Честно говоря, тут не то что возражать - тут и комментировать нечего. Я даже обрадовался такому обороту дела. Да кто же вас гонит? Хотите быть русскими... евреями - будьте.
      Отточия, которые я ернически вставляю между вышесоставленными словами, несомненно сигнализируют читателю о тех новых и непресказуемых проблемах, которые встают по ходу диалога. Вы хотите быть не просто русскими, а именно русскими евреями, то есть чуть-чуть "особыми" русскими? Ради бога! В России, как известно, неособенных нет. Но тогда встает вопрос о, так сказать, материальном обеспечении данной особности. О каком-то базисе для культуры, о школах, газетах и т.д. Я уж не говорю о "куске земли", тут и подумать-то страшно; земля теперь - дело гиблое, из-за нее убивают. Да и куда сунешься? Дальний Восток - дело слишком дальнее, Крым поближе, но про него и вспомнить опасно, столько из-за этого Крыма крови пролито и еще, не дай бог, будет пролито. Но ведь куда-то же надо деваться - если культивировать "особность"? Обособиться в гетто самоубийственно. Раствориться в русской массе - самоубийственно же. А жить в этой массе, считая себя "чуть-чуть особыми"? Ну, и вы понимаете, как на этот счет отреагирует "остальная масса"...
      У нас в этой "массе" все - "особые". Так что проблема - общая. И решается - личностями. То есть риском и выбором данной личности. И, конечно, мое сочувствие - на стороне таких людей. В том числе и на стороне Исаака Милькина, который не хочет, чтоб я его "подталкивал". Драматургия хоть отчасти и абсурдная, но тем более волнующая: чем больше он на меня обижается, тем он мне милей; чем сильней он от меня "оттталкивается", тем больше мне его хочется удержать.
      Это - ясно, я и растолковывать бы не стал. Но есть в статье Исаака Милькина одна оговорка, как бы и "мимоходная", но поразившая меня своей неожиданной точностью и заставившая задуматься о вещах, которые раньше казались элементарными.
      Речь опять-таки о диалоге, но о другом. О диалоге "кровей" в смешанной душе.
      И. Милькин пишет:
      "После развода (то есть после разрыва русских с евреями.- Л. А.) возникают иногда этакие непростые отношения влюбленных-разведенных; чаще одна из двух сторон (имеются в виду русские.- Л. А.) еще чего-то домогается, лишь бы продолжить диалог, чужое зовет своим... Но стоп! останавливает себя И. Милькин: - Я, кажется, уже вторгаюсь в угодья уважаемого мэтра Аннинского, это песня его, лично его борьба нанайских мальчиков".
      Лично моя. Не отрекаюсь. Точность попадания такова, что мне уже не очень важно, "домогаюсь" я или не "домогаюсь" чего-то у "другой стороны", где эта "сторона" и чье "чужое" я присваиваю. Борьба нанайских мальчиков это так поразительно верно подмечено, что все остальное неохота комментировать. И это - в самую точку: борьба с самим собой, неизбежная в человеке "смешанного происхождения".
      Впрочем, нынешним молодым поколениям, не заставшим "расцвета социалистических наций", не запомнившим всевозможных "декад", "недель" и прочих праздников, надо, кажется, объяснить смысл концертного номера, когда, сцепившись, катаются по сцене два мальчика в кухлянках, а потом встает с пола и раскланивается улыбающийся круглолицый артист, и публика, хохоча и аплодируя, обнаруживает, что он изображал обоих.
      Смысл - розыгрыш публики. Сверхзадача - показать борьбу шутливую, притворную, мнимую, борьбу, в которой человек делает вид, что его разрывают противоречия, а на самом деле он забавляется.
      Это, так сказать, мои угодья. Моя борьба с собой. Смысл похож. Сверхзадача другая.
      Сверхзадача - оправдание жизни, сотканной на противоречивых основах. Кентаврическая смесь: то ли человек, то ли конь. Русалочий хвост, протянутый через судьбу. Химерическое клеймо. Психология полукровки.
