Эммануэль - Ванесса

— После чего — прощай свобода! — пошутил Кхалед. — Особенно для женщин, да?

— Я мало путешествовал, но знаю, что все люди похожи. Христиане, сивахцы… У нас есть правила, но кто их придерживается? '

— У нас в стране их изменили. Раньше прелюбодеяние каралось тюрьмой или смертью. Теперь адюльтер — естественное дополнение семейной жизни.

— Для обоих полов?

— Можно сказать, да. Здесь на неверность — изменяет ли муж с другим мужчиной или жена с другой женщиной — смотрят косо. Но ни одна жена не возражает против того, чтобы ее муж любил мальчиков. И какой муж вздумает сердиться, если его жена поиграет с девочкой?

— Но такие взаимоотношения причиняют людям боль!

— Ничего подобного. Люди любят не для того, чтобы страдать.

— Значит, здесь не знают ревности?

— Никто никого не ревнует. Могут только предпочесть одного другому.

— Что же тогда люди думают о любви?

— О ней мы знаем из песен и от рассказчиков. Те, кто умеет читать, рассказывают о ней. Одно время в городе было кино. Так что многие узнали о любви из фильмов.

Через некоторое время Гвидо снова обратился к Айаддину:

— А политика? Она вас интересует?

— Политика? — удивленно переспросил Кхалед.

— Да, каковы ваши взгляды на политику?

— Никаких взглядов, — снова засмеялся египтянин. — Кому она нужна?

— Но ведь над вами есть правительство в Каире и местный губернатор.

— И что?

— Вы должны принимать их в расчет.

— Зачем?

Настала очередь Гвидо удивляться:

— Ну, я не знаю. Чтобы попросить о чем-нибудь, проголосовать за какой-нибудь закон. Принимать или отвергать правителей. Знать их возможности и способности…

Хозяин хлопнул его по плечу:

— Шутки иностранцев бывает трудно понять. Но эта — превосходна!

Большой черный «остин» как минимум пятнадцатилетней давности въехал в ворота сада. Шофер вышел из машины и открыл заднюю дверцу. Из нее осторожно, словно боясь рассыпаться, выбрался мужчина в белом полотняном костюме. Он был так худ и высок, что казался больным. Седые волосы были коротко острижены. Черные глаза и смуглая кожа морщинистого лица выдавали арабскую кровь. Когда человек выпрямился, его фигура показалась Гвидо величественной. Он холодно оглядел присутствующих, отыскивая глазами хозяина. Увидев его, не спеша подошел пожать ему руку. Отец Тахи приветливо улыбнулся, но остальные не обратили на вновь прибывшего никакого внимания.

Все же Гвидо заподозрил, что это большая шишка. Он хотел обратиться с вопросом к Мехди, но тот как в воду канул.

Тогда Гвидо обратился к юноше, с которым уже беседовал и который неплохо говорил по-английски.

— Кто этот господин?

Молодой человек помолчал, словно заколебавшись, потом решительно сказал:

— Я думаю, что это губернатор.

— Губернатор Сиваха?

— Ну да.

— А почему его никто не сопровождает? Юноша удивленно уставился на Гвидо:

— Зачем? Разве он не в состоянии ходить сам?

— Я не это имел в виду. Во всем мире люди, занимающие такой высокий пост, появляются на улицах только со свитой. Кроме того, простые смертные стремятся воспользоваться каждой возможностью, чтобы поговорить с ними, попросить о чем-нибудь.

— Серьезно? — молодой человек посмотрел на Гвидо как на сумасшедшего, но итальянец нисколько не смутился и продолжал расспросы:

— Значит, он не пользуется у вас уважением?

— Почему? Его уважают.

— Но не боятся, верно?

— А почему его надо бояться?

Юноше вопросы итальянца явно казались нелепыми, и Гвидо оставил его в покое.

Губернатор неспешно переходил от одной группы людей к другой, пожимая протянутые руки, перебрасывался со знакомыми двумя-тремя словами. Но никто не подходил к нему с почтительными приветствиями, и оживленный разговор при его приближении не смолкал.

