Аннинский Л. А.
      Русские плюс
      ПРОЛОГ
      ОТКРЫТЫЙ ВОПРОС
      Впереди у нас - возникновение новых народов на данной территории СССР. Какой из них станет называться русским - это, скажу я вам, открытый вопрос. Русскими будут те, кто захочет себя так называть и отстоит среди других это имя...
      Глеб Павловский
      Признаться, я оторопел, прежде чем заставил себя согласиться с этим прогнозом. Я думаю, любой трезвомыслящий человек, русский или нерусский, вынужден будет с ним согласиться. Но, кроме трезвомыслия (при всем его дефиците), есть у нас и еще "что-то" - под ним, над ним, за ним, вне его: ощущение продолжающейся судьбы, которое заставит всякого человека (и нерусского тоже, ибо не только русских коснется общий жребий), русского же в особенности,- внутренне сжаться сердцем, принимая диагноз, процитированный мною. Я комментирую не геополитическую ситуацию, которая в третьем тысячелетии Христовой эры, наверное, будет мало напоминать наши разваливающиеся общественные "дворцы",- я комментирую наше сегодняшнее отчаяние от накренившейся культуры. Слава богу, есть люди, имеющие мужество говорить с нами об этом прямо.
      Глеб Павловский - один из таких людей. Не буду отсылать читателей к его блестящим статьям в журнале "Век ХХ и мир" - их, я думаю, читало и без моих рекомендаций огромное число людей по всей стране. Но газета "Московский комсомолец", напечатавшая вышеприведенное интервью Гл. Павловского,- при всей популярности этого издания среди москвичей, вряд ли так уж лежит открытым доступом в библиотеках "всей страны". А сказано там про нас всех:
      "Пока вы предполагаете, что рано или поздно, не в первом, так в одиннадцатом универсаме вы найдете черствый хлеб и плохое молоко,- работать необязательно. Когда эта надежда исчезнет и жестокость жизни будет осознана,- появится другой народ".
      Опять-таки умом вижу: да, так. Вечных народов нет. Нет "пралитовцев", "праказахов", "праангличан". Народы рождаются, старятся, исчезают. Имена переходят по наследству или теряются. В истории на этот свет - бездна обнадеживающих и обескураживающих свидетельств. В "независимой печати" обыгрывается сейчас старинная пара названий: "Русское Литовское Княжество" - против "Московско-Казанского Ханства". Слишком понятно, кого и как поддевают этой ономастикой. Я бы сказал, что ею поддевают разом и русских, и литовцев... и татар тоже. Не смог Сарай объединить гигантские пространства - досталась эта роль Москве. Но и Литва в свой час претендовала на подобную роль. А если бы преуспела? Кто от кого сегодня отделялся бы?
      Москва - порождение отнюдь не только славянского корня, или "дичка", как сказал поэт, "подвоя", удержавшего слово "Русь", что всплыло из славянских глубин (и то - не из варяжских ли?),- тут еще многое привилось. "Классическую розу" в нашем букете мы созерцаем благоговейно, но и татарскую традицию государственности признать придется: ордынский костяк посреди евразийской безграничности. Не говоря уже о греческом, византийском хитроумии, через которое оказалось пропущено (нами, нами!) доставшееся нам христианство и которым мы теперь освящаем нашу спасительную хитрозадость. Язык? Да, это важно, жизненно важно. Первоэлемент культуры! Так если отсчитывать от славянской архаики, русский язык наиболее модернизирован, даже слишком модернизирован, на взгляд ревнителей; если же отсчитывать от мировой прагматики (где побеждает гибкий и быстрый на перемены английский), то наш язык как раз недостаточно модернизирован, слишком архаичен, малоподвижен...
      Чем же нам удержаться?
      И еще более страшный вопрос: надо ли удерживаться в этом скольжении? Были до нас люди, будут и после нас...
