Мир воров (№7) - Смертоносная зима

— Ты, наверное, бейсибка? — спросила она, слизывая пену, горой возвышавшуюся над кружкой, покрытой синей глазурью.

— Нет, — ответила изумрудная вуаль. — Я девушка Ахдио. Просто пришла посмотреть, как он работает. Я вижу, он знает, как навести порядок!

— Угу, — ответила Эвенестра, продолжая слизывать пену. — Ты бы получше обращалась с ним, девушка Ахдио. Уверяю тебя, у него есть и другие подруги.

И она удалилась от столика. А через некоторое время покинула заведение с другим мужчиной.

— Думаю, ей не больше четырнадцати, — тихо пробормотала под вуалью Джодира.

— Верно, — подтвердил Уинтс.

— Друзья, таверна закрывается! — объявил Ахдио. — Последний круг! По одной! Кто желает, просто поднимите руки.

Рука Уинтсенэя взметнулась вверх среди прочих. Ахдио и Трод споро принялись за работу. Нет, Трод опять не слышал голоса дамы в вуали, доложил он своему хозяину.

— Допивай свое пиво, Уинтс, — тихо сказала дама в вуали. — Когда последний из этих ублюдков уйдет, уходи тоже. Я остаюсь.

— Миледи…

— Просто встанешь и уйдешь вслед за последним из них.

— Да, мэм.

И вот последний круг был выпит до дна. Посетители потихоньку расходились. Давно покинула зал Оуле, и дама в вуали уже довольно долго оставалась единственной женщиной в пивной. Стараясь не показать, что не сводит с нее глаз, Ахдио вновь объявил о закрытии заведения. Трод вышел в подсобку и вернулся оттуда с метлой — весьма красноречивое напоминание. В зал лениво вошел Любимчик, зевая и с надеждой поглядывая на стойку бар Завсегдатаи, качаясь, стали пробираться к выходу Кому-то помогал идти Ахдио, кому-то — Трод. И вот, наконец, встали двое последних. Подняв свои кружки за здоровье Ахдио, а потом за здоровье женщины, чье лицо никогда не видели, они осушили их и с чувством собственного превосходства, двигаясь без посторонней помощи, тронулись к выходу.

— Возьмите чуть в сторонку, ребята! — крикнул им вслед Ахдио.

Немного нервничая и покусывая губы, Трод наблюдал, как приятели пытались протиснуться в двери.

Ахдиовизун уставился на даму в вуали. Трод тоже посмотрел на нее, потом на Ахдио. Поди разбери, в какую сторону она смотрит под капюшоном!

— Моя госпожа… — начал было Ахдио и прервал себя на полуслове, когда она поднялась.

Они с Тродом в изумлении наблюдали, как она отбросила капюшон, расстегнула плащ и стянула с лица вуаль. Женщина не сказала ни слова. Ахдио тоже. Его большая ладонь опустилась на спинку стула, будто он искал поддержки.

— Не может быть! — прошептал Ахдио тихо.

— О, — проникновенно выдохнул Трод, увидев перед собой самую красивую женщину, которую когда-либо лицезрел.

Дама, теперь уже без вуали, пристально смотрела на трактирщика, тот с помощником в ответ уставились на нее. Все молчали.

— Трод, — наконец произнес Ахдио голосом, который звучат несколько странно, на взгляд юноши. — Давай оставим уборку до завтра. Иди домой и помни о том, что ты должен быть осторожным сегодня вечером.

Сглотнув, Трод не двинулся с места и, растерянно моргая, глядел на хозяина. Он никогда не видел его таким прежде. Здоровый мужчина выглядел… глупо.

Ахдио прикрикнул почти с раздражением:

— Трод!

Юноша дернулся, словно проснувшись, и направился в подсобку с метлой, не нашедшей этим вечером применения. Да, он был поистине уникальным, этот вечер, — цепочка событий, добавивших новые грани к опыту и жизненным познаниям Трода. И он еще не закончился. Никогда прежде ни одна женщина, трезвая и хорошо одетая, конечно, не оставалась здесь просто так. А эта, не говоря ни слова, взяла… и осталась. Да и Ахдио никогда себя так не вел. Трод часто думал о том, что у его огромного, сильного и доброго хозяина должна быть женщина даже женщины. Но он и представить себе не мог, что это будет такая женщина!

