Ткачиха лежала в своем гамаке и с легкой улыбкой наблюдала за тем, как там, в смертных землях, штурмуют Великий Град. Били катапульты, летели со стен горящие стрелы. Но Город падет – Ткачиха это знала. Она уже переплела нити, что стали основой этому. И она ждала… Трещали под напором тарана дубовые ворота, свистели шмели-стрелы, полыхало ало-золотое пламя, раздирая осеннюю ночь. А с неба падал первый снег – нежный, легкий, чистый, словно перья придуманных смертными ангелов. Огонь, снег и ночь. И кровь. И сталь. И смерть.
      Это станет ее шедевром. Давно она не сплетала воедино столько нитей, давно не обрывала столько судеб. И еще долго она не создаст ничего равного – еще три мира, или четыре…
      Но вот что-то насторожило ее. Синеволосая Княгиня приподнялась в своем гамаке и повнимательней рассмотрела переплетение…
      И выругалась…
      Темноволосый офицер с суровым, обветренным, украшенным широкими рублеными шрамами лицом, вскочил на коня. Привстал в стременах, оглядывая своих людей.
      – Открыть ворота! – гаркнул он хрипло.
      Его команду не успели выполнить: в этот миг ворота рухнули, все же не выдержав очередного удара тарана. А навстречу бросившимся в город врагам вылетел отряд конницы: в алых мундирах с золотыми галунами, с острыми саблями наголо, с безумием в глазах и надрывным криком-стоном:
      – Победа иль смерть!
      А он впереди всех. В папахе, при орденах, с белым лицом и смертью во взгляде.
      Чужой смертью. Свою он уже встретил. И принял.
      – Победа! – рычит он, а на губах выступает желтая пена, словно у зверя раненого, загнанного охотниками в угол. – Победа иль смерть!
      И его сабля обагряется кровью, брызги расцвечивают его белую кожу. Он скоро весь покроется ею. Не своей – чужой. Словно заговоренный, он сражается в самой гуще, но ни один удар его не настигает. Снег, пламя и кровь – он жаждет их, он сливается, становится ими. Уже не человек, еще не дух.
      И вьется в руках следующего за ним молодого, безусого вестового флаг: алый ворон на черном фоне. И ржет под ним злобно черный конь.
      – Победа!
      И подхватывают за ним десятки голосов:
      – Или смерть!
      И мир катится в Хаос. Они все выходят из-за стен павшего города, навстречу смешавшимся врагам. Мужчины, женщины, дети. Они, словно околдованные, безумцы, бросаются вперед, на мечи. Гибнут, идут по трупам, не замечают ран, и кричат:
      – Или смерть! Смерть! Смерть!
      И ночь стонет, и пламя принимает их: людей покоренного, но выбравшего смерть, а не рабство, города. И враги отступают. Полыхают катапульты, падают, хрипят с пеной у рта кони алых гвардейцев. А они даже в смерти продолжают сражаться.
      Пламя сдирает с них плоть, пламя дает им новые тела. И загораются в пустых глазницах огоньки, и встают они, и идут…
      Воины. Вечные Воины. Огненные Воины. Души Осеннего Огня.
      Не важно, кем они были до: гвардейцами, торговцами, нищими…
      Они сделали выбор.
      Они предпочли смерть рабству. Они умерли, сражаясь…
      Она стоит на одной из стен, окруженная пламенем, и смеется. И не важно, что сегодня – не ее день, не ее сила. Они призвали ее, они отдались ей: весь город.
      Все. До единого. Мужчины, женщины и дети. Теперь они – ее. Она в своем праве…
      Ткачиха резко дернула одну из оставшихся нитей.
      – Он испортил мой узор… – пожаловалась она пустоте. – Это он открыл путь Осеннему Огню, он выпустил его.
      Пустота молчала.
      – Он виноват. Он посмел противиться мне.
      Тишина…
      Ткачиха дернула нить. Еще одну, еще… Еще и еще. Обрывки она бросала во тьму.
      Еще и еще и еще. Рыча, поминая Стихии и Хаос и Князей. И твердя его имя.
      Проклиная.
      – Тиан Берсерк! Будь ты проклят, Тиан Берсерк! Пусть Хаос тебя сожрет, Тиан Берсерк!
