И писем Эдди.
      - Вот... - Он достал полкроны и протянул ей. - Вот все, что у меня осталось. Пожалуйста, Полли, я и так умру с голоду, только не говори констеблям.
      - Полкроны и только? - взвизгнула она. - Каких-то сраных полкроны? Вот ублюдок маленький! Только-только из дорогого дома, где богатей тебя на руках носили, - и ты даешь мне всего полкроны?
      - Но это все, что у меня осталось! - в отчаянии захныкал он. - Они у меня все отобрали! Даже почти всю одежду! - Он горько усмехнулся. - Посмотри на мое лицо, Полли! Вот что они оставили мне в подарок!
      - Что ж, копы изукрасят тебя получше, миленок! - Она повернулась и сделала шаг прочь. - Констебль!
      - Погоди! - Морган схватил ее за руку. Она остановилась.
      - Ну, чего еще?
      Он облизнул пересохшие губы. Это все, что у него осталось... но если эта пьяная шлюха отправит его в тюрьму, что толку ему будет от писем Эдди? И кто сказал, что он должен отдать ей все?
      - Есть у меня еще одна вещь. Очень ценная вещь.
      - Чего за вещь? - прищурилась она.
      - Письма...
      - Письма? Да ты никак за дуру меня держишь?
      - Но это ценные письма! Они стоят уйму денег! Взгляд прищуренных глаз оживился.
      - И что за письма у тебя такие, Морган, что они стоят уйму денег?
      Он снова облизнул губы.
      - Любовные, - прошептал он. - От очень важного человека. Они написаны им самим и подписаны его именем. Там описано все, что он делал, когда приходил ко мне в тот дом, и все, что он собирался делать в следующий визит. Они стоят целое состояние, Полли. Я поделюсь ими с тобой. Он готов заплатить мне кучу денег, чтобы получить их обратно, - кучу денег, Полли. Завтра вечером он выкупит у меня первое из них. Я дам тебе часть этих денег...
      - Денег? Ты дашь мне письма! - фыркнула она. - Ха! "Поделюся с тобой"! С твоего позволения я возьму письма, вот как! А ну, ублюдок маленький, гони письма! - Она протянула к нему жадную руку, и взгляд ее сделался угрожающим.
      От ненависти к ней у Моргана сжались кулаки. Хорошо еще, что он не сказал этой суке, сколько всего у него писем. Он поделил их на две связки и спрятал одну в штаны, а другую под рубаху. Те, что лежали под рубахой, были написаны Эдди по-английски. Те же, которые он положил в карман штанов, представляли собой "особый сюрприз", который Эдди посылал ему в последний месяц их встреч. Грязная потаскуха не смогла бы прочитать в них ни слова. Он достал перевязанный бечевкой пакет из кармана и протянул ей.
      - Вот, черт тебя побери! Желаю тебе позабавиться, читая их! - добавил он с мстительной усмешкой и побрел прочь, прежде чем та сообразила, что принц Альберт Виктор написал эти письма по-валлийски.
      Теперь, несколько часов спустя, после того, как ему удалось найти какого-то матроса из порта, предпочитавшего более, так сказать, мужественные развлечения, Морган был пьян, обижен, изрядно напуган и ужасно одинок, а до его родного Кардиффа было далеко-далеко. Морган совершил глупость, чертовски ужасную глупость, когда уехал из Кардиффа, но теперь жалеть об этом было уже поздно. И не мог же он сидеть здесь всю ночь - любой проходящий констебль обратит на него внимание, и тогда он точно воспользуется гостеприимством отдела "Эйч" столичной полиции.
      Морган щурился, вглядываясь в туман. Ему показалось, что он различает темную фигуру стоящего неподалеку мужчины, но тут туман соткался еще гуще, никто к нему так и не подошел, и он решил, что помочь ему встать на ноги некому, кроме него самого. Медленно подобрав под себя ноги, он оперся о стену и постепенно принял более или менее вертикальное положение, закашлялся и, дрожа, двинулся нетвердой походкой по окутанной туманом улице. Время от времени ему слышались близкие шаги за спиной, но, возможно, это просто туман и эхо искажали шум далеких кабаков: пьяный смех и пение. Во всяком случае, каждый раз, когда он оборачивался, он не видел ничего, кроме колышущейся желтой пелены. Поэтому он продолжал идти более или менее прямо, то и дело отталкиваясь от стены. Он держал путь к убежищу, которое приглядел себе на случай, если у него не будет денег на ночлежку.
