Королевская охота

По поведению Кок-Эрона было видно, что никто не может удержать его. Рипарфон это понял.

— Говори, если тебе это нравится, — сказал он, — но не здесь, по крайней мере.

— Вы правы, герцог, — холодно отвечал Кок-Эрон, — я подожду.

Приехали кареты, за которыми посылали, и все молча отправились в Париж.

— Ну, наконец, — сказал Эктор, когда они вошли в комнату графа, — вы расскажете мне все, я надеюсь!

— Откровенно признаться, вам нечему радоваться, — ответил Поль.

— Стало быть. то, что вы мне скажете, — ужасно?

— Пусть говорит Кок-Эрон, раз уж вызвался, — вмешался Рипарфон.

— Пожалуй! — буркнул старый воин.

Кок-Эрон с сердитым видом отстегнул шпагу, бросил плащ, и став против Эктора, произнес:

— Во-первых, маркиз, надо, чтобы вы знали, как вы должны быть благодарны этим господам.

— Начинай с главного и оставь свою благодарность в покое, — заметил Поль.

— Всякий говорит, как ему нравится, и я расскажу по-своему! Либо говорите вы.

— Да говори же!

— Продолжаю. Господин Рипарфон, который не говорит ни слова, тоже дрался. Эта тройная дуэль началась вчера вечером в саду. Два дворянина разговаривали на берегу пруда. Ваши друзья шли мимо, они слышали, что произнесли ваше имя, и остановились. Я был с ними. Разговор продолжался. Я готов был броситься на говоривших, но герцог удержал меня. «-Еще не время,» — сказал он. Наконец мсье де Фуркево бросился к собеседникам: «-Вы лжете,» — вскричал он. Тот и другой отступили. Граф держал руку на эфесе своей шпаги. Они уже вынули свои, когда вмешался герцог. «— Граф де Фуркево, мой приятель, прав, — сказал он. — Вас двое, нас тоже двое, но здесь не место для объяснений, и мы будем драться днем, если вам угодно.» Условились о времени и месте, и разошлись. Я был взбешен. Слышать то, что я слышал, и спокойно лечь спать! На рассвете мы отправились в глухую часть леса, меж двух холмов, где караульные проходят не чаще раза в год. Те лгуны вскоре к нам присоединились. Лакей, бывший с дворянином помоложе, начал отпускать шуточки. «— Эй, приятель, замолчи, — сказал я ему, — или я тебе переломаю ребра.» Он не слушался. Наши господа уже принялись за дело. Я выдернул шпагу и принудил шутника сделать то же, и миг спустя ранил его в горло. Его товарищ, человек с характером, хотел за него отомстить. Я убил его на месте. Тут я услышал громкий стон. Это противник Фуркево качался, прижимая руку к груди. Кровь струилась через его пальцы. «— Ей-Богу, поделом,» — сказал я. Что касается господина Рипарфона, тот опустил шпагу. Перед ним стоял его противник, обезоруженный, пристыженный и безмолвный. В общем итоге — двое убитых и двое раненых. Но низкие клеветники ничего больше не скажут.

— Это прекрасно, — возразил Эктор, — но что говорили эти дворяне?

— Отравитель? — воскликнул Эктор, вскочив с места.

— И что вы отравили его высочество наследника.

Эктор испустил вопль.

— Так и сказали?

— Да, — ответили его друзья.

— И они ещё живы! Их имена, чтобы я мог их убить!

— Они уже наказаны…Впрочем, мы поклялись молчать, — сказал Рипарфон.

Мертвенная бледность разлилась по лицу Эктора. Он упал в кресло и обхватил голову руками.

Но тут прибыл гонец и доложил, что герцог Орлеанский повсюду спрашивает Рипарфона, желая его видеть.

— Сейчас буду, — сказал герцог. — Если рана вас не очень беспокоит, поедем, Фуркево, и вы тоже, Эктор. Я предвижу, в чем дело, и думаю, что вы будете нелишними.