      Нужна ли мне в качестве русского - моя еврейская половинка? По здравому смыслу - не нужна. Зачем же она во мне и почему не исчезает? Не знаю. Есть, и все тут. Но ведь это нонсенс! Да, нонсенс. Если национальная "принадлежность" - акт моего свободного решения,- то какое значение имеет все остальное? И при чем тут кровь моих родителей?
      Да, но кровь родителей - тоже реальность!
      Реальность? Только в той мере, в какой я ее сознаю, переключаю в духовно-практический план. То есть никого не касается, еврейская или не еврейская у меня мама, и какие "кровя" намешаны в моем донском папе; чтобы "кровя" стали фактором, я, во-первых, должен знать, что они есть, и, во-вторых, я должен признать, что они во мне что-то значат. Иначе кровь несущественна.
      А физиономия?! А черная кожа негров! А скулы азиатов! А твой, прошу прощения, нос? Каким это образом совершает "свободный выбор" человек, у которого на физиономии уже написан выбор, сделанный природой?
      А вот и решается тут, сколько в нас природного, сколько человеческого. До той черты, пока на физиономии ничего такого не написано,выбор не стеснен. А если написано, то выбор делается волевым усилием. Если угодно, подвигом самоотречения. Это-то как раз и говорит о том, что "кровь" - чисто материальный субстрат, который переводится в мистический ряд чистой волей. И волей же преодолевается.
      То есть: быть русским - значит хотеть быть русским. Вести себя по-русски. Быть человеком русской культуры.
      Но ведь это значит также, что все нерусское в тебе будет "преодолено": забыто, стерто, предано?
      Вот тут мы и подходим к таинству памяти, к необъяснимому парадоксу преемства.
      Я не могу ни забыть, ни стереть, ни предать в себе ни одну свою половину. Даже если не осталось ни малейшего намека на еврейство в моей физиономическом, "анкетном" или психологическом портрете,- я все равно не могу ее избыть. Она держится только духом, только волей: я должен это удерживать в себе.
      Что - "это"?
      Тысячелетняя история, сотни поколений предков, записанные на страницах древних книг?
      Да. Но не только. И даже не столько это. А что еще? Не знаю... Сам факт, что это - во мне. Я не могу предать в себе эту "половинку" независимо от того, нужна она мне или нет, вредна или полезна, хороша или плоха. Если бы сверхъестественным образом я знал в себе еще десять "половинок",- я бы и их удерживал. Независимо от древности их и от того, насколько признана их ценность. А просто от факта. Если бы память моих предтеч простиралась не в библейские времена, а не далее дедова стойбища,- я все равно хранил бы это как величайшее благо. Мне не дает покоя чувство, что во мне должна быть тюркская генная память. Откуда это - не знаю. Может быть, были татарские или турецкие присадки в казачьем стволе моих донских дедов. Я не знаю, я только смутно чувствую, но и этого достаточно, чтобы всю жизнь тянуться и вслушиваться в голоса культур Востока (когда читал Нурпеисову, Пулатова, Сулейменова,- было острое любопытство и странный вопрос в душе: где в том существовании мы встречались?).
      А если наверняка НЕ встречались ни в "том", ни в "этом" существовании,- то все равно есть необъяснимое чувство: мы все - родные, хоть и в разных коленах. Чисто русская черта, между прочим: во всем раствориться, ко всему прилепиться и все присвоить. "Чужое назвать своим", как сказал бы Исаак Милькин. Да, так. Иной огораживается, охраняя свое от чужих. Я - захватываю, охватываю, осваиваю, присваиваю, удерживаю, теряю и мучаюсь оттого, что не могу всего удержать.
