Эммануэль - Ванесса

Теперь эти реальные правители начали терять терпение, видя, как их марионетки нянчатся с неимущими. Ситуация должна быть исправлена — работают компьютеры, отдаются приказы, принимаются решения — машина запущена. Слово за вами, доктор, — и мировое благополучие будет гарантировано.

Незрин перевел дыхание:

— Какая организация, позвольте спросить, не мечтает о рабочих и клиентах столь легко удовлетворяемых, как сивахцы! Теперь она может иметь их. Капля эликсира Хат-ан-Шо в резервуар системы кондиционирования любого предприятия или учреждения — и прощай недовольство условиями труда, забастовки и демонстрации!

Ни единой неугодной мысли! Желания и их исполнение повсеместно совпадают. Никто не просит больше того, что имеет. А поскольку сильным все труднее будет урывать от себя для слабого, то слабый будет довольствоваться все меньшим. Земля будет радостно вращаться вокруг Солнца. Общество будет в ладу с властителями мира, все голоса сольются в сладком благодарственном песнопении, подобно ангельскому хору, в котором больше не будет жалобных и страдальческих выкриков. И песня тех, кто доволен жизнью и работой, будет так же ласкать слух, как молчание Вселенной.

— Сивах — далеко не рай, — сказал вдруг Гвидо с гримасой боли, точно вспомнив что-то.

— Но вы здесь не выглядите несчастным, — заметил Незрин.

— Я не буду счастлив и в раю.

— Рад слышать. Не люблю фанатично верующих. Если вы вечно сомневаетесь, как и подобает ученому, тем лучше. Я ведь говорю с ученым.

— Что вы хотите узнать?

— Нашел ли ученый то, что искал?

— Да, — спокойно сказал Гвидо.

Лицо Незрина осталось бесстрастным. Он знал, что за этим последует — и не ошибся. Гвидо не заставил себя ждать:

— Сивахцы знают истинную цену вещей. Вот в чем секрет.

— Что вы имеете в виду?

— Они не интересуются властью, потому что она не интересна.

Незрин глубоко вздохнул. Нет, он доберется до сути, даже если для этого придется говорить до утра.

— Хорошо, допустим, — сказал он. — Но откуда проистекает эта мудрость, это знание о ценности вещей, не свойственное остальному человечеству? Они вдыхают ее с воздухом или глотают с водой? Может, жуют какую-то траву или вводят вещество, о котором никто не догадывается?

— Этого я не знаю.

— Неудивительно! — фыркнул Незрин. — Вы проболтались тут восемь недель, и никто вам не мешал. Почему вы не пользовались какими-нибудь инструментами, не делали замеров, не брали образцы почвы, воды? Короче говоря, не исполняли своих профессиональных обязанностей?

— Бедняга Незрин, — благодушно сказал Гвидо. — Не утруждайте себя такими мелочами. У вас же есть подчиненные? Пусть у них болит голова. Мне не нужно брать пробы воды и воздуха. Меня не интересует их пища и табак, который они курят, просто потому, что все это уже сделано. Давно и очень тщательно.

— Правда?

— Но не здесь. В Милане. В новых лабораториях CIRCE и за большие деньги. Безрезультатно.

— Вы хотите сказать, ничего интересного не обнаружено?

— Ни интересного, ни неинтересного. Просто ничего. Впервые Гвидо заметил, что под маской наивности и добродушия скрывается нечто другое. Египтянин подался вперед, взявшись за ручки кресла:

— В таком случае, придется вернуться к версии, которая вам так не нравится — о наследственных психофизиологических характеристиках.

— Эта гипотеза полностью исключается. Полностью! — твердо сказал Гвидо.

— Почему, позвольте спросить?

— Потому что если бы безразличие сивахцев к власти было наследственным, я не смог бы им заразиться.

— Заразиться?

— Да. У меня все симптомы этого «заболевания» налицо.

— Что такое? — взволнованно подскочил Незрин.

— Я думаю, как сивахец.

