Тварь вонючая! Плевать им на нас, покуда они свое получают, а мы продавай себя или дохни с голоду, и еще душегуб этот рыщет... - Она заплакала, всхлипывая и продолжая раскачиваться как безумная в своем углу. Марго не могла выдавить из себя ни слова; она и дышала-то с трудом. Стиснув зубы, она гнала от себя воспоминания собственного прошлого. Нет, копам до них и впрямь нет дела, будь они прокляты... Копам всегда наплевать на проституток, хоть бы они лежали мертвыми на улице. Или на полу в кухне. Им плевать на то, что они делают или говорят, и на то, сколько лет ребенку, который их слушает...
      - Знала я Полли, - тихо произнес новый голос, в котором сквозила горечь. Добрая, славная душа; другой такой я не знала.
      Говорила женщина лет пятидесяти. Возможно, она никогда не была красавицей, и все же лицо ее светилось какой-то чистотой, а из глаз струились слезы.
      - В то самое утро я ее встретила, в то самое утро. Она, бедняжка, снова была пьянее пьяной, колокола на Святой Мэри, что на Мэтфеллон, только-только полтретьего пробили, а у нее все денег на ночлег не было. Все пропила, все до последнего пенни. Говорила же я ей, сколько раз говорила: "Полли, - говорила, - не доведет тебя до добра джин, ох не доведет!" Послышался громкий всхлип, и женщина закрыла лицо руками. - И ведь были у меня четыре пенса! Могла ж я одолжить ей! Ну почему, почему я не дала ей тех денег, коль она была так пьяна и спать хотела?
      Сидевшая рядом женщина обняла ее за плечи.
      - Ш-ш, Эмили, она бы и их пропила - ты же знаешь, она бы все спустила на джин.
      - Но ведь была б жива! - вскричала Эмили, стряхивая руку с плеча. - Была б жива, а не порезана на куски...
      Только тут до Марго вдруг дошло, что это Эмили Холланд - одна из последних, кто видел Полли Николз живой. Обе женщины дружили и часто делили комнату в одной из сотен разбросанных по этому району ночлежек. Сколько этих женщин знали пятерых жертв Потрошителя достаточно близко, чтобы оплакивать их? Полторы тысячи проституток промышляли своим ремеслом на улицах Ист-Энда. Полторы тысячи - вроде бы солидная цифра, но в колледже Марго училось больше полутора тысяч студентов, и она знала почти всех, по крайней мере - в лицо. Достаточно хорошо, чтобы искренне огорчиться, если бы какой-нибудь маньяк порезал их на маленькие кусочки.
      Марго допила горький чай, пока он совсем не остыл. По крайней мере они собирали достаточно ценный материал. До сих пор ей, например, не приходилось читать, чтобы лондонские констебли обирали тех самых женщин, которых им полагалось защищать. Вот вам и образ британского полицейского-джентльмена. Марго фыркнула про себя. Судя по тому, что она успела повидать на улицах, похоже, что британские мужчины смотрели на любую женщину более низкого социального положения, если та не состояла в надежном браке, как на сексуально доступную. И в Ист-Энде, и в так называемых респектабельных домах, куда шли в услужение девушки с улиц вроде этой, джентльмены не особенно стеснялись тащить их в постель, несмотря даже на слишком юный возраст. А ведь закон, устанавливающий совершеннолетний возраст, начиная с двенадцати лет, был принят совсем недавно.
      Нет, то, что коррумпированные полицейские заставляли лондонских проституток заниматься с ними любовью, вовсе не удивляло Марго. Уж не этим ли объяснялся тот факт, что при нападениях Джека женщины ни разу не звали на помощь? Даже Элизабет Страйд не пыталась привлечь внимание полного людей зала собраний. Попавшая в беду женщина не могла надеяться на помощь полиции, поскольку ей грозило больше неприятностей, нежели ее клиенту.
      Ее состояние не укрылось от наблюдательной Шахди Фероз.
      - Вам не холодно, дорогая? - тихо спросила она. Марго мотнула головой, опасаясь, что голос выдаст ее.
      - Вздор, вы вся дрожите. Давайте-ка подберемся поближе к огню.