Он поставил метлу на место и проверил, заперта ли задняя дверь и опущен ли брус. И только потом завернулся в свой большой ворсистый плащ, затратив довольно много времени на то, чтобы накинуть на голову капюшон и застегнуть пряжку. Взяв палку в руки, Трод направился к парадной двери. Он прошел между мужчиной и женщиной и отметил, что они остались стоять, как стояли, будто заледенели, молча, глядя друг на друга. У дверей Трод обернулся.

— Ахдио? С тобой… все в порядке?

— Конечно. Будь осторожен, Трод, — проговорил Ахдио, не посмотрев на него. Стоял, будто пораженный ударом грома.

— Э… — проявляя обеспокоенность и заботу, произнес юноша, — Э… не… не… э… забудь запереть за мной дверь, Ахдио

— Спокойной ночи, Трод.

Юноша вышел, плотно затворив за собой дверь.

И тут же дама без вуали заговорила:

— Извини, что потревожила тебя. Я вижу, ты прекрасно справляешься, даже не прибегая к своему Могуществу.

Ее голос звучал мягко, и она немного подалась вперед, но Ахдио продолжал, как изваяние стоять в двенадцати шагах. Он молча смотрел на нее. Казалось, бармен все еще пребывал в шоке, женщина видела боль в его глазах.

— Что, во имя всех чертей Ада, ты здесь делаешь, Джо? — Он не мог передать свое недовольство с большей очевидностью, однако его прерывающийся голос говорил о затаенном страдании.

— Все хорошо, Ахдио, все хорошо теперь. Эзьюкар умер около четырех недель тому назад. Я тронулась в путь спустя несколько дней после его смерти. Теперь я вдова. Я свободна. Я, может быть, даже вновь смогу улыбаться.

Я прибыла в Санктуарий с караваном, чтобы разыскать Ахдиомера Виза… А нашла некоего Ахдиовизуна, который носит кольчугу в грязной, вонючей забегаловке, запруженной отбросами общества; и работает барменом, разрешая проблемы только кулаками и силой. Он отвел взгляд в сторону.

— Да, но… Я должен был уехать. Ты же знаешь. Он взял в руки мокрую тряпку и начал машинально тереть стойку бара.

— Ты был величайшим из колдунов и был близок к тому, чтобы стать Главным Колдуном и Советником, — сказала она почти умоляющим голосом. — И вдруг исчез.

Она оглянулась, поведя вокруг себя рукой.

— И что же, я нахожу тебя… в этом дерьме.

— Я не исчезал, Джодира. Я уехал из-за женщины, которую любил, но она была женой весьма богатого и могущественного аристократа. Я не мог вынести этого, оставаясь так близко от нее; само нахождение в Суме было для меня невыносимым.

Возможно, он заметил боль, вдруг появившуюся в ее глазах при слове «любил», произнесенном им в прошедшем времени; а может, и нет. Женщина чувствовала себя несчастной. И от осознания того, что мужчине тоже плохо, легче не становилось.

— Я забросил свою Практику мага, — сказал он, уткнувшись в стойку бара и продолжая тереть и тереть ее мокрой тряпкой. — Полностью. Я прибыл сюда и стал тем, кто я есть. В этом теперь вся моя жизнь. А сейчас скажи — о боги, Джо, о боги… Зачем ты сюда приехала?

Она выпрямилась, высоко подняла голову и расправила плечи.

— Почему бы тебе не посмотреть мне в глаза, Ахдио. Тогда я тебе отвечу.

Ахдио медленно поднял голову. Джодира увидела муку в его больших темных глазах, зная, что ее глаза выражают то же самое. Тяжело сглотнув, она произнесла:

— Потому что та женщина, которую ты любил, тоже любила тебя и все еще продолжает любить. Вот почему до неприличия скоро после смерти Эзьюкара я приехала из родного города. Уехала к тебе и не собираюсь тебя покидать, любовь моя; ты можешь, конечно, прогнать меня, но я не вернусь в Суму… Как и в любое другое место, где нет тебя.

