Заметив приподнявшуюся бровь Шадимана, Андукапар сообщил о ползущих по замку слухах, будто чубукчи Шадимана украл у гонца браслет...
      Шадиман несколько мгновений молчал, потом высокомерно ответил:
      - Если чубукчи вор, он получит должное наказание... Что же касается хлопот у царицы, то она за последнее время часто меня упрекает: "Чем заниматься чужими делами, подумай, Шадиман, о женихе для твоей сестры, княжны Марии".
      Амилахвари понял, на каких условиях можно объединиться с шадиманом, и с притворной радостью воскликнул:
      - Кто уступит другому честь породниться с мудрейшим Шадиманом? Прошу отдать княжну Марию в жены моему младшему сыну.
      Шадиман выразил готовность породниться с высокой фамилией и обещал поговорить с царицей о свадьбе двух сыновей Амилахвари.
      Довольные друг другом, они чокнулись, залпом осушили серебряные чаши и приступили к обсуждению совместных действий.
      Дверь отворилась, и юркий чубукчи ввел Саакадзе. Георгий споткнулся о ковер и чуть не вытянулся на вытканном олене. Пронзительный смех привел в себя Саакадзе, он смущенно поклонился царице.
      - Неустрашимый воин не должен робеть перед женщинами, - ободрила его Мариам.
      - Светлая царица, осыпанный милостями повелителя, я смущен незаслуженным вниманием, позволившим мне переступить высокий порог.
      Георгий преклонил колено, поцеловал край ленты царицы, встал и низко поклонился.
      - Азнаур, отмеченный царем, раньше всего должен научиться угождать женщинам, - сказала княгиня Цицишвили, - выбери себе покровительницу.
      - Конечно, любая за честь примет, - съязвила Астан. - Сколько времени стоишь, и ни одна княгиня не осчастливлена твоей благосклонностью.
      - Слова бессильны описать красоту звезд, но перед солнцем и звезды бледнеют. - Георгий снова низко поклонился царице.
      Дружный хохот встретил ответ Георгия.
      - Видно, какая-то неизвестная красавица уже многому научила "барса", сквозь смех проговорила Цицишвили.
      - Успокойтесь, бедные азнауры не думают о красоте, иначе у них навоз оставался бы неубранным, - сказала Нино Магаладзе, брезгливо приподняв платье.
      - Разве царица пригласила отважного азнаура выслушивать оскорбления? произнесла вошедшая Русудан.
      Княгини, не предвидя ничего хорошего от спора Магаладзе и Эристави, поспешно переменили разговор, посмеялись над неудачными похождениями князя Газнели, пошутили над Бартомом, уверявшим, будто в его кубке плавал раздетый черт.
      - Не смущайся, Георгий, шутки женщин - еще не поражение, - сказал Луарсаб, чтобы загладить неловкость Нино.
      - Как же не смущаться азнауру, впервые наступившему на царский ковер, но я уверена, что смелая Русудан поделится с отважным рыцарем изысканностью, - ехидно ответила Нино.
      - Правда, я не умею протирать ковры, но зато хорошо наступаю на врагов, и твои сыновья, княгиня, имели случай в этом убедиться... Большое спасибо, княжна, за добрые слова, ты, конечно, иначе не могла поступить, ведь на мне шашка доблестного Нугзара... Я действительно - барс, мой ковер - горные вершины, скалистые пропасти, мрачные леса, но если каждый воин должен иметь покровительницу, то с удовольствием покоряюсь... Не осмеливаясь просить царицу цариц, склоняю голову и оружие перед дочерью доблестного Нугзара, княжной Русудан.
      - С большой радостью принимаю тебя, Георгий, в число своих друзей, просто сказала Русудан.
      Не ожидавшие от рядового азнаура такого красноречия, царица и княгини с нескрываемым изумлением смотрели на Георгия. Уже никто не решался над ним подсмеиваться, и все облегченно вздохнули, когда Луарсаб встал.
      - Суровому воину долго оставаться здесь нельзя, пусть княгини для веселья выберут другого рыцаря. Пойдем, Георгий, посмотришь мое оружие.
