Всемирная история в романах - Карл Великий

И я понял, что происходит обман – почему «катара», если Пипин побеждал Бахкауфа во имя Христово? Сказал это голосу, но тот начал визжать, издеваясь надо мной, к нему присоединились другие голоса, столь же мерзкие. Я пытался поразить их мечом, но клинок только со свистом рассекал воздух. А голоса множились, сливаясь в непереносимый адский хор, увлекавший меня в бездну. Вот уже кинжала не стало в моей руке. Я погибал; неоткуда было ждать спасения, и картины жизни прощально проносились мимо. Вот детство среди ржаных полей и криков ласточек, вот монастырь с бесконечными литаниями… Какой бедной казалась мне тогда их латынь, особенно в сравнении с великолепными изысканными текстами Светония! И вдруг я начал шептать литанию:

Господи, помилуй!

Христе, помилуй.

Господи, помилуй…

Мерзкие голоса становились тише с каждым моим словом:

Христос, внемли нам.

Христос, услышь нас.

…Дух мудрости и разума, помилуй нас.

Дух совета и крепости, помилуй нас.

Дух науки и благочестия, помилуй нас…

Вразуми нашего короля, дабы не погиб его народ во тьме адской…

Таких слов не было в литании, но я продолжал страстно молиться о пробуждении короля и наконец увидел белого голубя, парящего в вышине. Словно кусочек пламени вырывался из клювика птицы. Присмотревшись, я узнал треххвостое красное знамя с шестью розами. Знамя Карла.

Придя в себя, я увидел матушку, сидящую с вышиванием подле меня.

– Открыл глаза, – произнесла она без выражения, – уж и не думали, что очнешься.

Лицо ее исхудало, глаза покраснели от бессонных ночей у моей постели.

– Ты в бреду короля звал, – продолжала она, – и он на самом деле пришел почему-то. Посидел немного около тебя. Я боялась, как бы тебе не сболтнуть лишнего, но ты все молитвы читал…

– Матушка! – прервал я ее. – Что нового у нас?

Она удивленно посмотрела на меня:

– Что нового может случиться в таком болоте? Почему ты спрашиваешь?

– Матушка! – Я сам удивился, сколь убежденно звучит мой голос. – Пойди и узнай, не произошло ли чего особенного в нашем королевстве?

Пожав плечами, она отложила вышивание и ушла. Мне показалось, что ее не было очень долго. Я даже успел задремать. Меня разбудил топот. Кто бы это мог быть? Точно не мать: в последнее время она ходила совершено бесшумно. Однако я ошибся. Почти вбежав в нашу каморку, она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно не веря, что перед нею – собственный сын.

– Афонсо! Скажи, откуда ты узнал это?

– Не понимаю, о чем ты, матушка.

– Сегодня утром Карл отправил свою жену назад к отцу.

– Как? Они поссорились?

– Вряд ли так можно говорить о королях. К тому же очень трудно поссориться с такой овечкой, как Дезидерата. Тут что-то другое. Боюсь, ему надоело жить по указке Бертрады и он решил поиграть в самостоятельность. Ох, и начнется теперь веселая жизнь! Разве Дезидерий простит такое оскорбление?

Я уже не слышал матушку, погрузившись в размышления. Мои молитвы о пробуждении короля привели его к очередному разрушению семьи и новому неблаговидному поступку. Что же это за страшный Бог, исполненный мудрости и разума, науки и благочестия, который так легко рушит человеческие судьбы? Где логика Его милосердия? Насколько понятнее и человечнее Афина с ее кровавыми жертвоприношениями, ведь этот Бог требует таких жертв, каких не выдержит алтарь Афины!

И гулким колоколом загудели в моей голове строки: «Nolite arbitrari quia venerim mittere pacem in terram non veni pacem mittere sed gladium.veni enim separare hominem adversus patrem suum et filiam adversus matrem suam et nurum adversus socrum suam et inimici hominis domestici ejus. qui amat patrem aut matrem plus quam me non est me dignus et qui amat filium aut filiam super me non est me dignus».

