Зал для совещаний во дворце Правителя был самым большим крытым помещением в городе-государстве Фельк. Здесь когда-то по традиции правитель собирал своих советников, выслушивал их доклады, обсуждал неотложные дела по управлению страной, больше которой на Перешейке была в то время только одна — могучий Петград на юге.
      Здесь же правитель раз в месяц проводил публичные процессы и аудиенции, выслушивал жалобы и прошения от всякого, кто искал его суда или поддержки. В те дни помещение было богато обставлено и украшено, чтобы одновременно произвести впечатление на посетителей и напомнить им о тех богатствах и власти, которыми обладал правитель.
      Теперь это было просто большое помещение. Дорогую мебель убрали, а правителя в Фельке больше не было. Матокин поднялся намного выше. Рассказывали, что он не прикладывал рук к повседневным делам своей растущей империи, предпочитая поручать их подчиненным, — при необходимости негласно консультируясь с ними. Не устраивал он и публичных слушаний. Он считал, что для его времени и государственных средств можно найти более разумное применение, и не испытывал ни нужды, ни необходимости напоминать о своем могуществе.
      Рэйвен, полная и любопытства, и тревоги, остановилась у входа, чтобы осмотреться. Перед нею открывалось пространство — огромное, словно пещера. Толпы посетителей, наводнявших дворец, растворялись в нем бесследно.
      В движении толпы наблюдались приливы и отливы. Мужчины и женщины то сбивались в кучки, обсуждая что-то между собою, то присоединялись к другим для краткой консультации или спора, а потом опять распадались. Гонцы сновали мимо девушки непрерывным потоком, входили и выходили.
      Она не сомневалась, что находится в мозговом центре той империи, на благо которой присягала служить, и инстинктивно понимала, что прямо у нее на глазах принимаются десятки решений, влияющих на судьбы тысяч людей. Каково будет ее собственное участие во всем этом, зачем вообще ее вызвали сюда — она понятия не имела.
      Постеснявшись вмешиваться в разговоры озабоченных чиновников, Рэйвен подошла к женщине, стоявшей в сторонке и занятой чтением какого-то свитка.
      — Простите, пожалуйста...
      Темные глаза уставились на нее, и она ощутила, что ее взвесили, измерили, критически оценили и сочли ничтожеством — все за один удар сердца.
      — Ну?
      — Мне было велено явиться к Матокину, но я не знаю, каковы правила...
      На этом она заработала еще три секунды изучения.
      — Средняя дверь вон там, в дальней стене, — сказала наконец женщина. — Перед ней стоит стражник. Назови стражнику свое имя и подожди, пока тебя вызовут.
      — Спасибо, — сказала Рэйвен, но женщина уже вернулась к своему свитку.
      Чувствуя себя уже совсем умалившейся, Рэйвен предприняла путешествие через весь зал и успешно отыскала стражника перед указанной дверью. Охранник взглянул на нее сверху вниз без всякого выражения.
      — Меня зовут Рэйвен, — сказала она, невольно выпрямляясь, хотя даже максимально вытянувшись, едва доставала головой до груди стражника. — Я из Академии. Мне было велено явиться к Матокину.
      Стражник удивленно моргнул, но соизволил произнести:
      — Вас ждут. — После чего повернулся, дважды стукнул кулаком в дверь и отступил в сторону, кивком головы пригласив ее войти.
      Укрепившись духом, чтобы побороть страх перед неизвестностью, Рэйвен толкнула дверь и вошла.
      Она оказалась в маленькой невзрачной комнате — примерно с половину учебного класса в Академии. Никаких украшений, кроме большой карты Перешейка на стене. Повсюду громоздились свитки и пергаменты, придавая комнате вид кабинета ученого, но внимание Рэйвен привлекла не обстановка. Ее глаза сразу обратились двум людям, чью беседу, очевидно, прервал ее приход.