      Открывшийся справа узкий проулок лишил его опоры. Он вильнул вбок, словно парусник, застигнутый врасплох внезапным шквалом, сделал несколько нетвердых шагов в сторону и, врезавшись в кирпичную стену, еле удержался от нового падения в грязь. Он тихо выругался себе под нос и тут снова услышал все тот же завораживающий шорох крадущихся шагов. Только на этот раз это не был обман слуха. Кто-то шел к нему в тумане, ускорив шаг.
      Другая шлюха, наверное, или уличный воришка в надежде поживиться за его счет - не знает же тот, что у него давно уже ничего нет. В его одурманенном сознании забрезжила тревога. Он начал поворачиваться - но было уже поздно. На голову его обрушился тяжелый удар. В глазах вспыхнул яркий свет, и он, не успев даже вскрикнуть, провалился в черноту.
      Упасть на мостовую он, впрочем, не успел: мускулистый человек лет тридцати с лишним, смуглое лицо и взгляд которого выдавали в нем выходца из Восточной Европы, выступив из тумана, подхватил его под мышки. Он поморщился - так пахло спиртным и потом от испачканной, некогда богатой одежды юноши. Однако сейчас ему было не до брезгливости. Одним рывком он уверенно повернул бесчувственное тело паренька и закинул его на плечо. Быстро оглядевшись по сторонам, он удостоверился в том, что царящий в переулке полумрак скрыл его нападение от посторонних глаз.
      "Ну что ж, братец Джонни, - улыбнулся он сам себе, - для начала неплохо. Теперь разберемся с этим жалким маленьким петушком".
      Доктор Джон Лахли был весьма доволен клубившимся желтым туманом, собственной ловкостью, а также маленьким пьяным дурачком, которого выслеживал весь вечер и который в конце концов сам забрел в идеальное для нападения место. Он-то боялся, что придется тащиться за мальчишкой до грязной конуры, где тот сейчас жил, - на первом этаже заброшенного складского здания в порту, которое вот-вот обрушится.
      Ничего себе перемены, а, милый Морган?
      Темноволосый, темноглазый да и с душой столь же темной, Джон Лахли, слегка пошатываясь под тяжестью своей ноши, отошел подальше в тень и перехватил тело поудобнее. Переулок был узкий, вонючий, захламленный. В темноте поблескивали крысиные глазки. Однако очень скоро впереди забрезжила улица - ненамного шире того переулка, по которому он шел. Он свернул направо, в сторону невидимых отсюда причалов. Из тумана выплывали и снова растворялись в темноте неясные очертания стен портовых складов и полуразвалившихся ночлежек.
      Одежда Джона Лахли, ненамного чище, чем у его жертвы, мало что говорила об ее владельце, точно так же как темная шляпа, которую он надвинул на самые глаза. В дневное время его могли бы и узнать - тем более здесь, где он много лет назад был известен под именем Джонни Анубиса и пользовался популярностью у самых бедных хозяек, видевших в нем свою последнюю надежду. Но в темноте, да в такой одежде, даже человек с его... странностями... мог рассчитывать остаться неузнанным.
      Он ухмыльнулся и остановился перед входом в один из жилых домов, фасад которого был покрыт толстым слоем сажи. Извлеченный из кармана железный ключ отомкнул трухлявую дверь. Перед тем как войти, Лахли задрал голову и увидел в небе узкий серп луны.
      - Славная ночь для жатвы, Госпожа, - тихо шепнул он сияющему месяцу. Пожелаешь мне удачи в моей, а?
      Зловонный туман, заволакивая месяц, казалось, цеплялся своими лохмотьями за его острые концы. Лахли снова улыбнулся и, осторожно протащив свою жертву в узкий дверной проем, запер за собой дверь. Для того чтобы пересечь комнату, света ему не потребовалось, поскольку в ней не было ровным счетом ничего, если не считать рассыпанных по полу угольных крошек. Откуда-то из темноты следующей двери слышался злобный лай, словно все своры Ада разом сорвались с цепи.