      Так вот: нет такого вопроса для меня. Надо держаться - не "потому, что", а без "потому, что". Надо держаться независимо от всяких к тому оснований. Мы сами и есть "основание". Надо уметь держать имя перед Господом.
      Рок русских - податливость. Мягкость наша присновспоминаемая, всеотзывчивость. Рыхлость, компенсируемая безумием насилий. Готовность со всеми "слиться". Потому и империю склеили (немцам не удалось - слишком железные). А мы, как Лесков сказал,- "тесто". И каждый раз - мы не те, что раньше. "Мы не те русские, что были до 1917 года",- истинно так. Когда-то за Ждановым повторяли это с гордостью. Теперь повторяем - с отчаянием.
      Так вот: те! И никакой кампанией "исправления ошибок" не вытравить из истории ни одного этапа. Нет у истории ошибочных глав, а есть сплошной крестный путь, где все шаги смертельно опасны и потенциально иллюзорны. Не говорите мне ничего про "иллюзион коммунизма" - я сам из него вышел. Это был действительно иллюзион, наркоз, анестезия; никто этого "коммунизма" в глаза не видел осуществившимся - нигде. Разве что Вера Павловна в прекрасном сне. А была - страшная реальность двух мировых войн, в которых народу требовалось стать огромной армией и положить во спасение имени десятки миллионов. И до этого семь веков - сплошная "война", сплошная "оборона". Двести лет передышки после Петра - и какой взлет культуры, к мировому признанию! А так - тысячелетняя жизнь "лагерем".
      И дальше так будет?
      Научатся ли люди третьего тысячелетия жить на этой равнине, не тесня и не сшибая друг друга? Или опять всем против всех обороняться? "Открытый вопрос",- сказал бы Глеб Павловский. Еще неизвестно, каким мутантам посчастливится выжить в этой свалке, может, и нашим внукам. Деды выжили дорогой ценой - ценой "коммунизма". Естественно, военного, потому что невоенного коммунизма не было в природе. Так еще бы меж мировыми войнами и не принять "коммунизм" в противовес тевтонскому "кулаку", и "нацизму", и "фашизму" - растопыренной рукой не дерутся.
      Кончится тысячелетняя драка - все переменится. И люди. И песни. Боюсь, правда, что спросят тогда люди будущего: а были ли мировые войны неизбежны, и, значит, нужен ли был лагерный коммунизм пяти поколениям русских? Слава богу, не нам придется отвечать на этот вопрос.
      А нам?
      А нам - работать.
      А мы работать не привыкли, не настроены. Захватывать, удерживать, оборонять, отстаивать, делить, распределять - это да. Стоять насмерть. Культура у нас соответствующая: героическая, трагическая, мистическая, воинственно-религиозная, воинственно-атеистическая.
      Гибнет такая культура? Гибнет. Не от "ударов" - от соблазнов. От мировых дискотек.
      Как ее спасти?
      Никак. Никакими усилиями "писателей" и "музыкантов" вообще не спасешь культуру, если народ не вернется к делу. Если русские не возродятся - и не дай бог как народ воюющий, а как народ работающий. Если не будут при первой возможности высаживаться шеренги "нищих", а пойдут эти люди что-нибудь делать; если не будут шататься по улицам толпы молодых людей в клубах мата, а будут искать себе работы; если стоики, сутками проводящие в очередях, захотят не стоять насмерть, а что-то производить. Я понимаю, что в каждом случае найдется причина стояния: не завезли, не выбросили, не дали, не отпустили... Но когда стояние в затылок приобретает такие масштабы, поневоле закрадывается мысль об "образе жизни".
      Культура рождается из образа жизни - "писатели" и "музыканты" ее только фиксируют.
      Родилась русская культура из двунадесяти составных; все шли сюда, и никто не спрашивал ни "чей ты родом", ни "откуда ты", а только: хочешь ли жизнь положить за эту страну?
      Теперь что спрашивать? Хочешь работать? Хочешь строить эту страну? Хочешь ее разворовывать?