      Один из них сидел за небольшим письменным столом — невысок ростом, коренаст, скорее дороден, чем мускулист, с живыми, блестящими глазами. Синяя туника из мягкой ткани была более похожа на ночную или домашнюю одежду, чем на униформу, — но Рэйвен безошибочно определила и его личность, и ранг. Перед нею был Матокин, самый могущественный человек Перешейка и создатель молодой империи Фелька.
      Волосы у Матокина оказались темные. Точно как у нее самой. Впрочем, у ее матери были такие же.
      Сердце Рэйвен тяжело забилось. Тошнота подступила к горлу, хотя она ни за что не позволила бы себе выказать эмоции, и на лице ее ничего не отразилось. Между тем все мечты ее, лелеемые на протяжении жизни, становились реальностью. Она встретилась с отцом! Конечно же, она не собиралась нарушать свой обет. Заветную тайну она не откроет никому, даже ему.
      Другой человек, полулежавший в кресле среди подушек, был долговяз и худощав, как ящерица. Пальцы его раскинутых рук были удивительно длинными, лицо угловатым, а глаза смотрели рассеянно, без всякого выражения.
      — Это, должно быть, Рэйвен, — сказал Матокин, слегка наклонившись к ней. — Если нет, стражник пожалеет, что впустил ее. Верно, Абраксис?
      Абраксис. Рэйвен знала это имя. Он был начальником службы внутренней безопасности растущей империи. Считалось, что именно он организовывал те летальные случаи, которые происходили с магически одаренными людьми, не прошедшими отбора. По политическому влиянию он был вторым человеком в государстве.
      Принимать ли замечание Матокина как шутку — осталось неясным, поскольку человек на подушках не откликнулся ни словом, ни жестом. Он лишь продолжал рассматривать пришелицу.
      — Я Рэйвен, сударь, — сказала она. — Мне сказали, что вы желали видеть меня...
      С огромным трудом ей удалось скрыть дрожь в голосе и кое-как овладеть собою.
      — Да. Мы просмотрели твое дело, — сказал Матокин, взмахом руки указав на бумаги, лежащие стопкой на столе, — и захотели познакомиться лично. Похоже, что ты учишься чрезвычайно успешно, хотя наставники, кажется, не всегда охотно хвалят тебя.
      — В школе нас учат овладевать магическими умениями в меру природных способностей, — сказала Рэйвен, — но не поощряют сопоставлять наши достижения с достижениями соучеников, а также искать одобрения у наставников.
      — Ты находишь, что устав Академии суров и дисциплина слишком жесткая? — спросил Абраксис, нарушив наконец молчание.
      — Слова вроде «жесткий» и «суровый» имеют лишь относительное значение, — сказала Рэйвен, пожав плечами. — Лично я не нахожу условия обучения тягостными. Мы живем в трудное время и ведем войну. Если мы хотим достичь наших целей, то должны считать приемлемыми те условия, которые в других обстоятельствах могли бы считаться жесткими и суровыми.
      — И каковы же, по-твоему, эти цели, Рэйвен? — с улыбкой спросил Матокин.
      Эта улыбка едва не доконала ее. Отец улыбнулся ей! Но она все-таки сдержалась.
      — Объединить все города-государства Перешейка под одной сильной рукой — вашей, лорд Матокин.
      — Верно, — кивнул Матокин. — Это так и есть.
      — У нас есть назначение для тебя, — сказал Абраксис.
      Сердце Рэйвен и без того уже бешено колотилось, но тут замерло.
      — Н-назначение?
      Она мысленно поморщилась, недовольная тем, как робко прозвучал ее голос. Ее застали врасплох. Она ведь еще не прошла курс в Академии! Не стала полноправным магом, ни в какой мере! Способности у нее есть, да. Несомненно, ее предназначение — занятия магией. Но сейчас она способна только проделывать кое-какие трюки, вот и все...
      Может, произошла ошибка? Наверное, сюда должны были вызвать кого-то другого?
