ГЛАВА 38. ПАЛЕ-РОЯЛЬ

Между тем Сидализа, проникшаяся глубокой и искренней дружбой к Кристине, может быть, потому, что Кристина столь сильно от неё отличалась, не пренебрегала ни одной возможностью доставить затворнице утешение и надежду. Но она ничего не говорила маркизу и под тысячью предлогов оттягивала требуемые от неё объяснения.

— Дайте мне действовать свободно, — говорила она, — я стала на верную дорогу и взяла на себя довольно трудную роль. Положитесь на меня.

И когда он настаивал, она его прерывала:

— Каждому свое, избавьте нас от шевалье, а я уберегу Кристину. Но берегитесь: малейшее слово, малейшая неосторожность все погубят.

После чего она поворачивалась к нему спиной, напевая песенку.

Лицо Сидализы говорило Шавайе, что она знала больше, чем говорила, и что её новости не обещали ничего дурного; она уверила его, что Кристины жива. Эта уверенность придавала ему мужество ждать.

Со своей стороны брат Иоанн не терял понапрасну времени. В одно прекрасное утро к Эктору пришел человек без шпаги, в старой лисьей шапке, нахлобученной на глаза, и с таким нищенским видом, что он невольно протянул руку, чтобы взять свой кошелек и предложить ему денег. Тут человек громко расхохотался.

— Я вижу, — сказал посетитель, — проверка удалась! — и приподнял свою шапку.

— Брат Иоанн! — вскричал Эктор.

— Он самый, желавший убедиться в успехе своего превращения. План военных действий готов.

— Наконец-то! — вздохнул Эктор.

— Хотя дело, маркиз, идет не о Нимеге, но лачуга на улице Арбалетчиков не без секретов.

— Я это знаю по опыту.

— Я знаю время, в которое обыкновенно отлучается Коклико. И с завтрашнего дня принимаюсь за дело.

Брат Иоанн нахлобучил свою лисью шапку до бровей, поправил седую бороду, которую приклеил, и вышел.

Между тем герцог Орлеанский, любивший разнообразные удовольствия, устраивал иногда представления небольших опер и комедий. Господа Рипарфон и Фуркево, а также Эктор, когда бывал в Париже, были неотменными посетителями ужина, тянувшегося далеко за полночь. Однажды представление комедии с музыкой было назначено в Пале-Рояль. Сидализа тоже участвовала в вечере. Ей дана была роль в одной из интермедий, и в назначенный час она первая явилась за кулисы в самом щеголеватом наряде.

Придворные дамы, знакомые мадам д'Аржансон, наполнили ложи, молодые вельможи прогуливались в коридорах. Там слышались самые сумасбродные речи. Идиллии и мадригалы, акростихи и объяснения в любви, напыщенные речи и пламенные вздохи, и все это в сопровождении громкого смеха. Сами костюмы дразнили воображение: обнаженные руки, едва прикрытые нескромным газом и обольстительным шелком, с колчаном за плечами и полумесяцем на челе, — божества этих мест обладали совершенным подобием лесным нимфам, обитающим в дуплах древних дубов, или милым призракам, воскрешавшим «Метаморфозы» Овидия. Улыбка раскрывала уста гордой Юноны, платье целомудренной Минервы доходило до колен, Прозерпина резвилась подобно пастушке в тени картонных деревьев.

В то время было принято, чтобы дворяне лучших фамилий участвовали в балетах. С тех пор, как Людовик XIV появился на театральных подмостках в костюме Аполлона, хореография была в большой чести в Версале. Случалось часто, что наследники славнейших имен Франции облачались в позолоченную броню Персея или вооружались жезлом Меркурия.

Злословия, остроты, эпиграммы, порывы смеха не прекращались на этих собраниях, где волокиты собирали обильные жатвы. Но герцог де Рипарфон с надменной важностью проходил мимо, а Шавайе разгуливал с рассеянным видом человека, сердце которого занято своей мечтой. Напротив, Поль вздыхал, танцевал, говорил и действовал за троих.

Сегодня на представлении присутствовала герцогиня Беррийская. С самого её прибытия в Пале-Рояль Эктор, как жаворонок, завороженный зеркалом птицелова, приблизился раскланяться с принцессой.

— Не будете ли вы участвовать на сцене, маркиз? — спросила она.