      Марго сдалась и подвинулась. Это было проще, чем признаться в подлинной причине того, почему ее бьет дрожь. Сидеть здесь в окружении женщин, каждое слово которых безжалостно напоминало ей о том, как вдребезги разбился ее собственный мир, оказалось куда тяжелее, чем она ожидала, изучая все эти убийства на станции. А ведь она уже тогда знала, что это будет тяжело. Что ж, привыкай, сердито сказала она себе. Ведь сегодня же ночью, немного позже, в эту кухню войдет Энн Чапмен, а потом она уйдет отсюда, чтобы оказаться изрезанной на куски во дворе за домом номер двадцать девять по Хэнбери-стрит. И Марго придется терпеть, потому что ночь будет долгой-долгой. А ведь ей еще придется до половины шестого утра каким-то образом проскользнуть в этот темный как яма двор и установить там аппаратуру наблюдения.
      Может, ей лучше перелезть через ограду? Она определенно не хотела рисковать, открывая ту скрипучую дверь. Да, так она, пожалуй, и поступит перелезет через забор, как какой-нибудь вор. Это означает, ей придется скинуть все эти юбки и одеться как мальчик. Лазание по заборам в ее теперешнем наряде исключалось полностью. Она попыталась представить себе, что делает сейчас Малькольм, где ищет неизвестного сообщника убийцы, и, вздохнув, подобрала колени под подбородок. Она скорее бы согласилась тысячу раз выбраться с Малькольмом, где бы он сейчас ни был, чем сидеть на полу кухни Кроссингема, тщетно пытаясь не думать о том, как умерла ее мать.
      Смаргивая непрошеные слезы, Марго вдруг сообразила, что у нее есть еще одна убедительная причина не расклеиваться. Кит мог бы - но не обязательно простить ее за срыв работы, списав это на отсутствие опыта работы в поле, которого ей еще предстояло набраться. Но если она облажается из-за собственных переживаний, Малькольм дознается до причин этого или сдерет с нее шкуру живьем - не одно, так другое. И если ей придется сказать Малькольму, что она облажалась потому, что не могла не вспоминать о том, как умерла ее мать, он все равно узнает правду.
      А Марго, как ни старалась, не могла представить себе, чтобы Малькольм Мур согласился жениться на девушке, чей отец-алкоголик умер в тюрьме, отбывая пожизненное заключение за убийство, забив до смерти свою жену на глазах маленькой дочери, когда узнал, что она шлюха. Но еще хуже, чем потерять Малькольма - а Марго любила Малькольма так сильно, что при одной этой мысли у нее становилось пусто и холодно внутри, - был бы взгляд ее деда, если Кит Карсон узнал бы, как и почему умерла его единственная дочь.
      В первый раз за свою недолгую еще жизнь Марго Смит обнаружила, что причинять боль любимым людям еще больнее, чем когда причиняют боль тебе. Возможно, поэтому, подумав, решила она, ее мать и многие из сидевших вокруг нее на этой кухне женщин опустились до уровня уличных женщин. Они пытались поддержать свои семьи любым доступным им способом. Марго пробрала дрожь. А потом она просто зажмурилась и разрыдалась, не боясь больше, что это кто-нибудь увидит. Она придумает, как объяснить это Шахди Фероз, когда-нибудь потом.
      А пока ей необходимо было выплакаться.
      Она даже не знала, кого она оплакивает больше.
      Когда Шахди Фероз обняла ее за плечи и прижала к себе, Марго вдруг поняла, что это не важно - знать, кого ты оплакиваешь. Единственное, что было важно, это беречь тех, кто тебе дорог. И в эту минуту Марго простила своей матери все. И зарыдала так горько, как ни разу с тех жутких минут на окровавленной кухне в Миннесоте, со сгоревшими тостами на плите, запахом смерти и отцовской яростью, гнавшей ее из дома в снег...
      "Прости меня, мамочка, прости...
      Прости, что я его не могла остановить.
      Прости, что я тебя ненавидела..."
