— Что связывало столь разных людей?

Светлова повторила свой вопрос вслух. И Ладушкин незамедлительно на него ответил:

— Ну, допустим… Для этого им как минимум надо было где-то встретиться. Где?

— Вопрос!

— Поезжайте по второму адресу, к некоему Полоцухину, фамилию которого жена Геца тоже обнаружила в его бумагах, — сказала Аня. — Будем двигаться дальше. И, может быть, в этом движении обретем знание. Вы свободны сейчас от работы в агентстве «Неверные супруги»?

— Да..

— Ну, вот и поезжайте.

— Чем лучше — самолетом или поездом? — поинтересовался Ладушкин.

— Важное уточнение. Но клиент понимает, что время работает не на нас, и поэтому оплачивает самолет.

Адвокат Леонтий Фонвизин вернулся из Амстердама с новостями.

— Вам ничего, дорогая наследница! — Леонтий Фонвизин усмехнулся.

— Жаль… А кому «чего»?

— Это адвокатская тайна.

— Но ведь не от клиента же! А я ваш клиент…

— Видите ли, родственников у Марион Крам нет.

Одна как перст. Однако существует завещание. Все имущество предназначается одному-единственному наследнику.

— И кто же этот счастливчик?

— Мужчина.

— Вы меня заинтриговали. Голландец, русский?

— Русский.

— У него есть имя? — Аня устала от таинственности Фонвизина.

— Да.

— И вы мне его сообщите?

— Пожалуй… Некто Тегишев Игорь Багримович…

— Интересно, что могло их связывать?

— Ну, как показывает практика, все что угодно.

Да! Я ведь вам еще не сказал, Марион Крам — это она так себя назвала на немецкий лад, сократила для простоты. На самом деле ее звали Мария Крамарова.

— Интересно.

— Еще бы!

— Но если кому-то оставляют наследство, это значит, что к этому «кому-то» как минимум испытывают какие-то чувства? Родственные, дружеские…

— Знаете, когда речь заходит о завещателе, труп которого вылавливают темной ночью из амстердамского канала, можно предположить, хотя бы ради добросовестности и объективности, прямо противоположное.

— И что же это такое?

— Ну, скажем, одинокий человек не исключает возможности, что с ним может что-то случиться, и хочет, чтобы другой человек оказался, если завещатель покинет сей бренный мир при странных обстоятельствах, в поле зрения полиции. Как еще можно привлечь внимание к совершенно — в нашем случае — безвестному жителю города?

— Ну, написать какое-нибудь письмо и оставить его у нотариуса…

— Дли этого надо иметь веские основания подозревать, а если человек сам не уверен в собственных догадках? Если не хочу, мол, оскорблять тебя, дорогой, подозрениями, а так — на всякий случай! — про себя думай, подозреваю. А потом этот человек погибает… Ну, как бы мы еще иначе узнали об этом Игоре Багримовиче?!

— Пожалуй…

— Кстати, этот способ и элегантный, и коварный одновременно. Чисто женский, я бы так сказал. Такой, знаете, в стиле «вредная бабенка»… Вроде и последний привет, и… Как вы думаете, Анна, может быть, когда-то их связывали нежные отношения?

Была любовь, потом обида, разрыв. И вот такой последний привет. В память, так сказать, о прежней дружбе. А с другой стороны, это и конфетка с отравленной начинкой. Ведь к наследнику лица, погибшего насильственной смертью, сами понимаете, повышенное внимание.

— Леонтий, у вас ведь есть помощницы? Можно я поработаю вместо одной из них?

— Вы к кому? — мужчина, нечто среднее между консьержем и охранником, остановил Светлову даже не в подъезде элитного дома в Безбожном переулке, а еще на подступах к нему. Денек выдался не слишком хлопотный, и консьерж прогуливался возле дверей. (Парижский вариант: внимательная пожилая женщина в Москве модифицируется в усатого мужчину с крепкими плечами, ибо какая же пожилая женщина в состоянии преградить путь нежелательному гостю в столь крутые времена?) — Я к Тегишеву Игорю Багримовичу, — ответила Аня.