— Нет, сударыня. Я простой смертный, и наряды богов меня не прельщают.

— Но ведь наряд недурен и состояние отнюдь не неприятное.

— Нужно же обладать достоинствами героев.

— Ваша скромность может привести в отчаяние! Скажите, пожалуйста, в чем так трудны достоинства Юпитера во времена Ио или Семелы?

— Сударыня, мне не представлялся случай видеть это на опыте. Но моя скромность, или, если хотите, гордость, ждет, чтобы случай представился мне как простому смертному, полковнику из окружения короля.

— То есть должности Аполлона, победителя нимф, вы предпочитаете роль прекрасного Париса, победителя богинь?

— Что вы подумали бы обо мне, ответь я — да?

— Что вы, возможно, правы, — отвечала принцесса с тонкой улыбкой, делавшей её столь обольстительной.

— Ваше одобрение подтверждает мой выбор, и я навсегда отказываюсь от Олимпа.

— Чтобы оставаться на горе Ид, где будете ожидать прихода какой-нибудь богини.

Эктор покачал головой.

— Подобным мечтам предается всякий, но кто когда им верил? — возразил он. — Диан более не существует.

— Откуда вам знать? — отвечала принцесса, рассеянно обрывавшая лепестки большого букета роз.

Заиграли скрипки, и разговор прервался.

— Цирцея, — прошептал Эктор, уходя от принцессы.

Можно понять, что если бы он не любил Кристину, то обожал бы до безумия герцогиню Беррийскую.

В середине вечера Сидализа, взяв под руку Эктора, увлекла его за картонный грот.

Она имела вид важный и таинственный, сильно его заинтриговавший. Взгляд Эктора говорил, что творилось у него в душе.

— Да-да, — сказала она, — я вас понимаю, и намерена говорить с вами о ней.

Эктор сжал руки Сидализы с чувством благодарности и страстно их поцеловал.

— Такая страсть? Вот что значит сила воспоминаний, — заметила она.

— Бывают случаи, когда любовь и дружба все равно что брат с сестрой.

— Я принимаю родство…Хотя, правду сказать, не без опаски…Вы смеетесь?

— Немного.

— Право, напрасно!

— Почему?

— Я так мало привыкла к равнодушию, что ваше меня удивляет и несколько сердит.

— Разве?

— Вы этому не верите?

— Не совсем.

— Стало быть, люди, служащие в армии, очень молоды?

— Дни там продолжаются двадцать четыре часа, а месяц тридцать дней, как и повсюду.

— Значит, годы зависят от влияния воздуха. В Марли всем вообще лет по пятьдесят, хотя на вид не более тридцати, во Фландрии же остаются лет шестнадцати или восемнадцати, хотя если счесть верно, наберется двадцать семь или двадцать восемь.

— Скажите, пожалуйста, к чему вся эта арифметика?

— Она ведет к тому, неблагодарный, чтобы вы знали, что я едва не полюбила вас, и именно потому, что вы не любили меня.

— Что за глупость!

— Это женская логика. Но ваш внезапный отъезд пять лет назад немного пригасил это прелестное пламя, а время и ваше отсутствие сделали остальное.

— Вы восхитительны!

— Это вас больше не касается. Теперь, окончив мою исповедь, забудем о Сидализе и поговорим о Кристине.

— Вы с ней виделись?

— Да.

— Где она?

— Вот этого я вам и не скажу. Но от вас зависит возможность её видеть.

— Что для этого нужно?

— Во всем повиноваться мне.

— Я готов.

— Место, куда она удалилась, небезопасно. Оно стало известно. Нужно найти другое, более укромное.

— Это нетрудно.

— Вот и займитесь этим сию же минуту.

— Завтра будет сделано.

— Это ещё не все. Нужно предупредить короля о положении Блетарена и побудить его к великодушному прощению.

— Это не так легко.

— Да, но это самое важное.

— Ги даст мне добрый совет, а может быть, и что-нибудь получше.

— Так не теряйте времени.

— Ваша поспешность меня пугает…Возникла опасность?

— Ваш страх преждевременен. Опасность ещё не угрожает, но я её предвижу и спешу принять предосторожности.

Прозвенел колокольчик.

— Балет кончился, — сказала Сидализа, — Лизетту ждут и я бегу.

