Мир воров (№7) - Смертоносная зима

— Нельзя ждать Темпуса. Ты должен молиться, отчим Молин.

Говорить с Артоном было вовсе не то же самое, что говорить с обыкновенным ребенком с молочными зубами Прорицательница предупредила, что мальчик, возможно, обладает легендарной способностью С'данзо предсказывать будущее. Молин отказывался верить заявлениям ребенка, пока малыш напрочь не отверг в качестве отца Кадакитиса, и принцу пришлось признаться в том, кто истинный отец ребенка. Теперь Факельщик верил Артону.

— У меня нет богов, которым я мог бы молиться, Ар тон, — объяснил он, направляясь к двери. — Я могу полагаться лишь на себя самого и тебя — помни это.

Он плотно задернул занавес. Два послушника, укладывавшие тело Алквиста на носилки, отошли в сторону, позволяя иерарху прочесть подобающую поминальную молитву. Жрец-воин, Молин за свою жизнь благословил смерть такого количества неопознанных обрубков бренных тел, что ничто, казалось, не способно было заставить задрожать его голос. Он почти уверовал в то, что стал совершенно невосприимчив к ужасам смерти, но лицо доброго старого жреца со следами внутреннего кровоизлияния вызвало у него щемящее чувство.

— У нас нет древесины гикори для погребального костра, — сообщил Молину Изамбард, старший из послушников — Рашан забрал с собой все, что было.

Молин прижал кончики пальцев к глазам — подобающий жест жреца, отдающего дань уважения усопшему, хотя в данном случае, помимо этого, он не позволил политься слезам.

Рашан — беспринципный провинциальный жрец, единственной целью которого, еще до смерти Вашанки, было вредить всем реформам, проводимым Молином. Облако гнева, достойное самого Вашанки, невидимо закружилось вокруг Молина Факельщика. Ему захотелось найти Рашана, которого звали Глаз Саванкалы, забить полено гикори в его глотку и использовать это ничтожество для разжигания погребального костра Алквиста. Или схватить свой парадный кинжал и вонзить его так глубоко в грудь Гискураса, чтобы острие вышло из его спины. Или обхватить руками изборожденное слезами лицо Изамбарда и…

Молин посмотрел на Изамбарда, совсем еще ребенка, неспособного скрывать горе. Проглотив гнев вместе со слезами, он, утешая, положил руки на плечи послушника.

— Бог Бури примет Алквиста независимо от того, какое дерево мы используем для погребального костра. Пошли, втроем отнесем тело в его комнату, и вы прочтете молитву.

Они молча подняли скорбную ношу. Молин вместе с послушниками спел первый псалом и только потом удалился к себе, надеясь, что искренность юношей заменит не только отсутствующее гикори, но и молчание Вашанки и его собственного сердца. Воспользовавшись другим переходом, жрец достиг закрытой занавесом ризницы, находившейся рядом с его личной молельней. Там его ждала тога из тончайшей белой шерсти; из-за гобелена доносилось едва слышное ворчание писаря Хоксы, который орудовал над жаровней. Его жена и целая толпа недовольных ранканок, собравшихся у нее с рассветом, гудели в прихожей, отделяющей молельню от жилой части дома.

Молин натянул тогу на плечи и вздрогнул, когда прикосновение ткани открыло рану, которую он не помнил, как получил. Пошарив во тьме, он нашел полоску ткани и вошел в молельню, одетый в сапоги, набедренную повязку и свисающую с правого плеча тогу, по левой руке его струилась кровь. Хокса, к его чести, не пролил ни капли из кубка с подогретым вином с пряностями.

— Мой господин… мой господин, вы ранены.

Молин кивнул, сбросил тогу на тщательно уложенные свитки Хоксы и осмотрел два кровавых подковообразны) следа у себя на руке. Возможно, уличные мальчишки, но скорее всего Гискурас. С помощью здоровой руки и зубов Молин разорвал ткань надвое, вытащил из-за пояса нож и протянул его Хоксе.

— Подержи его над углями. Нет смысла рисковать лучше пусть меня кусает меч, чем ребенок.

