Детектив Эрленд - Трясина

Арнальд Индридасон

Трясина

Чертова трясина, вот что это такое!

Эрленд Свейнссон, следовательРейкьявик, 2001 год

Title of the original Icelandic edition: My?rin

Published by agreement with Forlagi?, and OKNO Literary Agency, Sweden

This book has been published with a financial support of Bokmenntasjo?ur / Icelandic Literature Fund

© Arnaldur Indri?ason, 2000

© И. Свердлов, перевод на русский язык, 2009

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2009

© ООО «Издательство Астрель», 2009

Издательство CORPUS ®

1

Три слова. Написаны карандашом на листке бумаги. Листок лежит на трупе. Всего три слова, но что хотел сказать автор записки – этого Эрленд никак не мог взять в толк.

Покойник – мужчина лет семидесяти. Лежит на правом боку на полу, рядом с диваном в небольшой гостиной, одет в синюю рубашку и светло-коричневые вельветовые штаны. На ногах домашние тапочки. Волосы почти совершенно седые, редкие, испачканы кровью. Зияющая рана на голове. На полу рядом с трупом – большая стеклянная пепельница, угловатая и с острыми краями, тоже испачкана кровью. Журнальный столик опрокинут.

Квартира подвальная, в двухэтажном доме на Северном болоте. Вокруг дома небольшой дворик, огорожен с трех сторон каменной стеной. Листья с деревьев уже опали, застлали дворик плотным ковром, так что не видно земли, изогнутые ветви тянутся вверх, теряются в черноте неба. Рядом гараж, к нему ведет гравийная дорожка. По двору бродят туда-сюда сотрудники рейкьявикской полиции. Бродят не спеша, словно призраки по заброшенному дому. Ждут главного врача района, он должен подписать свидетельство о смерти. Труп обнаружили минут пятнадцать назад. Эрленд прибыл на место одним из первых. С минуты на минуту должен появиться Сигурд Оли.

Город кутался в октябрьские сумерки, лило как из ведра, настоящая осенняя буря. Кто-то зажег лампу на столе, комнату залил тусклый свет. Других предметов в комнате пока никто не касался. Появились судэксперты с прожектором на треноге, осветили комнату как следует. Эрленд окинул ее взглядом – книжный шкаф, старый просиженный диван, обеденный стол, траченный временем письменный стол в углу, ковер на полу залит кровью. Одна дверь из гостиной ведет на кухню, другая в узкий коридор, там еще двери – в две спальни и туалет.

В полицию позвонил жилец с верхнего этажа. Он вернулся домой вечером, забрав из школы своих двух сыновей, и, подойдя к дому, обнаружил, что дверь в подвальную квартиру распахнута. Это было необычно. Он заглянул в квартиру и позвал соседа по имени – может быть, он дома. Ответа не последовало. Он еще раз позвал соседа и снова ответа не получил. Его семья уже несколько лет как поселилась в квартире на верхнем этаже, но великана из подавала знала плохо. Старший из мальчиков, девяти лет, не стал на манер отца осторожничать и забежал в подвальную квартиру, отец и глазом не успел моргнуть. Через миг мальчишка выскочил обратно и, не поведя бровью, доложил, что в квартире лежит труп.

– Ты слишком много в кино ходишь, – ответил ему отец и сам зашел в квартиру соседа. Так и есть, тот лежал на полу в луже собственной крови.

Эрленд уже знал, как зовут покойного – его имя значилось рядом с дверным звонком. Для пущей уверенности – а то еще коллеги будут потом смеяться – Эрленд надел тонкие резиновые перчатки и выудил из кармана куртки, висевшей на крючке в прихожей, бумажник покойного. Так и есть, зовут Хольберг, вот и фотография на обратной стороне кредитной карточки. Шестьдесят девять лет. Найден мертвым в собственной квартире. Вероятно, погиб насильственной смертью.

Эрленд прошелся по квартире. У него работа такая – смотреть по сторонам и задавать простые вопросы. Обращать внимание на очевидное. Тайное и невидимое глазу – это не его дело, для этого существуют судэксперты. Эрленд же покамест отметил, что следов взлома не имеется, и окна и двери целы. На первый взгляд хозяин сам открыл дверь убийце и впустил его в квартиру.

Соседи сверху наследили везде – и в прихожей и в гостиной, снаружи ведь шел дождь. Нападавший, вероятно, тоже оставил следы, если только не разулся. Но это вряд ли, подумал Эрленд, – судя по всему, гость был в спешке.

Команда судэкспертов захватила с собой пылесос – малейшие частички пыли могут оказаться важными уликами. Сейчас они искали отпечатки пальцев – любые, не принадлежащие хозяину. Любой предмет, которому в этом доме не место. Предмет, занесенный в дом кем-то, кто оставил за собой труп.

Насколько Эрленд мог судить, хозяин не оказал посетителю особого гостеприимства. Кофе не подал – было ясно, что кофеваркой в кухне за последние несколько часов не пользовались. Никаких намеков на то, что гости пили чай, – все чашки на месте в серванте. Стеклянные бокалы тоже на своих местах. Убитый явно был любитель порядка. Все чисто и прибрано. Наверное, он не был хорошо знаком с нападавшим. Вероятно, гость напал на него без лишних разглагольствований, едва ему открыли дверь. Даже разуваться не стал.

Любопытно, это удобно – убивать в носках?

Эрленд огляделся вокруг и отдал себе приказ сосредоточиться.

Гость явно торопился – даже дверь за собой не закрыл. Судя по всему, нападать не планировал, все получилось как-то само собой и вдруг. Следов борьбы не видно. Хозяин, видимо, просто упал замертво на пол, задел головой журнальный столик и опрокинул его. Все прочее на первый взгляд на своих местах. Эрленд не видел никаких признаков, что квартиру ограбили. Дверцы шкафчиков плотно закрыты, ящики тоже, новый компьютер и старый видеомагнитофон мирно стоят, где им положено, да и кошелек, нетронутый, лежит в кармане куртки. В нем Эрленд нашел купюру в две тысячи крон и две карточки, кредитную и дебетную.

Похоже, нападавший схватил первое, что попалось под руку – пепельницу, – и ударил ей хозяина по голове. Пепельница изготовлена из толстого, тяжелого зеленого стекла, весит на глаз минимум килограмма полтора, решил Эрленд. Отличное орудие убийства, даже с собой ничего приносить не надо. Нет, она местная – не мог убийца принести ее с собой и оставить вот так, посреди пола, залитую кровью.

Очевидные вещи позволяли составить примерно следующую картину произошедшего: хозяин квартиры открыл дверь, пригласил гостя войти – ну или по крайней мере провел его в гостиную. Может, он и знал гостя, но это не обязательно. Гость нанес ему один сильный удар пепельницей и тут же сбежал, не закрыв дверь. Все просто, как дважды два.

За исключением одной детали – записки.

Написали ее на обрывке разлинованного листа формата A4, судя по всему вырванном из блокнота. Наличие записки – единственное указание, что, возможно, убийство было предумышленное; раз есть записка, то, вероятно, гость пришел к хозяину с целью его убить. Нет, гость не вдруг решил прикончить хозяина в порыве ярости, нет, он вошел к нему, намереваясь совершить убийство. Дал себе труд написать записку. Три слова – и Эрленд никак не мог взять в толк, что все это значит. Когда гость написал записку? До того, как направился сюда? Простой вопрос, на него надо дать ответ. Эрленд подошел к письменному столу в углу гостиной, заваленному кучей бумажек, счетов и прочего.

На самом видном месте лежал раскрытый блокнот на спирали, от страницы оторван угол. Эрленд поискал глазами карандаш, которым писали записку, – на столе его нет, ага, вот он, закатился под стол. Только ничего не касаться, смотреть и думать.

– Что и говорить, чисто исландское убийство, типичнейшее, – сказал детектив Сигурд Оли прямо над ухом Эрленда – тот не заметил, как он вошел.

– А? – переспросил Эрленд, пытаясь сосредоточиться на увиденном.

– Я говорю, кровавое, бессмысленное, да еще совершенное без малейшей попытки скрыть содеянное, там, запутать следы, спрятать улики…

– Ага, – сказал Эрленд, – дурацкое, тупое исландское убийство.

– Ну, если только он сам не упал и не разбил себе голову о пепельницу, – сказал Сигурд Оли.

С Сигурдом прибыла их коллега Элинборг. Эрленд ходил из угла в угол, но прочих присутствующих – полицию, парамедиков и судэкспертов – просил поменьше топтаться в квартире.

– Ага. И пока падал, сам написал совершенно непонятную записку? – спросил Эрленд.

– Он мог ее в руках держать.

– Сказано «он». Кто этот «он», как ты думаешь?

– Не знаю. Может, бог, – ответил Сигурд Оли. – А может, и убийца, черт его знает. Любопытно, что «он» подчеркнуто и написано большими буквами.

– На мой взгляд, написано не в спешке. Первые два слова – обычным почерком, последнее «он» – заглавными буквами и подчеркнуто. Ясно, гость никуда не спешил, пока писал записку. Но и дверь за собой закрывать не стал. Что за черт? Убивает хозяина и убегает, но по дороге дает себе труд написать что-то невнятное и подчеркивает последнее слово.

– Думаю, «он» – это он, – сказал Сигурд Оли, – в смысле, убитый. Кто еще это может быть?

– Не знаю, не знаю, – откликнулся Эрленд. – Какой смысл оставлять такую записку, да еще прямо на теле жертвы? Что убийца этим хотел сказать? К кому он обращается? Сам к себе? К убитому?

– Да это был просто псих, ненормальный, – вмешалась Элинборг, протягивая руку к записке. Эрленд остановил ее.

– Может, их было несколько, – предположил Сигурд Оли. – Нападавших, в смысле.

– Элинборг, ну когда ты запомнишь, что на месте преступления надо работать в перчатках? – обратился к ней Эрленд, как к маленькому ребенку. – Это же улики! Да, кстати, записку написали прямо здесь, за столом, – добавил он, показав пальцем в угол. – Лист бумаги вырвали из блокнота жертвы.

– Так я говорю, может, их было несколько, – повторил Сигурд Оли.

Вот же нашел интересную версию.

– Ага, ага, – сказал Эрленд, – может быть.

– Хладнокровный нам типчик попался, – продолжил Сигурд Оли. – Это ж надо придумать, сначала укокошить старика, а потом присесть за письменный стол и как ни в чем не бывало написать записочку. По-моему, тут нужны стальные нервы. Если хотите знать, на мой взгляд, на такое способны только самые отъявленные подонки.

– Во всяком случае, убийца был человек бесстрашный, – сказала Элинборг.

– Или псих с мессианским комплексом, – усмехнулся Эрленд, наклонился к трупу и взял в руки записку.

Да-да, мессианский комплекс, да еще какой, подумал он, молча разглядывая таинственные три слова.

2

Эрленд вернулся домой к десяти вечера, поставил разогревать готовый обед в микроволновую печь. Тарелка крутилась за стеклом, Эрленд стоял и смотрел на нее. Зрелище интереснее любого телевизора. Снаружи воют осенние ветра. Ливень и тьма, больше ничего.

Что это за люди, думал Эрленд, которые оставляют записки и потом пропадают. Попади он сам в такую ситуацию, что бы он написал? К кому бы он стал обращаться? Эрленд подумал о своей дочери, Еве Линд. Она наркоманка, значит, хотела бы прочесть в папиной записке, оставил ли он ей денег. В последнее время она только про деньги его и спрашивает. То же и его сын, Синдри Снай, только что вышел из клиники для наркоманов, в третий раз. Вот на него бы Эрленду трех слов хватило: «Хиросима – больше никогда!»

Микроволновка трижды пропищала, Эрленд улыбнулся. Другое дело, что исчезать я никуда не собираюсь.

Эрленд и Сигурд Оли успели допросить соседа убитого, который и нашел труп. Его жена вернулась с работы и говорила только о том, что нужно забрать сыновей из дома и отвезти к матери. Сосед представился Олавом и рассказал, что и он сам и все его домашние, жена и два сына, каждый день уходят из дому в восемь утра и возвращаются не раньше четырех вечера. Детей из школы забирает Олав. Уходя из дому в тот день, они не заметили ничего необычного. Дверь в квартиру в подвале была закрыта, ночью они не слышали никаких звуков. С соседом общались редко. По большому счету, он им чужой, хотя они и прожили вместе в одном доме много лет.

Патологоанатомам еще только предстояло определить точное время смерти, но Эрленд предполагал, что это случилось около полудня. Самое оживленное время дня, как говорится. Откуда у людей время на убийства в наши дни, подумал он.

Газетам полиция сообщила лишь, что вчера в собственной квартире на Северном болоте был найден мертвым мужчина по имени Хольберг, около семидесяти лет, и, вероятно, речь идет об убийстве. Заметка просила любого, кто наблюдал что бы то ни было подозрительное в районе, где жил Хольберг, за последние двадцать четыре часа, сообщить об этом властям.

Эрленду недавно исполнилось пятьдесят. Двое детей, много лет как разведен. Имена детей он терпеть не мог, но старался этого не показывать. Это все бывшая жена, с которой он не разговаривал уже лет двадцать, ей-то казалось, что имена веселые. Развод прошел болезненно, в результате Эрленд более или менее утратил связь с детьми. Они нашли его сами, когда выросли, и он был рад их видеть. Чему он был не рад, это тому, в кого они выросли. Особенно его печалила судьба Евы Линд. У Синдри Сная жизнь была ненамного лучше, чем у сестры, разве только чуть-чуть.