Оставшись один, Эктор отыскал Рипарфона в углу театрального зала и, отведя его в сторону, передал разговор с Сидализой.

— Если Сидализа говорила с вами подобным образом, дело не терпит отлагательства.

— Мне самому так кажется.

— Я не имею большого влияния на короля, но это возьмет на себя герцог Орлеанский.

— Согласится ли он?

— Я надеюсь.

— Но он в дурных отношениях с королем, и госпожа де Ментенон к нему не расположена.

— Это справедливо.

— Так я боюсь, чтобы его покровительство не оказалось более опасно, чем полезно, людям, которым я хочу помочь.

— Все же попробуем, — отвечал Ги.

Он провел Эктора в ложу герцога Орлеанского и, наклонившись к уху хозяина, просил того удостоить минутного разговора.

— Теперь? — спросил герцог.

— Да, если возможно.

— В то время, как Юпитер устилает символическими цветами путь Данаи?

— Оставьте! Юпитер станет победителем Данаи и без вашей помощи.

— Дело серьезное?

— Да, ваша светлость.

— Если так, тем хуже. Предупреждаю вас, что если дело идет о войне, мирных переговорах или посольстве, я не при чем.

— Дело гораздо важнее.

— Неужели?

— Дело идет о влюбленном и его возлюбленной.

— Ах, вот как!

— Он боится её потерять. Видите, дело не терпит отлагательства.

— Согласен.

Ги проводил герцога с Эктором в уединенную комнату.

— Как! — сказал герцог Орлеанский, — уж не касается ли дело господина де Шавайе?

— Увы, да, — отвечал Рипарфон.

Принц протянул полковнику руку и дружески пожал её.

— Скажите, чем я могу быть вам полезен.

Эктор изложил принцу все факты, угрожавшие жизни Блетарена, не скрывая своего намерения жениться на Кристине.

При слове «женитьба» герцог Орлеанский нахмурил брови с комическим огорчением.

— Вот пошлый конец, подобный тем, которые мы видим во всех комедиях, — сказал он. — Начало обещало большее.

— Пошлость удобна, и если я буду обязан ей счастьем, я с ней смирюсь.

— Вам нужен одновременно ходатай перед королем и верное убежище для мадмуазель Блетарен, которое могло бы скрыть её от чужих глаз?

— Так точно.

— Место — не самое трудное. О нем вы узнаете сегодня же вечером. Мадам д'Аржансон держит на границе Марлийского леса и Версаля павильон, который я подарил ей для отдыха в дни охоты. Она уступит вам его без затруднений. Блетарен с дочерью будут там в полнейшей безопасности. Никто их найдет.

— У меня нет слов, чтобы выразить вам мою благодарность, — склонился Эктор.

— Тем лучше! — возразил герцог, прерывая его. — Я знаю вас, и все слова на свете не скажут мне ничего более. Но я сказал вам, это не самое трудное. Сложнее с ходатаем к королю.

Эктор молчал, но глаза…

— Вы желаете спросить, почему я не предлагаю самого себя? — улыбнулся герцог.

— Верно.

Герцог слегка оперся на руку маркиза.

— Не помните, что я вам говорил лет шесть назад при осаде Турина? — спросил он.

— Все ваши слова хранятся здесь навечно, — отвечал Эктор, ударяя себя в грудь.

— Ничто не изменилось, понимаете?

— Слишком хорошо понимаю.

— Не отчаивайтесь, не надо. Чего не сделаю я сам, по моей просьбе сделают другие…Но если вдруг случайно я получу отказ, тогда решусь на все! Поверьте, никто не сможет упрекнуть меня, что я не ценю друзей.

Несмотря на поздний час, герцог Орлеанский переговорил с мадам д'Аржансон о деле Эктора. Она тут же передала Эктору записку для сторожа павильона.

— Благодарите мадам д'Аржансон, — сказал при этом герцог Эктору с изяществом и галантностью. — Она не похожа на меня и сразу делает все, что ей нравится.

— Друг мой, сердечные дела — самое важное для меня, — ответила та, — и я их никогда не откладываю.

Эктор поцеловал графине руку и понес письмо Сидализе. Кокетка забавлялась с офицером егерского полка и переодетым в Вулкана гвардейцем, совместно занимаясь стихотворством.

Сидализа заложила письмо за корсаж и бросилась на шею Эктору.

