«Услуги отечеству» становятся мерилом в оценке человека, личные качества приобретают первостепенное значение. Не знатность и богатство, а «острый разум», воинская храбрость и гражданские поступки определяют значение человека в общественной жизни. Петровская «Табель о рангах» была значительным шагом в практической реализации новых принципов, послуживших основанием для развития в России прогрессивной просветительской идеологии.
      В течение XVIII в. просветительская идеология сложилась в целостную систему, отразившуюся, как справедливо пишет Ю. М. Лотман, «в социологии, философии, этике, политике, в воззрениях на искусство, пропитанных „духом“ борьбы с насильственным ограничением человеческой личности и сословным неравенством».[ ] В начале XVIII в. просветительские идеи оказали значительное воздействие на формирование науки и культуры, определив в большой степени и своеобразие формирующейся новой русской литературы.
      В первые десятилетия XVIII в. в области естественных наук Россия стремительно осваивала достижения передовой западноевропейской науки. Интенсивный подъем знаний отличает науку начала этого века от состояния научных представлений предшествующего периода.[ ]
      В. И. Ленин отмечал воздействие научного мировоззрения на другие стороны духовной культуры, «могущественный ток к обществоведению от естествознания».[ ] В России начала XVIII в. становятся известны идеи нового европейского естествознания, имена Декарта, Кеплера, Коперника, Галилея, Ньютона. У передовых представителей русского общества аристотелевская натурфилософия, господствовавшая в предшествующий период, встречает решительную оппозицию. На смену ей пришли философские идеи Гоббса, Локка, Пуфендорфа и Лейбница. В книжных собраниях петровского времени представлена передовая западноевропейская естественнонаучная литература и философия.[ ]
      Общий подъем культуры в России начала XVIII в. сказался не только на образованных сподвижниках Петра I. Он ясно обозначился в значительном расширении круга читателей печатной продукции петровского времени.[ ]
      С конца 1702 г. стала выходить первая русская печатная газета «Ведомости»,[ ] посредством которой правительство Петра I разъясняло свою политику и пропагандировало необходимость и важность преобразований. В «Ведомостях» систематически освещались также события международной жизни. Н. А. Добролюбов отмечал, что в этой газете «в первый раз русские увидели всенародное объявление событий военных и политических».[ ] Придавая «Ведомостям» общественно-воспитательное значение, Петр I сознательно стремился сделать газету понятной и доступной широкому кругу читателей. Поэтому особое значение придавалось языку «Ведомостей». Деловой, точный, почти без церковнославянских слов и с незначительным количеством иностранной лексики, язык «Ведомостей» стал в известной степени образцом, который Петр I рекомендовал для переводов иностранных книг и для русских исторических и публицистических сочинений начала XVIII в. Не случайно, что, приступая в начале 40-х гг. XVIII в. к созданию «Российской грамматики», Ломоносов внимательно изучал «Ведомости», увидев в языке деловой прозы первых десятилетий XVIII в. отражение прогрессивных тенденций в развитии русского литературного языка.
      Печатные «Ведомости», изданные большим тиражом (иногда в 2–4 тысячи экземпляров), приобщали русских читателей к культуре. Литературное значение петровских «Ведомостей» подчеркивал Н. А. Добролюбов: «Самая же возможность писать о всяческих предметах, начиная с политических новостей и оканчивая устройством какой-нибудь лодки, расширила круг идей литературных и вызвала на книжную деятельность многих, которые в прежнее время никогда бы о ней и не подумали».[ ]
      Начиная с 1708 г. (когда был введен гражданский алфавит) в России было издано большое количество политических и публицистических трудов, учебных книг и переводных литературных и исторических сочинений.[ ]
      В числе первых книг, изданных в петровское время, следует назвать своеобразные своды по античной культуре и литературе. Европейское Возрождение, как известно, видело в античном наследии высокий образец для подражания. В России второй половины XVII в. также заметно усилился интерес к античности, и не случайно, по-видимому, А. Суханов приобрел в 1654 г. во время своей поездки на Восток кодекс Гомера XV в., который Б. Л. Фонкич считает «типичным образцом работы греческих каллиграфов эпохи Возрождения».[ ] Тогда же были привезены А. Сухановым списки поэм Гесиода и «История» Фукидида. В библиотеке патриарха Никона хранились списки сочинений Аристотеля, Плутарха, Геродота, Демосфена. Значительное число произведений античных писателей: Цицерона, Вергилия, Сенеки, Овидия, Плавта, Эзопа – хранилось в библиотеке Посольского приказа (тогдашнего Министерства иностранных дел).
