Что в ней еврейского, не определил бы и сам Саваоф: ни языка, ни религии, ни традиций - один звук, дуновение слова, тень тени давно исчезнувшей реальности. И однако заставляет же что-то этих людей называть себя евреями! В России их полмиллиона; еврейский язык признает в качестве родного - каждый десятый; действительно же владеет языком (ивритом либо идишем) - лишь каждый двадцать седьмой! Что же они имеют в виду? Что обозначается как еврейство? Что означает это упорное стояние на "отмененном" месте? В ситуации антисемитизма - понятно что. А без оного? Все равно стоят! Почему?
      И это - еще не самое удивительное в подмеченных Фурманом тенденциях. А вот что еще: на вопрос о том, какая история и культура представляет для них наибольший интерес, евреи, назвавшие русскую, обогнали по этому показателю русских! Точнее, так: в части интереса к дореволюционной русской культуре они оказались с русскими почти вровень (42,5 против 47,8 процентов), а в части культуры советского периода - опередили (17,5 и 10,7). Когда же пошли вопросы о конкретных рейтингах (отношение к Толстому, Лермонтову, Чехову, Бунину, Достоевскому), то перевес этих авторитетов у евреев сравнительно с русскими оказался настолько явствен, что Фурман сделал ошеломляющий вывод: "реальный интерес к русской культуре у евреев даже больше, чем у русских".
      Я представляю себе, что скажут по этому поводу записные патриоты. Они скажут: "эти и здесь пролезли". Более трезвые аналитики вспомнят об относительно высоком образовательном уровне еврейского населения, о нетерпеливом желании "ассимилироваться", о динамизме национального характера и т.д. Самые трезвые примут в расчет то, что русские вообще анархичны и не очень-то считаются с авторитетами, даже если это светочи культуры, евреи же - напротив, весьма считаются...
      Все так: я согласился бы со многим в этих объяснениях, но вот свидетельство с совершенно другого края, где никаким еврейством не пахнет: казахская публицистка Шуга Нурпеисова свидетельствует, что казахам (городским казахам, что тоже существенно, и мы к этому сейчас вернемся) казахам "идеи и пафос русской культуры ближе и доступнее", чем русским.
      Есть над чем задуматься, не правда ли?
      Русских - оставим на минуточку в покое: они в данном случае как бы фон для статистики. Культурное состояние русских - тема гигантски важная, но это другая тема. Речь идет об анклавах.
      Вопрос: почему в анклавах, в диаспорических общинах (когда-то именовавшихся унизительно "инородческими", а теперь из страха обидеть никак не именующихся) и просто во вкрапленных и распыленных "контингентах", смесь которых являет собой современный город,- престиж русской культуры акцентирован с такой ясностью?
      Первое и простейшее объяснение: так это ж та соломинка, за которую хватается утопающий... или, скажем так, дрейфующий.
      Куда денется дух человека, попавшего в поле духовного воздействия огромного, стомиллионного народа, если этот человек не схватится за Пушкина и Толстого? Дух "осядет" в огромное среднестатистическое поле привычного культурного "быта", где этнография срастается с рутиной, и самоидентификация не стоит никаких индивидуальных усилий, а значит, не имеет личностной цены. В этом гигантском "русском поле" человек, обладающий энергией, начинает искать знаки особости, своеобычия, непохожести. Ищут все. Сибиряк, уралец, воронежец тоже вынашивают что-то, что будет выделять их из общего поля, из общего ряда. Казак скажет, что он не просто русский, а именно - казак: он предпочтет Шолохова Пастернаку, а у Толстого поставит "Казаков" впереди "Воскресения".
      Великая нация имеет тенденцию осознавать себя именно как систему анклавов. И это, в общем, нормально: пока беда не собьет воедино,- отчего ж и не процвести многопестрым полем?
