Рассыпалась тревожная дробь турецких бубнов. Взлетели бунчуки, размахивая полумесяцами и конскими хвостами. На фланге вылетела, ощетинив дамасские клинки, турецкая конница. Взмахнул ятаганом одноглазый паша, и турки густой колонной яростно кинулись вперед. Рядом скакал, взметнув зеленое знамя, нукер, Татар-хан с высоко поднятой саблей вздыбил коня.
      Гремели бубны, гремели дали, фыркали кони. Зловеще сверкали сабли, Саакадзе врезался в центр турецкого войска.
      Расчет Саакадзе оказался правильным. Неожиданность нападения вызвала замешательство. Передовые янычары были смяты мощным натиском Саакадзе. С налитыми кровью глазами Димитрий неистово размахивал шашкой, ведя за собой сабаратианскую дружину. Не менее яростно бились левый и правый фланги. Царь и Дато, во многом схожие, ловко маневрировали конницей, то соединяя ее в сжатую колонну, то рассыпая по лощине отдельными звеньями. В погнутых доспехах, на конях, залитых кровью, азнаур и царь увлекали за собой опьяненное битвой войско.
      Благоразумный Ростом, помня приказ Саакадзе, по пятам следовал за царем. Он зорко следил за взмахами ятаганов и не раз твердой рукой перерубал дорогу слишком смелому врагу.
      Гиви со своей дружиной, запоздав к началу битвы, яростно врезался в дружину Квливидзе и был немало озадачен, получив удар рукояткой по затылку, увидя бешеные усы азнаура и услыша отборную брань на слишком знакомом языке.
      Турецкими силами на левом фланге командовал высокий бек со светло-голубыми глазами. Было что-то покоряющее в его флегматичных движениях. Он равнодушно сближался с грузинскими конными звеньями и лениво взмахивал саблей, словно отгоняя мух. Его избранный отряд, перенявший от сарацин искусство четких ударов, неуклонно продвигался за своим голубоглазым начальником к главным силам картлийцев.
      Саакадзе, невольно залюбовавшись беком, безошибочно разгадал его намерение - взять в плен царя. Он указал Заза Цицишвили на сокрушающего картлийские ряды бека, приказав во что бы то ни стало отсечь голову опасному храбрецу.
      Заза бросился исполнять приказ Саакадзе.
      Бек спокойно повернул коня навстречу врагу. Но Заза неожиданно круто вздыбил коня. Молнией сверкнул клинок, и Заза на лету подхватил отсеченную им голову бека. Отчаянно отбиваясь, он проскакал сквозь густые ряды врагов и, залитый кровью, бросил к ногам царя первый трофей победы.
      Лишенный начальника, левый фланг турок, несмотря на численный перевес, дрогнул и бросился бежать, увлекая за собой остальных.
      Татар-хан, надеясь на конечную победу, отдал приказ священному полку пророка, всегда находившемуся позади войска, остановить бегущих и отступать по поправлению к Гори.
      Неистовые победные крики, подхваченные эхом, рассыпались по горам.
      Саакадзе решительно воспротивился желанию царя преследовать врага, напомнив о данной ему власти начальника.
      На спешно собранный царем военный совет Саакадзе пришел последним.
      Он сам расставил стражу, распорядился об отдыхе и еде, привезенной воинственными крестьянками, приказал собрать все оружие, брошенное турками, и лишних коней отвести в Эртацминда, куда сейчас стекались новые толпы ополченцев.
      Он поручил вернувшемуся Эрасти скакать в Кавтискеви и передать оставшимся "барсам" свой приказ.
      На недоуменный вопрос царя, князей и азнауров Саакадзе подробно объяснил свой план. Турки теперь спешат соединиться с другой частью своего войска, но посланные азнаурские дружины снесут все мосты и такой мерой загонят врага к сурамским долинам. Ко всем князьям посланы гонцы, по всей Картли верные азнауры собирают народное ополчение, все леса кишат засадами.