Незрин в замешательстве уставился на него — издевается итальянец или повредился умом? Он попытался перевести разговор в шутку.

— Вашим патронам это не понравится.

— С этого момента консорциум не в счет.

Незрин суетливо переставил бутылку и сел:

— Гвидо, вы ученый. Если вы не шутите и это правда, то вы не можете не стремиться узнать, как и почему. Конечно, вы горите желанием понять, как сивахский синдром мог повлиять на вас. Возможно, его симптомы слишком неосязаемы, чтобы пробудить любопытство.

— Во всяком случае, как я могу быть уверен, что не ошибусь. В нашем деле это легко случается.

— Скажите хотя бы, вы наблюдаете, как это протекает? — взмолился Незрин, словно обращаясь к человеку с редкостным заболеванием.

— Наблюдаю — не то слово. Я просто вижу то, что может видеть любой другой человек. Каждый может проделать такую несложную вещь: набрать горсть песка и медленно, по песчинке, пропустить его между пальцами. Я даже не знаю, следует ли признать этот жест характерным только для Сиваха.

— Разве все сивахцы так делают?

— Почти все мужчины, женщины и дети. Когда я говорю «почти»…

— Вы имеете в виду тех, кого наблюдали. Ясно, — терпеливо кивнул Незрин. — И как они это делали?

— Что значит «как делали»?

— Намеренно? Как ритуал? Со страстью? Для успокоения души?

— Совсем нет. Я думаю, это чисто механическое бессознательное действие. Они не вкладывают в это никакого особого смысла.

— А как вы научились? Стали тренироваться?

— Я? Конечно, нет! Один человек поймал меня за этим занятием. Сам я даже не заметил, когда научился.

— Значит, «один человек» придавал ему большое значение. Это противоречит вашим словам.

— Тот человек — не сивахец и не собирается им становиться. Это Мехди.

— Почему же он не доложил мне?

— Очень просто. Он подумал, что будет выглядеть дураком. Боялся, что вы рассердитесь. Страшно лишаться такого солидного покровителя.

Незрин снова подумал, не разыгрывает ли его итальянец.

— Итак? — спросил он сухо, давая понять, что здесь он хозяин и вправе повернуть разговор в нужное ему русло.

— Вот и все.

— Как все? Да возьмите же пробы песка, черт возьми! Вместо того, чтобы тут рассиживаться. Что это за песок? Из оазиса или принесен ветром? По логике, он должен быть отсюда.

— Логика не всегда срабатывает. А в этом случае особенно. Все анализы, о которых вы говорите, уже проводились задолго до моего приезда. Песок, как и все другие вещества в оазисе, был скрупулезно проверен. Я не стану перечислять все, что подвергалось проверке. В него входили даже физиологические тесты.

— Все безрезультатно?

— Абсолютно.

Незрин казался совершенно убитым.

— И к какому выводу вы пришли?

— Что наши методы анализа не позволяют нам выявить вещество, способствующее развитию подобной черты характера в сивахцах.

— Так найдите новые методы! — Незрин сорвался на крик.

— Нет.

— Что значит «нет»?

— Нет, и все.

Незрин попытался ударить по самолюбию итальянца:

— У вас совсем нет научного интереса?

— CIRCE пришлет кого-нибудь другого, — спокойно ответил Гвидо, — но он тоже ничего не найдет.

— А если найдет?

— Ваше правительство станет первым заказчиком.

— Вы боитесь этого?

— Ваше правительство или любое другое — не имеет значения. Какое мне дело?

— По крайней мере, мы не станем экспериментировать над согражданами. И не станем торговать открытием за валюту. Но кто будет его производить? Все равно кто-то нагреет на этом руки. Мы — слишком бедная страна, чтобы ваше открытие попало в руки богатых.

— Я не сделал никакого открытия.

— Но вы можете сделать его. Почему ученые служат тем, кто старается подкупить их? Тем, кто порабощает их ум и будет порабощать дальше, если ваша работа пойдет успешно.