Ухватившись огромной ладонью за стойку бара, словно ища поддержки подкосившимся коленям, он устремил на нее печальный взгляд. Выражение боли не исчезло из его глаз. Она не могла понять почему, пока он не ответил ей.

— Я не собираюсь больше заниматься практикой, Джо. Это осталось в прошлом. Мага Ахдиомера Виза больше не существует

— О? — удивилась она, слегка склонив голову набок — А как насчет кошек? И этого твоего помощника — Трода?

Опять он отвел взгляд от ее поразительных глаз и ее красоты. И услышал легкий звук шагов, когда женщина направилась к нему. Разве могло быть такое? Ведь она любила его таким, каким он был в прошлом — блестящим, процветающим сумским колдуном, восходящей звездой среди магов. А она, красавица, была замужем за богатством и властью — Эзьюкаром из Сумы. А здесь… Здесь был «Кабак Хитреца». И он теперь Ахдиовизун, а не Ахдиомер Виз.

— Все изменилось. Все, что я здесь имею, и есть моя власть и моя практика, Джодира. Я настолько ослаб, что, когда одна из моих кошек меня покинула, я не смог даже определить ее местонахождение. Все кончено. Ахдиомер Виз — человек, который держит забегаловку под названием «Кабак Хитреца» в Лабиринте Санктуария, подает напитки и носит кольчугу.

Он вытянул руки и наклонился вперед, потрясая плечами, чтобы кольчуга, позвякивая, соскользнула с его тела, превратившись в небольшую кучку металла, которую он положил на стойку бара так, словно она была невесомой.

— Тогда пусть наше прошлое будет похоронено вместе с Эзьюкаром, — мягко проговорила Джодира, становясь рядом с ним у стойки. — Главное, что я люблю тебя, Ахдио. Давай попробуем еще раз.

Он взглянул на нее, и при виде слез, что текли у нее по щекам, его глазами увлажнились тоже. Он осторожно обнял ее своими могучими руками, и женщина прильнула к нему, спрятав голову на широкой груди. Объятие длилось долго, настолько долго, что тот, кто знал Ахдиовизуна или думал, что знал, никогда бы не поверил, что он может так рыдать, как рыдал сейчас в унисон Джодире. Сквозь всхлипывания слышны были ласковые слова, что шептали они друг другу.

— Мой дом там, где есть ты, — твердила она, когда приходила в себя. — Остальное не имеет значения. Я шла свой дом.

Спустя некоторое время Ахдио запер парадную дверь, и они поднялись наверх.

Следующий вечер она встретила за стойкой бара, приковав к себе удивленно-восхищенные взгляды всех посетителей, будь то мужчина или женщина. Ахдио вышел на середину зала и, попросив минуту внимания, дал ясно понять, что Джодира его женщина, к ней лучше не приставать, а тем более трогать, и не стоит пытаться говорить с ней без должного уважения. Так и осталась она за стойкой, разливая пиво и помогая ему и Троду.

Естественно, предупреждение Ахдио не помогло. Мужчины, которые до того считали ниже своего достоинства встать с места и подойти к стойке бара, начали ежеминутно сновать туда-сюда, вместо того чтобы подать знак Ахдио или Троду. Они сами ходили за пивом только лишь ради того, чтобы подойти поближе к стойке и посмотреть на Джодиру. Естественно, взгляды становились все более нескромными и вожделенными по мере приближения ночи и увеличения количества выпитого пива и вина. Естественно, кто-то отпустил непристойное замечание. Потом еще кто-то. Другой, пытаясь защитить честь женщины или желая подлизаться к Ахдио, запустил в этого мужчину глиняной кружкой. Та разбилась о его голову. Брат пострадавшего бросился на обидчика, Ахдио бросился к ним обоим, а Трод — за своей палкой. Джодира, с болью глядя на происходящее, всем своим видом показывала, как она несчастна.