      Успокоившись, она вернулась в свой гамак, с ужасом разглядывая узор, испорченный, изорванный ею же самой…
      – Он виноват, – уже спокойней произнесла она. И он ответит… – Нара! Поди-ка сюда!
      – Да, Великая, – юная девушка в зеленом платье, с покрасневшими от слез глазами, опустилась на одно колено, прикладывая руку с длинными, тонкими пальцами к груди.
      Ткачиха поморщилась – эта всегда ее раздражала.
      – Я нашла тебе Род. – Ткачиха выбрала из пучка нитей одну и протянула ее девушке.
      – Я принимаю его, Великая Эйш-тан.
      – Запомни, Нара, ты жива, пока жив твой Род. Храни его…
      Она вновь поклонилась и исчезла.
      Ткачиха довольно улыбнулась. Пусть это мелочно, но…
      Тиан Берсерк ушел в Осенний Огнь, но далеко, за тысячи миль, в чреве деревенской девушки уже проросло его семя.
      Его сын. Сын, который положит начало Великому Роду. Роду Берсерков.
      Роду, хранить который будет баньши.
      Самая неуклюжая и глупая из рода баньши.
      Самая бесполезная…
      Это ли не высшая справедливость?
 

 
      Нара Его не нашли, если бы не я. Я сидела с ним до последнего вздоха, а умирал он тяжело, долго. Старик: дряхлый и никчемный, никому не нужный старикашка. Натужно хрипя, он бормотал, звал, просил прощения – впервые в своей долгой жизни он просил прощения. У сестры, у отца, у матери и деда… Его мутные, ставшие к старости серыми, глаза были полны боли. Он не раскаялся. Он боялся. Поэтому я не жалела его.
      Я не любила его – ненавидела. Он и его сестра – последние потомки когда-то многочисленного Великого Рода. И это он виноват, что Тарина так и осталась одинокой, никому не нужной старой девой, живущей при братце на положении рабыни, вынужденной удовлетворять все его прихоти. Она раньше брата появилась на свет, раньше и покинула. Из-за него я никогда не смеюсь, не улыбаюсь. Моя спина согнута, лицо изрезали глубокие морщины, волосы белее луни, а глаза выцвели. Она была последней девушкой в роду. Последней, умершей в девичестве. Другие жили так давно, что я забыла их облик. Молодые, полные жизни и смеха. От чего они умирали?
      Приходило злое поветрие, враги или несчастная любовь? Они были молоды и красивы… но я забыла их.
      Слез не было. Впервые в жизни не было слез. Исполнен мой долг. Я была с ними всегда. Радовалась их радостям, плакала над горестями. Я встретила и проводила каждого, кто родился под этим кровом. Род иссяк. Я – старуха. Но смерть так и не приходила за мной – милосердная смерть, которая положит конец всему.
      Он умер.
      – Спи, Тарк. Спи. – Нежно… Так же нежно, как когда-то говорила двенадцатилетняя Тарина, успокаивая метавшегося во сне маленького братишку.
      Я закрыла ему глаза и завыла, закричала. Слез не было, но был долг. Оплакать Последнего из Рода и…
      Что делать дальше, я не знала.
      На шум прибежали соседи. Последний из моего Рода был настолько сварливым стариком, что никто не забеспокоился, когда он перестал появляться на улице и вмешиваться во все скандалы деревни – вздохнули с облегчением. А я не могла ему помочь. Мне оставалось только плакать у изголовья умирающего… даже воды, о которой он просил в последние минуты, я не могла подать – если бы и захотела.
      Ведь я – не человек. Старшая. Одна из самых странных существ Порядка, самых немногочисленных и таинственных. Баньши.
      Соседи меня не видели. Меня не было, я не существовала. Не должна была существовать. А вот его заметили сразу, хоть и темно было в доме. Пусть Тарка бросили умирать одного, в похоронном обряде ему не отказали. В нем не отказывали и последнему бродяге.
      А я была еще жива.
      Отзвучала заупокойная молитва.
      Я жива.
      Вот гроб опустили в могилу.
      Я жива.
      Комья начавшей подмерзать земли застучали по крышке гроба.
      Я жива.