      Ненавидела ли дочь Энн Джорджины Чапмен, Смуглой Энни Чапмен, свою мать, когда сбежала от нее со странствующим цирком из Франции? Марго надеялась, что нет. Она утерла глаза и прошептала последнее извинение:
      "И прости, что я не могу помешать ему убить тебя, Энни Чапмен..."
      Марго наконец поняла.
      Кит предупреждал ее, что разведка времени - самая тяжелая работа в мире.
      Теперь она знала почему.
      Глава 14
      Скитер Джексон едва успел натянуть на себя одежду, одолженную ему Китом Карсоном, когда в мужской туалет "Замка Эдо" привидением проскользнула задыхающаяся от бега, но бледная как полотно Кочита. Юная метиска попала на станцию сквозь Врата Конквистадоров и очень скоро заделалась активным членом Банды Найденных и Потерянных. В черных глазах ее застыл страх.
      - Скитер! Я от Гасима! Беда! Бежим скорее!
      - Что случилось?
      - Бергитта! Они ее утащили - люди со стройплощадки! Рев толпы на площади перед "Замком Эдо" стих до едва слышного ропота. Скитер свирепо прищурился.
      - Веди, быстро!
      Кочита схватила его за руку и потащила через Новый Эдо.
      - Ребята следят за ними! Быстрее, Скитер! Она пришла вымыть туалет, который они только недавно построили, а они схватили ее.
      - Сколько их? - Черт, у него не было с собой никакого оружия, даже ножа перочинного - и того не было, а у этих типов наверняка с собой инструменты, каждым из которых запросто можно перерезать глотку или выпустить кишки.
      - Двадцать! Они оглушили бригадира и еще нескольких, которые пытались их остановить, а потом заперли их в кладовке. Мы послали одного из наших в Совет за помощью. А мне сказали найти тебя, Скитер, и Гасим знал, где ты.
      Оставив позади запрудившую Эдо толпу, Скитер и продолжавшая цепляться за его руку девочка пустились бегом. Кочита тащила его через Викторию, через Римский Город и Валгаллу к строительной площадке, над которой царила зловещая тишина: ни завывания циркулярных пил и дрелей, ни грохота отбойных молотков, только брошенные по всей стройке машины. То, с каким расчетом было выбрано время для нападения на Бергитту, заставило Скитера нахмуриться. Все внимание властей, сил Безопасности и туристов было привлечено к тому, что творилось у Главных, так что остановки работ никто, похоже, и не заметил. И тем более не заметили исчезновения какой-то девицы из Нижнего Времени, отскребающей грязь в сортирах...
      - Быстрее, Скитер!
      Кочита могла бы и не торопить его. Он успел увидеть достаточно, чтобы в горле пересохло от страха.
      - Куда они ее потащили?
      - Туда! - Кочита ткнула пальцем в коридор, ведущий к строившемуся блоку новых квартир. Эти гады явно тащили ее туда, где никто не услышит ее криков. Он как раз собирался попросить Кочиту, чтобы кто-нибудь сбегал за полицейскими, желательно за Уолли Клонцем, когда кто-то окликнул его по имени.
      - Скитер! Подожди!
      На пути у него стояла целая группа выходцев из Нижнего Времени во главе с Кайнаном Рисом Гойером. Солдат-валлиец держал в руках свой боевой молот. За ним стояла Молли, сжимавшая маленький револьвер. Одному Богу было известно, откуда она взяла его; возможно, захватила с собой из Лондона. А может, позаимствовала из тира у Энн Уин Малхэни - или из кармана какого-нибудь туриста. Над головами обоих разъяренных Найденных горой возвышался Эйгил Бьярнессон Каким-то образом он ухитрился по выходе из отделения Безопасности получить обратно свой меч. Или, возможно, он просто сбежал и экспроприировал его обратно? Работай Скитер в Безопасности, он не стал бы спорить с Эйгилом, когда тот пребывал в таком настроении, как сегодня. Впрочем, возможно, там и без этого царила жуткая неразбериха - после ареста Булла и всего такого...
      - Кочита говорит, они потащили ее туда, - показал Скитер.
      - Идем, - кивнул Кайнан, сощурив глаза в смертельной ярости.
      Скитер повернулся к девочке.