Губернатор, по-видимому, считал такое положение вещей абсолютно нормальным, а если и был недоволен, то ничем не выдавал своих чувств.

У Гвидо теперь появилась возможность разглядеть его поближе. Он с трудом подавлял желание подойти и поприветствовать губернатора.

«Всему свое время. Не будем торопиться», — подумал он и отправился на поиски Мехди.

— Здорово, приятель, — он хлопнул Яссерита по плечу, — думаешь, тебя привели сюда поглощать засахаренный инжир?

С юмором у египтянина было туговато.

— О, надеюсь, что нет, — воскликнул он. — После церемонии нас должны угостить на славу: баклажанная икра, тушеный кролик, рис с приправами, ягнята, цыплята, куропатки, сваренные в сахарном сиропе, очищенные креветки, фрикасе из сердец, плоды кактуса, начиненные свежей мятой, салат из агавы, лепешки с розовым вареньем, желе из эглантерии…

— Гранаты в нашатырном спирте и ацетиленовый торт, — насмешливо заключил Гвидо. — Все лучшее, что нашлось в городе? Или тут всегда так едят?

— Что я могу сказать? — вздохнул Мехди. — Вы сами все видите. Этот городок открыт для посторонних глаз.

— Меня не интересуют ни местные секреты, ни мысли о здешних жителях. Гораздо интереснее, как они думают.

— Учитесь у меня. Наблюдайте за поведением людей и делайте выводы. Минуточку! Сейчас вы сможете все увидеть воочию.

В это время в доме послышался нарастающий шум, в котором можно было разобрать только отдельные выкрики и взрывы смеха.

— Сейчас появятся жених с невестой. У вас будет возможность наблюдать брачную церемонию с самого начала, — торжественно провозгласил Мехди.

— В других странах принято, чтобы родители невесты принимали гостей, — заметил Гвидо, — а здесь почему-то все наоборот.

Его слова потонули в реве толпы. Из дома, суетясь и толкаясь, вышли женщины. Среди них была и Вана. Она выделялась скромностью наряда. Все остальные были разодеты в пух и прах: море розового, голубого, желтого и серого муслина, гроздья украшений, сильный запах духов. Ни старые, ни молодые не скрывали лиц под чадрой. Обилие старух, как ни странно, заставило Гвидо задуматься о красоте и юности. Вглядываясь в женские лица, он с удивлением заметил, что не находит ни одного, достойного внимания.

— Теперь ясно, — решил итальянец, — почему мужчины Сиваха предпочитают однополую любовь.

Он хотел было озадачить подобным заключением самоуверенного египтянина, но тот с таким восторгом воспринимал все происходящее, что Гвидо решил не портить ему настроение. Возбуждение толпы достигло апогея. Оркестр, укрытый от глаз в зеленой беседке, заиграл какую-то приторную мелодию. Гвидо попытался разглядеть музыкантов, извлекающих из своих инструментов такие жалобные звуки. Оркестр был составлен из невероятной смеси флейт, скрипок и ксилофонов, приправленных колокольчиками и цимбалами.

Гвидо встал на цыпочки в надежде увидеть виновницу торжества. Но тут его ждало разочарование — невесту плотным кольцом окружили подружки. Тогда он решил добраться до Ваны, и это ему удалось, хотя пришлось потолкаться и отдавить несколько ног. Вана радостно кивнула ему.

— Что ты делала в этом курятнике? — отрывисто спросил Гвидо. — Ни одна из этих образин не стоит твоего внимания.

Девушка загадочно улыбнулась.

— Не торопись с выводами. Малышка совсем недурна. Сейчас сам увидишь.

— Какая малышка?

— Невеста. Ей только недавно исполнилось пятнадцать. Вана вытянула шею, стараясь рассмотреть невесту, которую вырвали, наконец, из дружеских объятий и водрузили на помост, украшенный гирляндами цветов.