      Мой срок окончился, но я не исчезала. Соседи вынесли вещи и поделили их между собой. Они снесли дом – слишком старый и ветхий. Больше не годящийся для жизни: слишком долго в нем только умирали, и никто не рождался.
      Я все еще была жива.
      Мой долг, моя жизнь: все закончилось, когда похоронили Последнего в Роду. Но я была жива, хоть и оставалась дряхлой старухой – последней девушкой из этой семьи.
      Когда умирал ее брат, я плакала не от горя – от радости. Это он обрек ее на одиночество, это он сделал мою любимицу несчастной. Это он прекратил Род – вздорный, злобный старик, всю жизнь копивший деньги и так и не сумевший потратить. Вздорный, злобный, подлый. Он видел мои слезы и мою радость. Мое нежелание помочь. Но теперь его нет. Его нет, а я жива.
      Холодно. Осенью всегда холодно. Дом разрушен, я сижу на могиле. Почему я жива?
      Почему не умираю? Мой Род прерван, мне больше не ради чего существовать. Я должна была уйти вслед за ними, унося с собой память о тех, кого хранила веками, кого встречала и оплакивала, чьи могилы сейчас окружают меня.
      Старое кладбище. Надгробный камень. Очень холодный. Не стоило бы сидеть на нем такой старухе, как я. Но я сижу – день, два, три… неделю.
      Не может баньши настолько пережить свой Род. Своих людей.
      Моя жизнь должна была оборваться вместе с жизнью Тарка…
      Воистину, годы помутили мой разум!
      Нити судеб, паутина судеб. Дом моей Эйш-тан, Ткачихи, перед чьим могуществом склоняются и Князья, и низшие фейри, и Старшие, и люди. Княгини Судеб, единственной, не принадлежащей ни к одной Семье и весь год владеющей землями смертных. Я висела посреди разноцветной паутины, ожидая… чего? Решения.
      Решения той, чье слово для меня Закон. Если она ошиблась, моя нить оборвется сейчас. А если нет?..
      – Нара. – Она лежала в своем гамаке, сплетенном из судеб, накручивала на палец одну из нитей, – то натягивая, то отпуская, – и ждала. Сколько времени она смотрела на меня, прежде чем заговорить? – Прежде ты мне нравилась больше.
      – Великая. – Я с трудом опустилась на колени. – Мой Род угас, а я осталась.
      Ткачиха засмеялась.
      – Ты все такая же, Нара. Даже свою Эйш-тан подозреваешь в ошибке. Разве я могла пропустить твою нить?
      – Нет. – Я продолжала ждать решения хранительницы баньши.
      – Твой Род не угас, – раздраженно сказала она. Я никогда не решилась бы появиться на глаза Эйш-тан, если бы не крайняя необходимость. Я всегда злила ее.
      Я! Злила… ее?! Свою богиню и покровительницу.
      – Мой Род не угас, – покорно согласилась я. Кто я, чтобы опровергать слова Княгини? – Ты покажешь мне?
      – Встань, – велела Ткачиха. – Подойди ко мне.
      Я подошла к гамаку, на котором покачивалась Великая и вновь опустилась на колени.
      – Нет, не покажу, – шепнула она, возложив руки мне на голову. – Ты должна сама найти его. Поднимись.
      Я выпрямилась, с недоумением ощущая, как легко мне было подняться с колен. Куда девался ревматизм, радикулит? Где старческая подслеповатость?
      – Вот твоя нить. Смотри.
      Баньши единственные, кто при виде нитей судьбы может не разгадывать сплетенные ими загадки, а видеть судьбу своими глазами. Это страшное знание, но никто из нас не смеет уклониться от долга.
      Девушка. Против обычая и погоды она распустила волосы, их треплет ветер. Серый плащ на плечах. Девушка оборачивается, я вижу ее лицо. Обычное человеческое лицо, таких много в любой деревне, в любом городе.
      – Это ты, – шепчет Ткачиха.
      – Я? – неверяще.
      Баньши. У человека не может быть таких глаз – заплаканных, несчастных, видящих судьбу своих близких, судьбу, которую нельзя изменить…
 

 
      Девушка стоит в огромной очереди перед воротами какого-то города.
