Просверкнула во "фрагментах" Вл. Микушевича интуиция: любить или ненавидеть можно других, а равенство чревато равнодушием.
      Если бы только равнодушием. А то ведь и бьют.
      Порато бьют, как сказал незабываемый Борис Шергин.
      Стать бы здоровее.
      БЕЛЫЕ ГОСПОДА
      Дмитрий Галковский выдвинул концепцию российской истории. Белая держава посреди цветного, пестрого, сизого, желтого, азиатского полулюдского месива. "Белая" - в том чисто художественном словоупотреблении, когда прямая живописность перекликается со знаковыми смыслами: русский "белый царь" - с англо-американским "белым человеком", а также с "белой костью", "белой работой" и прочими колониальными просветами в дикой тьме.
      Вот как рисует Галковский зарождение России:
      "Огромная территория, редкое население, народ глупый. Так соберем все в один город, сделаем в глупой стране город умных и будем остальные миллионы из этого города спасать. Плюс этническая проблема.
      Набрали из полуазиатского месива европеоидов на один белый город, добавили немцев - получился Петербург. С немцами поссорились, уложили своих белых сначала под немецкими, потом под китайскими пулеметами,- получился Ленинград. Бывший европейский город с новой азиатской судьбой - расстрелял и тысячи заложников за Моисея Соломоновича Урицкого..."
      Я так понимаю, что евреи в этом месте должны взвиться. Но не надо. Не надо "подозревать" Дмитрия Евгеньевича Галковского в антисемитизме - он уже сам как-то во всеуслышанье объявил себя антисемитом (что не помешало ему в той же статье в "Комсомольской правде" почтительно процитировать Надежду Яковлевну Мандельштам). Дм. Галковский не более "антисемит", чем, к примеру, его первый патрон В. Кожинов - все это игра. Я подозреваю даже, что и вся картинка "белой России" посреди азиатского идиотизма - вариант вполне игровой... но по сути он - реален, да и исполнен, надо признать, мастерски.
      Галковский вообще - фигура уникальная. По сочетанию природной одаренности и какой-то старательно воспитанной разнузданности. За три-четыре года успел покусать всех, кто попался на глаза: шестидесятников, коммунистов, сталинистов, либералов, Окуджаву, Золотусского, Мамардашвили, Зиновьева... Осведомленность редкостная, готовность памяти прекрасная, знаний - вагон: все тридцать лет сознательной жизни грыз книги, да и сейчас, похоже, не вылезает из библиотек. Но какая-то не "библиотечная" прямота выражений. А может, именно "библиотечная"... Врагов русского народа надо бить. Физически. Прикладами. Пусть враги кровью заплатят русским за то, что вынудили их быть азиатами.
      "А еще лучше - сделать стучкиным детям небольшую операцию на головном мозге. Опустить их в первобытное состояние, чтобы ни они, ни их дети и внуки не поднялись больше по социальной лестнице. Никогда".
      Люди, представляющие себе облик Дмитрия Евгеньевича хотя бы по портретам, наверное, усомнятся, что он способен ударить человека прикладом. У него и на вивисекцию вряд ли достанет жестокости. Вот призывать, указать, подначить - это пожалуйста. Фамилию Стучки издевательски обыграть запросто. Сказать оппоненту, что он не философ, а украинец,- это можно. И не боится!
      Словом, Галковский, несомненно,- самый отчаянный из птенцов, вылупившихся в кожиновском гнезде. На все готов. Советская власть для него - власть оккупантов, и ее надо уничтожить в ходе гражданской войны. Никакие "перестройки" с азиатскими ворами невозможны - азиатов надо истреблять. Советская интеллигенция - антирусская, фиктивная; она капитулировала перед азиатской властью; значит, и ее - туда же (вот откуда "биологическая" ненависть к шестидесятникам... если это, конечно, тоже не игра).