      - Кочита, - хрипло произнес он. - Оставайся здесь и жди других Найденных может, подойдет кто-нибудь еще. Посылай их за нами. Если никто из нас не выйдет через двадцать минут, зови полицию. Надеюсь, к тому времени с заварухой у Главных разберутся, и тебя кто-нибудь услышит.
      - Хорошо, Скитер. Ребята из "Банды" пошли за теми, кто ее утащил. Они скажут, куда идти. Спешите!
      Он дал остальным знак сохранять тишину, убедился в том, что все повинуются ему беспрекословно, и первым бросился в недостроенную секцию станции. Оказавшись в полутемном туннеле, Скитер замедлил бег, чтобы производить меньше шума. Пол был залит уже цементной стяжкой, и во многих местах виднелись смонтированные перегородки. Редкие рабочие светильники отбрасывали причудливые тени на пол, размеченный маяками под установку стен и перегородок. Скитер прислушался, но не услышал ничего. Этот сектор станции располагался глубоко в сердце горы, повторяя все изгибы пещеры.
      У первого пересечения коридоров их ждал один из подростков. Паренек приплясывал от нетерпения, но промолчал, когда Скитер предостерегающе поднес палец к губам. "Туда!" - махнул рукой парень. Скитер кивнул, ткнул пальцем через плечо, давая тому понять, что за ним идут еще люди, и жестом приказал мальчишке ждать подкрепления. Парень кивнул и остался стоять на месте, переминаясь с ноги на ногу. Скитер заскользил вперед в указанном направлении. Здесь все было покрыто строительной пылью, опилками и обрезками металлических каркасов; цементная пыль лезла в ноздри.
      Скитер задержался на мгновение, чтобы подобрать оставленный кем-то на полу молоток. Будь у него выбор, он предпочел бы другое оружие, но и это было лучше, чем ничего. Когда они добрались до двери, ведущей на лестницу, они обнаружили рядом с ней еще одного члена "Банды", заплаканную тринадцатилетнюю девочку.
      - Они спустились вниз, - прошептала она, ткнув пальцем в сторону лестницы. - Они ее били, Скитер, и смеялись, обещая изнасиловать, а потом убить...
      - Мы их остановим, - пообещал Скитер. - Стой здесь. Там еще идут. - Он оглянулся на угрюмых членов своего отряда. - Я бы предпочел живых свидетелей, которые смогут выдать своих покровителей из Верхнего Времени. Может, нам удастся расколоть всю их шайку. Но если ради спасения Бергитты нам придется пролить кровь, бейте наверняка. Переживать о реакции властей станции будем потом. Главное - вытащить ее оттуда живой.
      Кайнан Рис Гойер и остальные молча кивнули, соглашаясь с его предложением.
      Девочка, дежурившая у лестницы, осторожно открыла и придержала дверь.
      Пульс Скитера участился, когда он заскользил вниз по покрытым строительной пылью бетонным ступеням. Голые электрические лампочки-времянки свисали с потолка там, где еще предстояло установить декоративные панели. На нижней лестничной площадке их ждал третий член "Банды Потерянных и Найденных". Этому мальчишке не исполнилось еще и одиннадцати, но и у него хватило ума дать им знак не шуметь. Он махнул рукой налево от лестницы. Скитер кивнул и убедился, что никто из его отряда не отстал, спускаясь. Собственно, все вышло даже наоборот: их арьергард пополнился еще тремя добровольцами, догнавшими их так тихо, что Скитер даже не слышал, как они присоединились к ним.
      Чензира Уми, древний египтянин, член Совета Семерых, должно быть, сидел у себя дома, когда его позвали, ибо успел захватить с собой самодельное приспособление для метания дротиков с силой, которой хватило бы, чтобы свалить гиппопотама или нильского крокодила. С египтянином был Альфонсо Менендес, испанец, позаимствовавший со стены ресторана, в котором работал, пику с острым стальным наконечником. Молодой Коридон выбрал в качестве оружия пращу. В левой руке он сжимал горсть округлых камней, до сих пор мокрых, ибо набрал он их на дне прудика с золотыми рыбками в Новом Эдо; правой разматывал пращу, которую наверняка носил на себе еще в процессии Марса.