«Не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня».

– Афонсо! – Мать трясла меня за плечо. – Что с тобой, ты совсем не слышишь меня! Король велел передать тебе: как поправишься – снова будешь читать ему по утрам.

Глава шестая

Выздоравливал я медленно. Слабость и головокружение никак не желали покидать меня. Прошло немало времени, прежде чем однажды поутру я робко постучался в королевскую опочивальню.

– Входи, – раздался голос Карла.

Лицо короля казалось усталым, темные тени залегли под глазами. Изгнание жены не прошло для него так легко, как думала моя родительница.

– «О Граде Божием» лежит на столе, – продолжал король, – можешь читать с любой страницы.

В углу опочивальни, на резной скамеечке сидела Бертрада. Она пыталась вышивать, но получалось дурно, нитки все время путались. Раздраженно бормоча себе под нос, королева-мать продолжала сражаться с ними.

Я осторожно раскрыл тяжелую книгу в переплете из золота, украшенном разноцветными камнями, и только собрался читать, как в дверь постучали. Вошел воин в запыленной одежде.

– Новые вести от Карломана.

– Говори! – велел король.

Бертрада крикнула из своего угла:

– Афонсо, немедленно выйди! Это не для твоих ушей.

Карл поднялся во весь свой огромный рост, бросил на мать тяжелый взгляд.

– Я доверяю этому юноше. А с вами, матушка, теперь советуюсь только по поводу соления грибов и по другим подобным же вопросам.

Королева-мать сверкнула глазами, но промолчала. Пришелец подошел ближе.

– Карломан укрепляет армию. Явно готовится к войне.

– Где? – отрывисто спросил король.

– Поблизости от Лангобардии.

– Карломану известно о нашем разводе с Дезидератой?

– У вашего величества произошел именно развод? Не размолвка?

– Нет. Возврата к прошлому не произойдет. Все подтверждено епископом. Развод по причине бездетности.

После этих слов Бертрада сердито засопела.

Я подсчитал, что на рождение наследника бедной Дезидерате дали слишком мало – всего-то год. Видимо, король так и не полюбил ее. Оно и понятно. Его ведь заставили жениться на ней, изгнав Гимильтруду, с которой он имел если не любовь, то хотя бы взаимопонимание.

– Так нашему брату все же известно о разводе? – продолжил король.

– Наверняка. Во всяком случае, вначале пришла весть о возвращении Дезидераты, а чуть позднее – о его военных сборах. Дальнейшего развития событий я решил не ждать и поехал сюда.

– Правильно, – одобрил Карл, – но нам надо теперь узнать планы Дезидерия.

Незнакомец наморщил лоб:

– Виллибад вроде его зовут, кто там из наших в Лангобардии?

– Да. Виллибад, – подтвердил король, – а еще Гримберт. Только как до них добраться незаметно?

– Пошлите меня, ваше величество, – раздался голос входящего Роланда, – я пролезу в игольное ушко. Никто и понять не успеет.

Карл захохотал:

– Это будет достойное представление! Вся Лангобардия сбежится поглядеть на твой тайный поход. Кстати, почему ты не в Бретани? Разве не тебе поручено следить там за порядком? Или тебе не нравится?

Роланд тряхнул кучерявой гривой. Погладил неразлучный рог, висящий на поясе:

– А, Бретань… Все в ней хорошо. И вина, и люди. Только скука смертная. Ваше величество, вы недооцениваете моей способности к перевоплощениям. Вот…

Лениво потянувшись, он сдернул лютню, висевшую на стене, поискав глазами, просительно протянул руку к платку, который вышивала Бертрада. Та, улыбаясь, позволила. Роланд повязал им голову косо, как городские нищие, уселся на пол и, лихо бренча на расстроенной лютне, с нестерпимой гнусавостью исполнил сиротскую песню. Бертрада смеялась до слез. Даже мы с суровым пришельцем позволили себе улыбнуться.