      – Вольград, – подсказывает Ткачиха. – Там ты найдешь последнего из твоего Рода.
      – Покажи мне его, Великая. – Молю, согретая надеждой. Не прерван! Жив! Мой Род жив. Значит, и я могу жить дальше… Она качает головой.
      – Нет. Ты не должна его видеть. Иди, ты сразу поймешь, когда он заговорит с тобой. Иди…
      Ветер. Холодный, злой ноябрьский ветер. Я кутаюсь в серый плащ, пахнущий мокрой шерстью, но это не помогает. Меня толкают в спину.
      – Не спи на ходу! Или двигайся, или уступай очередь!
      Я безропотно шагнула вперед. Огромная очередь сдвинулась на целую телегу, это дало людям возможность подойти на три шага вперед. Мой черед подойдет не скоро, хорошо, если до вечера в городе окажусь.
      Внезапное озарение заставило застыть на месте и получить еще один тычок.
      Меня видят люди!!!
      Ткачиха подарила мне тело из плоти и крови. Смертное тело.
      О, нет… что же мне предстоит, если пришлось пойти на такое?!
      Тиан Ушел Листопад, прогорели Осенние Костры, на смену им пришли ледяные ливни и стылый, почти зимний ветер. Зима уже стояла на пороге, заглядывала в окна, грозила людям. Уже недолго осталось до того, как Мать-Стужа ступит на землю, оденет голые ветви в белую снежную шубу.
      Скорее бы…
      Уж лучше зима, чем такая осень.
      – Следующий! – рявкаю. Напарник смылся в таверну – греться. А я вот… стою… мерзну… Куцая форменная куртка не спасает от ноябрьских холодов. Хочется попрыгать, чтобы согреться, но не положено. Не хватало еще выглядеть дураком перед… этими…
      Хмурюсь, кладу ладонь на торчащую из-за пояса рукоять меча – короткого, тоже форменного, дерьмовенького, не годящегося для боя. Им, как однажды продемонстрировал мой сослуживец, даже колбасу ровно не настрогать.
      Купчишка. Трясется, словно осиновый лист. Усатый. Мордатый. Ненавижу!
      – Какова цель визита? – рычу, он не отвечает – сует две золотые монеты. Я отмахиваюсь.
      Принципиальный, мать мою так! Благородный! Честный! Взяток не беру, девок из ближайшей таверны к себе не таскаю, морды по пьяни никому не бью. Ну просто ангел Единого. Мать бы мною гордилась.
      А что толку?
      Живу в крысятнике, денег даже на еду не хватает, когда девку в последний раз щупал уже и не помню. Зато честный.
      – Следующий!
      Крестьянка с двумя детишками. Погостить к родственникам. Пропускаю. Беру три медные монетки и, не глядя, опускаю их в прорезь ящика.
      Вот что мне с этой честности, а? У сослуживцев всех жены, дети – карапузы толстощекие. Дома всегда ужин ждет, форма чистая, а ночи жаркие.
      Пальцы уже посинели, холод струйками пробирался под широкие рукава и обвивал руки, полз все выше.
      Одно утешает: последний день стою.
      Перевели меня. В Костряки.
      Возвращался я вчера со смены, решил в таверну зайти, кружечку пропустить, благо жалование вчера выдали, да еще и премию накинули в честь дня Основания Вольграда.
      Иду, гляжу, мальчишка какой-то Линю тащит – девчонку из таверны. Она-то кухаркой там, да подавальщицей – не продажная. А он тащит. Линя кричит, отбивается… Ну я-то и вмешался. Девчонка она хорошая, редко когда не клала в суп лишний кусочек мяса, а кружку до краев приносила, да не пену одну.
      Вмешался… на свою голову. Парень-то зыркнул на меня и процедил, дескать он – маг дипломированный, что хочет, то и творит. Маг-то маг, а кулаком в зубы – и свалился. Линя в слезы, я – в холодный пот. Это сейчас я себя героем чувствую, а вот маг очухается – и не останется от меня и горстки пыли. Эти гады что хотят творят – никто им слова поперек не скажет. Люди простые для них – что трава под ногами.
      Утром меня к сотнику вызвали. Нажаловался. Ур-р-род.