      Шок бездействия поставил все на грань распада. Пустая земля. Переполненные очередями города. "Рабсила", нанимаемая из-за границы (восточной), потому что тут "некому работать", а работники рвутся через другую границу (западную), потому что там "больше дадут".
      Чего нас жалеть, если мы сами не хотим спасения?
      Имени жалко, Господи. Пушкина жалко. Толстого. Общего дела жалко, в которое вколотили себя люди, ставшие русскими.
      Можно и исчезнуть. Мало ли прошло народов... Где филистимляне? Одно утешение, что в нынешних "палестинцах" отзвук имени можно разобрать.
      Кто сейчас русские? Сто миллионов "человеков", ищущих места? Мировая задача, на которую не хватило сил? Кто подберет наше имя, если мы его уроним? Смотрите правде в глаза: это будет другой народ.
      Кому "все равно", тому и жалеть не о чем. Мне - не "все равно". Я не хочу, чтобы имя было поднято "кем-то". Я хочу продолжения судьбы, а не "конца".
      Или, как в финале своего интервью, говоря о работящем и соображающем народе, который будет жить на этой земле после нас, добавил, дрогнув, железный Павловский: "Я хочу, чтобы эти люди еще и говорили по-русски".
      Как минимум!
      Так с кем же мы говорим?
      ...АМЕРИКАНЦЫ
      ГЛЯДЯ ЧЕРЕЗ ОКЕАН
      У России есть основания ревниво всматриваться в Америку: когда из двух мировых сверхдержав остается одна, другая задумывается: как та устояла?
      В этом смысле выход знаменитого двухтомника Макса Лернера по-русски весьма своевременен (хотя по-русски же - на две эпохи - опоздал).
      Несколько слов о книге. Название ее: "Развитие цивилизации в Америке". Подзаголовок: "Образ жизни и мыслей в Соединенных Штатах сегодня".
      "Сегодня" - это и 1945 год, когда молодой "странствующий философ", "перешагнув свою робость", приступил к грандиозному трактату; это и 1957 год, когда он завершил его в первой редакции; и 1974-й, когда он почувствовал, что Америка "рождается заново" и надо заново все продумывать; и 1987-й, когда написано предисловие к юбилейному - тридцатому! - изданию.
      Книга эта - настольная у американцев. "От студента до президента" ее читали все. У нас подобной нет. Разве что "Судьба России" Бердяева? Но у Лернера - не просто философский очерк, у него - огромный свод сведений: энциклопедия, уложенная в жанр "психологического портрета".
      Темы - наследие; идея американской цивилизации; народ и земля; культура науки и машины; капиталистическая экономика; политическая система; класс и статус в Америке; жизненный цикл американца; характер и общество; верования и убеждения; искусство и массовая культура; Америка как мировая держава.
      А чтобы читатель почувствовал плотность и наполнение, вот - на выбор - глава об искусстве и культуре, которая расшифровывается так: массовая культура как феномен; писатели и читатели; герои, легенды и речь; зрители и спорт; мечта и миф в кинематографе; радио и ТВ: мир в доме; джаз как идиома сознания американцев; архитектура и дизайн; художник и аудитория в демократической культуре.
      И чтобы читатель уловил нашу перекличку, вот только одна цитата:
      "Америка, как на нее ни посмотри,- это оплот техники и культуры, это такой экономический, военный и политический гигант, с которым по мощи может сравниться лишь Россия. Подобная концентрация жизненной силы в ограниченном человеческом сообществе всегда свидетельствует об исключительном скрещении исторических путей, природных условий, биологических свойств и психологических черт нации, организационных структур, общественной воли и устремлений. И если вся эта гремучая смесь воспламенится, возбуждая в людских душах энергию любви или ненависти, в таком случае можно говорить о величественной цивилизации".