— Он вас ждет?

— Я очень на это надеюсь.

— Сейчас узнаем, оправдались ли ваши надежды.

Консьерж сам нажал кнопку домофона:

— Игорь Багримович!

— Да?

Аня услышала глубокий, настоящий мужской баритон, чрезвычайно волнующий и приятный.

— К вам из адвокатской конторы!

— Чем обязан?

Представительный, осанистый хозяин квартиры номер девять с интересом оглядывал Аню.

— Можно войти?

— Да, пожалуйста, проходите!

Игорь Багримович Тегишев, очевидно, остался доволен увиденным.

— Прошу! — повторил он довольно любезно. — Если не возражаете, то — на кухню, у меня там хлопоты в самом разгаре… Не могу отвлечься…

— Видите ли, — начала Аня, — дело в том, что мы занимаемся делами о наследстве иностранных граждан. И представляем интересы, в данном случае в России, гражданки Нидерландов Марион Крам.

Уж не знаю, готовы вы к такому повороту событий или нет, но Марион оставила свое имущество и состояние вам.

— Что за черт?! Вы шутите? Как я могу быть готовым к такому известию?!

Тегишев, опешив, смотрел на Аню.

— Да, вы явно не готовы. — Аня с интересом наблюдала за выражением искреннего изумления на лице Тегишева. — Но не волнуйтесь. Иногда в таких случаях, уж поверьте моему опыту, люди та-ак переживают…

— Да не волнуюсь я, но ведь чушь какая-то!

— Сейчас вы, наверное, удивитесь еще больше: в своем завещании Марион Крам назвала вас единственным своим наследником!

— Что за чудеса! Это и в самом деле не шутка?

— Нет… Я, конечно, не шучу! Все это совершенно серьезно.

— А может, вы… — Игорь Багримович замялся, — из какой-нибудь жульнической фирмы? Торговый представитель? И это, скажем, новый способ сбывать залежалый товар простодушным гражданам, которые ни на какие другие уловки уже не покупаются? И сейчас окажется, что некая Марион Крам завещала мне чайник и утюг «Мулинекс», и, если я вам заплачу сию минуту сотню-другую долларов, — ну, сущие пустяки, издержки фирмы и плата за доставку! — то стану счастливым обладателем этих столь необходимых в хозяйстве предметов?

— Но…

— Если все это так или что-то в этом же роде, то не имело смысла вам беспокоиться. Уверяю вас, с чайниками и утюгами у меня все в порядке!

— Но… — Светлова постаралась как можно мужественнее перенести обвинение в мошенничестве, — Понимаете, гражданка Нидерландов Марион Крам оказалась.., нашей бывшей соотечественницей…

— И что же?

— Но может быть.., может быть, вам что-то говорит другое ее имя — Мария Крамарова?

— Сейчас.., секунду… — Тегишев отвернулся. — Кстати, о бытовой технике, конкретно о кофеварках. У меня как раз готов кофе. Не желаете чашечку?

— Желаю.

И так уж получилось, что в тот существенно важный момент, когда Светлова произносила имя Марии Крамаровой, убиенной гражданки Нидерландов, Игорь Багримович отвернулся к щелкнувшей кофеварке и Светлова лишена была возможности увидеть выражение его лица.

Было это случайностью или уловкой?

Исказила ли его лицо гримаса, так сказать, ужаса? Промелькнула ли на лице Тегишева тень воспоминания? Раскаяния? Изумления? Или оно нисколько не изменилось, и ни один, как говорится, мускул на нем не дрогнул?

Сие осталось тайной за семью печатями.

Во всяком случае, когда Тегишев снова повернулся к Светловой, с чашкой кофе в руках, лицо его было по-прежнему благодушно, спокойно и улыбчиво.