      Теперь возьмите любой "инонациональный" цветок в этом многоцветье. Ну, скажем, еврею - куда "оседать"? Кто впал в иудаизм, в действительное еврейство,- уехал в Израиль. А кто остался,- куда он тут "врастет"? В общее поле? (так и хочется сказать: в общее застойное болото...). Нет, он будет осушать себе кусочек, огораживать свой участок. Мне приходилось писать о принципиальной неразрешимости русско-еврейского самоопределения в России, о зажатости души между идеями ассимиляции, исчезновения, и диссимиляции, обособления: и то, и другое опасно. Реакция евреев на эти рассуждения меня поразила: а мы и не хотим ни того ни другого. Ни обрусения, ни оевреивания! Мы не хотим быть ни "просто русскими", ни "евреями вообще" - мы хотим быть русскими евреями. Мы - совершенно особый анклав: не часть какого-то другого народа, а - народ со своей судьбой и своими ценностями.
      С какими же ценностями?
      "Сарафаны" и "армяки", а также старославянские ценности - исключены. Тора, Стена Плача, Плач на реках Вавилонских - все это тоже нереально. Что же остается?
      Пушкин. Лермонтов. Чехов. Толстой. Достоевский. Солженицын. Распутин. Последние три имени Д. Фурман комментирует особо: это ж фигуры, за которыми тянется репутация "антисемитов", и все-таки они становятся в русский еврейский синодик, потому что люди отлично знают цену и таким "репутациям", и связанным с ними провокациям,- великие же чувства никогда не рождаются на ровном месте, а только из великих преодолений.
      Казах, переселившийся из юрты в город и ставший интеллигентом, конечно же, сразу приобщается к русской классике. Чему она противостоит в его сознании? Ничему не "противостоит", а просто наполняет душу. Это ж надо попасть в ситуацию острейшего параноического национализма, такой комплекс неполноценности подцепить,- чтобы Пушкин "помешал" Абаю или чтобы Чокан оказался казахом в противовес русскому Достоевскому. В нормальном состоянии тут нет и не может быть антитезы. Казахский интеллигент, попавший в поле русской культуры, берет ее вовсе не как инонациональную. Он ее берет - как общечеловеческую, как часть культуры всемирной. Он берет Пушкина не как "иноплеменного", а как "единоплеменного" - Шекспиру, Гомеру, Сервантесу.
      Так ведь и русский (здравомыслящий русский) берет Пушкина в том же качестве и контексте. И русскому неохота "оседать" в общее "бескрайнее поле" или в общее "болото", на бережку которого будет кружиться этнографический хоровод в сарафанах и гулять обчество в армяках. Потому что общее поле делается у нас реальностью только как поле боя, если, не дай бог, явится очередной фюрер наводить порядок. А нормально - когда из тысячелетнего фонда культуры берут - кому что ближе. Всем хватает. В том числе и русским евреям, которые не хотят "растворяться". В том числе и горожанам-казахам, которые не хотят быть русскими, но и без Пушкина не хотят.
      Узел тут завязан вовсе не с того боку, с которого его обычно хотят развязать. Сам феномен русской культуры - вовсе не национальный, не племенной, не этнический. И совершенно естественно, что, приобщаясь к русской культуре, разноплеменные россияне и нероссияне не собираются узурпировать чужое национальное достояние или в него "пролезать". Русский культурный мир по определению всемирный, вселенский, всечеловеческий, "кафолический". В этом он сродни византийству, американизму, старому Риму, наконец - великим народам, которым дорого стоило их величие. Ибо оплачивалось оно - именно за счет утраты племенной однородности и органичности.
      В нынешних условиях, когда племенная устойчивость из биологической краски превращается чуть ли не в обоснование фундаментального права на жизнь,- встает для "вселенской" русской культуры острейшая проблема ее перемаркировки в национальную. Как это сделать? Или надо искать в русской культуре некий этнический горизонт и считать его опорным, то есть надевать "зипуны и армяки" (что для великой культуры узко и жалко), либо сохранять "всемирную отзывчивость", но уже в качестве сугубо национальной черты (что для культуры рискованно именно как для великой). К маргиналам, берущим русскую культуру "на вооружение", эта проблема обернута другой стороной: они ее берут не как национальную и не как инонациональную, а как мировую, сверхнациональную. Русские же должны удерживать ее - как национальную.