      Это, конечно, не национальное, то есть не этническое, не племенное сознание. Русские - вообще не "племя", русские - народ, составившийся из многих племен. Русская культура - суперэтническая; она подобна индийской, латиноамериканской, африканской, западноевропейской, североамериканской культурам и вбирает разные этнические культуры: славянские, финские, тюркские - подобно тому, как европейская культура вбирает в себя испанскую, немецкую, английскую... а североамериканская принимает и преображает элементы негритянские, японские, ирландские...
      Но это значит, что, становясь русским, ты перестаешь быть славянином?
      Отчасти да. В какой-то мере перестаешь. То есть в той мере, в какой ты великоросс, ты остаешься на этнической почве, но в той мере, в какой ты становишься русским (теперь стали говорить: россиянином), ты через свою племенную суть как бы перешагиваешь.
      Всякое государство "перешагивает" через этнические барьеры, составляя из племен - народ.
      Всякая попытка создать этнически "чистое" государство - самообман: в этнически чистом поле рано или поздно все равно прорастают даже и от единого корня идущие разные ветви, не говоря уже о заносимых ветром семенах. Украинцы обнаруживают, что одни из них - галичане, другие харьковчане, третьи - крымчане. В Литве жемайтийцы вступают в диалог с аукштайтийцами: что "свое" у кого, что "чужое"? Я уже не говорю о великороссах: их вообще с корнем вывернула имперская судьба, вздернула на "мировые высоты".
      Трагический парадокс великороссов: быть русскими, то есть мировым народом, и одновременно - великороссами, то есть народом этническим. На этом сначала подорвалось в 20-е годы наше национальное самосознание, а затем в 90-е - сознание интернациональное, имперское. Мы и теперь мучаемся в невесомости между всемирным и национальным. Становясь великороссами, мы предаем в себе мировое, а стараясь удержать мировое,- предаем в себе национальное. Для малых, компактно собранных народов, не отягощенных державными комплексами, эта проблема не стоит или не стоит так остро. Для великих народов она мучительна.
      И вот наша вековая боль: становясь русскими, забываем в себе великороссов. Или: учитывая сдвиг терминов на весь ХХ век: став советскими, мы старались забыть, что мы русские; теперь, когда маятник пошел в другую сторону, мы хотим забыть, что мы советские, чтобы обрести в себе русских, забывая при этом (лукавство памяти? или спасительная анестезия?), что русские - это уже плод смешений, соединений, скрещений, что они появились как результат скрещений, и на дне русской памяти (русского беспамятства) лежат погребенными поляне и кривичи, чудь и куманы, печенеги и хазары.
      Жалко их потерять?
      Жалко.
      Жалко терять все то, что сегодня растворяется в русском (теперь говорят: российском) целом: те украинские, сибирские, тюркские, прибалтийские, еврейские, нанайские элементы, которые (если ты решил быть русским) с неизбежностью отпадают в забвенье.
      Безмерно жалко.
      И держишь все это в себе - как неразрешимость: и отдать нельзя, и удержать невозможно. Горечь кентавра. Слезы русалки. Проклятость химеры. Бред полукровки.
      Трагично забвение, страшно уничтожение. Тени предков не ходят в памяти праздничным шествием - они сталкиваются; "многонациональный состав культуры" - не парад достижений и не накопление богатств... то есть в какой-то степени - и накопление тоже: семьдесят лет Советской власти мы именно это накопление славословили, и оно - тоже реальность. Но, во-первых, ничто не копится безгранично, наступает предел, что-то вываливается из активного арсенала в запасник и дальше в забвение. А забвение-то и страшно; ты с ним борешься и все-таки бессилен перед ним.
      Во-вторых же: не сосуществуют эти национальные начала мирно, в них скоплено слишком много ядов, и это - тоже реальность. То есть: татарская национальная память автоматически включает шок от взятия Грозным Казани и картину того, как московиты рубят мулл в дверях мечетей, точно так же, как русская память не может освободиться от шока падения Рязани, от картины самоубийства Евдокии Зарайской и от того, как пировали победители на Калке, положив побежденных. И вы это не отмените никакой логикой: ни тем, что Грозный был по крови столь же татарин, сколь русский (и литовец, и византиец, и прочая, и прочая, и прочая), ни тем, что мы потомки обоих воинств, сошедшихся на Калке... И вот все это умом понимаешь, а национальные комплексы все равно искрят.
