Детектив Эрленд - Трясина

Первое фото черно-белое, делали в студии. Девочке меньше года, сидит на подушечке в симпатичном платьице, в волосах бант, в руках погремушка. Повернута на три четверти к объективу, улыбается, видны четыре крошечных зуба. На другой фотографии ей года три, наверное, эту делала сама Кольбрун, цветная. Девочка стоит среди каких-то кустов, ее освещает яркое солнце, одета в толстый красный джемпер и юбочку, на ногах белые носочки и черные туфельки с блестящими пряжками, смотрит прямо в камеру. Выражение лица серьезное, наверное, мама просила ее улыбнуться, а та закапризничала.

– Кольбрун так и не пережила это, – раздался голос Элин.

Эрленд обернулся, вот она, стоит в дверях.

– Врагу не пожелаешь такого, что и говорить.

Взял у нее из рук чашку с кофе, сел обратно в кресло, Элин – на диван, лицом к нему.

– Курите, если хотите, – сказала она.

– Я пытаюсь бросить.

Чего это я извиняюсь, не к лицу это. Да и в груди болит, не стоит. А, черт с ним, где эта пачка. М-да, уже девятая сегодня.

Элин пододвинула ему пепельницу.

– Слава богу, не мучилась долго перед смертью, – сказала Элин. – Вдруг у нее начала болеть голова. Доктор и думал, что это мигрень, давал ей таблетки, да толку-то! Не очень хороший врач, Кольбрун говорила, от него всегда несло перегаром, ее это беспокоило. Но времени не было, все произошло так быстро. Бедной девочке делалось все хуже, а врачи ведь могли бы и заметить! У нее пятна на коже были, цвета кофе с молоком, потом в больнице сказали, это известный симптом. Под мышками. И наконец ее госпитализировали, тут у нас в Кевлавике, и решили, что какая-то опухоль в нервной системе. Оказалось, в мозгу. Все было кончено за полгода.

Элин вздохнула.

– И от этого Кольбрун уже не оправилась. Да кто бы оправился после такой трагедии.

– Вскрытие делали? – спросил Эрленд.

Крошечное тельце на холодном стальном столе, над ним флуоресцентные лампы, Г-образный надрез на груди…

– Кольбрун ни за что бы им не позволила, – сказала Элин, – но ее не стали слушать. Она с ума сошла, когда узнала, что это сделали. Просто сошла с ума от горя, как умерла ее девочка, и никого уже не слушала. Просто не могла перенести мысль, что ее крошку взяли вот так и разрезали. Ну умерла уже, зачем дальше-то ее калечить! А вскрытие подтвердило диагноз, в мозгу нашли злокачественную опухоль.

– И ваша сестра?..

– Покончила с собой спустя три года. Впала в депрессию, за ней нужен был врачебный уход. Некоторое время лежала в психиатрическом отделении в Рейкьявике, потом вернулась домой, сюда. Я за ней смотрела, как могла, но ее словно выключили, как электрическую лампочку. У нее не было сил жить дальше. После ужаса той ночи Ауд принесла свет и счастье в ее жизнь. И вот ее не стало!

Элин снова посмотрела на Эрленда:

– Вы, наверное, хотите знать, как она это сделала?

Эрленд не ответил.

– Набрала в ванну воды, залезла туда и вскрыла вены на запястьях. Специально бритвенные лезвия купила для этого.

Элин замолчала.

Как же темно в гостиной…

– Знаете, что стоит у меня перед глазами, когда я об этом вспоминаю? Нет, не ванна, полная крови. Даже не ее тело в этой жуткой воде. Не раны на запястьях. Нет. Нет – Кольбрун, когда она покупает в магазине лезвия. Отсчитывает монеты, кладет их на прилавок…

Опять молчание.

– Смешно, правда, как устроена память, а?