      Но, допустим, не игра. Страшная правда. Галковский выговаривает то, что не каждый идеолог "Памяти" решится сказать вслух, да и не додумается так отрубить от белого все: и красное, и желтое, и голубое (под цвета смело подставляйте значения: у Галковского каждый блик играет). Все "опустить" и среди месива недожизни воздвигнуть Россию: форпост западной культуры. Что-то вроде Англии, возвышающейся над грязным океаном. Белый утес. Или: белый дом "на холме". В колониальном стиле.
      Между прочим, на очередном вираже Галковский, кажется, вцепился и в Парамонова. Прикрывшись, впрочем, псевдонимом. Борис Михайлович Галковского "вычислил" и в очередной радиопередаче цикла "Русские вопросы" ответил коротко, как бы "стряхивая с рукава". Хотя по существу они ведь смыкаются. Борис Парамонов, идеолог рыцарственного индивидуализма, ненавидящий социализм как "богадельню" и муравейник паразитов,- кем он ощущает себя, вырвавшись из этой азиатской тины? - "владельцем личного автомобиля", уже присматривающим себе "дом в пригороде" (см. его философский этюд "Дом в пригороде" ).
      Что же из этого всего следует?
      Во-первых, то, что белые господа, побившие прикладами азиатскую нечисть и отъехавшие на сверкающих "иномарках" в сверкающий чистотой "пригород", не станут жить мирно: они между собой передерутся (и тогда явление Салах-ад-Дина, который всех этих очередных крестоносцев сбросит в море,- вопрос времени).
      Во-вторых, не будет конца и этой дурной бесконечности: подавлению "полулюдей" "сверхчеловеками". Зря надеется Френсис Фукуяма, что история кончилась,- не кончилась. Продолжается. Со всей тошнотворной мерзостью: с высокомерием "белых" и "опусканием" всех остальных "в первобытное состояние".
      И, наконец, третье - и главное для меня: что станется в этой свалке с Россией?
      Неохота мне быть "белым". Стыдно. Если азиатов начнут сгонять в газовые печи,- я азиат. Если суждено оказаться России в Азии, то лучше остаться азиатом в реальной России, чем европейцем в воздушном замке, каким Россия вознесется над Азией. Есть ощущение судьбы, если хотите, исторического рока. Вопрос о том, кто сделал "больше" мерзостей, то есть: что хуже, гитлеровская печь или полпотовская мотыга, я отказываюсь здесь обсуждать. Достанет ужасов и с того, и с этого боку. И изнутри тоже достанет: из нашей шатающейся неопределенности.
      А все-таки - судьба. Убери это шатание, это скитание духа, это вечно-детское желание соединить, сопрячь, сплотить несоединимое, убери эту "кашу", эту "полуазиатскую полуевропейскость" - нет России.
      Есть что-то другое: белое, ослепительное, с отмытыми от крови прикладами и хорошо проваренными шприцами.
      Без нас.
      "ДЕИНТЕРПРЕТАЦИЯ"
      Замечательный кинорежиссер (корни - наши, живет в Штатах, фильмы приезжает делать в Россию, а когда делает в Америке, то они - "русские по менталитету") - вот как он пересказывает и развивает мнение одного английского критика о России и о русских:
      "Проблема русских в том, что они белые. Если бы они были черные, желтые или коричневые, не было бы такой деинтерпретации. Когда люди западные - едут в Мексику, или в Индию, или в Турцию, их ничто не шокирует. Они знают, что они в Турции. Когда они едут в Россию, то их все шокирует. Потому что думают, что приехали в европейскую страну, где живут белые люди. А Европа кончается в Польше. Дальше начинается уже не-Европа. Это такая прихотливая мысль, но она очень точно передает проблему русских. Русские сами думают, что они белые, им к тому же это и вбивали в голову, и требуют соответствующего поведения. А этого поведения нельзя требовать. Потому что наша нация родилась не из Европы".