Музыканты снова затянули какой-то заунывный мотив. Гвидо скривился, увлекая за собой Вану.

Девушка действительно оказалась прехорошенькой, а наряд и того лучше. Взглянув на него, Гвидо понял, почему два юных гомика, так лихо демонстрировавшие вчера свои способности, носили туники точно такого же покроя. Это были свадебные платья!

— Что, во всем Египте носят такие подвенечные одежды?

— Нет, это стиль Сиваха.

— Он, видимо, очень древний?

— Угадал.

Но вскоре они обнаружили, что белое плиссированное платье без рукавов, изящно ниспадавшее до пола, служило только основой наряда. Подружки невесты брали с подносов украшения и торжественно обряжали молодую. Зрители не спускали глаз с их ловких пальцев. Вот девушки взяли с одного из подносов нечто вроде золотого ремешка. Его застегнули под грудью невесты так, что под натянувшейся материей четко обозначились соски.

Гвидо почувствовал, что поторопился со своими пренебрежительными выводами. И первым сигналом к тому послужили брюки, ставшие вдруг тесными. Он изо всех сил старался сохранить безразличное выражение лица, но провести Вану было невозможно. Она незаметно провела рукой по его ширинке и, убедившись в своей правоте, одобрительно подмигнула. Это воодушевило Гвидо, и он, уже не скрывая интереса, стал следить за юной невестой. Она подняла руки, чтобы подружкам легче было застегнуть на талии золотой пояс в форме змеи. Треугольная голова змеи спустилась до уровня лобка, и Гвидо ощутил, как твердеет его плоть. Потом на невесту надели золотое ожерелье, состоявшее из нескольких гибко сочлененных металлических полос. Это украшение было так велико, что верхнее кольцо туго охватывало шею девушки, а нижнее — самое широкое — достигало сосков, покрывая плечи и частично руки.

После этих приготовлений подружки занялись прической невесты. Они разделили ее черные волосы на несколько равных прядей и с виртуозностью, восхитившей Гвидо, заплели их в косы. Однако потребовалось еще не менее четверти часа, чтобы довершить шедевр и превратить густую гриву в подобие полукруглого шлема.

Сомнений не было: сейчас на глазах у Гвидо шаг за шагом воссоздавался облик богини, являвшейся ему в юношеских снах.

Невеста сидела неподвижно и казалась не более живой, чем ее каменный двойник.

На короткий миг она тоже стала произведением искусства. Правда, черты ее нежного личика не шли ни в какое сравнение с неземной красотой жены Амона и тело ее, по мнению Гвидо, не имело той блистательной двуединой завершенности, которую удалось воплотить в камне древнему скульптору. По мере того как менялся облик невесты, разговоры гостей смолкли. Метаморфозы, происходящие у них на глазах, и завораживающая музыка, скорее похожая на реквием, чем на свадебный марш, действовали гипнотически. Из любопытных зрителей гости превращались в верующих, поглощенных религиозным созерцанием.

Когда идол из плоти был наконец воссоздан, наступила тишина. Весь обряд занял не более часа, но мистическое благоговение толпы перед возрожденной богиней было столь заразительно, что Гвидо и не заметил, как пролетело время.

Пожалуй, единственным человеком, не поддавшимся коллективному трансу, была Вана.

Ее рука попрежнему служила связующим звеном между Гвидо и ожившей статуей — рука такая же нежная, как лоно, скрытое в складках туники, такая же твердая, как каменный фаллос, который так нравился итальянцу.

Благодаря ей Гвидо словно растворился в теле смертной женщины, сидевшей на помосте, и одновременно ощутил двойное прикосновение божества.

Последние лучи солнца, скрывшегося за зубцами Хат-ан-Шо, придавали золотым украшениям какой-то необычный оттенок.

Зазвучали цимбалы, звонко пропел рожок, и вдруг вся толпа начала оглушительно скандировать какое-то короткое слово, за которым следовали целые фразы, звучавшие так слаженно, точно их произносил в громкоговоритель один человек.