– Прекрасный театр, – заметил король, отсмеявшись, – только как же твоя гордость? Она ведь бесконечна, насколько я помню.

Роланд с озадаченным видом почесал в затылке, совсем скособочив несчастный платок.

– Но это же будет служба на благо моего короля! Значит, такой поступок можно расценивать, как дополнительный повод для гордости. А поваляется с лютней в канаве около рынка не благородный Роланд, а… допустим… Арбогаст-кривуля… нет, надо придумать имя еще ужаснее.

Король кивнул:

– Приятно видеть твое рвение. Мы сейчас собираем армию. Нужно много. Поговорить с церковниками – пусть еще дают земли для бенефициев. Земля должна работать.

Роланд с почтительным поклоном вернул платок Бертраде и задумчиво почесал лоб указательным пальцем:

– Я поговорю, пожалуй…

– Говорить будет епископ Турский, еще пара монастырских настоятелей. Тебе нельзя, после твоей беседы в церкви может произойти раскол. Ты проследишь за снаряжением воинов. В этом тебе можно довериться полностью.

– О да! – с чувством выдохнул Роланд. – Это я люблю превыше многого другого. О, эти грозные франкские мечи! Эти сияющие кольчуги …

– Не менее важны шлемы, – напомнил король, – наши оружейники с Божьей помощью научились изготовлять их превосходно. Мы лично проверили один такой в Аквитании.

Он обратился к незнакомцу:

– Отдохни немного и отправляйся к лангобардской стороне. Горные перевалы наверняка теперь охраняются. Но ты знаешь, как пройти, минуя их. Иди.

Вслед за незнакомцем ушел и Роланд. Бертрада, окончательно запутавшись в нитках, отшвырнула вышивание и горестно схватилась за голову:

– Господи! Чем я прогневала Тебя? За что Ты даешь мне видеть, как один мой сын идет войной на другого?

Сделав мне знак снова открыть книгу, Карл ответил матери:

– Если мы начнем войну – это не будет война против Карломана. Мы никогда не будем вести войны против кого-то, но только за Святую церковь, за веру и наше франкское государство. Разве вас, матушка, это не радует?

– Красивы твои слова, но тяжелым гнетом ложатся они мне на сердце, – ответила Бертрада, и вдруг резво встав с резной скамеечки, подошла к сыну, полулежащему на ложе.

– Отпусти меня к Карломану! Я ведь даже не видела своих внуков!

Карл усмехнулся, веселая искорка блеснула в карих глазах.

– Отпустить? Э, нет. Нас ждет много трудных дел. Кто же будет поддержкой и утешением души моей, как не любимая матушка?

…Теперь почти ежедневно я читал королю по утрам. Часто в это время заходили люди по всяким делам, тогда чтение приходилось прерывать. Если же посетителями были монахи или священники – король мог приказать мне выйти, несмотря на свои слова о доверии. К церкви он относился с особым вниманием, даже как-то приосанивался при виде духовного лица.

Однажды в королевских покоях появился человек, чьего имени я не знал. Тот самый странник, виденный мною в первый день возобновления чтения. Теперь одежда его не только запылилась, но и разорвалась в нескольких местах. Лицо выглядело страшно измученным.

– Что? – коротко спросил Карл, оглядывая пришельца.

– В Лангобардии гонения на франков.

– Резня?

– Пока что отнимают дома и гонят через перевал сюда. Думаю, это только начало.

– А Карломан?

– Его армия собрана и стоит наготове у лангобардских пределов и… – незнакомец замялся.

– Говори! – жестко велел Карл.

– Карломан ведет переговоры с папой Стефаном. Он даже может прийти к нему на помощь, против Дезидерия, но при условии расторжения союза папы с Вашим Величеством.

– Что? Нам лишиться поддержки Святейшего престола? – голос Карла сделался страшен. – Неужели папа способен на такое?

