Крепко загнул Незрин! Гвидо подумал, что на такую тираду нельзя не ответить. Глаза итальянца сверкнули, и это не укрылось от Незрина.

— Не сердитесь, дорогой коллега, но я позволю себе кое-что уточнить, — сказал Гвидо. — Пресинаптические структуры не всегда синтезируют тот же медиатор, что и постсинаптические. Строго говоря, из того, что мы установили нервное происхождение одного из передатчиков нервного возбуждения, нельзя заключить, что гаммааминомасляная кислота является продуктом деятельности пирамидальной структуры.

На Незрина это не произвело никакого впечатления.

— Если процесс обучения связаны тем, что в коре головного мозга вырабатываются новые нуклеиновые кислоты, белки, полипептиды и полисахариды, которые не существовали в мозгу до того, как человек начал систематизировать информацию, то не следует ли нам объяснить процесс отбора информации работой пирамидальных клеток мозга?

— Ерунда! — Гвидо вежливо улыбнулся. — Мы способны осознать существование новых видов молекул лишь благодаря генетически унаследованной способности к обучению. Способность вырабатывать вещества, о которых вы говорили, на самом деле является эмбриональным процессом, запрограммированным генетически. А гены не подвластны нашему контролю. Поэтому мы должны предоставить им возможность действовать свободно и во все вмешиваться. Таким образом, процесс обучения не обеспечивает прогресса, поскольку приобретаемые знания ни в коей мере не компенсируют быстрого износа, который начинается с рождения. Этот износ происходит, разумеется, не вследствие истощения запасов информации, а из-за неспособности разумно оперировать такой информацией после рождения.

Мы подобны обладателю компьютера, который должен работать со все возрастающим объемом информации, используя вычислительную машину, в которой блоки начинают один за другим выходить из строя, как только истек гарантийный срок — обычно двухгодичный. Хотя этому владельцу компьютера следовало бы винить за неведение самого себя, потому что сгорают те блоки, которые он не обслуживал как следует в первые два года. Он не делал этого лишь потому, что никто ему об этом не говорил.

Но, откровенно говоря, его ошибки и невежество не очень повлияли на ситуацию: компьютер все равно никуда не годился. Это — примитивная машина для начинающих. Давайте дадим ему другой компьютер, вместо того чтобы забивать его голову ерундой: болтовней вроде того, что в результате действия Бог знает какого мутагена — Святого Духа или лабораторной пробирки — произойдет партеногенез, размножение без оплодотворения, как у некоторых насекомых, посредством которого он сможет родить вундеркиндов, которые удостоверят его идиотизм.

— Если я правильно вас понял, — сказал Незрин, поглаживая бороду, — вы считаете, во-первых, что генетическая мутация не сможет изменить человечество.

— Если и изменит, то не в лучшую сторону, — отрезал Гвидо.

— Во-вторых, чтобы улучшить интеллектуальные и даже физические возможности человека, ему нужно ввести искусственный медиатор сразу по достижении зрелости организма.

— Я совсем не это хотел сказать, — резко возразил Гвидо. — В зрелом возрасте мы не только не познаем мир так, как это делали в первые годы после рождения, но мало пользуемся нашим запасом знаний и еще меньше — способностью действовать. Фактически, чем дольше мы живем, тем меньше познаем, тем пассивнее и бесполезнее становимся. Наше хваленое взросление — не что иное, как прогрессирующий регресс, постоянное сужение и в конечном итоге утрата широкого круга возможностей, данных плоду еще до рождения. Недостаточно просто обогатить организм, обновив и усилив его нейрохимическое наследие; новое средство должно помочь человеку полностью использовать все, что дано ему от рождения и что семья и различные общественные институты за первые два-три года жизни уничтожают или извращают до неузнаваемости.

— Если вы так считаете, — холодно заметил. Незрин, — то почему связываете все свои исследования с попыткой изменить генотип? Почему вы с вашей логикой не попробовали химически — как другие пробовали психологически — преодолеть препятствия, мешающие полному раскрытию человеческих способностей?

— Вы совершенно не способны понять, о чем я говорю. Бесполезно преодолевать боль в гангренозной ноге. Ногу нужно ампутировать.

— Следует ли считать, что стремление к образованию или, скорее, к преобразованию имеет для вас меньшее значение, чем желание изменить свою сущность? — спросил Незрин. — Ведь вы прекратили работу по активации или реактивации клеток человеческого мозга. Я имею в виду мозг людей, менее талантливых, чем вы. И вот, посчитав себя равным Прометею, вы решили придать человеческому мозгу качества, не свойственные ему от природы.