— Что они кричат? — спросил Гвидо, постепенно приходя в себя от этого адского шума.

— Сначала они выкрикивали имя невесты, — пояснила Вана, — Ее зовут Илитис. И-ли-тис. Теперь они произносят строфы, положенные по обряду.

— На арабском?

— Нет. Этого языка я не понимаю.

— Может быть, это местный диалект?

— Тоже нет. Слова очень древние.

— Как жаль, что никто не может их перевести, — вздохнул Гвидо.

— Когда-то их мне пересказали, но только приблизительное содержание. Я нахожу в этих строфах некоторое стилистическое сходство с одами в честь фараонов.

— Так расскажи!

Громыхающий речитатив прервался так же внезапно, как начался. Мрачная торжественность сменилась сияющими улыбками. Казалось, сама богиня спустилась с небес. Она весело смеялась, болтала с подружками, вообще вела себя, как проказливая девчонка, только что удачно подшутившая над взрослыми.

— Это все? — спросил Гвидо. — Теперь она замужем?

— Ты с ума сошел! Ведь жених еще не появлялся.

— Я уже ничему не удивляюсь. Судя по тому, что пришлось видеть и слышать, свадьба без жениха была бы здесь вполне естественна. К кому была обращена оратория? К древнему божеству?

— Нет, к нынешнему. К последней девственнице.

— Понятно, — кивнул Гвидо. — С каждым замужеством в мире исчезает частичка невинности. Вот почему так плакали флейты. — И, помолчав, спросил: — Ты уверена, что божественное обязательно должно быть девственным?

— Слава Богу, к смертным это не имеет отношения.

— Да уж, — рассмеялся Гвидо. — Если бы свадебная церемония не могла обойтись без невинности, люди давно бы вымерли.

— Эти священные строки и не пахнут целомудрием.

— В чем же их смысл?

— Вот то, что я услышала от женщин, готовивших Илитис к обряду.

Есть два входа в твой замок. Не стыдись, открой первый. Впусти супруга в свое лоно. Но есть еще одна, потайная дверь. За нею ночь, полная любви. Стань своему мужу братом — Распахни ее.

— Что ж, аборигены Сиваха очень современны.

— Этим строкам пять тысячелетий.

— По-моему, самое время перекусить, — сказал стоявший рядом мужчина.

— Это идея! — одобрил Гвидо. — Хорошо бы еще что-нибудь выпить, — итальянец прикусил губу. А вдруг его слова осквернили чистоту обряда?

И вообще, «выпить» и «пить чай» — это разные вещи. Он успокоился, когда стали разносить пиво и сладкое розовое вино, от которого трудно было оторваться.

— Чем же сейчас занята невеста? — обратился Гвидо к незнакомцу, который, видимо, решил взять их с Ваной под свою опеку.

— Она перебрасывается скабрезными шутками с подружками.

— А где жених?

— Ждут, пока протрезвеет. Ему понадобится много времени, чтобы привести себя в порядок.

Шутливый прогноз мужчины оказался пророческим — ожидание затянулось до поздней ночи. Когда будущий супруг был наконец готов к исполнению своей роли, многие гости были уже в таком же состоянии, как он сам несколько часов назад.

— Если это веселье затянется, — проговорил заплетающимся языком Мехди Яссерит, — будет слишком темно, чтобы разглядеть пятна на простыне — от крови они или от вина. Это все подстроил негодник Айаддин, чтобы покрыть доченьку. Хотя все знают, что двенадцать из своих пятнадцати лет она махается, как ослица.

— Ты спутал, старина, — добродушно возразил Гвидо. — Айаддин — отец жениха.

Мехди сделал какой-то загадочный жест, словно не находя слов для выражения какой-то глубокой мысли, и рухнул на руки итальянцу. Гвидо бережно уложил его в колючие кусты, растущие неподалеку, и отправился на поиски Ваны. Он и не заметил, когда девушка ускользнула. На полпути его застиг невероятный грохот барабанов.

