— Добро пожаловать, мой друг, конунг Хельги. — Конунг шведов пробормотал эти слова так тихо, что его голос был едва слышен сквозь треск дров. — Я рад, что ты посетил меня.

Хельги пришлось пожать пухлую ладонь Адильса. Адильс говорил и вел себя так, чтобы Скъёльдунг не почувствовал своего превосходства. Наконец Ирса перебила мужа:

— Позволь мне усадить нашего гостя, чтобы вы перед трапезой выпили в честь друг друга.

Ирса отвела гостя на скамью напротив хозяина палаты и в течение всего вечера подносила Хельги рога с пивом и медом. В эти минуты их пальцы соприкасались, и тогда он ловил ее взгляд, а его губы трогала смутная улыбка, странная на суровом лице знаменитого воина.

Хельги и Адильс скупо поведали друг другу о том, что нового в их владеньях. Но дружинники — и датчане, и шведы — вели себя более непринужденно. Появился скальд и запел свои висы. Среди них была одна, в которой певец восславил Хельги, и датский конунг наградил его полновесным золотым запястьем. Повернувшись к Ирсе, которая сидела подле мужа, Хельги, казалось, спрашивал ее взглядом, мол, не ты ли надоумила скальда?

Прошла неделя. Адильс потчевал гостей, показывал им свою столицу, сопровождал со своими охотниками на травлях, беседовал о торговле и рыбных промыслах и ни словом не обмолвился о том, для чего, как он знал, Хельги на самом деле приехал к нему. Не заговаривал об этом и датский конунг. Он скрывал свои чувства и терпеливо ловил случай увидеться с Ирсой наедине.

Их представилось ему несколько. Первый раз это случилось вскоре после приезда. Хельги, под вечер затравив оленя, в сопровождении своих людей, мокрый, заляпанный грязью, с луком у седла, въехал на королевский двор. Он спешился, снял с лука тетиву.

— Государь мой Адильс в отъезде, — сказал конюх, принимая поводья.

Хельги оглянулся. На галерее светлицы, точно утонув в бездонной синеве неба, стояла Ирса. Последние лучи солнца еще освещали ее, вспыхивая огнем на ее одеянье и рассыпая искры в волосах.

Звякнула тетива.

— Здравствуй, родич, — голос Ирсы звучал спокойно, слова, спорхнувшие с ее губ, точно закружились среди проносившихся со свистом стрижей. — Не хочешь ли, ожидая конунга Адильса, провести время за медом и беседой?

— Благодарю тебя, госпожа, — отозвался Хельги, сдерживаясь, чтобы не взбежать по лестнице.

Сенная девка принесла им меду. Следуя немому приказу в очах королевы, Хельги прикрыл дверь. Они стояли на галерее, на виду у всех так, что никто бы не смог ни позлословить о них, ни расслышать их беседы. Перед ними простирался двор королевской усадьбы, за ней — город, подернутый дымкой сумерек, а за городом, среди нив — бегущая к чернеющим на юге лесам река Фюрис. Издали невнятно доносился скрип колес, стук копыт, шум шагов и человечьи голоса, кузнец — точно колокол гремит — стучал молотом по железу; где-то то и дело взлаивала собака. И все же они чувствовали — над ними простерлась тишина. Прохладный ветер забирался Хельги под мокрый плащ.

Ирса подняла кубок из заморского стекла.

— За твое здоровье, — сказала она Хельги.

Они сдвинули кубки, потом он сделал долгий, обжигающий глоток. Хельги и Ирса допили свой мед до дна, но продолжали стоять молча — не могли найти подходящих слов.

— Я рад тебя видеть, — наконец выговорил Хельги. — Семь лет прошло.

За это время Ирса стала взрослой женщиной. Легкая в кости, она двигалась теперь все же медленнее — чтоб не сказать «тяжелее» — чем прежде. Тени залегли под скулами и вокруг глаз. На коже появились первые морщинки. Косые лучи заходящего солнца еще резче подчеркивали их и, скользнув по ее груди, освещали пальцы, сжавшие ножку кубка.

— Они не прошли для тебя даром, эти семь лет, — тихо сказала Ирса. — Ты похудел и поседел.

— Я потерял тебя, любовь моя. — Хельги опять помолчал, потом добавил: — И твой сын — тоже. Видела бы ты, какой это красивый отрок.

— Твой сын… Наш… — Ирса покачала головой: — Это навеки в прошлом.

— Неужели? Ты, верно, поняла, что я приплыл сюда, не только чтобы вести переговоры о сельдяных промыслах. Я хочу забрать тебя домой.

— Не надо. Заклинаю тебя всем, что у нас было, не надо… отец.