      Предупрежденные Нугзар и Зураб Эристави пересекут дорогу ничего не подозревающей второй части турецкого войска. Эристави Ксанский, Джавахишвили и Турманидзе зайдут с правого фланга, а Реваз Орбелиани, Ираклий Эмирэджиби и Газнели закроют левый фланг. Войска же Мухран-батони, Амилахвари, Квели Церетели и Магаладзе зайдут у деревни Брбона в тыл врага. Таким образом, Татар-хан попадает в смертельное кольцо. А на рассвете в первоначальном порядке царь с Саакадзе и Цицишвили двинутся в обход и как раз поспеют вовремя к запертым отвесными горами теснинам и устроят там ловушку. Царь с восхищением, князья с трепетом, а азнауры с благоговением и бурной радостью взирали на грозного полководца.
      Турецкое войско шло к Гори, предавая огню и ятагану богатые окрестности, замки и деревни, но, подойдя к Куре и увидев разрушенные мосты, вынужденно двинулось, не подозревая ловушки, к Ташискарским теснинам.
      В предутреннем тумане грузинское войско направилось через Доэсские долины к Ахал-даба.
      На совете у Доэсского перевала решили не преследовать врага по правому берегу Куры, а перейти Куру вброд, обойти турок, соединиться с шедшими на помощь войсками Внутренней Картли и стать у Сурама, замыкая собою главный проход в Хеоба, единственный, ведущий к границе Турции.
      На берегу Куры картлийские дружины были встречены народным ополчением.
      Разодранные чохи, спутанные черные бороды, настороженные глаза, зазубренные шашки говорили о суровых нахидурцах.
      Сутулые, коренастые атенцы с горящими из-под нависших бровей глазами потрясали пращами.
      Тонкие, гибкие урбнисцы в помятых цаги, полинялых архулаках, сжимая копья, буйно встряхивали курчавыми головами.
      Высокие, плотные, с взлохмаченными рыжими бородами сабаратианцы, сверкая холодной голубизной глаз, взмахивали тяжелыми дубинами.
      Юркие сомхитари в истоптанных чувяках, замусоленных бешметах, в облезлых шапчонках, задорно торчащих на пышных макушках, размахивали тонкими кинжалами. На черных архалуках, на желтых бешметах, на серых чохах жесткими пятнами застыл соленый пот.
      От таинственных руин Армази, от шумной Арагви, от пещер Уплисцихе, от ветхого Мцхета, от замкнутого Ацхури с жаждой мести бежало к сурамским полям народное ополчение.
      Изумленно смотрел царь на живую Картли. Это не были раболепные тени, освещающие факелами дорогу его коню. Это не были приниженные, с кислыми улыбками гостеприимные крестьяне, выставляющие раскрашенных жен и матерей.
      Грозная, живая Картли смотрела в глаза изнеженному царю.
      Бурный разлив реки не остановил ожесточенное ополчение. Валили деревья, рубили бревна, разорванными чохами перевязывали гибкие ветви. В бешеный водоворот спускали непрочные плоты. Бросались вплавь на бурдюках, досках, стволах. В коричневую муть гнали ржавших коней.
      Солнце раздробляло прыгающие лучи на саблях и кинжалах, торчащих над головами. С гиканьем, со свистом, с хриплой бранью, выплевывая вместе с глиной проклятия, ополчение перерезало мутную толщу неукротимой Куры, и грузины, опередив янычар, шедших к границе через сердце Картли, вышли к сурамским полям.
      Нугзар и Зураб, разгромив передовые части турок, встретили царя победными кликами.
      Ловкие гонцы известили о выполнении плана Саакадзе войсками Ксанского Эристави, Мухран-батони, Амилахвари и других князей, мертвым кольцом задержавших движение янычар, не допуская соединения их с главными силами.
      Татар-хан, заметив маневр грузин, расположил войска по берегу Куры вблизи Квишхети и, окопавшись глубокими рвами со стороны Сурама, стал ждать подкреплений.
      Совет военачальников решил всецело положиться на Георгия Саакадзе.
      Саакадзе заявил: главная задача - заставить Татар-хана принять бой возможно скорее. Поэтому, отрезав туркам путь к отступлению. Саакадзе расположил войска Шалвы Эристави у Кортанетских вершин. Остальные войска были размещены с точным расчетом бросать их в бой постепенно, чтобы внести волнение и расстройство в ряды врага.