— Как вы сказали? Мария Крамарова?

— Да.

— Нет, не имел чести быть знакомым с этой дамой.

— Жаль.

— Да я ведь, собственно, и ни на что не претендую. Если вы имеете в виду какие-то мои виды на наследство, не знаю, что вы так суетитесь, мне это совсем ни к чему. Если надо написать какую-то бумагу, что я отказываюсь… — Игорь Багримович откровенно зевнул, — ради бога!..

Понятно… Ради того, чтобы к нему не лезли, Игорь Багримович готов заранее, не глядя, отказаться от любого гипотетического наследства.

А вдруг оно не маленькое? А ведь он даже не поинтересовался.

Причина? Ему вовсе не нужны деньги! Другая причина — он очень осторожный человек. Третья — и то, и другое вместе, что случается иногда. Первое, правда, гораздо реже, чем второе.

— А вам, Игорь Багримович.., вам совсем не любопытно, что, собственно, случилось с этой самой неизвестной вам Марион Крам? — осторожно поинтересовалась Светлова.

— Ну, если вы занимаетесь ее завещанием, то нетрудно догадаться. Она, что же, умерла?

— Ну, в общем, вы догадались правильно. В некотором роде.

Аня замолчала, рассчитывая, что Тегишев продолжит расспросы. Но он только взял у нее пустую чашку и поставил в раковину.

— В общем.., конечно, примите соболезнования…

Но, что бы с ней ни случилось, ко мне это, действительно, не имеет никакого отношения.

— Ну что ж… Тогда и рассказывать мне это вам ни к чему.

Ничего не дал этот визит Светловой к господину Тегишеву. Никакой информации. Поэтому и прощалась Аня с великим сожалением и отчего-то все медлила застегивать пальто.

— Какое у вас интересное отчество.

Аня наконец нашла повод продлить свое пребывание в квартире Тегишева.

— Это верно! — тот, очевидно, был польщен и не устоял перед возможностью пораспространяться на явно приятную для него тему.

— Багрим — древнерусское имя. Произошло оно от тюркского — Байрам. Имя, надо заметить, знаменитое. Может быть, вы в курсе: поэт Державин вел свой род от мурзы Багрима, выходца из Золотой Орды. У него, знаете ли, даже стихи есть соответствующие. Не читали? Вот…

Забудется во мне последний род Багрима, Мой вросший в землю дом никто не посетит…

— Нет, я не в курсе и эти стихи Державина никогда не читала, — призналась Анна. — Впервые слышу, и стихи какие-то, между прочим, невеселые.

— Да? А мне кажется… — Тегишев не договорил.

Динь-дон! В дверь звонили, и, кажется, Светлова, не торопящаяся уходить, была вознаграждена за свои проволочки.

— Кого еще несет?

Тегишев пошел открывать.

А несло кого-то явно из своих — ни треньканья домофона, ни переговоров предварительных с охранником перед сигналом в дверь не было.

Да, Светлова и в самом деле получила возможность хоть чуточку приоткрыть завесу над личной жизнью Игоря Бафимовича.

— Это еще что такое?! — Светлова услышала, когда он открыл дверь, его расстроенный, растерявший вмиг свою вальяжность голос.

— Ничего. Просто соскучилась! Ну что тут такого?

Голос, ответивший Тегишеву, был слабым, почти детским.

Аня так надеялась, что про нее на короткое время забыли и она послушает диалог в коридоре еще немножко!

Но не таков был Игорь Багримович Тегишев.

— Ну, милая девушка, если вы наконец готовы, — деловито осведомился он у Светловой, — я к вашим услугам. В том смысле, что готов проводить!

«Выпроводить!» — уточнила про себя Светлова искусную формулировку Игоря Багримовича.

— А ты давай-давай к себе в комнату и в постель быстро, я сейчас позвоню Адольфу Сигизмундовичу.

В коридоре Аня увидела довольно исхудавшего тинейджера. Мальчика, девочку?.. Острые плечи.