Король гневно поднялся во весь рост, нависнув над усталым человеком в запыленной разорванной одежде. Тот не был ни в чем виноват, но я увидел, как лицо его побледнело.

Гнев короля иссяк столь же внезапно, как начался:

– Нет, – уверенно сказал он, – святой апостол Петр не допустит недостойного поведения своего наместника.

* * *

Может быть, именно эта святая, ничем не поколебимая уверенность в возможности существования Града Божьего на земле и делала Карла таким притягательным для всех, даже для врагов. Конечно, в церкви могли служить недостойные люди и сам король неоднократно уличал подобных служителей, но саму Церковь, как единое Тело, он бесконечно почитал и верил в него. Его постоянная готовность защищать папу была естественным чувством человека, желающего сохранить в целости свои руки и ноги. Многие годы Карл был несомненен в этом устремлении. Что же произошло теперь? Конь Его Величества медленно ступает по пыльной римской дороге, и мы не знаем, когда он дойдет до ворот Вечного города и войдет ли вообще…

* * *

В нашей семье начался переполох. Карл послал к Карломану моего дядю Хильдеберта с письмом, в котором без лишних учтивостей требовал объяснения происходящего. Все при дворе понимали, что ответом на такое послание может быть только война.

Моя мать, прекрасно умеющая держать себя в руках, сорвалась, не выдержав. Страх охватил ее, лишив разума. Она решила, что брат бросит ее, переметнувшись к Карломану, и требовала, чтобы он взял нас с собой. Она неприлично бесновалась, даже падала дяде Хельдеберту в ноги. В итоге ему пришлось уехать незаметно. Поняв, что догонять брата уже поздно, она обрушила все свои черные чувства на меня.

– О боги! – шептала она, заламывая руки. – За что вы караете меня? Оставляете бедную женщину одну на старости лет. Ибо разве сын это? Разве можно на него положиться? Он при виде опасности упадет в обморок, как нежная девушка.

– В Аквитании я участвовал в сражении и никуда не падал! – возмутился я.

Она отмахнулась:

– Аквитанскую войну выиграл Пипин. То, в чем ты участвовал, настоящие воины вообще не назовут сражением. А вот мы здесь можем попасть как кур в ощип. И все благодаря дурацким выходкам нашего короля.

Бушевала моя ретивая родительница очень тихо, чтобы не привлечь ненароком внимания к своим крамольным речам. Я жестоко страдал. Сбежать было решительно некуда. Как раз в эти дни король с Роландом разъезжали по окрестностям. И даже в библиотеке мне не находилось дела. Мой учитель письма Луций-римлянин хворал уже вторую неделю.

При дворе начали поговаривать о невыгодном для Карла раскладе. Говорили, что армия Карломана в полной боевой готовности и только ждет сигнала, чтобы выступить. А наш король все собирает воинов, все оснащает их дорогущими шлемами, от которых мало толку.

Сейчас я понимаю, что именно подобные сплетники и привели братьев, не особенно любящих друг друга, на грань войны.

Какой-нибудь другой властитель на месте Карла запросто мог начать вылавливать и казнить подобных болтунов, но наш король поступил по-другому. Он организовал смотр войску.

В условленное время весь двор выехал в поле, близ монастыря. Расположились кто на повозках, кто просто на земле. Подошел народ из окрестных деревень. Ждать пришлось не так долго, но от нетерпения, которое чувствовал каждый, время будто растянулось.