— Стану ли я более свободным, работая на вас? — Гвидо испытующе посмотрел на египтянина.

Лицо Незрина просветлело, и он сказал с нескрываемой симпатией:

— Попробуйте — и увидите.

Гвидо встал, сладко потянулся и улыбнулся, словно с его души удал наконец тяжелый камень. Пусть Незрин сразу получит ответ на вопрос, который так мучительно долго задавал.

— Катитесь к черту, — сказал он ровным голосом. — Вы винтик в механизме власти и потому отвратительны мне. Я — из Сиваха.

Незрин молчал, точно не понимая, о чем идет речь.

— Я вернусь в Хат-ан-Шо и проведу там все дни, отмеренные мне судьбой, — но не сейчас, не волнуйтесь.

Он протянул египтянину руку, но тот словно окаменел.

Внезапно он приблизил свое лицо к лицу Гвидо:

— Вы все еще женаты, Андреотти? Его голос совершенно изменился. Но Гвидо ждал этого и не удивился.

— Честно говоря, — сказал он, добродушно усмехнувшись, — я и сам не знаю.

— Но я знаю, — жестко сказал Незрин. — Ваш босс не успел этим воспользоваться.

— Не успел? — Гвидо подозрительно взглянул на Незрина.

— Да. Ваша жена выскользнула из его рук. Она, без сомнения, обладает теми же качествами, что и горсть песка в кулаке.

— Где она?

— В Каире.

— Для меня это полная неожиданность, — мрачно указал Гвидо.

— Я знал, вы мне не поверите, хотя вам я ни разу не солгал.

Незрин протянул ему пачку фотографий.

— Можете удостовериться. Снимки сделаны на этой неделе. Обратите внимание на дату выпуска газеты, которую держит мужчина, сидящий рядом с вашей женой в кафе Гроппи.

Классический шантаж! Гвидо почувствовал, что ему становится нехорошо. Все, кто берет заложников пользуются этим приемом.

Он ощутил буквально физическую боль, когда увидел на первой фотографии доверчивый ласковый взгляд Джулии. На ней было легкое летнее платье, подчеркивавшее ее красивые бедра. Густые черные волосы спускались до плеч, полные губы приоткрыты. Она казалась задумчивой, очарованной.

— Вы давали ей наркотики.

— Почему я? — возразил Незрин. На следующем снимке Джулия была обнаженной, и каждая линия ее тела, даже оттенки цвета кожи были хорошо видны при неестественно ярком свете. Но Гвидо почувствовал себя совершенно подавленным, когда узнал место съемок. Это не составило большого труда: молодая женщина, казалось, плыла в густых облаках.

— Ваша омерзительная купальня. Гвидо быстро просмотрел остальные фотографии, ожидая увидеть ее занятой любовными играми. Но она, к его удивлению, везде была без партнера. Вот она стоит, точно одна из трех граций, покинутая сестрами, вот легко касается рукой живота.

На другом снимке лежит, любуясь своим телом, а вот вытянула ногу, точно пробуя ее гибкость. На нескольких фотографиях она стояла в бассейне.

Для чего эти снимки? Может, Незрин хочет показать, что Джулия теперь в его власти? Но зачем? Сердце его сжалось.

Моя Джулия! Неужели я всегда любил тебя так, как сейчас?

— Чего вы хотите? — спросил он.

— Я пекусь об интересах моей страны. Думаю, эта красота получит осмысленное завершение, если я введу ей ЕА-12 Единорог, который припас на этот случай.

Гвидо онемел. Наконец, собравшись с силами, он прошептал:

— Как вы достали препарат? — И тут же ответил сам себе, — Понимаю. Подонок Пакони… Так вот ваши условия: либо я работаю на вас, либо вы убиваете Джулию.

— Убиваем? В вашем этическом словаре нет такого понятия.

Да, Незрин был превосходным дипломатом!