Осунувшееся серое лицо. Гадкий утенок. Точней, гусенок; Шейка длинная, тоненькая.

— Здравствуйте!

Аня продемонстрировала предельную любезность, в надежде, что в ответ гусенка-утенка ей представят.

— Ну, здравствуйте! — гусенок равнодушно, тускло глянул на Анюту, явно не испытывая ни малейшего желания вступать в беседу.

— До свидания! — язвительно усмехнулся Игорь Багримович и подтолкнул слегка, едва уловимо, Светлову к дверям.

— Если возникнут вопросы, звоните. Вот вам мои координаты. — Светлова протянула «гостеприимному» хозяину карточку с телефонами конторы Фонвизина.

— Благодарю. — Тегишев рассеянно принял визитку. — Хотя вряд ли придется воспользоваться.

И он закрыл за Анной дверь.

Разумеется, Светлова не могла отказать себе в профессиональном праве сыщика задержаться возле этих, столь бесцеремонно захлопнувшихся за ней дверей. На несколько — разумеется, все в рамках приличий — минут.

— Пап, ну можно ему не звонить, твоему Сигизмундовичу? Дай мне отдохнуть от этого идиота.

— Нехорошо называть уважаемого пожилого человека идиотом, — устало, очевидно, с привычным автоматизмом начал поучать Игорь Багримович.

— Почему нехорошо? — с искренним недоумением поинтересовался гусенок.

Вместо ответа на этот, и в самом деле, интересный вопрос Светлова услышала тяжелые шаги и поняла, что осторожный Игорь Багримович вернулся к дверям поглядеть в «глазок». Имея в виду, что его гостья воспользуется своим правом потоптаться чуточку у дверей, прежде чем окончательно удалиться.

Так и не узнав, почему пожилого идиота нельзя называть идиотом, а молодого — пожалуйста, Аня вздохнула и направилась к лифту.

Очень осторожный человек Игорь Багримович, ничего не скажешь. Что, кстати, совсем не гармонирует с его имиджем барина, легко разбрасывающимся наследством из Голландии.

«Баре» должны быть вальяжны, несколько рассеянны и вполне равнодушны к происходящему вокруг. Это, по разумению Анны, была необходимая часть имиджа.

В переулке кружились, устилая асфальт, желтые листья.

— «Забудется во мне последний род Багрима…» — отчего-то повторила почти вслух Светлова ранее неизвестные ей строки Гавриила Державина.

Консьерж-охранник, продолжавший прогуливаться перед подъездом, к сожалению, на поэзию классика не откликнулся и посмотрел на нее крайне строго.

И Анна не торопясь двинулась по направлению к метро.

— Это Гоша, — доложил Ладушкин.

Голос его звучал четко и близко: как будто звонил Анин сотрудник не откуда-то с дальнего Севера, а был совсем рядом.

— Ну, как Полоцухин? — поинтересовалась Аня.

— Нормально.

— Что вы имеете в виду, Гоша? — уже зная оригинальные представления Ладушкина о том, что есть нормально, а что нет, все-таки решила уточнить Анна.

— Умер.

— А что же вы говорите «нормально»?

— Ну, это я в том смысле, что подтверждается наша версия.

— Ничего себе, нормально!

Аня подавленно замолчала.

— Точно умер? — словно еще надеясь на чудо и какую-то ошибку, автоматически повторила она.

— Точней не бывает.

— Это как же?

— Это значит: уже на кладбище.

— Понятно.

Гоша, как всегда, отвечал исчерпывающе.

— Ань… Тут дело такое… Полоцухин-то уже того… С ним не переговоришь, как говорится. А вот женщина тут есть одна — ну очень странная. Чувствуется что-то в ней такое… Ну, Кассиопея просто какая-то!

— Боже мой, Гоша, ну какая еще Кассиопея?

— Ну, которая говорит, а потом все сбывается…

— Может, Кассандра?