Само ее присутствие здесь создавало нервозную обстановку. Конечно, оба они предполагали, что подобное может случиться, но надеялись, что ее красота сделает свое дело. Все будет в порядке, успокаивали они друг друга, желая, чтобы так оно и было.

И все же неприятности начались. Ахдио быстро пресек их и закрыл пивную раньше обычного.

— О, дорогой, — сказала она сквозь рыдания дрожащим голосом. — Прости меня, пожалуйста.

— Ты ни в чем не виновата и сама знаешь об этом. И после прошедшей ночи и сегодняшнего дня я никуда тебя не отпущу. Ничто не сможет теперь разлучить нас.

Ничто!

Он посмотрел ей в лицо, так крепко сжав ее руки в своих ладонях, что это причинило ей боль. Его Джодира, она всегда была его Джодирой, но им так долго пришлось ждать, так долго. Он знал, что нужно сделать, что он должен сделать. Ему была ненавистна сама мысль об этом, но он знал, что должен сделать это. Сегодня вечером Ахдиомер Виз воскреснет. Только на один вечер.

***

Удар потряс Трода, когда он хромал в направлении своего дома, стуча по мостовой длинной палкой, на которую опирался. Поскольку все знали о том, что он не носил с собой денег и был довольно безобидным, мотивом трех мужчин, напавших на него, могла быть только месть. Ахдио был им не по зубам, и они решили отыграться на его помощнике. Трод узнал оправившегося от удара тяжелой руки Ахдио Таркла и двух его приятелей, которые в тот вечер сидели с ним за одним столиком и остались в пивной после того, как буяна вышвырнули оттуда с позором.

Ухмыляясь, они выстроились в линию поперек аллеи, преградив Троду путь. Худому юноше Таркл казался таким же огромным, как дом. Он огляделся кругом.

— Что, Ахдио поблизости нет? Похоже, на этот раз он встанет между тобой и моим кулаком, Хромоногий!

Трод ничего не ответил, и Таркл нанес удар.

Трод ответил. Палка калеки, казалось, сама прыгнула ему в руку, превратившись в дубину с железным наконечником. Правый ее конец тяжело ударил Таркла по левой ноге чуть ниже колена; немного передвинув руки вдоль палки, Трод нанес второй удар, который пришелся по правой руке мужчины, между локтем и плечом. Быстрота, с какой Трод принял боевую позу и нанес эти два удара, была невероятной, а боль Таркла весьма ощутимой. Он вскрикнул при первом ударе и застонал при втором. Его правая рука безвольно повисла, и он охромел на левую ноту. А Трод продолжил движение: третий удар был нанесен сверху по левой стороне шеи Таркла. Раздался характерный хруст. Из уст бандита вырвались гортанные звуки. Он упал Один из его ошеломленных дружков уже подался вперед; а второй, раскрыв рот, даже не сделал попытки вытащить свой кинжал. Трод сделал финт вправо и направил острие своей дубины прямо в живот второму нападавшему. Тот захлебнулся криком и согнулся пополам, а юноша с размаха ударил его палкой по затылку. Парень свалился на Таркла, тот еще шевелился, постанывая; его дружок нет.

Третий мужчина, наконец, пришел в себя и теперь приближался сбоку, зажав нож в руке. Весь его вид говорил о том, что он прекрасно владел ножом, и ему не раз приходилось применять его в драках.

Его нижняя челюсть отвисла, когда калека показал, что умеет двигаться, и двигаться быстро, проделав несколько невероятных финтов, причем в совершенно немыслимой последовательности. Бандит слегка присел и, выбросив вперед руку, метнул блеснувший в темноте нож, но в Трода не попал. Тот с прытью перепуганной кошки уже сделал несколько шагов к стене, зашел своему сопернику слева и остановился как вкопанный, подняв конец дубины, которую держал обеими руками, над правым плечом. Бандит впал в транс из-за невероятности происходящего, почувствовал настоящий страх и сделал неверное движение, которое стоило ему глаза, оказавшегося на пути острия дубины. Его вопль перешел в хрип, когда он начал падать, а Трод только глубже вонзил свою палку в глазницу незадачливого противника, поразив его мозг. Резко выдернув ее окованный железом конец, юноша стремительно развернулся, готовый лицом к лицу встретить новую опасность и выставив вперед обагренный кровью на три-четыре дюйма конец дубины.