Жрец даже не вздрогнул, когда раскаленный нож прикоснулся к коже; и все же, после того как рана была обработана, руки его дрожали, когда он нес кубок с вином до своего рабочего стола.

— А теперь расскажи мне, Хокса, как прошло у тебя это утро?

— Дамы, мой господин Молин… — начал писец, делая движение плечом в сторону двери, за которой хор женских голосов бубнил в споре, слова которого было невозможно разобрать. — Ваш брат, Лован Вигельс, был здесь, искал свою дочь. Жаловался… — Хокса умолк, набрал побольше воздуха и продолжил, правдоподобно подражая гнусавому голосу Вигельса:

— На убогость ранканской власти в Санктуарии, который все еще остается частью империи, хотя вы, похоже, смогли скрыть от властей прибытие кучки бейсибских беглецов со своим плохо охраняемым золотом; империя смогла бы найти этому золоту применение в военных походах, вместо того чтобы его растрачивали пучеглазые варвары и отребье червей.

Хокса снова с шумом вобрал в себя воздух.

— А затем буря вырвала окна из стен. Стекло, которое привезла из Рэнке ваша супруга, разбилось, и, боюсь, госпожа пребывает в сильном гневе…

Молин опустил голову на руки, представив аристократическое, немного пресное лицо Лована.

«Мой брат, — мысленно обратился он к образу из памяти, — мой дорогой слепой брат. На имперском троне сидит убийца, убийца, заставивший тебя бежать в Санктуарий, спасая свою жизнь. Не раздумывая, на одном дыхании ты рассказываешь мне, как низко пала развращенная империя, и тут же коришь меня за то, что я отступился от нее. Выбери что-нибудь одно, дорогой мой брат.

Я говорил тебе о Вашанке. Потребуется много лет, может, даже несколько поколений, пока империя падет, но она уже сейчас мертва, и изменить ее смогут только люди нового Вашанки. Я уже сделал свой выбор».

Жрец уже не раз говорил это брату — как многое другое, и больше повторять не собирался.

— Хокса, — сказал он, выбросив Лована из своих мыслей, — на меня напали на улице; я побывал в детской, где ребёнок убил одного из моих старых друзей; у меня горит рука, а ты говоришь мне о моей жене! Есть что-то достойное внимания в этой проклятой куче пергамента, прежде чем я пойду, поклонюсь в ноги Щупансее и скажу ей, что все снова под контролем?

— Гильдия магов жалуется, что мы ничего не сделали для определения места нахождения тайзского колдуна Рэндала.

— Ничего не сделали! Да я увеличил число наших осведомителей на двадцать человек! И сам хотел бы знать, куда исчез этот маленький хорек! К черту Гильдию магов: подождите, пока Рэндал не вернется сюда, Рэндал с этим справится, Рэндал воевал у Стены Чародеев — он может управлять погодой. Да я сам могу управлять погодой лучше, чем этот сброд бормочущих заклинания идиотов! Гискурас заставляет землю шевелиться. Ему три года, а вспышки его гнева сотрясают камни. Если так будет продолжаться и дальше, мы будем вынуждены пойти к этой стерве-ведьме — передай им это, Хокса, и распиши получше.

— Слушаюсь, мой господин! — Писец зашуршал свитками, уронив половину из них на пол. — Вот счет от мастера по металлу Балюструса за починку дверей храма. Третий отряд коммандос просит карт-бланш против своих врагов; приближенные Джабала просят ордер против обитателей Подветренной и купцов; горожане из квартала ювелиров требуют защиты от шайки Джабала и коммандос; и все требуют усмирить пасынков…

— Какие-нибудь вести от командира пасынков?

— Стратон представил судебное постановление…

— Хокса! — Не двинув головой, Молин поднял глаза от письменного стола.

— Нет, мой господин Молин. От Темпуса вестей нет.

Вражда между жрецом и не совсем смертным марша лом никогда не выражалась словами. Она была обоюдно инстинктивной, но теперь, когда Кадакитис признался что Темпус — истинный отец мечущего гром и молнии Маленького Бога в детской, Молин нуждался в маршале а тот затерялся где-то у Стены Чародеев.