— Может, и Кассандра, — миролюбиво согласился Ладушкин. — Ее тут все вроде как юродивой считают.

— Интересно!

— Вот и я о том же. Вам бы послушать, что она говорит.

— А что она говорит?

— Ox! — Ладушкин только вздохнул.

И Светлова поняла, что это непередаваемо. Потому что вздыхал Ладушкин, хорошо знала Аня, крайне редко.

И еще это означало, что ехать придется все-таки ей самой.

— Я-то все больше по контактному общению специалист, а послушать, поговорить — это лучше бы вам.

— Понятно, просто поговорить с человеком — это уже, по-вашему, даже и контактом не назовешь.

И я, стало быть, я — по бесконтактному общению специалист.

«Контакт» на языке Ладушкина означал нечто, после чего человек — тот, с кем в этот контакт вступили — как минимум минут десять находится в отключке.

Это Анна для себя уже уяснила.

Но, прежде чем ехать в такую даль, Светловой очень хотелось кое-что выяснить в Москве.

Точнее, хоть что-то. Это «хоть что-то» она хотела бы узнать о Тегишеве, к которому не подступиться: он, очевидно, из новых бар и, как большинство из них, недоступен. Существовала ли брешь в его бастионе, вот в чем вопрос?

Кроме того, была и другая причина, по которой Анна не могла сразу рвануть на просторы бескрайнего Севера.

Петя прислал с оказией коробку розового вина, длинное письмо с рассказом о вайн-турах и просьбу передать оригинал приглашения одной даме, некой госпоже Козловой. Потому что факса для получения визы недостаточно, а волокита с оформлением и так изрядная.

Аня позвонила по сообщенному ей телефону, надеясь, что как только на том конце провода услышат о приглашении, тут же мигом и откликнутся с радостью, мол: «Мы к вам заедем!», «Где вас найти?»

И все такое.

Но не тут-то было. Светловой ответил голос, очевидно, только что проснувшейся женщины. Голос госпожи Козловой.

— Ах, да, да! Приглашение? Хорошо.

Пауза.

— Ну и?..

Все это означало, что дама вовсе не собиралась мчаться навстречу Светловой и уж в любом случае точно не собиралась сама заезжать за своим же добром.

— Понятно! — протянула она.

Аня глубоко вздохнула.

Все это означало еще, что Светловой предлагалось довести порученное дело до конца.

Но раз Петр попросил, значит, и его тоже попросили — и не довести дело до конца было невозможно.

— Где я могу вам передать документы?

Ей ответили.

И Светлова все поняла: адрес, по которому располагалась недвижимость госпожи Козловой, был изысканный. Не те люди, в самом деле, чтобы вскакивать, мчаться или хотя бы проявить элементарную любезность.

За последние несколько лет в Москве появился такой сорт граждан, которые были искренне уверены, что земля вращается ради них, а другие существуют исключительно для того, чтобы оказывать им услуги.

Аня ехала к госпоже Козловой, а мысли ее были очень далеко: она уносилась к своему Старикову, туда, где был прозрачный легкий воздух, прекрасные старинные здания фермерских домов и виноградники, виноградники, виноградники… Между которыми весело катил по дороге микроавтобус с веселой компанией и Петей Стариковым, путешествующим от одной винной фермы к другой, дегустирующим самые лучшие в мире южноафриканские вина и становящимся час от часу все веселее и веселее.

Реальность же была такова: Анна видела перед собой нескончаемый поток московских машин, толпы движущихся людей и непролазную московскую слякоть.

Она смотрела на всю эту мерзость и нехорошо думала о тех, ради кого она вынуждена была затеять путешествие за город. А это вам не что-нибудь, а Москва — город, из которого еще надо выбираться два часа.

Вот такие небезынтересные наблюдения и мысли. Бывает, что судьба настойчиво вынуждает тебя что-то совершить. Ты чертыхаешься и уворачиваешься, а потом оказывается, что в этой настойчивости что-то есть. Но иногда не стоит увиливать; надо просто сделать то, что тебе предлагается в сложившихся обстоятельствах. То есть как теперь.

