— Хм. И что же это может быть, господин хозяин каравана?

— Я! — рявкнул он, и его заросшее бородой лицо приняло грозное, зловещее выражение. Одновременно с этим он выхватил из-за пестрого поношенного кушака кривую саблю и, сжав вторую руку в кулак, неожиданно атаковал их.

Он сделал всего лишь один стремительный выпад, а члены делегации, пронзительно вопя, уже бросились от него врассыпную.

Когда на следующее утро Элиаб встал — с восходом солнца, конечно, — оказалось, что дама в вуали уже приготовила ему завтрак из собственных запасов и с невозмутимым видом точила его кинжал.

— Благодарю вас, леди, — сказал огромный караванщик, поклонившись в весьма изысканной манере.

— Спасибо вам, хозяин каравана.

— Не присоединитесь ли вы ко мне в этом чудесном пиршестве после ночного поста, леди?

— Нет, господин хозяин каравана, — ответила она, вставая. — Я не смогу есть, не показав вам свое лицо.

— Понимаю, леди. И еще раз благодарю вас. Он уважительно поклонился и проследил за ней, пока на шла к своей палатке, касаясь земли полами робы, в плаще, развевающемся от колючего ветра. После этой истории он прикрепил к ней человека, чтобы тот собирал и разбирал для нее палатку.

Наконец кавалькада, состоящая из людей, скота и товаров, достигла утомленного города под названием Санктуарий, и дама в вуали, забрав своих трех лошадей, покинула караван, направившись в пыльный старый город. Попутчики ее больше не видели и вскоре выкинули из головы. Ни высокий симпатичный стражник из Мрсевады, ни хозяин каравана Элиаб не забыли ее совсем, однако и они вскоре легко расстались с мыслями о ней. А поскольку никто не видел ее без вуали, вероятность того, что кто-то опознает женщину на улицах Санктуария, была равна нулю.

В этом отживающем свой век городе воров, которым сейчас правили странные люди из-за моря с немигающими глазами, городе, брошенном на произвол судьбы защитницей-империей, дама в вуали без особого труда всего за несколько монет и пару обещаний наняла себе лакея, приведя в ужас беднягу тем, что приказала отвести себя к нему домой. Вызвав жгучее любопытство соседей, она вошла в едва отапливаемую лачугу. А когда переодетая вышла наружу, любопытство сменилось благоговением.

Эти люди были первыми за пределами Сумы, кто увидел лицо и фигуру женщины, чье имя было вовсе не Клея и не Сафтерабах, а Кэйби Джодира.

Она была по-настоящему красива, божественно красива. И это было ее проклятием. Да, Джодира знала о своей красоте и с течением времени поняла, что красота ее была не подарком судьбы, а скорее проклятием, поскольку за свою сравнительно недолгую жизнь она не раз уже поплатилась за это. Одним из усвоенных ею уроков был тот, что женщине столь красивой нельзя путешествовать без сопровождения. Она была слишком привлекательной и даже в компании мужчины могла стать источником неприятностей внутри каравана. Джодира знала это и потому решила полностью скрыть себя под покровами одежд. Уж лучше быть источником слухов и сплетен, чем неприятностей! Она не была ни беременной, ни тучной, ни даже полной — деликатная характеристика для тех людей, что ведут малоподвижный образ жизни и ни в чем себе не отказывают, если это касается питья и еды.

Более того, Джодира и солнце не были врагами. И у нее не было сифилиса. И рябой от оспы она тоже не была.

Она вышла на порог дома своего нового лакея уже без вуали, застегивая пряжку на длинном фиолетово-пурпурном плаще, накинутом поверх изумрудно-бирюзового платья, которое могло принадлежать только леди. Она была потрясающа. Блеск ее красоты бросал вызов самому солнцу; она была красавицей, оспаривающей красоту самой богини Эши.

И она искала мужчину Определенного мужчину.

