Глава вторая

ЧЕРНАЯ ТУМАННОСТЬ

На камышовые циновки, способ изготовления и форма которых, наверное, ни разу не менялись за те пятьдесят веков, что их плетут на этом клочке земли, сжатом со всех сторон семью пальцами могучего Нила, Ванесса и Мидж поставили красные полированные чаши с плавающими в них цветами белого и красного жасмина. Легкий ветерок донес в комнату аромат жареного мяса и печеного хлеба.

Вана задернула шторы и зажгла свет. Эта большая комната в виде трапеции с вогнутым основанием вместе с ванной, декорированной мозаикой и медью, составляла всю ее квартиру. Погруженная в призрачный полумрак, из которого мерцание свечей временами выхватывало фрагменты резного рельефа, комната, казалось, покачивается вокруг тихо сидящих женщин.

Рядом с безруким и безголовым торсом из песчаника, по изъеденной временем груди которого уже невозможно было определить, принадлежал он мужчине или женщине, взлетал, словно окаменевший зеленый фонтан, к самому потолку папирус с зубчатым стволом и блестящими листьями. Его прислали Ванессе из Тринакрии, потому что в долине Нила это растение уже полностью исчезло.

Хозяйка квартиры переставила на другое место терракотовую статуэтку с крошечной головой, плоской грудью и огромным фаллосом, изготовленную на одном и давно исчезнувших греческих островов. Ванесса любила переставлять предметы в квартире так же, как и менять свою внешность.

Библиотека занимала две из четырех стен. Одни полки были заполнены книгами, на других, почти пустых, размещались потемневшее от времени бронзовое изображение женского полового органа, ветвь белого коралла, какие-то морские ископаемые и большой, как персидская роза, гипсовый цветок, боги Древнего Египта — пес Анубис, Хорус в священном головном уборе, конечно, Маат и еще одно изваяние лона — на этот раз моделью служила сама Ванесса.

Другие стены были украшены фотографиями песчаных дюн, открытого моря, зеленых и золотых надкрыльев насекомых и обнаженных девиц. Фотоаппараты Ваны — красивые и дорогие черные инструменты со сверкающими, как топазы, линзами — тоже лежали на полке из толстого стекла, как произведения искусства. Впрочем, они действительно таковыми являлись. Одну стену полностью занимали три огромных сцепленных ромба — один черно-белый, второй красно-белый, а третий, расположенный в центре, черно-красно-белый. Ванесса отрицала какое бы то ни было мистическое значение этого современного триптиха, созданного ее другом из Венеции. Она бы, конечно, могла объяснить его как эротический символ, но стоит ли приписывать работе художника какой-то смысл, кроме желания нести в мир красоту, желания, без которого художник просто не может существовать!

Были в этой комнате и другие украшения. Большая панель рядом с гипсовым цветком изображала удаленное на миллионы световых лет ночное небо со взрывающейся посередине черной туманностью, усеивающей искривленное пространство комнаты лепестками погасших звезд.

В комнате не было мебели, кроме книжных полок, нескольких толстых подушек и мехового ковра на полу. У Ванессы не было ни кровати, ни стола со стульями, ни сундуков. Писала она лежа на ковре. Она никогда не готовила дома, а приносило еду из ближайшего дешевого ресторанчика. В углу возле книжных полок стояла электроплитка для приготовления чая и кофе. Одежда хозяйки висела в узком шкафчике в ванной. Там же лежала ее пижама — в ней Ванесса проводила большую часть времени.

Комната была освещена малиновым светом — видимо, в знак уважения к Эдгару По. Светильниками служили стоящие на полу свечи и лампы из перфорированного кирпича.

Из невидимого магнитофона доносилось приглушенное пение, своеобразный контрапункт четырех или пяти голосов, нежный и исполненный совершенной гармонии.

— Это музыка пигмеев, — объяснила она вошедшему Гвидо. — Хочешь поймать кайф?