      Кажется: понять Пушкина как всечеловека - это же так естественно. Удержать его как этнического гения куда труднее. Я не про то, что по крови он эфиоп и немец, а по стилю - "француз", я про то, что попытки перевести его "русскость" на другой язык - невероятно трудны: все утекает, исчезает.
      Вот так и "русское" - вроде бы утекает и исчезает при переводе на язык всемирности. И надо выгораживать внутри русского что-то специальное: великорусское, а потом и тамбовское, висимское, лебедянское.
      Тогда почему не бердичевское?
      Правда, тамбовским вроде бы и не надо "овладевать" этими ценностями: само дано. Бердичевским - надо. И кустанайским. И остзейским.
      Вот они и овладевают. Чтобы этого не было, русская культура должна потерять свою всемирную ориентацию. Что от нее останется?
      Когда-то В. Розанов заметил: если услышу, что где-нибудь в России отец читает сыну курс русской истории, заранее знаю, что это немец.
      Пусть читает. Курс-то все равно русский.
      ЕВРЕЙСКИЕ МЕЛОДИИ В РУССКОМ ИСПОЛНЕНИИ
      Из ответов на записки
      - Что будет с оставшимися в России евреями - в свете трудов и настроений Шафаревича, Белова, Распутина и отца Иоанна Петербургского?
      - С евреями будет то же, что с оставшимися в России армянами, чеченцами, эстонцами, татарами, цыганами, а также и с русскими, которых, возможно, ожидает междоусобие, доходящее до взаимных погромов, то есть драк стенка на стенку. Сегодня Шафаревич проводит грань между русскими и евреями, завтра какой-нибудь его преемник проведет грань между русскими и... сибиряками, и... казаками, и... "стюдентами". Или - грань между русскими северного и южного типа. Или еще какую-нибудь грань. Природа человеческая непоправима - вся дурь при нас. Конечно, можно уехать в какую-нибудь другую страну. Там тоже будет грань. Между евреями и палестинцами. Или между американцами белого и черного цвета. А также желтого. И красного. Все равно что-нибудь в этом духе будет. Вы же видите: рай человеческий, о необходимости которого так долго говорили большевики, на земле не состоялся. Стало быть, жить придется - как жили на протяжении тысячелетий. Что "здесь", что "там".
      - А что будет с евреем "там", если его вдруг охватит ностальгия?
      - Он будет "русским" - как этих евреев и называют на "исторической родине". То есть, будет решать ту самую неразрешимую проблему, которую евреи безуспешно решали в России: как им быть русскими, оставаясь при этом евреями? Или: как быть евреями, оставаясь при этом русскими? Поскольку задача принципиального решения не имеет, надо принимать решения непринципиальные. Иными словами: делать то, на что хватает сил. Допустим, в России еврей мог ходить в синагогу, читать Тору, говорить дома на идиш. Или хотя бы просто помнить, что он еврей. Или ничего этого не делать и не помнить, а жить в обрусении. Охваченный русской ностальгией израильтянин может читать Тургенева, говорить дома по-русски и смотреть московские телепрограммы. Или хотя бы просто помнить, что десять поколений его предков как-то спасались в России. Впрочем, он может забыть все это и стать израильтянином. И не мучиться. Нация, по счастливому выражению Ортеги-и-Гассета,- это непрерывный плебисцит. Надоело быть евреем - стань, чем хочешь.
      Правда, тут есть одно весьма трудное условие: надо немножечко знать, чего хочешь.
      - Кого вы считаете евреем: ортодокса, признающего 613 необходимых заповедей, или любого квартерона с пресловутым еврейским геном?