— Ну, — сказало она, смеясь, — не церемоньтесь и возвратите мне то, что я даю вам. Я передам все Кристине.

Тут вдруг все актеры вышли на сцену. Актрисы, танцовщицы, певцы, фигуранты, герои, сатиры, нимфы, пастухи, субретки, скоморохи, слуги, фавны устремились из-за кулис, чтобы занять свое место, и на протяжении нескольких минут царил всеобщий хаос. Началась импровизация.

Рой наяд и амазонок, скользивших взад — вперед, окружил вдруг Эктора. Он почувствовал, как чья-то рука скользнула по его руке, оставив в ней бумажку, и исчезла. Когда он обернулся, рой мифологических богинь был уже далеко и вился на сцене, размахивая золотыми колчанами и гибким тростником. Он был один и держал в руках записку, на которую невольно устремились его глаза.

Имя стояло его. Мечта ли, сходство ли, но ему казалось, что имя было написано рукой Кристины; поспешно развернув записку, Эктор прочел следующие слова, начертанные торопливой рукой:

«Завтра в девять вечера будьте на Кур-ла-Рен. Будьте одни, я также буду одна.»

Эктор поднес записку к губам. Невыразимое смущение наполнило его заколотившееся сердце. Ему казалось, эти две строчки, полные таинственных обещаний, возобновляли прерванную нить его существования, и бросившись вон из-за кулис, он вскричал:

— Я приду!

ГЛАВА 39. КУР-ЛА-РЕН

Кур-ла-Рен был в то время любимым местом гуляний в Париже, где можно было встретить мещан, дворян, студентов, писцов, падших женщин, циркачей, чиновников, гризеток, знатных дам, кавалеров и мошенников. Но хотя вся эта публика назначали свои свидания в садах Пале-Рояля или Тюильри днем, являлись они в Кур-ла-Рен только с наступлением ночи.

Там тысячи лавчонок теснились со всех сторон. Канатоходцы, шарлатаны, уличные балаганы, цветочницы, предлагавшие всем прохожим свои цветы и улыбки, удваивали шумный беспорядок этого гулянья, места самого живописного и самого любопытного тогда в Париже.

Мода манила туда всех; огромные деревья, тень, обширное пространство сулили таинственность. Молодые придворные вельможи и их любовницы, самые знаменитые актрисы, знатные дамы, приехавшие нарочно из Версаля или Марли, офицеры свиты короля катались по набережной в открытых колясках. Другие проезжавшие коляски были наполнены молодыми людьми, чьи уста в пене шампанского дразнили прохожих своим громким смехом. Актрисы и знатные дамы ограждали свое инкогнито покровом маски. Некоторые закутывались в домино, другие надевали фантастические костюмы или наряжались торговками, цветочницами, пастушками, с бантами из лент, приколотыми на плече, чтобы быть узнанными своими близкими приятелями или таинственными фаворитами.

Нередко случалось встретить в глухом углу, меж двух лакеев, вооруженных фонарями, кавалеров, скрестивших оружие и храбро пускавших один другому кровь. Тут смеялись, там дрались, повсюду волочились или, по крайней мере, делали вид, побеждали, обманывали, и ночь улетала, оставляя за собой жатву улыбок и поцелуев, смоченных несколькими слезами и слегка окропленных кровью. Неизвестно, какие следы исчезали скорее: следы слез или поцелуев. Шрам затягивал рану, сердцем овладевало забвение, и все проходило.

Легко можно угадать, что Эктор не преминул быть на месте свидания. Прибыв одним из первых в Кур-ла-Рен, он блуждал по набережной, заглядывая под маски, внимательный к малейшему знаку, нетерпеливый, любопытный, встревоженный и полный восхитительного смущения. С каждой минутой толпа прибавлялась; коляски пролетали быстрее комет, влача за собой молниеносный шлейф; в тени слышался нежный и кокетливый шорох шелковых платьев; там отыскивали друг друга, убегали, встречались, укрывались, преследовали, сближались; слабые возгласы удивления, взрывы смеха, неожиданные вопросы, имена, брошенные на ветер, временами прорывали гул голосов, висевший над Кур-ла-Рен, как шелест листьев в лесу или кроткий отзыв волн необъятного океана в тихие ночные часы.