      Луарсаб изысканно поклонился княгиням и быстро направился к дверям. Не менее быстро Саакадэе поцеловал край ленты царицы, склонился перед Русудан и вышел за Луарсабом. Джавахишвили поспешила загладить неловкость.
      - Наш проницательный царь не мог ошибиться, осыпая милостями замечательного воина. Он подготовляет нового полководца для будущих битв... А мы, женщины, должны оказывать покровительство неустрашимым...
      - Уже оказано. Дальновидная Русудан, угождая царю и предчуствуя твою речь, княгиня, обласкала замечательного воина, - протянула Нино.
      Все промолчали.
      Царица, которую Нино осведомила о беседе Русудан с царем, едва владела собой. Задетая дерзостью неискушенного в придворных интригах Саакадзе, поставившего рядом с ее именем имя Русудан, царица саркастически сказала:
      - Русудан должна быть польщена, она мечтает о необыкновенном муже, а годы проходят, и что-то не слышно о желающих запасаться льдом... Советую не упускать последнего случая...
      Как ни привыкли придворные к словесным колкостям, но такая смелость по отношению к дочери могущественного князя оглушила даже их. Кроме Магаладзе, никто не улыбнулся, боясь нажить врага в лице Нугзара Эристави.
      Русудан гордо выпрямилась.
      - Я запомню совет царицы. Воин, спасший жизнь и честь моему брату и удостоенный отцом шашки, перед которой трепещут даже цари, в моих глазах равен всем витязям Картли.
      Царица комкала багровую ленту, княгини испуганно следили за разрастающейся бурей.
      - Уж не думаешь ли, что царь держится шашкой твоего отца? Или подаренное тебе царем, по моему совету, голубое ожерелье вскружило тебе голову? Разве для Метехского замка тайна - твоя охота?.. Чем думать о витязе, высмеивающем перед своей женой ехидну, выбери лучше мужа, достойного имени доблестного Нугзара... Знай: незамужняя возлюбленная стоит наравне с презренной месепе.
      - Я знаю, царица, причину твоего смешного гнева. - Русудан встала. Смотри, как Эристави отвечает на оскорбление: возьми голубые четки, подаренные дочери Нугзара. Ведь после твоего неосторожного совета ты несколько дней сгораешь от зависти и злости...
      Русудан резко сдернула с шеи ожерелье и, бросив его Мариам, не поклонившись, вышла с гордо поднятой головой.
      Потрясенные княгини застыли в безмолвии.
      Самообладание покинуло Мариам, и она упала без чуств. Захлопали двери, окна, забегали растерянные придворные. Дрожал серебряный кувшин с водой... Вбежавшая Нари со служанками перенесла царицу во внутренние покои.
      Княгини воспользовались суматохой и бросились торопить мужей с отъездом.
      Всех мучила мысль: скажет Русудан отцу или нет о нанесенном ей оскорблении, а если скажет, что здесь произойдет? Один выход - бежать, не принимая сторону ни царицы, ни Эристави.
      Джавахишвили и Цицишвили, поспешившие к Мариам заглаживать скандал, вернулись с известием о внезапной болезни царицы, лишившей ее удовольствия проститься с гостями и поблагодарить за посещение.
      Русудан, не дожидаясь родных, велела оседлать коня и, не отвечая на удивленные вопросы Нугзара, выехала с двумя дружинниками вперед.
      Царица поняла: княгини разбежались, не желая ссориться с Эристави. Почуствовав осуждение своему гневу, она терзалась, как примет происшедшее царь.
      Вызванный на тайное совещание Шадиман сильно встревожился. Он считал преждевременным разрыв с Эристави, ведь его союз с князьями еще ничем не был скреплен.
      - Не время, царица, раздражать царя. Влюблен он в Русудан или нет, но ссориться с Эристави не захочет, а если влюблен, то тем хуже для тебя. Разве намек с браслетом не внушил мысль об осторожности? Зачем идти навстречу тому, чего следует избегать? Кстати, ты видела азнаура из Носте? Кое-кто из дружинников поговаривает, что он не совсем точно исполнил приказ царя, которого, впрочем, царь ему никогда не отдавал... Мой мсахури не отходил от Ярали... и, по его уверению, Саакадзе тоже не отходил. Не странен ли такой щедрый подарок? Да, Мариам, нам следует приблизить ностевцев. И потом, моя царица, еще раз напомню наш разговор... Скажи, согласна ли ты?..
