчал - вдруг не поймет, вдруг подумает, что он на благодарность напрашивается: я, мол, тебе тогда помог, теперь ты мне... Так они молча вышагивали вдоль трамвайной линии, и, только когда уже почти дошли до места, Сарвар не выдержал, заговорил:
      - Слушай, Аждар, я не затем приехал, чтоб тебя от дел отбивать. Сам справлюсь - не первый раз в городе: три года в Ленинграде служил.
      - Ладно. - И больше Аждар ничего не сказал.
      Свернули за угол, вошли в какой-то дворик. Там стоял старый одноэтажный домишко с застекленной верандой; на веранде седая женщина гладила белье.
      Оставив Сарвара внизу, Аждар поднялся в дом, о чем-то потолковал со старухой и подозвал Сарвара:
      - Ну вот, останешься здесь. - Аждар открыл одну из двух выходивших на веранду дверей. - Это твоя комната, твоя кровать... Пей чай и ложись отдыхай. Захочешь, прогуляйся, в кино сходи... А это Марго. Грузинка, женщина одинокая... Деньги будут нужны - у нее спроси. На базаре тебе делать нечего. Сам все продам.
      Понятно, что Сарвару не по вкусу была такая встреча: почему он его к базару не подпускает? Подумаешь, ребенка нашел!.. Чем он хуже Теймура?.. Но ослушаться Аждара Сарвар почему-то не смел, возражать тоже не решался.
      Весь день Сарвар пробродил по городу, к вечеру вернулся и стал ждать Аждара. Он был уверен, что вечером тот непременно придет сюда. Но вечером Аждар не пришел, утром он тоже не появился. Сарвар прождал до полудня и помчался на базар, но и там Аждара не нашел. Мешков своих ему тоже обнаружить не удалось, хотя он обыскал весь базар; человек, которому они вчера передали товар, исчез. Сарвар шел обратно к Марго, чтобы выведать у нее адрес Аждара, и все ломал себе голову, что это могло означать. Но старуха адрес не сказала, хотя наверняка знала. Оставалось одно: идти к Теймуру. К вечеру, перед самым закрытием базара, Сарвар нагрянул к нему.
      - Слушай, ты Аждара не видел?
      - Видел. Он утром в Тбилиси уехал.
      - Как уехал?!
      - Очень просто. Уехал, и все.
      - А про меня ничего не сказал? - Сарвар готов был расплакаться.
      - Сказал. Велел, чтоб, как нагуляешься, сразу в деревню ехал. Сказал, не получится из тебя торговца.
      - А деньги! - закричал Сарвар. - А мои мешки?!
      - Насчет денег мне неизвестно. - Теймур был невозмутим. - Это уж сами разбирайтесь. Что велено, я передал... Еще он сказал, чтоб ты в нечетный день уезжал. По нечетным дням у него проводник знакомый в седьмом вагоне. Пусть мол, билет не покупает, проводник его так довезет. Поезд в час ночи. Скажешь, Аждар прислал... Седьмой вагон, не забудь...
      Если б они не учились десять лет в одном классе, разговор на этом бы и кончился. Но разговор на этом не кончился, потому что они десять лет учились в одном классе. В самом конце разговора, произнося самое последнее слово, Теймур допустил малюсенькую оплошность, он вроде чуть-чуть усмехнулся, что-то промелькнуло в его глазах, и Сарвар сразу узнал пройдоху Теймура.
      - Не трепись, - сказал он Теймуру. - Ни в какой Тбилиси Аждар не уехал. И ты знаешь, где он!
      - Ха, знаешь! - Заметно было, что Теймур встревожился. - Этого ни одна душа не знает. Десять лет без прописки живет.
      - А чего про Тбилиси плетешь?! Я ж по глазам вижу - брешешь! Совесть-то у тебя есть?
      Теймур молчал. Сарвар почувствовал, что он колеблется.
      - Я ж его человеком считал... - уже мягче сказал Сарвар. - Если б знать, что он так меня облапошит! Два мешка - больше ста килограммов! Забрал и смылся!
      - Надо было самому сидеть! - сказал Теймур.
      - А он дал мне сидеть?! Забрал, и все. Я ж и понятия не имел, что он аферист. Сволочь такая!..
      Теймур молчал. Молча они собрали с прилавка товар. Завязали мешки, сдали на хранение сторожу. Вышли с базара.