Не вопрос, говорит сама с собой. Можно не отвечать, и хорошо – что тут ответишь…

– Я ее и нашла. Она сама все подстроила, представляете? Позвонила мне и попросила вечером зайти. Мы поболтали немного. Я всегда была настороже, знала, что у нее депрессия, но ближе к концу она вроде стала себя чувствовать получше. Словно бы туман начал рассеиваться, и она снова находила в себе силы жить… И я помню ее голос в тот вечер, никаких намеков, что она через час покончит с собой. Ничего похожего – мы и говорили-то о будущем! Собирались вместе поехать в путешествие… А когда я ее нашла, на ее лице было спокойствие, умиротворение – каких я у нее не видела много лет. Да-да, умиротворение, смирение даже. Но я-то знаю – ни с чем она не смирилась, никакого покоя не нашла в своей душе.

– Мне нужно задать вам один последний вопрос, и я больше не буду вас беспокоить, – сказал Эрленд. – Мне очень важен ваш ответ.

– Валяйте.

– Вы что-нибудь знаете об убийстве Хольберга?

– Нет.

– Вы не замешаны в нем, прямо или косвенно?

– Нет.

Помолчали.

– Еще одно. Эпитафия на могиле Ауд. Там есть слово «враг», – сказал Эрленд.

– Да-да, «сохрани жизнь мою от страха врага». Она сама эту фразу выбрала, но не для своего камня.

Элин встала, подошла к изящному комоду со стеклянными дверцами, выдвинула ящик, там черная коробочка, заперта на ключ. Вынула оттуда листок бумаги.

– Я нашла это у нее на столе – тем самым вечером, когда она умерла. Я так и не поняла, хотела она, чтобы это было у нее на могиле, или нет. Думаю, что нет. У меня сердце сжалось, когда я это прочла – как же она страдала!

Элин передала Эрленду листок бумаги. Знакомые строчки, он уже видел их вчера, в кевлавикской библиотеке.

«Услышь, Боже, голос мой в молитве моей».

12

Вернувшись вечером домой, Эрленд нашел на пороге свою дочь, Еву Линд. Она спала, прислонившись к закрытой двери квартиры. Эрленд позвал ее по имени, попытался разбудить. То ли спит, то ли под кайфом, непонятно, но на звуки не реагирует. В итоге он открыл дверь, взял дочь на руки и занес внутрь. Дышит нормально, пусть тогда полежит на диване в гостиной. Пульс тоже в порядке. Эрленд долго сидел рядом и смотрел на нее. Что же делать? Очень хочется отнести ее в ванную и вымыть – несет от нее за версту, руки черные, волосы тоже в какой-то грязи.

– Где же тебя носило? – пробормотал Эрленд, ничего не решил и так и остался сидеть в кресле рядом с ней, в плаще и шляпе, думал о дочери.

На следующее утро – он так и заснул в кресле – Ева Линд пришла его будить, просыпаться он не хотел – надо было попробовать удержать в памяти обрывки снов, тех же самых, что беспокоили его прошлой ночью. Он точно знал – это был тот же сон, но никак не мог запомнить, ухватить. Все, что оставалось в голове наутро, – неясное чувство беспокойства.

Нет еще восьми утра, за окном – черным-черно. Воет тот же осенний ветер, по окнам барабанит тот же дождь. А это что? Ба! Да это же запах кофе доносится из кухни! А это что? Ба, да не иначе кто-то принимал ванну, какой влажный воздух. Эрленд раскрыл глаза – на Еве Линд его рубашка и старые джинсы, туго перевязаны ремнем, иначе свалятся с ее талии. Чистая, вымытая, босая.

– Ну у тебя вчера и видок был, скажу я тебе.

Ой, ну зачем я так, какого черта. Впрочем, оставим манеры, я с ней давно уже иначе и не разговариваю.

– Я приняла важное решение, – сказала Ева Линд, отправляясь на кухню. – Произвести тебя в дедушки. Будем звать тебя дедуля Эрленд.

– Ага. А вчера, значит, была прощальная вечеринка?

– Ты не против, если я поживу тут у тебя, пока не найду себе хату?

– Да ради бога.

Он сел за кухонный стол напротив дочери, она подвинула ему полную чашку кофе.

– И что же сподвигло тебя принять сие важное решение?

– Да так, просто решила.

– Просто решила?

– Так я могу у тебя остаться или как?