И вдруг что-то нестерпимо заблестело на горизонте. Это играли лучи солнца на отполированных шлемах. Воины приблизились, и стало возможно разглядеть их устрашающе тяжелые мечи и длинные копья, их кольчуги дивной работы. Они проезжали мимо толпы слаженными четверками на породистых ухоженных лошадях. У ворот монастыря показался Карл в сине-зеленом плаще. На голове его сиял, переливаясь драгоценными камнями, золотой обруч. Король поднял руку, и воинство остановилось – слаженно, как один человек, не нарушая четверок. Восторженные возгласы потрясли толпу. Я кричал вместе со всеми, не в силах сдержать восхищения. Моя мать вытащила платочек и замахала им, изображая радость, а сама шептала мне на ухо:

– Лучше им вообще не двигаться. Тогда они смогут с помощью своих шлемов поджечь врага, как это делал Архимед. Драться они все равно не умеют. И двух недель не прошло, как их сюда согнали.

По пути домой мы сильно отстали от толпы. Тут-то уж матушка излила накопившиеся чувства:

– Уже столько времени прошло, а моего брата нет. Я думаю, он вообще не вернется. Останется у нормального короля, у которого есть и достойная супруга, и законный наследник. К тому же Карломан в отличие от нашего забияки умеет ладить с соседями. Он смог не поссориться даже с аквитанцами. Сейчас он переманивает папу на свою сторону, но с лангобардским королем воевать не будет, помяни мои слова! Он станет заодно с Дезидерием, а Тассилон Баварский – женат на дочке лангобарда, и тоже присоединится к ним, хоть он и считается вассалом Карла. Вместе они нападут на нашего короля-шалопая и камня на камне от него не оставят. Вот что ждет нас. Это все из-за твоего отца. Из-за него мы остались здесь. Он потребовал с меня клятву, что я помогу тебе стать переписчиком у Карла. Надеюсь, ему хорошо икается сейчас в царстве Аида! Хотя нет, не икается ему. Умершие топят в реке забвения все свои тяготы, не то, что мы здесь! С таким трудом, через Агафокла мне удалось пристроить его переписчиком к Пипину, и он сразу загордился, будто много из себя представлял.

Я осмелился возразить:

– Наверное, он все же был хорошим переписчиком. Луций-римлянин до сих пор вспоминает его с уважением.

– Еще бы ему не вспоминать, – проворчала матушка, – сколько вина они вылакали вместе.

Что-то в матушкиных словах было странным.

– Ты говоришь, что мы остались здесь из-за твоей клятвы. А как же храм Афины? Куда бы ты ходила на эти… калинтерии?

Она возмутилась:

– Не «я», а «мы»!

Мимо во весь опор промчался Роланд. Он чуть не сшиб мою родительницу. При этом скорчил такую рожу, что я, не выдержав, прыснул. Матушка, не смея выразить свой гнев такому знатному человеку, отыгралась на мне, больно вцепившись в локоть.

– Ты что лыбишься? Эти варвары околдовали тебя, что ли? Ты собираешься предать своих предков и сделаться христианином?

– Нет-нет, матушка, – поспешно сказал я. Очень не хотелось спорить. Но она ведь говорила мне, что крестила меня в детстве, чтобы никто не заподозрил неладного. Значит, я уже христианин.

Матушка успокоилась и объяснила:

– Во владениях Карломана тоже есть члены храма Афины. Их там даже больше. Поэтому я и боюсь, что мой брат не вернется сюда.

Матушкины опасения оказались напрасны. Через некоторое время мы снова увидели дядю. Он зарос бородой до глаз и выглядел измотанным, но походкой и движениями по-прежнему напоминал важного бобра. Толстые ухоженные пальцы поигрывали связкой цепочек. Он всегда собирал их для своих многочисленных псов.

– Ну что, – кисло спросила его мать, – будет война?

– Наверняка будет. Но точно уж не с Карломаном, – ответил дядя. – Боги решили вывести эту личность из игры.

– Восстание, что ли? – ужаснулась моя родительница.

– Нет. Он просто умер. Спокойно и мирно, за обеденным столом.

– Просто умер?! Да он же был так молод и здоров! За что боги покарали его?

Дядя прищурился:

– Кто же поймет этих богов? Может, им не понравилась фраза Карломана о том, что нужно выявлять язычников и казнить…

Матушка понимающе кивнула.