      - Ген - вообще из другой оперы: он действует только в том случае, когда о нем знаешь и если хочешь, чтобы он действовал. А вот заповеди - это по существу. Но опять-таки: 613 заповедей - не единственно возможный вариант; можно себе представить и другой: с одной заповедью: "я еврей, потому что считаю себя евреем". И только. И достаточно. Большое число заповедей - вообще признак неуправляемости. Тут один мыслитель раввинического толка выступил со статьей, где доказывал, что человек, ограничивающий себя шестьюстами тринадцатью нормами, лучше, чем человек, ограничивающий себя, допустим, тринадцатью. Меня это самовосхваление не тронуло. Но когда Зоя Крахмальникова начала этому мыслителю отвечать и доказывать, что последователь тринадцати правил (это все фигурально, имеется в виду христианин) не хуже иудея с его 613-ю, меня охватило чувство неловкости. Как можно вообще обсуждать такую фанаберию? Видишь, человека занесло - пройди мимо. Начнешь доказывать - окажешься там же, где он: кого признать лучшим, кого считать достойным, кого куда пускать и т.д.
      Как меня можно кем-то "не признать" (русским, евреем и т.д.), если я этого признания не прошу и считаю себя тем, кем сам нахожу нужным?
      - Не тесно ли будет на маленьком кусочке Азии всемирному народу?
      - А не тесно ли в Греции народу, давшему миру Перикла и Праксителя? Не тесно ли римлянам в Италии? Англичанам в Англии? Испанцам в Испании? После того, как Новый Свет пошел частью по английской, частью по испанской колее? А каково будет русским сжиматься до Средней России?
      Не будем спорить о терминах: в принципе всякий народ может стать всемирным. Или вообразить себя таковым, что для духовно-творческой стороны даже и важнее территориальных параметров. Если же важнее территория, "маленький кусочек Азии", то можно попытаться стать нормальной нацией, то есть перестать считать себя всемирным народом.
      Можно, конечно, остаться всемирным. То есть, независимо от "кусочка", присутствовать "везде" и везде решать "всемирные задачи". Тогда, извините, легко не будет. У "всемирных" народов судьба тяжелая. Так сказать, путь на Голгофу. Тут и всеобщее раздражение (можете назвать это завистью), и Холокост, и опьянение Мировой Революцией, и отрезвление от оной...
      Как этого избежать? Очень просто: перестать считать себя "всемирным народом". То есть: не употреблять этих слов, особенно применительно к себе.
      - Диаспора - Израиль: что важней, кто главней, кто живучей?
      - А что лучше: быть "всемирным" народом или быть народом нормальным, локальным?
      Лучше - второе.
      Но интереснее - первое.
      Диаспора - это и есть место жительства "всемирного народа". Армянский спюрк. Цыганский табор. Американское присутствие. Рука Москвы.
      Вы скажете: какого лешего я о руке Москвы, когда у нее нога неизвестно где и голая задница не на месте? То есть, при своей гига-антской территории все время где-то руками шарит. "Всемирный народ".
      На это еще раз отвечу словами Б. Парамонова: а русские - это первые евреи в своем отечестве: скитальцы, бомжи, бродяги, гонимые властью и живущие "святым духом", то есть "всемирной отзывчивостью".
      Может, потому такая взаимная ревность у русских с евреями? Такая любовь, переходящая в ненависть. Два "всемирных народа"...
      Два нормальных народа могут поделить "кусочки земли". Но как два всемирных народа поделят воздух?
      ДЕЛО О ПОЩЕЧИНЕ
      Возвращаясь к Переписке Н. Я. Эйдельмана с В. П. Астафьевым
      Спустя два года после скандала приперли-таки Астафьева к стенке: заставили высказаться. "Мировая общественность" потребовала автокомментариев. Астафьев поначалу перевел разговор на других: стал рассказывать о реакции на Переписку знакомых евреев. (О незнакомых тоже сказал: о потоке анонимных писем, но - вскользь и брезгливо). А подробнее об одном "друге из Перми"... (Я знаю, какие эмоции и доводы летят обычно в человека, подозреваемого в антисемитизме, если он осмеливается сказать, что у него есть "друзья среди евреев"; я эти эмоции и доводы сейчас оставляю в стороне. Мне интересна сама реакция этого еврея из Перми на Переписку. Потому что это и моя реакция: один к одному).