Для Факельщика, однако, непозволительной роскошью было предаваться размышлениям о мириадах разочарований вокруг. Дверь, ведущая в прихожую, распахнулась, пропуская его жену, Розанду, которая выглядела со всем несчастной.

— Я знала, что ты здесь, — прокрался, как вошь, избегая меня…

Жена никогда не была частью представлений Молина о будущем — и уж конечно, не та жена, которую навязал ему Брахис. Не то чтобы жрецы Вашанки должны были хранить безбрачие — у них хватало трудностей и без этих неестественных ограничений. Выражаясь по-простому, среди жрецов Вашанки — жрецов Божественного Насильника — было принято выбирать более легкие связи среди множества азиун, живущих при храме. Ни один прислужник Вашанки добровольно не пахал полей со служительницами Сабеллии (которых на жаргоне звали Наследственными Греховодницами).

— У меня дела в городе, требующие личного моего присутствия, дражайшая супруга, — ответил жрец, не утруждая себя вежливостью. — Я не могу сидеть без дела каждое утро, пока ты копаешься у себя в гардеробе.

— У тебя есть и здесь важные дела. Данлис известила меня, что еще не сделано никаких приготовлений к празднику Середины Зимы, который, напомню тебе, состоится через десять дней. Из Рэнке не прислали и половины того количества гикори, которое я заказала. Священный очаг Сабеллии останется нечистым, и угля, чтобы женщины разнесли его по своим домашним очагам, не хватит. Я всегда знала, что нечего и рассчитывать на то, что удаленный змеей щенок-принц отнесется серьезно к своему положению жреца Саванкалы, но я все же надеялась, что ты, как высокопоставленный иерарх Санктуария, позаботишься о том, чтобы нашим богам был оказан должный почет.

Жрецы Ильса воздвигли свои храмы, почитатели змей — свои, Рашан борется за то, чтобы почитать всех богов…

Молин вертел в пальцах пустой кубок.

— У меня нет бога, любезная супруга, и меня нисколечко не интересует, будет ли кто-нибудь разбрасывать этой зимой ароматный пепел. Ты чувствуешь, как во время бурь дрожит земля?..

— Стекло окна в нашей спальне, которую ты предпочитаешь игнорировать, разбито. Ты должен заставить этого противного коротышку-плотника вставить новое — я и часа не проведу в комнате, где морской воздух будет вредно сказываться на моей коже.

Молин промолчал, решив воздержаться от замечаний по поводу состояния кожи жены, а затем мягким голосом, означавшим конец его терпению, произнес:

— Я пришлю Хоксу. А теперь — у меня есть более важные дела…

— Беспомощный трус. У тебя нет бога, потому что ты позволил Темпусу Тейлзу с его педерастами подмять себя. «Факельщик — истинный сын Вашанки» — говорили моему отцу. Истинный сын шлюхи-ниси, которая помогла тебе…

Ярость, которую Молин сдерживал во время разговора с Изамбардом, вырвалась наружу. Стенки кубка тихо хрустнули — единственный звук в тишине комнаты. Жрец заставил себя двигаться медленно, прекрасно сознавая, что убьет свою жену, если она сейчас же не исчезнет отсюда, и что впоследствии будет жалеть об этом. Розанда попятилась спиной к двери, когда ее супруг оторвал от стола побелевшие костяшки пальцев. Она стрелой пронеслась через прихожую и забаррикадировалась у себя в комнате прежде, чем Молин успел произнести хоть одно слово.

— Собери мои вещи, Хокса. Отнеси их вниз, пока я переговорю с Шупансеей.

***

Середина зимы приближалась чередой унылых дней, примечательных лишь своей редкостной неприятностью. Гискурас, которого все еще попрекали смертью Алквиста, вел себя почти так же сдержанно, как его сводный брат, давая Молину понять, что и без сверхъестественных сил погода Санктуария оставляет желать лучшего. Даже снежные бураны у Стены Чародеев не промораживали тело до мозга костей, как туманы у пристаней, и никакое количество благовоний не могло скрыть того факта, что город наполнял топки печей отбросами и навозом.