      - Гарм! - резко выкрикнул Лахли.
      Лай сменился приглушенным рычанием. Еще раз поправив на плечах безжизненное тело, Джон Лахли вошел в следующую комнату и пинком захлопнул за собой дверь, оставшись в кромешной темноте. Тут ему пришлось пошарить рукой по стене в поисках газового светильника. Послышалось легкое шипение, потом негромкий хлопок, и помещение осветилось неверно пляшущим в горелке язычком пламени. Кирпичные стены без окон были совершенно голы; на полу лежал дешевый коврик. У одной стены стояла деревянная кушетка, укрытая тонким покрывалом. В проржавевшей раковине стояли тазик с ковшом и фонарь; рядом висело грязное полотенце. В углу валялась охапка такой же грязной, поношенной одежды. Сидевшая на цепи собака прекратила рычать и застучала хвостом по полу в знак приветствия.
      - Как провел вечер, Гарм? - обратился к собаке Лахли, доставая из кармана завернутый в газету пирог с мясом. Развернув пирог, он небрежно кинул его здоровенному черному псу, который поймал пирог на лету и проглотил, почти не разжевывая. Если бы в комнату вошел кто-нибудь другой, пес легко разорвал бы его на кусочки. Такое уже случалось, так что свой мясной пирог Гарм отрабатывал с лихвой.
      Лахли опустил свою ношу на кушетку и сдвинул в сторону ковер, под которым обнаружился деревянный люк. Подняв его, он зажег фонарь, поставил его на пол рядом с темным отверстием, потом снова взвалил на плечи не подававшее признаков жизни тело и принялся спускаться вниз, осторожно нашаривая ногами ступеньки. Снизу поднимался запах гнили и сырого кирпича.
      Луч фонаря скользнул по покрытой пятнами плесени стене и высветил ржавый железный крюк. Лахли повесил фонарь на крюк, потом вытянул руку вверх и надвинул крышку люка на место. Облако пыли набилось ему в волосы и за воротник, запорошив заодно и его жертву. Он отряхнул руки, смахнул с рукава мелкие щепки, потом снял фонарь с крюка и продолжил спуск. В конце концов нога его с плеском ступила на залитый водой пол. Неверный желтый свет фонаря высветил полукруглый кирпичный свод туннеля, уходящего с обеих сторон куда-то в черноту под Уоппингом. Скользкие крошащиеся кирпичи были там и тут покрыты пятнами плесени и наростами каких-то безымянных грибов. Негромко насвистывая в гулком подземелье, Лахли уверенно двинулся вперед, параллельно невидимой Темзе.
      То и дело туннель, по которому он шагал, пересекался с другими. Из темноты доносилось журчание воды, бегущей по подземным руслам ручьев и погребенных речек: Флит-ривер, некогда славного Уолбрука, протекавшего по самому сердцу Сити; речки Тайберн, чье имя унаследовали три сросшихся дерева, на ветвях которых вешали в свое время преступников, - все они давным-давно скрылись под людными, грязными лондонскими улочками, петляющими по их бывшим руслам.
      Джон Лахли не обращал на шум воды никакого внимания - так же как и на ужасающую вонь. Он прислушался только раз к эху собственных шагов, дополненному писком крыс, дерущихся из-за трупа дохлой собаки, и далеким визгом спаривающихся кошек. Потом он поднял фонарь, осветив кусок стены, где открывался низкий проход в туннель. Он поднырнул под осыпающуюся кирпичную арку, свернул налево и оказался в узком пространстве с единственной деревянной дверью. Надпись на медной табличке гласила: "Тибор".
      Поскольку слово было явно не из английского языка, владелец двери не особенно опасался того, что какой-нибудь случайный путник поймет его смысл. В жилах Лахли не текло ни капли венгерской крови, но он неплохо знал восточноевропейские языки и - что еще важнее - их легенды и мифы. Поэтому он не без иронии прибил название, переводившееся как "святое место", на дверь своего тайного убежища от обыденного Лондона с его прозаическим менталитетом паровой машины.