      — Да будет вам, Абраксис, — мягко сказал Матокин. — Не стоит так пугать девочку.
      Рэйвен ощутила прилив благодарности к отцу.
      — Ошибки не было, — продолжал Матокин, словно прочтя ее мысли. Если учесть присущее ему магическое могущество, наверное, и впрямь читал. — Мы знаем, что ты еще учишься в Академии. Ты пока не стала волшебницей, но я готов поспорить, что однажды станешь. Умение трудиться для этого так же важно, как врожденный дар.
      Рэйвен обдало жаром, щеки раскраснелись. Но этого вроде бы никто не заметил.
      — Лорд Вайзель, главнокомандующий нашей армии, прислал мне особый личный запрос.
      — Он... Запрос на меня? — ляпнула она, не удержавшись.
      На этот раз рассмеялся Абраксис, но он смеялся не так приятно, как Матокин.
      — Нет, — сказал Матокин. — Он хотел, чтобы к нему прислали ученика прямо из Академии. Кого-то совершенно неопытного.
      — Зачем ему это, сударь?
      — Как явствует из письма, — сказал Абраксис, — он желает быть в курсе всех новейших достижений магической науки, чтобы иметь возможность немедленно внедрять их для борьбы с врагом.
      — Это, разумеется, ложное объяснение, — добавил Матокин.
      Рэйвен широко раскрыла глаза. Она, конечно же, знала, кто такой Вайзель. Военный, вроде бы блестящий стратег, но уж никак не маг.
      — Наш Вайзель хочет побольше узнать про магию, — сказал Матокин.
      — Но... разве у него нет магов? — удивилась Рэйвен. — Там же целое подразделение должно быть! И многие, наверняка, заканчивали нашу Академию!
      — Подразделение есть, — пояснил Абраксис. — Но они получили строжайший приказ не сообщать генералу никаких подробностей о магических воздействиях.
      — Почему? — не удержавшись, спросила она.
      Рассеянные глаза Абраксиса сузились и потемнели.
      — Не тебе задавать здесь вопросы, девочка. Понятно?
      — Да, сударь...
      — Мы отправим тебя к нему, — сказал Матокин, перейдя на деловой тон, и сложил стопочкой разбросанные бумаги. — Тебе разрешается рассказывать Вайзелю все, что можешь. Более того, я приказываю тебе снабжать его любыми сведениями, какие ты получила в Академии. Если Вайзель спросит о каком-нибудь заклинании, делай все, что в твоих силах.
      — Но твоя задача этим не ограничивается, — добавил Абраксис.
      Рэйвен еще раз собралась с духом. Она подчинится, что бы ей ни приказали. Как она может не подчиниться? Ведь она хранит верность — империи... и отцу.
      — Ты будешь следить за генералом, — сказал Матокин. — Ты должна добиться его доверия. Потом будешь выполнять другие наши поручения. Ты сообщишь нам, пользуясь помощью одного из магов Дальнеречи, какие именно сведения интересуют Вайзеля. Вот тебе письменное распоряжение.
      Рэйвен подошла к столу и взяла протянутый ей Матокином свиток. Их пальцы мимолетно соприкоснулись. Ее отцу оставалось сказать лишь одно:
      — Иди же и оправдай наше доверие!
      Рэйвен вышла, твердо намереваясь выполнить этот наказ.

      Пешие патрули проходили точно по расписанию. Они двигались настолько регулярно — и даже по одним и тем же маршрутам, — что можно было бы проверять время по движению фелькских оккупантов по улицам Каллаха.
      Брик полагал, что патрули предназначались скорее для устрашения, чем для реального наведения порядка. Все, с кем он уже пообщался в городе, очень остро ощущали подавляющее присутствие Фелька и не нуждались в напоминаниях.
      Он только что оплатил легкий, но вкусный обед. Демонстративно постучав медной монетой по столу, он обеспечил себе особое обслуживание лично хозяином.