Незрин замолчал, прикрыв глаза, мысленно любуясь портретом, который сам создал. Потом открыл глаза, сравнивая созданный им образ со скучающей физиономией Гвидо, откинувшегося в кресле.

«Пути науки неисповедимы», — подумал он.

Гвидо зевнул и лениво проронил:

— Природа делает все, что может. Но у нас получается лучше.

— По первым вашим открытиям этого не скажешь. Не удивительно, что все племя биологов, не чувствуя опасности, без устали возносило вам хвалы. Но чествования закончились, как только вы сделали последний штрих и об этом стало известно. Ваше открытие не менее важно с точки зрения науки, чем все предыдущие, и все же моральный и социальный аспекты его применения — поскольку дело касалось совершенно новой субстанции, о которой никто до вас и не подозревал, — вызывали у ваших коллег самые мрачные предчувствия.

Гвидо слушал с отсутствующим видом.

— Для этого вы использовали бета-ацетоксиэтил-три-метил-аммоний или, если вы не любите слишком точных формул, ацетилхолин.

— Совершенно верно, — кивнул Гвидо. Внезапно лицо Незрина просияло.

— Мой дорогой Гвидо! Надеюсь, вы не считаете меня суеверным. Я никогда не верил в мистическую связь между людьми и вещами. Но согласитесь, поневоле задумаешься, когда дело касается вашего пребывания здесь и выбора ацетилхолина для ваших экспериментов. Я позволил себе назвать вещество его полным именем вовсе не для того, чтобы похвастаться перед вами знаниями и памятью. Чтобы произвести на вас впечатление, мне понадобилось бы гораздо больше и того, и другого. Я просто хотел подчеркнуть одно из самых странных совпадений… Этот химический термин напоминает нам, что медиатор, о котором уже упоминалось, — сложный эфир холина, а холин имеет нитрогенную основу, производную от аммония. Аммоний! Поразительно! Как странно произносить это слово, когда вы, Гвидо Андреотти, здесь, в этом оазисе. Оазисе, который в древности назывался точно так же — Амоний. Ведь это имя дали ему ваши предки!

— Я приехал сюда совсем не поэтому, — сказал Гвидо.

— Дело не только в совпадении названий, — продолжал Незрин. — Хлористый аммоний и другие соли аммония были известны очень давно. Аммоний был назван в честь Амона. И даже не самого Амона, а его храма Хат-ан-Шо в Сивахе. И знаете почему? Потому что вещество экспортировалось в Италию только из этого района. Две тысячи лет назад Сивах был уже известен римлянам. Они приезжали сюда не только потому, что верили его оракулам, но и для того, чтобы запастись хлористым аммонием. Тогда этим занимались купцы. Они сами производили его. Знаете как? Сжигая навоз верблюдов. В химии это называется сублимацией, не так ли? Все это не лишено смысла.

Гвидо вспомнил и разрушенный храм Амона, где Вана прочитала ему «Суд сердца» и «Декларацию невинности» из «Книги мертвых». Где она говорила с ним о справедливости и правде, доброте и любви к человеку. Он напрасно старался связать эти расплывающиеся образы с химической формулой, которой он посвятил жизнь.

Гвидо подумал, что не видит между ними ни логической, ни мистической связи.

Во всем мире происходят такие удивительные и абсурдные совпадения, иррациональные чудеса, в которых человек всегда ищет присутствие некоего туманного божества. Сегодня, как и всегда, на первом месте в списке случайностей жизни одушевленная материя — явление, в котором все происходящее необходимо и бессмысленно одновременно!

Несколько минут мужчины молчали. Возможно, они думали, как прекратить эту дуэль. Вместо того чтобы обрушивать на противника град научных терминов, доказывать очевидное, подчиняясь непонятной силе и обольщаясь надеждами, которым не суждено сбыться, почему бы им не поговорить о любви, поговорить честно, открыто и доброжелательно? Или распахнуть окно и ощутить душистый ветерок, шевелящий кроны деревьев? Почему бы им, как часто делали Гвидо и Мехди, не пойти, взявшись за руки, на улицу и не восхититься мастерами древности, извлекавшими пользу даже из самых неудобоваримых вещей? Почему не посмеяться ласково над древними, перевозившими в своих галерах кувшины с верблюжьим дерьмом, чтобы с его помощью воскурить богам фимиам?