Гвидо кивнул, продолжая молча разглядывать Мидж.

— Никое придет позже, — сказала Ванесса.

— Какой Никое?

— Это человек из вашего посольства. Насколько мне известно, он пользуется большим влиянием.

На Мидж была легкая накидка, ниспадающая сотнями прозрачных складок. В таком одеянии Гвидо хотел видеть стюардессу, когда летел из Италии в Египет. Материя, обернутая вокруг бедер, груди и одного плеча Мидж, оставляла второе плечо обнаженным. Большие груди девушки были разделены массивной подвеской из золотых звеньев. Ее соски, .казалось, вот-вот прорвут легкую ткань..

Всякий раз, когда она проходила мимо свечи, пламя как бы обнажало ее, выделяя очертания стройных ног. У Мидж были удивительно тонкие и длинные ноги, предназначенные скорее для бешеной первобытной погони, чем для спокойных прогулок.

Длинный разрез юбки полностью открывал ноги Ванессы, стоило ей сделать хоть один шаг. Волнистая, но плотно облегающая материя была нескромностью совсем иного рода, чем прозрачное одеяние Мидж. Однако обе они выглядели не просто чувственно, но очень эстетично.

«Чтобы понять Ванессу, — подумал Гвидо, — нужно уразуметь ее ошеломляющее, почти мучительное чувство прекрасного».

Поразмыслив, он решил, что это качество возникло у нее не в результате изучения художественных теорий прошлого, а скорее как предчувствие морали будущего.

— Нет, только не мораль, — перебила его Вана, когда Гвидо высказал свое предположение вслух. — Меня тошнит от любой морали. Лучше назови это своего рода наукой.

— Оккультной наукой? — рассмеялся Гвидо.

— Ни в коем случае! Я ненавижу все тайное и священное.

Она плотно прижалась низом живота к ноге Гвидо и снова заговорила:

— Я бы хотела, чтобы ты тоже показал себя. Мне не нравится, что ты все время прячешься.

— Ты сейчас употребила выражение, которое сама отрицала: «я бы хотела», — поддразнил Гвидо.

— Ты что, хочешь лишить меня права противоречить себе самой? Гвидо снова почувствовал, что за несколько дней знакомства успел познать далеко не все грани этого сложного характера.

— Я не хочу быть чем-то завершенным, округлым, — сказала ему пару дней назад сама Ванесса, когда они попали в район города, предназначенный на снос. — До самого смертного часа мне нужно постоянно иметь возможность выбора, вести реконструкцию без плана.

На следующий день она снова заговорила об этом, когда они проходили мимо базальтовых статуй с выветрившимися носами и лбами, разбитых таблиц, кусков расколотых изображений птиц и сфинксов с невидящими глазами.

— Видишь, их вечности пришел конец. Они предоставляют нам возможность изобретать новое.

— Я думал, что боги существуют вечно, — пошутил Гвидо. — Разве они не продолжают жить в Сивахе, как и люди, которые в них верят, — вне времени?

— Время существует только для тех, кого оно увлекает своим течением, — ответила она.

— Мои боссы смотрят на будущее иначе.

— У тебя есть боссы? Значит, ты раб. Так что не суетись, раб! Раз твое время принадлежит не тебе, трать его спокойно! Не теряй времени, торопыга! — подзадорила его Ванесса, отвернувшись от итальянца, но прежде чем он успел ее обнять. — Скорее целуй Мидж!

Юная коптка приоткрыла навстречу Гвидо нежные губы, благоухающие ароматом каких-то африканских фруктов.

Может быть, потому, что его тянуло к ней еще сильнее, чем к Ванессе, Гвидо стал искать недостатки этого юного тела, которое обнимал впервые в жизни.

Груди Мидж были чересчур полными для ее тонкой талии, а плечи слишком хрупкими. Кожа бледная, слишком много волос для такого маленького личика. Но, несмотря на все это, Гвидо почувствовал желание.