      Вообще-то по новому закону в городе имели хождение только штемпельные марки. Бумажные деньги. Бумажные! Фельк пустил их в обращение, а весь металл, до которого смогли дотянуться, конфисковали — наверняка на военные нужды. Оккупанты уверяли, что эти смешные цветные бумажки соответствуют по стоимости монетам. Марки различались по цвету и штемпелю: если у тебя отбирали медную монету, взамен выдавали красную бумажку; за бронзовую — зеленую, и так далее.
      Из всего, что принесла оккупация, люди труднее всего свыкались с этими марками. Но дела вести нужно было хоть как-то, и возмущение оставалось всего лишь бессильным ворчанием побежденного народа.
      Вот и еще один патруль прошел, отбивая шаг по мостовой. Фелькские солдаты смотрели прямо перед собой: лица каменные, решительные. Целый взвод — двадцать человек, и вооружены хорошо.
      Прохожие немедленно нашли себе дела подальше от них. Кое-кто спрятался в подворотни. Движение по улице приостановилось, пока солдаты не проследовали дальше.
      Брик тоже спокойно отступил в сторону. Он провел в Каллахе уже несколько дней и узнал, как тут живут. Он заметил также поверхностные отличия этого города от родного У'дельфа — своеобразие архитектуры, местный стиль одежды. К счастью, его дорожная одежда была достаточно невыразительной и не бросалась никому в глаза.
      Даже еда была необычной — незнакомый род овощного рагу, а чай столь пряный, что он не смог его допить. Все было узнаваемо, но в то же время и странно, экзотично. Так бывает, когда видишь знакомые вещи во сне.
      По приезде ему велели явиться в городскую Регистратуру, где наконец-то конфисковали коня. Удивительно, что это не произошло гораздо раньше. Конь был его единственным спутником с того часа, как он покинул У'дельф, чтобы попросить помощи в соседнем Сууке. Да и право воспользоваться этим конем не досталось бы Брику, если бы он не помог жребию лечь как надо, применив чуть-чуть волшебства.
      В Регистратуре он также поменял небольшую сумму в монетах, намеренно оставленную в карманах, на местные деньги-марки, не выказав ни малейшего неудовольствия. Его основной запас по-прежнему лежал нетронутым под подкладкой куртки. На полученные деньги он снял комнату, где сейчас лежал его меллик.
      Регистратура располагалась в большом муниципальном здании из беленого камня в самом центре города. Очевидно, прежде в нем заседало местное правительство. Там Брику пришлось отдать и гражданский пропуск, полученный при вступлении на земли, контролируемые Фельком. Взамен ему выдали временный вид на жительство. Временный, поскольку он, как странствующий менестрель, не должен был осесть здесь навсегда.
      — Я пробуду до зимы, — сказал он чиновнику, и срок действия документа определили соответственно.
      Он был удивлен тем, что все прошло так гладко — оказывается, у Фелька уже имелись бюрократические правила, учитывающие даже столь необычный статус, как у него. Ему даже были дозволены некоторые свободы, недоступные для других. Например, жителям Каллаха не позволялось покидать город — а тем, кто работал на близлежащих фермах, под угрозой ареста и даже казни не разрешалось наведываться туда.
      Относительно того, что творилось в других частях Перешейка... кто мог сказать наверняка? Люди изголодались по новостям, и когда настоящих не было, выдумывали свои.
      Сегодня весь день в воздухе висел осенний туман, а теперь он грозил пролиться дождем. В У'дельфе, намного южнее, можно было бы ожидать лишь небольшого дождика. Здесь будет лить как из ведра. Мостовая уже промокла, и солдатские сапоги оставили на ней аккуратную линейку отпечатков.
      Брик поежился. На его густых седеющих волосах оседала влага. Он поднял воротник куртки и пошел дальше, держась ближе к домам, под красивыми карнизами.