Эктор переходил от компании компании и не переставал ждать. Он расхаживал уже больше двух часов, комкая в кармане таинственную записку, как будто хотел убедить самого себя подлинным доказательством, что память его не обманывала, когда нежная ручка скользнула украдкой под его руку. Эктор вздрогнул и живо обернулся.

Рядом стояла женщина, покрытая капюшоном и закутанная в широкий плащ голубого атласа. Маска скрывала её лицо; она была одного роста с Кристиной и имела живую и грациозную походку. Впрочем, какая другая женщина могла опираться на руку Эктора с такой нежной близостью и милой симпатией? Сердце Эктора готово было вырваться из груди. Он склонился, прижался губами к щеке своей дамы, и вся душа его изошла в этом поцелуе.

Голубое домино приложило палец ко рту и увлекло его в сторону, в непроницаемую тень. Ее походка обладала грациозностью и гибкостью плывущего лебедя. Ее маленькие ручки, скрещенные на руке Шавайе, слегка трепетали, даже сквозь шелковистые складки плаща слышно было биение её сердца.

— Как я люблю вас! — сказал Эктор, наклоняясь к уху своей спутницы.

Домино вздрогнуло и крепко сжало его руку.

— Тс-с! Вас могут услышать.

Эктор подумал, что Кристина опасается преследования, и поспешно окинул взглядом улицу вокруг себя. Окружали их студенты, гризетки и двое-бродяг подозрительной наружности, всегда бывающих там, где толпа.

— Ничего не бойтесь, — успокоил он, — со мной моя шпага.

— О, я знаю, что вы храбры, но шпага тут не уместна, — отвечала его дама тихим голосом.

Она ускорила шаги и вошла в темную аллею, где несколько влюбленных гуляли в уединении.

Голос домино, которое Эктор вел под руку, доходил до его слуха подобно восхитительной музыке. Он был полон волнения, нежен, звучен и чист, как кристалл. Волны неги проникли в его жилы, и взяв её руки, он покрыл их пламенными поцелуями.

Домино сделало легкое усилие, чтобы их освободить, но Эктор удержал их, и домино предоставило свои руки поцелуям любовника. Ночь окутывала их покровом своей тени; луна проливала робкий свет на дорогу; шум, ослабленный расстоянием, доносился подобно ропоту, и лишь видны были вдоль темной аллеи блуждающие парами молчаливые привидения.

— Как вы поздно пришли, — сказал он, не отрывая губ от хорошеньких пальчиков своей возлюбленной.

— Поэтому вы меня ждали? — спросила она.

— Я надеялся вас видеть, прежде чем получил вашу записку.

— А если бы я не пришла?

— Я ждал бы завтра, ждал бы всегда!

— Так вы меня любите?

— Как могли вы в том когда-нибудь сомневаться? — с жаром вскричал Эктор, передав в голосе всю свою сердечную муку.

Дама нежно посмотрела на него.

— Да, — сказала она, — я хочу быть любимой с такой силой.

На миг она замолчала, опустив голову на плечо кавалера, потом продолжала:

— О, если вы мне когда-нибудь измените, берегитесь, Эктор.

Он вздрогнул при звуке этого голоса, полного страсти. Никогда Кристина не выражалась с таким темпераментом. Разлука усилила её любовь вместо того, чтобы её ослабить! Это стало для Эктора поводом новой радости, куда глубже той, которую он испытывал до сих пор. Неспособный одолеть порывов сердца, он обнял руками стан подруги и привлек её к себе.

Она хотела было его оттолкнуть, но осталась в его объятиях, полная смущения. Вдруг мимо них быстро прошел мужчина и слегка мимоходом её коснулся. Дама вырвалась из рук Эктора и живо отступила назад. Между тем мужчина удалился, даже не повернув головы.

— Как же она меня напугал, — сказала она.

— Кого вы боитесь?

— Откуда я знаю? Ничего и всего!

— За вами наблюдают, может быть, следят за каждым вашим шагом?

— Да, может быть! Вы не знаете, сколько хитрости и лукавства мне пришлось употребить, чтобы оказаться здесь…

— Я вас люблю, и каждое произносимое вами слово усиливает эту любовь, столь страстную, что она меня пугает…

— Ваша страстная любовь ко мне не беда, напротив…

— Как мне не любить вас, пренебрегающей для свидания со мной…может быть, большими опасностями?