Вана обняла их обоих за шею и, втиснувшись посередине, по очереди поцеловала Гвидо и Мидж в губы, укусив обоих за язык. Руки Ваны отыскали фаллос Гвидо, и пальцы Мидж тоже ласково коснулись его. Обе женщины соскользнули на пол, и их губы соединились вокруг возбужденной плоти мужчины. Гвидо не знал, в чей рот он вошел раньше. Скоро его перехватили другие губы, и он приспособился быстро переходить из одного рта в другой.

Он по-разному наслаждался, попадая то в нежные, шелковистые губы одной, то в горячие и влажные — другой. Но не мог определить, чей рот нравится ему больше и кому вообще он отдает предпочтение. О, если бы войти в обеих сразу!

С улицы донеслись какие-то крики. Гвидо показалось, что он услышал: «Амон! Аллах…»

Он наклонился вперед и сжал одной рукой грудь Ваны, а другой — Мидж. Но он не хотел больше сдерживаться. Разве не пришло время действовать подобно богу и сделать мираж вечным? Вана сразу почувствовала это, как она всегда чувствовала все. Ее пальцы крепче обхватили торчащее древко и заскользили по нему вверх и вниз, от кончика до основания. Гвидо был счастлив, что теперь она ласкает его не с прежней нежностью, а именно так, чтобы он достиг оргазма.

Свободная рука Ваны легла на затылок Мидж, чтобы, когда спазмы достигнут кульминации, Гвидо глубже проник в горло девушки.

Потом, когда все трое отдохнули и грызли фисташки, ожидая нового гостя, Мидж начала перебирать струны маленького плоского, похожего на цитру инструмента и тихо запела:

Девушка зачерпнула из чаши пригоршню воды и брызнула себе на грудь. Прозрачная ткань плотно прилипла к телу.

— Этой поэме три тысячи лет, — объяснила Ванесса. — Ее пели жрицы в храме Амона. Они всегда поют ее в Сивахе, когда преданные обмениваются поцелуями. Мужчина с мужчиной, женщина с женщиной. Мужчина с женщиной. Женщина с мужчиной. Брат с братом: Сестра с сестрой. Брат с сестрой и наоборот. Мать с сыном или дочерью. Отец с сыном или дочерью…

— Вана… — не успел Гвидо задать вопрос, как в дверь позвонили.

— Наконец-то Никое! — воскликнула она, вскочив на ноги.

Гвидо с удовольствием обошелся бы без нового гостя. Он бесцеремонно разглядывал вошедшего, белая рубашка и джинсы которого, казалось, совершенно не соответствовали его высокому положению. Чернобородый, с правильными греческими чертами лица, Никое был красив. Может быть, даже слишком красив. Он не понравился Гвидо.

Никое грубовато поцеловал в губы Ванессу, Мидж, а потом и Гвидо, который, несколько опешив, не воспротивился этому.

За столом они обменялись банальными фразами о первых впечатлениях итальянца в Египте, комплиментами в адрес обеих женщин, потом поговорили о политике и о давно ушедших временах. Гвидо старательно избегал всякого упоминания о Сивахе. Первым заговорил о нем Никое. Он тоже сказал о гомосексуальных связях и кровосмесительстве, широко распространенных в этой пустыне, и заявил, что считает такую практику «вполне естественной».

— Нигде и никогда, — торжественно сказал Никое, — любовь не может быть неестественной. В конце концов, противоестественным не может быть ничто — ни тела, ни идеи. Даже когда человечество пытается извратить свою сущность религией или достижениями науки, оно скорее помогает, чем противоречит природе. Один лишь всемогущий бог способен отрицать природу. Но такого бога никогда не было — только тело и вера в божественное. Народ Сиваха знал об этом от сотворения мира. Поэтому они одновременно скептичны и доверчивы, наблюдательны и фанатичны, глубоко религиозные люди и атеисты. Наши ограничения и привычка делить все на категории равно ничего не значат для этих людей, привыкших свободно жить в бескрайней пустыне.