Эрленд вынул тарелку из микроволновки и сел за стол. Кроме кухни в квартире были еще две комнаты, заваленные книгами. На стенах старые семейные фотографии – его родственников из Восточных фьордов, где он вырос. Ни одной фотографии ни его самого, ни детей. В углу старый, видавший виды телевизор «Нордменде», перед ним – просиженное кресло. Эрленд не очень любил убирать, но держал квартиру в относительном порядке.

Что это я такое ем? Впрочем, не важно.

На упаковке написано что-то про «восточные деликатесы», внутри оказалось что-то с тестом, на вкус – как прокисший суп.

Эрленд отодвинул тарелку. Интересно, у меня еще остался ржаной хлеб, купил тут на днях. А еще вроде был паштет из ягненка.

Тут в дверь позвонили.

Ева Линд решила, как она говорит, «заджампануться» к папочке. Эрленд терпеть не мог эти ее словечки и вообще ее манеру разговаривать.

– Привет, старые яйца, как дела? – сказала она, проскользнув в комнату и плюхнувшись на диван.

Воистину «старые яйца».

– Эй-эй! – ответил Эрленд, закрывая дверь. – Ты это брось, так говорить со мной.

– Ты же говорил, что мне нужно работать над речью, быть изобретательнее! – сказала Ева.

Папа постоянно досаждал ей советами по поводу ее манер.

– Вот именно, но не в этом смысле.

Поди пойми, какую роль она решила играть сегодня. Эрленд не знал лучшей актрисы во всем Рейкьявике, впрочем, он редко ходил в театр и кино, ограничиваясь образовательными телепередачами. Ева обычно играла роли из бразильских телесериалов, сюжет – как выдоить из папаши денег. Случалось это не так часто, Ева умела добывать деньги самостоятельно, как – Эрленд предпочитал не знать. Иногда, впрочем, у Евы не оставалось, по ее словам, «ни эйрира сраного», и тогда она отправлялась к папе.

Иногда притворялась папиной дочкой, ласкалась и мурлыкала. Иногда – женщиной на грани нервного срыва, носилась по квартире словно оглашенная, кричала, что Эрленд плохой отец, как он смел бросить их с Синдри Снаем, таких маленьких! Иногда изображала маньяка-убийцу, которому нечего терять, этакое воплощение зла. А иногда Эрленду казалось, что она не играет, что она – такая, какая есть, подлинная Ева Линд, если такой человек вообще существовал в природе. Только с этой Евой Эрленд и мог разговаривать.

Сегодня на ней потертые джинсы и черная кожаная куртка. Волосы коротко стрижены, выкрашены в черный цвет, два серебряных кольца в правой брови, в ухе – серебряный крестик. Когда-то у нее была шикарная белозубая улыбка, но общение с наркоманами и наркоторговцами не прошло даром – двух верхних зубов и след простыл. Очень худая, лицо вытянутое, под глазами мешки.

Эрленду иногда казалось, что он видит в Еве лицо свой матери. Он все время проклинал образ жизни, который вела Ева, и винил себя.

– Я сегодня говорила с мамой. Точнее, это она со мной говорила, интересовалась, не могу ли я тебя кое о чем попросить. Правда, классно – работать телефонным проводом для собственных разведенных родителей?

– Твоя мать чего-то от меня хочет? – удивленно спросил Эрленд.

Прошло двадцать лет, а она все так же его ненавидела. Он лишь разок видел ее за все это время, и на ее лице было написано нескрываемое отвращение. Она однажды говорила с ним по поводу Синдри Сная, и Эрленд изо всех сил старался этот разговор забыть.

– Снобка вонючая, вот кто она такая.

– Не надо так о матери.

– Короче, это по делу одних богатеев из Гардабая. Выдавали дочь замуж в прошлую субботу – ну так она взяла и сбежала, прямо со свадьбы. Какой позор! И с тех пор не выходила на связь. Мама была на свадьбе, до сих пор места себе не находит. В общем, просила меня узнать, не мог бы ты поговорить с родителями этой девки. Они не хотят официально обращаться в полицию – как же, сами понимаете, история попадет в газеты! Вот снобы-то вонючие! Они знают, что ты следователь и можешь все сделать шито-крыто. А мама с тобой говорить не хочет, понимаешь? Ни за что! Вот меня послала.

– Ты сама-то знаешь этих людей?

– Ну на свадьбу, где эта блядь учудила это дело, меня не пригласили.

– Ага, значит, девчонку ты знаешь?

– Считай, что нет.

– А куда она могла сбежать?

– Мне-то откуда знать?

Эрленд поежился.

– Я только что о тебе вспоминал, – сказал он.

– Как мило, – ответила Ева Линд. – Я, кстати, хотела спросить…

– Денег нет и неизвестно, – отрезал Эрленд и сел в кресло, лицом к дочери. – Есть хочешь?

Ева Линд выгнула спину:

– Почему всякий раз, как я с тобой говорю, ты заводишь эту пластинку про деньги?

Что за черт, украла мою реплику, подумал Эрленд.

– А почему всякий раз, как я с тобой говорю, у нас и разговора не получается?

– Ох, иди в жопу!

– Зачем ты так? В чем дело? Что за слова у тебя? «В жопу», «старые яйца» – что за черт?

– О боже мой, – застонала Ева Линд.

– Какая у нас сегодня роль по расписанию? Ты сегодня кто? С кем я говорю? Где настоящая Ева, где она прячется в этом наркотическом тумане?

– Так, не начинай снова это говно. «С кем я говорю?» – Ева стала его передразнивать. – «Где настоящая Ева?» Вот она я, сижу прямо у тебя под носом. Я – это я!

– Ева!

– Десять тысяч крон! – крикнула она. – Что тебе это? Что, и десяти штук не найдется? У тебя ж бабла как грязи.

Эрленд поглядел на дочь. Как-то странно выглядит, он сразу это заметил, еще с порога. Одышка, капельки пота на лбу, все никак не может усесться, ерзает. Кажется, ей нехорошо.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Нормально все со мной. Просто денег надо. Не ломай комедию, пожалуйста.

– Так, что с тобой?

– Пожалуйста.

Эрленд не моргая смотрел на дочь.

– Ты снова пытаешься бросить?

– Пожалуйста, десять тысяч. Тебе это ничего не стоит. Раз плюнуть. Я больше никогда не буду просить у тебя денег.

– Мило, мило. Так сколько времени прошло с последнего раза, как ты… – Эрленд задумался, подбирая слово. – Ммм… с последнего раза, как ты принимала таблетки?

– Какая разница! Я же бросила. Бросила. Бросила эту дурацкую привычку бросать! Дурацкую привычку бросать! Дурацкую привычку бросать! Дурацкую привычку бросать! Дурацкую привычку бросать!

Ева Линд вскочила на ноги.

– Ну дай мне десять тысяч. Пожалуйста. Ну хорошо, пять. Дай мне пять тысяч. Это ж для тебя карманные деньги! Что, карман пустой? Пять тысяч, это для тебя орешки!

– Почему ты решила бросить именно сейчас?

Ева Линд заглянула отцу в глаза.

– Брось ты эти свои дурацкие вопросы. Я ничего не бросаю. Чего мне бросать? Что именно? Какую ерунду ты несешь!

– Да в чем, наконец, дело? Чего ты так разозлилась? Ты не в порядке?

– Да, не в порядке, тошнит изо всех дыр! Ну хотя бы одолжи мне десять тысяч, понял? Одолжи. Я тебе верну, алчный кусок говна!

– Молодец, хорошее слово сказала, «алчный», не забывай его. Так что с тобой, Ева?

– Какого хера ты меня допрашиваешь?! – Ева возбудилась еще сильнее.

– У тебя температура?

– Дай мне денег! Ну хоть две штуки! Это же ерунда! Ты не понимаешь. Старый истеричный дурак!

Эрленд тоже вскочил на ноги, Ева стала наступать на него, словно собиралась ударить.

Откуда эта странная агрессия? Он еще раз оглядел ее с ног до головы.

– Какого хера ты на меня смотришь?! – завопила она ему в лицо. – Чего, хочешь меня трахнуть? А? Грязный папик хочет трахнуть дочку?

Эрленд дал ей пощечину, не очень сильно.

– Тебя это возбуждает? – спросила она.

Он снова дал ей пощечину, посильнее.

– Ну как, у тебя уже стоит?!

Эрленд отшатнулся от нее. Она еще никогда с ним так себя не вела. Превратилась в чудовище за какой-то миг. Еще ни разу он не видел ее в таком настроении. Он понимал, что не в силах ничего изменить, и гнев уступил место жалости.

– Почему ты решила бросить именно сейчас? – повторил Эрленд свой вопрос.

– Я не пытаюсь бросить! – орала она. – Что с тобой такое? Ты чего, не слышишь меня? Не понимаешь, что я говорю? Кто тут завел речь про бросить?

– В чем дело, Ева?

– Брось ты это свое «вчемделоева»!!! Можешь ты мне дать пять тысяч в долг? Ну, отвечай!

Кажется, немного успокаивается. Наверное, поняла, что перешла некую границу, нельзя так говорить с отцом.

– Почему именно сейчас? – настаивал Эрленд.

– Дашь мне пять тысяч, если скажу?

– В чем дело?

– Пять тысяч!

Эрленд все так же не моргая смотрел на дочь.

– Ты что, беременна? – спросил он наконец.

Ева Линд улыбнулась ему, как улыбаются напакостившие дети.

– Угадал, – ответила она.

– Как так получилось? – выдохнул Эрленд.

– Что значит как? Тебе сказать, в какой позе мы это делали?

– Хватит тут меня задирать. Ты что, не знаешь, что такое контрацептивы? Таблетки, презервативы? Ты что, не пользуешься этим?

– Я не знаю, как так получилось. Получилось, и все тут.

– И ты решила бросить наркотики?

– Нет, я больше не могу. Не бросается. Ну вот, я тебе все и рассказала. Все-все! Теперь давай десять тысяч, ты мне должен.

– Ага, щас, чтобы твой ребенок словил кайф прямо в утробе.

– Мудило гороховое, какой ребенок! Это ничто, песчинка! Я не могу так просто взять и бросить. Я завтра вот проснусь – и брошу. Обещаю. А сегодня не могу. Две тысячи! Ну что тебе стоит?

Эрленд сделал шаг в ее сторону.

– Но ты же пыталась. Я знаю, ты хочешь бросить. Я могу тебе помочь.

– Я не могу!!! – завопила Ева Линд. Ее трясло, с лица градом катился пот.

– Поэтому ты и пришла ко мне, – сказал Эрленд. – Если бы тебе были нужны только деньги, ты бы пошла к кому-нибудь другому. Ты обычно так и поступала. А сейчас ты пришла ко мне, потому что хочешь…

– Брось ты эту херню! Я пришла потому, что меня попросила мама, и потому, что у тебя есть деньги, вот и все. Если ты не дашь мне денег, я их все равно добуду. Никаких проблем. В городе полно старых пердунов вроде тебя, они будут готовы мне заплатить.

Но Эрленда так просто с курса не собьешь.

– Ты уже беременела?

– Нет, – ответила Ева Линд, отведя глаза.

– Кто отец?

Ева Линд посмотрела на Эрленда круглыми глазами.

– Эй, ты чего?! – заорала она. – Я что, по-твоему, прибежала к тебе из брачного номера люкс в блядском отеле «Сага»?

Эрленд не успел ничего сделать – она оттолкнула его, выбежала вон из квартиры, вниз по лестнице и на улицу и скрылась в струях холодного осеннего ливня.

Эрленд медленно закрыл дверь. Правильный ли я взял тон? Черт, ну почему всякий раз мы только и делаем, что орем друг на друга, почему нам не поговорить по-человечески? Как мне это надоело…

Есть больше не хотелось. Эрленд уселся обратно в кресло, задумчиво уставившись в пространство. Его беспокоило, что Ева Линд может натворить с собой теперь. Спустя несколько минут Эрленд взял со стола рядом с креслом книгу, которую читал последнее время.

Его любимая серия, мрачные истории про то, как люди пропадают и погибают на пустошах и в горах.

Книжка была открыта на середине рассказа «Погибшие на Мшистой пустоши», и через минуту Эрленду уже обдувала щеки ужасная пурга, в которой замерзли насмерть несколько молодых людей.

3

Эрленд и Сигурд Оли в спешке выскочили из машины – дождь лил как из ведра, – взбежали по ступеням дома на Уличном холме и позвонили в домофон.

Они сначала хотели переждать дождь в машине, но Эрленду стало скучно. Сигурд Оли последовал за ним – не к лицу отставать от босса. В результате оба вмиг промокли до нитки. Вода текла с волос Сигурда Оли ручьем, он недовольно смотрел на Эрленда. Дверь все не открывали.

Утром следствие обсуждало версии. Основной вариант был такой – Хольберга убили без мотива, нападавший просто бродил по кварталу, ища возможность проникнуть в какую-нибудь квартиру. Он просто постучал в дверь к Хольбергу, проверяя, есть ли кто дома, а когда хозяин открыл, запаниковал. Оставленная записка – способ пустить полицию по ложному следу. Другого смысла покамест в ней никто не видел.

В день убийства Хольберга в полицию позвонили две пожилые женщины, сестры-близнецы из дома на Уличном холме, – к ним вломился молодой человек в зеленой армейской куртке. Кто-то впустил его в фойе, и он постучался к ним в квартиру. Они открыли, он запрыгнул внутрь, захлопнул дверь и потребовал денег. Они послали его куда подальше, тогда он ударил одну из сестер кулаком в лицо, толкнул другую и ударил ногой, а потом сбежал.