      Так вот: пермский еврей славную Переписку... "игнорировал совершенно". То есть: ни возмущения, ни радости, ничего - ноль. Ноль принципиальный! Как человек относился к Астафьеву, так и продолжал относиться. И Астафьев это оценил.
      Потому что по ходу Переписки с обеих сторон (но сначала, конечно, у зачинщика, у Эйдельмана) проступило в душах такое, что мгновенно следовало пресечь. Табу! Я и тогда, в 1986 году, едва письма зашелестели в Самиздате, интуитивно почувствовал: дурное дело! Поэтому - ни звука об этом! Отдернуть руки!
      Но "мировая общественность" продолжает эти манифесты мусолить. "Мировая общественность" по-прежнему ждет комментариев. Как же: один писатель обвинил другого в антисемитизме - и тот согласился! Отнеситесь же все как-нибудь к этому саморазоблачению! Вы - на чьей стороне? Дайте оценку!
      Хорошо, дам. Вернее, воспроизведу с точностью мою первую реакцию. За много лет она не переменилась.
      Итак, мне из рук в руки передают частную переписку двух хорошо известных мне писателей.
      Читать чужие письма??
      - Читай, читай, это не "чужие письма"? Это - для всех: "открытые письма",
      Но тогда почему сначала были посланы в частном порядке? "Открытые" принято сразу отдавать в печать. А тут - послали, дождались ответа... А чтобы обнародовать, разрешения спросили? Ведь написано-то с первых строк как частное письмо. В смысле: извините, что вторгаюсь...
      "Уважаемый Виктор Петрович!
      Прочитав все или почти все Ваши труды, хотел бы высказаться, но прежде - представлюсь.
      Эйдельман Натан Яковлевич, историк, литератор (член СП), 1930 года рождения, еврей, москвич; отец в 1910 году исключен из гимназии за пощечину учителю-черносотенцу..."
      Мне достаточно. Эйдельман ведь - не просто великий историк, он еще и изысканный писатель, он отлично знает подспудную силу слов, художественный эффект их неожиданного воздействия. Можно выплести какие угодно логические узоры и за них спрятаться (сделать вид, что спрятался), но что в первой же фразе после "знакомства" Астафьев получает пощечину,- впечатление это тем более непреложно, что оно - подсознательное, ибо, "логически говоря", пощечину получил в 1910 году какой-то неведомый "учитель".
      "Логически говоря", тут все можно и распутать.
      "Представлюсь..."
      Зачем? Астафьев, без сомнения, и так знает, кто такой Эйдельман, и Эйдельман знает, что тот это знает. "Представлюсь" - это значит: в принципе с Вами знакомств не веду и впредь вести не намерен, а являюсь к Вам, уважаемый, с единственною целью...
      С какою же?
      А это и становится ясно, как только на пятой строке журчание автобиографии взрывается прилетевшим совсем из другой сферы звуком "пощечины".
      Выходит, с этою целью и явился: дать Вам, уважаемый, по физиономии. Это и есть суть письма. Все остальное - усиливающие эффекты.
      Включая и то, что, отдавая Переписку в Самиздат (явно без разрешения соавтора) Эйдельман возвращает Астафьеву копию его ответа. То есть как бы "швыряет в лицо".
      Включая, наконец, и такую "мелочь", как реестр астафьевских оскорблений грузинам, монголам и "прочим шведам", кои (оскорбления) рассыпаны в астафьевских текстах и собраны Эйдельманом наскоро. (Почему наскоро? Потому что забыл, например, Корепанова из "Царь-Рыбы", за которого и "угры волжские" обиделись на него смертельно).
      Это "мелочи" в астафьевском творчестве?