Во дворце по-прежнему обитало слишком много народа, бейсибцев и ранканцев, несмотря на реконструкцию полудюжины особняков за городскими стенами. Молин, отказавшись от примирения со своей женой, жил в комнате без мебели неподалеку от камер темницы, на которые она и походила. Всю ответственность за отправление культовых обрядов ранканского государства он передал Рашану, который, похоже, стремился втереться в доверие к Ловану Вигельсу. Глаз Саванкалы поспешно перевел весь свой пестрый двор в его поместье «Край Земли» в надежде на то, что высшее ранканское общество сохранится там в отсутствие пучеглазых и осуществит сотворение неслыханного чуда, с успехом возвратив принцу Кадакитису имперский трон.

Молин, в свою очередь, проводил все свое время, изучая доклады, которые приносили ему подчиненные и осведомители, и пытаясь определить, какое из многочисленных движений Санктуария является самым могущественным или самым продажным. Он перестал заботиться о чем бы то ни было ранканском, и думал теперь только о судьбе Санктуария, неясно проступавшей в донесениях осведомителей. Из комнаты жрец выходил лишь для того, чтобы навестить детей и в предрассветный час каждого утра поупражняться с Уэлгрином.

— Подавать ужин, мой господин? — спросил писарь.

— Попозже, Хокса.

— Попозже уже наступило, мой господин Молин. Не спите только вы и палач. Ваше прежнее жилище теперь пустует. Я позволил себе вольность принести оттуда новый матрац. Господин мой, чего бы вы ни искали, вы не найдете это, если не будете хоть немного спать.

Молин чувствовал, что устал; ноги, и плечи у него затекли от недостатка подвижности и сырости; он со стыдом вспомнил, что много дней не принимал ванну и теперь вонял, как простой рабочий. Прихрамывая, жрец проследовал за писцом в свои личные покои, где Хокса застелил постель свежим бельем, приготовил таз с подогретой водой и поставил на стол довольно скудные остатки ужина. Стекла в окнах, как заметил жрец, были заменены грязным пергаментом, позолоченные кубки — деревянными кружками, а мигдонианский ковер исчез. Розанда не посмела забрать только письменный стол.

— Выпей со мной, Хокса, и поведай, каково работать на впавшего в немилость жреца.

Хокса был сыном санктуарийского купца без родословной. Приняв кружку, он осторожно принюхался.

— Дамы и другие жрецы — это они покинули дворец. Я не думаю, что это вы впали в немилость…

Он умолк, услышав, что кто-то начал скрестись в окно. Его кружка ударилась об пол, когда большая черная птица вспорола пергамент клювом и окованными железом когтями, как нельзя лучше подходившими для этой цели.

— Она вернулась, — выдохнул юноша.

Ворон — Молин считал, что, по крайней мере, это создание родилось вороном, — служил гонцом между дворцом и убогой хибарой на берегу реки Белая Лошадь. Свое первое путешествие он осуществил задолго до того, как бейсибский флот поставил паруса, принеся жрецу ценный подарок: Ожерелье Гармонии, снятое с шеи бога Ильса, еще совсем теплое. С той поры Молин повидал много других воронов, но не было второго такого, с этими злыми глазами и сияющим кольцом на лапе, оберегающим от всевозможного чародейства и колдовства.

— Налей вина, — попросил Хоксу Молин. — У него есть для меня послание, от которого его нужно освободить как можно скорее.

Подняв кружку, писарь вновь наполнил ее вином; но к птице подойти не осмелился и, протянув кружку через стол, забился в угол, в то время как Молин усадил птицу себе на руку. В отличие от других пернатых посланцев, носивших крошечные корзиночки, этот передал своё послание на языке, понятном лишь должному адресату: еще одно свойство кольца с заклятием. Прошептав ответ, Молин выпустил птицу в ночь.

— Госпожа с Белой Лошади желает видеть меня, Хокса.

— Ведьма-ниси?

— Нет — другая.

— И вы пойдете?

— Да. Найди мне самый лучший плащ из тех, что оставила жена.

— Прямо сейчас? Я пошлю за Уэлгрином…

— Нет, Хокса. Приглашение адресовано только мне. Я не ждал его — хотя и не удивлен. Если я не вернусь, расскажешь обо всем Уэлгрину, когда он придет утром. Но не раньше.