      - Видишь, какая погода? - спросил Теймур.
      - Холодно.
      - Видишь, как ясно? Совсем как в Бузбулаке.
      - Может, сейчас и в Бузбулаке снег, - сказал Сарвар.
      - Я уезжал, дождь шел...
      - В такую погоду у Аждара всегда приступы, - неожиданно сказал Теймур.
      - Какие приступы?
      - А ты не знаешь? Он ведь больной очень... Астма у него. Дурацкая болезнь - чуть похолодает, он уже и дышать не может. В такую погоду на базаре его не ищи, в ресторане отсиживается. Подвальчик есть недалеко от моря...
      - Думаешь, и теперь там?!
      - Может... Кто его знает... Только смотри, меня не поминай!
      Сарвар ни о чем больше не спросил. Бросил Теймура и прямиком - в тот самый подвал; там, в темном уголке, он и нашел Аждара.
      - Ага! Так, значит, ты в Тбилиси уехал?! Ну и аферист! Ну и подлец!
      - Садись, сын Кошачьего Старшины! Не трепыхайся!
      - Я с тобой... сидеть не собираюсь! Идем! Ты мне мои мешки отдашь!
      Аждар потянул Сарвара за рукав.
      - Садись!.. Нету твоих мешков. Продал я. Теперь вот... - Он показал на стоявшую перед ним полупустую бутылку.
      - Давай деньги, ворюга! - Сарвар замахнулся на Аждара кулаком.
      Тот спокойно отвел его руку.
      - Драться хочешь? Потом, когда выйдем!.. Сиди, сын Кошачьего Старшины!
      - И отца, значит, задеваешь?
      - Да я, если хочешь знать, этому Кошачьему Старшине задницу готов вылизать за то, что сына такого вырастил!
      Он налил Сарвару водки. Подозвал официанта, велел принести еще закуски. Но Сарвар пить не стал, к еде тоже не притронулся.
      - Зря я тебя тогда не выдал, - сказал он Аждару. - Может, и не стал бы таким подлецом!..
      Аждар нисколько не обиделся. Рассмеялся, Потом вдруг спросил:
      - А с чего это ты в Ленинград надумал? Девушка знакомая или с товаром?
      - Это тебя не касается! Ты деньги мои давай!
      Аждар помолчал немножко. Потом достал из кармана горсть миндаля, из другого - три грецких ореха, положил на стол и исподлобья глянул на Сарвара.
      - Узнаёшь?
      - Узнаю! Из глотки у тебя все вытащу!
      - Ладно, потом вытащишь! Пока пей давай!
      - Не хочу!
      - Ну, тогда ешь. - Аждар взял со стола орех. - С дерева тетки Шовкат? Сарвар кивнул. - А миндаль взял у тетки Гюльгоз. С того дерева, что за нашим забором, где вербы кончаются. Там еще инжировое дерево было. И алыча возле хлева, у стены... Она и осенью зацветала... Стоит алыча-то?
      - Стоит, куда ей деваться!.. Не дури ты мне голову, Аждар. Отдай деньги!..
      - И верба стоит?
      - Стоит, чего ей сделается...
      - Я под той вербой с Соной целовался...
      Аждар умолк, потом вдруг засопел тяжко, словно кузнечные мехи... Из груди его вырвался хрип, и сквозь страшный этот хрип Сарвар разобрал:
      - Скажи той вербе: умирает Аждар!
      И вдруг заметил, что глаза у Аждара полны слез, что он плачет; слезы капают одна за другой, текут ему на пиджак... Сарвару стало жаль Аждара, захотелось утешить, сказать что-то доброе, хорошее, но он не сумел ничего такого сказать; схватил стоявшую перед ним стопку и опрокинул в рот.
      - Сегодня какое число? - -спросил Аждар.
      - Тринадцатое.
      - Тринадцатое... Счастливый у меня сегодня день.
      - Пойдем, - сказал Сарвар. - Закрывают уже.
      Они поднялись после того, как погасили огонь. Стало холодно, лужи прихватило морозцем, улица, освещенная луной, была светлая и совсем пустая.
      - Уезжай сегодня.
      - Это еще почему?
      Аждар повернул к бульвару и долго шел вдоль берега, не отрывая глаз от моря, потом сказал:
      - Не выйдет из тебя торгаша.
      - Я и не собираюсь торгашом быть!
      - Чего ж тогда приехал?