— Когда некий огромный, безликий, безродный монстр предложил вам найти токсин, превращающий людей в послушное стадо, вы ведь не колебались и не считали это убийством. Но я оскорбил ваши чувства, когда предложил отдать это средство в руки второсортной нации. Помнится, вы совсем недавно утверждали, что никогда не станете заниматься созданием биологического оружия. Но ведь его уже изобрели. Ваше сказочное средство, которое якобы пронзает своим рогом мифическую девственность.

— Эротический стимулятор — не оружие.

— Тогда что вам не нравится? — притворно удивился Незрин. — Разве я не смею им воспользоваться, как любой другой? Или вы считаете, что между нами большая разница?

Гвидо смотрел на него пустым взглядом.

— У вас, видно, не все ладно с эрекцией, Незрин? — сказал он.

— Я просто очень разборчив.

— Вы знали Джулию до того, как взяли ее заложницей?

— Только по слухам.

— Вы, верно, обрадовались, когда узнали, что на нее у вас встает. Поздравляю!

— Я здесь не для того, чтобы выслушивать комплименты. Я на работе.

— Почему бы вам не попользоваться Джулией вместо того, чтобы убивать ее? Вы сами сказали, что трудно найти подходящую партнершу. Раз уж представилась возможность, не успокаивайтесь.

Он говорил безразличным тоном, но Незрин чувствовал, что все это напускное. Гвидо продолжал в том же духе:

— Желать лучше, чем обладать. Но когда эти вещи совпадают!..

Снова воцарилось молчание.

«Мне нравится этот парень, — думал Незрин. — Почему я должен сражаться с ним? Почему я должен делать зло, я, который так верит в возможность добра?»

— Если я соглашусь на ваше предложение, что вы сделаете?

— Останусь свободным.

Незрин кивнул, точно одобряя его решение. Он устало поднялся:

— Я введу Джулии ваш препарат, — сказал он решительно. Но голос его был глух и выдавал возраст.

— Я сделаю это не потому, что вы отказались, но исходя из логики, о которой вы так любите говорить. Прощайте.

Гвидо проводил его взглядом, но разумом он был уже далеко от этого гостиничного номера. Мозг его не переставал работать, в голове теснились мысли, чувства, планы, но они казались ему бессмысленной программой, вложенной в неисправный компьютер.

Сейчас он решал судьбу Джулии. Что бы предпочла эта красивая женщина: стать наложницей такого человека, как Незрин, живущего без желаний и принадлежащего государству, или, что дается лишь немногим, умереть от наслаждения?

* * *

Их окна комнаты Гвидо видел, как Незрин подошел к своему автомобилю. Прежде чем сесть в машину, египтянин наклонился и набрал горсть песка. Он подержал его в кулаке, а потом медленно разжал пальцы.

Глава вторая

ВОЗВРАЩЕНИЕ КРАСОТЫ

— Я пришла за тем, что мне причитается, — сказала Вана, закрыв за собой дверь огромного, с высокими панелями кабинета. Незрин Адли согласился принять ее в тот день, когда вернулся в Каир.

— Деньги мне не нужны, — добавила она.

Незрин предложил ей стул, но она осталась стоять, и ему тоже пришлось встать из-за стола, чтобы соблюсти приличия. Он ждал продолжения.

— Мне нужен Единорог.

Незрин молча смотрел на девушку, вертя в руках золотой портсигар.

— Для кого? — спросил он наконец.

— Для меня.

Незрин удивленно поднял брови.

— Что ты собираешься с ним делать?

— Принять, черт возьми! — взорвалась она. — Я хочу ввести его себе. Не думаете же вы, что я стараюсь для кого-то другого.

Он терпеливо улыбнулся:

— Ты, очевидно, не знакома с препаратом, Вана.

— За кого вы меня принимаете? — она передернула плечами. — Я прекрасно знаю, что такое ЕА-12.

— Я хочу сказать, ты не знаешь, как он воздействует на организм.

— А вы знаете? Уже испробовали его на Джулии? Незрин молчал. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было монотонное жужжание кондиционера.