      Окопавшись в центре, Саакадзе рассыпал передовую цепь и, вызвав пятнадцать ностевцев, изучивших бой на русийских пищалях, оставленных боярином Татищевым, приказал обстрелять турецкие ряды.
      Такая охота и отсутствие ожидаемой помощи сильно беспокоили Татар-хана, и, потеряв самообладание, он вывел войско на открытую долину.
      - Саманная голова! - невольно вскрикнул Димитрий и, увлекая за собой дружину, пронесся навстречу. С правого фланга ринулся царь. Яростно дрались дружины.
      Саакадзе, клином врезавшись с ностевской дружиной в центр вражеских сил, не давал Татар-хану выровнять линию флангов. Вновь закипевшая сеча не помешала Саакадзе зорко следить за картлийскими войсками и ежеминутно посылать к князьям и азнаурам гонцов с приказаниями.
      Рев, свист мечей, сабель, стрел, ржание коней. Но не это заставило дрогнуть после четырехчасовой битвы бесстрашного Татар-хана.
      С левого фланга бешеным потоком неслись свежие арагвинские дружины Нугзара и Зураба. Татар-хану в кровавом тумане они показались несметными, и только быстрота коней могла спасти его и треть войска. Пешие, бросая оружие, бежали в окружные леса. Каждый думал только о своем спасении. Но наперерез им уже мчался Гуния, ведя за собой тваладские сотни. Мольба о пощаде только разжигала картлийцев. Тысячи голов падали на горячую землю сурамских полей.
      Внезапно на крутых отрогах, со стороны деревни Брбона, появились новые турецкие силы. Татар-хан облегченно вздохнул, но тут же в отчаянии до боли стиснул рукоятку ятагана. Бахчисарайское знамя с полумесяцем, словно подбитая зеленая птица, плашмя падало в ущелье, куда, преследуемые княжескими дружинами, теряя строй и оружие, скатывались всадники в турецких доспехах.
      Картлийские воины и ополченцы встретили теснимых турок яростным воем...
      Случилось необъяснимое: многотысячное войско Татар-хана было побеждено. Турецкий военачальник шел на Картли, не предвидя новой стратегии Саакадзе, сосредоточившего в своих руках единство военных действий. Картлийцы беспощадно преследовали бегущих. Кони вязли в кровавой грязи.
      Это была месть народа за многовековую тиранию. Последними вернулись царь и Саакадзе с "Дружиной барсов" и тваладскими сотнями. Дружинники вели за собой по нескольку коней.
      Тысячи зажженных факелов и крики восторга встретили победителей. В этот момент, казалось, стерлись все грани. Опьяненные небывалой победой, картлийцы целовались запекшимися губами. Обнимались даже враждующие между собой князья.
      - Ваша, ваша царю Луарсабу!
      - Ваша, Великому Моурави - Георгию Саакадзе!
      Царь обнял и крепко поцеловал Саакадзе. Сняв перстень, царь хотел надеть на палец Саакадзе, но руки исполина не походили ни на чьи руки в Картли.
      Кругом засмеялись. Саакадзе, поцеловав, надел перстень на эфес шашки, крепко стянув лентой.
      - Пусть подарок царя всегда напоминает о Сурамской битве.
      Забыв усталость, до полуночи ликовали победители. На стоянке у царского шатра желтела пирамида из тысячи турецких голов. И вокруг пирамиды под музыку и пляску пировали картлийцы.
      Следующий день прошел в поисках врага, но уцелевшие уже перешли границу. Только воинственные женщины в течение нескольких дней отыскивали в лесу скрывавшихся турок и в знак позора и поучения, дабы больше не приходили, обнажали их, а из великодушия и жалости к ожидающим матерям, женам и сестрам указывали дорогу к границе.
      Один янычар в благодарность за возвращенную ему одежду сказал женщинам, что если бы не проклятый старик, заведший их на Гостибские высоты, то грузины не одержали бы победы. Старику, конечно, там сняли голову.
      Разведочный отряд Эрасти отправился на Гостибские высоты. Через несколько дней Эрасти признал в обезглавленном старике известного картлийским деревням Бадри, пользовавшегося за прозорливость суеверным уважением.