      Если же в сознании нашего читателя шевельнется сомнение: можно ли такое скопление фактов, такое скрещенье путей, такое столпотворение воль и устремлений охватить, исходя из общей идеи (то есть "телеологически"), то вот мой встречный вопрос: а много ли можем сегодня мы, только что потерявшие "общую идею"? Разве что поучиться у американцев вере в "общую идею", в великую цель - даже тогда, когда она не просматривается сквозь хаотическое смешение.
      Мудрец сказал: "Если вы строите замки в воздухе, там им и место, но не забудьте подвести под них фундамент".
      У нас плохо с фундаментом, а грешим - на "общую идею". Языки смешались, и ищем архитектора: побить каменьями.
      Первое мое аховое впечатление, когда семь лет назад нежданно-негаданно попал в Америку и задрал голову от Пен-стэйшн на нью-йоркские небоскребы:
      - Вот Вавилонская башня, которую удалось достроить!
      Мне пришлось принять потом много поправок к этому первому впечатлению. Я не мог разделить веселой беспочвенности американцев, а они ласково посмеивались над моей склонностью ко всяческой ностальгии: в составе американской души нет "привязок", а мы "повязаны" по рукам и ногам мыслями и чувствами.
      Вообще - другой молекулярный состав. С европейцем русский несхож до несоизмеримости - по формам жизни. Но русский и европеец сделаны все-таки из одного материала (в том числе и из ностальгии, из исторической памяти, из невозможности "все сменить"). С Америкой у России поразительная схожесть по "формам жизни". В том числе и по страсти к обновлению, по бесконечным порывам: "все сменить". Но мы сделаны из разного материала.
      Поэтому непредсказуемы тесные контакты. Антивещество...
      Но как славно переглядываться через океан!
      Американец судит о себе по тому, чего он достиг. Русский судит о себе по тому, "ЧТО он есть" - независимо от того, чего достиг.
      Американец "отобран" по предприимчивости: до Америки добирался тот, кто готов был "встать и идти". Русский "отобран" по осмотрительности: здесь оставался тот, кто оставался.
      Американец работает, засучив рукава, чтобы и его внук мог работать, засучив рукава. Русский работает, засучив рукава (или спустя рукава, или делая вид, что спустя рукава), чтобы его внук мог, наконец, избавиться от проклятой работы.
      Но и русский (изначально русский, рождающийся в ХIV веке из славянина, финна и татарина),- это тот, кто "встает и идет". Общее у первопроходцев Старого и Нового Света: чувство пути. "Дорога на океан". Фронтиры, рубежи, горизонты. Мечты. Непосильные глобальные задачи.
      Американец (я имею в виду Лернера), готовясь к испытаниям, напоминает себе суховатое замечание Фрейда о том, что счастье "не является составной частью жизненного устройства". Русский (я имею в виду русского поэта Осипа Мандельштама), готовясь к ссылке, спрашивает жену: "Кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива?!"
      Пошли, Господи, счастье людям и народам, положившим жизнь в основание тех путей, по которым идет в неизвестность человечество.
      РОССИЯ ПОДМИГИВАЮЩАЯ
      "На сегодняшний день существуют две наиболее сильные цивилизационные системы - ислам и американский образ жизни (как бы его покороче назвать американизм?). Недаром между исламскими режимами и США (а цивилизационно между исламом и американизмом) идет борьба не на жизнь, а на смерть.
      Обе эти цивилизации выносят на всемирное торжище собственные жизненные стили. Оба стиля молодые, агрессивные, понятные, состоящие из простых и ясных жизненных указаний для людей обоего пола, любого возраста и социальной группы. Отвечающие на такой трудный в нынешних обстоятельствах вопрос - как себя вести. В каждый отдельно взятый момент и в жизни в целом, по отношению к отдельному человеку, нации и всему человечеству. Отвечающие быстро, ненатужно, с примерами. Предлагающие все в готовом виде. Американизм - Голливуд, джаз, СNN, Ниагара популярной печатной продукции для простого народа. Ислам - пример исламских государств, законы шариата, отвечающие глубинным народным представлениям о добре, зле и справедливости. Поэтому эти стили так легко приживаются в иноцивилизационных средах..."