Домофон ожил, Сигурд Оли представился. Раздался звонок, полицейские вошли. Лестница плохо освещена, затхлый запах, нужная квартира на последнем этаже. Эрленда и его напарника уже ждали в дверях.

– Ну, вы его нашли? – спросила первая сестра.

– Увы, нет, – сказал Сигурд Оли, качая головой, – но мы хотели задать вам пару вопросов…

– Ну что там, они его схватили? – раздался голос из квартиры, и в дверях появилась точная копия первой женщины. Обеим за семьдесят, одеты одинаково – черная юбка, красный свитер. Крепко сбитые, у обеих седые, но пышные волосы, на лицах – ожидание новостей.

– Пока нет, – ответил Эрленд.

– Бедный мальчик, – сказала вторая сестра, по имени Фиола, и предложила полицейским войти.

– Не вздумай мне тут его жалеть! – рассердилась первая сестра, по имени Бирна, закрывая за ними дверь. – Мерзкий подонок, ударил тебя в лицо! Хорош бедный мальчик!

Полицейские сели на диван в гостиной, поглядели на сестер, потом друг на друга. Квартира небольшая, рядом с гостиной – две смежные спальни, отметил Сигурд Оли, а еще кухня.

– Мы прочли ваше заявление, – сказал Сигурд Оли; он и правда прочел заявление в машине, по дороге на место. – Не могли бы вы описать нам нападавшего, этого мужчину, несколько подробнее?

– Мужчину? – переспросила Фиола. – По виду – мальчишка!

– Ну, не знаю, сколько ему там лет, но напасть на нас ему смелости хватило, – отрезала Бирна. – Да, именно так. Толкнул меня на пол и ударил ногой.

– А ведь денег у нас нет, – сказала Фиола.

– Мы их дома не держим, – поддакнула Бирна.

– Мы ему так и сказали и предложили убираться.

– Но он не поверил.

– И накинулся на нас.

– Словно с ума сошел.

– Ругался, как последний бандит. Мама дорогая, какими словами!

– И еще эта ужасная зеленая куртка. Как у военных.

– И эти ботинки, тяжелые, черные, зашнурованные чуть не до колен.

– Хоть не сломал ничего, и на том спасибо.

– Да-да, просто вдруг убежал.

– Он что-нибудь прихватил с собой? – спросил Эрленд.

– По-моему, он был несколько не в себе, – сказала Фиола; она все пыталась, видимо, найти какое-то оправдание действиям нападавшего. – Нет, ничего не разбил и ничего не взял. Просто взбесился, когда понял, что денег ему не дадут. Бедный мальчик.

– По-моему, под кайфом, – сказала Бирна, словно сплюнула. – Нет, вы ее только послушайте! – Она повернулась к сестре. – Иногда мне кажется, что ты умственно отсталая. Это же ежу ясно, под кайфом, сразу видно. Резкий взгляд, заплывшие глаза. И еще с него пот градом катился.

– Нападавший обильно потел? – спросил Эрленд.

– Да-да, я же говорю, градом катился пот.

– Нет, просто промок под дождем, – возразила Фиола.

– Нет, под кайфом. И еще его трясло.

– Да просто промок, – стояла на своем Фиола.

Бирна смерила ее испепеляющим взглядом:

– Он тебя по лицу ударил, Фиола. Этого еще не хватало!

– А куда он тебя ударил, там еще болит? – злорадно спросила Фиола и посмотрела на Эрленда. Экий у нее в глазах огонек.

Поговорив с сестрами, Эрленд и Сигурд Оли отправились на Северное болото. Было еще раннее утро. Их ждали соседи Хольберга с первого и второго этажа. Полиция уже взяла показания у соседа, который обнаружил труп, но Эрленд хотел поговорить с ним еще. А на верхнем этаже жил летчик. В день убийства Хольберга он как раз вернулся с рейсом из Бостона, в середине дня, сразу лег спать и не пошевелился, пока ему в дверь не постучала полиция.

Эрленд и Сигурд Оли с него и начали. Небрит, одет в шорты и жилетку. Лет около тридцати, живет один, квартира – помойное ведро, везде раскидана одежда, на относительно новом диване два распахнутых чемодана, повсюду пластиковые пакеты из аэропортовых магазинов, винные бутылки, пивные банки – яблоку негде упасть. Следователи молча зашли, хозяин немигающим взглядом проводил их, сам плюхнулся в кресло, а Сигурд Оли и Эрленд стали перед ним. Черт, даже прислониться некуда, подумал Эрленд, оглядевшись. Нет, увольте, в самолет к этому парню я не сяду, даже в компьютерной игре.

Ни с того ни с сего летчик стал рассказывать, как тяжело протекает его развод, беспокоился, уж не по этому ли поводу к нему пришли. Эта сука решила поиграть с ним в игрушки, пока он был в рейсе. Он недавно вернулся из Осло и застал жену со своим старинным другом со школьных времен.

– Какой ужас, – добавил он. Эрленд не понял, о чем он – о неверности жены или об Осло.

– Мы по поводу убийства вашего соседа из подвальной квартиры, – сказал Эрленд, перебивая монолог летчика.

– Вам случалось бывать в Осло? – спросил тот.

– Нет, – ответил Эрленд. – Мы не об Осло хотели с вами поговорить.

Летчик сначала глянул на Эрленда, затем на Сигурда Оли, и наконец до него, похоже, дошло.

– Я его совсем не знал, – сказал он. – Я эту квартиру купил месяца четыре назад всего, насколько я понимаю, до меня она несколько лет пустовала. Пару раз видел его у дома, на мой взгляд, обычный человек, ничего особенного.

– Обычный? – переспросил Эрленд.

– Ну, обычный, с ним было о чем поговорить.

– И о чем же?

– О самолетах, о полетах. Его интересовала авиация.

– В каком смысле?

– Ну, его интересовали самолеты, – сказал пилот, открывая банку пива, которую выудил из мусорной кучи под столом. – А также города, куда они летают, – продолжил он и хорошенько отхлебнул из банки. – А также стюардессы, – добавил он, икнув. – Очень они его интересовали, стюардессы. Ну вы понимаете.

– Не-а, – сказал Эрленд.

– Ну вы понимаете. Стюардессы. За границей. Мы же должны отдыхать перед следующим рейсом, ну и вот.

– А-а.

– В общем, его интересовало, а как именно мы с ними отдыхаем. Правда ли они так хороши, как рассказывают. В таком духе. Он слыхал, что, когда команды на международных рейсах отдыхают перед полетом домой, бывает очень весело…

– Когда вы его видели в последний раз? – спросил Сигурд Оли.

Летчик задумался, не смог сразу вспомнить.

– Наверное, пару дней назад.

– Вы не замечали, к нему в последнее время кто-нибудь приходил? – спросил Эрленд.

– Нет, я редко бываю дома.

– Вы не замечали, вокруг дома не ходили какие-нибудь незнакомые люди, ну, просто шатались вокруг или вели себя подозрительно?

– Нет.

– Не видели кого-нибудь в зеленой армейской куртке?

– Нет.

– Молодого человека в черных ботинках на шнуровке?

– Нет. А это был убийца? Вы знаете, кто его убил?

– Нет, – сказал Эрленд и вышел из квартиры, опрокинув по дороге недопитую банку пива.

Жена мужчины, обнаружившего труп, решила-таки увезти детей на несколько дней к бабушке, как раз собирала вещи. Ей не хотелось, чтобы дети оставались дома после случившегося, ее муж согласно кивал. Да-да, так будет лучше. Было видно, родители в шоке. Они купили квартиру четыре года назад, им очень нравилось на Северном болоте. Отличное место, живи – не хочу, особенно если детей растишь. Мальчики стояли рядом с мамой.

– Как это ужасно, найти его в таком виде, – еле слышно прошептал отец мальчиков и оглянулся на детей. – Мы им сказали, что он спал.

– Но…

– Да знаем мы все, он умер, – сказал старший сын.

– Ага, его убили, – добавил младший.

Братья заговорщицки улыбнулись друг другу.

– Молодцы, мне бы так легко это переживать, – сказала мать и потрепала старшего сына по щеке.

– С Хольбергом у меня были нормальные отношения, – сказал отец. – Мы иногда разговаривали, когда встречались у подъезда. Он уже давно тут жил, мы с ним обсуждали сад на заднем дворе, всякие дела вроде починки забора и так далее. Как обычно, соседские такие разговоры.

– Впрочем, мы не дружили, – добавила мать. – Только разговаривали изредка, а общаться считай что не общались. Я думаю, так и должно быть. У всех своя частная жизнь.

Нет, они не видели никаких незнакомых людей близ дома, нет, никаких молодых людей в зеленых куртках не встречали. Женщине явно не терпелось посадить детей в машину и уехать.

– У Хольберга бывали гости? – спросил Сигурд Оли.

– Никогда не видела, – ответила женщина.

– Мне казалось, он вообще человек одинокий, – добавил ее муж.

– У него в квартире воняло, – сказал старший мальчик.

– Да-да, воняло, только держись, – поддакнул его брат.

– Это просто сырость от пола в подвале, – извиняющимся тоном сказал их отец.

– Да и до нашего этажа иногда доходит, – подхватила его жена. – Сырость, я имею в виду.

– Мы ему говорили об этом.

– А он обещал разобраться.

– Да-да, обещал, как раз на днях два года минуло.

4

«Богатеи» из Гардабая не сводили с Эрленда глаз. Какие измученные, отчаявшиеся лица. Еще бы, пропала младшая дочь, уже три дня о ней ни слуху ни духу. Вот прямо со дня свадьбы. Младшая дочь! Эрленд почему-то воображал себе малышку с кудрявыми золотыми волосами – а она оказалась студенткой факультета психологии Университета Исландии, двадцати трех лет от роду.

– Вы говорите, со дня свадьбы? – переспросил Эрленд, оглядывая просторную гостиную. Квартира занимает столько же, сколько целый этаж в его доме.

– Ее свадьбы! – сказал отец беглянки таким тоном, словно до сих пор не мог поверить в случившееся.

– Сбежала с собственной свадьбы, подумать только! – всхлипнула мать девушки и высморкалась в носовой платок.

Был полдень, Эрленду потребовалось целых полчаса, чтобы добраться от Рейкьявика до Гардабая, – дорожные работы. Большой особняк он нашел далеко не сразу, с улицы его практически не видно. Вокруг разбит шикарный сад, весь в деревьях, иные высотой метров шесть.

Родители, конечно, в шоке, решил Эрленд, но все же это пустая трата времени. У него есть дела поважнее. Впрочем, ладно, ну не говорю я уже лет двадцать со своей бывшей, что с того, надо сделать ей одолжение.

Мать беглянки одета в изящный бледно-зеленый жакет и юбку того же цвета, отец – в черный костюм. Постоянно повторяет, что очень беспокоится о дочери. Уверен, она в конечном итоге вернется домой, ей ничего не угрожает – он решительно отказывался даже предполагать противное, но все же решил сообщить в полицию, однако так, чтобы по стране не объявляли розыск. Ни к чему эти объявления в газетах, по радио и телевидению.

– Просто взяла и исчезла, – сказала мать.

Оба немного старше меня, наверное, около шестидесяти. Бизнесмены, импортируют детскую одежду, денег явно хватает на все с лихвой. Нувориши, одним словом. Да и возраст едва заметен. В доме гараж на две машины, каковые и стоят перед ним, обе новые, отполированы до блеска.

Мать девушки наконец собралась с силами и стала рассказывать, как было дело.

– Все случилось в субботу, три дня назад – боже, как летит время, – и какой это был восхитительный день! Их поженил этот, как его, в общем, викарий один, нынче очень популярный.

– По мне, так просто ужас, – сказал отец. – Прибежал взмыленный, махая портфелем, выдал на-гора пару клише, от каких зубы сводит, и убежал восвояси. Понятия не имею, отчего он такой популярный.

Но мать не собиралась позволять мужу портить рассказ о самой красивой свадьбе на свете.

– В общем, божественный день! Солнце, восхитительная осенняя погода. Человек сто на одном только венчании. У дочки же столько друзей. Ее все так любят. А потом у нас был прием, тут, в Гардабае. Как это заведение называется, я все время забываю?

– «Гардахоль», – подсказал отец.

– Да-да, восхитительный, уютный ресторан, – продолжила мать. – Ни одного пустого места – в смысле, гостей было очень много. Столько подарков. А потом… а потом…

Мать залилась слезами.

– Настала пора им танцевать первый танец, – продолжил за нее отец, – и этот кретин, ее муж, вышел на танцпол. Мы позвали Дису Розу, а ее и след простыл. Мы стали искать, но она словно сквозь землю провалилась.

– Диса Роза? – переспросил Эрленд.

– Оказывается, она угнала свадебную машину.

– Свадебную машину?

– Ну, лимузин. С цветами и ленточками, они на ней приехали из церкви. Просто взяла и убежала со свадьбы. Ни слова не сказала! Почему, почему?!

– С собственной свадьбы! – застонала мать.

– И как вы думаете, почему так произошло?

– Наверное, она передумала, – сказала мать. – Наверное, пожалела, что решилась.

– Но почему вдруг? – настаивал Эрленд.

– Пожалуйста, найдите ее, а? – сказал отец. – Она уже три дня не дает о себе знать, мы просто места себе не находим. Свадьба испорчена, мы в ужасе. И наша девочка пропала!

– Так, лимузин. Его нашли?