      Он уже знал во всех подробностях, как был захвачен Каллах. Для этого не потребовалось специально расспрашивать горожан: как только разговор затрагивал этот предмет, они сами не могли остановиться часами, особенно в тавернах. У каждого была своя грустная повесть.
      «Да, но Фельк вашего города не уничтожил, и вы-то сами живы», — неотступно думал Брик, хотя вслух ничего не говорил. Мысли такого рода были и горьки, и бесполезны.
      Он должен был чувствовать некое родство с гражданами Каллаха. Разве не так? Фельк завоевал их. Фельк — враг Каллаха. А следовательно...
      Война разделяет мир на две стороны. Если ты участвуешь в войне, то должен выбрать ту или другую сторону. Но одинокий, лишенный привязанностей человек может стать на свою собственную сторону. Он сам по себе и фронт, и армия. Да. Так тоже можно.
      Когда он свернул в боковой проезд под сапогами зачавкала липкая навозная жижа.
      Взятие Каллаха, как ему удалось выяснить, было продумано и осуществлено под руководством некоего лорда Вайзеля, который и ныне возглавлял войско Фелька. То, что Фельк применял магию в военных целях, настораживало. Откуда, раздумывал Брик, взялось вдруг столько искусных магов? Ходили слухи, что небольшое подразделение магов располагалось и здесь, в Каллахе, в составе местного гарнизона. Правда, воочию никто, кажется, этих магов не видел. Возможно, они прячутся где-то в глубинах Регистратуры. А быть может, их и вовсе не существует.
      Брик постучал костяшками пальцев в косяк двери. Узкая улочка провоняла тухлым мясом. Сквозь занавеску из рогожки, прикрывающую дверной проем, смутно виднелась пустая комната.
      Долгое время не было никакого ответа, но он не постучал снова, а терпеливо ждал, хотя дождь припустил всерьез.
      Наконец за дверью послышались шаркающие шаги. Чья-то рука отдернула занавеску.
      — Вы что, не знаете, как входить в дом во время дождя?
      — Я знаю, что нельзя входить без приглашения.
      — Ладно, вот вам — я приглашаю. Заходите.
      Низкорослый человечек отступил в сторону, и Брик вошел. В доме пахло куда приятнее — ягодами и молоком, но с примесью древесного дымка. Брик вдохнул этот аромат с удовольствием.
      Мастерская Слайдиса была устроена по росту мастера. Этот Слайдис, трех десятков зим от роду, ростом был не выше ребенка, и вся мебель не доставала Брику даже до плеча. Писец, видимо, рос не просто плохо, но еще и неправильно — его конечности были несоразмерно коротки по сравнению с толстым, приземистым туловищем.
      Брик когда-то сочинил пьесу про лилипутов. Комедию, естественно. Чтобы создать нужный эффект, актеры нормального роста играли среди преувеличенно больших декораций и реквизита.
      Репутация Слайдиса как переписчика была безупречной — Брик заранее порасспрашивал на нескольких городских рынках у торговцев товарами для чтения. Два дня назад он пришел в его мастерскую и предложил приличную сумму — серебром — в качестве задатка, пообещав столько же после выполнения особого заказа. Слайдис согласился. Несмотря на запрет, местные жители по-прежнему предпочитали оплачивать сделки монетами.
      Кроме аромата благовоний, здесь стоял сильный запах чернил и бумаги. Полки вдоль стен ломились от запасов материала. Слайдис уселся за столик, высотой до колена Брика. В свете лампы, подвешенной на крючке над столиком, редкие волосы и серая щетина придавали писцу старообразный вид — свет и тени резко расчертили его личико.
      Брик рисковал, связавшись с этим человеком. Использование металлических денег считалось в Каллахе преступлением — но заказ, сделанный им карлику, являлся преступлением куда более серьезным.
      Пальцы Слайдиса, навсегда перепачканные чернилами, бережно разгладили лист пергамента в кругу света под лампой.