      - Не знаю, о чем говоришь, Шадиман, но я хочу отомстить любой ценой и остаться царицей Картли.
      Долго совещались они в тайнике за молельней, и в Ананури поскакал гонец с письмом и шкатулкой.
      "Приятная княгиня Нато, княжна Русудан случайно оставила в Метехи подарок царя. Боюсь, царь обидится за невнимание к знаку его дружеского расположения к знамени Эристави... Спешу вернуть голубое ожерелье в твои руки. Жду в гости уважаемых Эристави, желаю процветания замку Ананури.
      Из рода царицы небесной, носящая имя ее, Мариам".
      Затем Мариам необычайной хитростью и нежностью вернула расположение царя.
      Ожидаемая гроза не разразилась. Снова синий шелк переливался над Тбилиси. В драгоценных ножнах дремала дамасская сталь. Русудан молчала.
      Извинительное письмо царицы озадачило Нугзара. Но Русудан напомнила отцу нетактичный поступок царя, подчеркнув свое твердое решение до замужества не посещать Метехи. Нугзар вполне согласился с дочерью.
      Мариам обрадовалась решению царя посетить Твалади.
      Луарсаб и Тинатин были не менее довольны поездкой. Луарсаб, влюбленный в Гульшари, радовался предстоящей возможности проводить с Гульшари приятные часы. Тинатин любила Твалади за тишину и пышные цветники.
      Ностевцы также сияли от удовольствия: они должны были сопровождать царское семейство до Твалади, а затем могли ехать домой. Все новые азнауры получили небольшие наделы вокруг Носте и стремились до ностурских ветров наладить азнаурское хозяйство.
      Дато Кавтарадзе, овладев сердцем Баака, получил большой надел со всеми "угодьями и людьми". Даутбек получил старую деревню прадеда. Такое отличие не вызвало зависти товарищей, ценивших ум и ловкость Дато и Даутбека.
      Дато отправился перед отъездом к Баака.
      - Князь, давно хочу слово сказать, - начал смущенно Дато, - неудобно было... стыдно вспоминать, как позволил обмануть себя. Я нашел укравшего браслет...
      Баака подскочил на тахте:
      - Нашел?! Кто, где?.. Говори!..
      - Презренный вор - чубукчи князя Шаднмана.
      Баака стремительно зажал Дато рот, бросился к дверям и, только убедившись в бдительности верных лучников, тесно придвинулся к удивленному Дато и шепотом расспросил о подробностях.
      Бледный, потрясенный, шагал по мягкому ковру начальник метехской охраны... Еще один потайной ход надо завалить, - подумал он. - Если бы молодец знал! В его руках жизнь царицы и Шадимана. Так вот под чью зурну пляшет царица! А я, фазан, не догадывался. Да, да, как говорит царь, Баака и впредь ничего не будет знать..."
      Он быстро остановился и пристально посмотрел в живые глаза Дато.
      - Даже под каменной пыткой не рассказывай об этом, если дорожишь жизнью. Думаю, тебя позовет Шадиман для расспроса, скажи - был пьян и не помнишь, а подозреваешь копьеносца Сотрана, все время угощавшего тебя. Сотран - мой верный слуга, примерной честности, и будет предупрежден. Шадиман убедится в твоей глупости и успокоится.
      - Ничего такого не будет, князь, сейчас пойду к Шадиману и, если собака чубукчи не вернет браслета, сверну чубукчи и князю голову. Кстати, эта лиса мне с первого раза не понравилась.
      - Дато, послушай совета, а если хочешь - приказания... ты будешь молчать как рыба.
      - В деле чести, князь, я слушаюсь только себя и скорее лишусь азнаурства, чем потерплю унижение...
      Баака задумался. "Испытай их на деле", - припомнилось желание царя, и, вдруг решившись, наклонился и зашептал на ухо Дато. Лицо Дато все больше вытягивалось, глаза от изумления широко раскрылись, руке сжимала кинжал.