— Ага, — сказал Поль, — вы, стало быть, не забыли, что имя его светлости так часто поминалось вместе с именем Эктора?

Прибыв в Пале-Рояль, трое молодых людей нашли герцога Орлеанского, молча вышагивающего по кабинету. Его выразительное лицо носило на себе следы сильного огорчения и негодования.

— А, вот и вы, мсье, — сказал он при виде Рипарфона. — Да вы не один. Тем лучше. Добро пожаловать, господа. Мы все достаточно знакомы и можем говорить откровенно. Знаете, господа, что здесь произошло? — продолжал он, терзая пальцами кружево своей сорочки. — Вещь любопытная, даю честное слово! Вы молчите? Хорошо, я вам скажу, я сам. Меня, Бурбона, внука Анны Австрийской и короля Людовика XIII, главу младшей линии, обвиняют в отравлении.

— И вас тоже? — воскликнул Эктор.

— А, так я не один? — отозвался принц, — вас, Шавайе, тоже обвиняют?

— Друзья, дравшиеся за меня, кое-что знают на этот счет.

— Итак, самая низкая клевета чернит самых благородных, самых храбрых! О, вам, господа, тоже не избежать её, — прибавил принц, обращаясь к Фуркево и Рипарфону, — ваши отношения со мной слишком дружеские, чтобы вас пощадили.

— По крайней мере, мы будем в хорошем обществе, — улыбнулся Поль.

— Вы так воспринимаете дело, милый граф! Вы с удовольствием слушаете самые трагические истории! Вы смеетесь!

— Ваша светлость, я смеюсь…Да разве вы не видите, что дай я волю моему гневу, поджег бы Версаль?

— Вот что называется говорить дельно, — произнес принц, пожимая руку Фуркево. — Знаете, что я готов был сделать сегодня утром при первом известии об этих ужасных сплетнях? Я хотел ехать к королю, в Марли, и именем крои, текущей в моих жилах, просить у него позволения публично вызвать моих клеветников на дуэль.

— Прекрасно! — сказал Поль.

— Какое сумасшествие! — прибавил Рипарфон.

— Я сделал бы это, но герцогиня Орлеанская мне в том помешала.

— Она правильно сделала…Этого требовало благоразумие.

— Послушайте, милый герцог, — возразил Поль, — вы хотите взбесить меня своим благоразумием. Прекрасное благоразумие — оставаться сложа руки! Его светлость был тысячу раз прав. Надо смело бросить вызов, извлечь шпагу и убить тех, кто дерзнул представиться!

— Поэтому вы никого не убьете и никто не представится! Вы с ума сошли, воображая, что вся эта клевета примет человеческий образ и скажет:» — Разите, я здесь!» Нет, клевета таится, пресмыкается, отравляет, но не выходит с открытым лицом. Вы бы наделали много шума, вызвали много злословия, и больше ничего.

— Но нельзя же терпеть гнет этих ненавистных обвинений! — воскликнул герцог Орлеанский.

— Вы принц и не умеете терпеть? — возразил Рипарфон.

— Тереть, всегда терпеть. Вся жизнь моя прошла в покорности и терпении.

— Разве вы убьете клевету ударом шпаги?

— Нет, но, по крайней мере, убивают клеветников, — заметил Поль.

— Да, тех, которые имеют неосторожность разговаривать, когда считают, что они наедине, но кто будет достаточно дерзок, чтобы стать обвинителем перед его светлостью герцогом Орлеанским? Разве при дворе найдется дворянин, достаточно безумный, чтобы это сделать? — спросил Рипарфон.

— Это справедливо. Герцогиня Орлеанская говорила мне то же самое, — заметил принц.

— Ваше происхождение, ваше громкое имя вам покровительствуют. С вами дружит король, который в глубине сердца вас любит, потому что никакие наветы не могли заглушить в нем голоса крови. Пристыдите же ваших врагов вашей честностью, и вы заставите их молчать.

— Все это политика и интриги, а вам известно, как мало я в них сведущ, — сказал принц.