Мука скривила его рот. Он отвел от нее глаза, посмотрел на храм на холме, на чернеющий вдали лес, потом спросил:

— Как тебе здесь живется?

Ирса только вздохнула в ответ.

— Что он сделал с тобой? — почти вскричал Хельги.

Ирса в ужасе поглядела на двор, по которому сновала челядь, на дверь за их спиной, за которой сидела ее служанка — всюду глаза и уши, глаза и уши, и языки, языки, длинные языки.

— Тише, — взмолилась Ирса, — ты не должен вынуждать меня говорить о нем худое, я дала ему слово.

— Но прежде ты дала его мне.

Ирса выронила кубок. Кубок разбился. Мед обрызгал ее ноги, закапал между досок настила. Руки Ирсы тряслись.

— Мы не ведали, что творили.

— А с Адильсом ты это ведала?

Ирса напряглась.

— Ведала.

— И что же?

— То, чего я и ожидала.

— Он обращается с тобой, как приличествует твоей чести?

Ирса услышала, как Хельги застыл в ожидании слова «нет».

— Да, — ответила она. — Ты это видел и сам. Я — королева мощной державы. У него… у него даже нет других женщин. — Ирса замолчала, почувствовав, что у нее пересохли губы. — Да и меня он не очень домогается. И это меня вполне устраивает.

— Как же ты одинока, — прохрипел Хельги так, точно его грудь пронзили копьем.

— Нет, нет, нет… Все не так плохо. У меня есть мои девушки — ты же видел их — они относятся ко мне как к матери. Они поверяют мне свои беды, они ищут моих советов, и я стараюсь их получше выдать замуж… У меня есть мои обязанности в усадьбе, и в храме, и во всем ином, как это должно быть у королевы. Я могу кататься на лодке по озеру. У нас бывают гости…

— Много? Я что-то не слышал, чтобы Адильс славился гостеприимством.

Ирса покраснела. Хельги знал, что она стыдится скупости своего мужа и стесняется признаться себе в том, что он об этом знает.

— Гости и те, кто приходят к нам на службу, — торопливо продолжала она. — Ярлы, вожди, скальды, купцы, чужестранцы. Они отовсюду приносят нам вести. Я… я даже научилась готовить. — Ирса улыбнулась вымученной улыбкой. — Ты не поверишь, как я теперь разбираюсь во всяких травах. Не только в приправах, но и в целебных тоже, вообще во всяких снадобьях, потому что я… я хочу стать ведуньей.

Хельги, обернувшись на храм, пробормотал:

— Или ведьмой?

— Нет! — Голос Ирсы задрожал от ужаса.

Она подумала о телах мертвецов, которые ветер раскачивал на ветвях священной рощи, и об Адильсе, который, сидя на ведьмином треножнике, горбился над котлом, в котором кипело невесть что.

— Нет-нет, я к тому не причастна!

Ирса отпрянула от Хельги, сжала кулаки и проговорила дрогнувшим голосом:

— Никогда я не совершу того, что не подобает вершить Скьёльдунгам. Никогда… потому и к тебе не смогу вернуться… любимый.

Они не могли длить беседу. Ирсе нужно было проследить за тем, чтобы к возвращению мужа палата была готова для вечерней трапезы. На этой трапезе Хельги напился до беспамятства.

Потом им с Ирсой удавалось еще несколько раз поговорить наедине. Но всегда эти беседы кончались одним и тем же. Но, конечно же, чаще Хельги беседовал с Адильсом, пытаясь осторожно выведать мысли Инглинга. Но тот оставался непроницаемо-вежлив.

— Да-да, — говорил он, беря Хельги за руку и точно не замечая, как тот кривится, — я рад твоему появлению, родич, и рад тому, что мы понимаем друг друга. Ведь не должно быть раздоров между такими родственниками, как мы с тобой, не так ли? И, полагаю, мы-то связаны с тобой теснее многих благодаря моей жене, твоей дочери и тем несчастьям, которые вас постигли и которые я, осмелюсь сказать, исправил, заключив с ней почетный брак и принеся жертвы на алтарях богов и, хм-хм, кое-где еще.

Люди Хельги неоднократно предупреждали его, говоря примерно так:

— Дело нечисто, государь. Я не то чтобы в дружбе со шведами, нет. Но мне случалось пить или охотиться или там рыбачить с некоторыми из них, или побаловать с девчонками или двумя — что-то затевается против нас. Они мне сказали, что их вожди все шепчутся по углам, видно, что-то замышляют. Возьми это на заметку, государь, ты ведь еженощно пьешь с ними — погляди, не покажется ли и тебе то же самое?