      — Ну вот, посмотрите. Что скажете?
      Чтобы посмотреть, Брику пришлось согнуться. Он заплатил немало, но сразу понял, что платил недаром. Сделано было превосходно, вплоть до отпечатка на желтом воске. Он потер уголок бумаги. Даже текстура была правильная.
      — Отличная работа! — сказал Брик, разогнувшись. Когда он, запустив руку в карман, выронил на столик пачку цветных фелькских бумажек, карлик прищурился и прикрыл рукой поддельный гражданский пропуск.
      — Бумаги не нужно! Мы так не договаривались! — Казалось, он сейчас скомкает или порвет лист на части.
      Но Брик уже добыл нужное количество серебряных монет. Снова нагнувшись, он выложил их аккуратным столбиком на столике.
      — Вот обещанная плата. А здесь еще кое-что — золотой. Аванс за другую работу, если согласитесь.
      — Звучит интересно! — Серебро уже исчезло в кармане Слайдиса, но он не спускал с золотой монеты алчного взгляда.
      Брик указал на пачку бумажек:
      — Вот это. Бумажные деньги.
      — Если вам нужно настоящее качество, лучше платить монетой...
      — Я и плачу монетой. Бумажные деньги мне нужно скопировать.
      Слайдис долго молча смотрел на Брика. Потом сказал:
      — Клянусь здравием богов... это дьявольская выдумка!
      Брик объяснил карлику, что ему нужно получить убедительно выглядящие копии бумажек каждого номинала. Если получится так же хорошо, как пропуск, он заплатит за партию бумажек. Большую партию.
      Брик покинул мастерскую, запрятав пропуск поглубже в карман куртки. Фелькские чиновники отобрали прежний пропуск. Он решил, что стоит запастись новым, собственным — на случай, если, скажем, понадобится покинуть Каллах прежде, чем наступит зима.
      На улице он позволил себе улыбнуться. Один из первых сочиненных им опусов для театра назывался «Хитроумие и храбрость Хобрана Хоба» (тогда ему казалось, что аллитерация — это изысканно и ужасно смешно.) Теперь он считал этот опус классическим образцом раннего творчества, от которого каждый литератор впоследствии был бы рад отказаться. Слабый, надуманный, с проблесками таланта, но не мастерства. К счастью, пьесу так никто и не поставил, а теперь она пропала совсем. Оно и к лучшему. Брик уже и сам едва мог вспомнить, что там понаписал.
      На самом деле он припомнил только одно: что главный герой подделал какой-то очень важный документ — ах да, свидетельство о браке. И этот простой листок бумаги в финале пьесы привел к падению целого королевства.
 

* * *

 
      Он все еще тосковал по Аайсью. Тосковал по детям. Их не было рядом, это обжигало душу неизбывной болью, и боль была сильна... порою нестерпима. Но он научился сдерживаться. Когда жгло слишком сильно, он думал о мести — это действовало, как прохладный компресс.
      Фелькские оккупанты обращались с захваченным городом сдержанно. Женщин не насиловали, произвола не чинили. Граждане Каллаха сохранили свое имущество, по-прежнему зарабатывали деньги — правда, в виде ненавистных бумажек. Наблюдалась нехватка кое-каких продуктов в свободной продаже, но не основных. В общем, захватчики из Фелька отнюдь не были варварами. Казалось невероятным, что эти же люди могли перебить ни в чем не повинных людей и сжечь дотла его дом. Разрушение У'дельфа было проявлением бессмысленной дикости. Ненависть Брика к врагу не уменьшилась ни на йоту — но странная раздвоенность в поведении людей из Фелька удивляла его.
      Теперь он отпустил бороду. Она выросла почти совсем седая, но это его не особо обеспокоило. Конечно, сейчас он выглядел старше своих неполных четырех десятков зим. В былые времена он непременно сбрил бы бороду в суетном стремлении выглядеть молодым и крепким, невзирая на возраст.