— Ваша светлость, — возразил Рипарфон, — обязанность принца изучать то, чего он не знает.

Герцог Орлеанский, ходивший по комнате, остановился и покраснел. Пламя гнева блеснуло в его глазах, но он сдержался и, шагнув к другу, протянул ему руку.

— Вы меня искренне любите, Рипарфон, — сказал он, — вы правы, и я вам верю.

— Господа, — вмешался в разговор Эктор, — теперь моя очередь говорить. Его светлость может ждать. Его происхождение служит ему защитой, но я — другое дело. Согласитесь, что я значу? Простой дворянин, все достояние которого — его честное имя. И этому достояние осквернено. Я буду защищать его до смерти. Имя, которое я хочу дать мадмуазель Блетарен, я принесу ей незапятнанным. Я объяснюсь с королем.

— С королем? — воскликнул Рипарфон. — В подобную минуту и о таком предмете?

— Я рискую своим будущим, своей свободой, может быть, жизнью, если хотите. Но я с ним объяснюсь.

— И прекрасно сделаете, — кивнул Поль.

— Наследник оставил некоторые выписки относительно дела мсье Блетарена, — продолжал Эктор. — Они находятся в его кабинете в Версале. Бумаги, которые меня интересуют, не были найдены: я справлялся и знаю это. Но я пойду сам в комнаты наследника, и когда бумаги будут в моих руках, я передам их королю, и он все узнает.

— Вы ставите на карту все, — заметил Рипарфон.

— Так ставьте же скорее, — произнес герцог. — Решительные меры всегда самые лучшие.

— Вы выиграли в первый раз, и выиграете во второй, — прибавил Поль.

Эктор пожал друзьям руки и вышел.

Он знал камердинера наследника и отправился к нему, едва приехав в Версаль.

Камердинер его выслушал.

— Я слышал мимоходом о приготовленных им выписках и отопру вам его кабинет. Туда входил только его секретарь. Один из придворных лакеев и я, мы вместе имеем один ключ от кабинета и оба туда не входили.

Эктор последовал за камердинером. Часы, в углу коридора пробили пять.

— Сейчас здесь будет его высочество герцог Беррийский…Я должен вручить ему некоторые вещи, оставшиеся от покойного наследника, — сказал камердинер.

Эктор вступил в кабинет, дверь которого, завешенная драпировкой, была полуоткрыта.

За столом, спиной ко входу, сидел мужчина. Большое зеркало, висевшее напротив на стене, отражало его лицо. Он ничего не слышал. Перед ним стояли две-три открытые шкатулки и лежала куча развернутых бумаг, которые он просматривал с лихорадочной поспешностью.

Человек был в платье придворного лакея.

Эктор остановился на пороге; шум его шагов заглушали складки драпировки и ковер на полу.

Взглянув в зеркало, Эктор узнал лакея, уже виденного им однажды в кабинете наследника в Марли, в тот день, когда он искал ящик с испанским табаком.

Эта случайность его поразила. В голове его мелькнуло странное подозрение.

Шкатулки опоражнивались одна за другой, вверяя свои тайны жадному вниманию лакея. Просматривая бумаги, он клал их на прежнее место и переходил к другим. Оставался лишь один ящик. Он нажал замок и отворил его.

В руки ему попался запечатанный пакет, лакей прочел надпись, проворно разорвал конверт, жадно пробежал глазами содержавшиеся в нем бумаги и вскричал вполголоса:

— Наконец-то!

Тут Эктор шевельнулся, и лакей поднял глаза. Взгляды их встретились в зеркале. Лакей побледнел и быстро бросил бумаги в огонь, пылавший в камине.

— Негодяй! — вскричал Эктор, устремившись к нему.

Но быстрее кошки лакей бросился в противоположный конец кабинета. Парик сполз с головы, открыв бледное чело шевалье.

Это было подобно кошмарному видению.

Эктор выхватил шпагу и прыгнул, как тигр. Но шевалье открыл дверь, скрытую в стене, и бросился бежать.

— Поздно! — вскричал он.