Наконец Гвидо нарушил молчание:

— Конечно, аммоний не благоухает, но из него получается отличное удобрение.

— И неплохие бомбы, — добавил Незрин. — Люди похожи на Амона и на аммоний: они способны на все — злое и доброе.

— Они творят зло, потому что недостаточно умны, — заметил Гвидо.

Незрин вздохнул:

— Вернемся к разговору о вашем веществе, ацетилхолине. И о том, как вы хотели применять его для улучшения человеческих способностей, которые, как вы считаете, используются неадекватно.

Незрин поудобнее устроился в бархатном кресле, сложил руки, взглянул на потолок, точно профессор, уставший от лекции.

Он обратился к Гвидо, не глядя на него:

— Не стану спорить с вами о физиологическом происхождении медиатора. Я недостаточно компетентен в этом вопросе. О его существовании и составе кое-что уже известно. Но его действие по-прежнему остается неясным. Мы совершенно не знаем, как и почему срабатывает ацетилхолин. Проще говоря (вы ведь не любите усложнений), он производится определенными клетками коры головного мозга и имеет наркотические свойства, сходные со свойствами опиума.

Гвидо почувствовал, что не может не вмешаться:

— Что ж, давайте поговорим об ацетилхолине, который вам так нравится. Это вещество умнее, чем вы думаете. Оно способно влиять на свой собственный синтез, как бы это ни шокировало вашу железную логику. Более того, оно в какой-то мере освобождает нервные волокна. Точно Моисей, который вывел свой народ из примитивного мира пирамид.

— Это и есть хваленая свобода, которой вы столь преданы? Но когда вы работали с гамма… простите, с ГАМК, вам недостаточно было воссоздать его свойства или выделить его природным способом. Нет, вы не могли первым синтезировать ацетилхолин. Другие уже сделали это за сто лет до вас. Поэтому вам нужно было шагнуть дальше, что вы и сделали. Впрочем, вы не стали, как Сганарель, «менять все это». Вы изменили лишь один элемент в молекуле ацетилхолйна. Лишь один. Отделили одну группу СНз от азотного радикала.

Не теряя своего аристократического хладнокровия, Незин достал из нагрудного кармана ручку, отвернул манжеты с сапфировыми запонками и быстро начертил прямо на белоснежной скатерти сложную формулу. Холеным пальцем он ткнул в группу СНз в правом нижнем углу.

— Пожалуй, вы сами обрекли себя на это вынужденное путешествие — ваш гений вызывал у коллег лишь громкие похвалы и тайную зависть.

Незрин вздохнул и снова пустился в долгие рассуждения:

— Ацетилхолин, конечно, умели разлагать на элементы и до вас. Но его могли расщепить только Полностью. Вычленить отдельные элементы не удавалось. Более того — даже в живом организме ацетилхолин эстераза не может непрерывно распадаться, превращаясь в необходимый для поддержания жизни сложный эфир, который представляет для вас особый интерес. Действие других, конкурирующих ингибиторов, замедлителей химических реакций, не столь невинно, как эффект этого фермента. Например, воздействие алкилфосфатов, как вы, конечно, , знаете, вызывает смерть подопытных животных.

Гвидо вежливо зевнул, чем вызвал улыбку Незрина.

— Я буду лаконичен, — заверил тот. — Мне неизвестно, какой именно нуклеофилический активатор вы использовали, чтобы запустить реакцию расщепления молекул и образования нового вещества, формулу которого я только что записал. Конечно, это был не атропин. И, видимо, не норадреналин… Может быть, ацетил арсан?

Гвидо не удивился, а Незрин продолжал:

— Гораздо важнее знать, каким химическим агентом вы заместили группу СНз, которую вам удалось отделить. Этого я, разумеется, тоже не знаю, и, по правде говоря, меня это не беспокоит. Достаточно и того, что известны результаты вашей работы.

Гвидо кивнул, словно поощряя дельное замечание ученика.

Незрин сделал вид, что не заметил снисходительного кивка:

— Новое вещество вы назвали ЕА-12 Единорог. Буквы и цифры — вероятнее всего, часть шифра, известного вам одному. Ключ от него вы, конечно, никогда не доверите такой болтливой персоне, как я. Я никогда и не спрошу о нем. Мне интересно другое: почему Единорог? По-моему, название «Химера» более соответствовало бы назначению. Не стану говорить о том, для какой цели вы рассчитываете его использовать, но его воздействие должно быть просто потрясающим. Вещество, которое вы создали, обладает чудесными свойствами.