      И в инонациональных, надо думать?
      Конечно:
      "Американизм... выше этноса, религии и государства. Разумеется, в американизме есть масса расовых, культурных, религиозных течений, безуспешно испытывающих его на разрыв. Точно так же в исламе есть и собственно религиозные толки, и политические противоречия, и этнические нестыковки - но ислам, несмотря на это, целостен, полон жизненных сил и бодро смотрит в будущее..."
      Денис Драгунский в статье "Красное вино геополитики" ("Дружба народов", 1997/2) обрисовывает эту ситуацию как бы попутно; главная его задача - высмеять современных наших геополитиков, занимающихся пустым делом - поисками путей русской цивилизационной модели.
      Почему пустым?
      Потому что России в этом смысле ничего не светит.
      "Русская цивилизация слабовата именно в геополитическом смысле. В ней отсутствует то, что у генетиков называется "пенетрантность" - проникаемость в чуждые среды и самовоспроизводство в этих средах. Нет легко усваиваемых и легко воспроизводимых шаблонов поведения.
      Какой-то журналист "Московского комсомольца" точно заметил: русские общаются "сущностно", то есть без правил, по своему сиюминутному пониманию, в свободном потоке симпатий и антипатий. Об этом писал и Розанов - о русском подмигивании и понимании без слов, которое с иностранцем невозможно. И очень жаль, что невозможно".
      Что жаль, я с Драгунским согласен. Я не согласен в другом - в том, что о политике лучше не думать и что нам остается только подмигивать. Ужасно тянет думать о геополитике, хотя Драгунский от этого и предостерегает. Конечно, словами ничего не поправишь. Но, может, удастся подмигнуть.
      Значит, в двадцать первый век человечество вошло, как и повелось, на двух ногах. То есть по биполярной схеме, или, скажем так: по двухколейному пути. Раньше было: Запад - Восток, капитализм - коммунизм, США - СССР...
      Теперь: американизм - ислам.
      Увы, Россия из этого осевого противостояния выпадает. Мы становимся лишь полем столкновения сил, вне нас и помимо нас существующих.
      Если эта модель правильна, кое-что становится понятнее в абракадабре нынешних событий. Например, в развале Советского Союза. Казалось, что если ему суждено развалиться... Это "если" барьером стояло в умах вплоть до самого конца 1991 года, когда развал грянул, как гром с ясного неба. Но уж казалось, что вслед за Прибалтикой (она, разумеется, первая) отвалятся Средняя Азия и Казахстан. Однако отвалилась Украина; вожделенное славянское единство оказалось главным блефом. (Вожделенное - потому, что в умах жила идея этнической солидарности, общей истории, языковой близости и т.д.)
      Но ни американизм, ни ислам никакой этнической солидарности не предлагают. Напротив, и тот и другой - выше наций (как выше наций были коммунизм, Советская власть, Российская империя, императорский Рим; как выше наций любая имперская идея, ориентированная на мировой масштаб). Так что дело вовсе не в национальной незалежности; незалежность - только билет в американизм, как и еврейство при отбытии на историческую родину: историческая родина - тоже ведь форпост американизма, прямо противостоящий исламу на Ближнем Востоке. Украинцы почуяли ветер третьего тысячелетия и из спорного пространства, с поля подступающей битвы кинулись в то укрытие, которое надежнее.
      Чеченцы тоже кинулись, но под противоположную крышу. И у них сработал инстинкт самосохранения. И этот инстинкт позволил им два года продержаться против гигантской России.
      Против гигантской, рыхлой, ослабевшей, разрываемой разнонаправленными силами, что-то невнятное бормочущей, кому-то все время подмигивающей России.
      То Западу она подмигивает, то Востоку. И разнонаправленные силы рвут ее: одни тянут на Запад, другие - на Восток (это идеологически; геополитически же надо говорить - на Юг).