      Англичанина я понимаю. Англичанин с небелыми привык - как с небелыми. Но я не очень понимаю, почему мы-то, русские, должны перед таким англичанином испытывать комплекс неполноценности. Ведь для этого надо, так сказать, изначально хотеть быть белым и только белым, причем именно в английском (колониальном) духе. Но мы, кажется, никогда не делали из этого проблемы. То есть не "хотели" (потому что и так были белыми), а если не были (потому что постоянно смешивались с соседями), то вряд ли чувствовали по этому поводу сожаление. То есть русские по определению интернациональны, полиэтничны, соборны, смешанны... определение каждый пусть подберет по склонности. Да заодно пусть присмотрится к физиономическому спектру России: нет ли среди нас таких "белых", какие приезжали из Британии к черным, желтым и коричневым? Вряд ли такие найдутся.
      Англичанин чего ищет? Джентльменского набора. Чтобы его, джентльмена, не обворовали на вокзале, не надули в сделке, вовремя заплатили... Ну, правильно: у нас и не заплатят, и надуют, и обворуют... как в Мексике, Индии и Турции (я ничего не перепутал?).
      Ну, так не воруй. Работай, как на Западе. Как на Западе - это, между прочим, и опоздать нельзя, и коридорный треп отменяется, и чаю не попьешь в рабочее время. На Западе у белых тоже, конечно, по-разному, но если что и видится как едино-западное из-под наших осин, так это умение работать регулярно и методично.
      Так это нам и требуется. Работать методично. Причем тут "белые"? Никогда я себя таким белым не чувствовал. И не хочу.
      Впрочем, дело, как выясняется, не только в цвете кожи.
      Дело еще и в православии. Вот на этот счет рассуждение нашего режиссера, уже его собственное, не переведенное с британского:
      "Тот факт, что православному нужно шесть часов стоять на ногах или на коленях, даже сесть нельзя, говорит о том, что человек находится глубоко внизу, а Бог от него - по чистой вертикали... Православные не изменились за тысячу лет... Едва с колен встали, из-под КГБ еще не выползли, а уже враг у них - Ватикан. Уже хотели бы запрещения других конфессий в России... Извините меня - это средние века! Вот мы там и находимся - югославы, греки, болгары и Россия находятся в шестнадцатом веке. Ничего плохого в этом нет, просто факт. Посмотри, как разошлись чехи со словаками и как расстаются сербы с хорватами. Насилие, геноцид, нетерпимость, страсть, племенные войны... Православие и мусульманство очень близки в этом смысле... слово "компромисс" для них - гадкое слово... Ничего не изменили и десятилетия атеистической пропаганды. Православный атеист - это воинствующий атеист. А протестантский атеист - очень мирный человек. Поэтому российские коммунисты очень отличались от шведских и, как ни странно, мало отличались от камбоджийских. Каждая религия в конце концов определяется ценою жизни. В православии цена жизни низкая, в мусульманстве еще ниже, в буддизме жизнь просто ничего не стоит..."
      Особенно красиво про вертикаль: Бог вверху, православный внизу... У русских философов бывали такие же метафоры, но, "как ни странно", с обратным смыслом. Православие человека на земле укрывает - католицизм человека к небу вытягивает; у нас "шатер", у них - "шпиль"; готика вертикальная. Читал я также, что когда православный монах на Афоне созерцает свой пуп, то это он замыкает в себе энергию, а вовсе не отрицает "вертикаль". Буддист, я думаю, делает то же самое.
      Если же пройтись по горизонтали, то интересно, что на крайнем Западе, где цена жизни должна быть максимально высока, обнаруживается тяга... к крайнему Востоку: к тому самому буддизму, где жизнь "просто ничего не стоит".
      Жизнь, я думаю, дорого стоит везде. Формы оплаты разные. Коллективные, индивидуальные. Формы складываются веками; в известном смысле их "не выбирают". Человек в основе своей действительно не меняется. Каждый век знает свое средневековье. Это сказал Лец, житель Польши, где "кончается Европа".
      Пусть кончается. Раз так, я не хочу быть ни "европейцем", ни "белым". Я хочу быть русским, каковым и являюсь. К Ватикану ненависти не питаю. Остаюсь атеистом, как и был, впрочем, не воинственным, каковым никогда и не был. Хочу здравого смысла, хочу трезвой экономики. И еще: чтобы трезвая экономика не претендовала определять бытийные ценности.