      «А вообще-то, — думал он, направляясь к таверне с мелликом за плечом, — теперь я физически намного крепче, чем в прежние годы». Действительно, Брик сильно похудел. И бороду-то решил отращивать поначалу лишь затем, чтобы скрыть впалость щек, когда-то таких круглых. Он распрощался с жизнью изнеженного аристократа. Скудное питание, почти никакого спиртного. Когда-то он был мягкотел. Теперь стал жестче.
      Брик высмотрел эту таверну накануне и договорился с владелицей. Он вошел с черного хода, переступив через ручеек помоев, поздоровался с одноглазой хозяйкой, чей единственный зрак уперся в него наподобие наконечника копья.
      Передник ее был заляпан бурыми пятнами — женщина разделывала мясо.
      — Хотите закусить?
      — Не теперь. Может быть, позже.
      — Сперва покажи, что умеешь, тогда будет тебе «позже». Ежели хочешь, можешь выпить.
      — Дайте горячего вина.
      — Я принесу тебе сама. Иди, играй.
      Он пробрался в свой угол, обходя столы. Народу было много — очень кстати для того, что он задумал. В зале поместилась бы целая толпа, но это не мешало некой интимности общения. Брик сел и, подавив обычную в начале представления нервозность, начал петь.
      Он намеренно выбирал такие песни, которых заведомо никто не знал здесь, на севере. Ему нужно было дать понять слушателям, что он — чужестранец.
      В перерывах между непристойными балладами и сентиментальными стихами он попивал свое винцо, согреваясь сам и чуть остужая публику. Посетители тоже пили, заказывали ужин и съедали его, так что здоровый глаз хозяйки удовлетворенно поблескивал.
      Его пальцы двигались с проворством, какого он не достигал еще полмесяца назад. По собственной скромной оценке он уже вполне заслуживал названия пристойного исполнителя — несомненно, лучшего, чем прежде, до войны. В У'дельфе, во дни беспечных пирушек, азартных игр и сочинительства, музыка была для него лишь любительским развлечением, еще одним способом стать душой компании. И так много времени проводил он в этих компаниях, так легка и безоблачна была его жизнь — дворянское звание, богатство, слава, любящая жена, веселый выводок детей...
      Он играл дольше, чем уговаривались. Еще час-другой — и начнется запретное время. Теперь настал момент для печальной мелодии «Плача о безымянных мертвых» — он перебирал лады медленно, словно играл погребальную песнь, нараспев произносил простые, грустные слова и не чувствовал ничего, кроме смутной печали.
      Уже давно он перестал проливать слезы, вспоминая Аайсью и детей, все, что потерял. Его слезы иссякли.
      Последние звуки затихли среди всеобщего молчания. Брик закрыл глаза — он почти забыл о слушателях. В полумраке зала все лица были обращены к нему. Здесь и там он видел слезы на глазах.
      Он отложил инструмент и взмахом руки подозвал хозяйку. Пока он пел, пустой кувшин, поставленный на пол у его ног, наполнился деньгами. Как выяснилось, только бумажными — ни одной монеты. Брик вспомнил, как солдат фелькской армии, каллаханец, на пропускном пункте у въезда в город заплатил ему монетой (нарушил закон!) за музыку.
      Вместе с хозяйкой он пересчитал вынутые из кувшина бумажки.
      — Мог бы под конец чегой-нибудь повеселее забацать, — пробормотала она, но осталась довольна своей долей выручки и принесла ему обед. Он приступил к еде не торопясь, растягивая время, и люди стали мало-помалу подходить к нему. Сперва с благодарностями, потом с вопросами.
      — Так вы настоящий бард, да? Э-э-э... странствующий?
      — Да.