      Скитер кивнул вновь прибывшим и вновь возглавил отряд. Теперь он уже слышал впереди шум. Грубые мужские голоса эхом отдавались в подземном коридоре, прерываемые полными боли женскими вскриками. Он крепче сжал ручку молотка и быстрее заскользил по бетонному полу вперед, туда, где ждала его ничего не подозревающая дичь. Прежде чем с этим делом будет покончено, поклялся себе Скитер, эти проклятые строители горько пожалеют о той минуте, когда решили выместить свою злость на одном из членов его приемной семьи.
      Когда он был мальчишкой, монголы-якка ни разу не брали его с собой в набеги, совершаемые ради мести.
      Теперь он сам возглавлял такой набег.
      "Веди меня, Есугэй..."
      Коридор повернул еще раз и открылся в лабиринт недостроенных квартир, кладовых, насосных станций, штабелей строительного леса, гипсокартонных панелей, мешков с цементом и кабельных катушек. Маленький спасательный отряд Скитера, численность которого достигла теперь семи человек, подбирался все ближе и ближе к раздававшемуся впереди довольному мужскому уханью. Бог мой, семеро против двадцати...
      Они свернули за последний угол и увидели еще двоих замерших у стены мальчишек. Один, восьмилетний Тевель Готтлиб, родился уже на станции. Гасим ибн Фахд, тринадцатилетний волчонок, все еще в ливрее "Замка Эдо", подозвал Скитера и прижался к его уху губами.
      - Они в кладовой за этим углом. Часовых не выставляли.
      Пригнувшись к самому полу, Скитер рискнул выглянуть из-за угла. Кладовая, куда строители отволокли свою жертву, представляла собой открытое пространство футов пятидесяти в поперечнике, заставленное штабелями строительных материалов и изделий: досок, мотков медного провода, ящиков с электродами, пластиковых ванн, труб из ПВХ и прочей дребедени. Две стены были выполнены из монолитного бетона, упиравшегося в естественные стены пещеры; остальные две были легкими, из гипсокартонных плит. Одна из них - та, возле которой лежал Скитер, - была полностью закончена, не хватало только плинтуса да электроарматуры. Другая была зашита гипсокартоном только на половину длины, а дальше ее продолжали лишь доски деревянного каркаса.
      Бергитта лежала на бетонном полу у недостроенной стены; запястья ее были привязаны к двум вертикальным доскам каркаса. Другая проволочная скрутка удерживала ее за горло, не позволяя поднять голову. Они разорвали футболку и разрезали лифчик. Вставлять в рот кляп сочли, похоже, излишним. Скомканные обрывки футболки сползли на талию. Один из строителей деловито насиловал ее; остальные ждали своей очереди, нервно переговариваясь между собой. Похоже, они спорили о чем-то. Гасим ибн Фахд, провалившийся во Врата Шехерезады в разгар песчаной бури, отбившись от каравана, снова прижался губами к уху Скитера.
      - Они спорят, стоило ли тащить сюда женщину. Одни говорят, "Ансар-Меджлис" наградит их, когда они убьют ее. Другие говорят, что изнасилование проститутки не имеет никакого отношения к делу и что вожди "Ансар-Меджлиса" рассердятся за то, что они напали на бригадира и других правоверных. Они говорят, их вожаки прибыли сегодня через Главные и что они покарают всех, кто рискует так безрассудно. А те, первые, отвечают, что им плевать, потому что их братья прошли на станцию, и что теперь Майк Бенсон и все, кто стережет тюрьму, умрут. Скоро, говорят они, их братья выйдут на свободу, и тогда они переловят всех храмовников, что толпятся вокруг шлюхиного святилища на Малой Агоре. А их старший говорит, чтобы этот кончал быстрее, что у него яйца горят и что он хочет получить свое, пока она не умерла от того, что в ней побывало слишком много мужчин.