      Новый ключ с гулким щелчком повернулся в замке, и тяжелая дверь бесшумно открылась на хорошо смазанных петлях. Подземный Тибор встретил своего хозяина темнотой, сыростью и зловещим неугасающим светом газовой горелки, которую тот установил здесь своими руками, позаимствовав газ из труб ничего не подозревающей газовой компании. Из полумрака выступали детали обстановки: кирпичные своды с пятнами бурой плесени, исковерканный ствол и сучья сухого дуба, пронесенного в подземелье по частям и старательно собранного воедино стальными скобами; у основания дерева и горел на алтаре своего рода вечный огонь. По стенам были развешаны рясы и балахоны и намалеваны магические символы - ответы на вопросы, которые мало кто в этом городе осмеливался даже задавать. У одной из стен стоял грубо сколоченный рабочий стол и деревянные шкафы с предметами его ремесла.
      Воздух в помещении был напитан резким запахом химикалий и эхом давних заклинаний, слов власти над теми созданиями, которыми он надеялся править; слов, произнесенных на давным-давно забытых языках. Он бесцеремонно брякнул принесенное тело на рабочий стол и принялся за работу. Сделать предстояло многое. Он зажег свечи, расставил их по всей комнате, стащил с себя рвань "рабочую одежду" - и облачился в церемониальный балахон, который он благоразумно не осмеливался выносить из этого святилища.
      Свободный белый балахон, издевательски напоминающий рясу священника, с закрывающим половину лица капюшоном был пошит по его заказу несколько лет назад портнихой, которой нечем было больше отплатить ему за заклинания, ради которых она к нему обращалась. Он откинул на время капюшон и углубился в занятие тем ремеслом, которое в свое время помогло ему вырваться из трущоб и зажить жизнью, которую он был намерен защищать любой ценой.
      Джон Лахли обшарил пустые карманы грязной одежды юнца, потом услышал шуршание бумаги у того под рубахой. Он бесцеремонно раздел свою жертву, и волна торжества и несказанного облегчения захлестнула его с головой. Сверток с письмами был заткнут за пояс штанов. Потрепанные уже листки были аккуратно сложены. Он пробежал глазами по верхнему и мысленно обругал Альберта Виктора за непроходимую глупость. Попади эти письма в руки полиции...
      Он дочитал до конца и внимательно всмотрелся в стопку листков писчей бумаги.
      Писем было всего четыре.
      Джон Лахли стиснул кулак, скомкав в нем несчастные письма, и замысловато выругался. Четыре! А Эдди говорил, их должно быть восемь! Куда этот маленький ублюдок дел остальные? Дрожа от ярости, он с трудом удержал себя от того, чтобы не придушить этого негодяя на месте. Ему отчаянно хотелось вытрясти из того дух, рвать, кромсать, резать за то, что тот осмелился угрожать ему, д-ру Джону Лахли, наставнику королевского внука, который в один прекрасный день займет трон своей бабки...
      Злобно рыча, он швырнул одежду Моргана в мусорное ведерко под столом, потом задумался над тем, как лучше получить необходимую ему информацию. Губы его скривились в легкой улыбке. Он связал паренька по рукам и ногам и перетащил через всю комнату к дереву, крючковатые сучья которого крепились теперь к вбитым в стены и потолок кольцам.
      Он зацепил веревки на запястьях Моргана за массивный крюк и оставил его висеть, проследив, чтобы пальцы ног не касались пола. Покончив с этим, он отворил шкаф и достал из него ритуальные орудия. Жезл и котел, кинжал, пентаграмма, магические слова... каждое со смыслом и целью, в корне отличными от тех, что описывают эти идиоты Уэйт и Мэттерз в своих дурацких так называемых исследованиях. Их "Орден Золотой Зари" приглашал его стать своим членом в прошлом году, сразу по основании. Разумеется, он принял их предложение - только для того, чтобы расширить круг своих знакомств в высших сферах. Однако при мысли об их, с позволения сказать, изысканиях его разбирал смех.