      Ценности надо уважать: и у католиков, и у буддистов, и у мусульман, и, простите, у самых архаичных язычников. Потому что всюду люди, и они имеют право понимать цели бытия так, как это сложилось у них на протяжении тысячелетий. Не тыкая ими друг друга в глаза. И, разумеется, не выясняя отношений так, как это делают "сербы с хорватами". Или как это делали уважаемые белые европейцы, англичане и французы, на протяжении ста лет, с 1337 по 1453, пока мы тут стояли вертикально и ползали на коленях. Ничего плохого в этом, конечно, нет, просто факт.
      К "фактам" режиссер вдруг добавляет:
      "Когда я говорю такие вещи, на меня русские сильно обижаются".
      Правда? Я не обижаюсь.
      Впрочем, обижаемость пропорциональна наивности, так что когда тебе сообщают "просто факты", но при этом добавляют, что факты "обидны",и что англичане в нас разочарованы,- иной обидчивый и поверит.
      ТАКАЯ СУДЬБА
      У Шукшина в романе о Разине - воевода Семен Львов, попытавшийся запереть разинцев в дельте Волги и не выпустить в море, узнает, что те, быстро и хитро разделившись, все-таки просочились, выскочили к нему в тыл; в момент доклада об этом воевода мгновенно теряет интерес к делу и падает духом.
      Рассуждение Шукшина в связи с этим когда-то потрясло меня: вот русские люди! Как легко, как быстро взлетают и воодушевляются! Как скоро гаснут...
      Вообще-то логичнее было ждать от Шукшина другого: хоть в контексте социальных идей, почерпнутых им из традиций советского эпизма, хоть в контексте увлекавшей его национальной идеи - логично было ждать противопоставления Разина Львову как настоящего русского народного героя эксплуататору и вырожденцу. Но увидеть русское В ОБОИХ - это было (для 1972 года) в высшей степени необычно.
      Теперь, перечитывая Шукшина, я вижу в его рассуждении следы привычного разлома: "Так резко различаются русские люди: там, где Разин легко и быстро нашелся и воодушевился, там Львов так же скоро уронил интерес к делу"; "им овладела досада"; ему тяжко было "снова собираться с мыслью и духом". Но, при всем различии, тот и другой - русские люди, и Шукшин подмечает здесь важнейшую национальную черту, глубинную русскую драму.
      Легко загораемся. И быстро гаснем. В непредсказуемой, головоломной, "незаконной" ситуации - азартные игроки. При угрозе проигрыша - мгновенные неудачники. Готовы на все плюнуть и начать все снова: на новом месте, в другой раз.
      Поразительная уверенность, что места хаптит и что других разов будет навалом.
      Поразительный переход из уверенности в уныние и из уныния опять в уверенность.
      Поразительная неустойчивость и непредсказуемость: непредсказуемость для самих себя.
      Вы скажете: а легендарная русская стойкость? А смертное стояние на Шипке? А русская готовность часами и сутками сидеть в окопе, выжидая выгодного момента для атаки, месяцами и годами жить в землянке, трудясь для победы? Широкий смысл этого национального качества общепризнан, но вот свидетельство конкретное, профессиональное: маршал Рокоссовский, родом поляк, отмечал способность русского солдата ждать - по контрасту с жолнежом польским, который в атаке отважен, да вот ждать не умеет: пан или пропал, и немедленно! Русский воюет привычно - на измор, на износ. Его главная, фундаментальная черта в войне - стойкость. Выстоять! Как в Бородинской битве, Толстым описанной. Как в 1941-м: стоять насмерть! Эту черту в ту пору патриотически отмечал даже такой антисталинист, как Солженицын. Мы, воюя, прежде всего стоим, и уж потом - пятимся, и уж потом - размахиваемся и "врезаем". И это воинское "стояние" - сродни, конечно, легендарному, двужильному, невменяемому русскому терпению.