— Вера в чудеса происходит только от недостатка воображения, — пробормотал Гвидо, разглядывая свои туфли.

— Что ж, будем надеяться, что крысы способны оценить его лучше меня, — криво усмехнулся Незрин. — Иначе они бы подивились, за что им выпала сомнительная честь быть избранными для вашего эксперимента. Они и не догадываются, что их реакция на ацетилхолин в целом сопоставима с человеческой. Потому что вас в конечном итоге интересует человек, мистер гуманист! Вы думаете, что крысы — удачное творение природы, в отличие от человека.

Впервые за время беседы Гвидо рассмеялся.

— Прежде чем менять человека, вы занялись животными. И каких удивительных перемен вы добились! Если бы это сказочное существо, охранявшее девственную чистоту, этот Единорог, чье имя ваша извращенная фантазия дала новому препарату, мог видеть все непотребства, творимые грызунами, он бы закололся своим собственным рогом. Потому что, как только крысам был введен препарат ЕА-12, они начали безостановочно совокупляться. Самцы эякулировали по пятьдесят раз подряд. Пятьдесят оргазмов в день! Более того, они проявляли при этом полное безразличие к облику, запаху и другим характеристикам партнера. Полное равенство! Они приходили в такое неистовство, что бросались не только на самок, но и на первых попавшихся самцов. Если бы на этом все заканчивалось, еще куда ни шло. Они попытались насиловать котов. Это может показаться смешным…

— Так смейтесь!

— Думаю, это будет слишком жестоко, доктор Андреотти, — холодно сказал Незрин. — После Пятидесяти совокуплений ваши донжуаны падали мертвыми. От перевозбуждения или от других свойств вашего препарата. Я не знаю. Вы, видимо, тоже. Потому что вы повторяли опыты снова и снова, постоянно меняя дозу и условия проведения эксперимента. Сотни и сотни крыс всех пород вкусили яд безграничной любви. Но ни одна не дожила до утра.

Незрин закончил свою речь и был удивлен, когда Гвидо нарушил молчание. Но голос итальянца доносился словно издалека и казался бесплотным. Он произнес знакомые Незрину слова:

— Я никогда не совершал беззакония.

Я никогда не причинял людям зла.

Я не поднял руки на человека.

Я никогда не лишал человека того, что он желает.

Я никогда не заставлял людей плакать.

Я не убивал.

Когда Незрин снова заговорил, в голосе его что-то изменилось.

— Я не сомневаюсь в чистоте ваших помыслов, доктор Андреотти. Если бы вы оставались независимым исследователем, если бы вами управляло только ваше сознание, если бы вы были единственным, кто может судить о значении и направлениях вашей работы, я бы никогда не осмелился надоедать вам. Но тогда вы не приехали бы сюда. Вы здесь, в Сивахе, потому, что не свободны. Кто-то послал вас.

Гвидо хотел что-то возразить, но Незрин решительно продолжал:

— Вы не можете именовать себя беспристрастным ученым мужем, если отдаетесь в распоряжение организации, чьи цели и деятельность служат нуждам определенного правительства. Это делает вас могущественным, но подобное могущество не принесет блага ни государству, ни нации. Вот почему я встревожен и осмелился потревожить вас.

Гвидо, казалось, совершенно не слушал Незрина, в голосе которого впервые послышалось настоящее человеческое тепло. Он мягко и осторожно заговорил о жизни и работе итальянца.

— Ваши опыты по получению ЕА-12 субсидировала туринская компания «Каландра». Если не знать амбиций и нравственных устоев подобных монополий, то можно только удивляться, зачем они тратят деньги на исследования в такой далекой от их интересов сфере, как биология. Допускаю, что именно поэтому небезызвестный вам Джанни Пакони однажды порвал с вами всякие отношения. Возможно, он тоже задал себе подобный вопрос. Или просто решил, что ваши опасные открытия не могут принести никакой прибыли. Какая непростительная близорукость! Но и на старуху бывает проруха! Как проклинал себя, должно быть, Джанни, когда увидел, как жадно его главный враг набросился на добычу, которую он так глупо упустил.

— Люди не рвут со мной отношений, — сказал Гвидо. — Я сам рву с кем хочу и когда хочу.