Вокруг было тихо, лишь, причитая и хныча, уползая в сторону Таркл. Руки Трода задрожали от возбуждения и выплеснувшегося в кровь адреналина, но он сдержал свои порыв добить раненого.

— Полагаю, что Ахдио и я провели вас, ублюдки, — прорычал он страшным голосом, подражая Ахдио.

Таркл не обернулся, продолжая ползти по аллее туда, где был виден свет. Трод посмотрел вниз на две другие свои жертвы. Они лежали и не двигались, неестественно распростертые. Ну, так и что? Это всего лишь одна из аллей в Лабиринте: кого это могло волновать?

Трода. Передернув плечами, он оперся на палку и захромал к дому Аламантиса, чтобы разбудить врача. И только потом пошел домой, хромая и громко стуча по мостовой своей палкой, он жил один.

***

На следующий вечер Ахдио и Трод работали одни. Трактирщик сделал печальное объявление: его женщина от него ушла. Это вызвало вздохи разочарования и смущенные выражения раскаяния и сочувствия на лицах посетителей. Это был самый тихий вечер в «Кабаке Хитреца» на памяти самых завзятых завсегдатаев.

На следующий вечер, однако, у Ахдио и Трода вновь появилась помощница. Она большей частью проводила время за стойкой, разливая пиво и раскладывая хлеб и сосиски по деревянным тарелкам. Она не была красивой, более того, она была ужасно некрасивой, эта новая барменша. Ее огромный хозяин называл ее Клейя. Никто не отпускал шуточек по ее поводу. Никто не утруждал себя тем, чтобы подойти поближе к стойке и рассмотреть ее в этом длинном, бесформенном сером платье. Оуле заявила, что она ей нравится, эта Клейя. Причина была проста, и лучше всех изложил ее Фракс:

— Фьють! От природы ей досталось лицо, которое даже ее мать не смогла полюбить, а что касается фигуры, то метла, пожалуй, выглядит привлекательнее.

Женщина, которую теперь все называли Клейя, не возражала против такой характеристики. Она заплатила эту цену, чтобы быть, наконец, рядом с любимым. Всю ее жизнь красота была для нее больше проклятием, чем благословением. Один-единственный мужчина из всех относился к ней как к женщине, а не как к игрушке, тот единственный мужчина, которого она всегда любила. Ее отец и могущественный богатый аристократ Эзьюкар устроили так, что она вынуждена выйти замуж за последнего, которому нужен был лишь красивый предмет, блестящая игрушка, чтобы хвастать ею на публике и устраиваемых им приемах. Между тем мужчина, которого она любила, покинул Суму. И вот теперь, спустя годы, она последовала за ним, и они, наконец, оказались вместе. Две маленькие комнаты на втором этаже таверны были несравнимо милее для нее напичканных слугами апартаментов Эзьюкара. Она немного переживала, что из-за нее Ахдио пришлось вернуться к своей практике, правда, это случилось лишь раз; по ночам в их апартаментах на втором этаже таверны, что находится в Лабиринте, его чары рассеивались, вуаль безобразия спадала с нее, и она вновь становилась его прекрасной Джодирой.

Линн Эбби

ИЗБРАННИК БОГА

Судя по тому, как ловко орудовал он кувалдой на длинной ручке, мужчина вполне мог быть профессиональным каменотесом, только какой каменотес стал бы работать в одиночку ночью в недостроенном храме. Он мог бы быть воином, потому что, когда появился напарник, сменил кувалду на меч и умело фехтовал во время урока, продолжавшегося до тех пор, пока лучи солнца не залили пол храма, пробиваясь через каменные колонны. Но в первую очередь он был жрецом — жрецом Бога-Громовержца Вашанки, и только потом каменотесом и воином.