После десерта, кофе и ликера Никое прилег на подушки рядом с Мидж. Гвидо поцеловал в ягодицу стоявшую перед ним Вану. Если называть вещи своими именами, это был вполне целомудренный поцелуй. Но грек оказался не из тех, кто теряет время даром. Он ненадолго оторвался от Мидж, обнял Вану за талию, повалил ее на меховой ковер и поцеловал в губы. Одновременно он задрал юбку Ваны, демонстрируя нижнюю половину ее тела Мидж, которая тут же принялась щекотать клитор подруги своим маленьким игривым язычком.

Гвидо, уже пресыщенный, но неспособный сопротивляться желанию, охватившему его с необычайной силой, начал раздеваться — сначала сомневаясь, а потом с угрюмой решимостью. Он скользнул вдоль спины Ванессы и начал медленно о нее тереться.

Ритмичная музыка аккомпанировала этой игре, правила которой Гвидо с лихорадочной поспешностью старался определить. Но механическое трение о бедра Ванессы быстро взбодрило итальянца, и чем больше он возбуждался, тем быстрее рассеивались его опасения. Ванесса, сама забавлявшаяся со своим клитором, задыхаясь в экстазе, повернулась, ища губами его фаллос.

Адажио Генделя без всякого перехода сменило звучавшую перед тем музыку.

Гвидо понял, что эта игра не имеет правил, и не стоит напрасно терять время в поисках того, чего нет. Ему казалось, что он слышит голос певца:

О, как приятно, вольно и живо чувствовала себя его плоть, готовая мощно взорваться, не беспокоясь о приличиях, прямо в несравненном рту Ванессы!

Он почувствовал на своей спине тяжесть Никоса, и жаркое дыхание прекрасного грека обожгло его шею. Это происходило с Гвидо впервые, никогда еще другой мужчина не касался его таким образом. Все тело Гвидо протестовало, но он заставил себя расслабиться, предоставив событиям развиваться своим чередом, и нашел эту близость приятной.

Ванесса по очереди целовала Мидж, Никоса и самого Гвидо, деля между ними только что полученное семя итальянца.

Они уснули на заре, после разнообразнейших ласк и всевозможных перестановок. Оазис Амона был теперь уже не так далеко.

Глава третья

ОЦЕНИ ЦВЕТ, СЛАДОСТЬ, ГОРЕЧЬ

— Когда я был маленьким, — продолжал настаивать Гвидо, — если какому-нибудь туземцу приходило на ум срывать злость на ком-то из подданных Ее Величества королевы Великобритании или он осмеливался не допустить англичанина в свой семейный архив, исследователю достаточно было сказать: «Я пожалуюсь в консульство», и абориген тут же начинал рассыпаться в извинениях и предлагать гостю свою жену и дочерей.

— А вы в детстве были британцем? — насмешливо спросил секретарь посольства.

— Нет, но я любил читать Жюля Верна и знал, что почем.

— Надеюсь, теперь вы читаете газеты, — сдержанно заметил чиновник. — Одетых в шорты военачальников-сардаров времен вашего детства сменили подготовленные ЦРУ полковники. А итальянские консулы разрешают агентам рыться в их папках, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Тогда скажите мне, если можете, но только отвечайте прямо: зачем нужны посольства?

— Чтобы обеспечивать свой персонал, — улыбнулся чиновник. — Вот я, например, должен содержать большую семью. Я люблю детей. А вы? Вы женаты? Вы радикал? Или, может быть, социал-демократ? Я так понимаю, что вас не интересует ни новый папа римский, ни политика Египта. Ну что ж, вам, должно быть, удастся с ними поладить.

— Короче говоря, вы согласны передать меня под нежную опеку варваров?