— Из чего я могу сделать вывод, что вы сами выбрали себе хозяев. И добровольно надели новые оковы.

Распрощавшись с «Каландрой», вы почувствовали, что вновь обретенная свобода тяготит вас. И вы нашли новых патронов, имена которых не стоит здесь упоминать. Подобрав группу специалистов и ученых, среди которых собирались играть первую скрипку, вы добровольно стали главным экспертом Международного консорциума по исследованиям в области кибернетики и энергетики. Очень немногие знают о существовании этого монстра, хотя он официально зарегистрирован как организация, субсидируемая нефтяной компанией «Эгида», штаб-квартира которой находится в Милане и влияние которой в мире широко известно. Уверен, что общественность заинтересуется сообщением о той значительной финансовой помощи, которую такая солидная фирма, как «Эгида», оказывает секретным разработкам в области политической науки через посредство CIRCE. Ее директорат, несомненно, считает нынешнее положение вещей в мире главным препятствием на пути к своему Процветанию, особенно когда она действует в международном масштабе. Потому что, выходя за рамки государства, она сама создает себе законы. Любые стихийные выступления общественности создают искусственную напряженность в мире и отрицательно влияют на отлаженный ход ее операций. А для ее работы наиболее благоприятна спокойная обстановка. Ясность политических суждений, принятие серьезных крупных решений — всего этого можно достигнуть, когда слабый заинтересован в делах сильного.

— А слабые заинтересованы? — спросил Гвидо.

— Очень! Кроме сивахцев, насколько вам известно. Незрин, казалось, снова почувствовал почву под ногами. У него явно поднялось настроение. И он вновь наполнил бокалы.

— Мы не станем возвращаться ко всем идеям, которые вы так блестяще изложили Селиму. Жители Сиваха, как известно, практически не интересуются властью. Они позволяют управлять собой. Они всем довольны и согласны со всеми решениями, которые для их же пользы за них принимаются. Они мудры. Сигарету?

— Нет, благодарю.

— Главный вопрос, на который мы должны ответить, — откуда эта мудрость? Каковы ее причины? Этого не знает никто — ни сами сивахцы, ни власти, ни я, конечно. Никому не удавалось найти ответ. Но, конечно, они не слабоумные. Загадка остается загадкой. Вот почему CIRCE прислал вас сюда. Вы должны найти ключ к этой тайне.

А Гвидо в это время мечтал об Илитис: «Груди нимфы! Бедра волшебницы! Что я делаю, когда мог бы в это время насладиться твоими чарами? Сделай меня своим львом, дочь Гелиоса и Персея. Я выпью твой солнечный напиток, моя русалочка. Ты опоишь меня смертельным ядом, мой единорог с каменной гривой. Я не стану пить противоядие, моя опасная невинность. Я сохраню на языке опьяняюще-солоноватый вкус твоего влагалища. Я стану облизывать тебя, точно верный пес. В твоей власти, в твоем замке из песка я превращусь в послушную тебе тварь!..»

— Почему CIRCE выбрал именно вас? — спросил Незрин, не подозревая об эротических видениях Гвидо. — Почему вас, а не настоящего социолога или психолога?

С трудом возвращаясь к действительности, Гвидо недовольно поморщился. Но Незрин не успокаивался.

— Конечно, исходя из ваших принципов, нельзя понять, что происходит в голове человека, уложив его на кушетку и ощупав. Вам надо распластать его, как лягушку, на операционном столе и разрезать скальпелем — только тогда вы сможете узнать, то там, в его плохо скроенном черепе, в неудачно сконструированной коробке, которую он унаследовал от ящериц, верблюдов и обезьян. Хирургия и химические вещества — по-вашему, только эти средства хороши.

— Простите, — тряхнул головой Гвидо, — я отвлекся. О чем вы говорили?

— Вы приехали в Сивах, чтобы препарировать его жителей? Я как раз об этом говорил, — неуклюже пошутил Незрин. — Не бойтесь, я просто отвлеченно рассуждаю.

Вы ведь не хирург. И все же как глупо и бессовестно предполагать, что подобный вид сумасшествия может .быть физически вызван и проанализирован. Это никак не вяжется с вашими благоразумием и редкостным самообладанием. Позиция ваших боссов тоже удивляет меня. Хотя иностранцы отнюдь не обеспокоены тем, что опыты по вивисекции будут проводиться на гражданах Египта, невозможно представить себе, чтобы они начали их без разрешения. Или я ошибаюсь?