      Значительную роль в ознакомлении с античной литературой играли Киево-Могилянская академия и московская Славяно-греко-латинская академия. Ученики этих высших учебных заведений, владевшие латинским и греческим языками, имели возможность знакомиться с творчеством античных писателей в подлинниках. В петровское время впервые были изданы большим (по тому времени) тиражом некоторые книги, которые делали доступными широкому кругу русских читателей основы античного искусства и культуры.
      В 1705 г. в Амстердаме была издана на русском языке книга «Символы и эмблемы», содержащая 840 аллегорических эмблем и символов, наиболее употребительных в западноевропейской культуре. Это позволило русскому читателю освоить мир условных образов, характерных для барокко и классицизма, и в то же время давало ему элементарные представления об античной мифологии. В 1700 г. в Амстердаме впервые был издан перевод басен Эзопа, к которому была присоединена поэма, приписывавшаяся Гомеру, – «Война мышей и лягушек». Опубликованы также были в 1722 г. в переводе с немецкого издания «Овидиевы фигуры в 226 изображениях» («Метаморфозы» Овидия), в 1712 г. – «Апофегмата, то есть кратких витиеватых и нравоучительных речей книги три» – переведенный с польского сборник изречений и полуанекдотических повестей, в которых упоминались имена философов, политических деятелей и писателей древней Греции и Рима. Басни Эзопа переиздавались при Петре I два раза, «Апофегмата» – пять.
      Сведения об античности русский читатель находил в переведенной с латинского языка и изданной в 1720 г. книге по истории культуры Полидора Вергилия Урбинского «Осмь книг о изобретателех вещей». В первых трех книгах Полидор Вергилий пытается, опираясь на суждения философов и историков, объяснить начало и зарождение наук, искусств, техники, общественных форм жизни. Последующие пять книг трактуют о религиозных обычаях народов. Те же просветительские цели преследовало и издание в 1725 г. книги «Библиотека, или О богах» Аполлодора. «Предисловие к читателю» было написано Феофаном Прокоповичем, который раскрывал значение ее для истории античной культуры.
      В первые десятилетия XVIII в. были изданы и исторические сочинения: «Книга Квинта Курция о делах содеянных Александра Великого царя Македонского» (с 1709 по 1724 г. выдержала пять изданий), «История в ней же пишет о разорении града Трои» (с 1709 по 1717 г. выдержала три издания), «История о разорении последнем святого града Иерусалима от римского цесаря Тита сына Веспасианова вторая о взятии славного столичного града Константинополя» (с 1713 по 1723 г. выдержала три издания). Громадная популярность этих сочинений объясняется, как отметил А. И. Белецкий, их глубокой связью с исторической традицией Древней Руси.[ ] Исследование О. В. Твороговым рукописного источника первого печатного издания «Троянской истории» 1709 г., восходящего к рукописному переводу XVII в.,[ ] свидетельствует о непрерывности традиций исторического повествования в петровское время. Но в условиях культурных преобразований начала XVIII в. традиции древнерусской литературы претерпевают существенные изменения.