      Так же вот и еврейская моя половина уживается с русской - подключаясь к напряжению противоположных потенциалов. Когда дух окончательно разрывается, кровь, глядишь, и "помогает". В том смысле, что я могу набраться духу и сказать все, что я о них думаю, и русским, и евреям, не боясь, что в ответ крикнут "русофоба" или "антисемита", потому что когда крикнут (уже бывало), я спрячусь за соответствующие "половинки": имею право!
      Глупо, конечно. Ибо дело-то не в этом. Дело в неотвратимости боли. Непримиримое сталкивается, и это трагедия, а примиренное сходит в благополучное небытие, и это тоже трагедия. Но если непримиренное можно еще попробовать примирить, то уходящее опустошает намертво, и ты согласен включить в себя все: взаимную ярость предков, их дурь, их глупость, их темноту и гонор, их несведенные счеты - только бы удержать.
      И шепчешь в бездну словами русского поэта, соединившего в себе закавказские корни:
      - До свидания, мальчики... Мальчики!!
      Постарайтесь вернуться назад...
      "БЫТЬ ЕВРЕЕМ ЕВРЕЮ СЛОЖНО..."
      Письмо:
      "Уважаемый Лев Александрович!
      В своем отклике на публикацию романа Дины Рубиной "Вот идет Мессия!.." в журнале "Дружба народов" №10,1996, Вы достаточно подробно и профессионально разобрали это произведение. И оно достойно того. И потому, что этот роман успел уже получить национальную и международную премии (я уверен, что признание романа будет еще более широким), и, главное, потому, что в романе много итогового для самой Дины Рубиной как писательницы и (теперь) израильтянки, а также итогового в том смысле, как складывается жизнь евреев из бывшего СССР в современном Израиле. Уверен, что израильтяне легко прочитывают в романе намеки на конкретные лица и организации, но дело, конечно, не только в этом - если говорить о публикации в российском издании. Мне, например, что-то более знакомо, чем Вам, хотя я должен признать, что Вы внимательно и вдумчиво прочитали роман. В Вашем отклике заметна и Ваша личная позиция в так называемом еврейском вопросе, и шире позиция русской интеллигенции, пытающейся разобраться в чужом, как в своем.
      В этой связи - несколько уточнений. И к тому, как Вы восприняли роман, и к тому, как Вы трактуете еврейскую традицию. Потому что все в романе есть так или иначе ответ на вечный вопрос о том, что есть еврей. И поэтому все происходящее в романе есть вариант личного во всех аспектах и проявлениях ответа на этот вопрос, есть степень совпадения или несовпадения с тем, каким должен быть еврей, чтобы прожить всю жизнь и уйти из нее лицом еврейской национальности.