— Нет, — ответил он наконец. — Я не пробовал его.

— Но собираетесь?

— Да.

— Почему?

— Я так решил.

— Неужели ваша собственная воля так поработила вас? — спросила Вана с брезгливой жалостью. — Вы уже не способны отменить собственное решение?

— У меня слишком мало ЕА-12, чтобы с кем-то делить его.

— Так мало, что не хватит на двоих? Если дело только в этом, все решается очень просто. Думаю, вам придется отказаться от эксперимента и отдать мне весь препарат.

Незрин раскрыл рот от изумления.

— Но, дорогая моя деточка…

— Я совсем не дорога вам и уже давно взрослая.

— Если бы это было так, ты не пришла бы ко мне с такой ребяческой просьбой.

— Это не просьба, а требование.

Незрин натянуто улыбнулся.

— Давай вернемся к делу. Я рад сообщить, что ты прекрасно справилась со своей ролью. Но ты должна понимать, что человеку далеко не все позволено и он не может требовать больше, чем заслуживает.

— Меня совершенно не интересует, высоко ли я котируюсь на политическом рынке. Вы никогда не посвящали меня в свои тайные цели, и не мне судить, удалось ли вам достичь их. Я не могу судить о ваших успехах и провалах. Более того, мне наплевать на вашу возню. Я не достигла своей цели в Сивахе. Разве я не могу рассчитывать на компенсацию?

— Ты не встретилась с отцом? Разве я не сдержал обещания? Единственного, которое давал.

— В моей жизни нет места для двух отцов: холодного и безразличного, к которому вы меня. послали, и доброго, ласкового, которого я придумала себе за эти годы.

— Разумно сверять жизнь с плодом фантазии?

— Разве отец, которому не нужна дочь, более реален?

— А как же Гвидо? Уж его-то миражом не назовешь!

— Легенду из Гвидо сделали вы, а не я, — раздраженно ответила Вана.

— Ты замечала, что вопросы требуют большего мужества, чем ответы? Кто же из вас спрашивал?

— Вы хотели, чтобы я стала для него чем-то вроде сирены, но ошиблись. Мы с ним — сиамские близнецы. Правда, я переросла его.

— Ты не боишься, что, подходя с такими мерками к людям, можешь остаться одна.

— Чтобы не быть одинокой среди себе подобных, мне нужен ваш препарат.

— Скажи правду! Ты хочешь спасти Джулию?

— Я не нянька Джулии, — ответила Вана. — Ее судьба меня совершенно не беспокоит. Пусть другие заботятся о ней. Говорю вам, я хочу испробовать препарат на себе. На себе и для себя. Хочу проверить его правду, справедливость, доброту и красоту, почувствовать их хоть на один день. Только один день справедливости! Вы представляете, каким он может быть, день справедливости? Я хочу почувствовать изменения в себе, узнать и прожить этот день. Целых двадцать четыре часа для меня все будут равны, я не стану делать различий между людьми. Целый изумительно долгий день я не стану думать о том, чтобы обидеть кого-то, или о том, что один человек чем-то хуже другого. День без неравенства, предпочтения и привилегий! Стоит рискнуть, чтобы так подшутить над вечностью! Этот день исправит несправедливость природы, которая отделила красивого от уродливого, сильного от слабого, несчастного от счастливого.

Если бы вы знали, Незрин, как я ненавижу несправедливость! Просто готова плакать от ненависти — я, которая никогда не становилась жертвой. Именно из-за несправедливости, от которой страдают другие, я решила измениться, стать честной и справедливой.

Вот почему вы должны отдать мне Единорога. Только он может действительно изменить меня. Вот то, что я искала, к чему стремилась, сама того не сознавая. Теперь я нашла его, и никто в мире не может воспрепятствовать этому.