      Отказ от средневековой церковной идеологии, наивный рационализм и утилитарное просветительство – все эти черты, характеризующие новое общественно-политическое мировоззрение петровской эпохи, определили необыкновенную сложность развития русской культуры и литературы того времени. Своеобразный синтез идей Ренессанса и раннего Просвещения породил совмещение подчас противоречивых идеологических, этических и эстетических концепций. Гуманистическая вера в человека, утверждение его права на земное счастье и безграничную свободу воли сосуществуют с представлением об идеале человеческой личности, подчинившей помыслы и чувства гражданскому долгу и служению государству. Деятельность Петра I как бы олицетворяет теоретический тезис о «служении отечеству». В Манифест о лишении престола царевича Алексея Петровича включено письмо Петра I к сыну с знаменательными словами: «… я ради людей и Отечества живота своего не жалел, разве тебя, непотребного, пожалею». Редактируя «Гисторию Свейской войны», Петр I вносит существенные поправки в отрывок текста, в котором описано его личное участие в Полтавской битве 1709 г. Петр I снял все панегирические похвалы «царской особе» и уточнил свое действительное участие в руководстве военными действиями: «… ибо государь в том нужном случае за людей и отечество не щадя своей особы поступал, как доброму приводцу надлежит».[ ]
      В этой фразе, как в фокусе, отразилось новое и старое, патриотические традиции древнерусской литературы с ее гражданственностью и просветительская идея об обязанностях и правах государя, теоретически обоснованная в сочинениях Гроция, Гоббса и Пуфендорфа.
      Политическая идеология петровского времени, опирающаяся, с одной стороны, на коренные начала предшествовавшей русской литературы – ее публицистичность, гражданственность, патриотический пафос, оказывается таким образом связанной с национальными культурными традициями; с другой стороны, она утверждается на философских основах европейской просветительской мысли конца XVII – начала XVIII в. и находит выражение в художественной системе классицизма. Потому уже в период раннего формирования русский классицизм имел ряд существенных расхождений с европейским, в частности французским, классицизмом. Виднейший французский поэт-сатирик Н. Буало, автор «Поэтического искусства» – теоретического кодекса классицизма, резко враждебно относился ко всем формам национальной поэтической традиции, считая ее проявлением ненавистного ему «плебейского» начала.[ ] В создании новой литературы французские классицисты опирались на античное искусство. В отличие от европейского классицизма, сознательно культивировавшего рационалистическое искусство образованных классов общества и намеренно отталкивающегося от соприкосновения с «неразумным» в своей основе творчеством народных масс, русский классицизм в вопросе о предшествующей национальной культуре исходил из других позиций.
      Интерес к своей собственной «античности» – древнерусской литературе и культуре явился характерной чертой складывающейся новой русской литературы. И эта особенность раннего классицизма определила своеобразие дальнейшего развития русской литературы. При всей сложности движения историко-литературного процесса XVIII в. обращение писателей к национальным темам, к художественным традициям Древней Руси сыграло свою роль в формировании идейно-стилистических особенностей произведений русской литературы самых различных литературных направлений. В то же время уже в XVIII в. с именем Петра I стали связывать «пресечение» национальных традиций в культуре и литературе, потому что его реформы были резким «скачком» к европейской образованности и полным отдалением от национальной культуры (М. М. Щербатов,[ ] Н. М. Карамзин[ ]).
      Мнение о перерыве национальных традиций в русской культуре петровского времени, хотя и в несколько модернизированном виде, дошло до нашего времени. Так, Б. И. Бурсов в своем исследовании пишет: «В XVIII столетии русская литература резко порвала с древними национальными литературными формами. Следовательно, здесь на первый план выплывают различия, а не общность».[ ]
      В действительности все обстоит значительно сложнее, и указанием на «перелом» и «разрыв» невозможно обозначить все многообразие изменений, происшедших в русской литературе в первые десятилетия XVIII в. При всем стремлении к преобразованиям в области политики, науки и культуры и внимании к западноевропейским образцам, Петр I далеко не так однозначно, как это принято думать, относился к древнерусской книжности, к памятникам литературы и искусства. Достаточно напомнить некоторые факты, которые заставляют несколько иначе представлять культурную политику Петра I и его позицию в отношении к национальным традициям.
      По свидетельству П. Н. Крекшина (основанного, как он пишет, на рассказе воспитателя Петра I – Н. М. Зотова), 1 и 2 июня 1684 г. Петр I (которому было тогда 12 лет) осматривал Патриаршую библиотеку и нашел в ней рукописные книги «в великом беспорядке разбросаны и многие истлевшие, за что крайне разгневался на патриарха и вышел, не сказав ни слова».[ ] Тогда же он приказал Н. М. Зотову «оные книги разобрать, привести в порядок, сделать им опись и хранить ту библиотеку за царской печатью».[ ] «Описание Патриаршей библиотеки», осуществленное в 1718 г., явилось реализацией указаний Петра I.