      Вы упомянули о том, что у евреев есть 613 запретов, и им надо жить с этим нормативным наследием. Это некоторая неточность, потому что речь должна идти не о запретах, а о заповедях. Их в Торе (Пятикнижии Моисеевом) перечислено 613. Из них 365 заповедей запретительного характера и 248 заповедей разрешительного характера. Ясно, что запретительных явно больше, но это отнюдь не означает, что Всевышний не оставил евреям никакой свободы, сделав их жизнь как бы скучной и полной обязанностей. Обратите внимание: такой подход к исполнению заповедей характерен для тех евреев, которые, ссылаясь на обстоятельства, стараются уклониться от исполнения - не всего даже, а самого главного, например, соблюдения субботы и празднеств. Конечно, в современных условиях ряд заповедей исполнять достаточно сложно. Кроме того, в связи с разрушением Ирусалимского Храма ряд заповедей пока не исполняется; поэтому, пока Храм не построен заново, речь идет об исполнении около 300 заповедей, но и это много, поскольку каждая заповедь - это тезис, который еврейскими мудрецами подробно разбирается. Так, есть заповеди помнить субботу и хранить субботу, а это целый свод правил. Есть заповедь не работать в субботу, чтобы таким образом подчеркнуть власть и могущество Всевышнего и не претендовать на равенство с Богом своей созидательной деятельностью в субботний день. Но для того, чтобы понять, что такое "не работать", надо четко знать, что есть в святой день "работа". Еврейские мудрецы перечислили около сорока видов работ, которые нельзя делать в этот день, например: писать, рисовать, срезать ветки деревьев, шить, включать свет и т.п. И каждый вид запрещенной в субботу деятельности имеет столько же подвидов, так что речь идет уже о полутора тысячах запрещенных работ. И вроде бы получается, что раз в субботу как бы нельзя ничего делать, то день этот просто выходной. Но ведь и для Всевышнего Суббота не была просто днем отдыха, потому что в оригинале на святом языке не сказано, что Всевышний не работал. Всевышний не совершал в этот день того, что делал прежде, и не начинал ничего нового. Так и человек в субботу не просто отдыхает, но вспоминает об акте творения мира Всевышним. И учится без суеты и спешки осознавать свою жизнь, ее высший смысл. В этот день много полезного можно сделать, но важно, чтобы было желание быть евреем..."
      В этом месте хочется переспросить автора письма: а что это такое быть евреем?
      Но дальше:
      "Обращаю Ваше внимание и на то, что в иудаизме нет миссионерских движений, поскольку быть евреем еврею сложно. Поэтому если нееврей хочет перейти в иудаизм, его серьезно предупреждают, что есть сотни заповедей, тысячи законов, которые ему придется соблюдать, будучи евреем. Ему прежде всего говорят о том, что ему необязательно переходить в другую веру, чтобы заслужить долю в грядущем мире. Неевреям, потомкам Ноаха (Ноя), дано всего 7 заповедей, исполнение которых уже есть гарантия его заслуг перед Всевышним. Понятно, что каждая из 7 заповедей - лишь начало связанных с нею законов. И все же 7 и 613 - это большая разница, поскольку с евреев Бог спрашивает жестче и нелицеприятней. Это - что касается того, как быть евреем".
      Далее от проблем общееврейского характера мой корреспондент возвращается к роману Дины Рубиной и ее литературным предшественникам:
      "Нелишне вспомнить, что о Мессии, именно о Мессии в христианском его понимании, уже был роман "Мастер и Маргарита". И, конечно, Дина Рубина знает об этом; ее роман "Вот идет Машиах!.." перекликается с тем, что сказано Булгаковым полвека назад. Перекликается и по форме, по приему, и по содержанию. В обоих случаях речь идет о том, что от стереотипов мышления человек прорывается к вере как к правде и непререкаемой истине. Но все же Дина Рубина пишет не о христианах, а о евреях. Пишет смело, честно, иронично. Надо быть очень мужественным человеком, чтобы так просто и искренне говорить правду, называть все своими именами. Это очень правдивая и трагическая история, где возвышенное и земное пересекаются порой пародийно, порой драматично. По сути, это повествование о том, как мучительно человеку возвращаться к своим духовным и историческим корням, к тому, чтобы быть евреем без компромиссов с совестью. Да, есть проблемы с жильем, с работой, с вживанием в новые реалии, в язык и традицию. Да, есть возможность словчить, прожить, не думая о боге и святости места, земли. Но все равно что-то меняется в людях. И об этом их молитва в Судный день, когда слова всех соединяются в единую молитву раскаяния, поскольку и циники, и ортодоксы в душе все же признают Всевышнего. И уповают на его милосердие, прекрасно зная его строгость и силу гнева...