      Затем он достал старинную заклинательную доску с магическими картами символический ключ к чудовищным силам созидания и преображения, столетия назад скрытым в "Книге Тота" египетских фараонов. За ней последовали ветвь омелы для освящения клинка, открывающего кровь... и, наконец, большой, с толстым лезвием нож для отсечения головы жертвы... Несмотря на все теоретические познания, Лахли ни разу еще не исполнял подобного ритуала. Руки его дрожали от возбуждения, когда он раскладывал карты, бормоча над ними заклинания и вглядываясь в открывающийся рисунок. Висевшая за его спиной жертва очнулась и застонала.
      Пора.
      Он очистил клинок огнем, нарисовал с обеих его сторон омелой по магическому знаку, накинул на голову священный капюшон и повернулся к жертве. Морган уставился на него выпученными1 от страха, налитыми кровью глазами. Кадык на его горле задвигался, но с побелевших губ не слетело ни звука. Лахли сделал шаг к истекавшему холодным потом, подвешенному к священному дубу Одина юнцу, и тот наконец выдавил из себя слабый вопль. Морган задергался, но веревки держали его крепко.
      Лахли откинул капюшон и улыбнулся прямо ему в лицо.
      Синие глаза широко раскрылись от потрясения:
      - Ты! - Моргана охватил ужас, но он вновь обрел способность говорить. Что я такого тебе сделал, Джонни? Пожалуйста... Эдди теперь твой, зачем тебе я? Я и так лишился места...
      Лахли отвесил дурачку пощечину, и из глаз у того покатились слезы.
      - Ублюдок маленький! Ты его шантажируешь, так?
      Морган всхлипнул; от страха глаза его сделались совсем кроличьими. Джон Лахли коротко усмехнулся:
      - Ну и дурак же ты, Морган. Ты только посмотри: обделался, как сосунок! Он погладил Моргана по мокрой от слез, украшенной багровым синяком щеке. Неужели ты надеялся, что Эдди ничего мне не скажет? Бедняга Эдди... Мозгов меньше, чем у улитки, но Эдди, слава Богу, мне верит и делает все, как я ему скажу. - Он усмехнулся. - Спиритический наставник будущего короля Англии! Я, малютка Морган, - первый в длинном ряду людей, что стоят за богатыми и власть имущими, нашептывая им на ухо то, во что им хочется верить, от имени звезд, богов и духов загробного мира. Так что, конечно же, стоило нашему славному Эдди получить твое послание, как он тотчас же бросился ко мне, умоляя ему помочь замять все это дело.
      Паренек дрожал крупной дрожью, даже не пытаясь ничего отрицать. Конечно, признание не спасло бы его. Оно даже не облегчило бы ему тех мук, что были уготованы ему как плата за его замысел. Ужас снова вспыхнул в глазах Моргана, стекая по лицу каплями холодного пота. Пересохшие губы беззвучно шевелились.
      - Ч-чего ты хочешь? - выдавил он наконец свистящим шепотом. - Клянусь, я уеду из Англии, вернусь в Кардифф... не скажу никому ни слова... Могу даже записаться матросом и уплыть в Гонконг...
      - О нет, мой милый малютка Морган, - улыбнулся Лахли, придвинувшись ближе. - Это вряд ли. Неужели ты и правда веришь в то, что человек, в чьих руках будущий король Англии, пойдет на такую глупость? - Он потрепал Моргана по щеке. - Но в первую очередь, Морган, мне нужны четыре оставшихся письма.
      Тот поперхнулся.
      - У м-меня их н-нет...
      - Да, я знаю, что у тебя их нет. - Он провел кончиком пальца по обнаженной груди Моргана. - У кого они, Морган? Скажи мне, и я, возможно, облегчу твои страдания.
      Морган колебался, и Лахли отвесил ему еще пощечину, но не слишком сильно. Мальчишка заплакал, трясясь от страха.
      - Она... она обещала рассказать констеблям... у меня не осталось ни пенни, только письма... дал ей половину, чтобы она отстала...
      - Кто? - Новый удар был уже сильнее; на нежной коже остался красный след.
      - Полли! - всхлипнул он. - Полли Николз... грязная, пьяная б...