Никто не может запретить мне стать такой, как я хочу. Я никому больше не причиню боли, пусть даже случайно. Этот Единорог для меня, но через меня он будет действовать на других. Я здесь, чтобы разделить с ним его искусственную природу. Я одалживаю ему свое тело, чтобы он мог сотворить новое существо. И говорю вам, Незрин, вы не имеете права отказать мне.

— Он смертельно опасен. Неужели ты хочешь умереть?

— Не собираюсь. Ни сегодня, ни в ближайшем будущем, — насмешливо ответила Вана. — Впереди у меня много лет жизни. Больше, чем у вас. Не беспокойтесь об этом, Незрин. Единорог и я созданы друг для друга, мы не повредим друг другу. Как бы там ни было, — весело продолжала она, — женщину не так легко убить. Она — не крыса. Крысы совокупляются, чтобы размножаться. А если для них размножение столь важно, то после этого можно спокойно умирать. Я занимаюсь любовью, чтобы познать ее, научиться любить. Пока я знаю, как любить, — я бессмертна.

Незрин все больше мрачнел. Несколько раз он печально качал головой, вздыхал.

— Ванесса, — сказал он, выслушав девушку. — Сам создатель не уверен в действии препарата. Как ты берешься предсказывать результаты, не имея понятия об этой отрасли науки?

— Кто вам сказал, что я не имею понятия о ней?

— Значит, тебе понадобилось несколько недель, чтобы стать биологом?

— Гвидо рассказал мне, что люди рождаются со способностью к бесконечному познанию. А я всегда знала, что мы рождаемся еще и для любви. Мы не используем свои возможности, и наше сердце черствеет так же, как мозг, который отказывается мечтать, понимать и думать как следует. Может быть, мое стремление к любви есть просто память. Порой мне кажется, что я вспоминаю, как любила весь мир в свой первый день на земле.

На мгновение Незрин утратил контроль над чувствами и вступил в спор.

— Любить всех? — пробормотал он. — Разве высокоразвитый интеллект создан не для того, чтобы постоянно делать выбор?

— Чтобы делать выбор, нужно научиться ненавидеть. Стоит ли тратить земную жизнь, плохо думая о том, что вокруг? Я не настолько глупа.

— Но ты именно это и делаешь, ненавидя несправедливость.

— Я не путаю внешность людей с их предназначением. Самый уродливый человек имеет столько же желания и готовности любить, сколько обладатель неземной красоты.

Вана шаловливо тряхнула головой:

— Знаете ли вы, что кричал Кеплер живым звездам и мертвым планетам, открыв, что законы земной механики объясняют движение небесных тел и не подозревая, что тем самым отпевает божественное начало?

— Честно говоря, не знаю, — смутился Незрин, в свое время особо не стремившийся к свету знаний.

— А вот что: «Я существую и я безмерно счастлив! Я лечу в пространстве! Я узнал то, что скрывали облака. Я вижу, и я понимаю. Я раскрыл золотой секрет египтян! Я знаю! Я пьян от любви, потому что я знаю его! Я хочу отдаться этому священному опьянению!» Вот так! — закончила Вана. — И я себя чувствую, как он тогда, хотя мне и не удалось раскрыть вам бесценный секрет, и опьянение, к которому готовлюсь я, не имеет отношения к научным открытиям.

Незрин сидел, углубившись в свои мысли, точно стараясь отогнать видение чуждого ему мира. Словно ему больно было ощущать пробуждение надежд, от которых он давно отказался во имя совсем других утопий, пытаясь обмануть смерть.

Он очнулся от задумчивости и еще раз постарался отговорить девушку:

— Почему ты, а не Джулия? — сухо спросил он. — Потому что ей вы ничего не должны.

— Если она примет ЕА-12, то я смогу лично наблюдать его воздействие. Другими словами, он не хотел быть свидетелем метаморфоз в Ване? Это удивило ее. Она уже готова была спросить его: почему? Но тут же вспомнила, как недавно он признался, что не в силах забыть ее. Запоздалая вспышка ревности, которая может заставить Незрина отказать ей в просьбе.