      Мне очень близка позиция Дины Рубиной; она пишет как человек, который принимает Эрец Израэль, землю Израиля как давно родное, трудом души и сердца обживает эту землю. К сожалению, такая позиция достаточно редка. Чаще встречается потребительское отношение к исторической родине, которая что-то кому-то вроде бы недодала и еще должна додать. И отсюда появление Русской партии в политической жизни Израиля, отсюда гетто - по языку и по нежеланию жить в другом месте по его законам, попытка жить в Израиле как в СССР. Конечно, жизнь в современном еврейском государстве далека от идеала, поскольку сионизм как идеологическое обоснование создания государства Израиль далек от еврейской традиции, сионизм навязывает ей опыт диаспоры и секулярного подхода к иудаизму. Сионизм вел речь прежде всего о физическом спасении евреев Европы, хотя после разрушения Второго Храма и возникновения для евреев прецедента диаспоры речь всегда в молитвах и литературе шла прежде всего о духовном возвращении, о том, что Святая Земля - это не прошлое, а настоящее и будущее евреев. И об этом написала Дина Рубина. Ее роман - прежде всего о духовном возвращении, а уже потом о жизни в государстве Израиль. Во всяком случае, именно в таком контексте мне кажется правильным и наиболее приемлемым его прочтение.
      С уважением Илья Абель".
      Начну с того, чем кончил мой уважаемый оппонент: роман Дины Рубиной действительно может быть прочитан по-разному в зависимости от контекста, который те или иные читатели сочтут для него приемлемым. Это говорит о художественной состоятельности текста. Текст плоский такому прочтению не поддается. Роман Рубиной многозначен, он взывает к разным контекстам, что и подтверждается письмом Ильи Абеля.
      Разумеется, я публикую это письмо и комментирую его не затем, чтобы оспаривать: в письме выявлена тема куда более широкая, чем прочтение романа, более широкая даже, чем вопрос о еврейской самоидентификации,- речь идет о загадке национального самосознания вообще. Хотя кажется, что вопрос частный: заповеди и запреты, сопровождающие еврея от колыбели до могилы.
      Я сказал: "запреты",
      Илья Абель меня поправляет: не "запреты", а "заповеди".
      Уточнение филологически тонкое. Можно найти лазейку: согласно Далю, "запрет" - одно из шести значений слова "заповедь" (согласно Евгеньеву уже одно из двух). Это лазейка мнимая, ибо все равно надо доказать, что именно это значение в данном случае требуется. Но дело-то не в значении слов, а в реальности. Из 613 заповедей 365 - запреты (образно говоря, по одному на каждый день года). Но и те заповеди, которые на первый взгляд не запретительны, при реализации разворачиваются веерами расшифровок, начинающихся с частицы "НЕ".
      Действительно, нелегко "быть евреем еврею".
      "Чисто еврейская" реальность, возникающая из этой статистики: ограда вокруг ограды, вокруг ограды... и т.д. Это даже не реальность в обыденном понимании, а виртуозная система защиты еврея от реальности, спасения от нее.
      Цена спасения велика. Она, можно сказать, равна самой реальности. То есть, ограждая себя от реальности, еврей теряет самую реальность. Этой ценой он спасает в себе...что же? Он спасает в себе... "еврея".
      Вот тут-то и неизбежен вопрос: а это что такое? Что такое "быть евреем", если это равно утрате реальности?
      Здесь - глубинная мистическая тайна еврейства, универсальный урок еврейства человечеству, и в этом - главный интерес письма Ильи Абеля, хотя по видимости речь идет о подробностях ритуала.
      Эмоциональный подтекст его исповеди: еврей, чтобы быть евреем, должен идти на колоссальные жертвы. Он должен отказаться от массы соблазнов. Он должен стерпеть массу ограничений.
      Что же будет на другой чаше весов и перевесит все эти неудобства, запреты, самоограничения?
      Только одно: готовность "быть евреем".
      Но что значит "быть евреем", если все ощутимое может быть принесено в жертву?
      Что такое "опыт диаспоры" и чему он может научить людей, вроде бы не побывавших в диаспоре?