Джодира и ее лакей — этакий уличный оборванец-переросток по имени Уинтсенэй — пошли назад в город, по пути стали свидетелями одного убийства, сделав вид, что не заметили его; двумя кварталами ниже осторожно перешагнули через еще одну, совсем теплую, жертву преступления, правдоподобно ответили на вопросы бейсибца, который выглядел более чем нервным и готов был пустить в ход свой меч, и наконец подошли к респектабельной гостинице, где Джодира и поселилась.

И естественно, в «Белом Лебеде» все себе шеи свернули, провожая ее взглядами, когда она приказала проводить ее в свободный номер с хорошей кроватью и хорошим замком на дверях. Многие потом ждали ее появления, и все глаза проглядели, а некоторые уже даже тешили себя мечтами и приятными фантазиями, но она не спустилась в холл отеля, а осталась в номере. Ее вооруженный слуга Уинтсенэй спал перед дверью, и никаких неприятностей с ней в «Белом Лебеде» не приключилось.

Весть о появлении в Санктуарии прекрасной дамы широко распространилась, когда она наконец проснулась к полудню следующего дня. Красивые женщины совсем не часто посещают Санктуарии. Даже Хаким не смог вспомнить, когда здесь в последний раз останавливалась одинокая красавица. И вот она появилась, прекрасная и таинственная. Взяла себе в слуги типичного представителя кварталов Подветренной и назвалась в «Белом Лебеде» Ахдиомой из Аурвеша, в чем, правда, все сильно сомневались.

И вот что интересно…

— Видишь это кольцо? — спросила она дневного портье «Белого Лебедя», который тщетно пытался поджать нижнюю губу, чтобы закрыть свой рот, пока пялился на нее. Он вспомнил, что надо кивнуть, а она продолжила — Оно будет твоим. Ты получишь его, если выполнишь мое поручение.

Он заверил, что, конечно же, он в полном ее распоряжении.

Не позавтракав и, похоже, не проявив никакого интереса к болтовне относительно кровавых событий, развязанных прошлой ночью НФОС, она вышла в этот Мир Воров с его сомнительными сделками и разваливающимся на части фундаментом, из-под облупившихся кирпичей которого на улицы медленно сыпался цемент. Эта цементная пыль носилась по городу вместе с завывающим ветром, раздувавшим плащи и шарфы и несшим запах смерти.

На нее везде обращали внимание, в каком бы месте этого проклятого богами города она ни появлялась. Ее огненно-каштановые волосы искрились, как старое доброе вино. Ее огромные глаза были карими или зелеными — в зависимости от того, под каким углом в них смотрели и с какой стороны светило солнце. Черты ее лица были довольно резкими, а рот крупным и выразительным. (Немногие, более внимательные наблюдатели отметили также отсутствие ямочек на щеках и так называемых смешливых морщинок, указывающих обычно на то, что человек часто улыбается. В результате был сделан вывод, что жизнь ее была несчастливой, вывод, невероятный для женщины такой красоты.) При взгляде на ее фигуру у всех мужчин, независимо от возраста, пересыхало во рту. Сопровождавший ее Уинтс был чисто вымыт, причесан и изо всех сил старался казаться грозным, держа руку на одном из тех устрашающе длинных ибарских ножей, которыми был увешан его красно-желтый кушак, завязанный поверх поношенного коричневого плаща.

На базаре, вложив в цепкую ладонь темнокожей хозяйки одной из палаток небольшую серебряную монету, дама исчезла в заднем помещении ее владений, откуда появилась уже в поношенной полинявшей накидке зеленого цвета, прикрывавшей волосы. Нижнюю часть лица скрывала небольшая зеленая вуаль. Уши остались открытыми; они были проколоты, но не несли украшений, что, как она знала, выглядело не очень красиво.

Дама в вуали осталась в палатке провидицы, одетая в ослепительно пестрые одежды, а дочь С'данзо и ее лакей Уинтс понесли кольцо в «Белый Лебедь». Нет, ее не интересовало предсказание гадалкой С'данзо судьбы. Умеет ли С'данзо держать язык за зубами? Да. Тогда она, возможно, знает кое-что об одном человеке… Пришелица, вновь спрятавшая лицо под вуалью, назвала его имя и дала описание.