      - Я ж говорил. Погулять. В Ленинград съездить!
      - Погулять... Я тоже приехал погулять. До сих пор гуляю.
      - Сравнил! Я ж казенных денег не крал!
      И тут из Аждаровой груди вырвалась такая жуть, такой ужас... Он скрючился и всем телом навалился на железные перила. Он кашлял, хрипел, задыхался, а Сарвар стоял рядом и ругал себя за то, что сказал. Аждар с трудом разогнулся. Говорить он был не в состоянии. Стояли, смотрели на море... Ночь была лунная, луна остановилась как раз посреди неба, и в ее ярком свете холодным огнем горело море.
      - Обиделся? - огорченно спросил Сарвар.
      - Нет, - ответил Аждар, - я не обиделся. - И опять начал кашлять. - Это все те деньги душат, - с хрипом выдавил он из себя. - Три тысячи проклятые. Здесь стоят, в глотке! Душат меня, жизнь мою отнимают. Думаешь, я не хотел вернуть? И деньги в руках бывали. Сначала не решался, совестно вроде как-то, а когда решился - поздно уже. Последние пять лет и не, бывает у меня таких денег. Запросто мог бы иметь. Не хочу. Нету желания, сердце не принимает. А сердце - это такая штука...
      Потом уже разговор пошел спокойный;
      - А чего ты с этими деньгами удрал?
      - Я с ними не удирал.
      - А как? Украли у тебя их?
      - Никто не крал.
      - А чего ж тогда?
      - Да это все Али-оглу... Он ведь в лавке торгует, недостача у него вышла, три тысячи. А я дочку его любил, Сону, очень я ее любил и сейчас люблю, чуть не каждую ночь снится... Прибежала ко мне вся в слезах - отца забрали! Ну и не выдержал я, какие были на руках деньги, отдал ей... Потом вижу - дохлое дело-то. Я не боялся, что заберут. А почему удрал? Потому что думал: останусь - все откроется. Ну, а дальше... Потом узнал, что подлец этот замуж ее отдает. Оборвалось у меня все внутри. Если б попал тогда в деревню, прикончил бы его. Я ведь приехал, только в деревню не пошел, потому что обида была большая в сердце. А сердце - это такая штука...
      Аждар умолк. У Сарвара перед глазами стояла деревня... Дом Али-оглу, лавка, где он торгует, и толстые краснощекие сорванцы - детишки его старшей дочери Соны.
      - Пойдем, - сказал он Аждару. Потому что слов больше не было.
      - Куда пойдем?
      - Куда хочешь.
      - Тогда - к вокзалу.
      Они долго шагали по хрустящему, прихваченному морозцем снегу, потом Аждар сел на скамейку,
      - Времени сколько?
      - Полпервого.
      - Значит, мало осталось?
      - До чего?
      - До отхода поезда.
      - А чего ты меня все гонишь?.. Деньги растратил, поэтому?
      - Нет. Просто вижу, застрять ты здесь можешь... И запутаешься.
      - Теймур же не запутался!
      - Теймур никогда не запутается.
      - А я почему?
      - Потому что ты не сволочь!..
      На том разговор закончился. Они снова долго молчали. Сарвар вдруг взглянул на часы.
      - Пойдем! - сказал он.
      - Поедешь? Честно?
      - А когда я тебя обманывал?
      Аждар поднялся со скамьи.
      - Деньги твои у проводника. Седьмой вагон - Теймур тебе говорил. Пятьсот рублей, как доедете, сразу и отдаст. К вокзалу - по этой улице, прямо, никуда не сворачивай. Иди... А я... туда не пойду. Я тут... - И, немного помолчав, добавил: - Знаешь... один раз оступился... и вот теперь, все уж так...
      Десяток была целая стопка, завернутая в вырванный из тетради листок, и на этом листке посередке надпись карандашом, бледные, мелкие буквы:
      Не хочу, чтоб ты торгашом становился,
      А то будешь таким же, как я.
      Ты потом придешь к моей могиле,
      Будешь ты благодарить меня.
      Сарвар забрал у проводника деньги, сунул в карман, тут же, при нем, прочитал записку, сложил листок и тоже убрал в карман.
      ... И то, что слова эти были написаны стихами, нисколько не удивило Сарвара; когда еще учился в школе, он написал одной девочке письмо стихами и с тех пор знал, что существуют на свете вещи, о которых только в стихах и можно сказать...