У входа в коттедж госпожи Козловой была установлена телекамера, но Светлова совсем не была уверена, что ее кто-нибудь станет особенно рассматривать.

В доме, куда ее пригласили войти, царила такая суета, что присутствующим было явно не до телекамеры: казалось, туда набилось невероятное количество людей.

Правда, довольно быстро выяснилось, что уж их не так и много, как кажется. Просто все присутствующие почему-то хаотически перемещались, при этом громко друг с другом разговаривая.

В общем-то, и всего-то их было ничего. Домработница, дрессировщица, приехавшая тренировать пса, да садовник, постоянно возникающий на пороге с вопросами по поводу устройства «сиренария» — это место, где сирень растет. Слово очень понравилось Светловой, привлекало тем, что никак не смущало привыкшее к нему ухо садовода-профессионала.

Ну и собственно, плюс ко всем вышеперечисленным присутствующим, хозяйка дома, мадам Козлова, и ее дочка Настя.

Собственно, Аня, не испытывающая заранее никакой симпатии к тем, к кому ехала, собралась быстренько ретироваться. Но ее стали удерживать…

Главная же причина, из-за которой она все-таки задержалась, ее саму удивила: ее как-то сразу и невзначай затянула круговерть и суета этого огромного дома, где, как в сказке про репку, все возникали друг за дружкой — дрессировщица, собака, мама, Настя, домработница, садовник… И опять, уже в другом порядке… А весь этот гам и шум перекрывал возмущенный и удивленный возглас, почти крик души:

— Отчего при ежемесячном расходе на хозяйство нескольких тысяч долларов в доме никогда нет в нужный момент туалетной бумаги?

Дочка хозяйки дома, Настя, как быстро выяснилось, готовилась к отъезду. Но не в Южную Африку, куда Козловым прислали приглашение. Туда собиралась Настина мама, которой, собственно, и предназначалось приглашение, переданное Петром. Сама же Настя готовилась отбыть к месту постоянной дислокации — в Англию.

Настя училась в Милфилде, в модном английском учебном заведении, неожиданно ставшем в последние годы особенно популярным среди новой русской знати из-за того, что его «открыли» для страны, отдав обучаться туда своих детей самые первые лица этой страны.

В гардеробной, где Аня разделась, среди немыслимого количества разбросанных кроссовок, тапочек, сапожек и прочего валялись две толстенные тетради, на одной из которых было крупно старательным почти детским почерком выведено: «Business», на другой «Law».

Честно говоря, Светловой интересно было поближе взглянуть и на «новое поколение, выбравшее пепси».

Разница в семь-восемь лет, которая отделяла ее от нынешних шестнадцатилетних, при динамичной нынешней жизни казалась Ане весьма существенной и превращала этих новых маленьких русских в совсем загадочных и не слишком понятных ей существ.

— Это твои тетради? — поинтересовалась Анна у ребенка госпожи Козловой.

— Ага… Я выбрала такие предметы. Там у нас, в Милфилде, можно выбирать.

— Хороший выбор, — похвалила Светлова.

— Я тоже так думаю. Практичный. Без дела с такими знаниями не останешься.

— А у тебя, значит, каникулы заканчиваются?

— Угу! В Милфилде ведь занятия в октябре начинаются. Это вообще принцип: у них каникулы намного длиннее наших. С мая по октябрь… Но уж когда начинаешь учиться, пашешь на все сто. Никакого сачкования!

— Понятно. Ситуация максимально приближенная к реальной жизни. Если отдыхаешь — отдыхай, если работаешь — работай!

Слово за слово завязалась беседа. О жизни, диетах, о том и о сем.

Настя Козлова, жизнерадостный упитанный ребенок шестнадцати лет, как выяснилось, не прочь была бы погрустить и изобразить черную меланхолию, но природное здоровье, сангвинический темперамент и приятная полнота тела никак не позволяли ей этого делать.