      Что значит быть евреем в галуте, когда - ни земли, ни государства? Что остается? Язык, вера, традиция? Голос крови?
      С "голосом крови" разобраться проще всего: достаточно взглянуть на китайского еврея, потом на эфиопского, на германского, русского или испанского, чтобы раз навсегда оставить в покое бабушек и прабабушек на предмет того, от кого они рожали своих еврейских детей. А уж интернациональная эпоха вообще похерила "голос крови", отдав все - совести и убеждениям. Так что оставалось у евреев к середине ХХ века? Ни языка, ни веры, ни традиции... А если взять крайний случай - революционную Россию,так вообще ничего. Кроме слова "еврей". За которым тоже "ничего". Один звук.
      И вот из этого "звука" на глазах у изумленного человечества возродилось все: язык, вера, традиция, и наконец - возвращенная земля и возрожденное государство.
      Понятие "быть евреем" вновь наполнилось реальностью. Оно обросло реалиями, СКВОЗЬ которые - прав Илья Абель - в романе Дины Рубиной надо прозревать смысл и судьбу.
      Это вовсе не значит, что проблема решена и цель достигнута. Та цель, которая при этом достигнута, может вернуть еврею сумму жизненных прав и благ, но может и убить в нем того еврея, который преподал миру урок духовного выживания.
      Урок, который заключается в следующем (если, конечно, пытаться исчерпать тайну).
      У человека можно отнять все. Родину, историю, язык, веру. У него можно отнять даже систему внешних имен - вместе с гражданством, исповеданием, фамилией предков. У него останется только одно: внутреннее имя. Он может стать по паспорту германцем, россиянином, аргентинцем, он может ходить в костел, в церковь, в мечеть или в партком, он может сменить фамилию на "Иванова", а потом еще раз сменить - на "Петрова" и еще раз - на "Сидорова", чтобы не докопались.
      У него останется только память "неизвестно о чем", только дуновение духа, вздох: "я еврей",- слово, ничего уже не значащее, ни к чему не обязывающее, никому не слышное. Кроме самого человека, который может даже не отдавать себе отчета, зачем он это о себе помнит.
      Просто знак памяти наперекор беспамятству. Знак прочности среди непрочности. Наконец - просто ЗНАК среди беззначности.
      Остальное, как говорится, в руке Божией. Повернется ось мироздания и бесплотный знак отяжелеет. И проступят сначала линии: границы, проходы; затем ощутится подпор бытийной материи, знающей, что подпирать и наполнять.
      Русские стонут: дайте национальную идею!
      Никто ничего не даст. При случае охотно дадут по шее.
      Будем живы - наполним. Чем сможем. И прежде всего - болью, слезами, кровью. Трудами.
      Что наполнится?
      Дуновение духа. "Я - русский". Ничего более. Для точки поворота достаточно. Помни, кто ты.
      Внутреннее имя потерять нельзя. На эту потерю - запрет.
      Или, как поправляет меня Илья Абель,- заповедь.
      Р. S. Два слова о том, как мой уважаемый оппонент определяет отношение русской интеллигенции к "еврейскому вопросу": она пытается разобраться в чужом, как в своем.
      Правильно. В прежние времена это называлось чуть иначе (см. речь Достоевского о Пушкине). А если в формулировке Ильи Абеля есть налет раздраженности, то это, видимо, знак: не путать свое и чужое.
      Мне к этому привыкнуть трудно. Так же трудно, как еврею быть евреем.
      * * *
      Письмо другого моего читателя:
      "9.09.97.
      Мой папа, Пантелеев Иван Пантелеевич, умер в 1939 году от авитаминоза и похоронен в поселке Контрандья Сусумского района Магаданской области. Реабилитирован. Я тоже сидел и в Мордовии, и в крытках. Реабилитирован. У меня нет и не может быть ненависти к покойным большевикам, ибо живые большевики делают более страшные вещи, чем в 1937-1939 годах. Но интеллигенты - Попов, Боннэр, Мороз, Окуджава, Рязанов, Астафьев, Табаков, Любимов, Вознесенский, Аксенов, Битов, Захаров, Быстрицкая, Быков, Сахаров, Черниченко, Карякин, Панченко, Ульянов, Лихачев, Щекочихин, Никулин, Ахмадулина, Приставкин, Евтушенко и многие другие, живые и мертвые,интеллигенты любили и любят ельцинизм или остаются безразличными к чудовищным изуверствам большевиков-ельцинистов...