– Да, на улице Гардастрайти.

– Почему именно там?

– Я не знаю. У нее нет знакомых на этой улице. Ее обычная одежда была в машине.

Эрленд задумался.

– В каком смысле, обычная одежда в машине? – спросил он, выждав минуту. Что-то мне не нравится, куда идет разговор, наверное, я что-то не так сказал.

– Она сняла подвенечное платье и переоделась в обычную одежду. Видимо, заранее положила ее в машину, – пояснила мать.

– Сможете ее найти? – спросил отец. – Мы поговорили со всеми ее друзьями и знакомыми, и никто ничего не знает. Мы не понимаем, что делать дальше. Вот ее фотография.

Отец вручил Эрленду школьную фотографию беглянки – молодая, очаровательная блондинка. Улыбается.

– Как вы думаете, что на самом деле случилось?

– Понятия не имеем, – ответила мать.

– Ни малейшего, – кивнул отец.

– А это что, подарки?

Эрленд указал рукой на гигантский обеденный стол, заваленный разноцветными коробками, букетами, корзинами с цветами и прочим. Родители беглянки не шелохнулись. Эрленд подошел поближе к столу. Никогда еще не видел столько подарков. Интересно, что там, в этих коробках? Посуда, наверное. Зачем людям столько посуды?

– А это что такое? – спросил он, указывая на большую вазу на углу стола. Из нее торчало нечто вроде дерева, к веткам привязаны бумажные сердечки.

– Это дерево для записок.

– Что-что? – удивился Эрленд.

Лишь раз в жизни был на свадьбе, лет сто тому назад. Никаких деревьев для записок не припомню.

– Ну, гости писали пожелания невесте и жениху вот на таких бумажных сердечках, а потом вешали их на дерево. Целое дерево украсили, это еще до того, как Диса Роза пропала, – объяснила мать, не отнимая платка от лица.

Тут у Эрленда зазвонил в кармане мобильник. Он полез в карман, телефон застрял. Настроение у него было не слишком, поэтому вместо того, чтобы вынуть трубку аккуратно, Эрленд принялся изо всех сил дергать за куртку.

Дернул слишком сильно – телефон вылетел из кармана, и Эрленд не сумел его удержать. Мило, мило – опрокинул мобильником дерево для записок. Эрленд поднял аппарат с пола, извинился перед супругами и ответил.

– Ты к нам на Северное болото собираешься? – сказал Сигурд Оли. Хорош гусь, ни здрасьте, ни до свиданья. – Мы, помнится, хотели получше осмотреть квартиру.

– Ты уже там? – спросил Эрленд, отойдя немного в сторону.

– Нет, я тебя жду, – рявкнул Сигурд Оли. – Где тебя черти носят?

Эрленд бросил трубку.

– Я сделаю, что смогу, – сказал он родителям. – Не думаю, что вашей дочери угрожает опасность. Вероятно, она просто перенервничала и прячется у друзей. Не стоит беспокоиться, я уверен, она вскоре вам позвонит.

Родители тем временем подняли вазу с пола и принялись подбирать рассыпавшиеся сердечки. Эрленд заметил, что несколько записок залетели под кресло, и нагнулся их поднять. Ну и прочитал заодно.

– Хо-хо! А это вы видели? – спросил он и вручил родителям карточку.

Отец прочел ее, и на его лице отразился смертный ужас. Он передал карточку матери, та прочла ее несколько раз, но явно не могла понять, что к чему. Эрленд взял у нее сердечко и снова прочел записку. Без подписи.

– Почерк вашей дочери? – спросил он.

– По-моему, да, – ответила мать.

Эрленд еще немного повертел в руках записку. М-да, хорошенькое дело. Вот скажите на милость, что это значит: «Он чудовище, что я наделала!»?

5

– Ну и где тебя носило? – спросил Сигурд Оли Эрленда, когда тот вернулся на работу, но ответа не получил.

– Ева Линд не выходила на связь? – спросил Эрленд вместо этого.

Сигурд Оли ответил, что не знает, но вряд ли. Он знал про проблемы Эрлендовой дочки, но они с боссом никогда об этом не разговаривали. Они вообще мало говорили о жизни вне работы.

– Что-нибудь новое о Хольберге? – спросил Эрленд и направился к себе в кабинет. Сигурд Оли пошел за ним и закрыл дверь. Убийства – нечастое дело в Рейкьявике и всякий раз привлекают к себе массу внимания. Поэтому полиция завела правило – в прессу не сообщать ничего, кроме самых общих вещей, а подробности дел держать в секрете.

– Мы собрали о нем кое-какую информацию, – сказал Сигурд Оли, открывая папку, которую держал в руках. – Родился в Сойдакроке, возраст – шестьдесят девять лет. Последние годы перед пенсией работал водителем грузовика. Да и до сих подрабатывал периодически. Как думаешь, стоит поговорить с его коллегами?

Высокий, красавец, одет в новый костюм, подумал Эрленд. Да еще окончил факультет криминалистики где-то в Америке. Полная моя противоположность: современный, организованный.

– А что другие из нашей группы говорят? – спросил Эрленд, пытаясь застегнуть отрывающуюся пуговицу на кардигане. Не вышло, пришлось оторвать.

Крепко сбитый, большой мужчина, пышные рыжие волосы, самый опытный следователь в группе. Еще бы ко мне не прислушивались. И коллеги и начальство давно бросили попытки заставлять Эрленда работать не так, как ему хочется. И дела, которыми он занимался, всегда раскрывались. Так что все идет, как надо, вот и отлично.

– Думают, убийца какой-нибудь псих, – сказал Сигурд Оли. – Может, как раз этот парень в зеленой куртке. Хотел деньгами поживиться и запаниковал, когда Хольберг указал ему на дверь.

– А родственники у этого Хольберга есть?

– Вроде бы нет, но мы пока собрали не все данные. Все еще разбираемся с его связями – друзья, коллеги и прочее.

– Судя по состоянию его квартиры, жил он один, и жил так давно.

– Да уж, ты по этой части эксперт, – вырвалось у Сигурда Оли, но Эрленд пропустил это мимо ушей.

– Что патологоанатомы?

– Предварительный отчет у нас. Ничего нового – мы и сами знали, что Хольберг умер от удара тяжелым предметом по голове. Рана по форме совпадает с формой пепельницы, определили по острым краям. Ему проломили череп, умер он мгновенно… ну или почти мгновенно. Видимо, падая, задел журнальный столик и опрокинул его. На голове еще одна рана, совпадает по форме с углом стола. На пепельнице отпечатки пальцев Хольберга и еще двух людей, один из которых также оставил отпечатки на карандаше.

– Надо полагать, стало быть, это отпечатки убийцы?

– Весьма вероятно.

– Ты прав, типичное тупое исландское убийство.

– Вот-вот, типичное. Эту-то версию мы и разрабатываем.

Дождь и не думал переставать. В это время года с просторов Атлантики через Исландию один за другим перекатывались циклоны, принося за собой ветра, дождь и черную зимнюю мглу. Полиция все еще трудилась в доме на Северном болоте. Вокруг здания натянута желтая лента; похоже, подумал Эрленд, на ремонт электросети – пробили дырку в асфальте, поставили сверху замызганную палатку, откуда летят искры, и обмотали это дело желтой лентой, словно подарок на день рождения. Хорош подарочек, и даже написано, от кого, прямо на ленте – «Полиция Рейкьявика».

Эрленда и Сигурда Оли встретили Элинборг и другие полицейские, которые ночь напролет работали в здании, собирая все до последней пылинки. У них как раз заканчивалась смена. Были допрошены все соседи, но никто не заметил ничего подозрительного – с утра понедельника и до момента нахождения тела все было тихо.

Коллеги уехали, и в доме остались только Эрленд и Сигурд Оли. Кровь на ковре почернела. Пепельницу увезли как вещественное доказательство, с ней же – карандаш и блокнот. В остальном – та же квартира, что вчера. Оба надели резиновые перчатки, и Сигурд Оли отправился в кладовку и коридор, а Эрленд – осматривать гостиную. На стенах висели плакаты – аккуратные, в рамах под стеклом, словно их только что купили. В книжном шкафу – переводные триллеры, все в мягких обложках, некоторые читанные, другие, видимо, не открывались. Ничего любопытного в твердой обложке. Эрленд наклонился посмотреть, что стоит на нижней полке, узнал только одну книгу, тоже в мягкой обложке, – набоковскую «Лолиту», снял ее с полки, открыл. Английский оригинал, читана несколько раз.

Поставив книгу обратно на полку, Эрленд занялся письменным столом. Г-образный, занимает целый угол. Рядом новое, удобное офисное кресло, стоит на пластиковом коврике, дабы не повредить пол. Стол явно старше кресла. С обеих сторон тумбы с ящиками и еще один длинный, под длинной столешницей, всего девять. На короткой стороне стоит 17-дюймовый монитор, под столешницей – выдвижной поддон для клавиатуры, сам компьютер – на полу под столом. Все ящики заперты.

Сигурд Оли тем временем изучил шкафы в спальне. Все очень чисто и в идеальном порядке, носки аккуратно сложены в одном ящике, в других, тоже аккуратно, белье, брюки, свитера. На вешалке – несколько сорочек и три костюма, старомодных, из эпохи диско, коричневых в полоску. На полу – несколько пар обуви. В верхнем ящике – постельное белье. Хозяин застелил постель до прихода неведомого гостя. Одеяло и подушка укрыты белым покрывалом. Все просто, даже несколько аскетично.

На тумбочке рядом с кроватью – будильник и две книги, одна – сборник политических интервью, другая – альбом с фотографиями грузовиков «Скания». Внутри тумбочки – лекарства, медицинский спирт, снотворное, панадол и баночка с вазелином.

В дверях появился Эрленд:

– Ключей нигде не находил?

– Нет, нет. Каких ключей, от двери?

– Нет, от ящиков стола.

– Нет, таких тоже не видел.

Эрленд заглянул еще раз в кладовку, затем вышел на кухню, по очереди открыл все ящики и дверцы, но нашел только посуду, бокалы и столовые приборы.

Ключей нигде нет. Так, а что у нас в прихожей? В карманах пусто, а, нет, вот черный мешочек, в нем немного монет и брелок с ключами. Ключ от входной двери дома, ключ от квартиры, от обеих комнат – и вот оно, еще два маленьких ключика. Отлично, один из них подходит к ящикам стола, сразу ко всем.

Первым делом Эрленд открыл длинный ящик под столешницей. Там оказались счета – телефонные, за электричество, отопление, кредитные – и подписка на газету. Два нижних ящика в левой тумбе пустовали, в тех, что выше, лежали налоговые декларации и зарплатные чеки. В самом верхнем – альбом с фотографиями, все черно-белые, разных времен, некоторые, кажется, сняты в этой самой квартире, другие – на природе: вот карликовые березы, вот Золотой водопад и гейзер Гейсир. Все довольно старые – на двух, показалось Эрленду, он узнал убитого, когда тот был куда моложе.

Отлично, а что у нас в правой тумбе?

Два верхних ящика пусты. В третьем – колода карт, складная шахматная доска, чернильница.

О, смотрите-ка! Что это такое с нижним ящиком?

Эрленд уже было закрыл его, как услышал звук, словно мнут бумагу. Он снова открыл и закрыл ящик – точно, что-то бумажное между ящиком и полом тумбы. Вздохнув, он уселся на пол и заглянул в щель – ничего не видно. Снова выдвинул ящик – ни звука, снова закрыл его – ага, опять тот же звук. Тогда Эрленд выдвинул ящик до конца – к задней стенке что-то приклеилось. Он протянул руку и достал из тумбы крошечную черно-белую фотографию – зимнее кладбище, крупный план могилы. Кладбище Эрленд не узнал. На могильном камне надпись, ясно читается женское имя, Ауд. Отчества нет. Даты Эрленд не смог разобрать, надо достать очки. Так, теперь видно: 1964–1968. Под цифрами – эпитафия, но буквы совсем маленькие, не разберешь.

Эрленд аккуратно сдул пыль с фотографии. Бедная девочка, всего четыре года.

Эрленд выглянул в окно. Осенний дождь бомбардирует стекла. Чуть за полдень, а уже темно, как ночью.

6

В жуткий осенний ливень грузовик выглядел этаким доисторическим чудовищем. Полиции не сразу удалось его найти – Хольберг парковал его не у себя дома на Северном болоте, а на парковке к западу от Снорриева шоссе, рядом с больницей «Домус Медика», в нескольких минутах ходьбы, и в итоге им пришлось дать объявление по радио. Грузовик обнаружили, когда Эрленд и Сигурд Оли покидали квартиру Хольберга, прихватив с собой фотографию. Вызвали команду судэкспертов обследовать грузовик – большой MAN с красной кабиной. Предварительный осмотр не выявил ничего особенного – кроме обширной коллекции порнографических журналов. Решили отбуксировать грузовик в полицию и осмотреть потщательнее.

Другая группа экспертов засела за фотографию. Выяснилось, что отпечатана она на фотобумаге «Илфорд», которая была популярна в шестидесятые, а потом снята с производства. Отпечаток изготовил, судя по всему, сам фотограф, во всяком случае, любитель – снимок начал выцветать, признак некачественной проявки. На оборотной стороне никаких надписей, а на самом снимке – ничего, кроме могилы, определить, где это кладбище, по снимку невозможно.

Фотограф стоял метрах в трех от могилы, ракурс прямой, так что ему, видимо, пришлось присесть на корточки – или же он был очень невысокого роста.