      В личной библиотеке Петра I в числе книг по самым разнообразным отраслям знаний хранились и древнерусские рукописи, поступившие после смерти царя в библиотеку Петербургской Академии наук.
      Проезжая в 1711 г. Кенигсберг, Петр I посетил Королевскую библиотеку, где увидел украшенную миниатюрами древнюю русскую рукопись, которую подарил библиотеке польский магнат Н. Радзивил. Петр I сразу заказал точную копию с рукописи и с рисунков для своей библиотеки. Так называемая Петровская копия Кенигсбергской (Радзивиловской) летописи, находившаяся с 1725 г. в библиотеке Петербургской Академии наук, сыграла чрезвычайно важную роль в истории русской науки. До 1758 г. (когда в Петербург была привезена подлинная Кенигсбергская летопись) над Петровской копией работали: И. Б. Паузе (переведший ее на немецкий язык), Г.-З. Байер, В. Н. Татищев, Г. Ф. Миллер (издавший отрывки из летописи в «Sammlung russischer Geschichte» в 1732–1735 гг.) и М. В. Ломоносов, подготовивший при участии И. С. Баркова первое издание этой летописи в 1767 г.
      Придавая серьезное значение древнерусским памятникам, Петр I издал указы в 1720 и 1722 гг. о сборе рукописей в церквах и монастырях и об отправке их в Синодальную библиотеку. С. Р. Долгова установила неизвестный ранее факт: по указанию Петра I намечалось подготовить новое издание первопечатного «Апостола» 1564 г.
      Безусловно, заботы Петра I о сохранении древнерусских рукописей были продиктованы пониманием значения этих памятников как источников сведений по истории России. Известно, что Петр I поручал справщику Московской типографии Ф. П. Поликарпову составить «Историю России», доведенную до современности. Но образованный и трудолюбивый переводчик, составитель многоязычных лексиконов Ф. П. Поликарпов не был в состоянии предпринять сочинение нового типа: он составил компиляцию из летописных источников, изъяв описание чудес и знамений, а история начала XVIII в. (до 1710 г.) представляла собой добросовестный свод известий из дневника Б. П. Шереметева, реляций о военных действиях в период Северной войны и указов царя. Петр I не был удовлетворен сочинением Ф. П. Поликарпова, и его «История России» не была опубликована.[ ] Можно думать поэтому, что Петр I ожидал видеть в труде по истории не перечисление в хронологическом порядке сведений, почерпнутых из нескольких источников, а сочинение, основанное на достоверных исторических фактах, удовлетворяющее эстетическим требованиям и отвечающее общественно-политическим задачам времени.
      Петр I придавал серьезное значение историческим сочинениям, повествующим о прошлом России и западноевропейских стран.
      Но одновременно с этим он проявляет внимание к описанию современных событий и принимает личное участие в составлении истории Северной войны России со Швецией. Сохранилось пять редакций «Гистории Свейской войны» с заметками и редакторскими поправками Петра I,[ ] который был озабочен, как можно видеть по характеру его замечаний и поправок, не только полнотой фактических данных, но и литературной стороной сочинения. Его стилистические поправки раскрывают стремление к простоте, ясности и доходчивости изложения исторических фактов, к устранению «риторических украс». Эстетическая позиция Петра I сыграла определенную роль в формировании русской литературы начала XVIII в.[ ]
      Формирование нового типа исторических сочинений, основанных на углубленном изучении традиций древнерусского летописания с учетом опыта европейской исторической и общественно-политической мысли, определило направление развития русской историографии XVIII в. С. Л. Пештич отметил, что «развитие русской исторической мысли во многом шло параллельно развитию русской художественной литературы в XVIII в.».[ ] Поэтому исторические сочинения Ф. Прокоповича, В. Н. Татищева, М. В. Ломоносова и Н. М. Карамзина, чье творчество завершает историческое и эстетическое наследие XVIII в., представляют собою одновременно и труды по истории, и памятники литературы.