— Ну, я так высоко не сижу! — вздохнул хозяин кабинета и раздавил в пепельнице недокуренную сигарету. — Я только выполняю то, что поручил мне Никое. Вам повезло — вы ему понравились. Так что отправляйтесь искать Незрина Адли. Если вы не станете упоминать мое имя, он будет с вами довольно вежлив. После этого останется только набраться терпения. Именно терпения! И вам потребуется очень много этого добра, в Египте быть терпеливым значит очень много. Здесь все невозможно, но нет ничего действительно трудного. Терпение не требует особого таланта.

— Я не люблю ждать, — сообщил Гвидо.

— В таком случае лучше сразу возвращайтесь в Милан. Такой хороший город — спокойный, искренний и задумчивый!

— Но я собираюсь отправиться в Сивах, — напомнил ему Гвидо.

— Если вы понравитесь здешним бюрократам, то сможете забраться и еще дальше. Все зависит от вашей изобретательности, шарма и обходительности.

— А относительно… Как, вы сказали, его зовут?

— Незрин Адли.

Секретарь с явным усилием, словно глыбу свинца, пододвинул к себе квадратный блокнот, на каждой странице которого была оттиснута эмблема «Фиата», неторопливо вырвал верхний лист и написал на нем имя египтянина и полный титул его службы: «Министерство иностранных дел, отдел культурных связей и научно-технического сотрудничества, подотдел ориентации и программирования, сектор международных научных исследований».

Вяло порывшись в засаленной телефонной книге, он дописал несколько номеров.

— Всего хорошего! — сказал он, передавая бумагу Гвидо. — И помните — ни слова обо мне! Эти американские кондиционеры могут довести до воспаления легких. Чувствуете, как холодно в кабинете?

— Как много переговоров, чтобы получить разрешение посетить оазис! — неодобрительно заметил Гвидо, делая вид, что не понимает значения своей поездки.

— У меня будет намного больше забот, если придется отправлять на родину ваше тело, — заметил его собеседник. — А я, как видите, и так уже поседел.

— Да, я понимаю, насколько утомительны могут быть такие бесполезные небольшие переговоры.

— До свидания, мистер Форнари! — секретарь посольства пожал руку Гвидо. — Никое мой лучший друг. Постарайтесь так же ловко обработать Адли.

Перед уходом Гвидо успел еще сказать:

— Уважаемый господин, моя фамилия не Форнари, а Андреотти. Это написано на моей карточке, которая лежит прямо перед вами.

Гвидо ехал на такси. Он не видел переполненной людьми улицы, не слышал ее шума, не обращал внимания на ее запахи. Он вспоминал дом — сверкающие сталью и стеклом владения его фирмы, их прозрачную ясность и неискренность. Пока он здесь, кто-нибудь наверняка попытается выполнять его работу и занять освободившееся место… Как будто эту работу может выполнить кто-то еще, кроме самого Гвидо! Он незаменим…

«А действительно ли так?» — неожиданно задумался он. Гвидо понимал, что подобные сомнения никогда не возникли бы у него в Милане, среди бешено мчащихся машин. Должен ли он признать, что нуждается в них так же, как и они в нем?

— Ерунда! — пренебрежительно буркнул Гвидо. Может быть, на него так действует вносящий сумятицу и разрушение ветер пустыни? Или это любовь нарушила ясность суждений? Сначала чувство утраты, в следующую минуту — сомнения… Гвидо уже не чувствовал уверенности.

«Я сейчас далеко от Италии, — решил он, — но еще не отошел от всего этого психологически. Если бы только я смог стать таким же бесполезным и безответственным скептиком, как это дипломатическое пресмыкающееся! Чтобы не беспокоиться больше об оставленной фирме, а стать просто отдыхающим плейбоем. Используй свободное время и предавайся сексу!»