— Вы глубоко ошибаетесь, — уверенно сказал Гвидо.

Незрин, казалось, был сбит с толку. Он забросил ногу на ногу, потом убрал ее, осторожно положил незажженную сигарету в хрустальную пепельницу, отложил портсигар и, наконец, обратился к Гвидо с легким раздражением в голосе:

— Скажите, подобные эксперименты уже проводились?

— Вполне возможно.

— Но не здесь?

— Разумеется, нет.

— Где же?

— Поинтересуйтесь у ваших спецслужб. Они так многому научили вас.

— И каковы же результаты?

Гвидо нахмурился. Между тем Незрин решил высказать свою точку зрения:

— Конечно, вы ничего не нашли. Иначе вы не отправились бы в Сивах лично.

— Логично, — заметил итальянец.

— Итак, вы не обнаружили никаких существенных различий между головным мозгом местных жителей и остального человечества. Ничего исключительного?

— Ничего.

— И вы уверены, что избрали для опыта типичного представителя этого оазиса? При условиях, которые позволяют сделать уверенные обобщение?

— Конечно.

На сей раз Незрин почувствовал, что его собеседник не шутит.

— Короче говоря, жители Сиваха не отличаются от нас, обычных людей?

— Нет.

— И все же отличие есть! — воскликнул Незрин.-Они не ведают всеобщей жажды власти и страха перед ней. Они подчиняются политической власти не только с готовностью, но и с удовольствием. В этом случае напрашиваются два предположения: их эксцентричное поведение либо наследственное, либо приобретенное. Согласны?

Гвидо не выразил ни одобрения, ни порицания. Но Незрина это мало беспокоило.

— Первое предположение связано с генетической мутацией. Мутации вам не нравятся, поэтому о них говорить не будем. Остается вторая возможность. И тогда невольно возникает вопрос: если приобретенное, то как? Почему сивахцы так отличаются от остальных людей? Ответ напрашивается сам собой — их поведение связано с культурой. Вы читали «Так говорит Заратустра»?

— Что именно?

— Притчу о льве, верблюде и ребенке. В ней говорится о трех возможных состояниях зрелости человека. Первое — лев, который понимает только силу и надеется только на себя. Второе — верблюд, который терпеливо переносит страдания и подчиняется рассудочно, ожидая, когда представится возможность отомстить — ударить ногой иди укусить. Третье состояние — детское. Ребенок еще не знает, что со временем станет сильным. Между тем он не тратит времени, каждый день пытаясь выиграть и проигрывая. Он просто не думает о власти. Он развивает свой ум, играет, созидает, радуется. К какой из этих категорий можно отнести сивахцев?

Но Гвидо, видимо, считал, что сказал уже достаточно. Теперь он забавлялся тем, что носком туфли подталкивал жабу, неизвестно как попавшую на ковер. Незрин сам ответил на свой вопрос.

— Если хорошо подумать, сивахцы не вписываются ни в одну категорию, предложенную Ницше. Они никого не едят, не держат нож за пазухой, и если считать, что их развитие когда-то остановилось, то уж не в детстве, конечно. Детям свойственны любопытство, изменения, рост. Они прекрасно знают, где власть, чтобы не слушаться ее. И в этом они полная противоположность сивахцев. Последние, как я уже говорил, исключительно продукты культуры и цивилизации более обособленной и застывшей, чем любая другая. Гвидо рассматривал египтянина с таким же брезгливым любопытством, как и жабу.

— Культура есть отказ от перемен, — продолжал Незрин, — а отказ от перемен означает на практике отказ от роста. Прогресс заключается в постоянном обновлении. Но люди не слишком радостно приветствуют новое. Они больше принимают его разумом, чем чувствами. К тому же они уверены, что выиграют от роста и расширения горизонтов. Они склонны больше доверять установившемуся укладу жизни общества. Их не интересует, как оно достигло данного культурного уровня. Но как же еще, если не цепью перемен? Каким чудом новшества древних теперь воспринимаются как консерватизм? Почему вчерашние скандалы сегодня более чем уместны и приличны? Или вчерашние деликатесы сегодня скромная трапеза? Потому что консерваторы — это люди с избирательной памятью, хранящей только то, что стоит хранить. С их точки зрения благоразумие — одна из таких стоящих вещей. Правда, нелепо думать, что в изменяющемся мире косность более надежна, чем эволюция! Беда в том, что ни одно общество не хочет учиться тому, как жить, а только тому, как иметь. И учится этому так же нерадиво, как и всему остальному. Подчиняясь правилам данного общества и приспосабливаясь к его условиям, человек соглашается на меньшее в надежде получить больше. В результате он теряет свое лицо и ничего не имеет.