Нет, С'данзо его не знала. Может быть, все-таки погадать? Нет, никакого гадания.

Мудрая С'данзо больше ничего не сказала. Она решила, что эта чужестранка или настолько осторожна, что не хочет вверять свои секреты даже гадалке, умеющей держать язык за зубами, или не желает знать больше того, что, по-видимому, и так уже знала о своем будущем.

Тем временем вернулись Уинтсенэй и девятилетняя дочь пророчицы, ведя в поводу трех лошадей дамы в вуали, которая тут же отправила их забронировать для нее номер в гостинице, рекомендованной С'данзо.

В тот день она не нашла того, кого искала. Дважды ей пришлось показать свое лицо воинам, патрулирующим город, однако она явно не принадлежала к числу тех, кого они разыскивали. Двое их товарищей были убиты прошлой ночью. Это было настоящее, хорошо спланированное убийство, хотя санктуарцы обычно не применяли подобное определение по отношению к гибели любимцев бейсы.

Дама в вуали все время держала Уинтсенэя при себе, называя его запросто Уинтс, чтобы избежать его рассказов о ней своим собутыльникам или дружкам, если таковые у него, конечно, имелись. Он явно наслаждался своей ролью, и в особенности платой, и не возражал против того, чтобы всегда быть при даме и выполнять любые ее пожелания.

На следующий день она вновь сменила наряд и опять поменяла отель. Новая гостиница была такой же респектабельной, как предыдущие. Собрав достаточно сведений о банкирах, она оставила деньги и драгоценности одному из них, посчитав его надежным. Кроме того, он разместил ее лошадей в своей конюшне. Дама в вуали покинула его с чувством облегчения и с распиской в руках, намереваясь продолжить поиски нужного ей человека.

В поддень, недалеко от базарной площади, она наконец увидела его.

— О боже, — прошептала дама. На сей раз, половину ее лица скрывала алая вуаль. (Она была одета в пестрый наряд С'данзо, состоящий из множества юбок, блузки и фартука семи цветов и шести оттенков.) — Кто этот крупный мужчина, только что заказавший посуду у вашего соседа? — спросила она лавочника.

— Э… Девушка, да это же Ахдиовизун. Но все зовут его просто Ахдио. Хозяин притона в Лабиринте — «Кабака Хитреца». Ну, вы знаете. Здоровенный детина, правда?

— Да, действительно, — мягко ответила дама в вуали и удалилась.

— Я не буду больше это терпеть, — сказал мужчина огромного роста торговцу. — Просто передай Козлиной Бороде то, что я сказал: если мои клиенты жалуются на качество его пива, значит, оно плохое! Разбавленное, как… Да и если я опять обнаружу в окрестностях его пивоварни так много кошек, у меня возникнет сильное подозрение насчет того, что он добавляет в свой так называемый первоклассный эль!

— Это несправедливо, Ахдио. Ты ведь давний наш клиент и понимаешь…

— Черт побери, Эк, ты прекрасно знаешь, какого качества пиво у Козлиной Бороды! Да, не все мои клиенты могут позволить себе первоклассное пиво, и не каждый из них может отличить хорошее от плохого, поэтому-то я и обслуживаю своих посетителей из расчета где-то двадцать от Козлиной Бороды к одному от Маэдера. Что же, прикажешь поднять цену на «Красное Золото» Маэдера?

— Проще понизить ее на «Нашу Марку» Козлиной Бороды, — сказал Экарлэйн, наклонив голову набок и изо всех сил стараясь казаться умным, что требовало от него определенных усилий.

— Что я и собираюсь сделать, — ответил ему Ахдио. — Как только вы с Козлиной Бородой опустите цену за один бочонок до разумных размеров.

Он вздохнул и поднял руку в жесте, призывающем к молчанию, когда маленький человечек попытался что-то сказать ему в ответ.

— Хорошо-хорошо. Завтра мне понадобится еще тринадцать бочонков, и не забудь о том, что я просил тебя передать Козлиной Бороде. А также сообщи ему, что я ищу другого поставщика пива. Мои клиенты, может, и подонки, но у них тоже есть свои права.