Рядом с могилой – ничего, только снег на земле. Других могил тоже не видно, за камнем – только белый туман.

Эксперты сосредоточились на эпитафии – ее очень плохо видно, слишком далеко находилась точка съемки. Потребовалось сделать несколько копий и сильно их увеличить, затем выделить каждую букву, увеличить, собрать в порядке, в каком они расположены на камне, и отсканировать. Результат очень зернистый, но с помощью компьютера это можно исправить.

Кое-какие буквы четче других, про остальные можно строить догадки. Ясно читались только О, X и Т.

Эрленд позвонил в Комитет по статистике и после изрядного количества препирательств уговорил начальника отдела все-таки принять его – в офисе на улице Скуггасунд хранились все свидетельства о смерти с 1916 года. В здании уже никого не было – все разошлись по домам, Эрленд прождал на пороге полчаса, пока не подъехал начальник. Холодно пожав руку Эрленду, он ввел личный код в систему безопасности, и они вошли в здание. Эрленд изложил собеседнику суть дела, в самых общих чертах.

Вместе они отсмотрели все свидетельства о смерти за 1968 год и нашли два, где упоминалось имя Ауд. Одной из них как раз было четыре года, умерла в феврале. Фамилия врача легко читалась. Проверив по национальной базе данных, Эрленд установил, что тот живет в Рейкьявике. Упоминалась в свидетельстве и мать девочки, по имени Кольбрун. Последние записи о ней в базе данных датировались началом семидесятых годов, жила она в Кевлавике. Эрленд и начальник отдела снова погрузились в свидетельства о смерти и обнаружили, что Кольбрун и сама умерла в 1971 году, пережив дочь всего на три года.

Девочка скончалась от злокачественной опухоли мозга.

Ее мать покончила с собой.

7

Брошенный жених принял Эрленда в своем кабинете.

Работает менеджером по маркетингу и контролю качества в оптовой компании, занимается импортом сухих завтраков из Америки. Эрленду в жизни не случалось завтракать этими американскими хлопьями, он подумал, а что же такого может делать менеджер этакой компании. Да плевать, какая разница. На женихе – отутюженный костюм, брюки на широченных подтяжках, пиджак снят, рукава закатаны – видимо, менеджерская работа сопряжена со значительными затратами сил. Среднего роста, круглолицый, толстогубый, легкий намек на бороду. Зовут Вигго.

– От Дисы никаких вестей, – не дав Эрленду даже вдохнуть, сказал Вигго и сел за стол.

– Вы ей что-то такое сказали…

– Все именно так и думают. Все считают, это я виноват. Это тяжелее всего. Я просто не нахожу себе места.

– Вы ничего необычного в ее поведении не заметили? Ну, до того, как она исчезла? Может быть, она была расстроена?

– Да нет, все веселились. Ну это же свадьба, вы понимаете.

– Не-а.

– Вы что, на свадьбе никогда не были?

– Был однажды, сто лет назад.

– Ну, в общем, пришло время танцевать первый танец. Ну, все сказали свои поздравления, подружки Дисы спели какие-то песенки, пришел аккордеонист, и, в общем, нам было пора выходить танцевать. Я сидел за своим столом, и все начали смотреть, а где же Диса. А ее и след простыл.

– А где вы ее видели в последний раз?

– Она сидела рядом со мной и сказала, что ей надо отлучиться в туалет.

– И тут вы что-то такое сморозили и она расчувствовалась?

– Да нет же!!! Я поцеловал ее и сказал, мол, возвращайся побыстрее.

– Сколько времени прошло между этим и моментом, когда все поняли, что ее нет?

– Не могу точно сказать. Я сначала сидел с друзьями, потом вышел покурить – понимаете, там внутри нельзя курить, нужно выходить на воздух, – по дороге говорил с теми и с этими, вернулся, сел за стол, тут ко мне подошел аккордеонист, и мы обсудили, что играть и какие танцы будут. Потом я еще с кем-то разговаривал, наверное, на все про все ушло полчаса, черт его знает.

– И за все это время вы ее не видели?

– Нет. Когда все поняли, что ее нет, праздник был безнадежно испорчен. Все смотрели на меня, словно это я виноват.

– Как вы думаете, что случилось?

– Я везде искал ее. Говорил со всеми ее друзьями и родственниками. Никто не знает ни черта, по крайней мере, они мне так говорят.

– Думаете, врут?

– Ну где-то же она должна быть!

– Вы знали, что она оставила записку?

– Нет. Какую такую записку? О чем вы?

– Она прицепила бумажку к этому, как его, дереву для записок или что-то в этом роде. С таким вот содержанием: «Он чудовище, что я наделала!» Вы знаете, о чем она?

– Он чудовище, – повторил Вигго. – О чем это она?

– Ну, я подумал, это она о вас.

– Обо мне? – Вигго вскочил и начал нервно ходить из угла в угол. – Я никогда не делал ей ничего плохого! Никогда. Это не я. Этого не может быть.

– Она угнала машину и бросила ее на улице Гардастрайти. Это вам что-нибудь говорит?

– У нее там никого нет. Вы будете объявлять ее в розыск?

– Пока нет – родители хотят дать ей время, может, так вернется.

– А если нет?

– Тогда посмотрим.

Эрленд замялся. Как бы это ему сказать?

– Я-то думал, она выйдет с вами на связь. Ну, скажет, что с ней все в порядке.

– Постойте-ка! Вы что, намекаете, что это все моя вина и она потому не хочет со мной говорить, что я сделал что-то не то? Черт побери, это прямо фильм ужасов какой-то! Вы себе представить не можете, какими глазами на меня смотрели коллеги по работе в понедельник! Все мои коллеги были на свадьбе, включая босса! Вы думаете, это я виноват? Какого хера, я хотел бы знать! Что за черт! Все думают, что это я.

– М-да, что и говорить, женщины, они такие, – сказал Эрленд, вставая. – Контроль качества при их изготовлении явно хромает.

Когда Эрленд вернулся в офис, его застал телефонный звонок. Эрленд сразу узнал голос, хотя не слышал его уже довольно давно, – такой же мощный, ясный и четкий, как прежде, несмотря на годы. Как же, Марион Брим, собственной персоной! Они с Эрлендом знакомы уже тридцать лет, и их общение порой протекает довольно бурно.

– Я снова в городе, – донеслось из трубки, – ты же знаешь, по выходным я на хуторе, а туда новости не доходят. Вот только сейчас принесли газету.

– Ты про Хольберга?

– Ты уже смотрел, у нас что-нибудь на него есть?

– Сигурд Оли обещал посмотреть базу в компьютере и о результатах покамест не докладывал. А ты о чем?

– Думаю, в компьютере на него может ничего и не быть. Старые дела, не исключено, что их выбросили на помойку. Вроде же есть закон, через сколько-то лет мы уничтожаем архивы. Или нет?

– На что это ты намекаешь?

– А на то, что наш друг Хольберг, как бы это повежливее сказать, образцовым гражданином не был.

– В каком смысле?

– Есть подозрения, что он насильник.

– Подозрения?

– Его обвинили в изнасиловании, но не осудили. В 1963 году. Так что ты поройся в архивах, пока их не выкинули.

– Кто подал жалобу?

– Женщина по имени Кольбрун. Она жила…

– В Кевлавике?

– Да, а откуда ты знаешь?

– Мы в столе у Хольберга нашли фотографию. Такое впечатление, что ее там прятали, специально. На снимке – могила девочки по имени Ауд, что за кладбище, пока не знаем. Я пообщался с одним из этих призраков из Комитета по статистике, и мы нашли Кольбрун – на свидетельстве о смерти девочки, она ее мать. Ее тоже нет в живых.

Молчание на другом конце провода.

– Марион? – сказал Эрленд.

– И какой вывод ты из этого делаешь?

Эрленд задумался.

– Ну, если Хольберг изнасиловал Кольбрун, то он вполне может быть отцом девочки – потому-то фотография и оказалась в его столе. Девочка умерла четырех лет от роду, в 1968 году.

– Хольберга не признали виновным, – донеслось из трубки. – Дело закрыли за недостатком улик.

– Думаешь, она это все придумала?

– В те времена? Очень сомневаюсь, но доказать-то ничего нельзя. Женщинам ведь ой как непросто добиваться справедливости в таких случаях. Ты, Эрленд, представить себе не можешь, через что ей нужно было пройти сорок лет назад. Даже сегодня женщине нужна недюжинная смелость, чтобы заявить о подобном, а тогда это было куда сложнее. Невероятно, чтобы Кольбрун подала свою жалобу просто так, смеха ради. Может, фотография – это доказательство его отцовства. Но зачем Хольбергу держать ее у себя в столе? Изнасиловали Кольбрун в 1963 году, а ты говоришь, дочка родилась в 1964-м. А через четыре года она умерла. Кольбрун ее хоронит. Так, так. Хольберг явно как-то связан с этой фотографией. Может, он сам ее сделал. Только зачем? Может, все это чушь, ложный след.

– Я уверен, что на похороны он не пришел, но потом мог явиться на кладбище и сделать фотографию. Ты что-то в этом роде предполагаешь?

– Есть и другой вариант.

– Ну?

– Может быть, фотографию сделала Кольбрун и послала ее Хольбергу.

Эрленд задумался.

– Но зачем? Если он ее изнасиловал, то зачем посылать ему фотографию могилы?

– Хороший вопрос. А что сказано в свидетельстве о смерти, отчего Ауд умерла? Несчастный случай?

– Она умерла от опухоли мозга. Думаешь, это может иметь отношение к делу?

– Аутопсию делали?

– Еще бы. Свидетельство подписано, мы знаем, где живет этот врач.

– А что мать?

– Внезапно скончалась у себя дома.

– Самоубийство?

– Именно.

На том конце трубки замолчали.

– Ты давно ко мне не заходил.

В голосе обида.

– Занят, – ответил Эрленд. – Чертовски занят.

8

Дождь лил как из ведра, и наутро дорога на Кевлавик больше походила на реку – в колеях от грузовиков скопилась вода, легковые машины старались их объезжать. Прямо тропический ураган, думал Эрленд, дорогу едва видно, ветровое стекло все в брызгах, в воздухе висит туман. Юго-восточный ветер, что поделаешь. «Дворники» работают на самой высокой скорости, и все равно ничего не видно. Эрленд сжал руль так, что побелели костяшки пальцев. Черт, даже габаритных огней впереди идущей машины толком не разглядеть.

Ехал он один – решил, так лучше, после телефонного разговора с сестрой Кольбрун, Элин. Ее имя значилось в свидетельстве о смерти. Сотрудничать с полицией та была не намерена, отказалась принять Эрленда. В газетах уже опубликовали фотографию убитого, и Эрленд едва успел спросить, видела ли Элин газету и помнит ли она Хольберга, как она бросила трубку. Поэтому он решил явиться к Элин лично и посмотреть, что будет. Так лучше, чем посылать за ней наряд.

Эрленд плохо спал ночью. Он беспокоился за Еву Линд, как бы она не наделала глупостей. У него был номер ее мобильного, но всякий раз механический голос отвечал ему, что аппарат выключен.

Эрленд плохо запоминал сны. И хорошо – обычно ему снились кошмары, по утрам у него мельтешили перед глазами какие-то ужасные картинки, но быстро рассеивались.

О Кольбрун у полиции не было почти ничего. Родилась в 1934 году, заявление об изнасиловании подала 23 ноября 1963 года.

Сигурд Оли вкратце рассказал боссу, что было в заявлении – оно хранилось в архивах и содержало подробное описание случившегося. А все Марион Брим! Всегда подскажет что-нибудь полезное.

Кольбрун родила Ауд в тридцать лет. Спустя ровно девять месяцев после изнасилования.

По словам свидетелей, Кольбрун познакомилась с Хольбергом одним субботним вечером на танцплощадке «Кросси», что меж Кевлавиком и Ньярдвиком. Раньше она его не знала и прежде никогда не видела. С ней на танцах были две подруги, а с Хольбергом – два его приятеля, они вместе провели вечер. После танцев все вшестером отправились веселиться к одной из подружек Кольбрун, и когда стало уже совсем поздно, Кольбрун засобиралась домой. Хольберг предложил ее проводить – мол, мало ли кто тут ходит по улицам ночью. Она не стала возражать. Все были в меру трезвы – Кольбрун выпила на танцах две стопки водки и кока-колу, а после они не пили. Хольберг вообще не пил – на предварительных слушаниях он утверждал, что у него ушная инфекция и он принимает антибиотики, и представил об этом официальную медицинскую справку, которая тоже хранилась в деле.

Войдя с Кольбрун в ее квартиру, Хольберг спросил, где у нее телефон – хотел вызвать такси добраться до Рейкьявика. Кольбрун не сразу ответила, но потом сказала, что телефон в гостиной. Он вышел звонить, а она сняла в прихожей пальто и отправилась на кухню за стаканом воды. Она не слышала, как Хольберг повесил трубку – если он вообще ее поднимал. Просто вдруг она поняла, что он стоит у нее за спиной.

Она так испугалась, что уронила стакан, разлив воду. Когда он схватил ее за груди, она вскрикнула и отстранилась от него, отойдя в угол.

– Что вы делаете?!

– По-моему, нам пора поразвлечься, – сказал он и сделал шаг вперед. Крепко сбит, сильные руки, толстые пальцы.

– Уходите, – твердо сказала она. – Немедленно! Будьте так добры, убирайтесь.

– А по-моему, нам пора поразвлечься, – повторил он и сделал еще один шаг вперед. Она подняла руки, закрываясь от него.