Настиным идеалом, как поведала она Светловой, была тонкая высокая бритая наголо девушка в черном длинном пальто и высоких шнурованных, тоже, разумеется, черных, ботинках. С крысой — конечно же, черной! А какой же еще? — на плече. Такую девушку Настя видела однажды в одной европейской столице.

— Правда, здорово?

— Нет слов! — поддержала Аня.

— Да чего уж там! — Настина мама, услышав обрывки разговора, присоединилась к беседе. — Ну, вот есть же у тебя работа Дюрера, так там девушка на смерть похожа…

— Ну и что, что похожа? — перебив мать, Настя пожала плечами. — Главное, что она замечательная.

"И в самом-то деле, — подумала Светлова, — девчонку, которая делала уроки в майке с портретом Курта Кобейна, вряд ли могло отпугнуть такое сходство. Поколение детей, которое запивало апельсиновым соком фразу лидера «Нирваны» — подтвержденную делом! — «Я ненавижу себя и хочу умереть», по всей видимости, относится к смерти как-то иначе, чем их родители. Может быть, проще.

В общем, мамино замечание, что та девушка уж слишком похожа на смерть, такой, какой ее обычно изображали на средневековых гравюрах, нисколько не умаляло Настиного восторга.

Ничего более стильного, ничего более замечательного, чем та девушка с крысой, Настя в жизни своей пока еще не встречала.

Но, к сожалению, этот идеал был для нее абсолютно недостижим. Настиным же уделом оставались приятная, неистребимая полнота и привычка орать песни в ванной — просто так, от счастья и полноты жизни и тела, что часто связано напрямую.

Поэтому в добропорядочных швейцарских отелях через пару дней пребывания мать с дочерью обычно переселяли в какое-нибудь крыло, где концентрировались итальянцы.

Настина мама, воспитанная еще в пионерской организации, все-таки немного робела, Настя же — нисколько — и начинала орать свои песни, едва намылившись, а маму успокаивала: «Да не волнуйся ты, папа нас отмажет, в случае чего!»

Настин папа был настоящей шишкой. Поэтому им сначала приносили записку, чтобы телевизор сделали потише и чтобы Настя не пела в ванной, особенно по ночам. Потом устно предупреждали, а потом…

— А потом просто все наши вещи сами переносили. Все аккуратнейшим образом и сверхтщательно. Каждую булавку — на то же место в новом номере, на каком она лежала в прежнем.

— Зато, мам, помнишь, как они обалдели, когда сейф открыли? Столько пачек денег они сроду не видели!

— Пожалуй, — скромно согласилась Настина мама, воспитанная пионерской организацией.

— Что ж, им так уж не по вкусу пришлось твое пение? — поинтересовалась Светлова.

— Ну… — Настя скромно пожала плечами. — Видите ли… Мы когда в Милфилде на конкурсе песни выступаем, нас все приходят послушать! Что-то могут и пропустить, но наше выступление — никогда.

— Вы так хорошо поете?

— Да нет! В этом и весь смысл. Так плохо, что это невозможно пропустить. Своего рода событие культурной жизни.

— Интересно! — заметила Светлова, которой и в самом деле все это было очень любопытно.

— Вообще наша шестьсот тридцать девятая школа, в которой я раньше училась, чудо демократии по сравнению с этим Милфилдом. Кто бы в нашей шестьсот тридцать девятой стал терпеть такие издевательства?

— Интересно.., расскажи…

— Ну, вы только представьте! Джинсы носить — ни в коем случае. Только на занятиях спортом. Позанималась — сразу переоденься… Футболки большие навыпуск или свитера безразмерные — ни за что нельзя! Поясочки, ремешочки — и чтобы в юбку или брюки все было заправлено.