      Евразийская идея, которая номинально должна бы удержать Россию от распада, расщепляется и расползается на глазах по тем же этническим швам. Так что не мы будем решать исход дела, решать будут - через наши головы (или на наших спинах) - две мировые, сверхнациональные, универсальные, духовно уверенные в себе силы: американизм (под флагом мондиализма, атлантизма и "общечеловеческого пути") и ислам (под флагом религиозности, верности традициям и праведного порядка жизни).
      Интересно в этом контексте выглядит пресловутое "расширение НАТО на восток". Что, Запад хочет окончательно развалить Россию? Вряд ли (хотя по геополитической инерции ХХ века, по инерции наработанных схем и генеральской тупости "расширение" оформляется по-военному напористо и нагло, и отсюда же - наше импульсивное ему яростное сопротивление). Если Запад Россию развалит, он окажется лицом к лицу с исламом в евразийском поле, где позиции ислама загодя предпочтительнее (как бы новый Батый не дошел до Вены или новый Жуков до Эльбы). Западу нужна Россия целостная, сковывающая исламские силы и прикованная к исламскому фронту. В крайней ситуации НАТО вряд ли поможет нас добивать; скорее оно подопрет (как подпер нас когда-то Рузвельт против Гитлера).
      Решаться же будет,- наверное, все-таки между главными противниками, каждый из которых будет смотреть на другого "сквозь нас", в лучшем случае пытаясь привлечь нас на свою сторону. И решаться будет - не в наших "тайгах" и тем более не в наших "болотах". А где-то по периметрам Индийского и Тихого океанов (Тихий, возможно, придется переименовать во что-то громкое) и Средиземного моря (а тут к геополитическим разборкам не привыкать).
      Какая роль уготована нам в этой надвигающейся драме? Нам - России, русским? С чем мы в нее вступим? Думает ли над этим наша интеллигенция?
      Или вслед за великим японцем нам придется утешаться так: я умираю, но то, что создало меня, создаст второго меня?
      ПРОЦЕСС ПЕРЕМЕЩЕНИЯ
      ИЗ ОДНОЙ РЕАЛЬНОСТИ В ДРУГУЮ
      ЗАЯВЛЕНИЕ. Прошу перевести меня из внутренней эмиграции в наружную.
      Юрий Дружников
      Давно меня подмывает его перевести, но в обратном направлении. То есть из того несколько подвешенного состояния, о котором сам Дружников сказал стихами: "Как хотел бы я быть в России всей душой! Но телом ни-ни",- вернуть его в наш российский литературный процесс, то есть туда, где хотела бы быть его душа.
      Если взвесить сделанное Дружниковым за последние десять лет, то мое желание не покажется странным. "Вознесение Павлика Морозова" (низвержение мифа о Павлике Морозове) - сенсация; можно по-разному оценивать эту работу; технология демистификации, которой автор, кажется, дорожит более всего, меня трогает куда меньше, чем раскопанная Дружниковым история кровавой склоки в тавдинской деревне времен коллективизации - докопался до правды Дружников виртуозно, и повесть его не случайно стала бестселлером.
      Следом - серия его расследований о русских и советских классиках, составившая особую книгу; и там все то же: "технология лжи", сращение литературы и идеологии, сращение идеологии и тайной полиции на протяжении двух веков великой русской словесности и полувека советской. Опять-таки мне и там далеко не все близко; одно дело отследить настроения Пушкина как потенциального отказника и невозвращенца - в полуторавековой пушкиниане такого еще не было; и другое дело пенять Юрию Трифонову, что смел печататься в официальной советской печати. Ну и смел! И правильно делал! И читаем его! А что он написал бы, если бы играл в молчанку или печатался "там", пусть бабка гадает.