Но Хельги, чье сердце переполняла Ирса, только отмахивался:

— Это, верно, из-за неприятностей на севере, куда они услали почти всю дружину. Они еще, пожалуй, обидятся, если я начну любопытствовать.

Через неделю Адильс тайно получил известие о том, что его дружина воротилась и затаилась в чаще по его приказу. Он извинился перед гостями и уехал к своим воинам. Там он приказал предводителю своих берсерков, лохматому, уродливому верзиле Кетилю, устроить засаду в зарослях и напасть на датчан, когда они станут возвращаться на корабли.

— Я вышлю воинов из города вам на подмогу, — пообещал конунг Адильс. — Они ударят с тылу, и вы вместе сокрушите врагов. Потому что датчане — враги наши. Я готов рискнуть чем угодно, чтобы Хельги не ушел живым. Ибо я подметил в нем такую великую любовь к моей королеве, что не знать мне покоя, покуда он жив.

А тем временем Хельги и Ирса в последний раз говорили без свидетелей.

— Ты не хочешь ехать со мной, — сказал Хельги, — что ж, я уезжаю.

— Поезжай с миром, любимый, — прошептала в ответ Ирса.

— Ты твердо все решила, и что же тут поделаешь, но я бы хотел… — и, всплеснув руками, Хельги ушел.

Ирса смотрела ему вслед и продолжала смотреть еще долго после того, как он скрылся из виду.

Хельги сказал на пиру Адильсу, что он уезжает домой. Королева Ирса, оборотясь к мужу, проговорила негромко, но так, чтобы ее услышали все:

— Полагаю я, что, поскольку наш гость связал наши дома узами дружбы, нам приличествовало бы отпустить его с дарами, достойными этой дружбы.

— Конечно, конечно, — сразу же согласился Адильс.

— И даже не отнекивается, — пробормотал один из пьяных челядинцев Адильса. — Что-то случилось с нашим скупердяем-толстяком?

Но все остальные были так рады тому, что все закончилось благополучно, что не обратили на это внимания. Даже Хельги немного повеселел. Теперь, по крайней мере, никто не скажет, что он вернулся ни с чем.

Утром перед толпой провожающих Адильс появился с повозкой, запряженной шестеркой белых коней из южной страны.

— Это мой дар тебе, родич, — улыбнулся он, — это и кое-что еще.

Гул одобренья прошел по толпе, когда рабы начали выносить дары из амбаров: тяжелые золотые кольца и фибулы, серебряные ларцы, полные звонкими безантами, тускло поблескивающие мечи и топоры, бивни моржей и нарвалов, покрытые искусной резьбой, кубки, украшенные самоцветами, одежды из дорогих тканей, янтарь, меха, невиданные товары из неведомых стран — и все продолжали грузить, пока тележные оси чуть не треснули.

Хельги покраснел, пытаясь подыскать слова благодарности. Он не мог понять, то ли этот ухмыляющийся, вкрадчивый юнец хочет выставить его на посмешище, то ли, наоборот, хочет его подкупить. Потом он посмотрел на тоскующую Ирсу и решил, что все это делается ради нее.

Конунг шведов и его королева сели на коней, чтобы проводить гостей часть пути. Адильс непринужденно болтал. Хельги и Ирса молчали. Вскоре Инглинг придержал коня.

— Что ж, родич, — сказал он, — пришло время прощаться. Я надеюсь на следующую встречу.

— Будь и ты нашим гостем, — хрипло отозвался Хельги, — и ты, и твоя королева.

— Мы пришлем тебе весть, конунг Хельги, и, быть может, раньше, чем ты ожидаешь.

Адильс повернул коня. Хельги дотронулся до руки Ирсы.

— Будь счастлива, — торопливо прошептал он. — Я люблю тебя. Однажды…

— Однажды… — повторила Ирса и поскакала вослед мужу и его свите.

Хельги ехал во главе своего отряда. Река журчала и блестела под лучами солнца. Тени деревьев дрожали на воде. Зимородок, голубой, как парящая стрекоза, нырял в струи потока. Стучали копыта, скрипели седла, звенела сталь. Воздух был душен. Воины, потея, отгоняли жужжащую мошкару. На западе за лесом стеной вставала грозовая туча, в небе перекатывался дальний гром.

Вдруг послышался лязг металла. Наперерез Хельги из зарослей вылетел отряд воинов во главе с дюжиной полуобнаженных великанов, которые рычали, брызгали слюной и грызли края своих щитов.

Хельги поднял коня на дыбы и закричал:

— Что это, клянусь Локи?

— Сдается мне, что конунг Адильс решил забрать свои дары, — ответил старший корабельничий.