Эктор с разгону ударился лбом о захлопнувшуюся дверь.

Схватив обеими руками золоченые рамы, он изо все сил их рванул. Дверь немного подалась, но не отворилась. Эктор провел трепещущей рукой по лбу и прислушался. Ни малейшего звука не долетало из коридора.

Он хотел было поднять тяжелое кресло, чтобы ударить им в дверь, но остановился.

— Поздно! Поздно! — сказал он глухим голосом.

Это было предсказание цыганки, и через семь лет оно вновь поражало его слух.

Эктор обратил глаза к камину. Последние листы бумаги догорали. Он вынул лоскуток, наполовину уничтоженный пламенем, на котором ещё виднелись некоторые буквы. То было имя Блетарена, написанное рукой наследника.

Вздох вырвался из груди Эктора. Черный пепел полетел вокруг него, гонимый дыханием.

— Бедная Кристина! — сказал он, пряча на груди остатки бумаги.

Немного пепла, немного дыма — вот все, что осталось от его надежд.

— Поздно, поздно, — невольно прошептал Эктор.

Наконец он встал, бледный, но решившийся.

— Теперь к королю, — сказал он себе.

И вышел.

ГЛАВА 47. МОНАХИ — ФРАНЦИСКАНЦЫ ИЗ БЛУА

Эктор подошел к королю в ту минуту, когда Людовик XIV выходил от мадам Ментенон.

— Вам нужно говорить со мной, мсье? — спросил король.

— Да, ваше величество, — отвечал Эктор, — дело идет о моей жизни и моей чести. Я пришел просить моего короля спасти их.

Король любил, чтобы признавали его могущество. К тому же он сохранил от своей первой беседы с Эктором хорошее о нем воспоминание.

— Следуйте за мной, — отвечал король, входя в свой кабинет.

— Монсиньор, — сказал Эктор, преклонив колени, — позволит ли мне ваше величество воскресить ужасное воспоминание?

— Воспоминание, мсье? Какое?

— То, которое мне следовало забыть: воспоминание о разговоре, случайно слышанном мной в одном из постоялых дворов Фландрии.

Людовик XIV слегка ударил по ковру концом своей трости.

— Вы пробуждаете воспоминания, всегда живущие во мне, когда я желал бы их забыть, — сказал он. — Зачем напоминать мне эти низости?

— Потому, что дело идет о чести дворянина, а честь дворянина — ваша собственная, ваше величество!

— Говорите, мсье, я вас слушаю. — Эктор поднялся, а король сел в кресло, скрестив ноги, оперевшись руками на трость и глядя на Эктора в упор.

— Монсиньор, — сказал Эктор, — было совершено ужасное преступление: внук вашего величества, его высочество наследник умер от яда.

— Что вы посмели сказать, мсье? — вскричал король, приподнимаясь с кресла.

— Правду, ваше величество…Я говорю по убеждению моей совести, выслушайте же меня.

— Берегитесь, мсье, подобные слова заводят слишком далеко, — предупредил король.

— Они не могут вести дальше могилы, ваше величество, и я приношу свою жизнь в жертву.

— Вы сами того хотите. Продолжайте, — ответил Людовик XIV, снова садясь.

Глубокий ужас выражался на его лице, где королевское достоинство напрасно боролось с чувством страха, пробужденного словами Эктора.

— Преступление, поразившее его высочество наследника, сначала убило его покойную супругу, — произнес Эктор.

Людовик XIV вздрогнул.

— И тот, кого обвиняют во всех этих преступлениях, перед вами, ваше величество.

— Вы! — вскричал король, снова вставая.

— Да, ваше величество!

Король посмотрел на Эктора.

— Это невозможно,..

— О, ваше величество, благодарю вас за это слово! Я его ожидал. Оно достаточно для моего оправдания, и я не требую лучшего, но обвинен был и другой…

— Другой?

— Герцог Орлеанский, ваше величество!