— Я пренебрегаю опасностями, я хотела быть здесь, дала себе в том слово прежде, чем обещала вам, и я пришла.

— Что я должен сделать, чтобы быть достойным вас?

— То, что вы уже делали: любить меня, — улыбнулась она с невыразимой прелестью.

— Если я когда-нибудь лишусь вас, я не переживу этого, — сказал глубоко взволнованный Эктор.

— Зачем вы думаете о смерти? Любовь — жизнь, от неё не умирают.

Эти слова были произнесены с дерзкой веселостью, которая, надо признаться, несколько удивила Эктора. Но безграничное счастье, наполнявшее его душу, не позволило долго размышлять об этом.

— Понимаете, — продолжала домино, — дело не только в том, что мы видимся теперь, надо подумать о способах видеться в будущем.

— Я хотел просить вас об этом.

— А я об этом думала.

— Вы добры и прекрасны.

— Мы никогда не кончим, если вы будете беспрестанно меня прерывать.

— Послушайте! — вскричал Эктор в порыве страсти, — я готов вас сделать французской королевой.

— Но, — гордо отвечала домино, — мне кажется, что я заняла бы это место не хуже другой.

Тон голоса, прозвеневшего вдруг подобно металлу, поразил Шавайе. Но прежде, чем он мог поразмыслить, беленький пальчик подруги слегка коснулся его рта.

— Не говорите о таких вещах так громко, — сказала она, — деревья Кур-ла-Рен могут быть подобны тростникам из басни, и это более чем достаточно, чтобы погубить вас в Марли.

— Потерять все, но сохранить вас? Это меня нисколько не пугает.

— Хорошо! — согласилась она. — Я устрою так, чтобы вы сохранили меня, ничего не теряя…Но для этого вы должны повиноваться мне во всем.

— Это легко.

— И быть готовым на все.

— Я уже готов.

— Если так, мы увидимся скорее, чем вы надеетесь.

— Могу ли я верить?

— Я хочу сделать ещё лучше.

— Каким образом?

— Вы не догадываетесь?

— Говорите.

— Ну, я лучше вам это докажу…

— Когда?

— Стало быть, вы желаете, чтобы это было как можно скорее?

— Разве ваше желание не таково?

— Признаю.

— Так исполните ваше обещание завтра же.

— Или сейчас, не так ли?

— Я желал бы этого.

— Завтра это невозможно.

— Тогда сегодня вечером.

— Опять невозможно.

— Вот вы ни на что и не решаетесь.

— Потому что я хочу решиться наверняка.

— Каждый час без вас кажется мне годом.

— Значит двадцать четыре часа стали бы слишком долгими.

Эктор улыбнулся.

— Обещайте мне не очень состариться, — вздохнула она, — и я обещаю вам немного сократить это время.

Продолжая беседовать, Эктор с подругой медленно шли рука об руку, так близко друг к другу, что их лица почти касались.

Голос голубого домино шептал на ухо Эктору нежнее и легче, чем дыхание призрака; он был немного неясен, но сердце любовника вдыхало в себя всякий его звук с упоением. Окружавшая их таинственность удваивала прелесть разговора, и Эктор уже забывал о времени, но тут она вернула его к действительности.

В тот момент они были возле Пон-Турнана. Толпа молодых людей удалялась с песнями, как ласточки, манимые весной. Коляски и их свиты всадников исчезали во мраке ночи; ещё час, и в Кур-ла-Рен воцарится тишина.

Невдалеке стояла карета без герба. На козлах сидел кучер. Два лакея в серых фраках ждали, сложа руки.

— Нам надо расстаться, — сказала домино.

— Уже! — вскричал Шавайе.

— Я должна быть дома до рассвета.

— Если возвратитесь немного позже, что такого?

— Тогда мы не увиделись бы больше.

— Если так, я уступаю.

— И я хочу, чтобы вы уступали всегда; впрочем, это на прощание.

— Хорошо; так сделайте для меня милость.

— Какую?

— Снимите эту маску, скрывающую вас от моих глаз, и дайте мне взглянуть на себя…Ваш образ будет запечатлен в моем сердце и воскресит во мне надежду.

— Вы этого желаете?

— Я вас прошу.

Домино быстро огляделась, стало лицом к бледному и нежному свету луны, поднесла руку к маске и сорвала её.