      Петровская эпоха с ее светским, жизнерадостным началом, с утверждением права человека на земное счастье способствовала расцвету стихотворства. Изменения в общественной жизни и в семейном быту, введение ассамблей, где мужчины и женщины вместе проводили праздничные встречи, освобождение женщин от «теремного затворничества» – все это устанавливало новые отношения. М. М. Щербатов, определяя хронологические границы «повреждения нравов в России», писал, что в начале XVIII в. «страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать».[ ]
      Многочисленные образцы любовных стихов начала XVIII в., встречающиеся в рукописных сборниках, позволяют составить представление об их характере. Они отличаются крайней пестротой лексики. Наряду с церковнославянизмами, наличием украинской и польской фразеологии имеются вкрапления делового языка петровского времени, сдобренного манерностью и галантной изысканностью, что свидетельствует об активных языковых воздействиях переводной литературы, сыгравшей значительную роль в формировании русского языка первых десятилетий XVIII в.[ ] В книжной поэзии появляются метафоры, образы и символы, связанные с традициями западноевропейского Возрождения. Любовные стихи пестрят именами античных богов и богинь: герой оплакивает свое сердце, простреленное «острою стрелою Купиды» (Купидона): «Ох, рана смертная в сердцы застрелила, Злая Купида насквозь меня пробила».
      Любовная лирика первых десятилетий XVIII в. окрашена в чувствительные – сентиментальные топа, оснащена эмоционально-приподнятой фразеологией: сердца влюбленных «уязвлены печалью», они проливают «слезный дождь», их любовь – «пламень», она «родит в сердце искры», зажигает «огонь». Эффектные барочные сравнения красоты возлюбленной с цветами, с драгоценными камнями и металлами («цвет благоуханнейший, сапфир драгой прекраснейший», «неоцененная краля, бралиант», «глаз магнит в себе имеет») создают своеобразный характер этих песен – ранних образцов русского стихотворства.
      В формировании «любовной фразеологии» литературы определенная роль принадлежит народной лирической песне. Значительное воздействие на любовную поэзию этого времени оказала переводная литература, пришедшая в Россию конца XVII – начала XVIII в. через посредство Польши. Ранние лирические песни вошли в сборники 1720-х – начала 1730-х гг.: «Цветочик красны и благоуханнейши», «Свете мой ясный, шипче прекрасный», «От великой жалости не имею радости», «Адамант дражайший, паче меда сладчайший», «Свете очей моих, зело яснейши» и «Аща кто может познати».[ ]
      Много песен посвящено Фортуне – судьбе. А. В. Позднеев справедливо связывает их появление с «временем ломки старых понятий и бытовых навыков, а равно установления нового светского мировоззрения»:[ ]
 
Фортуна злая! Что так учиняешь,
Почто с милою меня разлучаешь?
Я хотел до смерти в любви пребыти
Ты же меня тщишься от нее скрыти.
Или ты не знаешь, Фортунища злая,
Коль ми есть сладка та моя милая?
Несть ее красное на сем зримом свете,
На вертограде – прекрасном цвете.
 
      В первые десятилетия XVIII в. возник и новый тип русского сюжетного повествования. Образцы его мы сидим в «Гистории о российском матросе Василии Кариотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли», в «Гистории о храбром российском кавалере Александре и о любителницах ево Тире и Елеоноре» и «Гистории о некоем шляхетском сыне, како чрез высокую и славную свою науку заслужил себе великую славу и честь и ковалерский чин и како за добрые свои поступки пожалован королевичем в Англии».
      Эти произведения – яркое порождение петровской эпохи. Типичен их герой – незнатный молодой человек (чаще всего – обедневший мелкий дворянин); типична его судьба: он достигает высокого положения в обществе благодаря не своему происхождению, а личным заслугам, «разуму», «наукам»; типична и форма этих произведений, где своеобразно сочетались художественные традиции русской и переводной литературы.
      «Гистории» о матросе Василии, о кавалере Александре и о шляхетском сыне существенно отличаются от повествовательных сочинений второй половины XVII в. «Гистории» – целиком светские произведения, их сюжет вымышлен и развивается по линии раскрытия характера главного героя, чья судьба – результат его поступков, а не действия неизбывного рока, как это наметилось в «Повести о Савве Грудцыне» и развилось в «Повести о Горе-Злочастии».[ ] «Острый разумом» российский матрос Василий преодолевает все препятствия и становится флоренским королем; российский кавалер Александр, уважаемый за личную храбрость и мужество, умирает во время возвращения в Россию, потеряв надежду искупить свою вину за праздно проведенное время; шляхетский сын «за высокую свою науку» пожалован английским королевичем, но гибнет из-за происков придворных вельмож.