      Нет, обвинить-то меня не в чем было. Не убил же, а зубы маг себе новые отрастит.
      Но маг этот сыном Мастера Ветра, члена Совета, оказался. Щенок. Не стал сам разбираться, побежал, папочке нажаловался. А уж меня-то быстро вычислили, я ж в форме был…
      Вот теперь поеду… В Пограничье. В Костряки. К фейкам и их отродьям на корм.
      Идиот.
      – Следующий!
      Рассматриваю посиневшие пальцы. Потом поднимаю глаза…
      Она смотрит на меня и чему-то улыбается. Худая, нескладная, закутанная в грязно-серый шерстяной плащ, слишком легкий по такой погоде. Из-под плаща виднеется подол зеленого, тонкого платья. Волосы распущенные треплет ветер. И цвета они странного, никогда не встречал: словно грозовые тучи, иссиня-черные, отливающие металлом. А карие глаза с зеленоватыми крапинками – припухшие, покрасневшие – то ли от ветра, то ли от слез.
      Девушка из моих снов.
      Нара Еще не зашло солнце, как я оказалась у ворот. Чем ближе я подходила, тем больше меня охватывало беспокойство. Человек в черной одежде злобно кричал: "Следующий!" А потом: "Какова цель визита?!" И каждый вручал ему деньги. За вход?
      Княгиня жестоко подшутила надо мной. У меня не было ни денег, ни цели. У меня не было ничего, кроме той одежды, которая на мне.
      Княгиня подшутила… Пусть видит: я оценила ее шутку! Улыбаюсь. Не для себя, не для людей вокруг – для нее. Эйш-тан должна знать, как я поняла ее юмор. Эйш-тан должна знать – я не сломаюсь. Я – баньши угасшего Рода!
      Улыбаюсь.
      Холодно.
      – Следующий!
      Я оправила плащ, робко заглянула ему в глаза. Никогда раньше мне не приходилось разговаривать с людьми. И никогда раньше не случалось такого, чтобы я не знала ничего о судьбе человека, перед которым стояла. Хотя бы – как он повлияет на мой Род. Теперь – ничего. Княгиня не показала мне нити.
      Я взглянула ему в глаза… мир остановился, застыл на месте. Стоящий передо мной человек в черной короткой куртке и таких же черных штанах… На правой стороне груди – гербовая нашивка. Темноволосый, светлокожий, глаза болотной зелени. На виске шрам. Безусый. Волосы короткие. Обычный человек. Нет. Не обычный. Даже не будь у него родинки в уголке правого глаза, я все равно узнала бы его из тысячи.
      Это лицо. Этот взгляд. Он!
      Последний из Рода, потомок побочной ветви, которую я пропустила в незапамятные времена. Нельзя встретить и проводить столько мужчин и женщин одного Рода, чтобы не выучить наизусть все фамильные признаки, на которые обычный человек может и не обратить внимание.
      Он! Я нашла его…
      Теперь я улыбнулась по-настоящему.
      – С вами все с порядке? – спросил стражник, хмурясь и пытливо, жадно разглядывая меня. И нет в голосе злости – только беспокойство. Искреннее. – Вам помочь?
      Я заморгала. Со мной? Все ли в порядке? Как со мной может быть не в порядке – сегодня, сейчас, когда…
      Позади недовольно заворчала очередь. Тот грубиян, который толкал меня в спину, теперь кричал, что не намерен стоять до утра на холодном ветру. Я вернулась в смертные земли. Я сейчас не баньши. Я человеческая женщина без вещей и гроша в кармане.
      – Н-не совсем, – пробормотала я.
      – Какова цель вашего визита в Вольград? – мягко спросил он, убирая ладонь с рукояти торчащего из-за пояса меча. Посиневшие от холода пальцы вцепились в ворот форменной куртки, стараясь покрепче затянуть его, не пустить под одежку холод. Он с трудом заставлял себя стоять прямо, не переминаться с ноги на ногу, хотя, я видела, ему этого хотелось.
      Цель! Какая же у меня может быть цель?..
      – Найти тебя… – сорвалось у меня с губ прежде, чем я сообразила, что говорю.
      – Что? – переспросил он, от удивления даже перестав хмуриться. – Меня?