– Не смей ко мне подходить! – закричала она. – Я сейчас полицию вызову!

Тут она вдруг осознала, что они одни и что она совершенно беззащитна. Она сама пустила этого незнакомца к себе в дом, и вот он уже заломил ей руки за спину и лезет целоваться.

Она пыталась сопротивляться, но это было бесполезно. Она пыталась отговорить его, но из этого тоже ничего не вышло. Помощи ждать было неоткуда.

Раздался резкий гудок – это огромный грузовик обогнал машину Эрленда, облив ее с крыши до колес водой. Эрленд тряхнул головой – черт, нужно же о дороге думать, а не об этих ужасах – и еле выровнял машину движением руля. Пару секунд он думал, что потерял управление и сейчас улетит в лавовое поле, но каким-то чудом удержался на шоссе. Грузовик уже исчез за стеной брызг, а Эрленд все равно долго ругался ему вслед.

Через двадцать минут он вышел из машины у небольшого дома, обитого гофрированным стальным листом, в самой старой части Кевлавика. Выкрашен в белое, вокруг белая же ограда, садик – за ним как-то даже чересчур тщательно ухаживают. Так, еще раз, сестру зовут Элин. Она немного старше Кольбрун, уже на пенсии.

Эрленд застал ее в прихожей, в пальто – явно собиралась уходить. Невысокого роста, стройная, выражение лица суровое, глаза ясные, скуластая, вокруг уголков рта морщины. Явно не ожидала его видеть. Эрленд представился.

– Если не ошибаюсь, я еще по телефону вам сказала – с полицией я дела иметь не намерена, – не скрывая гнева, ответила она.

– Я вас расслышал, – сказал Эрленд, – и все же…

– Прошу вас оставить меня в покое. Вы зря теряете время, особенно в такую погоду.

Она вышла на порог, заперла за собой дверь, спустилась вниз по ступенькам в сад и открыла калитку, явно намекая, что Эрленду туда. Даже не посмотрела на него. Эрленд остался у двери.

– Вы же знаете, Хольберг мертв.

Нет ответа.

– Его убили, в собственной квартире. Это вы тоже знаете.

Она вышла за калитку, Эрленд ринулся вниз по ступенькам вслед за ней. В руках черный зонтик – от такого ливня не помогает, но у Эрленда и того нет, только шляпа. Элин зашагала быстрее, Эрленд ее едва догнал. Черт, как заставить ее меня выслушать, да и вообще – почему она ведет себя так?

– Я хотел поговорить с вами про Ауд, – сказал он.

Элин остановилась как вкопанная, развернулась и угрожающе зашагала навстречу ему. На лице – выражение нескрываемого презрения, омерзения.

– Мерзкий легавый, – прошипела она сквозь сжатые зубы. – Как ты смеешь произносить ее имя?! Как ты смеешь?! После того, что вы с ней сотворили!!! Пшел вон! Пшел вон сию секунду! Мразь легавая!

Какая ненависть в ее взгляде! Эрленд не отводил глаз.

– Сотворили с ней? – переспросил он. – О чем вы?

– Пошел вон!!! – возопила она, развернулась и пошла прочь.

Эрленд не стал ее преследовать. Она исчезла за стеной дождя, растворилась в своем зеленом плаще и черных сапогах. Ходит немного сутулясь – с чего бы это?

Эрленд вернулся на порог ее дома, сел в машину, закурил. Да, дело ясное, что дело темное. Открыл окно на щелочку, завел двигатель и уехал.

Вдохнув, ощутил боль в груди. Опять. Черт, что это такое, уже целый год так. По утрам обычно болит, но потом быстро проходит.

Наверное, это кровать – матрац плохой. Часто все тело болит, если долго лежать на этой кровати.

Он снова затянулся. Хорошо, если дело в матраце. Хочется верить, что так оно и есть.

Эрленд потушил сигарету, в кармане зазвонил мобильник. У главы группы экспертов новости – они разобрали эпитафию. Оказалось, цитата из Библии.

– Строчка из шестьдесят третьего псалма, – донеслось из трубки.

– И?..

– «Сохрани жизнь мою от страха врага».

– Чего?

– Это слова, написанные на могильном камне: «Сохрани жизнь мою от страха врага». Цитата из шестьдесят третьего псалма.

– Как-как? «Сохрани жизнь мою от страха врага». М-да…

– Что-нибудь прояснилось теперь?

– Не знаю.

– На фотографии два набора отпечатков пальцев.

– Знаю, Сигурд Оли докладывал.

– Одни пальчики – хольберговские, вторых в нашей базе нет. Они довольно хорошо стерты, очень старые.

– Вы не установили, каким фотоаппаратом снимали могилу? – спросил Эрленд.

– Точно узнать невозможно. Но явно каким-то ширпотребом.

9

Сигурд Оли надеялся, что нашел безопасное место для своей машины во дворе компании «Транспорт Исландии». Тут столько грузовиков, как бы не раздавили.

Ряды и ряды трейлеров, одни загружаются, другие отъезжают, третьи сдают задом, поближе к складу. Отовсюду воняет соляркой и машинным маслом, рычат двигатели, ни черта не слышно, туда-сюда бегают сотрудники компании и клиенты.

Бюро погоды предсказало продолжение всемирного потопа. Сигурд Оли натянул плащ на самые уши, закрываясь от дождя. На складе его направили к прорабу, тот сидел в кабинете со стеклянными стенками и по виду был очень занят.

Не в меру упитанный мужчина, в синем анораке, на самом пузе единственная пуговица, в руках почти докуренная сигара. О смерти Хольберга слышал. Да, знал его довольно неплохо. Человек надежный, трудолюбивый, десятки лет гонял из конца в конец по всему острову, знал исландскую дорожную сеть как свои пять пальцев. Впрочем, тип замкнутый, никогда ничего о себе не рассказывал, вообще про себя не говорил, друзей в компании не завел, никому не говорил, чем занимался прежде. Наверное, всегда был водителем грузовика – по крайней мере, такой можно было сделать вывод из его речей. Насколько известно прорабу, женат не был и детей не имел. Вообще никогда ни слова не проронил ни о родственниках, ни о близких.

– Вот и вся история, – добавил прораб тоном, намекавшим, что разговор окончен, затем достал из кармана анорака зажигалку и поджег сигарный бычок.

– Мрачное дело, – пых, пых, пых, – конечно, никому не пожелаешь, – пых, пых, пых.

– Ну а с кем-нибудь он у вас тут общался? Ну, напарники там или в этом роде? – спросил Сигурд Оли, пытаясь спрятаться от клубов дыма прорабовой сигары.

– А поговорите с Хильмаром, он его знал лучше других. Он там, снаружи. Живет в Рейдарфьорде, и когда ему нужно переночевать в столице, направляется обычно к Хольбергу на Северное болото. У нас же правила, водители должны отдыхать, так что им всем полагается иметь место, где переночевать в столице.

– Этот Хильмар, он был в городе в прошлые выходные?

– Нет, у него был рейс на востоке. Но он мог быть тут за неделю до того.

– Как вы думаете, мог кто-нибудь желать Хольбергу зла? Ну там трения на работе или…

– Нет, нет, – пых, пых, пых, – ничего, – пых, пых, пых, – похожего.

Сигара явно не желала раскуриваться.

– Поговорите, – пых-пых, – лучше с Хильмаром, – пых, пых, – может, он, – пых, пых, – чего и скажет.

Хильмаром оказался здоровяк метра в два ростом, мускулистый, румяный, бородатый и волосатый. Сигурд Оли нашел его на складе, он наблюдал за погрузкой. Одет старомодно – джинсы (очень грязные), но на подтяжках. Шум стоял невыносимый – соседний грузовик разгружали, к другой двери подъезжал третий, все гудели и громко ругались друг с другом.

Сигурд Оли вежливо постучал Хильмара по плечу, но тот даже не заметил. Пришлось бить кулаком и с размаху, тогда Хильмар повернулся. Он сообразил, что Сигурд Оли пытается говорить с ним – открывает рот, – но не мог расслышать ни слова и только глядел на полицейского непонимающими глазами. Сигурд Оли повторил свой вопрос погромче, но без толку. Пришлось кричать – и Сигурд Оли подумал, что Хильмар его расслышал. Он ошибался.

Хильмар просто покачал головой и показал пальцем себе на ухо.

Сигурд Оли набрал побольше воздуха в легкие и встал на цыпочки. В этот самый миг наступила гробовая тишина – все почему-то замолчали и убрали руки с клаксонов. Слова Сигурда Оли громом небесным прокатились по складу и излились наружу:

– ЧЕМ ВЫ ЗАНИМАЛИСЬ ДОМА С ХОЛЬБЕРГОМ???

10

Эрленд сразу его заметил – тот собирал листья в саду граблями. Эрленд долго так стоял, пока тот не поднял глаза и не заметил его. Старик, все движения медленные. Тряхнул головой, весь мокрый. Видимо, ему и дела нет, что льет как из ведра, что листья все склеились. Никуда не торопится, насаживает листья на зубцы грабель, пытается собрать их в кучу. Всю жизнь прожил в Кевлавике. Родился, вырос – и, видимо, там же отдаст концы.

Информацию о старике собрала для Эрленда Элинборг. Наблюдая за ним, Эрленд перебирал в памяти полученные сведения – ход его карьеры в полиции, бесконечные жалобы на его поведение, бесконечные взыскания за нарушения процедуры, наконец, собственно подробности дела Кольбрун, которое он вел, – и подробности взыскания, наложенного на него за это. Эрленд узнал все это за обедом, еще в Кевлавике – Элинборг позвонила ему на мобильный. Он сначала думал навестить старика на следующий день, но потом решил, что нечего ему в такую погоду дважды ездить из города черт-те куда, так что направился прямиком по адресу. На старике зеленая куртка и бейсбольная кепка. Руки костлявые, белые, крепко держат грабли. Высокий, когда-то явно был помассивнее и производил устрашающее впечатление, но теперь он стар, соплив и весь в морщинах. Эрленд все смотрел на него, на старика, возящегося в собственном саду. Старик оторвал глаза от листьев на земле, но наблюдателю своему внимания не уделил. А Эрленд все стоял себе молча, выжидал, думал, как ему лучше приступить к делу. Прошло немало времени.

– Почему ее сестра не хочет со мной разговаривать? – сказал наконец Эрленд, и старик чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– А? Чего?

Старик оперся на грабли.

– Ты кто такой?

– Когда Кольбрун пришла к тебе с заявлением, что ты сделал? – спросил Эрленд.

Старик пристально посмотрел на незнакомца, пожаловавшего к нему в сад, вытер нос тыльной стороной ладони, еще раз смерил Эрленда взглядом.

– Мы что, знакомы? – сказал он. – Ты кто такой? О чем ты говоришь?

– Меня зовут Эрленд. Я расследую убийство мужчины по имени Хольберг, из Рейкьявика. Сорок лет назад его обвинили в изнасиловании. Ты вел предварительное следствие. Пострадавшую звали Кольбрун. Она давно умерла. Ее сестра не желает сотрудничать с полицией – и я хочу знать, по какой причине. Она сказала мне: «После того, что вы с ней сделали, я не буду с вами разговаривать». Не растолкуешь мне, приятель, о чем это она?

Старик безмолвно смотрел на Эрленда. Смотрел прямо в глаза, но не говорил ни слова.

– Что ты ей сделал? – повторил Эрленд.

– Да не помню я… да какое у тебя право? Кто тебе дал право меня оскорблять?

Ага, голосок-то дрожит.

– Вон из моего сада, а не то я позову полицию!

– Видишь ли, Рунар, в чем дело-то, я и есть полиция. И у меня нет времени играть с тобой в кошки-мышки.

Рунар задумался.

– Это у нас новые методы такие? Оскорблять невинных людей?

– Как мило с твоей стороны завести речь о методах и об оскорблениях, – сказал Эрленд. – На твоем счету, дружок, восемь случаев нарушения служебных инструкций, в частности, применение силы к задержанным. Я не знаю, кому ты лизал задницу, что тебя не выгнали сразу поганой метлой, но, видимо, и эту задницу ты лизал недостаточно хорошо, потому что в итоге тебя уволили – с позором. Вышвырнули к чертям собачьим…

– Заткнись, мудак, – прохрипел Рунар, нервно оглядываясь вокруг, – как ты смеешь!

– …за постоянные сексуальные домогательства.

Костлявые белые пальцы еще сильнее сжали грабли, выступили костяшки. Лицо старика обратилось в гримасу ненависти, глаза сузились, челюсти сжались. Эрленд еще на пути сюда думал – от сообщенных Элинборг сведений его трясло, словно на электрическом стуле, – а как хорошо бы было, коли бы в каком-нибудь другом мире этому Рунару досталось-таки по заслугам.

Эрленд служил в полиции очень давно, и до него доходили слухи о Рунаре, о том, какие проблемы он создавал начальству. Он даже видел его много лет назад пару раз, но тот, кто стоял перед ним сегодня, был так стар и немощен, что Эрленд не сразу его признал. Истории о делишках Рунара до сих пор пересказывали в полиции. Эрленд где-то прочел, что прошлое – это словно другая страна. Ах если бы все эти истории и правда происходили в другой стране. Впрочем, тут есть доля правды – времена меняются, и люди тоже. Но он, Эрленд, не готов так просто прошлое забыть.

Они так и стояли в саду, не отводя друг от друга глаз.

– Так что было с Кольбрун? – спросил Эрленд.