      Как же связать ртутную шукшинскую подвижность русской души - с этой бездвижностью стояния-сидения?
      А вот так напрямую и связать. Связка на разрыве. Скобы на трещине. Желание взять в обруч, положить плаху, закрепить намертво, решить на вечные времена - от того же инстинктивного, звериного чувства нестабильности, неустойчивости, непредсказуемости. Чудовищный перевес импровизации над методичностью в основе характера (талант сильней ума), и чудовищные же усилия подавить этот безудерж - незыблемым, чугунным бездвижьем: укротить шатость крепостью (община сильней индивида).
      Ощущение такое: не за что зацепиться, не на что опереться в "чистом поле". Тогда вбиваем кол и намертво держимся. Кто отойдет - предатель.
      Сравнить с Европой. Самые "нерусские" в ней народы: англичане, французы, датчане, итальянцы. Там живущие, где морем, либо горами, либо реками - ограничено пространство. И в этом пространстве: на острове, полуострове - отстаивалось отграниченное однородное существование. Чем ближе к "серединке" (немцы в "середине" Европы), или к "проходному двору" (испанцы: хоть и "на краю", но - как "труба", по которой хлестали в Европу сарацины), или к "натуре" (норвежцы, у которых государственность была "чужая", шведская, а "своя" - лишь природа),- тем ближе характеры этих народов к русским, в которых играет именно "природа", "натура", и у которых земля - "проходной двор", которым смирять игрище стихий и воль приходится именно железной, давящей всякую волю "системой".
      У русских никогда не было ни твердого места, ни древнего корня. На евразийской равнине с ветром гуляли ватаги, дружины и орды из края в край, вернее, без конца и края; кто откуда пришел, кто куда ушел,- иной раз просто некому было выяснять: все мешалось. Шли с юго-запада славяне, шли от "финских хладных скал" - варяги, шли из азиатских степей - татары, и смешивалось все, смешивалось: кудри черные и кудри белые (получались русые), носы горбатые и носы приплюснутые (получалось что-то среднее: "картошкой"), глаза карие, глаза синие, а уж про души и говорить нечего: полная "всеотзывчивость".
      Те, что здесь смешались, и назвались - русскими. И страна назвалась Россией.
      Что их свело вместе, что эту страну - скрепило?
      Нужда свела вместе: вечная опасность удара сзади, сбоку, изнутри; вечный страх нашествия, междоусобия, непредсказуемого срыва.
      Беда страну скрепила: бесконечные кровавые счеты между "своими", вечные оглядки на "чужих", непрерывное участие "чужих" в разборках между "своими", постоянное смешение своего и чужого.
      Вопль о границах, о межах - в безграничном просвисте сквозящих "проходных дворов", зияющих дыр, незатыкаемых промежутков. Морок маргинальности: ползла империя "пятном на скатерти", растекаясь и впитываясь, пока на гигантском пространстве не сравнялось бессилие Центра идти дальше с бессилием окружающих народов идти на Центр. Тут стали чертить на песке границы, вбивать колышки, колы, колья, тянуть проволоку: сделалась Империя.
      Национальная? Русская?
      Никак нет.
      Я же сказал: русских не было; были - славяне, финны, татары, немцы, литовцы, кавказцы. Русские - это те, что здесь смешались, те, что здесь остались, те, что на это согласились: назвали себя русскими.
      Империя не была национальной. Ни по замыслу, ни по исполнению. По замыслу: не "русская" - "Московская", потом "Российская": мировой город, третий Рим - перехватчик кафолической, вселенской, всемирной идеи. По исполнению: из Центра - циркулярно - импульсы во все стороны: до Балтики и Крыма, до Варшавы и Аляски: присоединять и удерживать; но и на Центр же накатывались - циркульно - со всех сторон... зачем? Грабить? Грабить, конечно... когда усидеть не надеялись. А надеялись бы усидеть - так и сели бы! И все эти рейды - от польского похода бунташных времен до набега всякого очередного "Гирея" - были попытками вовсе не уничтожить Москву, а "стать Москвой". Как Аларих когда-то, наместник Иллирии "из рода Балтов",вовсе не уничтожить хотел Рим, а - овладеть им.