Молин встряхнул плащ, протянутый ему Хоксой — черный, отороченный алым мехом, как нельзя лучше подходивший для посещения Ишад.

Зимние ночи в Санктуарии принадлежали воюющим сторонникам различных партий, колдовским силам и в особенности мертвым — но никто не остановил Молина. Подъезжая к дому Ишад, он почувствовал странные ощущения: глаза ее приспешников, их молчаливое движение вокруг; темные сплетенные защитные насаждения поднялись, когда Молин прикоснулся к тонкой стальной калитке.

— Оставь коня здесь. Им не понравится, если он подойдет ближе.

Молин посмотрел в изуродованное лицо человека, которого знал когда-то, — человека давно умершего и тем не менее очень внимательного и обходительного. Молин спрятал свое отвращение под кротким поведением, подобающим жрецу, спешился и позволил останкам Стилчо увести жеребца. Оглянувшись на дом, он увидел, что дверь открыта.

— Я давно хотел встретиться с тобой, — приветствовал он колдунью, поднося ее тонкую руку к губам по обычаю ранканской знати.

— Это ложь.

— Я хочу многое из того, что не желаю по-настоящему, сударыня.

Ишад засмеялась, и сочный звук ее голоса словно прибавил ей роста; она повела жреца в дом.

Молин готовил себя ко многому с того момента, как накинул на плечи плащ. С единственным глазом Стилчо он встретился без содроганий, но, когда вошел в сераль Ишад, вынужден был сглотнуть. В свете свечей какофония цветов и фактур поразила его. Солнечный свет, если бы он когда-нибудь проник в это забытое богами место, ослепил бы и пучеглазого бейсибца. Сметя в сторону стоившие целое состояние бархат, шелка и гобелены, Ишад освободила обыкновенный стул.

— Ты хочешь сказать мне что-то лично? — начал Молин, неловко устраиваясь на стуле.

— Может, я тоже желала встретиться с тобой, — с веселой издевкой произнесла она, но, увидев, что жрец не разделяет ее веселости, заговорила более серьезно:

— Ты искал колдуна пасынков, Рэндала.

— Он исчез больше месяца назад. Похищен — думаю, тебе это известно.

— Его держит в плену Роксана — она хочет, чтобы он вернул ей ее возлюбленного. Если к празднику Середины Зимы этого не случится, Рэндал умрет.

— И что же? Одним магом больше, одним меньше, это вряд ли может иметь для тебя значение.

— Скажем так: независимо от того, кто победит, — не в моих интересах, чтобы Роксане сопутствовала удача. Или так: не в моих интересах, чтобы потерпел неудачу ты, — а именно это случится, если все будет так, как хочет Роксана.

— И уж, конечно же, не в твоих интересах, чтобы ты сама потерпела неудачу. Поэтому ты полагаешь, что мы должны вместе защитить колдуна, возлюбленного Роксаны, и наши интересы от ведьмы-нисибиси? — спросил Молин, пытаясь подражать ее тону.

Повернувшись, Ишад поудобнее устроилась среди подушек. Капюшон ее плаща упал назад, открыв лицо, показавшееся в свете свечей красивым и человечным.

— Не вместе, нет. По отдельности — так, чтобы никто

Из нас не потерпел неудачу, а Роксана не одержала победу. Способен ли ты понять опасность сверхъестественного вокруг нас, опасность детей, которых ты приютил? Пути

Колдунов не очень-то совпадают с дорогами, которые избирают боги. Санктуарий переполнен силой.

— Переполнен силой? Если я должен защитить этих детей, я обойдусь без всяких колдунов. Тебя, Рэндала или Роксаны.

Ишад рассмеялась, и Молин увидел в ее глазах безумие смерти.

— Не о моей силе мы говорим. Моя сила рождена в самом Санктуарии — в его жизни и смерти.

— Особенно в смерти.

— Жрецы. Избирающие богов, неужто вы полагаете, что из-за того, что у вас есть покупатели на ваши души вы чем-то лучше тех, кто вынужден продавать свои по частям?

Ишад разгневалась, ее чернильные глаза угрожали поглотить Молина. Он неуверенно поднялся со стула, но, не мигая, выдержал ее взгляд.