      Царь приказал похоронить его на Гостибских высотах и поставить памятник - часовню с надписью на дверях: "Не пожертвую вечной жизнью временной, не буду предателем царя и отечества".
      До поздней ночи подсчитывали добычу - брошенный Татар-ханом караван с трофеями персидской войны: мешки с серебром, с золотом в изящных изделиях, серебряные и золотые шашки, сабли, дротики, копья и табуны коней с седлами. По совету Саакадзе в этот же день был отправлен подарок шаху Аббасу: отбитые пленники-персияне, три тысячи турецких голов, надетых на пики, конь обезглавленного голубоглазого паши с золотым седлом и саблей, украшенной драгоценными камнями, тысячи дротиков.
      Это был политический намек на мощь Картли. Шах Аббас, радуясь поражению ненавистного врага, так и оценил смысл подарка. Он еще раз убедился в правильности своего выбора и решил теснее связаться с Саакадзе.
      И народ понял значение своей воли и уверовал в непобедимость Великого Моурави.
      Огромные трофеи обогатили царя, князей и даже азнауров, но Саакадзе свою долю просил царя раздать добровольным дружинникам, пришедшим из картлийских глубин. По настойчивому совету Саакадзе, царь, отпуская домой крестьян, объявил: все участники этой войны будут освобождены от подати на год.
      Зная, сколько средств затратил Саакадзе на войну, князья поразились его бескорыстию.
      Луарсаб особенно наградил "Дружину барсов", зачислив Дато и Ростома в свою свиту с правом свободного входа в Метехи, а остальным азнаурам дал звание начальников царских дружин, обещав подумать о расширении земель.
      Восхищенный царь тут же возвел Саакадзе в князья и назначил его моурави Тбилисским, Двалетским и Цхинвальским и подтвердил тарханную грамоту на право свободного входа в Метехи. Желая подчеркнуть благодарность герою, царь выразил желание отпраздновать победу Сурамской битвы в замке Носте.
      Польщенный Саакадзе горячо поблагодарил царя и пригласил всех князей и азнауров в Носте на царский пир.
      То же приглашение повторил Саакадзе всем крестьянам дальних и ближних деревень.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
      Скачут настороженные телохранители, пронзая острым взором сонные кусты. Не притаился ли стамбульский кинжал, не подстерегает ли Моурави исфаханское копье?
      Но спокойны зеленые папахи деревьев, спокоен синий щит неба, спокойна холодная тропа.
      Скачут веселые всадники, почтительно крутит ус Шалва Ксанский, гордо улыбается Нугзар Арагвский.
      Но через головы князей, через высоты Негойские видят властные глаза Саакадзе кровавые бури будущих битв... "Береги коня", - слышит Георгий тревожный возглас. Мучительно ловит прошедшее память, и Георгий видит зияющую пропасть и напряженную руку Нугзара на своих поводьях.
      Азнауры, бряцая оружием, азнаурки, шурша нарядами, дружинники, крестьяне в новых чохах, воинственные крестьянки с кинжалами за лентой входили в широко распахнутые ворота Носте.
      На базарной площади столы с угощением. Режут баранов, птицу, готовят сласти, раскупоривают кувшины с вином, выкатывают трясущиеся бурдюки. Пряный запах горячего меда, щекочущий ноздри индийский перец, аромат бархатных персиков и аппетитный запах сациви наполняют воздух.
      Кроме гостеприимства, Саакадзе рассчитывал на впечатление и разговоры дальних крестьян, рассчитывал на желание воинственных девушек остаться в Носте, рассчитывал на желание дружинников в каждой деревне видеть Носте.
      Приехали из Тбилиси со своей зурной веселые амкары-оружейники.
      Целый день ели, пили, танцевали. Носте разоделось в пестрые ткани, ковры и цветы. Ждали царя.
      Русудан с восхищением думала: "Георгий когда-то обещал: "Может, гордиться мною будешь..." Царь первый к ней едет. Не просто едет - Георгий заставил...
      Хорешани, помогая Русудан, мысленно определила, сколько удовольствия доставит царице Мариам посещение Лаурсабом Носте.