Машина, в которой он ехал, похоже, побывала во всех переделках: они ползли вперед, ухитряясь при этом то и дело создавать аварийные ситуации. Гвидо ощутил новый приступ раздражения. Он едва сдерживался, чтобы не выругать водителя.

— Меня бы так трахали! — воскликнул Гвидо. Он рассеянно потрогал свой член.

— Как шлюху! — продолжал он, повышая голос. — Педераст! Членосос! Покоритель задниц!

Положив одну руку на новые полотняные брюки, Гвидо наслаждался своей быстрой эрекцией. Он вдруг захотел поиметь этого кастрата водителя во все дырки… Но тут его остановила мысль, что на брюках останется влажное пятно, которое не спрячешь, когда нужно будет выйти из машины. Гвидо наклонился вперед.

— Поворачивай, парень!. — заорал он и дал шоферу адрес Ванессы.

— Эта задница подождет, — проворчал Гвидо.

Задницей был Незрин Адли.

Ваны дома не было.

— Наверное, спит где-нибудь шлюха со своей Мидж, — выругался огорченный Гвидо. — Две секс-художницы не лучше, чем одна.

Он вернулся в свою гостиницу, решив позвонить Адли по телефону. Телефонистка, объяснявшаяся на каком-то непонятном языке, соединила его с секретаршей, которая изъяснялась превосходно. Изысканными и тщательно подобранными фразами она проинформировала Гвидо, что джентльмен, которого он хочет видеть, будет иметь удовольствие принять его через неделю. Гвидо не удалось уговорить ее ускорить свидание ни на один час, хоть он и намекал, что готов уплатить за такую услугу.

— Вредная сучка! — не удержался Гвидо, повесив трубку. — Что за букет извращенцев!

Позвонила Ванесса. Да, встретимся сейчас же. Было бы хорошо завтра осмотреть крепость, послезавтра базар Хан-Халил, а на следующий день — мечеть Аль-Ажар. А потом они сделают все сразу.

— Времени у нас уйма, — успокоила его Ванесса. Гвидо лег на кровать, позвонил горничной и, заказав виски, наконец снял брюки.

— Какая красота! — мысленно поздравил себя Гвидо, с должной беспристрастностью поглядев на свое мужское оснащение. — Он прекрасен!

Пальцы Гвидо коснулись вздутой вены, пробежали по ней от корня до конца, и он блаженно вздохнул. Гвидо сжал ствол своей пальмы и сдвинул кожу к самой ее вершине, потом опять к основанию, потом начал снова, испытывая прежнее блаженство.

Он подумал, что нужно уделить внимание ритму — не разгоняться и избежать соблазна кончить раньше времени. Но и не передерживать слишком долго. Не превращать удовольствие в работу.

— Не веди себя как женщина! — посоветовал Гвидо своему надежному инструменту. — Женщины всегда жалуются, что занятия любовью прекращаются раньше, чем они успевают начаться.

Несколько минут он энергично мастурбировал, полузакрыв глаза. Потом сделал перерыв, отметив попутно, что совершенно безразличие, как заниматься любовью: с высокой или маленькой, спереди или сзади, внутри или снаружи. Ведь это сплошной оргазм от начала и до конца.

Он опять начал постукивать по собственному острию, сжал головку, потом всунул указательный палец глубоко в задний проход и, испуская тихие стоны, принялся его возбуждать.

— Все равно я не зайду так далеко, что мне это начнет нравиться! — сказал Гвидо, пораженный собственным распутством. — Роль педика — не мое амплуа.

Эта мысль так возбудила Гвидо, что он снова начал ритмично самоублажаться.