      Перед глазами все померкло, а когда зрение вернулось, я стояла возле гамака моей Эйш-тан.
      – Как была дурой, так и осталась, – холодно улыбнулась Великая. – Вот, смотри…
      Я вгляделась в нить, которую она мне протянула и склонилась в глубоком поклоне.
      – Простите. Я ищу Сегока, не знаете такого? Он – родственник моего мужа… – Я выдержала паузу и решила уточнить: – Погибшего мужа. У мужа не было других родных, кроме него…
      – Сегока? – стражник нахмурился вновь, между бровей пролегла глубокая морщинка.
      – Нет, не знаю… Простите. Вам нужно заплатить за вход и пройти до таверны "Серебряное Копытце". Там спросите, да и переночевать вам где-то надо… Солнце садится.
      – У меня нет денег, – призналась я. Вот так всегда – даже перед Княгиней говорю, что думаю, не откладывая в долгий ящик. Чего уж перед человеком изворачиваться?
      – Как же вы так? – покачал головой он. Очередь нервничала. Стоявший за мной мужчина ругался, что нечего побродяжку в приличный город пускать. Это я-то побродяжка?! Стражник глянул на хама так, что понятно стало, кого и куда нельзя пускать, а потом вновь обратился ко мне: – Что ж делать-то? Не должен я вас пускать. Давайте-ка так… Вы со мной постойте, пока я не сменюсь, а потом пойдем, я вас накормлю и помогу вашего родственника найти. – Он замялся и вдруг покраснел. – Вы только не подумайте чего такого… Я просто… Не дело это, по такому холоду на улице спать, тем более такой молоденькой девушке, как вы.
      С тихим звоном упала на дно ящика медная монетка, которую он достал из кармана.
      Улыбнувшись, он подмигнул мне.
      – Во всем должен быть порядок.
      Покормит… на холоде… Я хотела возразить – зачем мне, баньши, человеческая еда и тепло? Налетел ветер. Холодно. Похожий холод отозвался где-то внутри меня…
      Лицу стало непривычно горячо, а мне неловко и стыдно, когда поняла: это не холод, это пустота в желудке. Я голодна. Я мерзну. Я человек.
      – Спасибо, – прошептала я и чихнула. Мне очень холодно. И очень хочется есть. – Простите… а вы скоро сменитесь?
      – Замерзла? – понимающе спросил он, принимая у грубияна монетку и кивком разрешая ему пройти. Потом оценивающе глянул на меня и в который раз покачал головой. – Напарник мой скоро вернуться должен. Ты уж подожди немного. Не могу я пост оставить, а одну тебя отпускать не хочу.
      Помедлив, он бросил очередную монетку в ящик, а потом вдруг начал расстегивать тугие петли на форме, шипя и ругаясь на не поддающиеся его замерзшим пальцам костяные пуговицы.
      – Вот, держи, – он накинул нагретую, пахнущую табаком куртку мне на плечи, закутывая меня, словно ребенка. Сам зябко поежился, но тут же, заметив мое невольное движение, твердо произнес: – И не спорь. Нечего тут из себя строить.
      Вон, синяя вся…
      Хотелось сказать, что и он не лучше, но вместо этого вырвалось неожиданно тихое и беспомощное:
      – Спасибо…
      Под курткой стало тепло. Вот странно – стражник сам замерз, дальше некуда. Не человек – воплощение холода. А куртка теплая, согретая живым теплом. Мелочь, чепуха, но непонятно. Сам холодный, куртка теплая. Почему? Люди очень странные существа, и в большом, и в малом. Но разве для них не загадка мы, Старшие?
      Те из смертных, которые проходили мимо меня в город, поглядывали с недоумением, будто мне не место здесь, на воротах. А потом косились на человека в одной рубашке.
      Что не так?
      Перед глазами закачалась в своем гамаке Ткачиха. Нет, она не вызвала меня к себе, просто вспомнилась.
      Для меня все было ясно. Он – последний из Рода, человек, благодаря которому я живу. Я нашла его – неправдоподобно быстро нашла! – и теперь должна позаботиться о своем человеке. Продлить его Род. Да не предложи он мне помощь, сама бы ходила за ним по пятам, выслеживая днем и ночью! Остаться с ним – моя цель на всю жизнь.