— Сударыня, я ни в коей мере не являюсь торгующим душой колдуном, чародеем, некромантом или кем там еще. Ты говоришь об интересах и неудачах, словно тебе известно все про меня. Я служил Вашанке и Ранканской империи, теперь я служу его сыновьям…

Он запнулся, не желая высказывать вслух окончание фразы, которое уже сформировал мысленно.

Ишад смягчилась,

— И Санктуарию? — закончила она предложение. — Видишь, в конце концов, мы не такие уж и разные: я не выбирала Санктуарий, его выбрали для меня мои интересы. Мою жизнь усложняют враги и союзники. Каждый шаг, диктуемый моими интересами, заставляет меня двигаться дальше по тропе, на которую я не ступила бы по своей воле.

— Значит, ты поможешь мне вернуть в Санктуарий порядок?

— Порядок принесет свет во все затененные уголки. Нет, Факельщик, Несущий Свет, я не смогу помочь тебе вернуть порядок в Санктуарий. Змеи, будь то змеи Роксаны или Шупансеи, вне зоны моих интересов.

— Сударыня, мы оба используем черных птиц. Разве это делает из тебя жреца или из меня чародея? Разве означает это, что мы похожи на Роксану, обожающую черного орла, или на бейсибцев, почитающих белых птиц почти так же, как змей? Разве не сделала нас союзниками взаимная невольная забота об этой сточной яме?

— Мы можем стать больше чем союзниками, — улыбнулась Ишад, придвигаясь ближе, так что Молин почувствовал сладковатый аромат мускуса, окружающий ее.

Жреца обуял жуткий страх. Он выскочил из этого неземного дома, и долго еще звенел у него в ушах ее смех и прощальные слова.

— Когда встретишь Рэндала, спроси у него про Шамши и ведовскую кровь.

Стилчо исчез. Глаза жеребца были обведены белыми кольцами; мерцающий ведовской огонь цеплялся к седлу. Едва Молин вставил ноги в стремена, как конь стремительно помчался прочь из влажного тумана, желая поскорее возвратиться в знакомое тепло дворцовых конюшен; но Молин заставил его поскакать вдоль Набережной, мимо любопытных рыбаков, дожидающихся прилива, мимо соблазнов немногих шлюх, еще не разобранных этой ночью. Жрец приблизился к заброшенному храму Вашанки, пробрался сквозь штабеля камня и дров, предназначенных для перестройки старых илсигских поместий, окружающих Санктуарий.

Древний камень, огромный черный валун, глубоко вкопанный в землю и расколовшийся при аннигиляции Вашанки. Молин спешился и приблизился к камню.

Он не мог заставить себя ни произнести слова обращения к Вашанке, известного ему с детства, ни начать молиться, подобно простому почитателю, другому богу. Его беспокойство, отчаяние и беспомощность обнаженными устремились к той неведомой силе, которая, возможно, была расположена выслушать их.

— ОТКРОЙ ГЛАЗА, СМЕРТНЫЙ. ВОЗЗРИСЬ НА БУРЕВЕСТНИКА И ПАДИ НИЦ!

Чему бы ни верила Ишад, жрецы не часто видели своих богов. Так, Молин видел Вашанку лишь однажды: в тот самый ужасный миг, когда бог был повержен. Вашанка был вне себя от ярости поражения, но у него было человеческое лицо. Явление же, мерцающее над камнем, вышло из глубин Ада. Дрожащие колени Молина быстро достигли земли.

— Вашанка?

— СКРЫЛСЯ. Я УСЛЫШАЛ ТВОИ МОЛИТВЫ И ЖДАЛ ТЕБЯ.

Жрецы облачают молитвы верующих в форму, приемлемую богом. Каждый клан выработал свою литургию для того, чтобы держать бога и поклоняющихся ему на должном расстоянии — обоюдно. Личные молитвы повсеместно запрещались, чтобы не нарушался этот баланс. Молин попался на молитве настолько личной, что его сознание не ведало, какие страстные желания извлекли это головокружительное бытие из глубин, известных лишь посвященным. Он не имел ни малейшего представления, как его успокоить или избавиться от него, да и вообще, осуществимо ли это.