      - И что Полли Николз собирается делать с ними, а? - спросил Лахли, выкручивая самую чувствительную деталь его организма до тех пор, пока тот не взвыл от боли. - Покажет всем своим подругам? А сколько захотят они, а?
      - Нет... нет, ничего не будет... все, что она знает, - это с моих слов, что они чего-то стоят...
      Он ударил Моргана еще раз, достаточно сильно для того, чтобы рассечь ему губу.
      - Безмозглый ублюдок! Ты и правда веришь, что она не полезет читать твои жалкие письма? Ты просто дурак, мой мальчик. Только не считай меня таким же!
      Морган отчаянно замотал головой:
      - Нет, Джонни, нет, ты не понимаешь: она не может прочесть их! Они не на английском!
      От удивления Джон Лахли на мгновение лишился дара речи.
      - Не на английском? - Он опомнился. - Что ты хочешь этим сказать - не на английском? У Эдди в жизни не хватит мозгов выучить еще один язык. Я удивляюсь еще, что он собственный знает, не говоря уже об иностранном. Ну же, Морган, ты мог бы придумать что-нибудь убедительнее.
      Морган снова расплакался.
      - Вот увидишь, я добуду их для тебя, Джонни, я покажу, они не по-английски! Они на валлийском; его наставник помогал ему...
      Он отвесил этому скользкому лгунишке новую оплеуху, и голова Моргана дернулась.
      - Не считай меня дураком!
      - Ну пожалуйста! - всхлипнул Морган, шмыгая разбитым носом. - Это правда, зачем мне лгать тебе, Джонни, - сейчас, когда ты пообещал не делать мне больно, если я скажу правду? Ты должен поверить, прошу тебя...
      Джон Лахли уже предвкушал наслаждение от того, как будет выбивать правду из этого маленького жалкого лгунишки.
      Но Морган еще не прекратил свои причитания. В глазах, из которых по лицу катились крупные слезы, застыли мольба и отчаяние.
      - Эдди сам рассказал мне об этом - после того, как послал первое письмо на валлийском... спросил меня, понравился ли мне сюрприз. Он решил, что это отличная шутка, так как его умный-разумный мистер Джеймс К. Стивен... - голос у него сделался горьким, ревнивым, неожиданно похожим на самого Эдди, - всегда был таким отличником и выставлял Эдди на посмешище всему Кембриджу, потому что все, кроме нескольких профессоров, знали, что это мистер Джеймс К. Стивен писал за Эдди переводы с древнегреческого и латыни, чтобы тот мог переписать их от руки! Да, он сам мне рассказал об этом и как платил своему дорогому Джеймсу за каждый перевод, что тот делал за него в Кембридже! Поэтому, когда Эдди захотел написать письма так, чтобы их не мог прочитать больше никто, он попросил своего любимого мистера Джеймса К. Стивена помочь ему перевести их и заплатил ему по десять соверенов за каждое, чтобы тот не говорил об этом никому...
      Что ж, решил Лахли, возможно, Морган и не сочиняет. Платить своему наставнику за перевод университетских упражнений по латыни и греческому вполне в духе Эдди. Равно как и платить за перевод любовных писем. Да спаси их Бог. Он взял Моргана рукой за горло и сдавил с силой, достаточной для того, чтобы на нежной коже остались красные следы.
      - А сколько заплатил Эдди своему наставнику за то, чтобы тот хранил в тайне, что он писал письма на валлийском любовнику мужского пола?
      - Да нет же! Он же не говорил! То есть ему не говорил, что я мальчик! Он сказал мистеру Стивену, что "Морган" - это имя хорошенькой девицы, с которой он встречался, родом из Кардиффа... сказал, что хочет произвести на нее впечатление письмами на ее родном языке, так что мистер Стивен не догадался, что Эдди писал их мне. Может, он и не слишком умен, Эдди, но он вовсе не хочет сесть в тюрьму! Вот он и убедил мистера Стивена в том, что я - девушка, а этот доверчивый идиот помог Эдди их написать. Честное слово, Эдди сказал, он стоял у него за спиной и говорил, какие валлийские слова использовать, даже в самых грязных местах. Только когда Эдди переписывал их с черновиков начисто, чтобы отослать мне, он поменял все слова, что касались женского тела, на нужные, потому что он сам нашел их...