— Эффективность препарата не входит в вашу компетенцию. Не суйте нос не в свое дело! Не тратьте драгоценное время на разговоры с глупой девчонкой! Потому что ваше время вам не принадлежит. И оно, и все в вашей жизни принадлежит государству. Кроме ЕА-12, конечно.

Но Незрин не хотел уступать:

— Если я выполню твою дурацкую просьбу, где ты будешь принимать этот яд? В Сивахе?

— Я никогда не возвращаюсь туда, где уже побывала.

— На какой-нибудь неисследованной территории?

— Я решу, куда ехать, когда Единорог будет во мне.

— Сумасшедшая!

— Так всегда говорят о тех, кто отказывается жить по издревле установленным нормам. О тех, кто старается выйти за рамки обычаев и традиций, чтобы совершить свой путь, начертанный при рождении. Когда логике, политике и морали большинства не удается задушить подобные идеи в зародыше, они делают все, чтобы неординарные люди чувствовали себя порочными или сумасшедшими. Но со мной это не получится!

— Нельзя переделать мир, напичкав себя новыми лекарствами.

— А я и не собираюсь его переделывать! Хочу переделать себя!

— Постарайся утешиться без такого страшного риска, — настаивал Незрин. — Найди успокоение в том, что ты далеко не крыса.

— Единорог не утешает, он дает человеку новые методы. Не кажется ли вам, что я нуждаюсь в них? — Вана заглянула ему в глаза. — И я не хочу спокойствия. Я хочу счастья. А это не одно и то же. Это противоположные вещи. Когда придет время умирать, я хочу чувствовать себя счастливой, потому что жила!

Вана замолчала, давая Незрину опомниться. Она чувствовала, что заскорузлый мозг, получив такую внезапную и обильную пищу для размышлений, с трудом переваривает ее. Надо дать ему время.

Она улеглась на мягкий диван напротив стола, с удовольствием разглядывая свои длинные обнаженные ноги. Незрин сидел молча, неподвижно, прикрыв глаза.

— Скорее думайте, у меня мало времени, — резко бросила она.

Внезапно он принял решение.

Не заботясь о служебных предписаниях, Незрин на глазах у Ваны вытащил из тайника электронный ключ к святая святых его кабинета.

С трудом, точно все тело его ломило, встал, подошел к светящемуся на стене табло и произвел все необходимые манипуляции, даже не стараясь загородить спиной дверь. Незрин, казалось, понял, что с этого момента не имеет смысла сохранять что-либо за завесой тайны.

Вана безразлично смотрела в потолок. Она знала, так же, как Незрин, что никогда сюда не вернется.

Он вышел из потайной комнаты, даже не закрыв за собой дверь. В руках у него был квадратный ящичек из легкого светлого дерева, напоминающий шкатулку для драгоценностей.

— Куда вводить препарат?

— Безразлично.

Он отпустил крышку и стоял, глядя на ящичек, словно на непостижимое послание из космоса. Вана взяла его со стола и положила в свою холщовую сумку.

Она протянула Незрину руку, и тот пожал ее — сухо, вежливо и слегка отстранение, точно дипломату чужой страны.

Потом сел и, не поднимая глаз, начал листать какие-то бумаги. Вана пересекла комнату и вышла, оставив за собой распахнутую дверь.

Девушка быстро спускалась по ступенькам особняка. Казалось, огромное песчаное облако окутало город

— Война окончена, — сказала Вана, вдыхая полной грудью раскаленный воздух. — Дни крепостей и рвов ушли в прошлое.

Какой-то юноша с подносом, полным марципановых пирамид и сахарных верблюдов, подошел к ней:

— Салам! — сказала девушка.

Вана взглянула на уличную толпу, на снующих, как муравьи, людей, точно осветила их лучом прожектора.

— Они по-прежнему утомляют или раздражают меня.

Сквозь тонкий материал сумки она нащупала ящичек, в котором была надежда на спасение, и улыбнулась:

— Скоро, уже скоро, любимые мои!