      Так что надо бы нам переступить вполне понятную встречную враждебность к Тохтамышу, из-за которого сгорели наши бесценные древние летописи, и против всех Лжедмитриев, из-за которых чуть не пропала наша бесценная новоиспеченная династия, и понять: то была неотвратимая, геополитическая тяга народов осуществить центрирование жизни, общий порядок, ибо иначе - все истекало кровью. Удалось бы это татарам - и продолжили бы они наши летописи своими. Удалось бы полякам - сидели бы Ягеллоны на троне Романовых, славянской-то крови в Ягеллонах было не меньше. Ну, сложилась бы империя "Русско-Литовская". Либо "Московско-Казанская". И жили бы люди. Воевали-то - считанные годы, а "хорошовались", обнимались-целовались при встречах, торговали и женились, смешивались и пребывали - века.
      Так что не знаю, кто от кого отделялся и отделывался бы сегодня: Ландсбергис от нас или мы от Ландсбергиса, и кто бы в Казани отделял в водке "спирт от воды"... то есть пытался бы этнически разделить начисто татар и русских, когда у тех и у других в основе - чуть не половина общей половецкой крови.
      Да и вообще кровь тут ни при чем. "Еврей - это тот, кто называет себя евреем". Русский - тот, кто считает себя русским. Американец - тот... и т.д.
      Если уж с евреями, помешанными на идее материнской крови, это так (с папашиной-то стороны мог оказаться кто угодно), то русским и, полтысячелетия спустя, американцам сам бог велел не в составе крови искать национальную идентификацию, а в ощущении общей судьбы.
      Такая судьба. Счастливая? Несчастная?
      Не знаю. Я фаталист. Мне осточертел эпитет "многострадальная" при всяком упоминании о России. Строго говоря, немногострадальных народов нет. Ни в природе, ни в истории. Жизнь вообще есть страдание, которому единственный противовес - понимание смысла страдания.
      Но революция - "ужас", не так ли, господа?
      Но и то, в результате и против чего произошла революция,- тоже ужас, не так ли, товарищи?
      Какой смысл - в смене ужаса ужасом, какой смысл в революции?
      Никакого. Тут не смысл - тут неизбежность. А смысл только тот, чтобы в условиях неизбежности революции сохранять человеческие ценности.
      Конечно, с нашей теперешней точки зрения, ценности искажались. Но с тогдашней, с их точки зрения, с точки зрения наших отцов и дедов,- искажены были ценности в "эксплуататорском обществе", так что революция возвращала смысл человеческому существованию. Где гарантии, что спустя еще два-три поколения маятник не пойдет снова в ТУ сторону, и революция не будет еще раз "перечитана"? Для этого нужно только одно: чтобы в сытом и благополучном обществе "угнетенные" оказались в исчезающем меньшинстве (а мы сейчас изо всех сил хотим выцарапаться в такое сытое общество), и чтобы солидарность с сирыми и убогими стала в обществе хорошим тоном. А если эта сирофилия и убогомания накладываются на очередной пик нестабильности истеблишмента,- тогда вы получаете в сытой и благополучной Франции 1968 года взрыв левацких настроений, любовь к Троцкому и сожжение университета. Но и без срыва - может тлеть и накапливаться. Как в сегодняшней сытой и благополучной Америке, где интеллигенция... ну, это мы ее так по-русски называем, а там - интеллектуалы, "яйцеголовые", "писи", сиречь P-C, political correction - политически скоординированные инакомыслящие,- они, думаете, на чьей стороне? Государства? Нет, на чьей угодно, только не государства. На стороне Саддама Хусейна, на стороне гомосеков и спидоносцев, на стороне любой секты против любой ортодоксии, на стороне любого бунта против "их говенного благосостояния".
      Так что это в крови, в генах. У всех, не только у нас.