– ИДИ ОТСЮДА К ЧЕРТУ, ПИДОР ВОНЮЧИЙ!!!

– С удовольствием. Как только ты расскажешь мне про Кольбрун.

– Блядь подзаборная! Вот кто она такая! – процедил Рунар, не разжимая челюсти. – Что, съел? А теперь катись отсюда, мудило столичное!!! Что бы она обо мне ни говорила, это все блядская ложь. Не было никакого сраного изнасилования. Это все ложь, блядская ложь!

Эрленд попытался представить себе, как Кольбрун сидит перед этим человеком, много лет назад, со своим заявлением. Вообразил, как она пытается взять себя в руки, пытается набраться смелости пойти наконец в полицию и рассказать, что с ней приключилось. Вообразил себе ужас, который она пережила и который больше всего на свете хотела бы забыть, словно и не было ничего, словно это был ночной кошмар и ей нужно только проснуться. А проснуться никак нельзя – над ней надругались, на нее напали, ее осквернили.

– Она заявилась к нам через три дня после той ночи и обвинила его в изнасиловании, – сказал Рунар. – Чушь собачья.

– И ты вышвырнул ее вон, – сказал Эрленд.

– Да врала она все.

– Ага, и по этому поводу ты расхохотался ей в лицо, посмеялся, в какое незавидное положение она попала, и развязно предложил ей все забыть. Это я знаю. Да только она не забыла, не так ли?

Старик смотрел на Эрленда испепеляющим взглядом.

– Она отправилась по инстанциям, дошла до Рейкьявика, не так ли? – сказал Эрленд.

– Хольберга не признали виновным.

– И кто ему в этом помог, ты, случаем, не припомнишь?

Эрленд представил себе, как Кольбрун спорит с Рунаром в полицейском участке. Спорит с этой мразью! Доказывает, что ее слова – правда, стоит на своем – что она в самом деле пережила этот ужас. Пытается убедить его в своей правоте, словно он – верховный судья в ее деле.

Она собрала всю волю в кулак и постаралась описать ему четко, что произошло в ту ночь. Но нет – слишком больно. Она не в силах пересказать, что случилось. Это что-то неописуемое, чудовищное, гадкое. Но все-таки как-то она сумела рассказать о случившемся связно. Но что это? Уж не ухмыляется ли он? С чего бы ему ухмыляться, он же полицейский. Не может быть, не может быть. Но тут он приступил к допросу. Его интересовали подробности.

– Расскажи мне, как это было. В точности.

Она в удивлении посмотрела на него и неуверенно начала рассказ заново.

– Нет, это я уже слышал. Расскажи точно, что и как произошло. Ведь на тебе были трусы. Как он с тебя их снял? Как он в тебя вошел?

Он что, шутит? Сделав глубокий вдох, она спросила, есть ли в участке полицейские-женщины.

– Нет. Если ты намерена обвинить этого человека в изнасиловании, тебе нужно сообщить как можно больше подробностей, ясно тебе? А так твои байки яйца выеденного не стоят. Ты его небось завела, дала ему понять, что не прочь?

Не прочь? Едва слышно она сказала, что, разумеется, нет.

– Так, говори громче, я ни черта не слышу. Как он сумел снять с тебя трусы?

Теперь точно – он смеется над ней. Ухмыляется. Он говорил нагло, придирался к каждому слову, не стесняясь, заявлял, что не верит ей, вел себя грубо, то и дело задавал откровенно хамские, грязные вопросы. Он фактически утверждал, что она сама спровоцировала нападение, что она хотела заняться сексом с этим мужчиной, но на полдороге передумала, а было поздно, ха-ха, вот так-то вот, поздненько давать задний ход.

– Это, знаешь ли, так не делается! Тоже мне, воображала! Ты что думаешь, можно вот просто так пойти на танцы, флиртовать с мужиком, а потом взять и на полдороге остановиться? Да ты смеешься. Не-ет, милочка, так не бывает. Назвался груздем – полезай в кузов, вот так-то!

Она уже рыдала, но собралась с силами, открыла сумочку, вынула оттуда пластиковый пакет и отдала его полицейскому. Тот открыл пакет и вынул оттуда порванные пополам женские трусики. Ее собственные…

Рунар бросил грабли на землю и попытался скрыться в доме, но Эрленд преградил ему дорогу и толкнул его к стене. Они смотрели друг другу в глаза.

– Она передала тебе улику, – сказал Эрленд. – Единственную улику. Она была уверена, что по ней Хольберга можно обвинить.

– Ничего она мне не передавала, – прошипел Рунар. – Оставь меня в покое.

– Она передала тебе трусики.

– Ложь!

– Тебя должны были уволить на месте, мерзкая, гадкая тварь!!!

Эрленд с отвращением отошел от едва дышащего старика. Тот сполз вниз по стене.

– Я просто хотел показать ей, чего ей ждать от судей, если она решит подать жалобу, – пропищал старик. – Я ей услугу оказал. Судьи смеются, когда им попадают такие дела.

Эрленд развернулся и пошел прочь. Как смеет бог, коли он существует, как он смеет, как он смеет давать такому чудовищу, как Рунар, дожить до старости и отбирать жизнь у невинной четырехлетней девочки.

Наверное, надо вернуться к сестре Кольбрун. Нет, сначала в кевлавикскую библиотеку. Полки, полки, корешки книг. А, вот она, Библия.

Эрленд неплохо знал Библию и сразу нашел шестьдесят третий псалом. Вот и она, строчка с могильного камня.

– Сохрани жизнь мою от страха врага.

Надо же, правильно запомнил. Второй стих псалма, вторая половина. Эрленд, не отходя от полки, прочел псалом несколько раз, водя пальцами по строкам, повторяя текст про себя.

Первая половина второго стиха – мольба господу.

Эрленд почувствовал, будто голос, вопль несчастной женщины доносится до него через года.

– Услышь, Боже, голос мой в молитве моей.

11

Эрленд снова подъехал к белому дому, обитому гофрированным листом, и заглушил двигатель. Выходить из машины не стал, решил сначала докурить. Он все старался дымить поменьше и в хорошем настроении умудрялся выкуривать не более пяти сигарет за день. М-да, сегодня это уже восьмая, а еще и трех пополудни нет.

Вышел из машины, взбежал по ступенькам крыльца и позвонил в дверь. Прошло несколько минут, никакой реакции. Позвонил еще раз, ноль эмоций. Заглянул сквозь стеклянную дверь – зеленый плащ и зонтик висят на вешалке, сапоги стоят на полу. Позвонил в третий раз, повернулся спиной к двери и вышел под самый край козырька. Вдруг дверь распахнулась, на пороге стояла Элин, глядела на него с ненавистью.

– Я тебе сказала, оставь меня в покое! Пошел вон, убирайся!

Она попыталась захлопнуть дверь, но не тут-то было – Эрленд успел вставить ногу в проем.

– Не думайте, что мы все такие, как Рунар, – сказал он. – Я знаю, с вашей сестрой обошлись плохо. Я говорил с Рунаром. То, что он совершил, чудовищно, но сейчас ничего не изменишь. У него старческое слабоумие, он не способен понять, что натворил.

– Оставьте меня в покое!

– Мне нужно с вами поговорить. Я хотел бы, чтобы это произошло по вашей доброй воле – иначе мне придется вызвать наряд и доставить вас в участок. Знаете, я буду рад, если получится обойтись без этого.

Эрленд вынул из кармана фотографию могилы и просунул ее в щель между дверью и косяком.

– Я нашел это в квартире у Хольберга.

Элин не ответила. Помолчали.

Эрленд держал фотографию двумя пальцами, так чтобы Элин могла ее разглядеть. Он не видел, что она делает, только чувствовал, как она давит на дверь. Через некоторое время дверь отпустили, Элин взяла фотографию у него из рук.

Ну наконец-то, дверь открылась, вот она, стоит в коридоре, рассматривает снимок.

Эрленд зашел внутрь, аккуратно закрыл за собой дверь.

Элин ушла в гостиную, Эрленд подумал было, не снять ли мокрые ботинки. Ладно, просто ноги вытру о коврик. Прошел в гостиную, мимо вычищенной до блеска кухни и кабинета. На стенах висят картины в золоченых рамах, в углу – синтезатор.

– Вы узнаете фотографию? – осторожно спросил Эрленд.

– Никогда прежде ее не видела.

– Ваша сестра… она имела какие-то дела с Хольбергом после… после случившегося?

– Я не слышала ничего подобного. Думаю, нет, никогда. Ну сами подумайте.

– Делали анализ крови на отцовство?

– Зачем?

– Лишнее доказательство того, что ваша сестра говорила правду. Что ее действительно изнасиловали.

Элин подняла глаза на Эрленда, смерила его долгим взглядом.

– Вы, легавые, все одинаковые. Лень вам как следует делать свое дело.

– В смысле?

– Вы что, дела не читали?

– В общих чертах я его изучил, а что?

– А то, что Хольберг не стал отрицать, что половой акт имел место. Умный, сволочь такая! Он отрицал только, что это было изнасилование. Сказал, что она воспылала к нему страстью, охмурила и сама пригласила к себе. Вот какую линию защиты выдумал себе! Мол, Кольбрун спала с ним, да по собственной воле. Невинного из себя строил, подонок эдакий!!!

– Но…

– Кольбрун плевать было, он отец или нет. Она не желала, чтобы он имел хоть какое-то касательство к ребенку. Доказав, что Хольберг отец Ауд, она ничего бы не изменила в деле об изнасиловании, так что делать анализ крови было бессмысленно.

– Это мне не пришло в голову.

– У моей сестры всех улик было – рваные трусики, – продолжала Элин. – Побитой она не выглядела, силенок-то у нее чуть, она и не сопротивлялась толком, против такого-то великана, да и к тому же, говорила она мне, ее словно парализовало от ужаса, когда он начал лапать ее на кухне. Затем утащил ее в спальню и сделал свое дело там… Дважды. Прижал ее к кровати, лапал ее и говорил всякую липкую мерзость, потом снова полез. Она три дня собиралась с духом пойти в полицию. Медосмотр толком ничего не дал. Она так и не поняла, почему он решил на нее напасть. Она все себя винила, думала, чем-то дала ему понять, что он ей интересен. Думала, может, как-то не так себя вела на танцах, а потом дома у подружки. Может, сказала что-то как-то, и он подумал, что она не прочь. Винила себя. Наверное, у всех такая реакция.

Элин сделала глубокий вдох.

– А когда пошла в полицию, попала на Рунара. Я бы сама с ней сходила, но она так вся сгорала от стыда, что никому ничего не рассказала сразу, я и не знала! Ведь Хольберг ей угрожал. Сказал, что, если она посмеет рассказать кому-нибудь, он вернется и такое с ней сделает! Поэтому она побежала в полицию, думала, там она будет в безопасности. Что ей помогут. Дадут ей убежище. И только когда Рунар вдоволь наигрался с ней, забрал у нее трусики и предложил все забыть, только тогда она пришла ко мне.

– Трусики бесследно исчезли, – сказал Эрленд. – А Рунар отрицал…

– Кольбрун сказала, что она передала их ему, и я клянусь, моя сестра никому в жизни не лгала. Я не знаю, как он вообще посмел это сделать. Я его вижу на улицах частенько, в рыбном магазине, в супермаркете. Я даже наскочила на него однажды, орала как одержимая. Не смогла сдержаться. А он! Глядел на меня, словно ему это нравится. Ухмылялся. Кольбрун рассказывала мне про эту его улыбочку. Он утверждал, что трусиков никаких никогда не видел, что ее заявление было такое туманное, что он решил, она пьяна, поэтому и послал ее домой.

– На него наложили взыскание, – сказал Эрленд, – но с него как с гуся вода, у него этих взысканий было – что волос на голове. В полиции все знали, что он чудовище не хуже любого бандита, но кто-то сверху его покрывал. До поры до времени, дальше дела пошли совсем плохо, и его выгнали.

– Сказали в итоге, что для открытия дела не хватает улик. Да, этот ваш Рунар был прав, Кольбрун надо было просто забыть про это, и дело с концом. Ну и конечно, она не пошла в полицию сразу, да еще, глупышка, вымыла и вычистила весь дом сверху донизу, особенно постельное белье – какие уж тут улики… Только трусики сохранила. Все-таки какую-то улику решила оставить. Бедняжка, думала, их хватит. Думала, глупышка, что достаточно будет рассказать правду! Хотела смыть с себя этот позор, не желала с ним жить. Да еще синяков особенных на ней не было, только кровоподтек на губе – он ей рот зажимал – и сосуд лопнул в одном глазу, а так ничего.

– Сумела она пережить все это?

– Что вы. Она очень была чувствительная, сестра моя. Нежная, хрупкая душа, самая приманка для разных подонков! Вроде Хольберга. Вроде Рунара. Они это сразу поняли, у них, у мерзавцев, нюх! Оба изнасиловали ее, каждый по-своему. Разорвали на части, как волки добычу.

Элин опустила глаза.

– Звери, звери!

Эрленд подумал немного.

– Как она повела себя, когда поняла, что беременна?

– На мой взгляд, разумнее некуда. Сразу решила, что с радостью сохранит и родит ребенка, несмотря на обстоятельства. Она любила Ауд всем сердцем. Они были так привязаны друг к другу! Сестра ухаживала за дочкой, растила ее! Все, что могла, делала для нее. Бедная девочка!

– А Хольберг знал, что ребенок его?

– Знал, конечно, еще бы, но отрицал это. Говорил, это не от него, мол, сестра спит с кем попало.