      Дружникову бабка нагадала самоосуществление "там" - и отлично. Вот и его читаем. Прелестны его американские "парадоксы", и особенно "Техасские заскоки"; не удержусь, вернусь еще к этим очеркам, они составляют заметную часть последней публицистической книги Ю. Дружникова (книга издана в США, содержит "избранные эссе, статьи, очерки, фельетоны, воспоминания, записные книжки" и называется "Я родился в очереди"). А все-таки самое интересное для меня в этой книге не та очередь, где автор родился, и не то отсутствие очередей, ради которого он метнулся в Техас, но сам перемет-перелет перестрой души. "Процесс перемещения из одной реальности в другую" - из цивилизации в цивилизацию, или, огрубляя, из отсутствия цивилизации в ее, так сказать, присутствие. А также та загадка, что душа при этом остается почему-то "здесь", то есть при тотальных мифах и бесконечных очередях.
      Пожалуй, с очереди я и начну. Именно статья о бесконечных очередях, пересланная в 1979 году в США, а потом перепечатанная по всему миру, положила начало десятилетнему отказному сидению Дружникова в СССР, и именно эта статья - визитная карточка писателя - дала название итоговой книге его публицистики.
      "...Я родился в очереди... И с тех пор очередь стала неотъемлемой частью моего существования... Ежедневно стоял в очередях за хлебом, за стаканом воды, купить рубашку или ботинки, за учебниками или тетрадями, за паспортом и военным билетом, чтобы подать документы в институт, чтобы взять книгу в библиотеке, залечить зуб, жениться, развестись".
      Что в роддом мать не приняли без паспорта - действительно случайность: "к несчастью, мать забыла паспорт" (ну, так не забывай). Все остальное - закономерно. Что нужно, чтобы не было очередей за хлебом? Нужно, чтобы люди жили на земле и хлеб растили. Много желающих? Все в город катят на гарантированные хлеба. За стаканом воды стояли? А много было желающих встать у бочки и этой водой торговать? Охота новую рубашку и ботинки? А шить эту рубашку и тачать эти ботинки - охота? Или приятнее "подать в институт", "взять книгу" или даже "жениться и развестись" - так ведь чистых мест на всех желающих никогда не хватит, ибо, как верно заметил Дружников в своей записной книжке, "трудность жизни читателя в том, что очень много пишут".
      Конечно, когда власть выстраивает массу желающих в очередь, то выглядит это так, как будто власть эту очередь придумала специально, чтобы сделать жизнь человека невыносимой, чтобы он прямо-таки в этой очереди родился и более ни на что не претендовал,- но ведь корень зла не столь юмористичен (хотя Дружников прав: в нашей буче, боевой, кипучей, чувство юмора лучше не терять). А в основе все то же: надо пахать, надо вкалывать, надо делать тетради на бумажной фабрике, а бумагу - на целлюлозном комбинате, надо сидеть в милицейском паспортном столе, сидеть в военкомате, в загсе, работа тяжела, скучна, рутинна, а человек рвется к чему-то возвышенному и чистому, а если он чувствует, что наделен талантом, то и вовсе ему невтерпеж, и невыносимо, и "какого черта", но талант - понятие трудноизмеримое, и желающих писать и плясать всегда больше, чем желающих читать и аплодировать, как желающих выпить всегда больше, чем желающих налить; это, так сказать, статистика, соотношение качеств человеческой натуры, природа вещей; с этим трудно смиряться, но приходится, потому что иначе вцепишься в какого-нибудь крайнего: это он - подлец-редактор, это он меня не печатает!
      Не скрою, эти достаточно ходовые эмоции "зацепили" меня у Дружникова в связи с эпизодом отчасти и личным: дело в том, что его полемика с С. Баруздиным в 1988 году, когда тот напечатал "Ответ Ю. И. К." и получил от Дружникова отповедь, случилась на моих глазах, и если "Новое русское слово", напечатавшее дружниковскую "Щель в приоткрытом обществе", обреталось в "другой цивилизации", то к "Дружбе народов", напечатавшей баруздинское письмо, я имел самое прямое отношение. Больше скажу: проработав под началом Баруздина в "Дружбе народов" без малого двадцать лет, я могу до некоторой степени судить о справедливости характеристик, ему даваемых.