      Утром в Метехи грузились арбы. Тбилисские дружины уже расположились за коваными воротами.
      - Азнаур, - позвал Шадиман, - правда, мой чубукчи украл у тебя подарок царицы?
      - Нет, князь, - ответил Дато, - я ошибся. Настоящий вор - слуга князя Херхеулидзе, Сотран. Кстати, та лиса с первого раза мне не понравилась. Недаром с угощением приставал... Бил, пока не сознался в продаже браслета на майдане приезжему купцу... Монетами хотел вернуть... На что мне монеты, подарок ценил...
      Шадиман упорно смотрел на простодушное лицо азнаура и, посочуствовав, отошел. По дороге в Твалади чубукчи докладывал Шадиману о незаметно допрошенном им Сотране. Действительно, копьеносец Сотран предлагал азнауру монеты за браслет, хотя никакого браслета не крал, но "шайтан" чуть не убил его, и Сотран умышленно признался в воровстве, в которое, кроме этого дурака, никто не поверит.
      Шадиман усмехнулся и повернул коня к Луарсабу...
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Рассеченный молнией дуб обагрял листьями церковную площадь Эзати. Против серокаменной церкви на веселом оранжевом балконе дома азнаура Асламаза собралась вся семья азнаура смотреть на интересное зрелище испытания кипятком. Стройный Асламаз, затянутый в черную чоху, мог бы считаться красивым, если бы не след лезгинской стрелы, пронзившей ему правую щеку.
      Внизу, словно взбудораженные ульи, жужжал народ. Обступив площадь полукругом, все напряженно следили за страшными приготовлениями. Церковные прислужники торжественно подбрасывали сухие поленья под медный котел, стоявший на почерневших кирпичах. Огонь жадно облизывал синими языками выгнутые бока котла, и едкий дым неровными клубами расползался в воздухе. Эзатцы были уверены в невинности Мераба, но... бог далеко, а гзири близко. И еще мелькали пугливые мысли: бог может воспользоваться случаем и за другое наказать. Тяжело топтались эзатцы на месте, перебрасывались отрывистыми фразами, крестились и с нетерпеливым любопытством старались придвинуться к котлу. Но окрики гзири держали всех за положенной чертой.
      Семья Киазо стояла отдельной группой. Затравленные, они озирались по сторонам, на их лицах уже лежала печать отверженности. Среди них особенно выделялся бледный, с померкшими глазами Киазо. Еще так недавно красивая одежда царского дружинника разодралась об острые колючки лесных зарослей, загрязнилась придорожной пылью. В густых волосах запутался высохший сучок. Крепко сомкнулись распухшие и искусанные до крови губы. Киазо цеплялся за последнюю надежду - вчера ему удалось вместе с едой передать отцу драгоценную мазь против огня, за которую он отдал старухе знахарке последнее свое богатство - дорогую рукоятку княжеского кинжала. "Оправдают отца - могу быть в дружине азнаура Асламаза, уже обещал принять", - думал Киазо, с глубокой ненавистью заглядывая в начинающий кипеть котел.
      Мать Киазо, с почерневшим от горя лицом, думала свою будничную думу о том, как снова после оправдания Мераба на их земле поволокут плуг две пары буйволов, как глубокие ямы наполнятся крупным зерном, как снова войдет в дом спокойная жизнь.
      Сзади толпы осадила коней "Дружина барсов". Киазо быстро поднял голову и тотчас отвернулся.
      Ностевцы с сожалением оглядывали Киазо и не узнавали в нем красивого жениха Миранды.
      Толпа заволновалась.
      - Идет! Идет!
      Окруженный стражей, подходил, еле передвигая ослабевшие ноги, Мераб.
      Рослый священник с рыжей бородой, в лазурной ризе, перекрестил нательным крестом уже бурлящую в котле воду и, опустив крест в кипяток, торжественно произнес:
      - Если ты не виновен в поджоге царского амбара, то падет на тебя благословение бога, сына его и святого духа, и не будешь ты уязвим кипящей водой до второго пришествия. Смело опусти руку в кипяток и со спокойным сердцем достань крест во славу справедливого суда.