Ни он сам, ни его рука не контролировали этого движения — ими управлял его сексуальный инстинкт. И был этот инстинкт таким сильным, что безошибочно находил самый подходящий ритм, заставлявший Гвидо стонать в экстазе, не доводя, однако, дело до преждевременной эякуляции. Этот инстинкт был хозяином пространства и времени, тела и духа. Он стоил того, чтобы ради него жить, служа ему с благодарностью, отдавая повелителю все, чего он захочет: иногда руку или лоно, иногда нежный рот, а иногда — тугой и бархатистый задний проход. Или теплый животик, на который можно излиться, груди, меж которых тоже можно войти. Приятный песок пляжа.

Чистую простыню гостиничного номера. Тесную кабину машины, когда вы ночью слушаете стереокассеты — один или с девушкой в вечернем платье, груди и ноги которой вы гладите, пока она вас отталкивает или берет в рот. Или когда вы наблюдаете, как она занимается сексом со своим дружком…

Гвидо захлестывали волны физического и духовного наслаждения. Он страстно желал, чтобы официант (все равно, мужчина или женщина) вошел сейчас в номер, неся виски, до того, как он кончит мастурбировать. Гвидо продолжит свое занятие перед ним. Он не попросит его ни присоединиться к нему, ни прикасаться к его телу — только наблюдать. И достигнет оргазма у него на глазах.

Эта картина зачаровала Гвидо и потрясла его. Кондиционер одобрительным ворчанием поздравлял итальянца с тем, что он так хорошо знает, как довести себя до экстаза.

— Сегодня лягу спать пораньше и проделаю это снова, — решил он. — А потом еще раза два-три. Надо будет сказать Ванессе, что у меня деловое свидание.

Он принял душ, надел чистую одежду и снова отправился ее разыскивать, чувствуя себя гораздо бодрее, чем все последние дни.

Каир, в конце концов, не так уж плох! Никто так и не принес ему виски.

Ванесса внимательно разглядывала свое отражение.

— В чем мои недостатки? — спросила она и ответила, как всегда: — У меня нет недостатков.

После этого она попыталась выкрасить свои маленькие твердые соски и груди губной помадой.

— Наверное, так в прежние времена выглядели куртизанки, — задумчиво сказала она. — Хорошо воспитанная женщина Востока не обманет надежд очаровательного чужеземца.

В следующую минуту она стерла помаду шерстяной тряпочкой.

— Я не женщина Востока, —сказала она своему обнаженному отражению. — И нельзя сказать, что я хорошо обучена. К тому же он человек, которого я люблю. От этих слов сердце ее сжалось.

— Это все, что мне нужно! — изумленно сказала она. — Неужели я действительно способна полюбить?

Такая перспектива не очень привлекала Ванессу, и она сказала об этом вслух:

— Я была вполне счастлива раньше. Зачем же позволять себе этот идиотизм?

Ванесса постаралась оценить факты, в которых была уверена:

— Он меня не любит, это точно. Но самое неприятное, что я сама теперь не понимаю, чего хочу и что делаю. Я уже почти решилась жениться на Мидж!

Она от души расхохоталась, с наслаждением сжимая свои груди. Потом, поглаживая клитор, Вана сказала своему двойнику:

— Две женщины, живущие вместе, — это полная противоположность обычному гибриду семейного очага и зверинца.

Она насмешливо взглянула на свое отражение, которое ответило, презрительно надув губки:

— Кого ты пытаешься поразить этими разглагольствованиями?

— Себя саму!

— Ну и как?

— Ни черта не получается.

— А что станет с твоей экс-кандидаткой в жены? Вана грустно вздохнула и спросила обнаженную девушку в зеркале:

— Закончу ли я, как и все остальные, как, возможно, и Мидж, банальной рутиной гетеросексуально совокупляющейся пары? Или мне удастся скрыться от всего этого дерьма в ущельях времени?

Звонок в дверь прервал эту интимную беседу. Одним быстрым движением Вана надела тоненькие полотняные джинсы, которые почти не скрывали ее наготу, а скорее меняли цвет кожи с янтарного на бледно-голубой. Грудь Ваны, когда она открыла дверь, оставалась обнаженной.