— Я в затруднении, о Буревестник. Я ищу путей, как вернуть власть Вашанки.

— ВАШАНКИ НЕ БЫЛО, НЕТ, И БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ. ПУСТЬ ОН НЕ ТРЕВОЖИТ ТЕБЯ. ТВОИ ПРОБЛЕМЫ ОДНОВРЕМЕННО И БОЛЬШЕ И МЕНЬШЕ.

— У меня лишь одна цель, о Буревестник: служить воплощению Вашанки.

— ИСПОЛЬЗУЙ НЕВИДИМКУ, ЖРЕЦ, ЧТОБЫ СЛУЖИТЬ ЭТОМУ ВОПЛОЩЕНИЮ ЭТО ТВОЯ МЕНЬШАЯ ПРОБЛЕМА. — Переливающееся облако, называющее себя Буревестником, вдохнуло самого себя. — ТЕРНОВЫЙ ШИП И БАЛЬЗАМ, КОТОРЫЙ ИЗЛЕЧИТ ОТ НЕГО, НАХОДЯТСЯ В ТВОЕМ ПРОШЛОМ, — прошептало оно, растворяясь в красноватом тумане рассвета.

Молин остался стоять на коленях, решив, что он, несомненно, обречен. Он еще не начал оправляться от намеков и двусмысленностей Ишад, а теперь и боги заговорили загадками. Используй невидимку; меньшие проблемы и большие проблемы, терновые шипы и бальзамы. Он все еще стоял на коленях, когда его похлопал по плечу Уэлгрин.

— Не думал найти вас здесь молящимся. Воин вздрогнул, когда Молин обернулся.

— Неужто я так сильно изменился за одну ночь? — спросил жрец.

— Вы провели здесь всю ночь? Морской воздух опасен для тех, кто не родился на берегу моря.

— А ложь опасна для тех, кто не родился во лжи. — Взяв руку Уэлгрина, он поднялся на ноги. — Нет, сначала я отправился домой к Ишад, к Белой Лошади. Она сказала, что наш своенравный колдун Рэндал попался в паутину нисийской стервы-ведьмы, чтобы служить, по словам некромантки, приманкой для Роксаниного возлюбленного. — Он взглянул на мечи, принесенные Уэлгрином. — Думаю, сегодня утром мы будем только говорить и немного пройдемся — чтобы я смог почувствовать свои ноги Хокса станет корить себя, если я вернусь хромая. Ночь была не слишком теплая…

Уэлгрин остановил его, подняв руку.

— Уйти от нее живым — уже одно только это стоит молитвы.

Молин отмахнулся от сочувствия, но необходимость исповедаться и излить душу стала нестерпимой, и Уэлгрин хоть и не совсем подходил для этой цели, должен был все услышать.

Я пришел сюда, не зная, что делать дальше, и мои мысли — не молитвы — вызвали нечто — бога, называющего себя Буревестником. Не знаю, может, это был лишь сон. И это нечто сказало, что я должен использовать невидимку, чтобы помочь Гискурасу и Артону, — и это моя меньшая проблема, сказало оно. Большая внутри меня. Бог ли, сон ли, я не вижу в этом никакого смысла.

Уэлгрин внезапно остановился.

— Невидимку? А Рэндал — наживка для возлюбленного Роксаны, так?

— По словам Ишад.

— Все сходится, Молин, — возбужденно воскликнул белокурый воин, впервые за все время знакомства, называя своего начальника по имени. — В казарме наемников видели Нико.

— Нико? Пасынка Никодемуса? Я однажды встречался с ним — он был тогда вместе с Темпусом. Что, и Темпус вернулся? — У Молина просветлело лицо.

— Никто не видел его. Но Нико — если слухи верны, именно он возлюбленный Роксаны. И что более важно: это он Невидимка. Его боевое прозвище Стелс.

Факельщик оперся на жеребца. Обычай брать прозвища не ограничивался одними пасынками. Он сам стал Факельщиком ночью при осаде Валтостина и, в отличие от большинства, сделал боевое прозвище частью своего мирского имени.