      Новым в русских повестях начала XVIII в. является развитие любовной темы. Тема эта не только образует сюжетное начало, но и служит раскрытию характера героя. Любовь – важное и серьезное чувство; это не «падение блудное» Саввы Грудцына, а возвышенная и в то же время земная страсть, толкающая героя на подвиги. Любовь грандиозна, она охватывает всего человека. Матрос Василий, увидев королевну Ираклию, «паде от ее лепоты [красоты] на землю». Английская королевна, встретив шляхетского сына, «вся, яко воск, растая, и яко вся воспламеняся».
      Это господство светского начала (в отличие от аскетизма средневековья), утверждение земной жизни, раскрытие реальной мощи человека является одним из важнейших признаков литературы Ренессанса.[ ] «Гистории» первых десятилетий XVIII в. несомненно отразили ренессансные веяния. Об этом свидетельствует и наблюдение В. В. Кожинова над развитием фабулы и форм рыцарского эпоса, неразрывно связанного с эпохой Возрождения.[ ] Русские повести петровской эпохи испытали на себе воздействие переводной литературы. Так, сюжеты фацеций и обработки отдельных новелл Боккаччо, а также «Повесть о королевиче Петре Златых Ключей» отразились в фабуле «Гистории о российском кавалере Александре»;[ ] роман о Бове-королевиче и немецкие обработки сюжета о Гамлете – в «Гистории о некоем шляхетском сыне»,[ ] повесть о знатном шляхтиче Долторне – в «Гистории о российском матросе Василии».[ ]
      Но вместе с тем повести первых десятилетий XVIII в. отобразили и просветительские идеи петровского времени. Это яснее всего сказалось в таких качествах героя, как «острость разума», его успехи в науках. Именно эти личные достоинства раскрываются и в прямых авторских высказываниях, и в мнении других героев повествования. О матросе Василии «слава… велика прошла за ево науку». Атаман сразу же увидел Василия «молотца удалаго и остро разумом». Австрийский император приглашает Василия за стол «со словами: Почто напрасно отговариваешися, понеже я вижу вас достойно разумом». Российский «кавалер» Александр «еще… юну в возрасте сущу, дивитис было достоино, понеже от природы разум в нем так изострился, что философии и протчих наук достиг и во учении превзыде». Шляхетский сын «по науке всех превзыде».
      Композиционной особенностью русских повестей петровского времени является включение в них песен – «арий», которые по ходу действия исполняют герои. По своему составу эти «арии» представляют собой типичные образцы любовной лирики начала XVIII в., в которых сочетаются черты ренессансного и барочного стилей: аллегоризм, гипертрофированная эмоциональность, упоминание античных богов и богинь (Купидона, Фортуны, Марса).
      Героиня «Гистории о российском кавалере Александре» пасторская дочь Елеонора, впервые увидев Александра, выражает свое чувство в «арии»:
 
Щастие, Елеонора, сама ты погубила
Гордым ответом болезнь возбудила.
Нанесла печаль своей младости
Коей причастна ныне сладости?
Не тще во мне сердце унывало
И злую печаль провещавало,
Совесть же моя то познала,
Что Фортуна отлетала.
 
      Эти песни-арии не являются плодом личного творчества авторов «гисторий». Распространенные в быту и в рукописных сборниках, они включены в ткань повествования почти механически, не выражая индивидуальных чувств героя, а передавая их типологию.