– Даа…тогда это уже не так странно.

Хильдеберт разложил цепочки на коленях. Прищелкнул языком:

– Вот на эту посажу старого черного кобеля. Все, что потоньше, рвет, паршивец! Имей в виду, сестрица, ты сама делаешь выводы из моих слов.

– А что же Карл? – спросила она, будто не расслышав дядиной реплики. – Должно быть, он сильно удивился смерти младшего брата?

– Ничуть, – ответил дядюшка. – Он сказал, что пути Господни неисповедимы, но Бог всегда найдет способ поддержать того, кто служит Ему.

– Вот, значит, как… – задумчиво протянула матушка.

Дядя покачал головой:

– Еще раз напоминаю, сестрица, выводы из моих слов ты делаешь сама.

Глава седьмая

– Афонсо! – сказал король, когда я в очередной раз пришел поутру в его покои. – Наш единственный брат Карломан отдал душу Господу. Наш долг навестить его вдову и оказать ей всяческую поддержку. Сегодня же отправимся. Ты тоже поедешь.

Выехали мы не всем двором, как обычно, но народу все равно набралось немало. С нами была королева-мать, это предполагало повозки, присутствие служанок и много прочих обстоятельств, замедляющих нашу скорость. Карл очень торопился, подгоняя всех. Время от времени пришпоривал коня и уходил далеко вперед, а потом нетерпеливо ожидал, пока подъедут скрипучие повозки.

– Куда теперь спешить-то? Похороны уже прошли, – сетовала Бертрада, ежеминутно поднося к покрасневшим глазам платочек, вышитый моей матерью. К моей великой радости, ее самой с нами не было.

– Поспешим, дорогая матушка! Надо торопиться! – высокий голос короля звучал хрипло, но убедительности ему было не занимать. Возница со вздохом стегнул лошадей, запряженных в повозку королевы. Карл, немного успокоившись, отъехал в сторону, потом снова вернулся к Бертраде. – Надо защитить семью брата и его земли. Могут быть всякие искушения.

– Против искушений отлично поможет мой Дюрандаль! – отозвался Роланд, поглаживая рукоять меча, висевшего на поясе. – А если встретятся бесы нерубимые, у меня есть, чем ввести их в великий страх.

Роланд потянул за перевязь свой неразлучный рог. Выпрямившись в седле, поднес его к губам. Звук родился не сразу, но постепенно нарастая и перекатываясь, наполнил собой всю равнину от края и до края.

– Воистину чудесен твой Олифан, – сказал король, – но без Святой церкви нам не справиться с бесами!

Путь наш лежал в Суассон – резиденцию покойного Карломана. Город этот славился величием храмов. Несколько веков назад в одном из них хранилась чаша, поражавшая всех своей удивительной красотой. Когда в битве с римлянами Суассон взял Хлодвиг – величайший франкский король из династии Меровингов – чаша оказалась в числе добычи. Епископ взмолился о возвращении чаши и король, хоть и был в то время еще язычником – внял мольбам священнослужителя. Но в королевском войске существовал нерушимый обычай – вся добыча делилась поровну между воинами, включая короля. Когда Хлодвиг попросил дать ему чашу сверх доли, дабы отдать ее епископу – из рядов вышел один воин. «Ты получишь только то, что положено», – сказал он и быстрым ударом меча превратил прекрасный сосуд в мелкие осколки. Говорят, позднее Хлодвиг сделал то же самое с головой этого правдолюбца, сославшись на неудовлетворительное состояние его снаряжения.

Как бы там ни было, чаша исчезла, но легенда о ней продолжала жить. Франкские короли нет-нет да поговаривали о том, что неплохо бы восстановить такую красоту. Только вот мастеров, которые бы осмелились взяться за эту работу, не находилось.

Ночуя на постоялом дворе, мы снова отправлялись в путь, и вот наконец на горизонте выросли высокие серые башни. Я смотрел во все глаза. Суассон показался мне красивее Нуайона, где располагалась резиденция Карла, а уж про Майнц или Ахен и говорить нечего.