— Сейчас самый торжественный момент? — спросил Гвидо у соседа. Но у того рот был забит лукумом, и он промычал в ответ что-то невразумительное. Людское море заволновалось и неожиданно выбросило итальянца прямо к помосту.

Там выяснилась причина суматохи. Шум, суета, тяжесть украшений и обилие поглощенных пирожных сделали свое дело — невесте стало плохо.

Девушку привели в чувство, и она безучастно наблюдала за приготовлениями, хотя ее они касались больше, чем окружающих. Прежде всего ее усадили на высокий стул, потом водрузили на голову корону в форме усеченного конуса, отчего невеста стала казаться гораздо выше. Конус закрепили на голове длинными эмалированными заколками. На хрупкую шею надели четыре гирлянды цветов: из красного и белого жасмина с кружащим голову запахом, из цветов гардении и из розовато-лиловых и желтых орхидей. Нижняя часть лица полностью утонула в цветах.

— Она погибнет от удушья, не познав любви! — жалостливо воскликнул Гвидо.

Но никого, казалось, не волновала судьба юной жертвы. На нее продолжали громоздить все более тяжелые и объемные ритуальные украшения. Колени несчастной дрогнули под тяжестью золотого подноса, на который поставили в строго определенном порядке глиняные и стеклянные фигурки животных: сову, льва, козла, змей, скорпионов, кота, собаку, верблюда, морского конька, жуков и крыс. За ними последовали хлеб, долька чеснока, семена, кувшины с маслом и вином. Поверх змеи, служившей поясом, талию невесты обмотали несколькими витками пеньковой веревки, которая еще больше подчеркивала ее стройность. Тут Гвидо окончательно утвердился в мысли, что малышка вот-вот задохнется.

На плечи ей установили что-то вроде тяжелого деревянного коромысла с двумя бронзовыми чашами — одна с семенами, другая с шерстью ягненка.

В руках она держала деревянный скипетр и железную цепь. На лодыжки надели деревянный и металлический браслеты. Босые ступни намазали грязью.

На корону посадили огромную живую птицу, которая тут же вцепилась в нее когтями. Это был священный черный орел с металлически поблескивающим клювом. Он постоянно расправлял крылья и порывался взлететь.

Вперед выступил Кхалед Айаддин. В правой руке он держал кривой кинжал с рукоятью из слоновой кости и вращал его над головой, точно турок ятаган. Когда Айаддин опустил оружие, все ахнули. Острие кинжала распороло тонкую ткань, даже не коснувшись кожи девушки. На обнаженное тело упал луч яркого электрического света.

Крепкие маленькие груди девушки оставались зажатыми между ожерельем и высоким поясом.

«Орлу, пожалуй, трудно удержаться, чтобы не склевать такие ягодки», — подумал Гвидо.

Вновь зазвучали рожки, и появился жених, одетый в простое красное платье, сшитое наподобие тоги. Его несли на деревянных носилках, украшенных по краю железными фигурками. Носильщики, по-видимому, одногодки жениха, одетые в голубые туники, опустили носилки у ног Илитис.

— Таха. Таха! — неистовствовала толпа. Затем последовали непонятные выкрики, судя по тону, игривого или даже непристойного характера.

Юноша наклонился, стер руками грязь с ног невесты и освободил ее лодыжки: тонкий деревянный браслет раскрошил пальцами, а серебряный растягивал до тех пор, пока тот не сломался; взял с колен возлюбленной тяжелый поднос и опустил на помост рядом с Илитис. Он снял с плеч девушки коромысло, пригибавшее ее хрупкое тело к земле, развязал на талии веревку и расстегнул змеевидный пояс. Потом сорвал с ее шеи гирлянды цветов и снял роскошное ожерелье.

Илитис спустилась с помоста и стояла перед женихом, расправив плечи и гордо подняв голову. На ней осталась только разрезанная до пояса белая туника. Орел расправил над молодыми огромные крылья.