      Сифилис возрос в сорок раз, инфекционные болезни возросли в десятки раз, продолжительность жизни сократилась на десять лет, идет вымирание населения, ежегодно - по полтора миллиона человек. Это геноцид русской нации. Думаю, что повторился эксперимент 20-30-х годов почти что в чистом виде. В 30-х годах в США была издана книга, где приводятся данные по СССР. Там говорится, что 95 процентов должностей, приравненных условно к полковнику и выше, в стране занимали нерусские. Сейчас то же самое; "звезды" нерусские, банкиры, крупные собственники, люди, решающие властные вопросы, а не числящиеся министрами для проформы,- тоже нерусские. Это не антисемитизм, а факты.
      Евреи искренне считают, что они лучше, умнее. Цивилизованнее, чем все другие нации. Не это ли подвигло шизонутого ефрейтора придумать свою расовую теорию? С точки зрения цивилизации потребления, евреи, наверное, самая лучшая нация. Но есть и другие цивилизации. Да и в еврейской нации гениев потребительской цивилизации (у нас их зовут большевиками, или жидами) не более 10 процентов. И среди славян процент большевиков, жидов, новых русских, "демократов" - тоже 10 процентов. А 90 процентов евреев, живущих в России,- русские по всем параметрам, русские патриоты (в США американские, во Франции - французские). Что касается генетики, то найдите мне славянина, в котором не слиты сотни кровей.
      Еврейский вопрос надо открыто решать, а не замалчивать".
      Уважаемый Юрий Иванович!
      На Ваше письмо, присланное мне в частном порядке, решаюсь ответить гласно, ибо вопросы Вы ставите глобально, а убеждения, подобные Вашим, достаточно распространены.
      Прошу задуматься над следующим.
      Если среди евреев столько же "гениев потребительской цивилизации", сколько и среди русских, то почему надо решать именно "еврейский" вопрос, а не русский, или, скажем, украинский и все остальные?
      Если девяносто процентов евреев, живущих в России,- русские по всем параметрам, и даже русские патриоты,- то почему эти русские патриоты должны отвечать за десять процентов прохвостов?
      Если в каждом славянине слиты сотни кровей, то не лучше ли те вопросы, которые Вы призываете "решать, а не замалчивать",- назвать как-то иначе и не делать вид, что они национальные?
      Желаю успеха.
      ТАК КТО ЖЕ У НАС БОЛЬШЕ РУССКИЙ,
      ЧЕМ САМИ РУССКИЕ?
      Историк и публицист Дмитрий Фурман при поддержке социологов провел в восьми городах России опрос граждан с целью уяснения их "мировоззренческих ориентаций". Среди двух тысяч опрошенных оказалось сорок евреев. По ходу дела им, как и всем, был задан вопрос об отношении к русской культуре. Ответы Фурмана поразили.
      Свои впечатления Дмитрий Ефимович изложил в статье "Массовое сознание российских евреев и антисемитизм"; статья напечатана в журнале "Свободная мысль" и уже стала предметом обсуждения в элитарном московском клубе "Свободное слово". Там действительно есть что обсудить: от той фантастической ситуации, когда государственный антисемитизм у нас исчез (и о евреях говорить "стало можно"), однако интеллигентский страх прослыть антисемитом никуда не делся (и о евреях говорить все-таки "нельзя"), до той фантастической же ситуации, когда по содержанию культуры у русских евреев нет ничегошеньки еврейского, а по "имени", по знаковой привязке эта культура все-таки - еврейская.