      От холодной ненависти, горевшей в глазах юного Гасима, Скитеру сделалось не по себе. Он махнул обоим мальчишкам, отзывая их подальше от угла, потом отвел туда и свой отряд, чтобы их не услышали. Едва слышным шепотом он обрисовал свой план:
      - Там их слишком много, чтобы бросаться на них с нашими силами. Мы добьемся только того, что они убьют Бергитту, а возможно, и нас. Надо выманить часть их сюда, разделить их. К нам идет подкрепление, но мы все равно не знаем сколько. Рассчитывать мы можем только на себя.
      Семеро взрослых и двое детей...
      Но они должны действовать. Да поможет им Бог, им нужно действовать, потому что время на исходе - и для бедной Бергитты тоже.
      * * *
      Они встретились в грязном, неуютном маленьком пабе под названием "Рог изобилия" на углу Дорсет-стрит и Криспин-стрит. Как и в ночь убийства Полли Николз, Джон Лахли тщательно загримировался. Джеймс Мейбрик оказался весьма полезен при приобретении грима и бутафорских причиндалов, причем делал он это в магазинчике, принадлежавшем одному из новых клиентов Лахли, популярному актеру театра "Лицей", в котором как раз шла модная американская пьеса "Доктор Джекил и Мистер Хайд". Пьеса пользовалась огромным успехом; зрители валом валили на нее в поисках острых ощущений.
      Ощущения, которых искали в эту ночь Лахли и Джеймс Мейбрик, нельзя было назвать иначе, как острыми. Лахли переглянулся с Мейбриком через наполненное табачным дымом помещение паба, удостоверился, что тот узнал его, несмотря на фальшивые бороду, бакенбарды и шрам, и незаметно кивнул в сторону двери. Мейбрик, глаза которого уже горели от возбуждения, расплатился за свою пинту горького и вышел. Лахли не спеша допил свою кружку и тоже вышел в ночь. Мейбрик молча ждал его на противоположной стороне улицы, прислонившись к кирпичной стене ночлежного дома.
      Мейбрик заглянул ему в глаза, и Лахли ощутил, как участился его пульс. Возбуждение Мейбрика заразило и его. Торговец хлопком раскраснелся, даже не зная еще, какую женщину предстоит им убить сегодня. Одного сознания того, что Лахли ведет его к новой жертве, хватало, чтобы возбудить его сверх всякой меры. Телеграмма, которая вызвала Мейбрика из Ливерпуля в Лондон, гласила: "Процедуры в пятницу. Все как в прошлый раз".
      Эта телеграмма, давшая толчок к их нынешней встрече, должна была наконец поставить точку в этой затянувшейся истории с восемью проклятыми письмами принца Альберта Виктора. Четыре Лахли получил от Моргана... одно от Полли Николз... и три остальных еще до утра окажутся в его руках, полученные от Энни Чапмен. Три убийства - Моргана, Полли Николз и Энни Чапмен... на два больше, чем он рассчитывал, ввязываясь в эту идиотскую историю. Он изо всех сил пытался не вспоминать пророчества его прекрасной пленницы: и шестеро найдут смерть из-за писем его и чести...
      Он просто не мог позволить себе верить в это, каким бы ни был источник этого пророчества. С другой стороны, Джеймс Мейбрик представлял собой более чем удачное орудие для достижения целей Лахли. Собственно, Мейбрик показал себя самым замечательным орудием в умелых руках Лахли. Сумасшедший - да, конечно. Однако когда дело дойдет до свидетелей и шантажистов, это сумасшествие будет как нельзя более кстати. То, что он сделал с Полли Николз после того, как голыми руками задушил ее, внушало ужас. Газеты до сих пор продолжали визжать про "Убийцу из Уайтчепла", а все узкие грязные улочки Ист-Энда полнились слухами. Страх - страх в глазах каждой жалкой шлюхи, промышлявшей на этих улицах, сладкой музыкой отзывался в душе у Лахли. У него был более чем хороший повод желать этим женщинам мучительного конца. Жалкие, безмозглые потаскушки, тыкавшие в него пальцем и смеявшиеся своими беззубыми ртами, когда он проходил мимо...