      - Начисто?
      Морган отчаянно затрясся.
      - Ради Бога, Джонни, не бей меня больше! Эдди решил, так будет забавнее, вот он и послал мне черновики вместе с чистовыми письмами, что адресованы мне...
      Он осекся, увидев, как побелело от ярости лицо Лахли.
      "Боже мой, этот царственный ублюдок еще глупее, чем я думал! Если бы от этого было хоть сколько-нибудь пользы, я бы отрезал его яйца и скормил ему самому! Стоит любому суду в Англии увидеть эти письма, и на нем можно ставить крест!"
      Он больше не сомневался в том, что Морган рассказал ему правду об этой истории с письмами на валлийском. Эдди был как раз из таких идиотов, воображавших, что они умнее всех и что этот маленький жадный ублюдок не посмеет шантажировать его ради куска хлеба.
      - Это правда, Джонни! - продолжал всхлипывать Морган. - Я докажу, я достану эти письма и покажу тебе...
      - О да, Морган. Разумеется, мы получим эти письма обратно. Ты только скажи мне, где можно найти эту Полли Николз?
      - Она снимает комнату в ночлежке на Флауэр-энд-Дин-стрит, которую все зовут "Белым домом", - иногда в складчину с клиентом, иногда с Длинной Лиз Страйд или Кэтрин Эддоуз - ну, в общем, с тем, у кого денег на ночлежку в одиночку не хватает...
      - Что ты сказал Полли Николз, когда отдавал ей письма?
      - Что это любовные письма, - прошептал тот. - Я не говорил ей, от кого они, и соврал, что они на бумаге с его вензелем, а они на обычной писчей, так что все, что она знает, это что они подписаны кем-то по имени Эдди. Кем-то богатым, но всего только Эдди, даже фамилии нет.
      - Хорошо, Морган. Это очень, очень хорошо.
      В наполненных слезами глазах маленького дурачка вспыхнула надежда.
      Он почти нежно погладил Моргана по щеке.
      Потом Лахли вытащил нож.
      Глава 5
      Разумеется, перед входом в офис толпились репортеры.
      Состроив на лице выражение неподдельных потрясения и скорби, потерев глаза для красноты, сенатор Кеддрик вышел из длинного блестящего лимузина навстречу вспышкам и прожекторам телевизионщиков.
      - Сенатор! Как вы прокомментируете это нападение террористов?..
      - ...скажите, каково это: потерять родственницу от пуль террористов?..
      - ...хоть слово о вашей дочери... Кеддрик поднял руки.
      - Прошу вас, мне известно не больше вашего. Касси погибла... - Он сделал паузу, чтобы его дрогнувший голос через спутник разлетелся по всему миру. Моя девочка все еще не нашлась, ее друг по колледжу безжалостно убит... право же, я ничего больше не знаю... - Он уже протискивался сквозь толпу, опередив своих референтов.
      - Правда ли, что террористы принадлежали к "Ансар-Меджлису", организации выходцев из Нижнего Времени, объявивших джихад Храму Владычицы Небесной?
      - Послужит ли это нападение поводом к возобновлению вашей кампании по закрытию Вокзалов Времени?
      - Сенатор, в курсе ли вы, что сенатор Саймон Мухтар-аль-Харб, известный своими симпатиями к "Ансар-Меджлису", инициирует разбирательство по поводу Храмов?..
      - Сенатор, что намерены делать лично вы?..
      Он задержался на ступенях у входа и повернулся лицом к камерам, позволив своим покрасневшим глазам увлажниться.
      - Я намерен отыскать мою дочь, - прерывающимся голосом произнес он. - И я намерен отыскать ублюдков, виновных в ее исчезновении, а также в убийстве бедной Касси... Если окажется, что в ее смерти повинны эти террористы из Нижнего Времени, если это они похитили мое единственное дитя, я сделаю все, что в моих силах, чтобы все до единого Вокзалы Времени на этой планете были закрыты. Я уже много лет убеждаю Конгресс в том, что попадающие на вокзалы люди из Нижнего Времени несут угрозу нашему миру. А теперь еще это... Прошу меня извинить, это все, что я могу сказать; я слишком потрясен и расстроен, чтобы говорить.