И Ахдио, чье открытое лицо не выражало ни малейшей угрозы, прежде чем повернуться и уйти, одарил Экарлэйна долгим взглядом. Он направился вдоль вечно шумного рынка к киоску другого купца. Эк отметил, насколько подвижным было его тело. Как такому огромному человеку (а он был гораздо массивнее людей, обычно считающихся крупными) удавалось идти такой легкой походкой, которую ну никак нельзя было назвать «тяжелой поступью»? Он был почти грациозен! И счастливчик к тому же, содрогнувшись от холода, отметил Эк, — казалось, Ахдио совсем не замечал мороза, несмотря на то что на нем было гораздо меньше одежды, чем на многих других. «Все равно, что иметь под боком жену, генерирующую необходимое тепло», — подумал Экарлэйн и направился к этой дурьей башке, Козлиной Бороде, с тем, чтобы передать ему заказ Ахдио.

Ахдио остановился у большого прилавка под бледно-зеленым с желтым навесом. Удвоив свой предыдущий заказ на пряные сосиски, приготовленные особым способом, которые он для пробы взял на консигнацию, трактирщик отпустил комплимент хозяйке.

— Сосиски пришлись по вкусу моим клиентам, Ивелия. Под них удалось продать больше пива! Да и мне самому они по нраву! — Огромный мужчина разразился хохотом, какой можно было услышать только от такого гиганта, как он. — Но только не моему коту. Вы бы только видели, как он сморщил нос и принялся трясти головой, когда почуял их специфический запах! За два дома от моего было слышно, как трепетали от отвращения его уши!

— О, бедная кисонька, — сочувственно произнесла Ивелия. Она даже прервала записывать выгодный заказ Ахдио, чтобы посмотреть на трактирщика. — Какой удар Для вашего котика… Ну что ж! Думаю, вот это сгладит его разочарование.

— Ужасно мило с вашей стороны, Ивелия, — сказал Ахдио, принимая спешно приготовленный ею сверток, завернутый в коричневую бумагу, который стал подозрительно маленьким, перекочевав из ее рук в его огромную ладонь.

Кто-то, проходя за спиной трактирщика, слегка толкнул его. Ахдио не выказал ни малейших признаков гнева, он только опустил руку к поясу, на котором висел его бумажник. Последний был на месте. По-видимому, его действительно толкнули случайно, — впрочем, это не имело большого значения. В этом кожаном кошельке он держал всего лишь три медяка, два заржавелых стальных бруска с острыми зазубринами да несколько булыжников Его деньги находились в кошельке-кармане, вшитом в подкладку камзола, который он носил вместо пальто или зимнего плаща. Его не особенно заботила потеря того, что он называл кошельком для дураков, привязанным к его поясу; все, что он сделал бы в подобном случае, так это поднял бы ужасный шум и попытался догнать вора… Ну и, конечно, восполнил бы потерю другим дешевым кошельком из козлиной кожи.

— Великолепный заказ, Ахдио, — проговорила Ивелия, улыбаясь. — С вами приятно иметь дело — вдвойне приятно, я и не подозревала, что вы любите кошек! Это просто прекрасно!

У Ивелии был ангельский нрав — этакий краснощекий ангел с руками бондаря. Она была вся такая кругленькая, сверкающая румянцем и пышущая здоровьем, которое буквально било через край. Женщина приятная во всех отношениях, за исключением носа и груди, подумал Ахдио с легким сожалением; и то и другое были такими же плоскими, как осевший пирог. И все же… Мужчина, который чувствует себя одиноким, время от времени подумывает о том, чтобы завести постоянную женщину, спутницу жизни, а не девку на ночь. А тем более в этом забытом богом городе, куда он сослал сам себя… Ахдио улыбнулся ей, отчего вокруг его глаз побежали морщинки, а борода, которую он отпускал на зиму, сморщилась. Каждый год осенью он прекращал бриться, а потом, спустя несколько месяцев, когда на город падала настоящая жара, начисто сбривал бороду. Сейчас борода еще не была длинной, однако уже скрывала большую часть его лица.