Родом он был из знатной ранканской семьи: дальний родственник покойного, никем не оплакиваемого императора; и такой же дальний нового — хотя довольно трудно было признать в нем такового, с грязными потеками пота на спине и черными волосами, свисающими влажными спутанными космами. И окажись рядом кто-нибудь из столичной знати, за аристократа скорей был бы принят его светловолосый партнер, а Молин Факельщик — Верховный жрец бога Вашанки — удостоился бы презрительного прозвища «червь», которым ранканские завоеватели окрестили покоренных илсигов.

Он был рожден в позолоченной детской комнате храма Вашанки в Рэнке — плод тщательно организованного изнасилования. Его отец искалечил и убил десять человек с безупречной родословной, прежде чем взял женщину, изображавшую Азиуну, сестру Вашанки, во время ритуала Убиения Десяти. Неважно, что Азиуна была рабыней и умерла при родах. В детстве Молин получил лучшее воспитание, какое только могли дать ему его смертный отец и поклонявшиеся Вашанке жрецы.

Его восхождение по иерархической лестнице было скорым, если не сказать стремительным. Послушник в возрасте пяти лет; оруженосец командующего армией — десяти, в четырнадцать он руководил осадой Валтостина, за одну ночь в четырех местах пробив стены и захватив крепость. Стали поговаривать, что со временем он станет Верховным Иерофантом, но успехи в военном деле не сопровождались, к сожалению, должным почтением к стоящим выше. И он исчез из виду, вероятно, впал в немилость, затерявшись в длинных коридорах Имперского храма, и вновь появился лишь в возрасте тридцати лет, чтобы сопровождать неудобного принца Кадакитиса в ссылку в Санктуарий.

— Имея пару таких бойцов, можно идти на баррикады, — поздравил жреца Уэлгрин, начальник регулярного гарнизона Санктуария, когда они вложили мечи в ножны. — Мне жаль глупцов, считающих жрецов Вашанки мягкотелыми.

Молин вместо того, чтобы принять восхищение Уэлгрина, окунул лицо в таз с ледяной водой. Жрецы Вашанки стали мягкотелыми из-за непоправимого отсутствия самого бога. Вашанка умер для Санктуария — умер, потому что, когда бога отделяют от тех, кто ему поклоняется, люди продолжают жить — люди, но не бог. А что делать жрецам, посредникам между богом и поклоняющимися ему людьми, что делать им, когда бог уходит? Это был не тот вопрос, над которым Молину нравилось рассуждать.

Натянув на плечи тунику богатого торговца, Молин спрятал кувалду в расщелину между двумя каменными глыбами в человеческий рост высотой.

— Вчерашнюю ночь баррикады продержались? — спросил он, вкладывая меч в ножны, прикрепленные к луке седла.

— Наши люди выстояли, — скривившись, ответил Уэлгрин, проходя через портик недостроенного храма Вашанки. — В Низовье вновь была стычка между пасынками и нищими. И что-то смертоносное движется вдоль реки Белая Лошадь. Но ничего особенного, что могло бы побеспокоить покой наших рыбоглазых хозяев.

Был день Ильса по календарю илсигов, день Саванкалы для ранканцев и день Живота у бейсибцев (невежи — давать названия дням недели по частям тела, а не в честь богов); но, что самое важное, это был ярмарочный день. Гражданская война прекращалась на один день в неделю, и враги выясняли отношения в стычках иного рода. Тропа Денег, как и все прочие главные улицы города, была заполнена кипучей торговой жизнью — иногда законной, чаще — нет. Парочка рассталась у Прецессионной улицы, где вспыхнул прилавок торговца съестным. Уэлгрин по долгу службы, как представитель правопорядка — плохого ли, хорошего, другого в городе не было, — поспешил на помощь купцу, а Молин, сам переодетый торговцем, затерялся в сплетении улиц.