— Ирса, нет!.. Ирса… — Хельги попятился, готовый, казалось, отступить первый раз в жизни.

И тут в тылу у его дружины появился еще один неприятельский отряд. Они, должно быть, прокрались боковой тропой из Упсалы и поджидали в засаде: Хельги, несмотря на опущенные забрала, узнал некоторых воинов.

Хельги спешился, отстегнул висевший за седлом щит и приготовился к схватке. Он возвышался над всеми своими воинами, только его стяг, развернутый посвежевшим ветром, гордо реял над его головой.

— Похоже, мы оказались между молотом и наковальней, — сказал Хельги. — Что ж, должно быть, мы окажемся металлом потверже, чем они рассчитывали.

Река и высокий, поросший лесом берег не дали дружине построиться для прорыва «свиньей», то есть клином: по краям одетые в броню воины, посередине — лучники и пращники. В тесноте смерть грозила со всех сторон. Датчане во главе с конунгом бросились в схватку с громким боевым кличем. Меч конунга, вспыхнув на солнце, со свистом покинул ножны.

Хельги бросился навстречу первому шведу — рослому воину в блестящей кольчуге.

Швед, покачнувшись, отразил удар щитом. Хельги с криком продолжал атаковать. Его клинок так и вертелся в воздухе, взлетая и падая, ударяя по вражьим щиту и шлему. Хельги буквально отбросил неприятеля обратно в ряды шведских воинов, из которых тот было выступил. Шведу показалось, что он сможет дотянуться мечом до бедра Хельги. Он попытался сделать это и в тот же миг получил такой удар по руке, что кровь забила ключом. Противник Хельги пошатнулся и рухнул под ноги атакующих воинов.

Страшный удар обрушился на щит Хельги. То была двуручная секира из тех, что благодаря своему весу способны пробить любую броню. Хельги бросился вперед и, пригнувшись, так что секира прошла над его головой, рубанул врага по ноге.

Чье-то копье ужалило Хельги в икру, но он, не обращая внимания на рану, помчался на врага с криком: «Вперед, вперед!» Он знал, как вызвать со дна своих легких такой крик, который может перекрыть все другие крики, рев, звон мечей и стоны на поле боя. Хельги кричал:

— На прорыв, на прорыв!

Он видел над сумятицей колеблющихся шлемов, что если его люди сумеют прорвать вражий строй, то уже ничто не будет им угрожать с тыла. Тогда меньшинство оседлает дорогу, а большинство сможет прорваться к кораблям.

Это была долгая битва. Хельги схватился с берсерком. Увы, раненый конунг датчан потерял свою былую стремительность. Озверевший берсерк поднял секиру и обрушил ее на Хельги ударом неотвратимым как сама смерть. Щит конунга раскололся и левая рука повисла плетью. Он пошатнулся. Если бы он мог напасть на берсерка со свежими силами!

Датчане сражались упорно, погибая один за другим. Тело Хельги было истыкано копьями везде, где его не прикрывала броня, а под броней покрыто ужасными кровоподтеками, кровь и пот хлюпали в сапогах. И все же конунг Хельги продолжал сражаться, кося врагов мечом.

Еще один берсерк бросился на датского знаменосца. Юноша не устоял. Мозг брызнул из рассеченной головы. Знаменосец рухнул, и с ним рухнул в грязь датский стяг. Так датчане потеряли знамя, вокруг которого они могли бы сплотиться для новых атак. Только шведский золотой вепрь реял теперь над схваткой. Шведы усилили натиск.

Тучи почернели, задул холодный ветер, небо на закате стало бронзово-желтым.

Хельги оттеснили от последних из оставшихся в живых датчан. Теперь он владел только правой рукой, защищая себя иссеченным и затупленным клинком меча. Убитые и раненые отмечали его путь сквозь вражеский строй, но все новые враги бросались на конунга. Хельги попытался перейти вброд реку, чьи воды тотчас покраснели от его крови. Но в реке его уже поджидал главарь королевских берсерков, Кетиль, с воем и ревом атаковавший Хельги. Удар за ударом посыпались на конунга точно град, который пошел в эту минуту. Казалось, что сам берсерк не чувствует тех ударов, которые Хельги пытался нанести ему в ответ.

Люди слышали, как Хельги прохрипел:

— Гарм сорвался с цепи и пожрал Луну…

С этими словами он упал, и река понесла к морю ту кровь — не много ее осталось — которую он не пролил в бою.

Вместе с Хельги погибли все, кто сошел с ним на берег. Остальные датчане, получив донесения дозорных, уплыли в Данию.

А Ирса рыдала.

Здесь кончается сказание о конунге Хельги.