Гвидо был изумлен. Слышать такие речи от Незрина! Он не мог сдержать улыбку:

— Жаль, Вана не может слышать нас. Она была бы счастлива! — И, не удержавшись, добавил: — Вы ведь ей обязаны этим.

— Она мне очень нравится, — признался Незрин. — Я знаю ее с детства.

И вдруг заговорил тихо и доверительно, точно решил поделиться с другом свежей мыслью:

— Меня не удивили ваша конечная цель и средства ее достижения. Но я был сражен тем, что вы выбрали Вану сопровождать вас. Этим вы спутали мне карты. Незрин снова предложил виски, но Гвидо отказался.

— Скажите, чем вам мог помочь археолог? Вы знали о Ване до приезда в Каир и даже не пытались искать кого-то другого. Ее, только ее вы хотели взять с собой в Сивах. Почему?

Гвидо решил ответить откровенностью на откровенность:

— Это очень просто, — объяснил он. — Я решил, что она из Сиваха.

— Не может быть!

— Не по рождению, конечно. Сивахцем не обязательно родиться. Им можно стать.

— Предположим, вы правы. Но как она могла стать такой?

— Этого я не знаю. Как раз одну из гипотез на этот счет я хотел проверить.

— И она оказалась неверной? — По всем пунктам.

— А именно?

— Это мое дело.

— Ладно, тогда расскажите о других ваших гипотезах.

— Не надейтесь, что я займусь вашим просвещением, мистер Адли, — зло бросил Гвидо. — Всего, что вы вылили на меня за эти два часа, вполне достаточно, чтобы вы смогли почувствовать свое превосходство. Но думаю, что вы не более хозяин себе, чем я.

— Вы правы. — Незрин ничем не выразил своего возмущения по поводу гневной вспышки собеседника. — Ситуация, совершенно ясна. Вы исключили эндогенное происхождение странной особенности сивахцев. Оставалась только одни версия, которую вы приехали проверить лично. Не существует ли какой-то еще внешний нейропсихофармакологический фактор, не связанный с их организмом и влияющий на мозг сивахцев. Может быть, это вещество — продукт окружающей среды, или они сами его готовят? Вольно или невольно, они принимают его и в итоге получают тот же результат, что и при введении медиатора, который так хорошо знаком вам. Поэтому вполне естестве: дно было прислать вас. Вы должны были провести исследования на месте и найти формулу, действие, дозу и побочные эффекты этого природного вещества. Затем вы должны были синтезировать его точно так же, как это уже делали с Единорогом. Вот почему вы здесь.

Гвидо слышал Незрина, точно студент надоевшего лектора, и когда тот на мгновение замолчал, налил себе полный бокал.

— Почему консорциум, на который вы работаете, придает такое большое значение сивахскому синдрому? Потому что, если вам удастся найти составляющие этого вещества, CIRCE, а скорее, «Эгида» найдет технические и финансовые средства для того, чтобы пустить на поток его производство, а потом предложить его за баснословную цену любому правительству. Для чего? Чтобы заставить всех людей почитать власть и порядок, чтобы успокаивать наиболее активные элементы и облегчить жизнь полиции. Чтобы насадить стиль поведения сивахцев во всем мире.

Незрин взглянул на сонное выражение лица итальянца и взорвался:

— Это же наивно! Правительство и полицейские силы сами по себе нестабильны. Они могут стать марионетками в чьих угодно руках. Такое уже случалось, и результаты нам хорошо известны. Правительство, между прочим, обладает весьма и весьма условной властью. Власть истинная избегает заседаний парламента и министерских кресел. Она не зависит от голосующих на выборах, от пристрастий ликующей толпы, от переворотов и революций. Наши полисы слишком многолюдны для такого управления. А политика слишком массова. На этой планете серьезные проблемы не решаются политиками и правительствами. Они требуют определенного уровня технических знаний, сконцентрированных в дюжине организаций, подобных CIRCE и находящихся в распоряжении крупных компаний. Эти монстры не признают иной родины, кроме космополитического государства, которое они защищают и расширяют.