      От главных ворот до замка на посыпанной влажным песком улице разбросаны душистые ветки и цветы. По сторонам дороги колышется живая цепь. На пригорках, на крышах - разодетые толпы. Женщины с грудами цветов, с дайрами, мужчины с сверкающим оружием, пандури, зурна...
      Песня, визг стрел, удары сабель встретили Луарсаба. Впереди царя, под оглушительный гром дапи, под свист сабель, перезвон дайр, неслась в пляске молодежь.
      Дато и Ростом вели под уздцы коня царя, Димитрий - коня Нестан, Элизбар - коня Гульшари, коней всех придворных князей и княжен вели молодые азнауры.
      Навстречу царю вместе с дикими выкриками восторга летели цветы, бурные приветствия, звонкие песни.
      Луарсаб невольно вспомнил прошлогоднее путешествие по Картли и украдкой обернулся на все время изысканно улыбающегося Шадимана...
      Мухран-батони, Амилахвари, Цицишвили, Джавахишвили, Баака Херхеулидзе, Зураб Эристави, светлейший Симон, владетельные князья и большая свита придворных, окружая Луарсаба, выражали удовольствие остроумной встрече.
      Русудан, Тэкле и Хорешани, окруженные разодетыми азнаурками и красивыми девушками Носте, ждали у ворот замка. По правую сторону ворот - Нугзар, настоятель Трифилий, Шалва, азнауры, Тэкле с двумя черными косами до пят, с белоснежными розами в руках заставила мужчин щуриться, словно от солнца.
      Саакадзе стоял за воротами, окруженный близкими азнаурами и стариками крестьянами.
      Взметнулись пики стражи, звуки бубнов, Саакадзе бросился вперед, помогая Луарсабу сойти с коня. Ликующая полна вплыла в ворота замка. Радостные восклицания, взволнованные приветствия. Луарсаб обнял Саакадзе и выразил удовольствие видеть замок героя. Он изысканно склонился перед Русудан и поцеловал развевающиеся на ленте жемчужные цветы.
      - Царь, будь благосклонен, сестра моя Тэкле приветствует тебя.
      Тэкле опустилась на колени, рассыпала у ног Луарсаба белоснежные розы и нежно сказала:
      - Пусть небесными цветами будет усеян твой долгий земной путь. Как радостны сердца народа, имеющего столь прекрасного царя.
      Луарсаб, польщенный, приготовил одну из лучших улыбок и, склонившись, помог Тэкле подняться. Он уже намеревался повернуться к Хорешани, но, взглянув на лицо Тэкле, ошеломленно остановился, точно прирос к земле: "Она, предсказанная мне стариком, но в тысячу раз прекраснее..." Издалека до него долетел голос Саакадзе, представляющего ему азнауров. Кто? Да, старик приветствует от ностевских глехи. Шадиман что-то из рук его взял. Еще один подходит. Говорит... А-а, Нугзар, Шалва, все здесь... Хорешани, как всегда, весела. Азнаура любит... Какие ресницы у Тэкле. А может, схватить ее, вскочить на коня и умчаться?
      Уже остывали восторженные восклицания, уже разгрузили весь караван любезностей. Уже расцеловались с надменной Русудан княгини, уже третий раз повторил озадаченный Георгий приглашение войти в осчастливленный замок. Невероятным усилием воли Луарсаб отвел глаза от белого облака с черными змеями. Многим показался его голос слишком звонким, слишком искренним.
      - Рад видеть твое семейство, Георгий, давно бы следовало найти способ сломить упрямство Русудан... Большой ущерб для Метехи ее отсутствие...
      Царь еще раз поклонился Русудан и легко поднялся по ступенькам. Двор тихо шептался. Только Георгий, занятый приемом, не заметил, какое впечатление произвела Тэкле на царя. Больше других взволновались Гульшари и Нестан, чутьем отгадывая значение этой встречи. По-разному закружились мысли. "Если б знала, давно бы приехала гостить к Русудан, - думала Нестан, - странно, даже на мою свадьбу не привезли в Ананури Тэкле". Еще двое сильно заинтересовались происходящим. Пышные усы неразлучных друзей скрывали заостренные зубы...
      - Кажется, нашел средство отвратить от него Луарсаба, - процедил Шадиман.