— Бурбон, мсье! — вскричал Людовик XIV, у которого взыграла родовая гордость. — Бурбон! И вы смеете говорить это мне…

— Это голос клеветы, и я повторяю его для того, чтобы открыть истину.

Глаза старого короля сверкнули.

— Не трудитесь, мсье, — сказал он. — Герцог Орлеанский одной с нами крови…С его именем не нуждаются в оправданиях. Я король, и я ему покровительствую.

— Я передам эти слова его светлости, и он сокрушит клевету своим презрением. Но это ещё не все, государь.

— Что же еще? — сказал король, нахмурив брови.

— Преступление было совершено…Виновный существует, и я его знаю! Час назад он был здесь, при дворе.

— В Версале?

— Да, в Версале, возле вашего величества. Теперь он бежал.

— Его имя, мсье, его вы знаете?

— Помните, ваше величество, мнимого купца, беседовавшего с принцем Евгением в гостинице «Серебряный кубок»? Случай открыл мне его имя…шевалье Сент-Клер.

— Итак, этот шевалье?

— Он был одет придворным лакеем; я видел его здесь час назад. Этот человек — призрак, чародей, демон! Но если вашему величеству угодно будет дать мне приказание арестовать его, клянусь именем отца, я его вам представлю.

— Вы требуете королевского указа, мсье?

— Да, ваше величество.

Король вызвал секретаря.

— Проставьте имена, которые вам продиктует маркиз, и напишите таким образом, мсье, чтобы владельцу этого приказа повиновались повсюду, как мне самому.

Секретарь поклонился и взял перо.

— Довольны ли вы, маркиз? — сказал король с привычным достоинством.

— Ваше величество, даже пожертвовав жизнью, я не отплачу за все милости вашего величества. Но наступит время битвы, и я постараюсь заслужить их.

— Оно наступит, мсье, оно наступит! Действуйте, и желаю вам успеха.

На пороге король остановился.

— Я не считаю нужным прибавлять, — сказал он, — что сказанное в этом кабинете не должно выйти за его пределы.

Эктор поклонился, и король вышел.

— Какое имя следует проставить? — спросил секретарь.

— Напишите: Сент-Клер, иначе именуемый аббат Эрнандес, — отвечал Эктор.

Секретарь написал и подал Эктору королевский указ с большой королевской печатью.

— Вот, мсье. С этим указом, — сказал он, — вы имеете право арестовать шевалье Сент-Клера хотя бы у принца королевской крови.

Эктор спрятал драгоценную бумагу, сел на коня и отправился к Сидализе.

Актриса внимательно его выслушала и спросила:

— Вам нужен сам шевалье или, по крайней мере, избранное им убежище?

— Вот именно на этот счет я и пришел посоветоваться с вами.

Сидализа улыбнулась.

— Вы принимаете меня за прорицательницу?

— Нет, за прелестнейшую фею, какая только существует на земле…Мне кажется, что если вы захотите, для вас нет тайн на свете.

— Вы говорите это потому, что я случайно открыла убежище вашей возлюбленной?

— Вы так же сможете открыть убежище моего врага.

— Хорошо, я попробую.

Актриса, подперевшись хорошенькой ручкой, на несколько секунд задумалась.

— С вами ли королевский указ? — спросила она.

— Вот он.

— Доверите вы мне его на несколько минут?

— Охотно.

— Так ждите меня здесь…Я скоро вернусь.

Сидализа набросила плащ, велела подать карету и уехала.

Когда она примчалась к мсье Вуайе-д'Аржансону, дежурный швейцар доложил, что начальник полиции занят делами и никого не принимает.

— Это меня не касается, — отвечала Сидализа, поспешно написав несколько слов. — Подайте ему это и скажите, что мне некогда ждать.

Две минуты спустя Сидализу ввели в кабинет д'Аржансона, который встал ей навстречу.

Сидализа быстро окинула глазами кабинет.

— А ваши важные занятия, которые мешали меня принять? — спросила она, смеясь.

— Отложены, но не надолго, это важные дела.

— Тем лучше…Уверены ли вы, что они подождут?