Король, однако, и не думал любоваться красотами. Он выглядел озабоченным. То подъезжал к повозке матери, то вполголоса говорил что-то Роланду и другим знатным воинам.

Когда мы въехали в город, он сразу вырвался вперед, и я потерял его из виду. Моя лошадь трусила за повозкой Бертрады. Та, высунув голову, напряженно вглядывалась, видимо, пыталась увидеть сына. Вдруг процессия встала.

– Что еще? – раздраженно крикнула королева.

– Впереди стоят, Ваше Величество, – почтительно ответствовал один из воинов.

– Ну, так пускай едут! Афонсо, – она повернулась ко мне, – ты молодой и ловкий. Протиснись, посмотри, что там впереди.

Странное приказание, если учесть, что я верхом и лошадь моя не страдает особенной худобой. Но приказ королевы нужно исполнять. Поэтому я легонько сжал пятками лошадиные бока. Животина шагнула вперед и остановилась, мотая головой.

– Не проехать мне, Ваше Величество! Тесно впереди.

– Что уж с тобой делать! – разочаровано отмахнулась Бертрада и вновь высунулась из повозки. – О! Ну как там, сын мой?

Карл появился незаметно. Ему не пришлось протискиваться – всадники сами пропускали его белоснежного жеребца, теснясь к стенам домов.

– Плохо. – Он говорил негромко, но в полной тишине голос его слышался отчетливо. – Их нет в Суассоне. Супруга нашего брата бежала вместе с детьми под покровительство Дезидерия.

* * *

…Карл раздумывал: стоит ли ему останавливаться в замке Карломана, когда оттуда приехал испуганный управляющий и пригласил всех на трапезу. Поручив лошадей конюхам, мы вошли в огромный зал с тремя рядами длинных столов, тянувшихся от стены до стены. Ароматы стояли здесь настолько изысканные, что у меня слюнки потекли. Управляющий лебезил перед Карлом, расхваливая всевозможные яства, доступные здешним поварам. Тот слушал вполуха. Потом прервал многословные излияния:

– Будут ли на трапезе советники моего брата? – И, не дожидаясь ответа, велел: – Передайте им, что они приглашены.

Забегали слуги, разнося вино и разнообразные закуски. Карл, ценящий во всем скромность, даже не пробовал их, ограничившись блюдом жаркого и кубком вина. Постепенно подходили советники и просто уважаемые люди, в том числе духовного звания. Утолив голод, наш король поднял руку, показывая, что желает говорить, и в зале мгновенно воцарилась мертвая тишина.

– Великое горе постигло нас… – В этот момент кто-то громко чавкнул. Король неторопливо повернул голову на звук, и стало еще тише, хотя куда бы еще? Карл продолжил: – Но Господь не зря посылает испытания. Негоже, когда один народ, имеющий одну веру, раскалывается на своих и чужих. Потому что, если настанет беда, чужие не придут на помощь. Сейчас тяжелые времена для Святой церкви – нашего оплота веры и единства. Недостойные угнетают ее, лишая воздуха. Только объединившись, мы сможем защитить ее! Только твердая рука приведет церковь к победе!

– Да здравствует Карл – король франков! – крикнул один из советников Карломана. Остальные загомонили, непонятно – поддерживая или нет.

Опять послышался голос короля:

– Война в Аквитании, как известно, закончена. У нас есть силы, чтобы прийти на помощь папе, а Господь поможет нам. Но горе тому, кто не услышит зов Господа!

– Слава Карлу, королю франков! – прокричало уже несколько голосов. В зале стало заметно оживленнее. Застучала посуда, зазвенели кубки. Я встретился взглядом с королем и увидел знакомую веселую искорку в его карих глазах. Роланд с довольным видом оглаживал свой неразлучный рог. И даже Бертрада повеселела.