      Всю его жизнь. Нашу. Пока – нашу. Потом придет черед его детей и внуков.
      Ради этого я готова мерзнуть, готова голодать, готова терпеть лишения и болезни.
      Я снова чихнула.
      Готова-то готова, но не хочется. Не заболеть бы… на что моему человеку больная баньши?
      На что. Почему, скажите мне, этот человек вдруг проявляет такую заботу? "Вы только не подумайте чего такого"… Чего? Память о судьбах женщин из Рода представила множество вариантов. Я согласилась на помощь, не раздумывая. Слишком он был мне нужен. Слишком мне было холодно и… одиноко?
      Но почему он решил помочь?
      И как мне теперь себя вести?
      Наверное, честная женщина отдала бы куртку и ушла бы… прочь от ворот, потому что не платила сама за вход. Я закуталась потеплее и снова чихнула. Где его напарник?!
      – Марек, фейкино семя, ты где шлялся? – раздраженно рявкнул у меня над ухом мой человек. Одутловатый мужчина, одетый не в пример теплее, подошел к нам. От него пахло хмелем, а серые глаза были мутными, словно грязные зеркала.
      – А это кто? – спросил он недовольно, косясь на меня.
      – Сестра моя, – ответил мой защитник. – Мне идти надо бы… Полчаса осталось.
      Достоишь один?
      Тот фыркнул, дескать, знаем таких сестер, но кивнул…
      – Идем, – поманил меня человек. – И, забыл спросить, как зовут-то тебя, горемыка?
      – Нара… – от холода зуб на зуб не попадал.
      Он улыбнулся. Тепло и по-доброму.
      – А я – Тиан. Тиан Ничейный.
      – Ничейный… – повторила я. – Что же так?
      Опять брякнула. Как меня Княгиня терпит?
      Он не ответил. Засунул руки в карманы и пошел быстрее…
      Что я не так сказала?
      Я побежала за ним. Ветер, проклятый ветер как нарочно дул в лицо, забиваясь в горло. Человек шел слишком быстро, а я никогда в жизни не бегала. Как-то не приходилось мне, баньши это не надо…
      – Тиан! – позвала я, когда поняла – все. Не могу. На таком ветру даже стоять нельзя, не то чтобы бежать наперекор ему. – Тиан, подожди!
      – Что? – резко спросил он тем же тоном, что кричал: "Следующий!" – Тиан, – закашлялась я. – Прости… забери свою куртку.
      Я стянула куртку. Больше всего мне хотелось лечь и умереть. Прямо сейчас. Я обидела его. Последнего из Рода. Он повернулся ко мне спиной. Он уходил. Он сердился на меня. Если б он не был Последним – что мне за дело до чувств человека? Но теперь его жизнь и моя – одно.
      Он был одинок, потому что я не знала о его существовании. Потому что я не исполнила долг. Теперь я же попрекала его своей ошибкой. Небрежностью, неаккуратностью, глупостью. Своей – не его.
      Как была дурой, так и осталась. Правильно Эйш-тан говорила.
      – Забери, – попросила я. – Прости. Я уйду.
      Желудок громогласно заурчал. Стихии! Я и не думала, что могу издавать такие звуки. Потом появился кашель. От холода саднило горло. Меня пробирала дрожь.
      Сложно было удержаться от того, чтобы не натянуть куртку обратно на себя. Если бы я разгневала свою Эйш-тан, как бы поступила?
      Сейчас, пока я не найду ему жену, он – моя жизнь и мой Закон. Важнее самой Эйш-тан.
      Упасть на колени, взмолиться о пощаде?
      – Не дури. – Он преодолел мое слабое сопротивление и вновь завернул меня в свою одежду. – Идем, расскажешь, что знаешь о своем родственнике. Ночь близится… – А потом, помолчав, добавил: – А Ничейный я потому, что никому в этом мире не нужен.
      Я прижалась к нему. Пусть без куртки, но он теплый. Хороший…
      – Далеко до таверны?