      Он одолел последние ступеньки и вошел в дом.
      Вошел, улыбаясь про себя.
      Вторая фаза операции успешно началась.
      * * *
      Йанира Кассондра не приходила в сознание почти все время, пока Джина и Ноа собирали вещи. Слабый звук, донесшийся со стороны гостиничной кровати, заставил Джину обернуться, так и не выпуская из рук огромную охапку дамского белья викторианской эпохи, купленного для Йаниры на деньги тети Касси. Джине предстояло разгуливать по Лондону в мужском платье, от чего ее уже начал трясти колотун - сильнее, чем когда-либо перед выходом на сцену. Увидев, что Йанира пошевелилась, Джина швырнула корсеты и шерстяные панталоны в сундук и поспешила к кровати, над которой уже склонился Маркус. Ноа тоже пришлось оторваться от телефонных переговоров с местным косметологом - по плану Армстро Джине необходимо было поработать еще немного над своей внешностью, добавив к слишком женственному, не говоря уже об известности, лицу викторианские бакенбарды.
      Йанира пошевелилась еще раз, и ее длинные черные ресницы затрепетали. Джина обнаружила, что изо всех сил вцепилась руками в кожаный пояс своих новых штанов, который мгновенно сделался скользким от пота. До нее вдруг дошло, что одно дело - тащить пророчицу бесчувственной по подвалам станции, и совсем другое - оказаться лицом к лицу с живым воплощением всего, во что Джина теперь верила. Йанира Кассондра Эфесская открыла глаза и посмотрела на нее. Мучительно долгое мгновение взгляд оставался пустым. Потом он прояснился, и в нем мелькнул неприкрытый страх. Йанира отпрянула, словно от удара. Маркус, наверняка знавший Йаниру лучше, чем кто-либо другой, осторожно дотронулся до ее губ кончиками пальцев.
      - Тс-с-с, милая. Мы в опасности. Крик выдаст нас. Взгляд Йаниры скользнул от Джины и остановился на Маркусе.
      - Маркус... - Словно тонущий цеплялся за клочок суши. Он обнял ее. Бывший римский раб приподнял ее за плечи и прижал к себе. Джине пришлось отвернуться. Вид этих нежностей больно ранил ей душу, напоминая о том, какой пустой была ее жизнь до встречи с Карлом - именно эта пустота привела ее в свое время в Храм. Храм, где она впервые в жизни нашла настоящую дружбу... дружбу и Карла. Боль от свежей утраты жгла ее почти нестерпимым огнем. Маркус продолжал говорить, понизив голос, на языке, не похожем ни на английский, ни на латынь, на которой говорил раньше. Должно быть, по-гречески: Йанира ведь попала на станцию из древних Афин.
      Кто-то тронул Джину за руку. Она обернулась и встретилась взглядом с Ноа.
      - Да? - неуверенно спросила она.
      - Она зовет тебя.
      Сердце у Джины предательски забилось, но она заставила себя склониться над гостиничной кроватью. Темный, неземной взгляд Йаниры потряс ее настолько, что она даже не смогла выдавить из себя слов приветствия. Пророчица подняла руку, и Джина едва не отпрянула. Йанира осторожно коснулась рукой лба Джины.
      - Зачем искать, - тихо произнесла она, - если сердце твое и так знает ответ?
      Комната сомкнулась вокруг Джины, словно чьи-то голоса шептали ей что-то из мерцающей мглы, но слов она не разбирала. Из глубин мрака, заполнившего ее сознания, - того мрака, что окутывал почти все ее детство, о котором хотелось забыть и не вспоминать больше никогда, всплыл один-единственный образ. Улыбающееся женское лицо... протянутые к ней руки... объятия, обещающие защиту и кров, каких она не знала со смерти матери. Так давно это было... образ почти померк в ее памяти. Джина не знала, что означает это неожиданное воспоминание, но от него у нее перехватило дыхание, и она ощутила предательскую слабость в коленях. Она даже не нашла в себе сил вытереть глаза, в которых щипало все сильнее.