— Как зовут вашего котика, Ахдио? — спросила женщина, чтобы поддержать разговор. Она вся сияла, глядя на трактирщика.

Ахдио выглядел слегка смущенным, почесывая свою темную с проседью, будто в нее насыпали соли, бороду.

— Я, э-э, назвал его Любимчиком, — признался он. Круглолицая продавщица прихлопнула в ладоши.

— Как сладко звучит. А моих кисок зовут Синамон, Топаз, Милти и Кадакитис, не правда ли, рискованно с моей стороны? А еще Ловец (сокращенно от Мышелов), Пан-пирог, Хаким, Куколка и — ой, извините меня. Да, чего изволите?

Последняя фраза была адресована новому клиенту, который, сам не ведая того, пришел на помощь Ахдио, чье замешательство усиливалось с каждым новым именем кошки Ивелии — он уже начал думать, что ни именам, ни самим кошкам не будет конца.

— Попробуйте ее маринованные сосиски, — обратился Ахдио к вновь пришедшему. — И запомните, что это Ахдио порекомендовал их вам. Загляните в мою таверну — «Кабак Хитреца», что рядом с Парком Неверных Дорог. У меня первоклассное пиво.

Он дружески помахал Ивелии рукой на прощание и удалился. А потому не видел того взгляда, которым наградил женщину ее новый покупатель, и не слышал, как он пробормотал:

— «Кабак Хитреца»! Скопище наркоманов… Я скорее перережу себе глотку, чем близко подойду к этому притону!

Ивелия облокотилась на прилавок, подперев лицо руками, и мило улыбнулась ему.

— А почему?

Объемистая, широченная спина Ахдио, подчеркнутая полинявшим красным камзолом, еще долго маячила впереди, пока он прокладывал себе путь к выходу с базара. Он несколько раз останавливался по пути, чтобы переброситься парой-тройкой фраз с тем или иным купцом или с парочкой пасынков с их вечно настороженными глазами. Его приветствие богато одетому благородному Шафралайну осталось без ответа, и Ахдио зловеще усмехнулся. Потом ему еле удалось сдержать улыбку при виде вооруженного, но совсем не воинственного бейсибца, и Ахдио отправился домой.

Его квартира находилась на втором этаже заведения под названием «Кабак Хитреца», расположенного в глубине известного своей сомнительной репутацией Лабиринта — самого неспокойного района Санктуария. Сегодня он вышел пораньше на так называемую Тропу Денег, неся в потайном кармашке вчерашнюю выручку. Чтобы его не вычислили, он никогда не посещал своего банкира в одно и то же время два дня подряд. В Санктуарии все было возможно. Выходя с деньгами из «Кабака Хитреца», Ахдио, выбирая самый короткий путь, старался как можно быстрее покинуть Лабиринт. Он сразу выходил на Кожевенную улицу, называемую также Зловонной улицей или Рвотным бульваром, где располагались мастерские кожевенников и кладбище, потом поворачивал к северу на Скользкую, которая после пересечения Прецессионной улицы, немного попетляв, переходила в Тропу Денег. Здесь-то и находились лавки банкиров, ростовщиков и менял; некоторые из них даже были честными. Во всяком случае, Ахдио хотелось в это верить.

На обратном пути дорога, так или иначе, выводила его к базару и сельскохозяйственному рынку; Ахдио был известной личностью и поэтому не привлекал к себе особого внимания со стороны всякого рода мошенников в той или иной части города: будь то вездесущие пасынки, члены Третьего отряда, весьма опасные молодчики из НФОС — «навоз», как называли их некоторые, — или вооруженные мечами бейсибки, вынужденные из-за непогоды прикрывать плащами свои оголенные, разрисованные груди, которые они явно обожали выставлять напоказ. Ахдио не обращал на них практически никакого внимания и останавливался, чтобы поговорить с ними, только когда они выражали на то желание, и притворялся, что не видит их, когда они делали вид, что не замечают его.