Здесь, где пятна разноцветных значков на дверях домов гласили, каким бандам и отрядам принадлежит территория и каждый сытый человек верхом на сытой лошади представлял собой движущуюся мишень, Факельщик сбросил личину торговца: распрямил плечи, взял поводья в левую руку, а правую положил на бедро, готовый выхватить оружие, которое скрывал плащ. Оборванные дети бросали вызов его способности постоять за себя, выкрикивая оскорбления, сочетающие анатомические подробности и родословную с такой изобретательностью, что ей позавидовал бы бывалый вояка, — не догадываясь, что обзывают Верховного жреца Вашанки в Санктуарии. А тот, не обратив на них внимания, свернул в залитый солнцем переулок.

Но солнечный свет вдруг исчез. Тяжелые черные тучи, предвестники перемены погоды, сгрудились над головой. Порыв леденящего ветра проревел по переулку, заставив лошадь испуганно осесть на задние ноги. Дети и нищие воспользовались моментом, когда внимание Молина переключилось на коня, и жрец неожиданно для себя обнаружил, что окружен толпой оборванцев, а с неба посыпались иглы мокрого снега.

Молин бросил поводья, позволив вышколенному боевому коню напасть, и выхватил из ножен меч. Соотношение сил изменилось в его пользу, когда он, стиснув руку, приставившую нож к его почке, швырнул подростка на мостовую. Чего никак не ожидали нападавшие, так это купца, сражавшегося, словно один из трижды проклятых настоящих пасынков, и, хотя им очень хотелось притащить его к своему вожаку для более близкого знакомства, они бросились в рассыпную. Подобрав поводья, Молин вскочил на коня, вонзил каблуки в бока скакуну и понесся во дворец.

— Пошли за конюхом, чтобы тот отвел коня на конюшню и проследил, чтобы о нем позаботились, — приказал Факельщик, добравшись до кордегардии у Западных ворот дворца, позабыв про свой рваный и промокший наряд торговца.

— Забыл свое место, бродяга? Чтобы я подчинялся какому-то вонючему жителю Низовья…

— Пошли за конюхом — и моли бога, чтобы я забыл твое лицо.

Стражник застыл, узнав, наконец, властный голос жреца Бога-Громовержца, который с неприкрытой яростью резкими движениями намотал поводья на его задрожавшую руку. Перепуганный до смерти юноша схватился за шнурок проведенного на конюшню колокольчика так, словно от этого зависела сама его жизнь.

Когда Верховный жрец вышел на просторный пустынный плац перед дворцом, буря стала еще сильнее. В лужу грязи неподалеку ударила молния, вызвав облако зловонных испарений. Те, кто помнил жуткие летние бури, уже Укрылись в сухих помещениях в глубине дворца. Молин осмотрел на пристройку, в которой жили два ребенка, воплощения одновременно и Вашанки, и нового, неосвященного еще Бога Бури, когда очередная молния залила небо голубым серебром. Инстинкт подсказывал ему бежать через двор, но он не был уверен, что сможет невредимым добраться до парадного подъезда дворца, и нырнул в одну из потайных дверей недалеко от Западных ворот.

— Мой повелитель Молин, — обратился к нему лысый мужчина в розово-пурпурном шелке, хватая Факельщика за руку, когда тот шел по коридорам. Простое переодевание не могло обмануть бейсибского придворного, привыкшего к тому, что женщины его народа наряжаются, как цветы, да еще красят в тон кожу. — Мой повелитель Молин, одно слово…

Бейсибцы называли его «повелитель», только когда были напуганы. Они поклонялись одной-единственной богине — Бей, смертным воплощением которой была стерва-бейса, повелительница змей, и понятия не имели о характере и настроениях Богов Бури. Молин вырвал промокший насквозь рукав из руки придворного со всем отвращением, какое вызвали в нем гнев и отчаяние.

— Передай Шупансее, что я приду в Присутственный зал, когда закончится буря и никак не раньше, — произнес он на безукоризненном ранкене, а не на том ублюдочном жаргоне, что стал в последнее время средством общения между разными народами.

Молния отразилась на черепе придворного, побежавшего докладывать своей госпоже, а Молин, скользнув за грязный гобелен, очутился в хитросплетении узких переходов, которыми пронизали дворец строители-илсиги и которых до сих пор не обнаружили бейсибцы. Едва позволяя по высоте и ширине пройти воину в доспехах, проходы были грязными и зловонными, но помогали сохранить остатки ранканского присутствия в Санктуарии, к ужасу пучеглазых захватчиков.