      Стало быть, революция была неизбежна?
      Была неизбежна.
      Кто ее совершил? Никто. "Сама совершилась".
      Задним числом вмыслили в демиурги - Ленина. Но он революцию не сделал - он ее оседлал, он оказался на гребне, на острие. Ненадолго оказался, непрочно оседлал, едва держался, а потом и не удержался. Только и успел, напоровшись на самоочевидное безумие коммунистической доктрины, от доктрины отказаться, ибо действовала она - только в военном варианте, только для войны годился коммунизм, а как только пахло миром,- с ним нечего было делать. Так НЭП и стал сигналом отказа, больше Ленин ничего не успел, разве что перед смертью крик отчаяния издал (в последних "страничках", "записках"), разве что в преемниках своих смутно опознал уголовников, да ничего изменить не мог. И выходит, все наследие его практически было "мгновенное": как взять власть (когда брошенная валяется) и как удержать ее (когда и другие бросаются поднять). Но как жить - он не только не успел почувствовать, но вряд ли и мог бы, потому что обламывалась тогда жизнь России в какую-то неведомую бездну.
      Через бездну перебирались сомнамбулически, на стимуляторах, под наркозом, в страшнейшем самогипнозе; имя этому самому гипнозу коммунистическая мечта. Иначе не перейти было бездну двух мировых войн и лагерной (военно-лагерной) "передышки" между ними. Иначе не сдюжить было этого ужаса самозаковывания в металл, в цепи: в броню индустриализации, в кандалы коллективизации. Иначе не выдержать было сгона мужиков с земли, не прокормить гигантские армии: военную, трудовую, не оправдать повальную военизацию народа. На этой-то военизации мы теперь и надорвались, вколотив живую силу народа в броню, в шестьдесят тысяч танков. На это и напоролись, выучив военному искусству миллионы людей, прогнав через армейский всеобуч все мужское население державы, так что теперь любая ватага боевиков, под любым флагом собравшаяся, захватившая любой арсенал, любой "ствол" взявшая в руки: от автомата Калашникова до ракеты "земля-земля",- знает, как с этими железками обращаться и умеет вести боевые действия на уровне солдатской профессиональности,- таким образом любая гражданская "склока" грозит стать гражданской войной.
      Фатум: готовился народ к тотальной отечественной брани, к защите от внешнего супостата, а ударился - о свою же агрессивность; пошла взрывная сила внутрь, рвет народ изнутри, кромсает отечество на части.
      Доведись какому-нибудь лидеру, из нынешних, пусть безвестному, оседлать ситуацию и проскочить сквозь абсурд подступающего междоусобия к мало-мальской "тишине" народного успокоения, к какому-нибудь сносному "рынку", то есть к сытому прилавку, к относительной стабильности, к мирному стойлу,- и спасенные от самих себя люди задним числом в боги произведут такого деятеля, осанну вострубят ему, в новый мавзолей положат... Так где-то пролегает же в хитросплетениях нашего жизненного лабиринта та дорожка, которая, как потом станет ясно, "была спасительной", то есть "вела к цели". Но разгадка-то не в дорожке, разгадка в почве, по которой она бежит, в наклоне, по которому течет народ, а может, в том, что накопившаяся новая агрессивность не вся еще вышла. Выйдет - успокоимся. Разгадка, одним словом, в общей геополитической ситуации.
      Так что если бы на "единственно правильном пути" в 1917 году оказался бы не Ленин, а кто-нибудь другой, то делал бы тот другой приблизительно то же самое... ну, с другими расстрельными списками, с другим порядком экзекуций и экспроприаций, разверсток и налогов. Кстати, "продразверстка" словцо не большевистское, а - Временного правительства.