– Значит, они больше не общались, ни на предмет дочери, ни на…

– О чем вы! Никогда! Вы как себе это представляете? Ничего такого в принципе не могло быть.

– Не могла Кольбрун послать ему это фото?

– Нет, нет. Я даже представить себе этого не могу. Исключено.

– Он мог и сам сделать снимок. Или кто-то, кто знал эту историю. Он мог, скажем, прочесть сообщение о смерти в газете. Были об Ауд некрологи?

– В местной газете. Я сама и написала. Наверное, он мог это прочитать.

– Ауд похоронена здесь, в Кевлавике?

– Нет, мы с сестрой родом из Сандгерди, там есть небольшое кладбище, на Китовом мысу. Кольбрун хотела, чтобы ее похоронили там. Дело было посреди зимы, едва смогли могилу вырыть.

– В свидетельстве о смерти написано, что девочка умерла от опухоли мозга.

– Так сказали сестре. А она просто взяла и умерла, несчастная крошка, и мы ничего не могли поделать. Четырех лет не было!

Элин посмотрела на фотографию и подняла глаза на Эрленда:

– Просто взяла и умерла.

В доме темно, слова, горькие, скорбные, отдаются гулким эхом.

Элин встала, зажгла тусклую лампу, вышла в коридор, дальше, кажется, на кухню. Открыла воду, что-то куда-то налила, открыла какую-то жестянку, запахло кофе. Посмотрим покамест, что висит на стенах. Картины и рисунки. Пастель, в черной рамке, явно детская рука. А, вот то, что нужно. Две фотографии Ауд, разного возраста, промежуток года два, наверное.

Первое фото черно-белое, делали в студии. Девочке меньше года, сидит на подушечке в симпатичном платьице, в волосах бант, в руках погремушка. Повернута на три четверти к объективу, улыбается, видны четыре крошечных зуба. На другой фотографии ей года три, наверное, эту делала сама Кольбрун, цветная. Девочка стоит среди каких-то кустов, ее освещает яркое солнце, одета в толстый красный джемпер и юбочку, на ногах белые носочки и черные туфельки с блестящими пряжками, смотрит прямо в камеру. Выражение лица серьезное, наверное, мама просила ее улыбнуться, а та закапризничала.

– Кольбрун так и не пережила это, – раздался голос Элин.

Эрленд обернулся, вот она, стоит в дверях.

– Врагу не пожелаешь такого, что и говорить.

Взял у нее из рук чашку с кофе, сел обратно в кресло, Элин – на диван, лицом к нему.

– Курите, если хотите, – сказала она.

– Я пытаюсь бросить.

Чего это я извиняюсь, не к лицу это. Да и в груди болит, не стоит. А, черт с ним, где эта пачка. М-да, уже девятая сегодня.

Элин пододвинула ему пепельницу.

– Слава богу, не мучилась долго перед смертью, – сказала Элин. – Вдруг у нее начала болеть голова. Доктор и думал, что это мигрень, давал ей таблетки, да толку-то! Не очень хороший врач, Кольбрун говорила, от него всегда несло перегаром, ее это беспокоило. Но времени не было, все произошло так быстро. Бедной девочке делалось все хуже, а врачи ведь могли бы и заметить! У нее пятна на коже были, цвета кофе с молоком, потом в больнице сказали, это известный симптом. Под мышками. И наконец ее госпитализировали, тут у нас в Кевлавике, и решили, что какая-то опухоль в нервной системе. Оказалось, в мозгу. Все было кончено за полгода.

Элин вздохнула.

– И от этого Кольбрун уже не оправилась. Да кто бы оправился после такой трагедии.

– Вскрытие делали? – спросил Эрленд.

Крошечное тельце на холодном стальном столе, над ним флуоресцентные лампы, Г-образный надрез на груди…

– Кольбрун ни за что бы им не позволила, – сказала Элин, – но ее не стали слушать. Она с ума сошла, когда узнала, что это сделали. Просто сошла с ума от горя, как умерла ее девочка, и никого уже не слушала. Просто не могла перенести мысль, что ее крошку взяли вот так и разрезали. Ну умерла уже, зачем дальше-то ее калечить! А вскрытие подтвердило диагноз, в мозгу нашли злокачественную опухоль.

– И ваша сестра?..

– Покончила с собой спустя три года. Впала в депрессию, за ней нужен был врачебный уход. Некоторое время лежала в психиатрическом отделении в Рейкьявике, потом вернулась домой, сюда. Я за ней смотрела, как могла, но ее словно выключили, как электрическую лампочку. У нее не было сил жить дальше. После ужаса той ночи Ауд принесла свет и счастье в ее жизнь. И вот ее не стало!

Элин снова посмотрела на Эрленда:

– Вы, наверное, хотите знать, как она это сделала?

Эрленд не ответил.

– Набрала в ванну воды, залезла туда и вскрыла вены на запястьях. Специально бритвенные лезвия купила для этого.

Элин замолчала.

Как же темно в гостиной…

– Знаете, что стоит у меня перед глазами, когда я об этом вспоминаю? Нет, не ванна, полная крови. Даже не ее тело в этой жуткой воде. Не раны на запястьях. Нет. Нет – Кольбрун, когда она покупает в магазине лезвия. Отсчитывает монеты, кладет их на прилавок…

Опять молчание.

– Смешно, правда, как устроена память, а?

Не вопрос, говорит сама с собой. Можно не отвечать, и хорошо – что тут ответишь…

– Я ее и нашла. Она сама все подстроила, представляете? Позвонила мне и попросила вечером зайти. Мы поболтали немного. Я всегда была настороже, знала, что у нее депрессия, но ближе к концу она вроде стала себя чувствовать получше. Словно бы туман начал рассеиваться, и она снова находила в себе силы жить… И я помню ее голос в тот вечер, никаких намеков, что она через час покончит с собой. Ничего похожего – мы и говорили-то о будущем! Собирались вместе поехать в путешествие… А когда я ее нашла, на ее лице было спокойствие, умиротворение – каких я у нее не видела много лет. Да-да, умиротворение, смирение даже. Но я-то знаю – ни с чем она не смирилась, никакого покоя не нашла в своей душе.

– Мне нужно задать вам один последний вопрос, и я больше не буду вас беспокоить, – сказал Эрленд. – Мне очень важен ваш ответ.

– Валяйте.

– Вы что-нибудь знаете об убийстве Хольберга?

– Нет.

– Вы не замешаны в нем, прямо или косвенно?

– Нет.

Помолчали.

– Еще одно. Эпитафия на могиле Ауд. Там есть слово «враг», – сказал Эрленд.

– Да-да, «сохрани жизнь мою от страха врага». Она сама эту фразу выбрала, но не для своего камня.

Элин встала, подошла к изящному комоду со стеклянными дверцами, выдвинула ящик, там черная коробочка, заперта на ключ. Вынула оттуда листок бумаги.

– Я нашла это у нее на столе – тем самым вечером, когда она умерла. Я так и не поняла, хотела она, чтобы это было у нее на могиле, или нет. Думаю, что нет. У меня сердце сжалось, когда я это прочла – как же она страдала!

Элин передала Эрленду листок бумаги. Знакомые строчки, он уже видел их вчера, в кевлавикской библиотеке.

«Услышь, Боже, голос мой в молитве моей».

12

Вернувшись вечером домой, Эрленд нашел на пороге свою дочь, Еву Линд. Она спала, прислонившись к закрытой двери квартиры. Эрленд позвал ее по имени, попытался разбудить. То ли спит, то ли под кайфом, непонятно, но на звуки не реагирует. В итоге он открыл дверь, взял дочь на руки и занес внутрь. Дышит нормально, пусть тогда полежит на диване в гостиной. Пульс тоже в порядке. Эрленд долго сидел рядом и смотрел на нее. Что же делать? Очень хочется отнести ее в ванную и вымыть – несет от нее за версту, руки черные, волосы тоже в какой-то грязи.

– Где же тебя носило? – пробормотал Эрленд, ничего не решил и так и остался сидеть в кресле рядом с ней, в плаще и шляпе, думал о дочери.

На следующее утро – он так и заснул в кресле – Ева Линд пришла его будить, просыпаться он не хотел – надо было попробовать удержать в памяти обрывки снов, тех же самых, что беспокоили его прошлой ночью. Он точно знал – это был тот же сон, но никак не мог запомнить, ухватить. Все, что оставалось в голове наутро, – неясное чувство беспокойства.

Нет еще восьми утра, за окном – черным-черно. Воет тот же осенний ветер, по окнам барабанит тот же дождь. А это что? Ба! Да это же запах кофе доносится из кухни! А это что? Ба, да не иначе кто-то принимал ванну, какой влажный воздух. Эрленд раскрыл глаза – на Еве Линд его рубашка и старые джинсы, туго перевязаны ремнем, иначе свалятся с ее талии. Чистая, вымытая, босая.

– Ну у тебя вчера и видок был, скажу я тебе.

Ой, ну зачем я так, какого черта. Впрочем, оставим манеры, я с ней давно уже иначе и не разговариваю.

– Я приняла важное решение, – сказала Ева Линд, отправляясь на кухню. – Произвести тебя в дедушки. Будем звать тебя дедуля Эрленд.

– Ага. А вчера, значит, была прощальная вечеринка?

– Ты не против, если я поживу тут у тебя, пока не найду себе хату?

– Да ради бога.

Он сел за кухонный стол напротив дочери, она подвинула ему полную чашку кофе.

– И что же сподвигло тебя принять сие важное решение?

– Да так, просто решила.

– Просто решила?

– Так я могу у тебя остаться или как?

– Разумеется, ты же знаешь. Живи тут, сколько хочешь.

– И ты бросишь задавать мне дурацкие вопросы? Перестанешь меня допрашивать? Ты как будто все время на работе.

– Так и есть.

– Нашел эту девку из Гардабая?

– Нет. Это второстепенное дело. Говорил вчера с ее мужем. Парень ничего не знает. Девица сбежала, оставив вот такую записочку: «Он чудовище, что я наделала!»

– Наверное, кто-то доебывался к ней на свадьбе.

– Что это у тебя за слова такие, «доебывался»?

– Ну а с какого перепугу невеста вдруг возьмет да и сбежит со свадьбы?

– Понятия не имею, мне это вообще неинтересно. Я лично думаю, женишок вздумал приударить за ее подружками, а она и заметила. Я рад, что ты решила сохранить ребенка. Может, это поможет тебе выйти наконец из твоего порочного круга. Кстати, давно пора.

Помолчали.

– Странно, какая ты сегодня бойкая и веселая, после вчерашнего-то, – сказал Эрленд.

Слова надо подбирать аккуратно, но сегодня можно и рискнуть – обычно-то Ева Линд не сияет, как начищенный медный таз, не принимает по утрам ванну и не готовит папе кофе с таким видом, словно всю жизнь только и делала, что за ним ухаживала. Она искоса посмотрела на папочку – наверное, взвешивает варианты, наверное, сейчас будет длинный спич, выскажет все, что обо мне думает.

Ожиданиям Эрленда сбыться было не суждено.

– Я с собой кое-какие таблетки принесла, – размеренно сказала она. – Понимаешь, просто так не бросить. Это за одну ночь не получится. Процесс медленный, но иначе не бывает – ну, во всяком случае, я так хочу.

– А что ребенок?

– С ним ничего не будет – мои таблетки ему не повредят. Я не хочу ребенку вреда – я намерена его выносить.

– Ты знаешь, как наркотики сказываются на плоде?

– Знаю.

– Хорошо, поступай, как считаешь нужным, в таком случае. Принимай таблетки, слезай с наркоты или как там это называется, живи тут у меня, хорошенько подумай о себе и о своем будущем. Я могу…

– Нет, – сказала Ева Линд. – Ничего не делай. Живи своей жизнью и не шпионь за мной. Не думай вообще обо мне и что я делаю. Если я не дома, когда ты приходишь с работы, не обращай внимания. Если я прихожу поздно или не прихожу вообще, ничего не делай. Если попробуешь вмешаться, я выметаюсь сей секунд, финита ля комедия, капито?

– Вся эта история – не мое собачье дело, одним словом?

– Именно, вся моя жизнь – не твое собачье дело. Жаль, что ты раньше не сообразил, – сказала Ева Линд и отхлебнула из чашки.

Зазвонил телефон, Эрленд снял трубку. Сигурд Оли, из дому:

– Не смог вчера тебя поймать.

Как же я забыл! Отключил мобильный, когда говорил с Элин в Кевлавике, а обратно так и не включил.

– Что-нибудь новое?

– Говорил вчера с человеком по имени Хильмар. Он тоже водитель грузовика, иногда ночевал у Хольберга на Северном болоте. Они это называют «отдых между рейсами» или в таком роде. Сказал, мол, Хольберг нормальный мужик, жаловаться не на что, все на работе тепло к нему относились, всем помогал, общительный и так далее. Не может и представить, откуда у него враги, но, с другой стороны, близко он его тоже не знал. Еще Хильмар сказал мне, что в последний раз, как он ночевал у Хольберга, тот вел себя необычно. Было это дней десять назад.

– В смысле?

– Хильмар говорит, тот не очень хотел отвечать на телефонные звонки. Сказал Хильмару, мол, какой-то козел никак не желает оставить его в покое, все звонит и звонит. Хильмар, стало быть, ночевал у него в субботу неделю назад, и когда зазвонил телефон, Хольберг попросил его взять трубку. Хильмар так и сделал, но как только звонивший понял, что на том конце провода кто-то другой, связь сразу оборвалась.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.