      Мераб побледнел, судорожно задергался, мысленно призывая святую троицу не допустить обмана знахарки, клявшейся в чудодейственной силе мази.
      Толпа затаив дыхание следила за всеми движениями Мераба, закатывающего левый рукав продранной чохи.
      Вдруг старший гзири, соскочив с коня, подбежал к Мерабу, пристально взглядываясь в его оголенную, с желтым отсветом руку.
      - Я в твою левую руку не верю, правую опусти в котел.
      Мераб шарахнулся в сторону, схватился за сердце и жалобно застонал.
      Толпа ахнула. Раздались протестующие крики, но их заглушил мощный голос Саакадзе.
      - Нарушаешь закон, гзири, ты, верно, забыл, - правую руку для работы оставляют.
      Киазо быстро вскинул благодарные глаза на Саакадзе.
      Но гзири насмешливо ответил:
      - Закон хорошо знаю, поэтому на обман не поймаюсь. Обнажай правую руку, иначе обеими заставлю крест ловить.
      Мертвая тишина сковала площадь.
      Вдруг Киазо изогнулся, одним прыжком очутился около гзири, яростно наотмашь рубанул его кинжалом по голове и, не оглядываясь на стоны, крики, брань потрясенной толпы, вскочил на коня убитого гзири и ветром пронесся через площадь.
      - Держите! - неистово завопил священник.
      - Держите! Держите! - вторила ему бессмысленно топтавшаяся на месте толпа.
      Гиви уже сделал движение повернуть коня, но сильная рука Димитрия схватила его поводья.
      - Полтора часа буду бить ишачью голову!
      Молодой гзири выскочил вперед:
      - Раньше суд, потом погоня, далеко не уйдет.
      Асламаз перегнулся с балкона.
      - Вы же на конях, азнауры, почему в погоню не скачете?
      - Мы не стража, - ответил холодно Саакадзе.
      Молодой помощник убитого гзири, уже давно мечтавший о должности старшего гзири, скрывая радость, поспешно приказал дружиннику снарядить погоню, распорядился убрать труп, плавающий в кровавой луже, за церковную ограду и, как ни в чем не бывало, преувеличенно сурово крикнул:
      - Опускай, старик, левую руку, конечно, по закону надо судить. Если окажешься невиновным, за кровь с тебя не взыщем.
      На площади раздались радостные восклицания. Кто-то услужливо громко стал восхвалять справедливость молодого гзири.
      Мераб с готовностью сунул левую руку в кипяток и быстро выдернул обратно, держа в сжатых пальцах блестящий крест.
      Рука Мераба осталась такой же бледно-желтой. И только, словно по лощеной бумаге, скатывались горячие капли... Радость охватила семью. Не было сомнения, Мераб невиновен. Но согласно судебному обряду молодой гзири надел на левую руку Мераба мешочек, завязал тесьмой и, приложив государственную печать, громко на всю площадь крикнул:
      - Если через три дня кожа не слезет, режьте баранов на пир!
      - Не осталось! - крикнул кто-то весело в толпе.
      "Дружина барсов", взбудораживая мягкую пыль, скрылась за мохнатыми выступами Негойских высот.
      Под звонкими копытами пронеслись крутые повороты Гостибского ущелья, и навстречу первому дыму близкого Носте взлетели пять лихих папах.
      Дато, нетерпеливо поводя плечами, мечтал о встрече с красавицами в пылающих лентах, с манящими глазами, возбуждающими радость, о первом танце тут же на дороге, при въезде в Носте, под бешенство сазандари.
      Димитрий вздыхал о выпитом без него вине, на что Папуна утешительно похлопывал по трясущемуся в хурждини бурдюку.
      Ростом досадовал на болтливость ускакавших раньше товарищей, после которых нечем будет удивить даже ребенка.
      Георгий предлагал отцов новых азнауров подбросить до верхушки острого камня. Димитрий одобрил это намерение, но требовал для деда равных почестей, так как дед и отец его весят вместе столько, сколько один Иванэ Кавтарадзе.