      - Отвратить? - изумился Андукапар. - После неоценимой услуги Картли, оказанной хитрым плебеем?
      - Э, друг, что стоит услуга, которая уже оказана. - Тихо скрипнул смех. - Конечно, сейчас царь полон благодарности, но красавице Тэкле мало времени нужно. Один взгляд - и воспламененная юность бушует сумасшедшим огнем... Когда сердце горит, о средствах не думают... Многое может произойти... Понимаешь? А Саакадзе горд, оскорбления, нанесенного сестре, не простит и... Тогда придется удалить плебея, жаждущего мести. Безопасность царя выше всех чуств... Например, крепость Кавта давно не проверялась, необходим опытный взгляд Великого Моурави, а там... да, несчастные случаи нередки в Картли.
      - Восхищаюсь тобой, мудрейший Шадиман, а я в унынии думал: на сколько времени завладеет опасный плебей сердцем царя?.. Только вот... - он вдруг вспомнил Гульшари и смущенно замялся.
      Шадиман скосил хитро сощуренный глаз.
      - Надо предупредить Гульшари. В интересах нашей партии Тэкле должна быть приглашена в замок. Гульшари незачем беспокоиться. Шадиман сумеет вовремя удалить неприятную гостью.
      Пировали в большом зале. Шумные тосты тамады Мирвана Мухран-батони, пересказы о бегстве турок, дерзкие шутки воинственных рыцарей, откровенная лесть царской неустрашимости.
      Напротив царя, рядом с Нестан, сидела, опустив голову, Тэкле.
      "Да, желтая ведьма уже действует, - думал Шадиман. - Уверяет... а может, и правда не в состоянии отвести взгляд от невиданной доселе красоты... Конечно, у Гульшари среди женщин мало друзей. Умышленно засыпала, словно листьями, лестью "ангела" или заметила волнение царя? Еще бы не заметить, глаза огнем налиты..."
      "Отравлю", - думала побледневшая Гульшари.
      - Не могу, княгиня, от стыда голова кружится, - Тэкле скользнула к двери.
      Луарсаб нервно сжал руку Шадимана. Князь встал:
      - Наш царь очень взволнован приемом прекрасной Русудан и непобедимого Георгия, думаю, и любезными речами верных князей. Может, царю угодно побыть немного одному в саду?
      - Хотя время наставлений для меня давно минуло, но рад покориться полезному совету.
      Луарсаб весело встал.
      - Проводи, дорогой Шадиман.
      Саакадзе, конечно, не доверял беспричинному уходу царя, но он был далек от истины.
      - Любезный Шадиман, я потрясен, точно пламя ворвалось в сердце.
      - Э, молодость! Зачем себя стеснять, светлый царь? Найди красавицу в саду - и встреча подскажет остальное... Немного здесь побуду, потом вернусь к столу и постараюсь занять пирующих. Тем временем успокоишь взволнованную кровь...
      Вспыхнувший Луарсаб не успел ответить... Шадиман быстро скрылся. Нервно шагая по аллеям сада, царь вдруг остановился. Прислонившись к дереву, Тэкле беспомощно поникла. Луарсаб задыхался, странная сладость сжимала сердце.
      Страх обуял Тэкле. Взгляд царя встревожил привычную жизнь. Она с ужасом следила за дерзкими взлетами своих мыслей. Значит, конец всем желаниям? А дальше что? Монастырь святой Нины? Нет, нет, жить! Любить? А разве, кроме него, возможно еще кому-нибудь отдать жизнь? Горе мне, как смею даже думать!
      Тэкле со стоном протянула руки, испуганно встретив сверкающей взгляд царя.
      - Тэкле, моя Тэкле, ты мне предсказана судьбой. - Сладкая мука срывала голос, бурное желание кружило голову, и казалось, земля куда-то уплывала. Расскажи мне, Тэкле, о своих желаниях.
      - Ты слишком ко мне благосклонен, царь... Мои желания пусты, как ветер... Я знаю бабочку, зачарованно стремящуюся к огню...
      Луарсаб забыл, где он и кто он. Он весь отдался очарованию. Он слушал музыку дивного голоса, потрясенный чистотой неискушенного сердца.