      Так что на вопрос: что сталось бы с Россией, если бы не Ленин, ответ уже дан историей: без Ленина сталось то, что явился Сталин и другие ленинские ученики. И сделали они именно то, что обещали. А обещали они именно то, чего хотел, о чем смутно мечтал народ, именно то, что он лелеял в подсознании под наркозом "коммунизма". И достигннто было:
      - равенство всех: круговая порука стабильности: "как всем, так и мне";
      - гарантия от голодной смерти: круговая порука ради физического выживания;
      - работа без стресса, без перенапряга, с раскладыванием всей тяжести - на "мир": круговая порука безответственности.
      Конечно, равенство - в нищете. Конечно, гарантия лагерной пайки издевательство над здравым смыслом. Конечно, стресс все равно настигал: штурмовщина, авралы, выворачивание труда в подвиг. Но все-таки: если вывороты за 70 советских лет тяготели к годам войн, то годов таких, на круг, было не так уж много. А норма меж этими пиками (провалами) все-таки за эти 70 лет устоялась; все-таки шесть советских поколений в этой юдоли, как-никак, выросли. И не говорите, что были сплошь несчастны: нет, и счастливы! Осуществили действительное равенство, и даже не только на солдатском, но и на каком-то минимально цивильном уровне: огромная часть населения, худо-бедно, избавилась, наконец, от деревенских вил, и хоть в бараке, хоть в общаге, хоть в вонючем от большой химии поселке - но зацепилась-таки за вожделенную городскую жизнь. И действительно получила гарантированную "пайку", возможность работать "от сих до сих"; пусть кое-как, ничего не имея, но и ни за что не отвечая, кантуясь в куче, наваливаясь на любое дело "всем миром" и любое дело охалтуривая, но избавилась же от необходимости пахать, "упираясь рогами", вставать в четыре часа утра к "частной корове" и трястись день и ночь над "личным наделом", поливая оный потом. Вместо этого - в огромной массе - встали "к машине" от гудка до гудка, а еще лучше - сели вчерашние пахари к письменным столам, прибились к каким-никаким бумагам (читайте Шукшина).
      Бумаги, кстати,- далеко не только "бюрократия". Это и "стихи". Гигантское производство текстов, под которые изводятся леса и над которыми веет призрак творчества, отвлечение от жуткой реальности, еще один род самогипноза. Как предрекал Маяковский: "и будет много стихов и песен". Осуществилось. Много.
      Нет, никто не обманул нас: ни Ленин, ни Сталин, ни Троцкий. Мы получили (то есть построили) именно тот "развитой социализм", за который клали свои (и чужие) головы большевики. Конечно, нужно вычесть отсюда "процесс строительства" (20-е, 30-е годы) - грязь котлованов, надрыв фундаментов; нужно вычесть войну и восстановление (40-е, 50-е) - на деле-то все это был единый комплекс мировой войны: война горячая, война холодная, наше медленное и неуверенное оттаивание при Хрущеве... Но когда оттаяли и "отлаялись", когда при Брежневе, в условиях с трудом удержанного глобального паритета, начали отъедаться и погуливать, и впервые отошел "социализм" от войны (впрочем, тут же в Афганистан и влез - в крови это у него), но все-таки, в "чистом"-то виде наш строй только тут и выявился наконец как образ жизни, а не только как тип воинства,- и тогда реализовался, тот самый реальный социализм, о необходимости которого говорили большевики и в фундамент которого полетело столько голов.
      Голов ли полетело слишком много, цена ли оказалась чрезмерна, но недолго длилось торжество воцарившегося строя. По всем смутно улавливаемым геополитическим закономерностям (а смутные они - потому, что природные, статистические, вероятностные, и потому же при реализации неотвратимы, хотя и непредсказуемы в конкретных формах, как непредсказуемы все нюансы погоды, а приход зимы в целом неотвратим) - по этому ощущению неотвратимости хода вещей чувствовалось, что должен этот праздник исчерпаться, эта гульба кончиться. Вот она и кончилась. Внутри душ людских "природное" взорвалось: по национальным швам стало рваться народное тело - по тем швам, которые единственно и оказались упрятаны от всеобщего блуда и унификации. Этническое оставалось "сбоку припека" - сохранялось как "форма", как нечто музейное... оно и рвануло теперь.