Молин вошел в альков, где звуки бури казались незначительными в сравнении с той яростью, что выплескивалась из соседней комнаты. Коридор впереди наполнился неестественным сиянием. У жреца по коже побежали мурашки, когда он перешагнул четкую черту, разделявшую свет и тень. Многолетняя привычка подсказывала ему пасть на колени и молить Вашанку об избавлении — будь Вашанка жив, в молитве не было бы нужды. Заверив себя, что это не опаснее, чем идти по палубе плывущего корабля, жрец вошел в детскую.

Центром сияния был белокурый голубоглазый демон, названный им Гискурасом по совету гадалки С'данзо. OH громко кричал, размахивая игрушечным мечом, светящимся красным светом, но слов жрец разобрать не мог. Другой ребенок, миролюбивый сын гадалки, тянул Гискураса за ногу, пытаясь оттащить его от неподвижного тела, которое тот колотил мечом. Артон, однако, не мог тягаться силой со своим сводным братом, когда в том бушевал гнев бога.

Молин заставил себя войти в ослепительный ореол, и, наконец, ему удалось схватить мальчика и оторвать его от пола.

— Гискурас! — несчетное число раз проорал он.

Мальчишка отбивался с решительностью подростка из трущоб: кусался, лягался, размахивал мечом, и вскоре от влажной одежды Молина повалил пар. Но жрец был настойчив; сначала он поймал ноги мальчика, затем прижал его руки к телу.

— Гискурас, — уже нежно произнес он, когда сияние начало мерцать и меч выпал из руки ребенка.

— Курас! — эхом откликнулся второй ребенок, прижимаясь к ногам Молина.

Вспыхнув последний раз, сияние исчезло. Гискурас превратился всего-навсего в напуганного всхлипывающего ребенка. Молин погладил его по голове, потрепал по спине и посмотрел на пол, где бесформенной кучей лежал один из жрецов.

Кивком головы Факельщик приказал остальным выйти. Оставшись наедине с детьми, он сел на низкий стульчик и поставил мальчика перед собой.

— Что случилось, Гискурас?

— Он принес кашу, — сквозь всхлипывания и шмыганье носом произнес мальчик. — Артон сказал, что у него есть леденец, а он дал только кашу.

— Ты растешь очень быстро, Гискурас. И если не будешь кушать, ослабнешь и почувствуешь себя плохо.

С той поры как месяца четыре назад в детской появился Артон, оба мальчика выросли на длину ладони взрослого мужчины от запястья до кончиков пальцев, и проблема роста была постоянным кошмаром всех, кто имел к этому отношение.

— Если бы ты съел кашу, уверен, Алквист дал бы тебе леденец.

— Я хотел, чтобы он умер, — безучастно сказал Гискурас, но, как только эти слова сорвались у него с языка, он в страхе припал к Молину. — Я не хотел этого. Я не хотел этого. Я просил его встать, а он не слушался. Он не встал.

Только опыт общения с детьми позволил Молину правильно истолковать отрывистые фразы Гискураса — в глубине души он знал, что произошло, уже когда началась гроза.

— Ты сделал это не нарочно, — тихо ответил он, убеждая скорее себя, чем ребенка.

Прекратив всхлипывать, Гискурас сразу же заснул; бесчинства Бога Бури всегда истощали крохотное тельце мальчика. Молин отнес ребенка в кроватку, где, если повезет, он проспит два-три дня.

— Курас больше не может здесь оставаться, — сказал Артон, дергая за полу видавшей виды туники Молина.

Мальчик С'данзо редко говорил с кем-нибудь, кроме своего сводного брата. Позволив Артону взять его за руку, Факельщик повел мальчика в угол, подальше от сиделок, потихоньку возвращавшихся в притихшую детскую.

— Ты должен найти нам место, отчим.

— Я знаю, я ищу. Когда я получу известия от отца Гискураса…