      "Секретарь Союза писателей, посаженный в кресло личным наместником Сталина Дмитрием Поликарповым..." - характеристика совершенно пустая. Потому что ВСЕ секретари и редакторы садились тогда в кресла с санкции "наместника", это был общий порядок, и Дружников это знает. А вот что журнал из малотиражной "братской могилы" превратился в один из самых читаемых, с миллионным тиражом,- это "наместниками" не предусматривалось, и это уже заслуга самого Баруздина. То, что в годы журнального безвременья (то есть перестройки), уже после смерти Баруздина, "Дружба народов" не погибла, удержалась, сохранила лицо - тоже во многом следствие того, что журнал лицо ИМЕЛ. И это Дружников тоже знает: то, что он сегодня охотно печатается в "ДН", а не в каком-нибудь новоиспеченном радикальном "детище гласности" - следствие того же, и все это результат не диктата наместников, а того, что в условиях диктата С. Баруздин сумел сделать достойный журнал.
      Захотел бы Ю. Дружников сыграть такую же роль,- наверное, смог бы: у него в его главном романе, в "Ангелах на кончике иглы", все варианты подобной технологии описаны и прочувствованы детально: начиная с правды полунамеками и кончая доведением официальной лжи до абсурда. Не захотел не надо. Другие сделали. И в результате имеются-таки необанкротившиеся органы печати, в которые есть смысл предлагать тексты, и имеются неразбежавшиеся читатели, которые тексты читают. Так что милости просим... печататься (ненавижу это слово).
      По-человечески Дружникова можно понять: чего не скажешь в пылу полемики! Но ведь это переиздано сегодня, сейчас, без позднейших комментариев:
      "Не будем играть в прятки. В том, что российская литература достигла внутри страны великого оскудения, большая личная заслуга Сергея Баруздина".
      Бога не боитесь, Юрий Ильич!
      Кстати, об игре в прятки. Оно, конечно, пока гласности нет и концы спрятаны, тогда, может, и не сообразишь, где кончается и где начинается сакраментальная "очередь", но когда прятки отменены, многое становится настолько ясно, что хоть снова прячься.
      Ну вот, цензура. Как-то полфразы финальной выкусила у Дружникова, а запятую убрать забыла, с этим выкусом и вышла книжка, завершающаяся запятой. Один американский критик, написавший о Дружникове исследование, предлагает книжку эту сдать в музей тоталитаризма. Можно - там таких экспонатов навалом. У меня при тоталитаризме был такой случай. Я писал в журнале "Литературное обозрение" о весьма значительном писателе и с ним полемизировал, а со мной, защищая писателя, в том же номере полемизировал В. Оскоцкий. У меня эту полемику цензура сняла, а у Оскоцкого цитаты из меня снять забыла. Так и вышел журнал. Мне говорили, что надо возмутиться и протестовать, а я смеялся: пусть хоть из Оскоцкого умница-читатель узнает, что я на самом деле думаю.
      Разумеется, каждый реагирует соответственно своему характеру. Один продолжает придуриваться и играть в прятки, дудя в свою дуду (это я), другой (Ю. Дружников) клеймит цензуру, систему, структуру, пирамиду власти, "технологию" мифоохмурения, выводя на чистую воду наместников и целясь в самую вершину, а потом вдруг обнаруживает:
      "Как ни смешно, и Михаил Горбачев (в бытность президентом.- Л. А.) подлежит цензуре. Устно он еще может высказать что-то субъективное. А в печати это бывает вычеркнуто или поправлено. Может, цензура сильнее партии?"
      Так что же все это? Нахлобученная на нас система? Ложь, оседлавшая истину? Или "что-то", пронизавшее всю нашу жизнь сверху донизу... а лучше сказать: снизу доверху и только ПОТОМ - сверху донизу? И это "что-то" всеохватное и всепроникающее, неуловимое и неистребимое - сильнее и партии, и главы партии? Так что же, что это? Опять "очередь"?