— Ваши, кажется, менее терпеливы.

— Да, с терпением я не знакома.

— Я это подозреваю.

— И вы жалуетесь? Видя меня здесь?

— Я забываю причину при виде следствия, — любезно сказал граф, целуя руку Сидализы.

— Хорошо! Дар за дар; я жертвую рукой, вы предоставьте мне слух.

— Я им рискую, хотя мне предназначена была судьба Адама.

— В самом деле? — кокетливо спросила актриса. — Дело не в яблоке и ни в каком другом запретном плоде.

— Тем хуже.

— Дело в справке. И вы мне её дадите сейчас же.

— Сначала надо узнать, в чем дело.

— Откройте…Это ваша должность.

— Лучше пусть ваша собственная должность заставит меня позабыть мою.

— Вам не на что жаловаться, я вынуждена это вам напомнить.

Сидализа вынула королевский указ и, помахивая им перед мсье Вуайе-д'Аржансоном, спросила:

— Не знакома ли вам эта печать?

— Очень знакома.

— А это имя? Так что говорите мне, где он скрывается.

— Положим, что скажу. Что дальше?

— Остальное решится само собой.

— Остальное-то меня и беспокоит.

— Успокойтесь. Взят и повешен — это одно и то же.

— Посмотрим, — недоверчиво буркнул начальник полиции.

Актриса топнула ножкой.

— Ну же, вы будете говорить или молчать? Выбирайте. Я объявила войну шевалье. Тот, кто меня любит, пусть следует за мной.

— Более прелестного предводителя избрать невозможно.

— Поэтому вы скажете?

— Иначе нельзя…Разве я не на службе короля? — прибавил начальник полиции, постукивая кончиками пальцев по королевскому указу.

— Хорошо, я вас слушаю.

— Человек, преследуемый вами, не раз уже в самых различных случаях покидал Париж и укрывался в Блуа.

— В Блуа, вы говорите?

— Да, и всегда в обители добрых иноков, которые принимают его не за того, кем он есть.

— То есть волк надевает овечью шкуру.

— И наши добрые отцы забывают, что не платье делает человека монахом.

— Название обители?

— Монастырь ордена святого Франциска. На площади святого Николая, возле собора.

— Это ясно. Но являлся ли шевалье к братьям под своим подлинным именем?

— Он на это не решился. Шевалье назывался почтеннейшим отцом Исидоро Эрнандесом. Он выдает себя за испанского аббата, занятого составлением большого богословского труда, из-за чего он путешествует от библиотеки к библиотеке и из монастыря в монастырь.

— Итак, граф, будьте уверены, что это последнее путешествие шевалье Сент-Клера.

— Аминь.

Граф проводил актрису до двери.

— Вы не забудете, — прибавил он, — что вы со мной не виделись, что я вам ничего не говорил и что все это дело, от начала до конца, мне совершенно неизвестно.

— Ах! — вздохнула Сидализа, — Сколько предосторожностей! После такой откровенности — такая скрытность?

— Ну, — возразил граф, — мы уверены в прошедшем, но никогда — в будущем.

— Я буду молчать.

— Вот лучшее доказательство преданности, которое вы можете мне дать, — сказал граф.

Сидализа улыбнулась и поспешила к Шавайе.

— Ну, не теряйте терпения, — сказала она, входя, — я все знаю.

— Наконец! — воскликнул Эктор.

— Теперь, — сказала Сидализа, окончив свой рассказ, — я дам вам лишь один совет. Подождите до завтра, подождите даже день — два. Надо дать время шевалье спокойно устроиться и перестать опасаться погони.

— Возможно, вы правы, — признал Эктор.

Два дня спустя они с Кок-Эроном отправились в Блуа. Карета их въехала в город уже довольно поздно ночью. Эктор велел остановиться у ворот монастыря ордена святого Франциска.

При первом же ударе привратник отворил калитку.

— Не можете ли вы, отец мой, проводить меня к аббату Исидоро Эрнандесу? — спросил Эктор.