Таха схватил края разреза и рванул материю. Обнажился гладкий живот, темный треугольник лобка и, наконец, ноги. Невеста вручила ему скипетр и цепь. Плавным движением подняла руки к головному убору.

Священная птица, почувствовав свободу, взлетела с диким клекотом, которому тут же начало вторить тысячеголосое людское эхо. Свет погас. Наступила тишина.

Когда медленно, одна за другой, лампы снова зажглись, молодоженов уже не было.

* * *

Измученный Гвидо, протрезвевший Мехди, невозмутимая Вана и вконец расслабившийся Кхалед сидели на траве и пили лимонад. Каждый думал о только что завершившемся ритуале.

Вдруг над ними склонился чей-то гордый профиль.

«Орел прилетел», — сонно подумал Гвидо.

— Это мой друг Андреотти, инженер, — сказал Кхалед, подняв голову. Потом повернулся и указал Гвидо на тонкое горбоносое лицо.

— Селим эль-Фаттах.

Застигнутый врасплох, Гвидо сделал несколько безуспешных попыток проснуться и встать на ноги. Когда это удалось, он увидел перед собой высокого изможденного человека, которого называли губернатором. Гвидо припомнил, как легко и непринужденно губернатор вел себя с гостями, и улыбнулся:

— Чао!

Гвидо взглянул на Вану. Она смотрела на отца спокойно, и в глазах ее невозможно было прочесть ни волнения, ни радости.

Селим сказал Айаддину:

— Когда я буду жениться на своей дочери, мы устроим такой же праздник.

Он наклонился к девушке:

— Верно, Ванесса?

Прежде чем Вана успела ответить, Селим выпрямился и широким жестом попрощался с сидящими:

— Спокойной ночи, друзья!

С этими словами он не спеша направился к своей машине.

Вернувшись в гостиницу, Гвидо решил задать девушке вопрос об отце, но не знал, как это сделать, чтобы не обидеть ее. Наконец он решился:

— Твой отец говорил о свадьбе с дочерью так, словно Кхалед только что женился на своей. Это вторая ошибка подобного рода за сегодняшний вечер.

— Это не ошибка.

— Что? — изумленно протянул Гвидо. — Разве Таха не сын Кхаледа? Вана холодно посмотрела на него:

— Таха и Илитис — дети Кхаледа. Илитис — сестра Тахи.

Глава четвертая

ОБОСОБЛЕННОСТЬ ВАРВАРОВ

Весь следующий месяц Гвидо был невероятно деятельным. Он рано вставал и начинал колесить по городу без всякого плана, на каждом перекрестке решая заново, пойти направо или налево. Но ни разу не прошел он дважды по одной улице и ни разу не посетил дважды одних и тех же людей. Первую неделю Вана после долгих уговоров согласилась сопровождать его и переводить, но потом извинилась и отказалась наотрез. Его бесконечные и довольно бестолковые визиты и разговоры стали раздражать девушку. Она напомнила Гвидо, что ее профессия — копаться в земле, а не в чужих душах и она не задавалась целью посетить все лачуги Сиваха.

Итальянец быстро сориентировался и пригласил на «вакантное место» Мехди Яссерита. Тот, казалось, только и ждал предложения, к тому же имел неограниченный запас свободного времени. То ли его каникулы оказались бесконечными, то ли начальство невероятно уступчивым, но Мехди ни разу не заикнулся о том, что ему пора переступить пыльный порог министерства просвещения.

Привязанность учителя к своему новому другу ни в коей мере не удерживала Гвидо от пренебрежительных замечаний, насмешек и издевок. Гвидо именовал его старым педерастом, провинциальным извращением и представителем пятой колонны платонистов.

Итальянец фактически не нуждался в помощи учителя. Он имел в запасе более тридцати самых ходовых фраз местного диалекта и прекрасно справлялся без переводчика. Возможно, Гвидо обладал особым даром общения и тем покорил жителей городка. А может, они всегда встречали людей так душевно. Во всяком случае, в каждом доме Гвидо ждал радушный прием.