      Пануш считал необходимым посадить дядю Шио на украшенного зеленью коня и с зурной проводить до дому.
      Но Папуна решительно протестовал: не надо никого выделять, лучше всех отцов напоить вином, и пусть каждый добирается домой, как может. Смеясь и предугадывая встречу, натягивая поводья, спускались ностевцы к долине, наполненной солнцем.
      В безмолвной тишине все ностевцы от стариков до детей, словно вбитые гвозди, торчали по обеим сторонам дороги.
      Священник в праздничном облачении с выпуклыми ангелочками на полинялой голубой парче, с плоской иконой Георгия Победоносца, взлетающего на полустертом коне к потускневшим звездам, с дутым серебряным крестом в руке, протянутой навстречу подъезжающим, стоял впереди. Около него стояли нацвали, гзири с дружинниками, старшие и младшие надсмотрщики. Позади, у груды камней, в стороне от всех испуганно жались месепе.
      Азнауры хотели броситься к родным, но тень властно поднятого креста пересекла дорогу. Потекла проповедь о покорности новому господину, удостоенному великой царской милости. Саакадзе нетерпеливыми глазами увидел на возвышенном месте Тэкле и мать, окруженную женами священника, гзири, нацвали, сборщиков. Тэкле восторженно смотрела на брата, а Маро, подавленная вниманием гзири, еще вчера не удостаивавших ее ответным поклоном, робко смахивала слезы, мешавшие видеть сына. Воскресный костюм Шио широко свисал лишними складками. Осторожные пальцы застыли на новой папахе. Он боялся повернуться, боялся зацепить длинным кинжалом белую чоху нацвали.
      - Что это такое? - с недоумением прошептал Георгий.
      - Не видишь, ишаки встречу тебе устроили, - умышленно зевнул Папуна.
      Георгий оглянулся на товарищей. Дато, сдерживая смех, проговорил:
      - Ешь на здоровье, Георгий.
      - Убирайся к черту! - огрызнулся Саакадзе. Взмыленные кони сердито раздували ноздри.
      - Если священник через полтора часа не кончит, я на него коня пущу, яростно кусая губы, сказал Димитрий.
      Только Ростом молчал.
      "Саакадзе - владетель Носте, - сообразил он, - а родные новых азнауров - собственность Георгия".
      Ростом покосился на товарища.
      "А под ветвями чинары Нино, "золотая Нино" - радостно думал Георгий, но почему опущены ресницы? А вот дядю Датуна сегодня же обрадую новой одеждой, но что с ним, почему горбится? А вот отец Гиви, тоже печальный, несчастье какое случилось или не рады нам?"
      Георгий быстро оглянулся на шепот Ростома и Дато. Друзья умолкли, избегая его взгляда.
      Папуна гневно вытер затылок синим платком.
      - С ума, что ли, сошел? Люди с родными хотят поздороваться, а он серебряный черт, о покорности на жаре говорит. Совести в нем нет.
      Услышал ли священник шепот или взор его жены напомнил ему сказание об аде, но он поднял крест. Молодежь двинулась вперед. Священник строго оглянулся, подошел к Саакадзе и, благословив Георгия, кротко попросил его быть снисходительным господином, ибо перед богом все равны.
      Георгий выслушал священника стиснув зубы. Мгновение - и Тэкле сидела на крепкой руке, а счастливая Маро, приподнявшись, старалась достать лицо сына.
      Шио, как приросший, стоял между нацвали и старшим сборщиком. Пятки у него горели, он не смел двинуться: длинный кинжал, как назло, цеплялся за белую чоху нацвали. Наконец Георгий выручил отца.
      Священник недоуменно переглянулся с гзири и нацвали, те презрительно пожали плечами. Саакадзе не только не ответил на торжественную проповедь, но даже не поблагодарил за встречу.
      Саакадзе поспешил поздороваться с ностевцами, но перед ним все расступились и склонились.
      - Что это значит? - изумился Георгий. Ему не ответили. Низко кланялись, топтались на месте, сжимали папахи.
      - Дядя Иванэ, победа!