— Найди его. Устрой встречу. Если понадобится, предложи ему все, что он пожелает. — Молин вскочил в седло, стряхивая боль и усталость.

— Ага. — Поймав поводья жеребца, Уэлгрин посмотрел Молину прямо в глаза. — Оно сказало, это ваше меньшее затруднение. Хокса говорит, вы едите столько, что не хватило бы для того, чтобы прокормить одного из ваших проклятых воронов, и спите в грязи под столом. Вы — единственный во дворце, кого уважают мои люди — единственный, кого уважаю я, — и не подобает вам быть своим «большим» затруднением.

Вздохнув, Молин вынужден был спокойно принять сговор между военачальником и писцом

— Мои большие затруднения, было сказано, лежат в моем прошлом. И тебе придется позволить мне самому бороться с ними.

Они молча отъехали от храма, Уэлгрин держат свою кобылу подальше от жеребца. Капитан покусал губы, почесал голову, выказывая все признаки принятия неприятного решения, и только потом подскакал к Молину

— Вам нужно сходить к Иллире, — бесстрастно заявил он.

— Да хранит меня небо — зачем?

— Она хороша в розыске пропавшего.

— Да, это так, готов признать, но я отнял у нее сына. И вряд ли Иллира захочет оказать мне услугу. Лучше уж спросить прямо у Артона, — сказал Молин, решив, что это неплохая идея.

— Нет, лучше у Иллиры. Она сделает все — ведь Артон в ваших руках.

— Ее муж-кузнец растопит мною печь. Если даже она и простила меня, уж он-то — точно нет.

— Я сломаю несколько колес и пришлю Траша сказать, что в казарме нужен кузнец для починки кое-какого железа. У вас будет время.

У жреца не было желания говорить с прорицательницей, как не было желания вытаскивать на свет свои забытые воспоминания. В последнее время мысли о собственном происхождении, о чем прежде он никогда не задумывался, постоянно одолевали его, и Молин надеялся, что теперь, когда он установил прочную связь между Никодемусом, Рэндалом, Роксаной и будущими воплощениями бога, они должны исчезнуть,

— Посмотрим, — уклончиво ответил он, не желая обидеть своего единственного действенного помощника. Может быть, после праздника Середины Зимы. А пока ищи Нико. И укрепляй баррикады вокруг бейсибского лагеря Ишад хоть и была честной, но вела собственную игру.

Уэлгрин удалился.

***

Двух дней и отвратительной ночи, наполненной кошмарными сновидениями, оказалось достаточно для того, чтобы Молин пересмотрел свое мнение насчет посещения прорицательницы. Увидев, что Уэлгрин поломал кое-что из снаряжения на конюшне, он направился на базар, выбрав путь, который вряд ли бы привел к встрече с Даброу, мужем Иллиры.

Подмастерье кузнеца узнал его и провел в комнату для гаданий к Иллире

— Что привело вас ко мне? — спросила С'данзо, тасуя карты и втайне от жреца проверив прикрепленные под столом ножны с кинжалом. — Надеюсь, с Артоном все в порядке?

— Да, все отлично — растет очень быстро. Муж простил тебя?

— Да — но теперь он во всем винит вас. Вы поступили мудро, придя в его отсутствие. И поступите еще мудрее, если уйдете до его возвращения.

— Уэлгрин сказал, что ты можешь помочь мне.

— Следовало бы догадаться, когда за Даброу пришел воин. У меня не было видений гискуремов с тех пор, как вы забрали Артона во дворец, и я не стану заглядывать в ваше будущее, жрец.

— Во дворце кузнеца ждет работа и щедрая плата за нее. Твой брат говорит, что ты способна отыскивать потерянное.

Отложив карты в сторону, Иллира поставила подсвечник на середину стола.

— Если вы опишете, что потеряли… Садитесь.

— Это не «что», — объяснил Молин, садясь на стул напротив. — У меня… у самого… было видение: предостережение, что нечто из моего прошлого способно вызвать большую беду. Иллира, однажды ты сказала, что С'данзо видят не только будущее, но и прошлое. Можешь ли ты найти мою… — Он запнулся, осознав немыслимость своей просьбы. — Можешь ли ты показать мне мою мать?