      В принципе - далеко не "мелочи", конечно. Опаснейший перекос сознания, имевший для Астафьева как для писателя крутые последствия. Опять-таки, не надо быть сверхпроницательным, чтобы понять, как все эти дикости сочетаются у Астафьева с очевидным добродушием. Как он ухитрился обидеть всех: и грузин, и монголов, и угров, и "французиков", и "еврейчат" - при такой немереной широте души?
      Да от широты же. От дикой неаккуратности. От нежелания на миллиметр вперед рассчитать реакцию других на твои слова. От уверенности (между прочим, чисто русской), что все, конечно же, думают и чувствуют так же, как ты. И потому можно говорить все, что бог на душу положит. Не заботясь о последствиях. Скажет - а потом и пожалеет; а иной раз и объяснится: не хотел, мол, обидеть.
      И не хотел. "Само" получается. От размаха. От неистребимой русской беспечности.
      Понимал ли это Эйдельман?
      Наверняка понимал. Должен был понимать. Но нужнее был в письме фон для "пощечины". Оттяжка, благостный отвод внимания - для неожиданности удара. Грузины... монголы... Батый... Карамзин... Вы ждете "еврейчат", а их нет. Вы их ждете, потому что в начале письма было ясно объявлено: "я еврей". Просто так это незнакомым людям не объявляют. Человеку, может быть, вовсе и неважно, еврей ты или не еврей. Ему это, может, без разницы. А ему это тычут. Зачем? Это письмо - КЕМ написано: интернационалистом, гуманистом, человеком, или - "евреем"? Вроде бы, по всей внешней логике интернационалистом, гуманистом, человеком. Причем же тут "еврей"?
      А чтобы ждали еврейской обиды.
      Ждем. А ее "нет". Грузины, монголы... Лишь под самый занавес - про "еврейчат" из "Печального детектива". Как бы и вскользь. Я, мол, не за себя, я - за общую справедливость.
      Зачем же тогда с пощечины начинал?
      На что Астафьеву в этом письме отвечать? На внешнее "благолепие" или на скрытые под этим "благолепием" вызов, подначку, оскорбительную, дразнящую дерзость?
      Импульсивный человек - сел да простодушно, в десять минут, и накатал ответ. Писал, как есть, не соразмеряя последствий. (Впрочем, и за "десять минут" сумел вспомнить и со ссылкой процитировать из эйдельмановской книги - про "жиденят"... Досье, что ли, вел?).
      Но примем и у Астафьева простодушную интонацию как закон, им самим над собою признанный.
      "Натан Яковлевич!.."
      Стало быть, без "уважаемого". Для частной переписки - странно. Для "открытой" - естественно. Объявленное неуважение, да еще при наличии к письму эпиграфа - прием вполне литературный: явно "для печати".
      Значит, вызов принят: боремся по правилам, предложенным противником?
      И прежде всего - интонацию подхватываем. Эдакая благостная невинность. В глубине-то там - готовность убить, чуть ли не физически промеж глаз врезать, а на поверхности - благолепие! Смысл же такой: и мы вас кормили, и мы вас поили, и столько добра вам сделали, а вы все равно нам враги. Но мы все равно добрые. "Вы и представить себе не можете, сколько радости доставило мне Ваше письмо..." Это в каком же смысле? А в таком, что раньше не ясно было, кто враг, а теперь ясно.
      Ну, так с врагами - как с врагами. Вы нас убиваете, мы - вас. Вы нашего царя убили - вы: "евреи и латыши, которых возглавлял отпетый махровый сионист Юровский..."
      Кстати, точнее было бы: мадьяры и латыши. А возглавлял действительно Юровский, но был он не сионист, а коммунист, а на то, что он еврей, и ему, и всем прочим коммунистам было в высшей степени наплевать,- это только теперь стало важно.
      Обычная история: злодействовал как коммунист, а отвечать должен - как еврей.