      Лахли даже жалел, что не имел удовольствия лично покарать эту маленькую грязную шантажистку Полли Николз. Он неплохо потешился в последние часы жизни Моргана, он получил уйму удовольствия и жалел, что отдал Мейбрику все наслаждение от убийства этой алчной шлюхи, Полли Николз. Он пытался представить себе, каково это было - взрезать ее этим блестящим острым ножом, и пульс его начинал биться чаще. "На этот раз, - пообещал он себе, - я сам убью ее. Будь я проклят, если все удовольствие достанется Мейбрику, этому проклятому маньяку".
      Маленький купец-убийца, обманутый муж, мог быть туп как нож для масла во всем, что касалось светских манер, но стоило дать ему побольше ненависти, восьмидюймовый нож для разделки мяса и беззащитную мишень, и Джеймс Мейбрик преображался. Настоящий художник... Было почти жаль, что Лахли придется почти что своими руками отправить его на виселицу. Управлять таким рассудком, как у Джеймса Мейбрика, было куда более возбуждающе, чем управлять болваном вроде Эдди - даже при том, что перспективы перед Альбертом Виктором Кристианом Эдуардом простирались такие, о каких мелкий ливерпульский купец не мог и мечтать.
      Мужчины в мешковатых одеждах фабричных рабочих и женщины в обычных для дешевых уличных проституток платьях прогуливались в обе стороны по Дорсет-стрит, время от времени останавливаясь для финансовых переговоров. Мейбрик, как заметил Лахли, провожал проституток голодным, хищным взглядом, не обещавшим ничего хорошего для Энни Чапмен, когда Лахли нацелит своего ручного киллера на владелицу оставшихся писем.
      Впрочем, для того чтобы сделать это, им предстояло прежде найти Смуглую Энни.
      А это, как выяснил Лахли на протяжении предыдущей недели, была непростая задача. В отличие от большинства дешевых потаскух Энни Чапмен не кочевала из ночлежки в ночлежку, но и в Кроссингеме - доме, где она ночевала более или менее постоянно, - ее не видели уже больше недели. Сам Лахли видел ее - но только дважды. И оба раза у нее был совершенно больной вид. Последние два дня он вообще не видел ее. Ходили слухи, что она подралась с другой потаскухой за внимание мужчины, который оплачивал большую часть счетов Энни. Лахли подозревал, что она провела эти два дня в Спиталфилдском фабричном лазарете, поскольку в последний раз, когда он видел ее, она говорила своему приятелю, что серьезно больна и хочет провести пару дней в больнице, чтобы отдохнуть и подлечиться.
      Приятель дал ей немного денег и посоветовал не спускать их на ром.
      С тех пор Джон Лахли не видел Смуглой Энни.
      Поэтому он, оглядываясь, как гончая в поисках лисы, зашагал по Дорсет-стрит, ведя за собой Джеймса Мейбрика. Охота началась. И в эту ночь, после долгих часов томительного поиска, удача наконец улыбнулась Джону Лахли. В полвторого они с Мейбриком, едва не крича от разочарования, вернулись на Дорсет-стрит и тут же увидели свою добычу.
      Энни Чапмен как раз входила в двери кухни Кроссингема, шатаясь от спиртного. Джон Лахли застыл, тяжело дыша от возбуждения. Он бросил взгляд через улицу на Мейбрика и кивнул в сторону невысокой коренастой женщины, спускавшейся по ступенькам на кухню своего излюбленного ночлежного дома.
      Мейбрик сунул руку в карман с ножом и медленно расплылся в улыбке. Джеймс Мейбрик увидел лицо своей новой жертвы. В свете газового фонаря на углу улицы было видно, как лицо его вспыхнуло от сексуального возбуждения. Лахли и сам с трудом удерживался от улыбки. "Скоро..." Они терпеливо ждали напротив Кроссингема, и через несколько минут их дичь вышла снова - ей явно не хватило денег, чтобы заплатить за комнату. Они услышали ее голос:
      - Я ненадолго, Брумми. Присмотри, чтобы Тим оставил мне постель. - Она вышла из Кроссингема и свернула на Литтл-Патерностер-роу в направлении Брашфилд-стрит, а оттуда - в сторону Спиталфилдз-Маркет.