Вскоре он отложил фотоаппарат, с помощью которого надеялся установить контакт с населением.

Ему больше не нужно было разыгрывать туриста, чтобы добиться приглашения в чью-нибудь семью. При его появлении старики начинали улыбаться, а малыши кидались на шею.

Гвидо больше интересовали дети, чем старики, и мужчины, чем женщины.

Иногда, чтобы проверить какие-то свои предположения, он проводил простенькие эксперименты. Детям предлагались на выбор два стеклянных стакана — один маленький, заполненный конфетами доверху, другой большой, в котором сладости едва покрывали дно. Двухлетки безошибочно тянулись к маленькому. Но четырех-пятилетние с настойчивостью дебилов выбирали большой. В остальном они ничем не отличались от других детей: во время так называемого «интервью» потели, заикались и теряли нервные клетки миллионами.

Со взрослыми дело шло хуже. Однако и тут можно было поживиться. Поразительно долго и откровенно они могли говорить о женах, домах, семейных делах, тайных желаниях, развлечениях, сексуальных склонностях, своих личных пороках и добродетелях, мелких грешках и любовных похождениях как в самом Сивахе, так и в округе. Они не уставали рассказывать о деловых встречах, финансовом положении, об отношениях с местным и приезжим начальством, о долге перед обществом, взглядах на экономику и государственную политику, на законы, юристов и полицию.

Наговорившись с горожанами, Гвидо отправлялся в «деревню», то есть в часть оазиса, не подвергшуюся урбанизации. Там он проводил целый день среди кочевников, окруженный ватагой детворы и стариками.

Так же, как и в городе, он задавал сначала вопросы, далекие от его истинной цели. Потом начинал говорить сам и невольно увлекал остальных разговором об отцах и дедах, об обычаях и традициях, о предрассудках и суевериях, незаметно переходил к надеждам и чаяниям молодых. Спрашивал о вкусах и пристрастиях.

Скажем, едят ли они корнеплоды и насекомых, неизвестных в других странах? Нет. Пьют ли жители Сиваха какие-либо особые напитки? Нет. Может, они едят землю? После этого вопроса все, включая Гвидо, хохотали. Иногда он часами сидел, скрестив ноги, в кругу стариков, прислушиваясь к беседе или разделяя их молчаливую задумчивость. Гвидо не уставал и не тяготился таким общением. Он даже радовался ему. А Мехди, глядя на приятеля, тоже был счастлив.

Итальянца неизменно поражала и приводила в восторг одна особенность: вторжение чужака, фактически вмешательство в жизнь племени, никого не удивляло, не смущало и не раздражало. Если бы Гвидо попытался осуществить свой план где-нибудь в Меланезии или среди пигмеев, он очутился бы за решеткой или в психушке, а вероятнее всего — в больнице с перебитым носом и синяками.

Здесь его, правда, встречали без особого дружелюбия, не проявляя порою даже элементарного гостеприимства. Итальянец стал как бы частью их повседневной жизни, и его принимали покорно, как жару и ветер, день и ночь, трахому и детскую смертность.

Проведя некоторое время с племенем, Гвидо и Мехди решились на дальнейшие шаги. Они отправились к соседним оазисам. На востоке они были малы, и больше трех дней на ознакомление не понадобилось. Знакомство с северными племенами не дало ничего нового. Западные, расположившиеся в оазисах вдоль ливийской границы, не были склонны к приему гостей. Скорее даже наоборот.

Путешественники с трудом отбыли там намеченный минимум дней, после чего Гвидо решил, что этот дикий народ ничем не напоминает сивахцев, и они покинули негостеприимный край. Но итальянец не успокоился. Он продолжают куда-то ходить и ездить, с кем-то знакомиться. Ему как будто не требовалось времени на путевые записи. Все увиденное и услышанное автоматически сортировалось на группы, виды, типы и укладывалось в нужные клеточки мозга.