Ахдио давно подозревал, что был одним из немногих, кто имел дело с Третьим разведывательно-диверсионным отрядом ранканской армии. В конце концов, именно в его потайной комнате состоялась встреча Камы из Третьего отряда и Зипа из НФОС с Гансом, вором по прозвищу Заложник Теней, чтобы уговорить его проникнуть во дворец. И теперь Ахдио знал, что со стороны Камы может рассчитывать на поддержку — они стали друзьями, во всяком случае, были на короткой ноге.

Он частенько заглядывал в другие трактиры, чтобы перенять маленькие секреты по окучиванию клиентов, а также получить удовольствие оттого, что и его кто-то обслуживает. А потом возвращался домой, к своему бизнесу, в то место, которое невероятным образом замыкалось на пересечении трех дорог; туда, где Серпантин, обвиваясь вокруг выделяющейся, словно вставная челюсть, Кожевенной улицы, вел к улице Проказ Странного Берта, переходящей в тупик Странного Берта.

Это было самое злачное место в этом злачном городе, и называлось оно «Кабак Хитреца».

А Ахдиовизун называл его своим домом. И никогда не считал это место унылым, наоборот, для него оно всегда было чарующим и даже вдохновляющим. («Хитрецом» звали одного человека, который вот уже три года как умер, но ни у кого не возникло желания переименовать этот самый зловонный омут Мира Воров, вследствие чего никто с уверенностью не мог сказать, кто же теперь был его истинным владельцем. К тому же вдова Хитреца со дня смерти мужа ни разу не появилась в таверне, чтобы получить причитающуюся ей часть выручки, и никто из завсегдатаев не видел, чтобы Ахдио или его помощник Трод ходили к ней домой.)

После того как оплатил несколько счетов по своим вчерашним распискам, Ахдио решил сегодня больше не возвращаться на Тропу Денег, выбрав более длинную дорогу вокруг базара. Когда он, петляя по Серпантину, вошел в Лабиринт, о себе напомнил мочевой пузырь. Усмехнувшись, он решил посетить широкий двор, который обитатели Лабиринта называли Надворная Уборная, Обжорно-Блевотная или же, с долей юмора, Благополучная Гавань. Здесь всегда было сумрачно, но, даже несмотря на сумерки, на нижней части стен трех домов, стоявших впритык друг к другу и образовывавших собственно Благополучную Гавань, можно было разглядеть темные пятна влаги. Воздух этого закутка, имевшего форму буквы П, пропах мочой и кое-чем похуже. Как раз за углом находился «Распутный Единорог», и многие его посетители торопливо прибегали в это укрытие, чтобы облегчить свой мочевой пузырь, желудок или и то и другое одновременно. (По этой причине место, в которое зашел Ахдио, в шутку называли еще анусом «Распутного Единорога».)

Он как раз с удовольствием облегчался на восточную стену дома, когда услышал позади себя легкие шаги, за которыми последовал резкий укол в область почек. Нож, догадался Ахдио.

— Ух, — дернулся он и обрызгал свой высокий шнурованный ботинок на толстой подошве. — Черт.

— Спокойно, — прорычал кто-то, тщетно пытаясь придать голосу грозные интонации. — Давай-ка сюда свой кошелек, великан.

Нож все еще колол поясницу Ахдио.

— Я вот что скажу тебе, — произнес он, не оборачиваясь. — Ты умеешь бесшумно подкрадываться и, возможно, станешь когда-нибудь настоящим вором. Но, думаю, ты меня с кем-то спутал — я Ахдио.

— Ах, Ахди…

— Наверное, ты не узнал меня здесь, в темноте. Так вот: я тот самый знаменитый огромный Ахдиовизун, злобный и вздорный владелец «Кабака Хитреца», который постоянно носит…

— Кольчугу! — послышался громкий рык, и ножа как не бывало. Будущий вор был далеко не так бесшумен, когда удалялся в спешке, хотя подкрался он к Ахдио весьма неслышно.