      Они бесшумно шли за ней в тех же башмаках для прислуги на резиновых подошвах, что были на них в ночь, когда они шли за Полли Николз до самой ее смерти. Доктору Джону Лахли было совершенно очевидно, что Энни Чапмен серьезно больна и мучается сильными болями. Она шла медленно, но перед темной махиной Спиталфилдского рынка ей все же удалось поймать клиента - к их огорчению, поскольку они как раз собирались перехватить ее. Мужчина исчез с ней в каком-то захламленном, темном дворе. Лахли стоял притаился за выступом стены. Напряжение нарастало, он едва не кричал от нетерпения. Скоро - уже очень скоро - бедная маленькая Смуглая Энни Чапмен прославится своей смертью куда больше, чем славилась при жизни. Она станет третьей расчлененной жертвой амбиций Джона Лахли. И второй убитой лондонской шлюхой за неделю. Предвкушение ужаса, который захлестнет Ист-Энд, было почти таким же острым, как наслаждение от того, как распоряжается он жизнью тех, кого избрал себе в жертву.
      Игра в Бога - чертовски заразная штука.
      Джон Лахли уже успел пристраститься к этой игре.
      Стоя в темном подъезде, Джон Лахли не слышал звуков свидания Энни с клиентом, но через двадцать минут они появились: мужчина тяжело дышал, а Энни раскраснелась, и юбки ее растрепались. Вдвоем они направились в ближайший паб. Лахли с Мейбриком вошли туда следом за ними, нашли себе места в разных концах стойки, заказали по пинте и разглядели наконец женщину, которую пришли убивать.
      Клиент Энни купил ей сытный ужин и несколько стопок рома, которые она выпила почти сразу, как лекарство. Джон Лахли подозревал, что она использует ром именно с этой целью, чтобы унять боль, которую он видел в ее глазах и в каждом ее медленном, осторожном движении. По кашлю, который она пыталась подавить при клиенте, он предположил, что у нее чахотка, а это значило, что она испытывает сильную боль в легких и ей трудно дышать. У нее явно не было средств на покупку необходимых лекарств. Несомненно, именно это подтолкнуло ее к шантажу, для чего она и купила письма Эдди у Полли Николз. Пряча под слоем грима улыбку, Лахли пытался представить себе, какой страх должна испытывать Смуглая Энни, узнав о жутком конце бедной Полли.
      Она оставалась с клиентом со Спиталфилдского рынка почти всю эту томительную ночь, пила и ела за его счет. Раз они вдвоем исчезли примерно на полчаса, судя по всему, чтобы освежить интимное знакомство. Вернувшись, они уселись, чтобы выпить еще рома, послушать разбитое пианино, пьяные песни завсегдатаев паба, посмотреть на то, как другие проститутки ищут себе клиентов и выходят с ними "по делу". Так продолжалось до тех пор, пока паб не закрыл свои двери. Выйдя из заведения, Энни Чапмен и ее клиент направились по темным улицам, судя по всему, к нему домой - в жалкий фабричный дом на Хэнбери-стрит, куда она вошла и не появлялась обратно почти до половины пятого утра, когда он вышел на улицу, одетый как на работу.
      - Тебе стоило б сходить к доктору со своим кашлем, милка, - сказал он ей, грубовато приласкав на прощание. - Дал бы я тебе на это дело шестипенсовый, да только истратил все тебе на обед.
      - Ох, ничего. Спасибо за еду да за ром.
      - Ладно, я буду, как фабрику запрут, а мне заплатят за день.
      Они расстались, мужчина поспешил прочь по Хэнбери-стрит, а Энни Чапмен устало прислонилась к косяку его двери.
      - Ну, Энни Чапмен, - пробормотала она себе, - ты заполучила славный обед да еще ром - боль унять, а вот денег на постель у тебя как не было, так и нет.
      Она вздохнула и очень медленно двинулась в направлении Дорсет-стрит. Джон Лахли быстро огляделся по сторонам, убедился, что никого не видно, и выступил из подъезда, в котором прятался все это время. Он не хотел пугать ее, опасаясь, что она может закричать и разбудить кого-нибудь, поэтому, переходя улицу и направляясь к ней, он принялся негромко насвистывать. Она повернулась на звук и с надеждой улыбнулась ему.