Пир продлился недолго. Не играли музыканты из-за траура, да и приятные беседы завязывались с трудом по понятным причинам. Ведь мы находились в доме покойника, чья вдова сбежала, чтобы не встречаться с его братом.

Карл куда-то исчез. Я сидел неподалеку от Бертрады, ковырял жаркое и постоянно осматривался, боясь пропустить что-нибудь важное.

Наконец появился управляющий. С поклонами, изображающими крайнее почтение, он предложил королеве-матери переместиться в покои для отдыха. Та приняла приглашение и удалилась. Проводив ее, он вернулся и начал устраивать остальных, начиная, разумеется, с самых знатных персон. Когда очередь дошла до меня, в пиршественном зале почти никого не осталось.

Следуя за служанкой, я шел по узкой каменной лестнице, стараясь не промахнуться мимо ступеней, плохо различимых в неверном пляшущем свете факела. В замке было уже тихо – видно, все разошлись отдыхать. Каково же было мое удивление, когда у конца лестницы, в нише, я разглядел знакомую высокую фигуру. Завернувшись в плащ, Его Величество разговаривал с каким-то монахом.

«Дело несомненно благое, риск, конечно, но…» – донеслось до меня бормотание священнослужителя.

Мне досталась крохотная каморка. Все же отдельная, что меня порадовало. Уж очень не люблю ночевать в общих залах, где храпы и прочие звуки, производимые спящими, сливаются в отвратительную какофонию. Радость моя, правда, тут же омрачилась, когда я не обнаружил в комнатенке кувшина с водой. Служанка уже ушла. Пришлось взять светильник и отправиться на поиски кухни.

Проходя мимо ниши, я опять услышал приглушенный голос, на этот раз Карла:

– На тебя, преподобный Мартин, у нас много надежд. Дело-то Божье, но нужны крепкие и верные человеческие руки…

Смущенно и торопливо я проскользнул мимо.

Кухню удалось найти, хотя и с трудом. Повара давно спали, но кувшин с водой стоял на столе. Тащить его с собой не решился – вдруг хватятся поутру? Напился и пошел восвояси. Никто мне не встретился в узких коридорах, и ниша у лестницы оказалась пуста.

Утром меня разбудили колокола. Звук их летел со всех сторон. Казалось, что звонит весь город. Я вскочил, оделся. Пожалев, что не взял вчера кувшина с кухни, вышел в коридор. В замке царила суета. Какие-то дамы кричали на служанок. Те сновали словно мыши. Поймав одну из них, бегущую с разноцветными лентами, за рукав платья, я спросил:

– Куда все так торопятся?

– В собор, – ответила девица, – служба же нынче большая. Короля будут славить, – и, освободившись, убежала, размахивая разноцветным ленточным хвостом.

Мне служанок не полагалось. Поэтому, попросив на кухне воды, я самостоятельно умылся, и скоро был готов к походу в храм.

Месса еще и не думала начинаться, хотя народу собралось – не протолкнуться. Говорили, что ждут короля, который в данный момент принимает присягу у подданных Карломана. Толпа все росла. Пришлось беречь ноги от разных неуемных горожан и особенно горожанок, которые, толкаясь, лезли поближе к алтарю. Не успели эти проныры расположиться, как появились стражники. Кулаками и дубинками они быстро проделали в толпе довольно широкий коридор для прохождения епископа. И вот тут-то ударил колокол.

Я никогда не видел так много священников сразу, даже когда жил в монастыре. Они шли с пением, не очень, кстати, стройным. Видимо, редко пели вместе. Я стоял в задних рядах, где уже закончились скамьи. Оттуда трудно было разглядеть, что происходит у алтаря, да и слова долетали не целиком. Одно только слышалось явственно и повторялось много раз: «Да благословит всемогущий Бог нашего короля и государство франков». Это значило, что наша страна стала вновь единой, как при Пипине. Народ встречал эти слова ликованием.