      - Будь здоров, Георгий, - смущенно ответил Кавтарадзе. - Что ж, поздравляю, повезло тебе... Вот мой Дато тоже получил надел...
      Он замялся и неловко спрятался за чью-то спину.
      "Что с ним случилось? - тоскливо подумал Георгий. - Где радостная встреча, о которой мечтали на Негойских высотах?"
      Саакадзе оглянулся.
      Товарищи, окруженные родными, не замечали его.
      Подошел Элизбар. Рот кривился улыбкой, перевязанная рука беспокойно двигалась на груди. Обрадованный Георгий бросился к другу и, обняв, горячо поцеловал.
      Элизбар, повеселев, радостно крикнул:
      - Э, Георгий, ты такой же друг остался! Спасибо, не забыл в царском списке Элизбара. А мне вот руку вонючей травой перевязывают. Отстал от вас, жаль, на метехский пир не попал... Говорят, царь без тебя жить не может, скоро в князья пожалует... Теперь не интересно нас видеть...
      - Тебе, Элизбар, руку или голову вонючей травой перевязывают? Дороже всего мне родные и товарищи.
      И добавил тише:
      - Приходи, Элизбар, поговорим. Что тут произошло?
      Дед Димитрия, тяжело опираясь на палку, подошел к Георгию и, поклонившись, почтительно произнес:
      - Отпусти, господин, домой, с утра народ скучает, гзири согнал тебя встречать, устали...
      Побагровел Георгий, нагайка хрустнула в пальцах... Сорвавшись, он схватил Тэкле, за ним, едва поспевая, бежали Маро и Шио. Народ, облегченно вздохнув, поспешно расходился.
      Дома в глаза Георгию бросилось изобилие еды. Груды всевозможных яств скрыли скатерть. На большом подносе скалил зубы жареный барашек.
      - Старший сборщик прислал, - пояснила Маро, уловив недоуменный взгляд сына, - а жареного каплуна - нацвали. Сладкое тесто с вареньем жена священника приготовила, и гзири бурдюк вина сам принес, а вот блюдо гозинаки - подарок надсмотрщика... Что случилось, сын мой? Неужели правду говорят царь тебе Носте подарил?
      - Правда, моя мама... но что здесь случилось? Почему народ на себя не похож?
      Маро не успела ответить. Ожесточенно ругаясь, вошел Папуна.
      - Хороший праздник, бросил коня и убежал. Конечно, Папуна двоих может таскать. Хотел заставить пузатого нацвали привести коней, да боялся - зайдет в дом, обед скиснет. О, о, о, Маро, молодец, сколько наготовила! Ну-ка, Георгий, покажем азнаурский аппетит.
      - Уже показали... Видел, как встретили?
      - А ты думал, целоваться с тобой полезут? Где видел, чтобы господина народ целовал? Подошла ко мне старуха Чарадзе, согнулась кошкой: "Попроси господина оставить нам двух баранов, говорят, все будет отнимать". Хорошее слово у меня на языке танцевало, жаль, не для женского уха.
      - Что ты ответил ей? - робко спросила Маро.
      - Ответил? Хорошо ответил, ночь спать не будет. - Папуна расхохотался. - Решил, говорю, новый господин Носте, азнаур Георгий Саакадзе, у всех мужчин шарвари снять, пусть так ходят... Знаешь, Георгий, поверила: побледнела, зашаталась, долго крестилась, теперь по всему Носте новости разносит.
      - Это, друг, совсем не смешно, - задумчиво произнес Георгий.
      - Э, дорогой, брось думать, давай лучше зальем грузинской водой царского барашка... Маро, признайся, откуда разбогатела? Бывшее начальство прислало?
      Папуна захохотал.
      - Подожди, Маро, еще много вытрясут разжиревшие воры... Тэкле, не смотри скучной лисицей, азнаур Папуна не забыл привезти тебе подарки. Подожди, покушаем - увидишь. Мы с Георгием весь тбилисский майдан запрятали в хурджини и три праздничные одежды, полученные Георгием от царя, тоже туда поместили.
      - Дорогой большой брат, потом покушаешь, раньше покажи подарки.