— Уже поздно, — отвечал монах, несколько смущенный при виде двух приезжих.

— Неважно. То, что я должен сказать аббату, не терпит отлагательств.

— Почтенный аббат много работал и теперь отдыхает.

— Он отдохнет завтра.

— Если вы непременно этого требуете, мсье, я пойду доложить. Аббат не замедлит выйти в приемную.

— Это не нужно, — сказал Эктор, останавливая монаха, — проводите нас к нему.

— В подобный час? В его келью?

— Я приехал от имени короля, отец мой, и должен выполнить приказ.

При волшебном имени короля нерешительность монаха исчезла. Он взял лампу и повел Эктора с Кок-Эроном внутрь. Там монах остановился перед дверью на первом этаже, из-под которой пробивался луч света.

— Здесь, — сказал монах.

Эктор поспешно отворил дверь и вошел. Келья была пуста. Восковая свеча горела на столе между разбросанными книгами.

— Должно быть, он в своей молельне, — сказал монах. — Когда достойный аббат не трудится, он молится.

Эктор приподнял тяжелую драпировку, прикрывавшую нишу, и вошел в молельню.

Шевалье стоял на коленях перед распятием со сложенными руками. Эктор подошел прямо к нему и коснулся его плеча.

— Встаньте, шевалье, у меня к вам дело.

Аббат вскочил на ноги при звуке столь знакомого ему голоса.

Два противника посмотрели друг другу в глаза.

— Вы, кажется, не ожидали меня видеть, — сказал Эктор.

Аббат огляделся и увидел лишь монаха, с удивлением смотревшего на эту сцену. Через миг к нему вернулась прежняя самоуверенность.

— Что вам угодно, мсье? — сказал он со смиренным видом.

— Чтобы вы следовали за мной, — отвечал Эктор.

— Следовать за вами? Куда, прошу покорно? — спокойно спросил шевалье.

— Куда будет угодно его величеству королю вас отправить. У меня приказ вас арестовать.

— Арестовать аббата! — вскричал бедный монах. — Тут какое-нибудь недоразумение.

Эктор вынул королевский указ из кармана.

— Вот печать и подпись короля, — сказал он. — Не думайте ускользнуть от меня.

— Хорошо сыграно, — прошептал аббат, наклонившись над королевским указом.

Затем выпрямился во весь рост с видом оскорбленного благородства.

— Я всегда готов повиноваться воле короля, — сказал он. — Но прежде, чем следовать за вами, позвольте мне рассмотреть в вашем присутствии несколько важных бумаг… Я прошу у вас время до рассвета…Согласитесь ли вы на мою просьбу?

Эктор колебался, но добрый монах смотрел с таким умоляющим видом, что он согласился. Впрочем, чего ему было опасаться? Он имел в руках приказ короля и решился не терять шевалье из вида ни на минуту.

— Извольте, шевалье, — кивнул он.

— Благодарю вас, маркиз, — отвечал аббат.

И с холодным спокойным видом, как будто действовал в самых заурядных обстоятельствах своей жизни, он попросил монаха позвать отца Оноре. Монах вышел.

Аббат сел к столу, уложил свои книги, сделал выписки из некоторых бумаг и сложил их связками перед глазами Эктора.

— Это мои богословские труды, которым я посвящаю свободные минуты, — сказал он.

Монах возвратился с отцом Оноре.

То был старец с седой бородой, высокого роста, хотя немного сгорбленный, но ещё бодрый. При виде Эктора он надвинул на глаза свой широкий капюшон.

— Я велел вас позвать, брат мой, — сказал аббат, — чтобы просить привести в порядок мои книги и бумаги. Я уезжаю с этим мсье в Париж по приказу короля. Не знаю, много или мало продлится мое отсутствие, почему и желал бы, чтобы все было рассмотрено и размечено по данным мной наставлениям.

— Положитесь на меня, — ответил отец Оноре.

— Помните, что я вам говорил, — сказал аббат, делая ударение на каждом слове. — Не пренебрегайте ничем, прошу вас. Труд важный…Вы окончите его по моим предыдущим наставлениям, если я слишком долго не вернусь.