Эктор застонал: он узнал герцогиню Беррийскую.

— Что с вами? — вскричала она и, опасаясь неожиданной встречи, поспешно вернула маску на лицо.

Эктор оставался неподвижен, растерявшийся, безмолвный, как человек, встретившийся лицом к лицу с привидением.

— Что это значит? — спросила герцогиня, в испуге приблизившись к Эктору.

— Извините меня, сударыня, — сказал он едва внятным голосом, — я видел…мне показалось…там…

— Кто?

— Один из придворных…господин де Рипарфон, кажется.

Эктор лгал, и лгал дурно, но иначе не умел объяснить своего смущения.

— Я боялся, чтобы он вас не узнал, — продолжал он.

Герцогиня Беррийская посмотрела в ту сторону, куда показывал Шавайе.

Там проходил дворянин, закутанный в плащ; он был почти одного роста с Ги, но не имел его осанки.

— Это не он, — сказала она, покачав головой, — ах, как вы меня испугали!

— Дело шло о вас, сударыня, простите меня, — отвечал Эктор, немного оправившись от смущения.

— Это искупает ваш поступок, — сказала герцогиня, — но прощайте…Ваш испуг может быть предчувствием. Я еду.

Она поспешно подошла к карете, один из лакеев подал ей руку, она проворно нырнула внутрь и экипаж покатился, прежде чем Шавайе успел шевельнуться.

Если бы молния вдруг ударила у его ног, она не произвела бы на Эктора такого действия, как появление герцогини Беррийской. Теперь, когда та исчезла, он спрашивал самого себя, точно ли он видел дочь герцога Орлеанского, точно ли это была герцогиня Беррийская, её ли он водил под руку, разговаривая и покрывая руки поцелуями, предназначенными Кристине. Эктор застыл на месте, провожая глазами исчезнувшую вдали карету, и ему казалось, что это была фантастическая колесница внезапно появившейся волшебницы. Он осмотрелся кругом, чтобы убедиться, что это не сон, он прислушивался к тысячам разных звуков, долетавших от Кур-ла-Рен, и немного прошелся, чтобы привести свои мысли в порядок.

Какие могли быть последствия у этого случайного приключения? Какова будет развязка этой любви, признание в которой герцогиня Беррийская приняла на свой собственный счет? К каким неожиданным происшествиям вело его новое положение дел? В то время, как он искал и призывал Кристину, он встретил герцогиню Беррийскую, влюбленную, страстную, и что всего более, обманутую словами, обращенными не к ней, но которые она могла приписать себе. Как ему выйти из этого щекотливого положения, полного опасностей, с какой стороны ни смотри? Эти мысли мелькали в уме Эктора, как стрелы. Он медленно вышел из Кур-ла-Рен, зашагав к заставе Сент-Оноре, чтобы возвратиться в дом Рипарфона, нерешительный, взволнованный, не знающий, на чем остановиться.

Понурив голову, шагал он вдоль домов, как вдруг столкнулся с человеком, шедшим со стороны улицы Нев-де-Пти-Шан. В ту же минуту он узнал брата Иоанна и остановился.

— Тьфу, пропасть! А я шел к вам, — сказал пустынник. — Время не терпит!

— Шевалье?

— Уезжает завтра.

— Надо ему помешать…

— За этим-то я и шел…Мы открыли его след.

— Коклико сказал?

— Нет, но он был пьян, а это одно и то же. Простодушен, как дитя.

— Что же он сказал?

— Пустяки, которые ничего не значат для других, но для человека умного — просто сокровища. Теперь мы знаем часы, в которые они с шевалье обыкновенно встречаются; знаем также, что он следит за дворянином, очень похожим на вас.

Теперь, оказавшись лицом к лицу с опасностью, Эктор преобразился. Он стряхнул с себя удручавшие его заботы и смело взглянул в будущее.

— Теперь мне нужен только пароль, но его я узнаю завтра, — продолжал брат Иоанн.

— Вы полагаете, Коклико будет достаточно словоохотлив?

— То, чего не возьмет вино, вырвет кинжал…

— Брат Иоанн!

— Э, мсье, оставьте вашу щепетильность…Разве с волками церемонятся? К тому же я знаю, с кем имею дел: когда он почувствует сталь у горла, он заговорит.