И, как ни странно, по мере увеличения объема информации, число заполненных клеток уменьшалось. Одна за другой исчезали первоначальные категории, уничтожались подгруппы, пересматривалось содержание групп, пока не выстроилась, подобно нитке жемчуга, единая цепочка фактов.

Что их объединяло? Исследователь пока хранил это в тайне. Мехди, со своей стороны, и не пытался ознакомиться с умозаключениями Гвидо. Если мужчины иногда и говорили откровенно, то только о сексе. Оба соглашались, что на эту тему можно говорить бесконечно, и оба имели некоторый опыт. Им не мешало даже то, что их эротические склонности были совершенно различны.

Вскоре после начала их совместных путешествий Мехди признался, что приехал в Сивах в поисках мальчиков, и добавил, что имеет их здесь в неограниченном количестве. И это было правдой. По, словам партнеров, он был настолько же переменчив в любовных связях, насколько постоянен в своей платонической привязанности к итальянцу.

Как оказалось, темперамент юных сивахцев удивительно совпадал с его собственным. Ни один из них не спал с одним и тем же приятелем дважды.

Они проявляли удивительное красноречие, желая соблазнить нового партнера, но оно сразу улетучивалось, стоило им достигнуть цели. Такой юнец мог встретить своего любовника, которому только вчера пылко клялся в вечной преданности, и даже не поздороваться.

Мехди рассказывал о своих похождениях без всякого смущения, словно речь шла о самых обыденных вещах. И в этом он походил на жителей оазиса, полной мерой удовлетворявших ненасытное любопытство итальянца. Гвидо действительно стремился узнать как можно больше о складе ума и взглядах людей, чьи нормы поведения и мораль были далеки от его собственных.

Сам он ни от кого не скрывал своей приверженности однополой любви. Но Гвидо не мог объяснить, в чем крылась ее притягательная сила и почему он сам, тем не менее, избегает мужчин.

Чтобы избавиться от навязчивых мыслей, итальянец часто развлекался, терзая бедного Мехди. Он не уставал спрашивать, как этому толстенькому коротышке удается добиться такого головокружительного успеха у юношей Сиваха, многие из которых были настоящими красавцами.

Желая проверить (а скорее, опровергнуть) способности египтянина, убедиться, что его утверждения, будто он чувствует себя в Сивахе как рыба в воде, действительно справедливы, Гвидо решил подбросить ему заманчивую идею. Однажды, когда они рука об руку возвращались в гостиницу после плотного обеда, итальянец с невинным видом спросил:

— Дружище, можешь сделать мне одолжение?

— Я готов, — заверил его Мехди, — а в чем дело?

— Переспи с сыном своего приятеля.

— Когда угодно. Но какого приятеля?

— Кхаледа Айаддина.

— О Господи! — воскликнул Яссерит, — кого из сыновей ты имеешь в виду?

— Как это «кого»? Того, который недавно женился. Мехди совершенно поник.

— Зачем тебе это? — уже без всякого энтузиазма спросил он.

— Красивый паренек. Он что, тебе не нравится?

— Симпатии тут ни при чем. Просто так не делается.

— Что не делается?

— Ты же сам прекрасно знаешь. Зачем притворяешься?

— Ты хочешь сказать, что после женитьбы сивахец уже никому не позволяет заезжать к себе, но сам пользуется чужими сыновьями?

— Примерно так.

— В чем проблема?-беспечно пожал плечами Гвидо. — Поменяйтесь с ним местами.

— Так тоже не годится, — криво усмехнулся Мехди. — Нельзя подставляться тому, кто младше тебя. И я уже сто раз говорил, что не люблю быть в «пассиве».

— Тем хуже для тебя. Хорошо, оставим этот разговор. Выше головы не прыгнешь!

Мехди страдальчески закатил глаза и вздохнул. Ему невыносимо было видеть разочарование друга.

— Представляешь, какой поднимется шум, если Кхалед узнает! — пытался оправдаться толстяк.