      И Тэкле, забыв действительность, восхищенно смотрела на Луарсаба, вспоминая привезенный ей Георгием из Ирана фарфоровый кувшин с нарисованным на нем сказочным персидским принцем. И словно нарисованному принцу, которому в тихие часы рассказывала о пережитом дне, она сейчас говорила Луарсабу о чешуйчатой змее, виденной ею в лесу, о диком котенке, прирученном ею, о ночных звездах, старающихся поймать друг друга, о насмешливом месяце, заглядывающем в ее окно, о вышитом ею барсе, похожем на Георгия, и об одиноком кусте диких роз над обрывом, где она любуется оранжевым огнем уходящего солнца.
      Луарсаб все больше поддавался ее обаянию и не мог объяснить своей робости. Он даже коснуться боялся Тэкле, только выхоленные пальцы тревожно рвали траву.
      Вдруг Тэкле вскочила: ее испугал незнакомый потемневший взгляд нарисованного принца.
      Луарсаба ужаснула мысль, что видение может исчезнуть, исчезнуть навсегда. Он порывисто бросился к Тэкле, обхватил ее сильными руками и опьянился горячей упругостью ее тела. Его губы остро впились в терпкую сладость пунцовых губ.
      Миг? Час? Вечность? Сердце сгорело. В голове мелькнуло: брат. Тэкле рванулась и исчезла в зеленых зарослях.
      Георгий, удивленный долгим отсутствием царя, вышел в сад. Мимо него тенью проскользнула полумертвая Тэкле.
      Саакадзе проводил сестру тревожным взглядом и тяжело перевел глаза на взволнованного Луарсаба. Саакадзе безошибочно определил происшедшее. Он сдавленным голосом спросил:
      - Мой царь, по словам Шадимана, тебе душно в залах... Прикажешь в сад перенести пир?
      Луарсаб порывисто обнял и поцеловал удивленного Георгия. Уже желанное слово готово было сорваться с языка, но вдруг вспомнилось: "Мать! Шадиман! Гульшари!" - и Луарсаб тихо произнес:
      - Сегодня самый радостный день, и эту радость дал мне дом Саакадзе.
      Подошедший Шадиман осведомился, отдохнул ли царь и удачная ли была прогулка.
      Георгий содрогнулся: уж не заговор ли тут?..
      - Да, Георгий, в залах душно, будем здесь веселиться. Сейчас взволнован, но это не мешает мне помнить, что я в гостях у Великого Моурави, спасшего Картли и царя.
      Несколько успокоенный, Георгий проводил Луарсаба в глубину сада. Окруженная каштанами и чинарами площадка устлана персидскими коврами. По краям - мутаки, подушки. У дерева - единственное кресло и восьмиугольный черный с инкрустациями столик. Вокруг набросаны пышные розы. Луарсаб опустился в кресло. Слуги торопливо принесли на чеканном подносе в золотом кувшине вино, в персидских вазах сладости и фрукты. На золотой чаше сверкало изречение Шота Руставели: "Что ты спрятал, то пропало. Что ты отдал, то твое".
      Луарсаб возбужденно шутил. Шадиман, опустившись у ног царя, тонко поддерживал шутки развеселившегося Луарсаба, но сам внимательно смотрел на золотую посуду, догадываясь об исфаханской щедрости. Розовые тени тонули в фиолетовом тумане, вырисовывались настороженные горы, легкая свежесть скользила по веткам. Гости с чашами в руках, сопровождаемые пандуристами, танцуя, окружили Луарсаба. На подушках расположились князья, слушая импровизацию певца:
      Пир князей забурлил,
      Звоны чар
      У чинар
      Карталинских долин,
      Любит кудри чинар
      Гулинар,
      Но сардар
      Любит рог крепких вин.
      Ах, чонгури, чонгури,
      Чонгури,
      Чары вин, чары сдвинь!
      Пой, струна!
      Свод над Картли
      Из синей глазури...
      Пей, страна
      Золотого руна!
      Толпы ностевцев, приезжих крестьян окружили площадку.