«Я действительно люблю его! — подумала она, целуя Гвидо в губы. — Умилительная картинка!»

Он рассеянно извинился за опоздание. Вана восхищенно глядела на него.

— Умилительно! — повторила она вслух и спросила: — Ты хочешь прогуляться со мной?

Гвидо несколько смущал ее полуобнаженный вид.

— В таком виде?

— Ты что, стыдишься меня?

Не давая ему времени на возражения, Вана спустила джинсы, освободилась от них, подняв поочередно свои длинные ноги, и пинком запустила ненужную одежду в полет через всю комнату. Потом двумя пальцами распушила темную поросль.

— Ты прав, — сказала она. — Ты будешь больше мною гордиться, если сможешь демонстрировать меня всю.

Она взяла итальянца под руку и подтолкнула к двери, спрашивая:

— Куда мы идем?

Гвидо нашел спасение в бегстве — рассказал о встрече с чиновником.

— Если верно то, что мне сказали в посольстве, то я здесь надолго влипну в огромную кучу дерьма и должен искать работу, чтобы прокормиться.

— А что они сказали? Что Египет — полицейское государство? Если бы они поменьше шпионили за нами, то знали бы об этом чуть больше.

— Ты ведь тоже сначала ошиблась во мне. Ничего удивительного, что твои менее информированные соотечественники думают, что я «приехал с холода».

— Тогда ты должен доказать, что у тебя нет ничего ледяного, кроме бутылки виски, и что в твоей программе нет ничего подстрекательского, кроме стремления к совокуплению.

— Блестящая идея! Испытай меня немедленно. Он подошел ближе, положил руку между ног Ванессы и накрутил завиток волос на палец.

— Нет! — запротестовала она. — На любом испытании должны быть свидетели.

— Тогда собери их. У тебя же есть маленькая черная записная книжка.

Усевшись на низкую кушетку, он обвил йогами талию Ванессы и начал нежно гладить ее живот, играя с короткими волосами.

— Тебе нравятся шлюхи? — спросила она.

— Не особенно. Смотря кто.

Он попытался немного рассказать о себе.

— Мне очень нравятся чужие жены.

— А как ты отличишь шлюху? — упорно Продолжала Вана. — И кого ты называешь чужими женами? Какие у тебя взгляды на собственность? И какую рыночную оценку ты дашь любви?

Гвидо посмотрел на нее растерянно.

— Ради Бога, — пробормотал он. — Я не подготовлен к обсуждению женской диалектики.

— Ну хорошо. Ты силен в истории религии? Что ты думаешь о святом Джероме и его учении?

Гвидо расхохотался, но это ничуть не обескуражило ее.

— Этот старый отшельник, — продолжала Ванесса, — выделял три категории честности. Я назову их в порядке уменьшения достоинства. Первая — девственники, потом идут люди, склонные к воздержанию, и, наконец, супружеские пары. С тех пор прошло пятнадцать столетий, но ничего не изменилось.

— Ты чересчур драматизируешь ситуацию. Девственность устарела и вышла из моды.

— Где и когда? То, что высоко ценится и привлекает покупателей, всегда в моде.

— Что до воздержания, то многих ли ты знаешь людей, которые его придерживаются, не считая, конечно, нас с тобой в эту минуту?

— Воздержанность никогда не применялась на практике. Это могучий принцип — в том смысле, что соблюдение его обеспечивается вовсе не силой принуждения. И он опасен, как любая вера.

— Ну ладно, перейдем к супругам. Ты же не станешь отрицать, что молодые люди женятся все реже и все чаще переходят от одной связи к другой?

— А разве они больше, чем их родители, способны ко взаимной любви? Любовь и жизнь вдвоем — все равно, женатыми или нет — навсегда единственная тема песен и краеугольный камень баллад.

— А ты, так красноречиво разглагольствующая, сама-то знаешь, что такое любовь?