Великан с облегчением вздохнул и поправил свою одежду. Сознательно дав вору возможность уйти незамеченным, он медленно развернулся и зашагал к выходу из общественного туалета Лабиринта. Огромной немного вспотевшей ладонью он ощупал свою спину.

«Хорошо, что глупый сопляк не порезал жилет. Ненавижу, когда из него лезут гусиные перья. И какое счастье, что он был настолько труслив и туп, что даже не попытался надавить своим ножом посильнее… Это же наказание — целый день бродить по городу, таская на себе кольчугу!»

Он с сожалением признался себе, что происшествие заставило его понервничать. «Город становится опасным, видимо, в следующий раз придется ее надеть!»

Он вытер о штаны вспотевшие руки и подумал, а не заглянуть ли ему на минутку в «Распутный Единорог». Нет, уж лучше убраться от этого места подальше; совсем неспроста здесь с небрежным видом слоняются два бейсибца, не спуская глаз с притона, по сравнению с которым, как считал Ахдио, его «Кабак Хитреца» был гораздо пристойнее. Вполне возможно также, что где-нибудь притаилась пара-тройка бойцов НФОС, выискивая очередную жертву. Нет, будет лучше, если он пойдет прямо домой и выпьет пивка в компании Любимчика.

Он проследовал вниз по Серпантину и, сделав круг, вышел на Кожевенную улицу. Небрежно махнув рукой громадному (и, что странно, непьющему) телохранителю Аламантиса, пост которому процветающий лекарь удачно определил как раз напротив «Кабака Хитреца», Ахдио завернул во двор своего дома. Он два раза стукнул в дверь и тихонько присвистнул, чтобы успокоить Любимчика, после чего отомкнул оба замка, вначале маленький, затем тот, что побольше, и вошел в дом, положив поперек двери большой деревянный брус.

— Эй, ты, шелудивый мешок костей, папа пришел домой!

— Мррр, — ответил Любимчик в свойственной котам манере и изогнул спину. Ахдио довольно долго стоял, давая возможность черному, отнюдь не шелудивому коту почесать, извиваясь взад-вперед, свой левый бочок о его высокий ботинок. Мурлыкая, кот ластился к его ногам, словно приговаривал: «Хэллоу. Рад тебя видеть. Мой желудок пуст».

— Вздрогнем, Любимчик? Выпить хочешь?

Любимчик издал звук, полный энтузиазма, и полностью утратил остатки собственного достоинства, усердно полируя собой оба ботинка Ахдио, пока тот зажигал масляную лампу. Подойдя к столу, на котором стоял небольшой бочонок, Ахдио откупорил его: это было лучшее пиво Маэдера, оставшееся со вчерашнего вечера. Налив полную кружку, великан еще раз отметил высокое качество напитка: густая шапка пены высилась над кружкой. Ахдио наклонился и обмакнул усы в пену, чтобы не дать ей перелиться через край, затем отставил кружку в сторону и придвинул другую.

Наблюдая за ним, Любимчик встал на задние лапы, опираясь передними на ножку стола и вытянувшись, как струна. Его мурлыканье стало настолько громким, что стол завибрировал.

— У-ух. Погоди, пока спадет пена. Настоящие любители пива знают, что нужно сначала поднять пену, а затем подождать, пока она не спадет. Любимчик. Запомни на будущее.

Кот, чей нос был отмечен забавным белым пятнышком в форме клубники или сердца, и с белым же знаком на одной лапке, издал нетерпеливый звук.

Взяв первую кружку, Ахдио сел на корточки на полу перед широкой миской с ручкой и низкими краями.

— Подожди, — сказал он, наливая «Красное Золото» — в кошачью миску. Любимчик ждал, молча уставившись на пиво и выражая свое нетерпение лишь сильным помахиванием обрубком хвоста.

Грустное зрелище. Хвост любой кошки, да даже его кончик служил средством самовыражения животного, позволяя выказать радость или реакцию на собственное имя. А бесхвостую кошку, пожалуй, можно было сравнить с шепелявившим человеком. Любимчик, однако, видимо, не сознавал своего недостатка и выразительно махал тем, что у него осталось. Можно даже сказать, не просто махал, а колотил им из стороны в сторону, выглядывая из-под массивного бедра своего хозяина. Обрубок хвоста ходил ходуном, словно труба в бурю.