— Все будет исполнено по вашему желанию, даю вам слово.

Эктор взял наудачу два-три листа бумаги, бывшие на столе. Один был исписан по-латыни, другой по-французски. Оба содержали глубокомысленные рассуждения по схоластическим богословским вопросам.

Аббат ему не препятствовал.

Отец Оноре и аббат Эрнандес пожали друг другу руки, и отец Оноре вышел.

Едва он завернул за угол коридора, как выпрямившись во весь рост, сошел с лестницы твердым и поспешным шагом, отворил свою келью, заботливо запер её дверь, снял толстую шерстяную рясу, достал письмо, спрятанное в потайном отделении большого сундука, где также лежали пистолеты, охотничий нож, сапоги и воинское платье. Потом вскарабкался на окно, посмотрел на улицу, не было ли кого из стражи, и, держась одной рукой за железную решетку, заблаговременно им подпиленную, спустился на землю.

Письмо, которое мнимый монах спрятал у себя на груди, было надписано несколько каббалистическими словами: «Преподобному отцу Телье, духовнику короля.»

В четыре прыжка он был у соседней харчевни и постучался в ворота.

— Эй, — сказал он мальчику, сонно протиравшему глаза, — здорова ли лошадь, которую я поставил сюда три дня назад?

— Да, мсье, — отвечал слуга, зевая.

— Возьми экю и проводи меня на конюшню.

Тут же совершенно проснувшийся мальчик указал дорогу всаднику, который опытными руками оседлал лошадь. Лошадь была крупная, сильная, и всадник пустил её во весь опор, миновав площадь святого Николая под самыми окнами аббата Эрнандеса.

Кок-Эрон смотрел в окно и видел несущуюся во мраке ночи тень. Но не смог узнать и разглядеть смелое лицо и хитрый взгляд Коклико.

ГЛАВА 48. ПРИЯТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Три часа спустя после отъезда Коклико аббат Эрнандец бросился в постель, совсем одетый. Эктор поместился в кожаном кресле, стоявшем в углу кельи. Кок-Эрон стал на часах у двери с пистолетом в руке, готовый убить аббата при первом подозрительном движении.

Но аббат спал сном праведника.

На рассвете пленник и его два стража сели в карету и выехали из монастыря, провожаемые слезами добрых иноков, пожимавших руки аббата и просивших его благословения.

— Это испытание посылается мне Богом, братья, — говорил аббат. — Я должен вынести его с терпением. Но будьте спокойны, моя невинность прояснится, и мы вскоре увидимся.

Когда лошади рванули с места, аббат поместился как можно спокойнее в одном из углов, вытянул ноги, скрестил на груди руки и спросил Кок-Эрона, который сидел перед ним:

— Сколько вам лет, друг мой?

— Во-первых, я вам не друг, — отвечал Кок-Эрон с сердитым видом, — а потом я не знаю, зачем вы меня спрашиваете.

— Просто для того, чтобы поговорить. Вам уже перевалило за пятьдесят?

— Давно.

— Это незаметно.

— Вы мне льстите.

— Я не то хочу сказать. Вы седы, но голова ваша чрезвычайно молода.

— Оставьте мою голову в покое и займитесь вашими собственными делами. Они достаточно запутаны и достойны того, чтобы занимать все ваше внимание.

— У меня есть приятель по имени случай. Он вмешается, если надо.

— Не надейтесь. Если вы задумываете какие происки, мои пистолеты вмешаются в дело.

— В них не будет нужды, любезный Кок. Люди, подобные мне, не позволяют себя убить понапрасну. Видите ли, мой милый, надо уметь пользоваться в жизни всем, даже самой смертью. Наши дни, мысли, способности, сила, все наши врожденные или приобретенные дары составляют капитал, который не следует расточать бесполезно. Я говорю вам это потому, что мне кажется, несмотря на ваши седые волосы, вам не достает опыта. Что принесла вам жизнь?