      Остроумие Луарсаба вызывало бурный восторг. Только Баака не смеялся. Начальник метехской стражи по привычке поставил за площадкой телохранителей и безотчетно настороженно ждал событий. Они не преминули нахлынуть...
      Луарсаб шутками старался забыться, но образ Тэкле сверкал лезвием кинжала.
      - Мой Шадиман, - сказал шепотом царь, - темно без нее...
      Шадиман встал, держа высоко наполненную вином чашу.
      - Друг Георгий, царь пьет за прекрасную Русудан.
      Это был намек о желании царя видеть на пиру женщин. С громкими криками пожелания здоровья Русудан гости поднялись с поднятыми над головой чашами и рогами: Георгий, раскланявшись во все стороны, послал Папуна к Русудан.
      Русудан, окруженная гостями, подошла к царю, поклонилась и, раскланявшись во все стороны, опустилась на подушки со всеми княгинями против мужчин.
      Луарсаб взволновался. Среди женщин не было Тэкле.
      Шадиман, смеясь, тихо похвалил зоркость Русудан... Острые пальцы сжали плечо насмешника.
      - Должна быть здесь!
      - Будь осторожен, мой светлый царь. Бушующая кровь - плохой советник.
      Но Луарсаб упрямо, как в детстве, продолжал твердить:
      - Должна быть здесь.
      Вновь поднял наполненную чашу Шадиман:
      - Дорогой Георгий, я слышал - прекрасная, как солнечный день, как звездная ночь, Тэкле не менее искусна в танцах. Быть может, красавица усладит взор царя?..
      Уклончиво напомнил Саакадзе о девушках Носте. Луарсаб любезно рассмеялся: разве можно томить женщин, жаждущих рыцарского восхищения? И действительно, юные ностевки вызвали шумные рукоплескания танцами и красотой.
      Теряя голову, царь умолял Шадимана какой угодно ценой добиться прихода Тэкле. Но изощрения и хитрая лесть царедворца разбивались о твердое решение Саакадзе не показывать больше сестру.
      Луарсаб понял и внезапно поднялся. Веселым, может быть, слишком нетерпеливым голосом он сказал:
      - Георгий, прошу прекрасную Тэкле оказать мне честь.
      Ковер колыхнулся. Придушенно жужжали:
      - Не слишком ли много чести оказано Саакадзе?
      - Как согнулся перед царем, как понесся к замку...
      - А Русудан? Всегда гордостью страдала...
      - Нестан радуется, Гульшари на мел похожа...
      - Опять Метехи закипит...
      - Теперь трое состязаться за царя будут...
      - Нет, Нестан родственнице уступит, выгодно...
      - Гульшари средство знает...
      - Такое средство каждая женщина имеет...
      - Хи-хи-хи. Нато всегда развеселит...
      Саакадзе вел трепещущую Тэкле. Мелодично запели чонгуристы. Робко взметнулись тонкие руки. Дрогнули струны - и в застывшей тиши птицами взвились двое. Тэкле, спасаясь от неумолимого рока, почти не касалась заколдованного ковра. Луарсаб, теряя самообладание, преследовал ее, изгибаясь как на охоте.
      Все смотрели в оцепенении. И никто не подозревал, как дорого заплатит Картли за этот странный танец.
      Вот, вот, совсем близко. Тэкле слышит бурное дыхание. Брызнуло горячее солнце, ослепило, закружилось, завертелось, и Тэкле с немой мольбой упала к ногам царя... Все уплыло, умчалось, о радость, они одни. Луарсаб пламенно схватил любимую...
      Один миг, даже не все видели. Русудан налетела, вырвала полуживую Тэкле и резко сказала:
      - Когда царь оказывает простой девушке столько внимания, сердцу трудно перенести...
      - Русудан, - едва слышно произнес царь, - береги для меня, больше своих глаз береги...
      Испуганно вскинула глаза Русудан и почти на руках унесла Тэкле. Баака тихо придвинулся, держа наготове саблю. Саакадзе тяжелым взглядом проводил ушедших и, овладев собой, извинился перед царем за нездоровье сестры. Тихо, только для Георгия, упали слова:
      - Верь мне, Георгий... После поговорим... - И громко добавил: - А теперь можешь напоить своего царя и делать с ним, что хочешь.