— Пей, Жирняга, — сказал Ахдио и вернулся к своей кружке. Когда он поднес ее к губам, его кот — любитель пива — уже жадно лакал из своей миски, издавая скорее собачьи, нежели кошачьи звуки. Прислонившись бедром к столу и облокотившись на бочонок, Ахдио большими глотками пил пиво, наблюдая за тем, как Любимчик поглощает свое. На лице великана блуждала снисходительная улыбка. Затем она исчезла, и мужчина вздохнул.

Тяжелым ударом для них явилось исчезновение бывшего компаньона и товарища Любимчика — Нотабля, кота-сторожа. Оба, и Ахдио и Любимчик, скучали по большому рыжему коту. Сначала в один из дней к ним неожиданно заскочил Ганс и попросил одолжить ему Нотабля на время. Когда же Ахдио попытался заверить Ганса в том, что Нотабль, кроме него, никого не признает, вошел этот паршивый изменник с высоко поднятым хвостом и начал тереться о ноги Заложника Теней так, будто этот нахальный вор был самым дорогим для него человеком в мире. Так он и ушел — этот огромный кот-сторож — с мелким воришкой в его поход за короной бейсы. Потом Ганс принес Нотабля назад, расхваливая, конечно, его верность, героизм — и особенно громкий голос. Случилось это как раз накануне того, как Ганс в спешке покинул город, прихватив с собой старшую дочь Лунного Цветка, убитой гадалки С'данзо.

А на следующее утро Нотабль пропал. Не находя себе места, Ахдио искал кота, расспрашивая всех подряд, не видел ли кто его. Нотабль исчез бесследно. Единственное, что успокаивало, так это то, что трудно было представить подобного бойца кончившим жизнь в чьих-то зубах. Ахдио тяжело вздохнул и перевернул кружку вверх дном.

— Надеюсь, что он с Гансом, — пробормотал он, опуская руку вниз, и Любимчик дернул своим обрубком в знак согласия. — И если они когда-нибудь вернутся в Санктуарий, я им обоим надеру уши!

Вздохнув в очередной раз, Ахдио решил выпить еще кружку пива, прежде чем пойти пообедать, а потом присоединиться к Троду в подготовке к открытию своего ночного заведения. Он и представления не имел, что эта ночь будет наполнена событиями, как никогда.

Он как раз заканчивал свой ранний обед — обычно Ахдио перекусывал во время работы и наслаждался поздним ужином, подсчитывая ежедневную выручку, — когда услышал у дверей шаги Трода. Трактирщик поспешил снять с двери брус и впустил своего тощего и жилистого помощника. Юноша вошел. Поступь его была тяжела — бум-бум, бум-бум. Ни уродливый, ни красивый: некоторые называли его Хромоногим, другие Тощим, и время от времени тот или иной посетитель кричал: «Эй, Хромоногий!» или «Тощий, пива!» — требуя, чтобы его обслужили. Трод, с одобрения Ахдио, никогда не откликался на подобные призывы. (Отвечая лишь на обращения «Парень», или «Официант», или даже «Эй, ты!».) Если кто-то из новеньких начинал злопыхать по этому поводу и пытался хамить, несмотря на слова хозяина о том, что парня зовут Трод и что неплохо было бы вести себя поприличнее, Ахдио всегда с готовностью вступался за своего помощника. Частенько ему даже приходилось применять силу, пинком вышвыривая за дверь незадачливого посетителя.

Закутанный с головы до пят в большой коричневый плащ, юноша прислонил к стене свою трость — палку полутора дюймов толщиной и длиной в шесть футов, которая была выше своего хозяина дюймов на пять.

— Привет, Ахдио. Здорово, Любимчик.

Он расстегнул пряжку и высвободился из своего ворсистого плаща, который был велик даже Ахдио, не считая, конечно, длины. Из-под капюшона показались взъерошенные волосы, торчавшие во все стороны.