      – Да нет. – По-моему, я сделала что-то не то. Он мягко отодвинул меня. – Идем, тут всего в паре домов…
      В таверне было тепло. И людно. Столько народу я видела только в пророческих видениях, которыми меня наделяла Княгиня. Пахло едой и людьми. Мы устроились за маленьким столиком, дерево которого от времени и пролитого пива потемнело, набухло, пошло волнами. Над стойкой висели оленьи рога. Весело звенели, сталкиваясь и выплескивая на столы свое содержимое, кружки. За соседним столиком сидели двое – курили, разговаривали о какой-то малышке, которую намеревались вдвоем… оприходовать…
      Я не сразу поняла, отчего так странно себя чувствую. Неуютно, непривычно… Мне никогда раньше не бывало жарко. Я стянула куртку и протянула Тиану.
      – Спасибо.
      – Нара Благодарная.
      Я не сразу поняла: он так шутит.
      – Нара Очень Голодная, Но Уже Согревшаяся, – поправила я.
      Тиан засмеялся.
      – Этому горю нетрудно помочь.
      Хозяин таверны очень удивился, когда Тиан продиктовал ему заказ. Покосился в мою сторону.
      – Давненько вы девок не угощали. Не жирно ли будет, одной столько умять?
      – Это не девка, – зло отчеканил Тиан. – Это моя сестра.
      Я и впрямь была слегка похожа на него: Ткачиха создала мое тело подобным женщинам моего Рода. Но не сегодняшним, а таким, какими они были, когда я поселилась у них. Я невольно расправила плечи. Это были особенные люди! Все!
      Великий Род, Род, которому служит баньши! Сравнить его с сегодняшними потомками – курам на смех! Да люди, которым я поклялась служить, убили бы всякого, кто попытался предсказать им подобное будущее. Чтобы потомок Великого Рода мерз на воротах, спорил со стражниками и трактирщиками?! Уму непостижимо!
      Хозяин таверны, видно, знал своего клиента.
      Поспешно поклонился, кликнул какую-то Линю и велел проводить за столик.
      Линя прибежала так поспешно, как будто ей обещали янтарную корону. На моего человека она смотрела с прямо-таки неестественным обожанием. Так смотрят Старшие на Эйш-тан… нормальные Старшие. Не я.
      Будь я повежливее с Ткачихой, она показала бы мне нить Тиана! И я бы знала все.
      Знала бы, с кем он дружит, с кем поругался, кто принесет в его жизнь радость, а кто несчастье. А так… я слепа и глуха, будто самый обычный человек. Я не знаю, нужна ли Тиану Линя или нет. Хотелось бы, чтобы нет – на что потомку Великого Рода служанка из таверны?
      Когда девушка узнала, что еда для меня, она помрачнела.
      – Это Нара, моя сестра, – в который раз за вечер повторил Тиан. Линя поверила.
      Удивительно наивная девушка!
      – Линя, – представилась служанка, как будто я еще не поняла.
      – Очень приятно, – покривила душой я. Поерзала на жесткой дубовой лавке и с надеждой взглянула на Тиана.
      – Линя, лапочка, Нара умирает от голода!
      Девчонку как ветром сдуло.
      – Кто ты для нее? – спросила я.
      Опять не то! Тиан помрачнел, как тогда, на улице. Я уж испугалась – уйдет, но нет, сдержался.
      – Расскажи о родственнике, – попросил он.
      Ткачиха засмеялась в своем гамаке. Лгать, притворяться – какое это мучение для баньши! А уж для меня-то…
      – Я ничего о нем не знаю, – солгала я. На самом деле я знала многое. Всю его нить от начала и до конца… он умер на прошлой неделе. Один, как и Тарк, и, как и у Тарка, его добро разобрали посторонние люди. Вот только дом не снесли – он Сегоку не принадлежал. – Муж мне мало рассказывал… Был у него дальний родственник в Вольграде. Писарем работал. Мы-то далеко жили, под Псховом. Род мужа… семья, я хочу сказать, прекратилась… то есть муж умер… простудился.
      – Привязалась ко мне эта простуда! Ничего умнее не могу придумать? – Простудился и умер. Ну, а я сюда пошла. Нет у меня никого и у Сегока нет. Последние новости десять лет назад доходили. Ему тогда уже полвека исполнилось… Один он жил. И сейчас, наверное, один живет. Вот теперь решила к нему податься. Мы-то с мужем бедно жили…