      Тэкле обвилась вокруг шеи Георгия, и он только в этот момент почуствовал нахлынувшую радость. Из развязанных хурджини выплеснулся ворох разноцветных шелковых лент, кашемир разных цветов, зеленые и красные стеклянные бусы и платок со сладостями. Маро, довольная, разглядывала синий шелк, бархатный тавсакрави и тонкий лечаки. Шио тут же примерил полный праздничный костюм и залюбовался кисетом.
      Подарки Папуна ослепили Тэкле. Полосатые сладости соперничали с голубым камешком колечка.
      В проворных зубах рассыпался оранжевый петушок.
      Серебряный браслет и булавку с бирюзой для тавсакрави Маро после тысячи восклицаний тщательно спрятала в стенной нише.
      Шио, напевая песенку о чудной жизни богатых азнауров, вертел в руках новую папаху.
      Но Папуна не забыл и других друзей: один из хурджини остался неразвязанным. Яркие ленты, бусы, сережки и сладости ждали детей Носте. Папуна предвкушал радость "ящериц" при виде сладкого лебедя, куска халвы или ленты.
      Маро опьяненная ходила около сына, точно не веря своему счастью, касалась черных волос, рук, лица. Шио, ошеломленный, в пятнадцатый раз перекладывал одежду сына и все не мог по своему вкусу повесить на стене шашку Нугзара. Тэкле носилась по комнате, успела разбить глиняный кувшин и примерила на голове все ленты.
      Поздняя луна холодными бликами расплескалась по Носте, качалась по каменным стенам, кольнула глаза Георгия. Он тихо встал. Протяжно зевнула дверь. Тартун одобрительно постучал хвостом. Георгий бесцельно постоял над ним и вышел на улицу.
      "Я, кажется, их ничем не оскорбил, а может, обиделись за принужденную встречу? Конечно, обиделись, завтра выяснится, и мы посмеемся над глупостью гзири".
      Георгий широко вдохнул ночную прохладу. Осторожно ступая, брел он по закоулкам близкого его сердцу Носте. Взбудораженные мысли теснили голову. Действительность принимала уродливые очертания. Кто-то приглушенно рыдал.
      "Нино", - догадался Георгий и увидел на крыше согнутую фигуру. Нино испуганно метнулась в сторону. Длинная тень замерла у ее ног, и Георгий властно схватил беспомощную руку.
      - "Буду ждать тебя вечно", - не твои ли это слова, или шумный ветер турецких сабель надул в уши пустые мысли о золотой Нино?
      - Нет, Георгий, вся моя жизнь в данном тебе, обещании, но кто мог предвидеть такое возвышение? Разве дело богатого азнаура, владетеля Носте, думать о дочери своего пастуха? Нино всегда была беднее других девушек, но глупостью никогда не страдала.
      - Подожди, Нино, почему мое возвышение должно вызывать в любимых людях слезы? Ты первая должна была встретить меня с песней. Чем я заслужил твою скорбь?
      - Скорбь от предчуствия... Твое возвышение, Георгий, - мое падение. Какими руками достать тебя?
      - Никогда, Нино, не говори так, - задумчиво произнес Георгий, - иначе, правда, могу разлюбить. Ничего не могу сделать с собою: не люблю рабские души. Будь тверда, если хочешь моей любви.
      - Слушай, Георгий, и на всю жизнь запомни слова твоей Нино, да, твоей... Мое сердце для другого не забьется... Георгий, ты солнце, воздух, только тобою буду дышать до последнего часа. Но ты не знаешь, у каждого человека своя судьба, пусть случится предначертанное богом. Не сопротивляйся, Георгий, и не думай обо мне.
      - Нет, только о моей Нино буду думать, сейчас дадим клятву друг другу в верности... Я клян...
      - Постой, Георгий, не клянись. Прими мою клятву, а сам не клянись... Я верю тебе, и, если угодно будет богу, Нино будет счастлива. Клянусь святым Георгием, будешь ли моим мужем или нет, никогда рука другого не коснется меня, сердце не забьется для другого, мысль не остановится на другом, и до конца жизни только тебя, Георгий, будут видеть мои глаза... Ты же свободен во всем. Ничто не изменит моей клятвы.