В самом Милфилде, это городок очень маленький, облавы по барам регулярные. Хорошо, официанты нас любят, предупреждают. Ну, правда, и у них тоже неприятности будут, если застукают, что учащимся спиртное отпускают.

— Да, действительно! И вправду, какие-то ты рассказываешь ужасы. Просто ужасы капитализма — не иначе! — поддакнула Светлова разгорячившемуся ребенку.

— Представьте! За то, что я надела туфли на платформе, миссис Дэвиде посадила меня за обедом отдельно — за отдельный стол… Притом я должна была быть во всем белом. Белая юбка, белая блузка, даже колготки белые, чтобы все видели, что я наказана.

Самое-то жесткое, что потом, куда бы ни решил пойти учиться, везде еще до того, как тебя увидят, нужны письменные предварительные оценки твоих успехов преподавателями. Как они тебя оценивают. И если испортил с ними отношения, то, сами понимаете… Все довольно жестко. У нас в школе можно выступать, и это, в общем, никак не перекрывает в дальнейшем жизни, а там… Вот вам и демократия!

— Да.., а что же, белые колготки — это и есть самое серьезное наказание?

— Самое серьезное отчисление.

— Ну, это, наверное, за наркотики или…

— Самое тяжелое преступление для них не наркотики… Да и наркотики-то в Милфилде редкость.

— Интересно, что же может быть хуже их?

— Анорексия! Вот если в этом заподозрят какую-нибудь девочку — все! Вылетает в два счета!

— И что, бывали случаи?

— А то! — Настя вздохнула. — Одну нашу чуть не отчислили за это. Но она вовремя поняла, что ее заподозрили и могут выгнать, и сама попросила отца ее забрать.

Светловой хотелось еще порасспрашивать общительного ребенка, но Настя уже побежала упаковываться.

Дорога в Москву была такой же нудной, как и из нее. Слякоть, пробки…

Светлова снова думала о Петиных вайн-турах.

И о том, что девочка Настя, наверное, уже на пути в Шереметьево и славный уютный Милфилд, жизнь в котором, хоть ее и наряжают там насильно в белые колготки, она уже не променяет ни на какую другую.

Невольно напрашивался вопрос: а почему, собственно, она, Анна, должна колесить по этой непроглядной осенней хляби?

Полностью сосредоточиться на этих завистливых мыслях Светловой мешала какая-то вишневая «девятка», прилепившаяся сзади.

Ну, в общем, мало ли кругом таких «девяток»?!

Правда, эта была приметная: с тонированными стеклами. Такие любят представители криминалитета и власти.

В общем, «непрозрачная» часть общества.

Наверное, не случайно любят.

Недаром, например, по словам Петра, который знал об автомобилях все, выходило: «Ягуары», которые всегда были символом респектабельности, вообще категорически возбранялось выпускать с такими стеклами. Чтобы не портить имидж автомобиля. Состоятельному, респектабельному и честному — а это входит в понятие «респектабельность» — человеку нечего скрываться от окружающих.

Аня размышляла о «Ягуарах», а «девятка» между тем все не отставала.

И она вдруг поняла, что не отстает она уже довольно давно.

Теперь разрозненные кусочки мозаики соединялись в картинку. И Анна ясно припомнила: когда она ехала к Козловым, эта самая «девятка» с темными стеклами тоже ехала за ней, как приклеенная!

Сомнений не было: это слежка.

У пересечения с проспектом Мира всегда пробки, и Светлова намеренно поехала по Сущевскому Валу.

Когда машины плотно встали, Аня решительно вышла из машины и, подойдя к вишневой «девятке», резко открыла дверь.

То, что она увидела, менее всего было похоже на то, что она ожидала. А ожидала она чего угодно, но, как говорится, только не этого!

Из салона на нее с любопытством смотрели три чем-то родственно похожих друг на друга существа: женщина с рыжими растрепанными локонами, такой же рыжий ребенок и не менее рыжая собака.

— Вы что-то хотите от меня? — поборов изумление, поинтересовалась Светлова.