      Он доел обед. Кто-то принес ему кружку вина, не спрашивая, хочет ли он еще. Они придвигали стулья поближе к нему, наклонялись. Десять, двенадцать... двадцать человек образовали полукруг. Меллиглос стоял, прислоненный к его ногам. Лишь немногие ушли из таверны, когда он закончил играть. Все остальные теперь собрались вокруг него.
      — У вас никаких... новостей нет? — спросил пожилой человек; морщины на его лице подчеркивала въевшаяся сажа от кузнечного горна. Среди слушателей Брика не было молодых. Все примерно его возраста или старше. В Каллахе оставались только старики, дети, больные и калеки. Всех, кто был способен носить оружие, забрали в армию.
      Первый вопрос проложил дорогу многим другим. Все заговорили сразу: не был ли он в том месте или в этом, в городках и деревнях поблизости от Каллаха и в дальних краях. Спрашивали даже про отдельных людей, живших там-то и там-то — некоторых названий Брик и не слыхивал никогда.
      Он поднял руку и выждал, пока настанет тишина. Потом обвел глазами круг, создавая ощущение таинственности. Собеседники придвинулись еще ближе и ловили каждый звук.
      — Я прибыл с юга, — сказал он. Каллах был завоеван Фельком в самом начале кампании. Здесь ничего не знали о том, что делается в мире. И потому что бы ни выдумал Брик, это сошло бы за правду — хотя бы на какое-то время.
      Поэтому он рассказал им, что в городе Виндале, неподалеку отсюда, к юго-востоку, также захваченном Фельком, произошло восстание против захватчиков.
      Одноглазая хозяйка тихонько подошла и села послушать. Люди вели себя, как он и рассчитывал, — точно легковерная компания из «Жульничества в лунную ночь», когда Глид, странствующий гадальщик, объявил, что их деревня построена на животе спящего великана. Когда-то эта его пьеса была очень популярна.
      Брик вскоре ушел, чтобы успеть вернуться домой до начала запретного времени.

      Дардаса знобило. Тело, конечно, принадлежало Вайзелю, но сейчас холод шел не снаружи, а изнутри, из глубины, и не имел ничего общего с осенней стылой погодой на Перешейке.
      — Поторопитесь, — сказал он, стараясь придать приказу непререкаемость, однако сам слышал в своем голосе призвук тревоги. Но это лишь слабо отражало ту тревогу, которая терзала его, и не без оснований.
      Судя по всему, он стоял на пороге смерти. Вернее, его вновь затягивала та смерть, от которой он вернулся к жизни, воскрешенный магией.
      Это было непреложно, неизбежно. Так объяснял ему когда-то Матокин. Естественно, Матокин был первым, кого увидел Дардас, очнувшись от смертного сна внутри тела и сознания лорда Вайзеля.
      Магия воскрешения подействовала потрясающе, фантастично. Но ее воздействие нужно поддерживать омолаживающими заклинаниями. Без этого смерть будет возвращаться, как хроническая болезнь.
      Это началось ранним вечером. Дардаса предупредили, какие симптомы он должен ощутить, и он сразу же связался с Матокином в Фельке, использовав Берканта и его способности к дальнеречи.
      Сообщение было зашифровано. Матокин получил его и обещал помочь.
      Дардасу становилось все хуже, но вскоре через портал прямо в шатер Вайзеля явился маг.
      Войско, находившееся на марше, уже стало биваком на ночь. Дардас пока медлил с приказанием использовать магию Переноса, чтобы переместить войска немедленно к Трэлю, который теперь являлся их стратегической целью.
      Маг назвался Кумбатом. Как и все маги, виденные Дардасом, он ничем не отличался от обычных людей. Но он не был обычным человеком. Он обладал властью, недоступной большинству мужчин и женщин.
      — Поскорее, — повторил Дардас, уже едва сдерживая страх.
      Смерть приближалась... смерть, один раз обманутая, теперь желала вернуть свою собственность. Ему чудилось, что огромная холодная пасть разверзлась перед ним и теперь готовилась поглотить его целиком.