      Так вот: Эйдельман-то почему перед Астафьевым за Юровского отвечать должен? Что, Эйдельман участвовал в казни царя? Или хоть как-то оправдывал это дело? Почему он за Крывелева отвечать должен, что тот взял русский псведоним? А может быть, он, Эйдельман, как-то не так составлял энциклопедии и теперь следует его от этого дела отстранить: и "пушкиноведы и лермонтоведы у нас будут тоже русские, и, жутко подумать,- собрания сочинений отечественных классиков будем составлять сами, энциклопедии и всякого рода редакции, театры, кино тоже "приберем к рукам", и, о ужас! О кошмар! Сами прокомментируем "Дневники" Достоевского".
      Вообще, довольно странные эмоции. Что, Гомера должны комментировать только греки? Библию - только евреи? А что, если израильтянам когда-нибудь взбредет в голову издать и прокомментировать Астафьева,- им что, нельзя?
      Но речь идет вроде бы не "вообще", а "в частности". Но тогда почему Эйдельман должен отвечать за каких-то редакторов, за кино, за театр, за издания классиков?
      Да потому, что не он тут объект ненависти, а они. В письме еще удерживается Виктор Петрович, а в разговоре, два года спустя, дает себе волю: "Они же ведь думают, что это они, так сказать, пупы мира".
      Еще мгновенье, и - "все они". "Эта нация".
      "...Привычка этой нации соваться в любую дырку, затычкой везде быть..."
      Виктор Петрович, и пермский Ваш друг, комбат саперный,- тоже? И московский друг, бывший солдат,- тоже? И тот еврей, Герой Советского Союза, что проклял Эйдельмана за его письмо, он что, тоже затычка?
      Виктор Петрович, "они" - все?!
      Я задаю идиотские, провокационные вопросы - я отлично знаю, что Астафьев не антисемит, никогда им не был и не стал им от эйдельмановского письма. Но логикой этого письма он, увы, заразился. Тон Эйдельмана принял. Точку отсчета взял - его. То есть, если называть вещи своими именами, перед нами классический пример провокации, которая - удалась.
      Наверное, Эйдельман не отдавал себе полного отчета в том, что делает. То есть, он не понимал, что затевает провокацию. Он действовал импульсивно и, так сказать, по эмоциональному шаблону. И по тому же шаблону получил сдачи. То есть, его противник как бы подтвердил его худшие предположения, "попался", "раскрылся". И Эйдельман - на том же публицистическом нерве поставил в переписке точку:
      "Виктор Петрович, желая оскорбить - удручили..."
      Значит, и тут уже без "уважаемого". И со словом "оскорбление" в первой строке (начал с "пощечины", кончил "оскорблением" - сюжет!). А слабенькое, лукавое, блудливое слово "удручили" - все от той же игры: разве с Вами можно всерьез! С Вами - только "подтрунивая". Потому что Вы шовинист, невежда, животное...
      И - обрывая Переписку - "возвращает" астафьевское письмо. То есть, копию.
      Вообще-то возвращать надо оригинал, если уж обижать наверняка. Или оригинал нужен как оправдательный документ, когда Переписка, пущенная в Самиздат, пойдет по рукам? Поэтому "в лицо" брошена - копия. Это несколько смазывает эффект, но не отменяет разрыва:
      "Прощайте, говорить, к сожалению, не о чем".
      * * *
      Так не о чем?
      Нет, к сожалению, есть о чем.
      Возможны два отношения к реальному или предполагаемому антисемитизму. (На место евреев в этой схеме можете поставить кого угодно: цыган, армян, негров, чеченцев и даже, о господи, русских). Так вот: если кто-нибудь кого-нибудь "не любит",- реагировать на эту "нелюбовь" можно двояко.
      Можно - "не заметить".
      А можно - не только заметить, но еще и расковырять: "вывести на чистую воду", "заклеймить", "пригвоздить".
      Я предпочитаю первый путь.
      Не говорите антисемиту, что он антисемит,- чаще всего он этого сам про себя не знает. Он это узнает, когда вы это ему скажете.