– Разумеется, ты же знаешь. Живи тут, сколько хочешь.

– И ты бросишь задавать мне дурацкие вопросы? Перестанешь меня допрашивать? Ты как будто все время на работе.

– Так и есть.

– Нашел эту девку из Гардабая?

– Нет. Это второстепенное дело. Говорил вчера с ее мужем. Парень ничего не знает. Девица сбежала, оставив вот такую записочку: «Он чудовище, что я наделала!»

– Наверное, кто-то доебывался к ней на свадьбе.

– Что это у тебя за слова такие, «доебывался»?

– Ну а с какого перепугу невеста вдруг возьмет да и сбежит со свадьбы?

– Понятия не имею, мне это вообще неинтересно. Я лично думаю, женишок вздумал приударить за ее подружками, а она и заметила. Я рад, что ты решила сохранить ребенка. Может, это поможет тебе выйти наконец из твоего порочного круга. Кстати, давно пора.

Помолчали.

– Странно, какая ты сегодня бойкая и веселая, после вчерашнего-то, – сказал Эрленд.

Слова надо подбирать аккуратно, но сегодня можно и рискнуть – обычно-то Ева Линд не сияет, как начищенный медный таз, не принимает по утрам ванну и не готовит папе кофе с таким видом, словно всю жизнь только и делала, что за ним ухаживала. Она искоса посмотрела на папочку – наверное, взвешивает варианты, наверное, сейчас будет длинный спич, выскажет все, что обо мне думает.

Ожиданиям Эрленда сбыться было не суждено.

– Я с собой кое-какие таблетки принесла, – размеренно сказала она. – Понимаешь, просто так не бросить. Это за одну ночь не получится. Процесс медленный, но иначе не бывает – ну, во всяком случае, я так хочу.

– А что ребенок?

– С ним ничего не будет – мои таблетки ему не повредят. Я не хочу ребенку вреда – я намерена его выносить.

– Ты знаешь, как наркотики сказываются на плоде?

– Знаю.

– Хорошо, поступай, как считаешь нужным, в таком случае. Принимай таблетки, слезай с наркоты или как там это называется, живи тут у меня, хорошенько подумай о себе и о своем будущем. Я могу…

– Нет, – сказала Ева Линд. – Ничего не делай. Живи своей жизнью и не шпионь за мной. Не думай вообще обо мне и что я делаю. Если я не дома, когда ты приходишь с работы, не обращай внимания. Если я прихожу поздно или не прихожу вообще, ничего не делай. Если попробуешь вмешаться, я выметаюсь сей секунд, финита ля комедия, капито?

– Вся эта история – не мое собачье дело, одним словом?

– Именно, вся моя жизнь – не твое собачье дело. Жаль, что ты раньше не сообразил, – сказала Ева Линд и отхлебнула из чашки.

Зазвонил телефон, Эрленд снял трубку. Сигурд Оли, из дому:

– Не смог вчера тебя поймать.

Как же я забыл! Отключил мобильный, когда говорил с Элин в Кевлавике, а обратно так и не включил.

– Что-нибудь новое?

– Говорил вчера с человеком по имени Хильмар. Он тоже водитель грузовика, иногда ночевал у Хольберга на Северном болоте. Они это называют «отдых между рейсами» или в таком роде. Сказал, мол, Хольберг нормальный мужик, жаловаться не на что, все на работе тепло к нему относились, всем помогал, общительный и так далее. Не может и представить, откуда у него враги, но, с другой стороны, близко он его тоже не знал. Еще Хильмар сказал мне, что в последний раз, как он ночевал у Хольберга, тот вел себя необычно. Было это дней десять назад.

– В смысле?

– Хильмар говорит, тот не очень хотел отвечать на телефонные звонки. Сказал Хильмару, мол, какой-то козел никак не желает оставить его в покое, все звонит и звонит. Хильмар, стало быть, ночевал у него в субботу неделю назад, и когда зазвонил телефон, Хольберг попросил его взять трубку. Хильмар так и сделал, но как только звонивший понял, что на том конце провода кто-то другой, связь сразу оборвалась.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.