      Литературный стиль повестей петровского времени представляет собой сплав разнородных поэтических пластов. Акад. В. Н. Перетц убедительно показал, что «стиль любовных обращений, писем, вставных арий» сложился под воздействием итальянской и французской литератур, пришедших на Русь через посредство Польши.[ ] Но вместе с тем нужно отметить, что в формировании стиля этих повестей значительную роль сыграла деловая проза петровского времени, успешно разрабатывавшаяся в конце XVII – начале XVIII в. Язык «курантов», «Ведомостей», переводов учебных и научных книг гуманитарного профиля оказал большое влияние на характер повествовательной манеры «Гисторий» о российском матросе Василии, дворянине Александре и шляхетском сыне.[ ]
      Петровская эпоха со всеми характерными чертами общественной и бытовой жизни (поездки «за море в науку», ассамблеи, новая манера отношений между мужчиной и женщиной) сказалась в этих повестях, распространявшихся путем переписки, так выразительно и многосторонне, как ни в одном из жанров печатной литературы первых десятилетий XVIII в. Можно поэтому с известным основанием полагать, что в этих повестях впервые начали складываться некоторые характерные черты романа.[ ] И не случайно поэтому «гистории» петровского времени сыграли значительную роль в развитии прозы XVIII в., что отчетливо видно в творчестве Ф. А. Эмина и М. Д. Чулкова, унаследовавших и развивших их повествовательную манеру.
      Просветительская направленность петровской эпохи, то большое внимание, которое уделял сам царь формированию нового общественного сознания, вызвали потребность в возобновлении театра, который, по мысли Петра I, должен был приобщить русских людей к новой светской западноевропейской культуре и способствовать правильному пониманию ими правительственных мероприятий.
      В 1699 г. в Москве, в доме Лефорта, в Немецкой слободе, был устроен «комедийный театрум и хоры». Здесь ставили пьесы для приближенных царя.[ ] Но, очевидно, правительство Петра I хорошо понимало необходимость открытия публичного театра. И в 1702 г. по повелению Петра I в Россию из Данцига была вызвана труппа актеров, и в том же году в Москве на Красной площади был построен общедоступный театр. Приглашенная немецкая труппа актеров во главе с Иоганном Кунстом должна была «царскому величеству всеми вымыслами, потехами угодить, и к тому всегда доброму, готовому и должному быти».[ ]
      После смерти Кунста (1703) во главе труппы стал Отто Фюрст, продолживший традиции театра Кунста, который в свою очередь представлял собой ответвление труппы немецкого антрепренера Фельтена.
      Театр находился в ведении Посольского приказа. И это не случайно: Посольский приказ уже в XVII в. был важным центром литературной жизни Москвы. Здесь переводили «Вести-куранты», книги естественнонаучного содержания, литературные произведения. «Издательская» деятельность Посольского приказа была многосторонней и разнообразной.[ ] Переводчики Посольского приказа были представителями московской интеллигенции XVII в., знатоками и ценителями книги. В их среде формировались составители русских литературных памятников. В делах Посольского приказа сохранилось «Описание комедиям, что каких есть в Государственном Посольском приказе, мая по 30 число 1709 года». Кроме «Описания» сохранился краткий перечень комедий, пополняющий его еще двумя названиями. Из пятнадцати поименованных здесь пьес до нас дошло только шесть, остальные известны лишь по названиям.
      Основное место в репертуаре театра Кунста – Фюрста занимали пьесы, написанные на темы античной истории: «О крепости Грубстона, в ней же первая персона Юлий Кесарь», «Сципио Африкан». В них русский зритель впервые увидел на сцене трагическую борьбу между страстью и долгом, чувством и разумом, личным и общественным. Нумидийский король Масиниза провозглашает верность нравственному долгу «до смерти». Героиня пьесы «Сципио Африкан» Софонизба восклицает: «Всегда подобает отечеству пользу своей собинной представить». Пьеса о Софонизбе несет на себе очевидный отпечаток трагедий эпохи Возрождения. Но в то же время налет «галантной» изысканности в характеристике поведения героев и особенно в выражении ими чувств свидетельствует о появлении элементов и барочной и классицистической эстетики. Так, суровый воин король Масиниза, взглянув в «небесное лицо» Софонизбы (жены побежденного им короля Сифакса) «в слезах» восклицает: «Ах и паки ах! Аз есмь ли победитель или побежден? Тигр иногда ловца убиет, а бессильная серна против того смерти не уйдет. Но Софонизба меня в оковах заключит. Аз победил, а она победительный венец носит. Я владею в ее крепости, а она сердце мое владеет».[ ]
      Наряду с пьесами, условно связанными с греко-римской историей, в театре петровского времени разыгрывались спектакли на темы частной семейной жизни.