      А если он знает?
      Не повторяйте ему это, не укрепляйте, не утверждайте его в этом. Не усугубляйте ситуации. Никто никого не обязан любить: ни евреев, ни немцев, ни американцев, ни русских. Это - личное дело каждого. Не подводите "базу". Не подсказывайте формулу. Не провоцируйте.
      Ну да! - скажут мне пуганые евреи.- А погром?
      В погром - сопротивляться. Прятать обреченных. Спасать. Восставать как в Варшавском гетто. Однако погром - не образ жизни. И не только еврейская проблема. Она и начиналась - не вполне как еврейская, и уж точно - не как еврейско-русская. А начали бить - "торгаши" "торгашей" (по "пятому пункту" - греки - евреев). Братья-славяне, склонные к соборности, конечно, присоединились. Но подлость человеческая вообще охотно присоединяется к безнаказанному грабежу. Не придавайте подлости излишнего глубокомыслия. Не подвернутся "евреи" на пути дураков и подлецов - не будет и еврейского погрома.
      Иосифа-то Когана (у Багрицкого) украинский мужик ненавидит разве как еврея? Нет, как экспроприатора.
      Коган однако тоже должен соображать: что будет, если погода сменится: насильничал - как комиссар, а отвечать придется - как еврею.
      Кто соображает, тоже знает, когда и почему надо ждать погрома. Двести лет евреи в России ждут погрома. Последние двадцать лет вроде бы и государственного антисемитизма нет - все равно ждут. Людей расказачивали, размужичивали; ссылали горцев, корейцев, немцев. Перебили армян в Сумгаите, стерли Грозный с лица земли. Евреи не в моде, вся слепая ненависть переключилась на "кавказцев"; цыган сжигают семьями; немцам на Волге грозят "вторым Сталинградом"...
      А евреи Малаховки и московского Юго-Запада все ждут погрома.
      Отсюда - сверлящая жажда: отыскать и наперед уличить антисемита. "Упреждающий удар". Человек, может, и ведать не ведал, что он антисемит. Ему сказали. Он их в упор не различал. Стал различать.
      Астафьев-то, конечно, не стал. Но в сердцах сказал, будто стал.
      Другие, глядя на него,- стали.
      Так что, резюмируя, скажу, что повинны - оба. Хотя и в разной степени.
      Натана Эйдельмана я знал лично, я к нему (помимо того, что бесконечно ценил как историка и писателя) питал большую человеческую симпатию (смею думать, не безответную). С Виктором Астафьевым лично едва знаком (как прозаика и совестливого человека - ценю бесконечно). Кроме того, об усопших - или хорошо, или никак. А все-таки, переступая через все это, скажу: Эйдельман в том совместном грехе виноват больше. И "первый начал". И "шибко умничал". И, простите, если уж шибко умный, то должен бы ведать, что творит.
      Бог с ними.
      Остается "безделица": понять, как же вести себя евреям в стране, называемой "Россия"?
      * * *
      Ответ так же прост, как все непостижимое: вести себя как русские.
      Кровь, происхождение, форма ушей и длина носа тут решительно ни при чем. При всем еврейском внимании к генетической чистоте ("по матери", только "по матери"!) - вы же не проконтролируете, с кем дружила матушка этой матушки и всякая по восходящей прабабка. О русских и говорить нечего: поскреби русского - и найдешь кого угодно: на том стояло и стоять будет наше многонациональное (или так: многоплеменное по истокам) государство.
      Так что оставим в покое кровь и внешность, и тайну родословной, и ностальгию прапамяти: кровь "говорит" только тогда, когда дух "спрашивает"; внешность помогает (или не помогает) маркировать то, что добыто самосознанием; если я помню о еврейском происхождении моей бабушки, то это мое личное дело, и оно касается других не больше, чем казачье прошлое другой моей бабушки... Это все - только "стройматериал" личности, но увенчивается "строение" только тогда, когда человек решает, кто он.